Маргиналии

С молодости у меня выработалась привычка делать выписки из прочитанных книг – и тех, что вызвали восторг, и тех, что вызывали желание поспорить. Накопилось несколько толстых тетрадей. Небольшая часть этой коллекции вошла в мой сборник «На коротком дыхании». Может быть, для кого-то представят интерес и другие заметки в том же роде?

«Случалось ли вам провожать приятеля, который после долгого отсутствия возвращается наконец на свою родину? Вам грустно с ним расстаться; но если вы точно его любите, то поневоле улыбаетесь сквозь слезы, воображая, как весело будет ему обнять жену и детей, увидеть снова дом отцов своих и отдохнуть в нем от всех трудов утомительной и скучной дороги. Точно то же чувствовал Рославлев, прощаясь с своим умирающим другом. Какое-то грустное и вместе приятное чувство, наполняло его душу; слезы градом катились по лицу его, но сердце было совершенно спокойно.»

Сходство с описанием смерти Андрея Болконского очевидно, но насколько примитивнее изложение (и, соответственно, художественное мышление автора)!
В романе М.Загоскина «Рославлев, или Русские в 1812 г.» можно найти немало внешних совпадений с «Войной и миром», что вполне естественно, ведь описывается одна эпоха, а иногда одни и те же события.
Сравнивая эти несравнимые тексты, убеждаешься в правоте Константина Леонтьева, говорившего, что Лев Толстой очень переусложнил психологию того времени.

Роман Загоскина появился почти «по горячим следам», и читающая публика была вполне удовлетворена этими плоскими персонажами. Андрея же Болконского и Пьера Безухова тогдашний читатель, неподготовленный к восприятию такой литературы, просто не понял бы. Еще только предстояло появиться Гоголю, и Лермонтову-прозаику, и Тургеневу, и Гончарову, и Достоевскому.
Роман Загоскина изобилует длиннейшими рассуждениями и спорами персонажей о том, надо ли преклоняться перед Западом (конкретно перед Францией). Вывод: преклоняться не надо. Удивительно, как мало существенного смогли прибавить к аргументации Загоскина патриоты нашего времени.
Впрочем, достойно быть отмеченным, что о французах, особенно об их воинских доблестях, автор отзывается очень уважительно.
Французы в романе возмущаются «неправильными» и нерыцарскими методами народной войны: «Убивать фуражиров, вовлекать мирное население – это дикое варварство. Так войны не ведутся». У автора эти глупые упреки вызывают сарказм.
Но когда Наполеон ведет себя не по-джентльменски (приказывает взорвать Кремль) – это дикое варварство вызывает гнев. Это неправильно, так войны не ведутся.
Лев Толстой не понимал, зачем было Наполеону взрывать Кремль, никак не связывал этого с «дубиной народной войны». Да наказать русских хотел Наполеон за эту самую дубину! «Ах, вы с нами так, неблагородно? Тогда и мы с вами так же!»

«Что ни говори, а большая литература это все-таки органика, а не что-то такое другое, что можно легко свинтить-развинтить.»
«Масштаб поверхности и даже масштаб объема не всегда превышает масштаб глубины».
«Мысль без нравственного повода - разрушительна, если даже не опасна»,
«В «Тихом Доне» беспрецедентная интервенция, а в «Поднятой целине» время хотя и переломное, но не такое уж чтоб.»

Вот так пишет по-русски известный поэт Е.И., лауреат Ленинской премии в области литературы, бывший председатель Общества книголюбов. Пишет не абы куда, а в «Литературную газету», и не по абы какому поводу, а к юбилею великого Шолохова.
Уж если взялся излагать «мысли, не лишенные нравственного повода», зачем же так бесстыдно демонстрировать свое косноязычие?!
Хорошо, что в редакциях перестали сглаживать, ретушировать авторские материалы, придавать им благопристойный вид. Дурь каждого – видна.
В канун 100-летия со дня рождения классика полемика между «шолоховистами» и «антишолоховистами» вспыхнула с новой силой. И что примечательно: многие поклонники Михаила Александровича – исконные почвенники, нутряные-коренные патриоты! – хоть и очень темпераментны были, но обращались с родным языком, грубо, неумело, по-казенному. А многие их противники – презренные безродные либералы-космополиты – как ни странно, пишут по-русски более свободно и изящно.

