(предисловие переводчика)

Энбер де Сент-Аман - автор для конца 19 века во французской литературе известный, его перу принадлежит огромная галерея исторических портретов прошлого Франции. Это легко понять по названию лишь некоторых из его трудов:

Женщины Версаля - Двор Людовика ХIV
Женщины Версаля - Двор Людовика XV
Последние годы короля Людовика XV
Прекрасные дни Королевы Мapии-Антуанетты
Конец старого Режима
История замка Тюильри
Последние годы королевы Мapии-Антуанетты

Публикуемый ниже фрагмент его книги касается непосредственно лишь одной фигуры политического Олимпа Франции XVI века - личности слишком хорошо известной, чтобы не вызывать самый живой интерес. Речь идет о "злосчастной Екатерине из рода Медичи", известной всякому, кто хотя бы однажды раскрыл книгу по истории Франции, роман Александра Дюма "Королева Марго", знаком с этим образом по произведениям кино и театра.
Чем же она может заинтересовать нас? И чем публикуемый фрагмент может быть нам полезен?
Oтветим так: нам слишком хорошо известен лишь последний период ее жизни. Усилиями романистов 19 и кинематографистов 20 веков жизнь ее в большей мере известна по годам правления Карла IX, Генриха III, пo Варфоломеевой ночи - ночи Святого Варфоломея. Одним этим сказанo все. И нам в значительной мере известно лишь то, что связывает Екатерину Медичи именно с этими событиями. Перед нами коварное и изощренное чудовище. Едва ли можно с легкостью постичь мотивы ее поступков и причины, породившие их. Тем более, что по поводу ее жизни и деятельности было провозглашено много взаимоисключающих приговоров. На взгляд одних, она была всего лишь интриганкой без всякого признака таланта, без цели, жившая желаниями текущего дня, не способная видеть перспективу и часто запутывавшаяся в собственных силках. На взгляд других, она поставила перед собой задачу подлинно великую и общенациональную - задачу объединения Франции - и все силы направляла к достижению этой цели.
Для того, чтобы цролить на этот образ подлинный свет, постичь его подлинное значение в истории Франции, следует обратиться к началу её жизни, к её детству, к её рождению, еe корням. Тогда многое приобретет своё подлинное значение и более правдоподобный вид. Людям XX века будет небезынтересно узнать, увидеть воочию личность незаурядную, трагическую, определить скрытые причины её "деяний" и значение её поступков в истории Франции, и так, в сравнении, лучше понять современную историю, определить сходство и различие политических деятелей разных веков.


ПОРОК И ДОБРОДЕТЕЛЬ
(Введение)

Никогда в истории Франции женщины не играли такой заметной роли, как во время правления поздних Валуа. Их влияние легко обнаруживается во всем, - в политике, в литературе, в искусстве. Они управляли делами политическими, вели переговоры, участвовали во всех интригах, во всех заговорах и гражданских войнах. Даже государи управлялись женщинами: Франциск I - герцогиней д' Этамп, Генрих II - Дианой де Пуатье, Франциск II - Марией Стюарт, Карл IX - Екатериной Медичи.

Знакомые со всеми наслаждениями двора, страстно любящие охоту, вскакивавшие на коня, как бесстрашные амазонки, присутствующие на турнирах, на дуэлях, очертя голову бросавшиеся в самые рискованные предприятия, женщины в течение всего этого драматического периода вели блистательную, волнующую, полную страстей и приключений жизнь.

Что за примечательные типы! Сколь несходные характеры! Вот Екатерина Медичи. Холодная! Ловкая, коварная флорентийка, "женщина Этрурии, - как сказал о ней венецианский посол, - в которой Фабий Кунктатор, этот великий римлянин, узнал бы свою дочь".

Вот Диана де Пуатье, прекрасная охотница, которую Жак Гужон изваял обнаженной, обнимающей своей мраморной рукой шею восхитительного оленя.

Диана де Пуатье, удивительная женщина, женщина вечной молодости, та самая Диана де Пуатье, которая на фресках Приматиччо в Фонтенбло является нам то королевой ночи, то сумрачной Гекатой в свете адского пламени. Такова и Мария Стюарт, образ совершенно трагический. Такова и Мари Туше, о которой историк Мишле сказал: "Две вощи имели влияние на Карла IX: музыка и эта уравновешенная фламандка". Это и Жанна д'Альбре, "всецело поглощенная, - согласно замечанию Агриппы д'0биньи, - мужскими делами, имевшая страсть к большим начинаниям и сердце, которое ни в любви, ни в ненависти не знало пощады".

Жанна д'Альбре, воспитывавшая своего сына, будущего Генриха IV "в самых диких и суровых местах, босоногим и свободным от всяких условностей".

Такова и Маргарита Валуа, знаменитая королева Марго, идеал Брантома, известного мемуариста эпохи, Маргарита Валуа, чудо грации и красоты, но законченный образчик совершенного распутства тела и души. Это и герцогиня де Монпансье, заклятый враг Генриха III, доведшая свою ярость до безумия, и вооружившая руку Жака Клемана.

Во всех основных событиях этого века, столь изобилующего перипетиями судьбы, женщины всюду и всегда являлись одними из самых заметных и деятельных героев.

В замке Амбуаз, после заговора, придворные дамы наблюдали за пытками и казнями с высоты дворцовых террас, столь отдавшись этому времяпрепровождению, словно присутствовали при каком-то причудливом маскараде, ничем не выказывая своего волнения или сострадания. Только герцогиня де Гиз, дочь герцога Феррарского, не смогла сдержаться и разрыдалась.

При осаде Руана Екатерина Медичи вела себя как истинный воин. "Орудийные залпы и пальба аркебуз со всех сторон сыпались на нее, а она не обращала на это никакого внимания. Когда коннетабль Франции де Гиз упрекнул ее в желании накликать на себя несчастье, она всего лишь рассмеялась и сказала, что столь же бесстрашна, как и он; приучена ко всем воинским трудам в такой же степени, в какой и любой из сопровождающих ее спутников мужчин".

