1815
Итак, я счастлив был, итак я наслаждался,
Отрадой тихою, восторгом упивался...
И где веселья быстрый день?
Промчались лётом сновиденья,
Увяла прелесть наслажденья,
И снова вкруг меня угрюмой скуки тень!

К ЖИВОПИСЦУ

Дитя Харит и вображенья,
В порыве пламенной души,
Небрежной кистью наслажденья
Мне друга сердца напиши;

Красу невинности небесной,
Надежды робкие черты,
Улыбку душеньки прелестной
И взоры самой красоты.

Вкруг тонкого Гебеи стана
Венерин пояс повяжи,
Сокрытой прелестью Альбана
Мою царицу окружи.

Прозрачны волны покрывала
Накинь на трепетную грудь,
Чтоб и под ним она дышала,
Хотела тайно воздохнуть.

Представь мечту любви стыдливой,
И той, которою дышу,
Рукой любовника счастливой
Внизу я имя подпишу.

1816
ОСЕННЕЕ УТРО

Поднялся шум; свирелью полевой
Оглашено мое уединенье,
И с образом любовницы драгой
Последнее слетело сновиденье.
С небес уже скатилась ночи тень,
Взошла заря, блистает бледный день -
А вкруг меня глухое запустенье...
Уж нет ее... я был у берегов,
Где милая ходила в вечер ясный;
На берегу, на зелени лугов
Я не нашел чуть видимых следов,
Оставленных ногой ее прекрасной.
Задумчиво бродя в глуши лесов,
Произносил я имя несравненной;
Я звал ее - и глас уединенный
Пустых долин позвал ее в дали.
К ручью пришел, мечтами привлеченный;
Его струи медлительно текли,
Но трепетал в них образ незабвенный. -
Уж нет ее!... До сладостной весны
Простился я с блаженством и с душою. -
Уж осени холодною рукою
Главы берез и лип обнажены,
Она шумит в дубравах опустелых;
Там день и ночь кружится желтый лист,
Стоит туман на волнах охладелых,
И слышится мгновенный ветра свист.
Поля, холмы, знакомые дубравы!
Хранители священной тишины!
Свидетели моей тоски, забавы!
Забыты вы... до сладостной весны!

РАЗЛУКА

Когда пробил последний счастью час,
Когда в слезах над бездной я проснулся,
И, трепетный, уже в последний раз
К руке твоей устами прикоснулся -
Да! помню все; я сердцем ужаснулся,
Но заглушал несносную печаль;
Я говорил: "Не вечная разлука
Все радости уносит ныне в даль.
Забудемся, в мечтах потонет мука;
Уныние, губительная скука
Пустынника приют не посетит;
Мою печаль усладой Муза встретит;
Утешусь я - и дружбы тихой взгляд
Души моей холодной мрак осветит".

Как мало я любовь и сердце знал!
Часы идут, за ними дни проходят,
Но горестям отрады не приводят
И не несут забвения фиал.
О милая, повсюду ты со мною:
Но я уныл и в тайне я грущу.
Блеснет ли день за синею горою,
Взойдет ли ночь с осеннею луною -
Я все тебя, прелестный друг ищу;
Засну ли я, лишь о тебе мечтаю, -
Одну тебя в неверном вижу сне;
Задумаюсь - невольно призываю,
Заслушаюсь - твой голос слышен мне.
Рассеянный сижу между друзьями,
Невнятен мне их шумный разговор,
Гляжу на них недвижными глазами,
Не узнает уж их мой хладный взор!

..И ты теперь со мной, о Лира, приуныла,
Наперсница души моей больной! -
Твоей струны печален звон глухой,
И лишь любви ты голос не забыла!...
О верная, грусти, грусти со мной,
Пускай твои небрежные напевы
Изобразят уныние мое,
И, слушая бряцание твое,
Пускай вздохнут задумчивые девы.