Франческо Гвиччардини (итальянский политик и моралист времен Возрождения): «Когда случай трудный и решение для тебя тягостно, оттягивай как можно больше, потому что время будет работать на тебя».
Тургенев. «Русский человек ничего не может решить, все ждет, когда самой собой решится».
Почему же Тургенев нормальное общечеловеческое (даже рекомендуемое итальянским классиком) поведение считает характерным именно для своего народа?

«В стратегическом отношении мы должны презирать всех врагов, а в тактическом отношении должны уделять всем врагам серьезное внимание, то есть в целом мы непременно должны презирать врагов, а в каждом конкретном случае мы непременно должны уделять им серьезное внимание. Если в целом не презирать врагов, то мы можем совершить оппортунистические ошибки... Когда жили Маркс и Энгельс и их всего было двое, они тогда уже заявили, что капитализм во всем мире будет
свергнут. Однако в конкретном случае, в отношении каждого врага в отдельности, если ему не уделять серьезного внимания, то мы совершим авантюристические ошибки. Войну можно вести лишь отдельными операциями, врага можно уничтожать лишь по частям, заводы можно строить лишь по объектам, землю крестьянин может вспахивать лишь по участкам. То же самое можно сказать и о еде. С точки зрения стратегии нам еда нипочем: мы готовы поесть всю пищу. Но в конкретном случае, когда кушаешь, то глотаешь пищу частями и не можешь проглотить сразу все яства со стола. Вот это и называется решать каждый вопрос в отдельности, а в военной литературе это называется разгромить врага по частям».

С удовольствием привожу эту длиннющую выписку из трудов крупного китайского политика и поэта Мао Цзэдуна, из пресловутого цитатника. Так гневно обличали у нас Мао и его культурную революцию, что, наверное, каждому хотелось узнать, какие ж такие ужасные вещи он говорит. И вот, когда с сорокалетним опозданием предоставилась мне возможность удовлетворить любопытство, я испыталась горькое разочарование. Ибо весь знаменитый цитатник наполнен подобными банальностями и тягомотной жвачкой.
В оправдание Мао: очень может быть, что все это переведено нарочито глупее, чем в оригинале.

- Аглицкая нацыя довольно даже хитрая и искусство в ней с большим смыслом,- говорит лесковский Левша.
При том, что англичане враги России во все времена (яркие представители гниющего Запада!) и во времена ближайшие (в Крымскую войну).
Чем сильнее соперник, тем большего внимания и уважения заслуживают его сильные стороны (иначе победа над ним не будет почетной). Это логика нормального человека и общества.
Есть и другая логика: признавать за противником хоть какие-то достоинства - значит подрывать свой боевой дух, вносить страх и смятение в собственные ряды, лить воду на вражеские мельницы.
Характерно, что приверженцы второй модели гораздо чаще оказываются побежденными.

Юрий Олеша: «Романы с так называемой интригой в большинстве случаев чрезвычайно низки по языку, мысли, идее. Интрига не является одним из свойств, возвышающих литературное произведение».
Напряженной интриге Олеша противопоставляет другое писательское свойство - выдумку ) например, Джека Лондона, Амбруаза Бирса, Гоголя («Вий»), Уэллса. Александра Грина.
А мне кажется, что умение выстроить сложную напряженную интригу тоже дорогого стоит! Загнать героя в безвыходное положение, а потом придумать, как он выкрутится, поставить неразрешимую задачу и найти ее решение - это требует не меньшей фантазии, чем изобрести «то, чаво вобче не может быть».