Героини XVI столетия охотнее предпочитали, чтобы их боялись, чем любили. Хорошо известно, что для того, чтобы утолить свою злобу, излечиться от ран страдающего самолюбия, они не останавливались даже перед убийством, в их глазах преступление имело свою поэзию, свой особый престиж. "Девица де Шатонёф, одна из любовниц короля Генриха III, вступила в тайную любовную связь, а потом и вышла замуж за одного флорентийца, обнаружив же, что он развратник, она убила его собственными руками на ложе своей соперницы". (Мемуары де Л'Естуаля). Эти дамы одновременно и сладострастные, и жестокие, возбуждали в мужчинах безумную страсть, экстатический восторг и безрассудное поклонение. Д'Обиак, говоривший о Маргарите Валуа:

"Я желал бы быть любимым ею, даже если после меня повесят" - этот Д'Обиак, уже идя на смерть, "вместо того, чтобы помнить лишь о своей душе и спасении ее, целовал лоскут голубого бархата, все, что осталось у него от благодеянии и щедрот этой дамы". Для этих опасных сирен мужчины готовы были отдать себя на растерзание диким зверям, не моргнув глазом и не поведя бровью, бросались в огненную геенну ада. Ничем так не пренебрегали в те времена, как жизнью. Кровь проливали рекой. Но даже среди самых страшных трагедий, сцен ужаса и убийства, французский характер сохранял свою веселость, беззаботность, свой вкус к острому словцу, к песням. Чем больше ветшала и становилась все менее надежной жизнь, тем более приобретала очарование галантная любезность, обходительность и страстность любви. Балы перемежались кровавыми побоищами. Между двумя ужасными грозами небо прояснялось, лазурь его сияла, согревая сердце, весна жизни заполняла собою все. В эту причудливую эпоху, когда изящество смешивалось с варварством, когда рукояти стилетов украшали тончайшим жемчугом, повсюду звучали, то порознь, то хором, крики ярости и сладострастные мелодии. Но, как заметил Проспер Мериме в предисловии к "Хронике времен Карла IX", "что является преступлением в государстве с совершенным устройством, сходит за простую отвагу в государстве с менее развитым общественным строем".

И как можно отыскать добродетель там, где порок не только легко извиним, но даже прославлен, где постоянство в постоянной брачной неверности одно лишь признается подлинной вершиной человеческого духа, где языком полурыцарским, полумистическим прославляют до небес позорные деяния общества и беспорядок в семье? Мемуарист Брантом есть образ своего времени. Его восхищает как разврат, так и отвага. Его уважение к пороку и элегантному распутству подчас весьма наивно и убедительно в своей искренности.

В его глазах добродетель - удел лишь низкорожденных женщин или совершенных уродок. Что же касается красавиц и дам большого света, то он рекомендует им быть непостоянными в вопросах любви, ибо "они должны, - говорит он, - походить на солнце, всюду разливающее свои лучи, чтобы на каждого смог пасть хотя бы отблеск его сияния". В этот извращенный век религия настолько выродилась, что перестала служить уздой и опорой общественного порядка. Воображаемое христианство, адептами которого становились великие сеньоры и знатные дамы, не имело ровно ничего общего с Евангелием: это христианство было искаженное до неузнаваемости, оно не изгоняло из мира ни гордыню, ни гнев, ни роскошь, ни вкус к крови. Ныне мысль о смерти стала служить всего лишь легким контрастом, предназначенным судьбой для усиления очарования мирских удовольствий. С высоты католических кафедр пророки учили людей мести и жестокости. Они не отступали в своих речах ни перед шутовской буффонадой, ни перед непристойностями, ни перед призывом к самым низменным инстинктам толпы. В связи с этим можно было бы сказать, что человечество в ту эпоху, вместо того, чтобы пасть на колени и молить Христа простить его, забыло его крест и обратило свой обожающий взор на крест разбойника.

Великий моралист эпохи, глубокий мыслитель, чья книга служила путеводителем для государственных мужей и дам, всеми обожаемый писатель, чьим идеям подражали и следовали в практических делах государства - Макьявелли. "В поступках людей, и в особенности принцев, не боящихся предстать перед чьим-либо судом, значение имеет только результат. Пусть правитель мечтает лишь о том, чтобы сохранить жизнь себе и своему государству; если он преуспеет в атом, любые средства, какие бы он ни применял, всегда будут сочтены мудрыми, достойными и одобрены всеми.

Всегда хорошо для князя казаться милосердным, верным, гуманным, верующим, искренним; прекрасно, если таков он в действительности, но даже если это совсем не так, необходимо, чтобы он умел владеть собой, и мог почти одновременно демонстрировать совершенно противоположные качества характера".

Екатерина Медичи - именно женщина Макьявелли. Возвышенные героини ее века и ее школы охотно следуют се примеру. И их необъятная власть тяготеет сильное всего ко злу. Более похожие на демонов, чем на ангелов, они преследуют и гонят, вместо того, чтобы утешать и ободрять. Они оставляют в душе лишь чувство горечи. Без сомнения, вокруг них еще мерцает угасающий свет былого рыцарства, хотя и опороченный, испорченный, но яростный и авантюристический до безумия. Ради этих Армид, этих коварных искусительниц, стремящихся скорее быть куртизанками, чем великосветскими дамами, потомки рыцарей средних веков с каким-то невыразимым безумием играли своею жизнью. Ясно, что женщины эти, В сиянии красоты и великолепии роскоши, пленяли глаз. Как восхищался Брантом дамским эскадроном Екатерины Медичи: "Видели бы вы сорок или пятьдесят матрон и девиц, следовавших за нею верхом на великолепных иноходцах. Шляпы их украшены великолепными перьями, взлетая вверх и паря вслед за несущимися всадницами, они словно взывают к миру или войне, - кто знает...

Вергилий, некогда попытавшийся описать великолепие наряда царицы Дидоны, отправившейся на охоту, даже представить себе не мог истинного великолепия и ценности наряда нашей королевы и ее дам".

А мы повторим вослед за самой Екатериной Медичи ее слова о Марии Стюарт: "Нашей маленькой шотландской королеве стоит лишь улыбнуться, как все французские головы обращаются к ней". В отношении же Маргариты Валуа мы признаем вослед за Ронсаром, что прекрасная богиня зари Аврора ею побеждена, и в Блуа, в день вербного воскресения, когда Брантом будет описывать нам очаровательную принцессу во главе шествия, всю осыпанную звездами бриллиантов, облаченную в золотой кастор, привезенный из Константинополя, который под своим весом раздавил бы всякую другую, но не ее, величественно несшую гордую голову, мы восхитимся ее подлинно королевским великолепием и грацией, нежной и величественной одновременно.