ЭЛЕГИЯ

Счастлив, кто в страсти сам себе
Без ужаса признаться смеет;
Кого в неведомой судьбе
Надежда робкая лелеет;
Кого луны туманный луч
Ведет в полночи сладострастной;
Кому тихонько верный ключ
Отворит дверь его прекрасной!

Но мне в унылой жизни нет
Отрады тайных наслаждений;
Увял надежды ранний цвет:
Цвет жизни сохнет от мучений!
Печально младость улетит,
Услышу старости угрозы,
Но я, любовью позабыт,
Моей любви забуду ль слезы!

ПЕВЕЦ

Слыхали ль вы за рощей глас ночной
Певца любви, певца своей печали?
Когда поля в час утренний молчали,
Свирели звук унылый и простой -
Слыхали ль вы?

Встречали ль вы в пустынной тьме лесной
Певца любви, певца своей печали?
Прискорбную ль улыбку замечали,
Иль тихий взор, исполненный тоской, -
Встречали ль вы?

Вздохнули ль вы, внимая тихой глас
Певца любви, певца своей печали?
Когда в лесах вы юношу видали,
Встречая взор его потухших глаз -
Вздохнули ль вы?

К СНУ

Знакомец милый и старинный,
О сон, хранитель добрый мой!
Где ты? Под кровлею пустынной
Мне ложе стелет уж покой
В безмолвной тишине ночной.
Приди, задуй мою лампаду,
Мои мечты благослови,
До утра только дай отраду
Моей мучительной любви.
Сокрой от памяти унылой
Разлуки грустный приговор,
Пускай увижу милый взор,
Пускай услышу голос милый.
Когда ж умчится ночи мгла,
И ты мои покинешь очи, -
О, если бы душа могла
Забыть любовь до новой ночи.

ЭЛЕГИЯ

Я видел смерть; она в молчанье села
У мирного порогу моего;
Я видел гроб; открылась дверь его;
Душа, померкнув охладела...
Покину скоро я друзей,
И жизни горестной моей
Никто следов уж не приметит;
Последний взор моих очей
Луча бессмертия не встретит,
И погасающий светильник юных дней
Ничтожества спокойный мрак осветит.
...........................................................
Прости, печальный мир, где темная стезя
Над бездной для меня лежала -
Где вера тихая меня не утешала,
Где я любил, где мне любить нельзя!

Прости, светило дня, прости, небес завеса,
Немая ночи мгла, денницы сладкий час,
Знакомые холмы, ручья пустынный глас,
Безмолвие таинственного леса,
И все... прости в последний раз.

А ты, которая была мне в мире богом,
Предметом тайных слез и горестей залогом,
Прости! Минуло все... Уж гаснет пламень мой,
Схожу я в хладную могилу,
И смерти сумрак роковой
С мученьями любви покроет жизнь унылу.

А вы, друзья, когда лишенный сил,
Едва дыша, в болезненном бореньи,
Скажу я вам: "О други! Я любил!..."
И тихой дух умрет в изнеможеньи,
Друзья мои, - тогда подите к ней;
Скажите: взят он вечной тьмою...
И, может быть, об участи моей
Она вздохнет над урной гробовою.

ЖЕЛАНИЕ

Медлительно влекутся дни мои,
И каждый миг в унылом сердце множит
Все горести несчастливой любви
И все мечты безумия тревожит.
Но я молчу; не слышен ропот мой;
Я слезы лью; мне слезы утешенье;
Моя душа, плененная тоской,
В них горькое находит наслажденье.
О жизни час! лети, не жаль тебя,
Исчезни в тьме, пустое привиденье;
Мне дорого любви моей мученье -
Пускай умру, но пусть умру любя!

НАСЛАЖДЕНЬЕ

В неволе скучной увядает
Едва развитый жизни цвет,
Украдкой младость отлетает,
И след ее - печали след.
С минут бесчувственных рожденья
До нежных юношества лет
Я все не знаю наслажденья,
И счастья в томном сердце нет.

