Иногда сознательно или бессознательно, в силу некомпетентности, по конъюнктурным соображениям создается впечатление, что эта проблема обрела острую актуальность в России лишь после ликвидации СССР. Но это далеко не так. В стране с ее подавляющим крестьянским населением, по сути, она извечна. Более того, поиск и освоение новых земель определял движение имперского государства. Только знание всего этого позволит понять природу своего отечества, как и почему в прошлом, во многом определяющим настоящее и будущее, складывались, развивались, отмирали или переплетались друг с другом самые разнообразные формы землевладения и землепользования.
В данном случае, не затрагивая очень отдаленные времена, отметим, что с середины XIX века земельный вопрос превратился в самую острую и спорную проблему. Попытки его разрешения предопределили судьбу России XX века. Революции, гражданская война, коллективизация потрясли ее основы, но главного вопроса так и не разрешили. Поэтому страсти вокруг него перешли по наследству в XXI век. И снова, как все последние 150 лет, вопросы «куда» и «как идти дальше российской деревне» встали перед страной во весь рост. Разноголосица и разномыслие раздирают общество.

На службу современности призывается в роли судьи история. Истолкование этих вопросов вообще, история экономики в частности часто носят предвзятый характер. В особенности этим грешат политиканствующие элементы, обыкновенные дилетанты, лихо переплавляющие упрощенные и поверхностные знания в бойкую публицистику. Для таких «исследователей» важнее всего таким способом «обосновать» априори сформулированные ими политические цели. При всех обстоятельствах прошлое, искусственно подгоняемое под современность, обретает одноцветную ок¬раску, изображается как прямая без сучков и задоринок: либо неуклонно поднимающаяся вверх, либо непрерывно падающая вниз — в зависимости от того, кто к чему стремится.
Естественно, в их авангарде идут приверженцы марксистско-ленинской методологии, которая в нашей стране признавалась единственной и «самой-самой верной». Теоретическим обоснованием для них служит важнейший постулат о наличии в России начала XX века объективных предпосылок социалистической революции, определивших ее всемирно-историческую обусловленность. Ради этого в советские времена все общественно-гуманитарные дисциплины (история, политэкономия, философия, научный коммунизм) преднамеренно преувеличивали уровень материально-технических факторов России, в том числе сельскохозяйственного производства — главной составляющей ее ВВП.
В этой связи, без каких-то оговорок, указывается, что сельскохозяйственное производство России добилось в пореформенный период больших успехов, а на отдельных этапах совершало столь эффективные скачки, что они выводили его на уровень наиболее развитых стран. В качестве доказательства подчеркивается, что по объему хлебного экспорта в Европу перед Первой мировой войной Россия обгоняла США, Аргентину и других, а в целом Россия вошла в первую пятерку передовых стран. Нет слов, это верно и спорить с этим — значит искажать реальную действительность. Россия в самом деле добилась тогда впечатляющих успехов. Вероятно, они стали бы еще более значительными, если бы разразившаяся в 1914 г. война не прервала ее стремительного развития.

Однако констатация только таких бесспорных фактов не раскрывает подлинного состоя¬ния и положения России начала XX века, а очень многое, принципиально важное, становится непонятным. Во-первых, почему при наличии больших скачков сельскохозяйственного производства общий его вектор развития в России находился на более низком уровне, чем в передовых странах? Во-вторых, почему Россия, по общим показателям входя в первую пятерку наиболее развитых государств (это был ее громадный успех), занимала в ней, однако, не просто последнюю строчку, но и значительно отставала от страны, стоявшей на четвертом месте впереди нее? В-третьих, почему, несмотря на все несомненные достижения, Россия продолжала по общему уровню относиться к числу стран с догоняющим развитием?
Материалы дискуссий конца XIX начала XX века, не утратившие своей научной ценности по сей день, проливают в какой-то степени на эти вопросы свет. Их участники, прежде всего, стремились разобраться, почему уровень продуктивности сельскохозяйственного производства России отставал от стран развитых в аграрном отношении. В самом деле, одна российская пахотная десятина тогда давала в среднем на круг чистых 23 пуда, в Германии и Франции — 63, в Швеции — 75, в Дании — 93, в Голландии — 102, в Англии — 112, в Бельгии — 116 пудов. Средний урожай пшеницы десятины в России достигал 28 пудов, во Франции — 70, в Германии — 77, в Голландии и Бельгии — 111, в Англии — 124, в Дании — 179 пудов [1].