Однако вся эта роскошь, весь этот блеск не должны обманывать нас. Красота не наделяет добродетелью. Праздники при дворе Валуа не могут долее скрывать низкого разврата в такой же мере, в какой не могли его скрыть статуи и творения искусства в "Золотом доме" Нерона. Тщетно порок рядится в самые роскошные одежды. Напрасно феерическая, сказочная роскошь выставляет напоказ свои чудеса. Приходят на ум слова шекспировской леди Макбет: "И капли крови запах не унять всем ароматом пряных благовоний".

Почти всегда жертвы собственной страсти, героини XVI века в самих себе находят свое наказание и казнь. Недовольные сами собой, несмотря на все попытки заглушить угрызения мучающей их совести, они являют при ближайшем рассмотрении бездну слабостей и несчастья.

Увы, несмотря на похвалы, которыми их осыпали, неудержимые обожание и восторг, который они вызывали, все они кончали одним - становились для современников и истории предметом презрения. Под их кружевами, бархатами или злато-парчевыми платьями бились сердца, исполненные тревоги, тоски и глубокой горечи. И все же среди столь низко падшего общества то там, то тут появлялись иногда действительно симпатичные типы. Как и всегда, изгнанная добродетель находила пристанище в избранных душах. Карл IX говорит о Елизавете Австрийской: "Я могу только поздравить себя самого с тем, что обладаю самой мудрой и самой добродетельной женщиной не только Франции, не только Европы, но и, по всей видимости, всего мира".

Супруга Генриха III, Луиза де Водемон, является также образцом супружеской верности. Глаз отдыхает на этих умиротворенных лицах, которые ни разу не были искажены порывами дурных страстей. Но подобные образы лишь подчеркивают пороки других женщин.

Большое количество новых произведений проливает яркий свет на эту эпоху. Мемуары молодеют в лучах новейшиx комментариев. Критика удвоила свое рвение, а анализ исследователей открывает доселе неведомые сокровища истории. Мы хотели бы воспользоваться ими для воссоздания облика героинь XVI века. Мы убеждены, что чем глубже будут изучать этот драматичнейший из периодов истории, тем чаще будут обнаруживать новые неисчерпаемые источники, как в смысле занимательности найденных фактов, так и в смысле глубоких психологических наблюдений. Писатели, подобные Вите и Мериме, музыканты, подобные бессмертному композитору "Гугенотов", художники вроде Поля Делароша доказали с полной очевидностью, что ни одно время так много не говорит уму, сердцу, воображению человека, как это.

В деле осмысления и воссоздания этой эпохи писатели романов были менее счастливы. Вместо того, чтобы подражать Вальтеру Скотту, который умел в точности воссоздать дух и состояние времени, они завладевают историческими персонажами только для того, чтобы заставить их передать дух нашего времени в обличье минувшего века. Они не умеют воссоздавать их истинные физиономии.

Итак, чтобы далеко не ходить за примером, отметим лишь, что именно образ Екатерины Медичи извращается ими до неузнаваемости. Истинная Екатерина Медичи и отдаленно не напоминала тот тип людоедки, под маской которой ее изображают в большинстве современных романов. У нее не было ни зловещего взгляда мрачных глаз, ни облика роковой женщины. Сгущая краски, создают зловещий призрак, но не женщину. Вместо реального облика исторического лица создается персонаж из фантасмагории. Екатерина Медичи такая, какой она была, со всем своим великолепным самообладанием, своей холодной расчетливостью, элегантной надменностью, невозмутимым спокойствием, скрывает в душе своей нечто совсем другое. Это спокойствие, размеренность и уравновешенность, придающие ее облику необычную оригинальность. Нежная кротость в преступлении, всякое отсутствие гнева посреди самых кровавых трагедий, вежливость палача к своим жертвам, ничему не удивляющийся, ничего не страшащийся макиавеллизм, ловко и спокойно играющий законами и человеческой моралью - таков подлинный характер Екатерины. К этому описанию нечего добавить. Преувеличения же вредят не только историческим исследованиям, они в равной степени достойны сожаления и в смысле занимательности, ибо искусство страдает от этого гораздо больше, чем истина. "Вы хотите романа, - сказал как-то историк Гизо, - почему бы вам не обратиться к истории?".

ДЕТСТВО ЕКАТЕРИНЫ МЕДИЧИ

Детство Екатерины Медичи было мало известно, ученый и дипломат Альфред Реймонт, полномочный посол королевства Пруссии во Флоренции, на немецком языке написал на сей счет целое сочинение, которое господин Арман Баше перевел на французский. Именно это сочинение пролило яркий свет на самые ранние годы жизни знаменитой флорентийки. Екатерина Медичи для автора слишком важный исторический персонаж, чтобы пренебречь в отношении нее хотя бы малейшей возможностью выяснить все подробности о месте, где она родилась и выросла, и о людях, принявших участие в ее воспитании. "Она была еще совсем юной, когда покинула Италию, но тревоги ее семьи, бури, разразившиеся вокруг стен монастыря, в котором она нашла убежище, характер тех, кто был ее покровителем, не могли не оказать решающего влияния на неокрепшие дух и разум девочки".

С детства окруженная ловушками и опасностями наследница рода Медичи лишь чудом избегла их. С младых лет овладела она искусством смирять свой и укрощать вражеский гнев, словом, избегать жизненных рифов посредством неизменного спокойствия и осторожности. Первые воспоминания ее жизни связаны с громом оружия, криками ярости и местью восставшей черни. Собственно, самой судьбой ей было предначертано жить и побеждать среди бурь. Так прошла вся ее жизнь. Раскаты грома и сияние молний провожали ее в последний путь так же, как приветствовали ее при рождении.

Екатерина Медичи родилась во Флоренции 13 апреля 1519 года в великолепном дворце, украшенном всеми чудесами искусства Возрождения. "Медичи, - говорит Шарль де Муи, - являет пример рода целиком преданного идеалам Возрождения. Их можно увидеть беседующими и смеющимися среди архитекторов, художников п скульпторов, их точеный профиль вырисовывается среди ликов сиятельных особ, они занимают почетное место в хоре этих полубогов. Архитекторы Микелецци и Бруннолески оспаривают друг у друга честь соорудить им дворец; в залах и комнатах их палаццо взгляд чаруют самые прекрасные творения того времени. "Давид" и "Юдифь" Донателло, "Орфей" Бандинелли, вырисовываются на фоне изящных колонн и древних греческих скульптур, избегших превратностей времени".