С порога жизни в отдаленье
Нетерпеливо я смотрел:
"Там, там, - мечтал я, - наслажденье!"
Но я за призраком летел.
Златые крылья развивая,
Волшебной нежной красотой
Любовь явилась молодая
И полетела предо мной.

Я вслед... но цели отдаленной,
Но цели милой не достиг!...
Когда ж весельем окрыленный
Настанет счастья быстрый миг?
Когда в сияньи возгорится
Светильник тусклый юных дней,
И мрачный путь мой озарится
Улыбкой спутницы моей?

С именем Екатерины Бакуниной традиционно связывают обширный цикл так называемых "унылых" элегий, которые писал поэт в 1816 году - всего их более двадцати. Но, разумеется, обращение Пушкина к жанру романтической элегии было вызвано не только муками неразделенной любви. Мода на галантную анакреонтику уходила в прошлое: небосклон европейской поэзии окутали облака мировой скорби, и на какой-то момент воображением Пушкина и его современников овладели меланхолические напевы французских классиков нового элегического жанра: Парни, Мильвуа, чуть позже Андре Шенье. Юная безответная любовь пала на благодатную литературную почву, и поэт начал прощаться с надеждами и самой жизнью, почти упиваясь собственной неизбывной тоской. Это давало повод некоторым исследователям подвергать сомнению само существование "бакунинского" цикла и видеть в "унылых" элегиях прежде всего литературные подражания. Б. Томашевский, однако, хотя и с известной осторожностью, отмечал, что "лирическая тема у Пушкина всегда несколько уже общих тем, занимавших его. В ней было всегда больше личного и субъективного, обращенного на себя..." [1]. Именно это и позволило поэту овладеть языком новых чувств.

Екатерина Бакунина была сестрой лицейского товарища Пушкина, Бакунина Александра Павловича (1799-1862), с которым поэт мог встречаться и позже, в 1820 году (Бакунин был адъютантом генерала Н. Н. Раевского), и в Москве после возвращения из ссылки. Бакунина в Лицее часто навещали мать и сестра, Екатерина Павловна. Эти родственные визиты начались еще в 1811 году и были довольно частыми (по данным М. Цявловского, в 1814 году мать и дочь Бакунины посетили Лицей 31 раз, в 1815 - 17 раз, в 1816 - 6 раз, в 1817 - 8 раз). Мальчики-лицеисты, естественно, не сразу обратили внимание на красивую и взрослую сестру своего товарища. Но время летело быстро, и к 1816 году они в нее коллективно влюбились. Такая ситуация для школьников весьма типична. "Соперниками" Пушкина были И. Пущин и А. Илличевский. Об этом увлечении поэта писал его лицейский приятель С. Д. Комовский: "Но первую платоническую, истинно пиитическую любовь возбудила в Пушкине сестра одного из лицейских товарищей его (фрейлина К. П. Бакунина). Она часто навещала брата и всегда приезжала на лицейские балы. Прелестное лицо ее, дивный стан и очаровательное обращение произвели общий восторг во всей лицейской молодежи. Пушкин, с пламенным чувством молодого поэта, живыми красками изобразил ее волшебную красоту в стихотворении своем под названием "К живописцу". Стихи сии очень удачно положены были на ноты лицейским товарищем его Яковлевым и постоянно петы не только в Лицее, но и долго по выходе из оного" [2].

Начало этой любви датировано самим поэтом. 29 ноября 1815 года он доверил лицейскому дневнику свою первую любовную исповедь:

Итак, я счастлив был, итак я наслаждался,
Отрадой тихою, восторгом упивался...
И где веселья быстрый день?
Промчались потом сновиденья,
Увяла прелесть наслажденья,
И снова вкруг меня угрюмой скуки тень!

"Я счастлив был!... нет, я вчера не был счастлив; поутру я мучился ожиданьем, с неописанным волненьем стоя под окошком, смотрел на снежную дорогу - ее не видно было! - наконец я потерял надежду, вдруг нечаянно встречаюсь с нею на лестнице, сладкая минута!...