Если фантастика (включая нелюбимый мной жанр «фэнтези») восходит к волшебной сказке, то у детектива, криминальной драмы не менее почтенная историческая основа: сказки про мудрецов и хитрецов. Начиная с суда царя Соломона.
В философской повести Вольтера «Задиг» применены логические приемы, которые потом будет нещадно эксплуатировать Конан-Дойль (Не видя коня, Задиг так точно описывает его по оставленным следам, что мудреца обвиняют в краже коня). Эдгар По - основоположник не только фантастики и мистического триллера, но и детектива. Пушкин в «Метели» применяет типично о.генриевскую замануху с неожиданным финалом.
Романы «с интригой» писали Бальзак, Гюго, Диккенс, Достоевский, Марк Твен... Не достаточно ли хотя бы этих имен, чтобы поставить под сомнение утверждение, будто желание автора вызвать элементарный читательский интерес («Чем же все это закончится?») плохо совмещается с высокой идейностью и блестящим стилем?
Мне всегда казалось, что презрительно отзываются об интриге те писатели, которым она не дается. Как Олеша, чья авантюрная (детская, но это не меняет дела, все равно авантюрная) книга «Три толстяка» во многих отношениях великолепна, но слаба именно по части интриги, плетения сюжета.

Юрий Олеша: у Достоевского «основная линия обработки человеческих характеров - это линия, проходящая по чувству самолюбия. Достоевский не представляет себе более значительной силы в душе человека, чем именно самолюбие».
Сравним с определением Шопенгаура: «Три основные причины человеческих поступков, только через возбуждение которых действуют все возможные мотивы, суть: эгоизм (желание собственного блага), злоба (желание чужого горя) и сострадание (желание чужого блага).»

И Лев Толстой о трех чувствах, разрабатываемых в литературе о высших классах: гордость, похоть, скука жизни. (Гордость и эгоизм в данном случае означают нечто очень близкое).
Приложим к романам самого Толстого. Наташа Ростова, Анна Каренина, Константин Левин - не любовь, а похоть. Андрей Болконский - не чувство собственного достоинства, а самолюбие и гордыня. Пьер Безухов - не духовные искания, а скука жизни.
Да и с утверждением Олеши о Достоевском совсем не обязательно соглашаться. Обоснование самолюбия как главного, самого сильного из человеческих чувств, неотъемлемого от сознания себя как личности - это родовой признак современной Достоевскому литературы демократического лагеря. Это Герцен и Чернышевский с Писаревым, это Базаров, Лопухов, Кирсанов и прочие нигилисты. Они пытались облагородить эгоизм и доказать, что правильно понятый эгоизм в полном своем развитии совпадает с альтруизмом (состраданием, по Шопенгауэру).
А Достоевский как христианин, т.е. идеалист, пытается доказать, что, как ни сильно самолюбие, оно может быть подавлено, преодолено, побеждено в душе самого себялюбца.
Одни говорили: «Направь свою гордыню в правильное русло, человек!», а другой говорил: «Смирись, гордый человек!»

Дорн в «Чайке» о пьесе Треплева: «Художественное произведение непременно должно выражать какую-нибудь большую мысль. Только то прекрасно, что серьезно».
Он же дает совет молодому автору: «Изображайте только важное и вечное... В произведении должна быть ясная, определенная цель. Вы должны знать, для чего пишете, иначе если пойдете по этой живописной дороге без определенной цели, то вы заблудитесь и загубите свой талант».
Дорн о рассказах Треплева: «Он мыслит образами, рассказы его красочны, ярки, и я их сильно чувствую. Жаль только, что он не имеет определенных задач. Производит впечатление, и больше ничего, а ведь на одном впечатлении далеко не уедешь».
Мне доводилось видеть спектакли, в которых Дорн произносил эти пошлости (чего стоит ненавистное Чехову словечко «красочный») таким тоном, будто это заветнейшие мысли самого Антона Палыча. Неужели не ясно, что автор над эстетическими взглядами Дорна - смеется?!

