Сколько лет пролетело с тех пор, как покинул я страну? Вместе с ней канула в Лету моя старая добрая советская школа. Воспоминания окрасили прошедшее в розовые тона, ностальгия сгладила все шероховатости и заставила забыть острые шипы, которые долгие годы рвали и терзали впечатлительную учительскую душу. Остались только благоуханные розы.

Столько же лет минуло с тех пор, как я пришел в израильскую школу. Сколько отзвенело с тех пор школьных звонков, сколько сменилось завучей, не говоря о прочем начальстве, сколько растворилось в неизвестности выпусков, но до сих пор многие самодеятельные приемы, местные методики воспитания кажутся смешными и натянутыми.

Как же могло случиться, что нищее прошлое заслонило благополучное настоящее? Как убедить других, если я сам до конца не убежден, будто принятые здесь системы, дают ученику образование рангом повыше. Как вообще можно сравнивать две столь разные системы: старую и новую, советскую и израильскую?

Замшелые, мохом времени поросшие, неэффективные, удручающе устаревшие советские методики почему-то выросли в моем сознании до грандиозных размеров, зато израильские современные обучающие модели до сих пор кажутся ограниченно пригодными к употреблению, спорными, самодеятельными, провинциальными и ненадежными.

Вот об этих субъективных парадоксах сознания и хотелось бы рассказать в статье. Быть может, тогда что-то и прояснится.

Сложно, а скорее невозможно было взглянуть на себя со стороны и оценить силу или слабость родной, выпестовавшей тебя, знакомой до слез школы, находясь внутри самой системы. Даже если ты и видишь ее недостатки, критикуешь их, борешься с ними – понять ее место в ряду других школ вряд ли удастся.

Удивительный жизненный переворот подарил мне возможность для сравнения разных школ, разных методологических подходов к воспитанию и образованию.

Оставаясь послушным учеником старой советской системы просвещения, ее стандартным образцом, я неожиданно очутился на незнакомой планете с другой системой отсчета, непонятными правилами, новыми оценками и другими подходами.

Естественной реакцией немолодого учителя с 20-ти летним стажем работы был откат к прошлому, внутреннее неприятие и отказ от нестерпимых вольностей израильской школы. Это была защитная рефлексивная поза человека, которому показалось, будто на него замахнулась чья-то угрожающая рука. Невыносимы были самоуверенные и самодостаточные, неряшливо одетые и чужие тебе ученики, к тому же говорящие на непонятном тебе иврите. Да и мои «русские» ученики, давно живущие в Израиле, были не совсем такие, какими мы привыкли их видеть.

Внешне они ничем не отличались от местных, переняв у них независимость, внутреннюю свободу и строптивый дух. Они ничего не брали на веру, ежеминутно роняли авторитет учителя (скорее он для них вовсе не существовал), вели себя на уроках так, как считали нужным, то есть безобразно с моей точки зрения. Но кого интересовала моя точка зрения? Они весело смотрели на меня сверху вниз, ведь у них то уже был какой-то опыт израильской жизни, их нельзя было взять привычными мерами запугивания или устрашения: повышением голоса, окриком, удалением из класса, вызовом родителей...

А что теперь? Если бы только ученики изменились!

Изменилось все: приоритеты, цели, программы, методики, учительские приемы, исчез кабинет литературы, самое поразительное, что другими стали мои предметы – русский язык и литература. Русский язык стал иностранным, русская литература – второстепенной и малозначащей, скукожившись до минимума.

Советскому учителю, привыкшему за долгие годы к полной унификации всего: учебной формы, кабинета литературы, поведения учащихся, планов, программ, мыслей, стандартным подходам и шаблонным литературным темам, спущенным с министерских небес, - так вот этому лунатическому созданию, никогда не принимающего никаких решений, а лишь выполняющему поставленные задачи, вдруг пришлось взять на себя ответственность, принять самостоятельное решение.

В первую очередь следовало наметить, каких авторов изучать, а каких оставить, самому спланировать часы, самому приготовить контрольные и по русскому, и по литературе. Естественно, что прежний упор на сочинения здесь был неуместен.

В изральской школе давно уже стало нормой брать на себя ответственность на всех уровнях: ученическом, учительском, родительском, директорском.

Ученик старших классов, и только он сам, выбирает комплекс предметов для изучения. В одном и том же классе сидят ученики, которые кроме основных обязательных предметов обучения, занимаются в разных классах на других уроках.