Он пел любовь - но был печален глас.
Увы! Он знал любви одну лишь муку! -
Жуковский

Как она мила была! Как черное платье пристало к милой Б(акуниной)!

Но я не видел ее 18 часов - ах! какое положенье, какая мука.

Но я был счастлив 5 минут"(XII, 297).

Наивное и чистое признание с первых же строк обрамляется в стихи. И может быть, именно в стихах и посредством их жила и развивалась эта поистине платоническая любовь юного поэта.

Екатерина Бакунина, разумеется, не могла ответить никому из влюбленных лицеистов взаимностью. Им было 17, а ей 21. В этом возрасте такой разрыв составляет пропасть, тем более, что девушки, как известно, взрослеют быстрее. У Бакуниной был младший брат, ровесник влюбленного поэта, и такая ситуация была вдвойне невыгодна для пылкого поклонника. Она уже поэтому должна была смотреть на него как на ребенка. По тем скудным сведениям, которыми поделились современниками, Екатерина Павловна была девушкой достаточно строгой, серьезной и абсолютно чуждой игривого кокетства. Она прекрасно рисовала и в юности брала уроки у известного художника Александра Брюллова, впоследствии автора многочисленных акварельных портретов петербургских красавиц, в том числе и Натальи Николаевны Пушкиной. Поэтому можно довериться ее автопортрету, созданному художницей именно в 1816 году, когда влюбленный поэт тайно изливал свои чувства к ней в возвышенных элегиях. Лицо не просто красивое, с точеными, правильными чертами, но таящее скрытую внутреннюю силу и чувство достоинства. Взгляд спокойный, но не холодный, а исполненный какой-то неуловимой печали. Необычайно женственная линия подбородка, горделивый и чувственный рот; взрослая, строгая прическа. Такая юная особа и должна была внушать высокую и безнадежную любовь. Ее портрет, набросанный поэтом в раннем стихотворении "К живописцу" еще выдержан в традициях галантного века, и красавица сравнивается с "душенькой прелестной" (т. е. Психеей), героиней повести Богдановича. Но в элегиях 1816 года портрет возлюбленной исчезает, она присутствует скорее духовно, как предмет медитации лирического героя. Пушкину подобный опыт был психологически необходим: он помог ему сделать следующий шаг - от условно-анакреонтических декораций к подлинному самоанализу, к глубокой поэтической рефлексии.

Лирический герой "унылых" элегий в гораздо большей мере индивидуализирован и узнаваем: это юноша-поэт, еще недавно воспевавший радости жизни и мечтавший о славе, а ныне сломленный безнадежной любовью У него есть славные друзья и единомышленники, участники его былых забав, с которыми он нешуточно прощается, пророча себе скорую смерть. Фоном его лирических медитаций становится природа. Пейзаж элегий столь же узнаваем - это русские луга и долины, русские леса, тронутые осенью. Здесь мы уже не встретим ветреных Лаис и Дорид, здесь не резвятся в античных декорациях фавны. Вместо мира солнечного - мир ночной, лунный, молчаливый. У возлюбленной уже нет условного поэтического имени, это просто "она", присутствующая в его мыслях постоянно:

Задумаюсь - невольно призываю,
Заслушаюсь - твой голос слышен мне...

Любовь эта безнадежна и потому окрашена в меланхолические тона. Но поэт впервые открывает для себя самоценную сладость этого чувства - "Мне дорого любви моей мученье". Этот мотив восходит к Петрарке. (Правда, позже, когда период "унылых" элегий завершится, Пушкин скажет, что в Петрарки он не годится).

Читала ли Бакунина эти элегии? Вполне возможно, потому что любовь к ней Пушкина не была тайной для лицеистов, а стихи могли попадать к ней через брата. Но, естественно, необходимая дистанция между строгой девушкой и влюбленным школьником не могла быть нарушена.