Некоторые исследователи причины такого отставания усматривали в неблагоприятных природных российских условиях, в суровом, засушливом климате. Указанный выше виднейший российский экономист-аграрник того времени А.А. Кауфман не соглашался с такими объяснениями. По среднегодовым величинам влажности, температуры и т. п. многие регионы России не уступали развитым странам, но по важнейшим показателям, тем не менее, подчеркивал он, далеко отставали от них с учетом негативных последствий неблагоприятных условий. Кауфман считал, что в Европейской России есть такой фактор, которого нигде больше в Европе не существует и который может и должен с лихвой компенсировать их. Это — мощный пласт российского чернозема, сочетающийся к тому же не с таким-то уж и плохим климатом. Тем не менее он не срабатывал и не оправдывал надежд.
В объяснении, почему это так происходит, Кауфман разделял мнение другого крупного специалиста - П.П. Маслова. Последний писал: «Урожайность земли находится в прямой зависимости не столько от качества земли, сколько от тщательности, интенсивности ее обработки» [2]. Сторонники таких взглядов единодушно считали, что главная причина низкой продуктивности российского земледелия состоит в плохом хозяйствовании и плохой обработке земли. Они обращали внимание на то, что на одних и тех же землях, при одинаковых природных условиях в рамках, собственно, единого поля пришельцы — латыши, эстонцы, немцы и даже китайцы, корейцы и др., считавшиеся в России малокультурными, собирали (кстати, и ныне собирают) куда более высокие урожаи, чем окружавшие их соседи, коренные жители.
В чем же дело? Почему российские земледельцы, работавшие с не меньшим упорством, тем не менее, уступали собратьям других стран и даже мигрантам у себя дома? В спорах вокруг этих и сопутствующих им вопросов сломано было немало копий. В конце концов многие пришли к заключению, что главная причина такого положения состоит в низкой общей культуре и необразованности отечественных земледельцев. Проведя сравнительный анализ, они выявили удручающую картину. Оказалось, что тогда на тысячу человек населения учащихся приходилось в США 230, в Германии 158, в Англии 155, во Франции 146, а в России 36. На обучение одного человека в США расходовалось 4 руб. 86 коп., в Пруссии 2 руб. 45 коп., в Англии 2 руб. 36 коп., во Франции 1 руб. 66 коп., а в России всего лишь 30 копеек — в 16 раз меньше, чем в США [3].

Многие участники дискуссий пришли к неутешительным выводам. Низкий уровень культуры, малограмотность основной массы российских земледельцев предопределяют царящие среди них косность и консерватизм, приверженность к наследственным привычкам, традициям, стремление жить так, как повелось при «дедах и отцах», не задумываясь над тем, как это соотносится с требованиями происходящей в мире всеобщей модернизации. Свежие течения в деревню проникали медленно. Господствовали затхлость вековой атмосферы, соответствующая мораль, психология, менталитет. Научные достижения агрономии, зоотехники, биологии, хи¬мий наталкивались в российской деревне на недопонимание, на неспособность осмысления их значимости. Чужой передовой опыт вызывал негативную реакцию, решительно отторгался. При этом в угоду собственному невежеству и в утешение себе бездумно повторялось: что хорошо немцу — то смерть россиянину. Отсюда, считали специалисты, — низкие уровни земледелия, скотоводства, сельскохозяйственной техники, общей трудоспособности, производительности, хозяйствования.