Если иврит, ивритская литература, история, математика, английский язык, Танах, физкультура вошли в основной блок предметов, то физика, химия, биология, электроника, психология, социология, 3-й иностранный язык (арабский, немецкий, французский, испанский, русский, амхарский и т. д.) – предметы по выбору.

Нет учеников, которые взяли бы все предметы для изучения – это физически невозможно. Для получения полного аттестата зрелости достаточно к обязательным добавить 2–3 дополнительных предмета. Обычно берутся такие пары: физика + электроника, химия + биология, психология + социология.

Учитель в рамках отведенной ему самостоятельности готовит к экзаменам свои классы так, как считает это нужным, то есть планирование, методы работы, учебники, контрольные выбирает по своему усмотрению.

Израильская школа в первую очередь основывается не на принуждении к учебе, не на авторитарном абсолютном контроле над душами учеников, не на жестком ограничении прав, а на свободном волеизъявлении, возможности выбора.

Первое, что бросалось в глаза, что стало фундаментальной, отправной точкой, где разошлись два подхода – это отношение к учебе двух учеников.

Для выходца из России учеба – это тяжкий ежедневный, но необходимый груз, с которым ему суждено тащиться долгие годы. Это надоевшая до боли болванка, прикованная к его ногам, избавиться от которой он не в состоянии. «Тяжело в ученье – легко в бою», «Суха теория, мой друг, но пышно древо жизни зеленеет», - поучают свое чадо родители, которые сами в свое время мужественно переносили тяготы школы.

Для израильтянина учеба – радость, иначе зачем она вообще нужна? Школа в Израиле, по большому счету, необременительная легкая игра, которая обязана развлекать и ублажать счастливчика. И если она не приносит удовлетворения, то тем хуже для нее. Как удивляла меня вначале обязательная реплика в конце урока с израильтянами: «Как кайфово было у тебя!». Знак высшего одобрения.

Жесткий, подавляющий, авторитарный дух старой русской школы порождал сильный протестный характер бунтаря или сломленный холопский раба. Между этими полюсами располагался средний ученик: покорный смиренный, работящий, всегда знающий свое место. Но каждый из них был до смерти обременен и задавлен грузом неподавленных комплексов и фобий.

Свободная манера израильской школы, столь далекая от принятого в России строгого воспитания детей, породила принципиально иной характер: нестойкого, безалаберного, необязательного типа, без комплексов, готового к любым встряскам и внезапным переменам, не обремененного проблемами совести, сожаления, долга, упорного труда, весело глядящего на мир, в котором столько красивых женщин на зеленой траве. Вот где хорошо пастись! Вот уж где жизнь в кайф!!!

Интересно, что для моих израильских коллег-преподавателей преимущество русской системы образования с каждым годом становились все ощутимее. Для меня же – все проблематичнее!

Русские классы, по их мнению, отличаются явно выраженными, предсказуемыми чертами, столь высоко ценимые измученными учителями. Учительская сторона сразу ощутила преимущества русской школы: от похвал не было отбоя.

Какие они послушные, исполнительные, дисциплинированные, они всегда выполняют домашние задания, они не спорят с учителями, они не перекрикивают друг друга на уроках, они мягче глины и из них можно вылепить все, что захочешь. Но за всеми этими похвалами - восхвалениями прочитывалось невысказанное, потаенное, однако понятное:

- они еще не доросли до уровня израильских учеников;
- они во власти комплекса неполноценности;
- в их поведении чувствуется подавленность и неуверенность в себе;
- они ведут себя так, как вели себя дети 50-х годов;
- им будет очень тяжело в израильской действительности.

Именно здесь неожиданно оказались так востребованными национальные русские ментальные черты, впечатавшиеся в подсознание:

- послушание и дисциплина;
- коллективизм;
- серьезная мотивация к учебе;
- стремление к продолжению учебы в вузах;
- гибкость и приспосабливаемость;
- привычка к твердой руке на уроках (строгость учителя всегда оценивается как положительная черта).

Как это ни странно может показаться, именно сильные стороны русской школы спровоцировали, подтолкнули и развили в учениках слабые места.

Так послушание и чувство дистанции с учителем, почтительное отношение к старшим привели к потере самостоятельности, забвению своего Эго, привычке подавлять и ограничивать себя во всем, соглашаться с тем, с чем не хотелось бы соглашаться, глубокому ощущению связанности по руками ногам.