Екатерина была правнучкой Лоренцо Великолепного, оратора, художника, правителя, миротворца тогдашней поющей Италии; внучатой племянницей Льва X, папы после 1513 года, которому удалось, как до него Периклу, Августу Октавиану, дать свое имя веку. Граждане и правители в одно и то же время, Медичи правили флорентийской республикой как подлинные короли.

Отец Екатерины, Лоренцо II, пользовался почти абсолютной властью. Он женился на француженке королевской крови Мадлене де Ла Тур д'0вернь, дочери Жана, графа Булонского п Екатерины де Бурбон, дочери графа Вандомского. Свадьба Лоренцо II, носившего титул герцога Урбино, была отпразднована в Амбуазе в 1518 году посреди необыкновенной роскоши. Франциск I, председательствующий на сих торжествах, воспользовался случаем пустить пыль в глаза гостю.

В течение десяти дней длились одни лишь пиры, танцы и турниры. Свадебный стол стоял во дворе замка, накрытого огромным шатром, стены которого были сплошь украшены коврами и тканями неимоверной цены. Получив из рук христианнейшего из королей перевязь ордена Святого Михаила, роту копейщиков и обещание нерушимой дружбы, Лоренцо вернулся во Флоренцию со своей молодой женой. Супругов встретили с триумфом.

Для праздника в их честь было употреблено такое количество шелка, что запасы города истощились и пришлось выписать новые шелка из Венеции и Лукки. Этот союз, заключенный при самых блестящих предзнаменованиях, был прерван смертью. 13 апреля 1519 года герцогиня произвела на свет Екатерину Медичи, а 28 числа того же месяца скончалась. Шесть дней спустя ее супруг, так же как и она, захваченный врасплох какой-то неизлечимой болезнью, последовал за ней в могилу.

В возрасте 22-х дней от роду Екатерина уже была сиротой, лишившейся и отца и матери. Все враги ее дома, единственным законным главой которого в это время оставался Лев X, склонились над колыбелью ребенка, ожидая дальнейшего развития событий. Сколь пророчески звучат слова поэта Ариосто: "Лишь ветвь одну озеленит листва. Меж страхом и надеждой вдохновенной, кто знает, умертвит ее зима или воскреснет плод весной благословенной".

Лев Х протянул руку Флоренции, которую всегда рассматривал, как одно из своих владений. Он послал туда кардинала Джульяно Медичи (будущего папу Клемента VII), племянника Лоренцо Великолепного. Когда кардинал Джульяно по прошествии времени, мудро правя Флоренцией, достиг, наконец, папской тиары, он доверил заботы правления республикой одному из своих легатов, Сильвио Пассерини, кардиналу Нортоны, помимо всего прочего наблюдавшего за воспитанием Екатерины. Она жила во Флоренции вплоть до восстания и переворота 1527 года.

6 мая этого года Рим был взят войсками коннетабля де Бурбон. Весть о захвате Рима и его разорении подействовала на умы с силою и быстротою молнии.

Узнав о том, что папу Клемента VII пленником доставили в замок Святого Ангела, Флоренция решила воспользоваться случаем, чтобы свергнуть иго папской власти. 11 мая весь город восстал. Филиппо Строцци стал во главе восстания. Кардинал Нортоны и два юных незаконных отпрыска старшей ветви Медичи, Ипполито и Александро, были изгнаны с территории республики.

Народная партия торжествовала. Никколо Каппони велел объявить Христа "вечным правителем Флоренции" и отметить это нововведение торжественной надписью на доске, прибитой к главному входу в дом совета. Из церквей Сан-Лоренцо, Сан-Марко и Сан-Галло были вывезены дары, гербы и даже дарственное оружие рода Медичи. Старшую ветвь этого семейства теперь представляла маленькая Екатерина, которой едва исполнилось восемь лет. Младшая ветвь, восходящая к Козимо Древнему, не имела реального влияния и авторитета. Флорентийский парод вовсе не желал передавать в руки бастардов или, тем более, в руки женщины, власть герцогов Козимо и Лоренцо Великолепного. Боясь будущих претензий на власть со стороны Екатерины, демократы, вместо того, чтобы изгнать, пожелали сохранить ее в качестве заложницы и заточили девочку в монастырь, ставший для нее в гораздо большей степени тюрьмою.

Так девятилетняя Екатерина оказалась в пасти льва - на попечении заклятых врагов своего рода. Сначала ее отправили к монахиням доминиканкам в монастырь Святой Лючии на улице Сан-Галло. Потом 7 декабря 1527 года заточили в стенах монастыря Святого Благовещения. Там девочка, милая и грациозная, была окружена нежной заботой и любовью монахинь. В этом монастыре были заточены представительницы многих партий и группировок, - в монахини постригали после каждого нового политического переворота; и даже в таких условиях Екатерина Медичи имела особый талант никого не задевать, не оскорблять и не ранить ничьего самолюбия. Именно здесь постигла она тайну умения жить среди треволнений политической жизни.

Над Флоренцией разразилась новая гроза. Папа и император Священной Римской империи примирились друг с другом, залогом их альянса стало разрушение несчастной республики. Был подписан договор в Камбре. Король Франции покинул своих итальянских союзников.

Карл V вывел свои войска со всего полуострова, что-бы сконцентрировать их на флорентийской территории. Он доверяет одному из своих лучших полководцев, принцу Оранжскому, дело приведения Флоренции к покорности во исполнение мести папы Клемента VII. Самые мрачные предчувствия Микеланджело сбываются. Видя его "Погруженного в мысли", можно сказать, что Лоренцо Великолепный, по чьему заказу было исполнено это изваяние, предвидел из своего далека катастрофу, случившуюся с его отечеством. Пробил час судьбы. Клемент VII обращает против родного города армию, которая три года тому назад держала его силою в осаде в замке Святого Ангела, и которая разграбила Рим с ужасающим варварством. Новые вандалы обрушиваются на свою добычу. Флоренция, несмотря на недостаток ресурсов, принимает решение сражаться до конца. Что будет с Екатериной во время этой ужасной осады, которая должна продлиться десять месяцев?