Такое положение вещей рассматривалось следствием отжившего свой век общего гражданского и политического строя в России. Правительство, государственная администрация, полиция, чиновничество, вся бюрократия противились переменам. Их устраивала атмосфера деревенской отсталости и всеобщей темноты. Они вели борьбу даже с теми земскими учреждениями, которые стремились поддерживать образование народа. Преследовалось учительство. Обучение в школах строго дозировалось, знание приравнивалось к яду, употребление которого должно происходить «под наблюдением опытного врача».
Силы эти, ставшие рогатками на пути всему новому, большую надежду возлагали на общинное землевладение и землепользование, самый старый институт в крестьянской России, считая его своим спасением. Их чрезвычайно беспокоило, что вековые устои общины подверглись существенной коррозии в пореформенное время, когда преобразования Александра II открыли дорогу развитию частной собственности на землю. Контрреформы Александра III не сумели переломить стремительно углублявшуюся тенденцию. Вал всеобщей капитализации, захватившей и деревню, поднимался с каждым днем. Тем более, что в верхах появились сторонники расчистки для него дороги. Сначала кабинет И.Л. Горемыкина, потом в особенности — П.А. Столыпина придали процессу новое ускорение. Даже царь Николай II, неблагожелательно отно¬сившийся к нараставшим переменам, оказался неспособным прервать их. Стольшинский указ от 9 ноября 1906 г. нанес по рогаткам сокрушительный удар.

Сельская община затрещала по всем швам. Та часть крестьянства, которая рвалась к расширению частного землевладения, образовала бурный натиск. Частнособственнический сектор в деревне стремительно превратился в мощный фактор, внесший существенные перемены в российское сельское хозяйство. Именно энергия, динамизм подлинных хозяев земли, получивших поддержку буржуазных верхов (крестьянский банк и т. п.), как раз и обеспечили тот скачок в предвоенном производстве сельскохозяйственной продукции, о котором говорилось выше, но что затушевывалось ретроградами того времени, потом советской историографией, а теперь дельцами от политики.
События в деревне 1905—1907 гг. служили отражением неотвратимо углублявшейся и нараставшей разрушительной революции. Земельный вопрос обретал судьбоносный характер. Российское общество раскололось. Одни по-прежнему стояли за укрепление общины, общинного землевладения и землепользования. Другие, наоборот, требовали ее решительной ликвидации, свободного укрепления земли в частную собственность. Противники заявляли, что это равносильно продаже собственной матери. Столыпин стал жертвой террора (1911 г.).
Проблема общины обрела невиданную остроту. Это естественно, ибо речь шла о явлении не только российском, но и мировой цивилизации. При всем разнообразии форм через нее, так или иначе, прошли все народы. Она — колыбель человечества. Искусственно какими-то административными средствами ее никто никогда и нигде не создавал. Она возникла естесственным путем, в недрах еще первобытного общества, как форма концентрации ограниченных и скудных сил и ресурсов отдельных сообществ, что позволяло им жить и развиваться. Необходимость, сроки существования общин находились в прямой зависимости, в основном от природных условий, в особенности на заре развития человечества, когда орудия производства были на примитивном уровне. Чем благоприятнее складывались условия, тем скорее развивался человек, обретая способность обходиться собственными силами и потенциалом семьи, создавать свою собственность и освобождаться от общинной зависимости. По мере этого община и сходила с исторической арены, очищая дорогу частной собственности, опору передовой цивилизации.

Но повсюду это происходило по-разному. В местах с умеренными природными условиями указанные процессы протекали интенсивнее, так как обеспечивали человеку возможность эффективно трудиться и создавать дополнительный продукт, исходный пункт возникновения и формирования собственности. В Западной Европе, к примеру, частная собственность пробила себе дорогу еще в недрах Римской империи, а к концу средневековья она фактически заняла господствующее положение. Община стала преданием старины глубокой. На ее развалинах, развернулось интенсивное развитие цивилизации, составляющей прочный фундамент современной цивилизации. Наоборот, в районах с чрезмерно мягкой природой (тропики, например) добыча средств к существованию не требовала от человека больших усилий. Существование общины затянулось на многие столетия. Сохранению общины способствуют также чрезмерно жесткие природные условия (север). Вне ее рамок человек фактически обречен на гибель. Наконец, в районах с суровым климатом, например, в Восточной Европе, южных частях Урала, Сибири, Дальнего Востока и т. п. на протяжении долгих столетий человек в одиночку существовать не мог, поэтому осознавал себя неразрывной частью общины. Без помощи с ее стороны, соседей он был не способен к обеспечению своей жизнедеятельности (охота, рыболовство, лесозаготовки, сенокос, пахота, освоение новых земель, возведение жилья, дорог, мостов и т. д.).
Хотя частная собственность на землю, вопреки всему, пробивала себе дорогу, превращаясь все более в реальный фактор. Но процесс этот протекал крайне замедленно. В этом заключались глубинные истоки хронического отставания России от стран, покончивших с общинным землевладением. Но к 60-м годам XIX века долго назревавшие и властно стучавшиеся в дверь перемены взломали препоны и в нашей стране. Пореформенный период стал временем бурных перемен в деревне. Формировавшиеся материально-технические и экономические условия позволили наиболее деятельным общинникам обрести самостоятельность, приступить к аренде и покупке земли, включиться в рыночные отношения. Община для них стала превращаться в обузу. Россия выкарабкивалась на дорогу стремительного роста. Однако многие крестьяне-общинники, если не большинство, продолжали еще рассматривать общину как свою опору, якорь спасения, ощущать с ней свою кровную связь.
В таких условиях дискуссия начала XX века так или иначе затрагивала сокровенные инте¬ресы миллионов земледельцев, радикалов и консерваторов, выходила за рамки общины как таковой. В сущности она означала определение наиболее перспективных форм землевладения и землепользования в условиях модернизировавшейся России.