Коллективизм породил систему списывания, неуверенности в собственных силах и знании, боязни самовыражения, шаблонным высказываниям, полному контролю над каждым словом, потере оригинальности. Не высовывайся, не выделяйся, будь как все, ты лишь винтик в машине.

Мотивация к учебе и стремление к высшему образованию привели к однобокости, зашоренности сознания и полному краху всех надежд в случае, когда не удается поступить в вуз.

Гибкость и приспосабливаемость – к быстрой и безвозвратной потере своих национальных особенностей, забвению русского языка, отчуждению от русской культуры, полной ассимиляции в условиях жесткого давления окружающих, в чужой языковой среде.

Привычка к подчинению мешала выпускникам в их дальнейшей израильской судьбе, жизнь грубо ломала сложившиеся представления.

Израильская школа изначально не была однозначно ориентирована на высшее образование, оставляя своим выпускникам широкие возможности дальнейшего устройства в жизни. Гибкая сеть всевозможных курсов, колледжей специальных школ давала возможность основной массе выпускников найти работу, лишь малая часть продолжала учебу в вузах.

И еще одна реплика. Выпускные зкзамены в школе.

Я хорошо помню, какому чудовищному прессу подвергался советский учитель. На него давила многоступенчатая пирамида власти, под давлением которой из тебя выжимали любое проявление активности. Над твоей душой вознеслись и придавили к земле жесткие руки начальства: завуча, директора, инспектора, проверящих различных рангов, горкомовских работников и прочие не слабые длани власть предержащих. Попробовал бы ты сдвинуться хоть на сантиметр в сторону или не подготовить план урока в русле основополагающих идей, не говоря уж о том, чтобы взяться за изучение писателя, трижды не освященного государственной программой.

Как во сне вспоминаются скандалы, связанные с проверками экзаменационных работ. Мне приходилось когда-то проверять экзаменационные работы на золотые и серебряные медали. Под каким неусыпным контролем власти постоянно находились мы, как кожей чувствовали внимательный взгляд органов. Полностью объективными не могли быть экзаменаторы любого уровня.

Те же явления, если верить современным СМИ, процветают и доныне на просторах великой России: подкупы, угрозы, протекционизм, необъективность. Периодически вспыхивающие скандалы – свидельство неотработанности системы сдачи и приема экзаменов.

Что абсолютно невозможно в Израиле.

Система проведения и проверки любого государственного экзамена (все выпускные экзамены существуют лишь в письменном варианте, за исключением языковых) представляет собой некий завершенный идеальный маленький шедевр, поражающий своей продуманностью и цельностью деталей. Иногда кажется, что нет таких исключений, которые не были бы предусмотрены заранее и внесены в протоколы.

Во-первых, все экзаменационные работы анонимны: ученики не пишут своих данных, нет указаний на школы, на города, даны лишь специальные коды, которые заменяют все прочее, причем проверяющий не знает, чьи именно работы перед ним. Каждая экзаменационная работа проверяется дважды – двумя независимыми экзаменаторами, каждый из которых выставляет свою оценку. Если расхождение оценок более 15 баллов, работа проверяется третьим экзаменатором – экспертом. Выставляется средний балл. То есть сама система начисто исключает какую-либо необъективность.

Уже много лет многие процедуры проверок компьютеризированы. Самое страшное событие экзаменационных будней – списывание, которое автоматически ведет к провалу экзамена.

Огромная бюрократическая израильская машина, которую беспрерывно атакует пресса, оказалась в данной ситуации удивительно удобной и человечной. Она точно измеряла время работы экзаменатора, хранила долгие годы всю информацию, распределяла, сортировала и направляла в нужное русло информационные потоки, хорошо оплачивала работу, нужно только было не препятствовать ее работе и разобраться в ее хитросплетениях.

Но почему же тогда, собравшись в своей тесной учительской компании «русских учителей», мы вспоминаем с благодарностью и даже неким благоговением кондовое советское образование? Мы не сравниваем, не размышляем, не приводим примеры, просто вспоминаем. Хотя без всяких натяжек понятно, кто выиграл бы по всем показателям негласный спор двух образовательных систем.

Почему же в очередной раз нужно доказывать простые истины?
________________________
© Бендерский Яков Михайлович