В отчаяньи от голода, эпидемий и страданий войны иные из флорентийских правителей горят желанием выместить на беззащитном ребенке свою ненависть к папе, ее дяде. "Ее следует скорее запереть в дом разврата, чем в монастырь". И у папы пропадет охота подыскивать ей подходящую партию".

Другие предлагали выставить Екатерину связанной на валу, чтобы посмотреть, что сделают пули князя Оранжского с этим отпрыском семейства Медичи. Но однажды сторонники маленькой принцессы имеют возможность убедиться, что та наделена тайной способностью приобретать друзей - из глубин своего монастырского заточения этот ребенок присылает таинственные венки, в которых среди цветов и фруктов спрятаны вышитые ею гербы великого и опального ныне семейства. Более оставлять Екатерину в монастыре было опасно, и Салвестро Альдобрандини вместе с тремя комиссарами получает приказ забрать ее из монастыря Delle Murate и перевезти к монахиням-доминиканкам Святой Лючии, более расположенным к демократической власти. Альдобрандини предстал перед решеткой монастыря Delle Murate и потребовал Екатерину. Неописуемое волнение овладело монахинями, которые были уверены, что девочку ведут на смерть. Аббатисса отказалась ее выдать, как вдруг девочка, одетая монахиней, сама явилась представителям республики и кратко сказала им: "Идите и сообщите моим хозяевам, что я стану монахиней и проведу всю свою жизнь в кругу этих достойных уважения женщин".

Альдобрандини, пораженный грацией Екатерины, осмелился разговаривать с нею лишь с огромным почтением. Он сказал ей, что речь идет всего лишь о переводе в более надежное и более безопасное место, поскольку монастырь Delle Murate находится всего в нескольких шагах от крепостной стены. А в это время монахини коленопреклоненно молили бога о спасении невинного дитя, отъезда которого они от всей души не желали и страшились. Альдобрандини не осмелился настаивать. Он всего-навсего сообщил правительству о мольбах и слезах монахинь. Но правительство оставалось непреклонно. Оно направило аббатиссе официальное распоряжение подчиниться, и 20 июня 1530 года Екатерина после обильных слез, вздохов и молитв простилась со своими подругами и отбыла верхом, на присланном для сего случая муле в уже известный ей монастырь Святой Лючии. Там она оставалась вплоть до окончания осады. Капитуляция произошла 12 августа. После десяти месяцев жестоких страданий город был принужден открыть ворота. Погибло свыше восьми тысяч горожан и 15000 солдат.

Архиепископ Кануи Николае Шомбарг был послан папой заняться делами республики и выполнял свою миссию вплоть до 30 июля 1531 года, когда к власти в городе пришел родной брат Екатерины - Александр Медичи, ставший новым главой республики. Освобожденная в день прекращения осады Екатерина вернулась в свой дорогой монастырь Delle Murate, где монахини встретили ее с восторгом. Затем она была вызвана в Рим Климентом VII. Ей было 11 лет, когда посол республики Венеции при папском дворе, Антонио Суриано, написал на родину:

"Этот ребенок и в самом деле отличается удивительной живостью и восприимчивостью к окружающему. Образование ее заложено монахинями Delle Murate, во Флоренции, женщинами великой славы и авторитета, наконец, женщинами святой жизни".

Екатерина никогда не забывала того, чем была обязана монахиням, окружившим ее такой заботой, любовью и лаской, и много раз так или иначе стремилась выказать им знаки своей глубокой благодарности и почтения. Она не забыла и Сальвестро Альдобрандини, выказавшего ей в момент исполнения опасной для нее и тягостной для него миссии такое почтение. Екатерина однажды спасет его от смерти, а сыну его поможет вступить на папский трон, получив тиару под именем Клемента VIII.

Нынешний же папа Клемент VII мечтает немедленно выдать замуж свою внучатую племянницу; милой девочке предлагается на выбор несколько партий. Среди претендентов следует отметить герцога Урбино, герцога Миланского, герцога Падуанского, короля Шотландии.

Но, ставя своей целью превыше всего сближение с Францией, дабы обрести, наконец, гарантии против чрезмерно возросшего могущества Карла V, он отклонил все эти проекты и с восторгом принял предложение Франциска I, просившего руки Екатерины для своего второго сына Генриха, герцога Орлеанского. Необычайно гордый возможностью видеть одну из Медичи среди представителей королевского дома Франции, Клемент VII, несмотря на все попытки германского императора помешать этому союзу, хотел, не откладывая, сыграть свадьбу. Герцогу Орлеанскому исполнилось всего лишь 15 лет, Екатерине - 14. Но верховный понтифик не хотел ждать, и сам решил обручить молодых в Марселе. Одна только мысль, что потомок флорентийских банкиров приблизится к трону Карла Великого и Людовика Святого, переполняла радостью душу Клемента VII.

Прежде чем оставить Италию, Екатерина простилась с Флоренцией, дав великолепный пир, на котором присутствовали все сиятельные дамы флорентийской республики. Она выехала 1 сентября 1533 года. Без сожаления, удаляясь все далее и далее от родного города, который ей никогда не суждено было увидеть вновь, она бросала последний, исполненный печали взгляд на прекрасный Дворец Медичи, в котором родилась, и где на ее долю выпало столько героических, славных и трагических испытаний.

Первые впечатления жизни самые стойкие и неизгладимые. Маленькая флорентийка не могла забыть Италии. И она сохранила в душе горькое чувство негодования против мятежной черни. С самого раннего детства убедилась она в том, сколь горько, тягостно и трудно искусство правителя. В монастыре Делле Мурате, как и при дворе Клемента VII размышляла она о превратностях человеческой жизни и горьком привкусе власти. Именно ее отцу посвятил свою книгу "Князь" Макьавелли. Судьбою ей было уготовано принять участие в борьбе еще более кровавой, чем война между родами Медичи и Пацци. Теперь перед нею была совсем другая сцена, хотя нравы Валуа вполне напоминали политические, нравы небольших итальянских государств. И здесь были те же интриги, страсти и преступления. Открывалась новая страница жизни. С горечью видя, как уезжает эта молодая девушка, делившая с ними все горести и невзгоды, флорентийцы не сомневались, что и на земле Франции наследницу Козимо Древнего подстерегают несчастья и треволнения жизни. Они желали ей от всего сердца счастливой судьбы, не без тревоги спрашивая у самих себя, какую роль предстоит ей сыграть при дворе, к которому были прикованы глаза всей Европы. Кто из них смог бы тогда предвидеть и предсказать, что она увидит трех своих сыновей восходящими один за другим на трон французского королевства, на исторической сцене которого с необыкновенной силой разовьется и проявит себя ее роковой тосканский гений.