Широкие круги политиков, интеллигенции, аграрников-экономистов, крестьянства, вку¬сившего преимущества хозяйствования на земле, находящейся в частной собственности, резко критиковали «общину и мир». Рассматривали их как инструмент, позволяющий властям насаждать в деревне административный гнет и держать крестьянство в кабале, ограничивать их права даже на надельную землю по реформе 1861 г., лишать крестьянские сходы выборных прав, срывать принимавшиеся ими меры по улучшению крестьянских хозяйств поскольку они под¬рывали безраздельное господство властей. Законы, принимавшиеся высшими государственными инстанциями, выхолащивались чиновниками, превращались ими в пустые декларации, с инте¬ресами крестьянства не считались.
Общинный порядок обрекал земледельцев на частый передел земли, прав выбора чередования в посеве хлебов и способов их обработки, улучшения хозяйств. Деятельный крестьянин не видел смысла вкладывать средства в надельную землю, ибо завтра она уйдет в передел. Поэтому критики видели в общине, общинном и мирском землевладении «корень всех зол», переживаемых российской деревней, требовали их ликвидации. Однако, вопреки легенде, сложенной советской историографией, П.А.Столыпин, вдохновитель и генератор таких воззрений, все-таки не был столь категоричным. Он считал, что община неизбежно сойдет со сцены и уступит место частному землевладению, но произойдет это не в результате голого администривования, а естественным путем, эволюционно. Это, считал реформатор, потребует десятков лет, но зато более или менее они пройдут безболезненно, пока в ненужности общины не убедятся сами общинники.
Столыпинский подход стремился сгладить социальные отношения, создать почву для компромиссов с теми, кто боялся последствий разрушения общины и стремительного роста частного землевладения — преимущественно несостоятельных крестьян. Тем более, что сторонники общины считали: аргументация противников общинного землевладения не убедительна и ничего не доказывает. Профессор А.И. Чупров, в частности, указывал: крестьянин не улучшает своего хозяйства не потому, что ему мешает община со своими переделами, а оттого что он беден, темен, связан по рукам и ногам административным гнетом и главное — плохо верит в необходимость улучшения хозяйства, считая это барской затеей. Ему мешают также круговая порука в отбывании казенных платежей, длинноземелье, чересполосица надельных земель. Но община в этом не повинна [4].