В 1817 году Бакунина стала фрейлиной, а Пушкин закончил Лицей. Нет сведений, что они встречались в Петербурге: Пушкин тяготел в ту пору к совершенно иной среде, скорее артистически-богемной. Связующим звеном мог стать дом Олениных, в который была вхожа и Бакунина, но у Олениных в ту пору Пушкин был всего несколько раз, в 1819 году. Здесь, на одном из литературных вечеров он познакомился с Анной Керн. А в 1820 году он уже отправился в ссылку.

Через много лет Бакунина встретилась с Пушкиным в Приютино в 1828 году, на праздновании дня рождения Екатерины Марковны Олениной. Но тогда он был слишком занят Анной Олениной, чтобы помнить о своей лицейской любви. Замуж Бакунина вышла поздно, но тем самым по воле судьбы породнилась с Анной Керн. Ее мужем стал Александр Александрович Полторацкий (1792-1855), кузен Керн и один из петербургских приятелей поэта. Именно он в 1819 году представил Пушкину на балу у Олениных свою прелестную кузину Анну Петровну. Он прошел офицером войну 1812 года, служил в армии до 1821 года, после чего ушел в отставку. На свадьбе Бакуниной Пушкин мог присутствовать, во всяком случае он писал о ней жене в самый ее день - 30 апреля 1834 года: "... подружился опять с Sophie Karamsine. Она сегодня на свадьбе, у Бакуниной" (XV, 137). По заведенному обычаю, императрица благословила свою фрейлину и подарила молодым икону, которую Бакунина хранила всю жизнь. Пушкин не любил писать жене о своих петербургских визитах, потому что после этого всегда вынужден был оправдываться в ответ на ее ревнивые расспросы. Так, видимо, получилось и на этот раз. Пушкин был хорошо знаком с женихом, о поэте (а может быть и его любви) хорошо помнила невеста, так что, скорее всего, вместе с Софьей Карамзиной он на этой свадьбе был. Но настроение у него в эти дни было очень мрачное, судя по письмам к Наталье Николаевне, и если даже ожили воспоминания лицейских дней, то они скорее добавили печали в его душу.

С 1837 года Бакунина с мужем жила в Тамбовской губернии, в имении Рассказово. Брак ее, по-видимому, оказался счастливым. У Екатерины Павловны было двое детей: сын Александр и дочь Екатерина. Вот несколько фрагментов из ее писем к дочери, в которых отражены светлые воспоминания о годах супружества (Бакунина пережила своего мужа на 14 лет): "Иван (муж дочери. - Н.З.) так добр, он тебя так любит и ему будет приятно выполнить не только твои желания, но даже твои фантазии. Его любовь к тебе напоминает любовь твоего отца, который говаривал мне: "Пожелай же чего-нибудь, моя Катя!"; " Вот я опять, друзья мои, в том месте, где началась ваша супружеская жизнь и где я провела 21 год счастливейшей моей жизни. Желала бы вам передать в наследие эти блаженные минуты прошедшего времени" [3].

С "унылых" элегий начался поиск исследователями "безымянной", "утаенной" любви поэта, породивший целую литературу. Бакунина явно не была той тайной и многолетней любовью, которую поэт пронес через всю жизнь. Ей было подарено лишь его юное безответное чувство, а затем... "Шли годы/ Бурь порыв мятежный развеял милые черты..." Так у поэта бывало не раз. Но если весь цикл элегий все-таки связан именно с ней, то ни одну женщину Пушкин никогда не любил такой высокой и платонической любовью.

--------------------------------------------------------------------------------

[1] Томашевский Б. Пушкин. Т. 1-2. М. 1990. Т. 1. С. 73.
[2] Пушкин в воспоминаниях современников. Т. 1-2. М. 1985. Т. 1. С. 62.
[3] Гордеев Н. Пешков В. Тамбовская тропинка к Пушкину. Воронеж. 1978. С. 58.

© Забабурова Нина Владимировна