Екатерина Медичи с самого детства была готова к кризисам власти, грохоту войны и бурям собственной венценосной карьеры. Пролог был достоин самой драмы.

ПРИ ДВОРЕ ФРАНЦИСКА I

12 октября 1533 года город Марсель пребывал в радости. Огни замка Иф и Нотр-Дам де ля Гард только что известили о приближении папского флота, везущего Клемента VII и его племянницу, невесту королевского сына, юную Екатерину Медичи.

Колокола собора приветствовали путешественников. Многочисленные барки с толпами дворян, горожан, музыкантов отплыли от берега и направились им навстречу. Триста артиллерийских орудий потрясли воздух радостными залпами. Простой народ преклонил колени. Во главе флота, на первой, адмиральской, галере везли святое причастие, по обычаю того времени всегда сопровождавшее римских пап в их морских путешествиях. Обитый гобеленами из алого атласа, парчой и выкрашенным золотой краской сукном, корабль Клемента VII был украшен деревянной скульптурой в духе венецианской республики. Десять кардиналов и большое количество епископов и прелатов сопровождали наследника святого Петра.

Торжественный въезд в город был обставлен небывалой роскошью. Папу несли на своих плечах самые дюжие из его приближенных. Он восседал в паланкине. Перед ним на белой лошади, ведомой под уздцы двумя конюхами в торжественных одеждах, везли святое причастие в величественной дароносице. Толпа, благоговейно встречавшая апостольские благословения папы, осыпала кортеж дождем цветов, священники пели псалмы, в воздухе был разлит аромат благовоний. Кардиналы, облаченные в пурпурные одеяния, парами следовали за папой. За ним под руку со своим дядей герцогом Албанским шла четырнадцатилетняя флорентийка, на ее бледном матового цвета лице горели черные глаза, излучавшие ум и кротость души. Любопытство окружающих достигло крайней степени: все горели желанием знать, какую же роль суждено этой девочке играть в будущем Франции. На следующий день Франциск 1 в сопровождении двора и иностранных послов с кротостью подлинно христианнейшего из королей лично нанес визит и отдал дань глубокого почтения святому отцу. Для короля и папы были приготовлены два дворца, разделенные улицей и связанные огромным переходным мостом, представившим собой просторный зал, предназначенный для будущих встреч двух суверенов. Люди папы, превознося повсюду выгоды грядущего союза между Францией и Римом, ожидали, что Екатерина передаст флорентийскому дому "три бесценных кольца - Геную, Милан и Неаполь", находившиеся в это время в руках французов. Франциск I никогда еще не демонстрировал такой галантной предупредительности.

Молодой герцог Орлеанский засвидетельствовал своей суженой живейшую симпатию, и вся Франция разделяла его радость. Бракосочетание торжественно было проведено 23 октября в кафедральном соборе Марселя самим верховным понтификом, лично отслужившим мессу и надевшим на пальцы новобрачных супружеские кольца. На Екатерине было платье из белого шелка, украшенное драгоценными камнями и изделиями флорентийских ювелиров. Голову ей покрывала брюссельская кружевная вуаль. Она походила на итальянских мадонн. Папа и король расстались лишь 27 ноября; и в то время как Его святейшество поднимался на свою галеру, Франциск I направился в Авиньон, откуда должен был ехать в замок Фонтенбло. Эта новая резиденция Екатерины переживала в это время период своего наибольшего расцвета.

Франциск I в свои 39 лет сохранил все привычки и вкусы молодости, и двор его не был школой добродетели и высокой морали. Брантом описывает его нам как человека, "охотно подбивавшего своих дворян и тем паче царедворцев непременно содержать любовниц под страхом прослыть в его глазах либо слишком тщеславным фатом, либо дураком, и обещая им в делах амурных всяческое покровительство; он не просто не ограничивался желанием видеть их во всем подражающими ему, но даже хотел стать доверенным лицом как можно большего числа своих слуг".

Но не только в области галантных похождении он мог сойти за подлинного правителя. Венецианский посол Марино Кавалли написал: "Этот правитель отличается большой рассудительностью и немалыми познаниями; слушая его, никогда не придешь к выводу, что хотя бы о чем-либо из касающегося наук или искусств он может говорить неосторожно, неосмотрительно, делая ошибочные выводы. Какой бы темы разговора он не коснулся, кажется, что любая из них им глубоко прочувствована и продумана. Познания его не ограничиваются военным делом, ведением военных кампаний, руководством армией, выработкой планов сражений и размещением военных лагерей. Он не только великолепно командует артиллерией при штурме крепостей или флотом в войне на море, но также весьма сведущ в охоте, живописи, литературе, языках, различных упражнениях, дающих особую славу и блеск любому представителю цвета рыцарства этой страны".

Екатерина тотчас же поняла, сколь много она способна приобрести в глазах столь просвещенного, столь могущественного, столь любезного и галантного короля. Она пожелала стать его ученицей и, используя малейший повод и случай следовать за ним или изъявлять ему свое почтение, приложила все силы к тому, чтобы стать его постоянной спутницей и своего рода дамой его ближайшего окружения.

Франциск I до безумия любил охоту. Екатерина сделалась заядлой охотницей. "Она просила у короля, - пишет Брантом, - позволения никогда с ним не расставаться. Говорят, она такая изящная и ловкая, хотела присутствовать при всех его охотах или поездках, дабы извлечь из них полезные секреты и познания как в области охоты, так и в области науки управлять". И добавляет немного спустя: "Король Франциск, зная ее горячее желание и добрую волю следовать за ним и повиноваться его примеру, от всего сердца дал на это свое согласие, ведь сверх всего прочего он искренне и нежно любил ее, ему доставляло радость видеть молоденькую супругу сына на коне, порывисто садящейся в седло, ловко и грациозно гарцующей. Среди его спутников в этом она была первой. И Екатерина следовала за своим монархом беспрестанно - из города в город, из замка в замок, из леса в лес. Марин Джустиньяно, посол республики Венеция во Франции с 1532 по 1535 годы пишет в этой связи:

"Никогда, за все время моего посольства, двор не останавливался в одном и том же месте далее 15 дней кряду". А молодая флорентийка, столь же обаятельная тонкостью своего ума, как и удивительной ровностию настроения искала себе новых друзей не только в свите короля и принцев крови, но и среди всех, кто с нею сближался. Она жила в добром согласии с "маленькой группой придворных дам, - как говорит Брантом, - родовитых, с хорошей репутацией", которых сам Франциск I заботливо выбирал среди "самых красивых и самых любезных в обхождении", и которые царили при дворе, как богини Олимпа".