Кауфман, разделяя эти суждения, кроме того, полагал, что истоки бед крестьянина своими корнями уходят во всю финансовую систему государства, вынуждавшую его с надельной десятины платить во много раз больше, чем платят многоземельные. Переплата, носившая скрытый характер, осуществлялась через высокие пошлины на керосин, сахар, казенное вино, спички, одежду, железные изделия и другие товары первой необходимости. Государство выжимало из деревни все соки, чтобы щедро обеспечить армию, флот, железные дороги, дворянство. Сказывалось и падение цен на хлеб в Европе, куда хлынула более дешевая продукция из США, Индии, Австралии и других стран со свежими и очень плодородными землями. Это вынуждало крестьянина продавать не только излишки хлеба, но и необходимый ему самому [5].
За сохранение общинного землевладения выступили также те, кто видел в общине силу, способную предотвратить развитие капитализма в России. К ним относились левые силы вообще и социалисты в частности. Особенно решительно выступали социалисты-революционеры (член этой партии и убил Столыпина). Большевики во главе со своим вождем В.И. Лениным полагали, что община — один из рычагов в борьбе за социализм. Октябрьский переворот 1917 г. расставил все точки над «и». Принимая во внимание общинное сознание крестьянства, большевики, став у власти, сразу же приняли закон о социализации земли, в основе которого лежал эсеровский принцип уравнительного землевладения и землепользования, а вскоре приступили и к созданию коллективных форм хозяйства (коммун, артелей, государственных хозяйств и т. п.). Однако на этом поприще успехов они не добились. Среднее крестьянство, едва испробовав эти формы, отвергло их и возвратилось к привычному для него традиционному хозяйству с земельным участком. В борьбе за хлеб административными средствами большевики создали комбеды. Беднота проявила к ним интерес. Но люмпенско-маргинальные элементы из ее числа не только не сумели наладить новое производство, но разграбили и то, что получили при вступлении в общественные хозяйства.
В перестройке деревни на «социалистический» лад у большевиков осталось единственное, согласно И.В. Сталину, средство —«революция сверху». Она получила название «кооперирования деревни». Но на самом деле эта операция не имела ничего общего с традиционной кооперацией, базу которой составляла частная собственность. Но вырвав из нее это «жало», большевики «кастрировали» ее. Кооперация потеряла свою жизнеспособность. Поэтому коллективизация в деревне могла начаться только посредством насилия, явилась результатом беспощадного администрирования. Частнособственнические побуждения крестьян, набравшие силу в пореформенный период и оживившиеся было с началом кратковременного нэпа, прерванного поэтому самими большевиками, подверглись выжиганию каленым железом.

60-летнее существование колхозно-совхозной системы показало ее неспособность обеспе¬чить страну необходимым продовольствием. Неукоснительная государственная опека сверху не позволила многим колхозам и совхозам раскрыть свой подлинный потенциал. Среди них было и немало развитых хозяйств с высокими показателями. Их уровень находился в прямой зависимо¬сти от квалификации и профессионализма руководителей.
«Младодемократы» первым делом обрушились на колхозы и совхозы. Под общую гребенку развалили не только те из них, которые не обеспечивали свое существование, но и крепкие, с эффективным производством. Снова восторжествовал большевистский принцип: мы старый мир до основания разрушим, а потом… А потом осталось разбитое корыто. Ибо общество совершает поступательное движение лишь при его умении даже в моменты самых больших потрясений удерживать все ценное из уходящего в прошлое. Ленинско-сталинские большевики и их наследники с психологией разрушителей показали свою полнейшую неспособность к этому. Их красивые лозунги, пьянящие сердца романтиков и доведенных до отчаяния обездоленных не смогли двигать локомотивы по всем линиям и направлениям, по всему фронту. В конечном итоге они, мечтая о торжестве мировой пролетарской революции, все свели к милитаризации общества и возведению военно-промышленного комплекса, которые для него и стали надгробной плитой. Масло и пушки снова оказались несовместимыми.
Генеральным курсом возрождения российского сельского хозяйства объявлена фермеризация деревни. В какой-то мере он перекликается со столыпинскими идеями. И если состоится, то Россия вырвется из вечного тупика. Пример других народов и стран вселяет такую уверенность. Но проторенная дорога предшественниками не гарантирует автоматического успеха каждому вновь вступающему на нее. В России тем более, потому что на пути такого перехода существует немало подводных камней, которые, как кажется, принимаются во внимание далеко не всеми и далеко не всегда.
Во-вторых, курс на фермеризацию чрезмерно абсолютизируется. Энтузиасты полны уверенности свершить ее одним скачком. Но можно не сомневаться в том, что из этого вряд ли что получится. Фермерское движение быстро вспыхнуло ярким огнем, но тут же начало угасать. Потому что фермера нельзя создать административными средствами, как бывало совхоз или колхоз. Он вырастает из недр только сам, как гриб. Если его росток мощный, он взломает даже асфальтовое покрытие.

Чтобы стать фермером, надо обладать целым рядом качеств: громадным трудолюбием, знаниями агрономии, зоотехники, экономики, техники, химии и т. д. Кроме того, у него должны быть средства, обширные связи, воля к борьбе с произволом чиновников, сформировавшаяся семья, члены которой одержимы желанием крестьянствовать, видеть смысл в создании и расширении хозяйства как частной собственности. То есть фермеру необходимы свойства, которые большевистская диктатура безжалостно растаптывала как пережитки капитализма, отправляя их носителей на исправление в ГУЛАГ. Поэтому социально-экономическая, политическая, психологическая почва в России конца XX — начала XXI веков, способствующая росту фермеров, чрезвычайно тонка. С объявлением НЭПа агитировать крестьян закваски пореформенного времени брать землю уже не приходилось. Теперь громадные массивы зарастают бурьяном, а берутся за землю очень редкие особи. Остальные не испытывают желания, не видя для себя смысла. Многие охвачены люмпенской психологией: лишь бы были хлеб и зрелища, а остальное как-нибудь придет само собой, без особых усилий.
Становление фермерства — процесс длительный, потребует десятилетий. И без всесторонней помощи государства оно может и не состояться.
Во-вторых, фермеризация ныне объективно не способна поглотить избыточную рабочую силу в деревне, по крайней мере, на первых порах своего становления. Наличие безработицы чревато возможностью обострения социальных отношений, в том числе по причине психологи¬ческой амбициозности. Потомки общинников и вчерашних работников колхозов и совхозов склонны рассматривать работу в фермерском хозяйстве как батрачество, основанное на эксплуатации, что ущемляет их самолюбие, возбуждает враждебные настроения. Преодоление негативных эмоций потребует немало времени.
В-третьих, в переходный период, в итоге которого фермерство должно превратиться в главного производителя сельскохозяйственной продукции, бывшие колхозы и совхозы, как и другие коллективные хозяйства, акционерные сообщества и т. п., доказавшие свою жизнеспособность, требуют всемерной поддержки. Попытки административного давления на них даже с целью ликвидации — очередная опрометчивость и безголовица.

Чиновничество не учитывает, что, кроме прямой экономической результативности, хозяйства на коллективной основе — важный фактор социального умиротворения деревни. Приверженцы общественных форм труда, составляющие в стране значительную долю населения, находят в них для себя удовлетворение, что уже само по себе очень немаловажно. К тому же такие хозяйства выступают в качестве создателей широкой инфраструктуры (предприятий по переработке сельхозпродукции, по ремонту техники, сбыта овощей, мяса, молока, масла, заправочных станций ГСМ и т. п.), без которой не может обойтись фермерство.
Утверждение наиболее оптимальных форм хозяйствования в России состоится только в обстановке свободного, справедливого и честного соревнования. Нельзя предположить того, что таковыми станут несколько из них или какие-то гибридные структуры. Заранее предсказать это невозможно. Важно, чтобы результаты здоровой конкуренции обеспечивали быстрый рост про¬изводства, служили делу процветания россиян. Большими перспективами обладает фермерство. Нельзя, однако, сбрасывать со счетов и коллективные формы хозяйствования, если учитывать менталитет российского земледельца. Безусловно, он меняется, но медленно, постепенно, эво-люционно. Подхлестывание темпов — насилие над личностью и обществом, большевизм наизнанку. Горький опыт нашей страны обязывает помнить об этом, не забывать его, чтобы исключать из практики. Главная задача — синтезировать все лучшее, достигнутое Отечеством и мировой цивилизацией (западной, восточной или какой-то другой). Такой подход позволит выработать (и затем еще выстрадать!) самые оптимальные формы землевладения и землепользования, что и обеспечит истинно российский путь развития сельского хозяйства.

Литература

1. Кауфман А.А. Аграрный вопрос в России. Курс народного университета. М.: Московское научное издательство, 1918. - С. 135—136.
2. Там же. - С. 137.
3. Там же. - С. 142.
4. Там же. - С. 147-148.
5. Там же. - С. 149-150.
________________________
© Козлов Александр Иванович