Екатерине требовались вся ее ловкость, вся осторожность, чтобы не попасть в силки, уже для нее расставленные. Ей вредили аристократические предрассудки. Французская аристократия вовсе не считала, что папская тиара Льва Х и Клемента VII в достаточной мере возвысила и облагородила родовой герб Медичи.

Поговаривали, что вопреки всему они были и остаются торговцами и что бракосочетание герцога Орлеанского с представительницей их рода волейневолей приходится считать мезальянсом. Утверждали также, что папа не сдержал данных обещаний.

Два года спустя тот же Джустиньяно писал: "Герцог Орлеанский женился на мадам Екатерине Медичи, и это не доставило удовольствия никому, а скорее можно сказать, вся нация недовольна. Здесь находят, что папа Клемент обманул короля. И однако племянница его любима и королем, и дофином, и своим супругом". Более того, вышедшей замуж за второго сына Франциска I Екатерине вовсе не предназначалось судьбой играть в это время скольконибудь заметную политическую роль. Единственным честолюбивым притязанием, которое они с супругом могли лелеять в душе, было получение прав на владение герцогствами Миланским и Урбинским.

Неожиданное событие круто изменило нормальное течение жизни четы. Дофин, следовавший за королем на войну в Прованс, внезапно скончался в городке Турнон 15 июня 1536 года. Герцог Орлеанский, став наследником трона, обрел, наконец, титул дофина. Ему было 18 лет, Екатерине 17. Положение супруги дофина становилось трудным. Будучи уже три года замужем, она оставалась бездетной, и говорили, что она никогда не сможет иметь детей. Другая, властная, привыкшая к господству, обольстительная женщина, подчинила себе сердце супруга Екатерины, а Екатерина, обладавшая способностью глубоко проникать в сокровенную суть событий, сразу увидела, что борьба для нее в настоящих условиях была невозможна. Конечно, Диана де Пуатье родилась в 1499 году и на целых 20 лет была старше нее. Но то была подлинная волшебница, очаровательнейшая Армида, женщина, полная соблазна и великолепия, очарование которой, подобно волшебному талисману, околдовало слабого Генриха.

В характере молодого принца скрывались корни нерешительности и слабоволия. Детство его протекало печально. Отправленный в Италию вместе со своим братом в 1526 году в качестве заложника во исполнение Мадридского договора, он провел 4 года в Вальядолиде в монастыре среди монахов на положении пленника. Вернувшись ко двору своего отца, он вынужден был заново учиться французскому языку. Не доверяя себе самому, приниженный и молчаливый в присутствии короля, очарованный блеском сияния этого могущественного монарха, он думал, что нуждается в покровительнице. Он познакомился с красавицей - вдовой сенешала Нормадии Дианой де Пуатье, графиней де Брезе, "одевавшейся мило и торжественно, - говорит Брантом, - но во все одно лишь черное и белое".

В эту эпоху и в это время своей жизни Диана де Пуатье была истинным чудом. Она была первой и единственной страстью Генриха. Он и не надеялся, что осмелится когда-нибудь поднять глаза на своего идола. Женщина, выказавшая перед всеми лицемерное горе по поводу смерти супруга, казалась ему образцом мудрости и добродетели. Диана, искусная и опытная кокетка, с одного взгляда поняла, что сможет сделать с нежной, не окрепшей и наивной душой восторженного юноши. Она вдохнула в него поначалу платоническую, а потом чувственную страсть, овладевшую им без остатка и господствующую одновременно над его разумом, воображением и сердцем. Начиная с легких проблесков надежды, подаваемой ею молодому обожателю, она делала вид, что не позволяет себя любить. Весь двор был свидетелем разыгрываемой ею комедии. Венецианский посол Марино Ковалли писал о дофине: "Он не наделен даром пленять женские сердца. И его жены ему вполне достаточно. Но при всяком удобном или неудобном случае он обращает свой взор или обращается с вопросами к госпоже вдове сенешала Нормадии. К ней он испытывает подлинную нежность, но думают, что в этом чувстве нет ничего сладострастного, это не более чем чувства ребенка к матери. Утверждают, что эта дама берет на себя смелость наставлять дофина на путь истины, поправлять ошибки, давать советы, дабы отвратить от всех недостойных его поступков". Вскоре, однако, стало ясно, к чему клонится эта "материнская" забота.

В 1541 году на празднике, данном в лесу Ля Берладьер, возле замка Шательро дофин публично надел на себя цвета мадам сенешальши и с тех пор никогда не покидал ее.

Последние годы Франциска I были отмечены дуэлью двух фавориток - герцогини д'Этамп, любовницы короля и Дианы де Пуатье, любовницы дофина. Двор разделился на два лагеря, а король, вместо того, чтобы прекратить эти интриги, находил в них своего рода удовольствие. Это был нескончаемый поток злословия, лжи и эпиграмм. Гордая тем, что она моложе соперницы на 10 лет, герцогиня, которая, по словам своих льстецов, была самой ученой среди красавиц и самой красивой среди ученых, торжествовала и теперь желала видеть весь двор у своих ног. Королева Элеонора, сестра Карла V, женщина мягкая и скромная, держалась в стороне и искала утешения в благочестии и чтении, которое любила страстно. Вся власть сконцентрировалась в руках герцогини д'Этамп. Император Карл V хорошо знал об этом. Во время его приезда во Францию король сказал ему, указывая на свою фаворитку: "Брат мой, вот прекрасная дама, которая придерживается того мнения, что я не должен выпускать вас отсюда до тех пор, пока вы не откажетесь от условий Мадридского договора", на что император Карл холодно отвечал: "Если мнение ее хорошо, ему нужно последовать". Но уже за обедом несколько часов спустя он как бы невзначай уронил перед герцогиней алмаз большой ценности, который подняла и преподнесла ей служанка, но та отказалась его принять, промолвив:

"Сударыня, он в слишком красивых руках".

Ловкий венценосец умел заполучить в союзницы любовницу своего соперника. Она стала во главе партии, желавшей, чтобы политика Франции строилась целиком на союзнических отношениях между Францией и Испанией.

Диана де Пуатье придерживалась совсем другого мнения и борьба двух женщин приобретала масштаб государственного противостояния. Поэты и художники охотно вмешивались в соперничество двух женщин. И в то время как художник Приматичче без устали воспроизводил в королевских залах и галереях черты герцогини д'Этамп, Бенвенуто Челлини своей моделью выбирал Диану де Пуатье, прекрасную охотницу; и в мемуарах знаменитый гравер, скульптор и ювелир рассказывал во всех подробностях о своих столкновениях и ссорах с герцогиней д'Этамп и Приматиччо.

Поэты партии герцогини д'Этамп прославляли ее сияющую несравненную красоту, а госпожу сенешальшу называли в своих французских и латинских эпиграммах не иначе как беззубой и безволосой старухой, матроной, обязанной исключительно румянам остатку обманчивого великолепия.

Женщина менее умная, чем Екатерина, могла бы сразу встать на сторону герцогини д'Этамп, обравовав, таким образом, "политическую лигу", коалицию с могущественной фавориткой, и атаковать сенешальшу. Но такой дерзкий и неосмотрительный удар был вовсе не в духе Екатерины. Она понимала, что гораздо выгоднее на первых порах оставаться в одинаково добрых отношениях с обеими враждующими сторонами, ожидая того времени, когда они сами обессилят друг друга. Так, женщина, которой однажды суждено было занять в истории выдающееся место, предпочла в данный момент отступить в тень. Она казалась подлинным образцом сдержанности и простодушия.

Франциск I, не ожидавший от нее ничего подобного, был поражен. Что касается дофина, то, несмотря на малое расположение к своей жене, он не мог не отдать должное прекрасным качествам ее души.

"Она была - пишет Брантом, - красива и отличалась величественной и горделивой осанкой, лицом милым и приветливым, грудью очень белой и полной, столь же белой, как и все ее остальное тело... Сверх того, она всегда прекрасно одевалась и умела в этой области делать небольшие, но бросающиеся в глаза короля и придворных дам открытия. Короче говоря, в ней было много красоты, которую она умела преподать и преподнести тем, кого избрала целью своих устремлений. Она охотно и часто смеялась, была от природы в.есела и жизнерадостна и умела "сказать словцо", что в те годы значило "острить". Художественное, артистическое изящество окружало всю ее особу, а милое и добродушное выражение лица, хороший вкус в выборе туалетов, утонченность манер - все это придавало ей немалую толику очарования. И потом... она была так покорна своему супругу!"

С какой заботливостью избегала она всякого намека, легкой тени упрека в его адрес! Перед его недостатками она смежала веки! Генрих говорил себе, что трудно было бы найти другую такую женщину, способную в столь щекотливой ситуации остаться верной ему и своему супружескому долгу. "Хозяйство на троих" продолжалось и, если дофин и любил свою возлюбленную Диану, то к жене он испытывал чувство искренней дружбы. Всякий раз, когда ей случалось упрекать свою злую судьбу, Екатерина Медичи вновь и вновь повторяла себе, что сколь бы горьким ни было ее положение, выходом из него мог быть только уход в монастырь, а менять двор французского короля, несмотря на все горести и унижения, выпавшие здесь на ее долю, на обет монашества у нее не было ни малейшего желания. На девятом году супружества у нее все еще не было детей и страх развода не переставал тревожить ее.

Было неизвестно, решится ли Франциск I на столь безрассудную и крайнюю меру, и если решится, то что ожидает молодую женщину в будущем. Сможет ли она вернуться во Флоренцию, где ее, вполне вероятно, не захочет принять новый герцог Флорентийский, у которого много меньше прав на верховную власть в городе, чем у нее. Тем не менее ничего не произошло. В донесении венецианского посла Лоренцо Контарини объясняется, как при помощи своей осмотрительности Екатерине удалось избежать грозы, готовой вот-вот над ней разразиться. "Она встретилась с королем, не скрыв от него, что ей известно его намерение дать другую супругу ее мужу, До сих пор, сказала она, Богу не было угодно даровать ей детей, и если Его Величество не соблаговолит подождать еще немного, ей, верной слуге короля Франции, имеющей перед ним немалые обязательства, не остается ничего другого, как принять обет и постричься в монахини, чтобы хоть чем-то искупить, загладить и смягчить свою вину перед Францией. Это излияние чувств до глубины души тронуло Франциска I. Его благородное и чуткое сердце было столь взволновано, что он сказал Екатерине: "Дочь моя, да не усомнитесь вы, став моей невесткой, в том, что именно такова была воля Господа, которой мы, люди, обязаны следовать во всем. Быть может Богу еще будет угодно внять нашим мольбам и ответить нам тем, что мы, вы и я, всего более желаем". И случилось так, что малое время спустя она забеременела и в 1543 году явила на свет мальчика к великому и всеобщему удовольствию и удовлетворению".

Другой венецианский посол Маттео Дандоло писал о Екатерине: "Его Величество король нежно любит ее, и те же самые чувства испытывает и ней народ и двор, и чувства эти столь сильны, что нет никого, ни одного человека, который не захотел бы отдать свою кровь, дабы подарить ей сына".

Сколь бесплодна была она в первые годы замужества, столь же плодовита стала. С 1543 по 1555 годы она произвела на свет десятерых детей. Став матерью, она почувствовала себя много уверенней. Страх неминуемого развода прошел, и в душе своей ловкая принцесса с восторгом аплодировала себе самой, прославляя свою осторожность и предусмотрительность, помогшие ей выбраться из тако-го затруднения. Много моложе Дианы де Пуатье, она целиком уповала на свою молодость и время, которые непременно помогут ей совершить поразительный реванш. Астрологи обещали ей господство. Веря их словам, она ждет. Внутренний голос говорит ей: "Ты будешь править!". Она не сомневается в этом ни на мгновение, и каждый новый день приближает ее к цели.

Именно к ней с полным правом можно применить знаменитые слова: ГЕНИЙ - ЭТО ДОЛГОЕ ТЕРПЕНИЕ.


Предисловие и перевод с французского Александра Богомолова
© Богомолов Александр Иванович