Аристотель считал, что «забота о блеске изложения мешает глубине и ясности мысли». Тем не менее стиль ораторской речи очень важен вследствие испорченности слушателей.
Другими словами, аудитория привыкла обращать внимание не на содержание, а на внешние формы, словесные побрякушки, и хочешь-не хочешь, надо с этим человеческим пороком считаться.
Неужели не признавал, не понимал великий мыслитель самостоятельной, вне чистого смысла, ценности речевого стиля?
М.б., он, не обладая даром речи, просто завидовал великим ораторам? Завидовал своему учителю и врагу Платону, которому прекрасно удавалось сочетать блеск изложения с глубиной мыслей?

«Многие вещи нам непонятны не потому, что наши понятия слабы, но потому, что сии вещи не входят в круг наших понятий.»
«Самолюбие и славолюбие суть лучшие удостоверения бессмертия души.»
«Не в совокупности ищи единства, но больше - в единообразии разделения.»
Многие афоризмы Козьмы Пруткова отнюдь не так глупы, как принято считать, а некоторые даже почти глубокомысленны. Например:
«Пороки входят в состав добродетели, как ядовитые снадобья в состав целебных средств.»
«Хитрость есть оружие слабого и ум слепого.»
«Мудрость уменьшает жалобы, а не страдания».
Если бы не скверная репутация автора, хоть сейчас включай в сборник типа «В мире мудрых мыслей», «Золотые россыпи», «Симфония разума» и пр.

«Спастись от желания можно, лишь отказавшись от него или перенеся его в идеальную сферу искусства». (Флобер). Вот так: бросил писатель мельком в письме некую мысль. А Фрейд уцепился за нее и построил целую теорию искусства.
Правда, Фрейд внес очень важное уточнение: от желания человек не в силах отказаться - во всяком случае, отказаться безнаказанно для своей психики.

Драматургов Эдмон де Гонкур считает литераторами второго сорта: «пусть не берутся за прозу, если не хотят, чтобы все увидели, как плохо они пишут».
Великая французская драматургия (Корнель, Расин, Вольтер, Гюго) была написана стихами и считалась видом поэзии. а современные Гонкуру драматурги (Скриб, Сарду, Дюма-сын) писали прозой и не были великими.
Потом пришел Эдмон Ростан, стал писать опять стихами, а потом пришла новая волна французских драматургов (Жироду, Ануй), и стало ясно, что драматургия есть удел не только тех, кто не может быть хорошим прозаиком.

«В здоровом деле
здоровый дух?
На самом деле
Одно из двух».

Игорь Иртеньев сказал мне , что лучшим своим стихотворением считает это четверостишие.
Стоило ли ломиться в открытую дверь. В латинском подлиннике как раз выражается сомнение в том, что здравый ум может хорошо сочетаться с крепким телом.
Вообще судьба многих изречений - быть извращенными, вульгарно понятыми, иногда прямо в противоположном смысле.
Особенно не повезло Ницше, его афоризмы, вместо отвлеченного, толкуются в прямом смысле. Так, «Падающего - подтолкни» в массовом сознании понимается грубо практически: «Добей слабого».

Достоевскому тоже не повезло. Сегодня всякая сволочь., чтобы показать, какая она умная и духовная, твердит: «Красота спасет мир». Нетрудно убедиться, что в романе эта фраза звучит как нарочитое, до явного абсурда, заострение идей князя Мышкина.

«Запад есть Запад, Восток есть Восток» Киплинга трактуется как невозможность диалога и взаимопонимания, тогда как смысл стихотворения - как раз возможность диалога и взаимопонимания между благородными представителями Запада и Востока.

Совсем глупо трактовали изречение Ленина (? Записала по памяти, несколько лет спустя, Клара Цеткин) «Искусство должно принадлежать народу». Из контекста ясно, что, по Ленину в передаче немецкой коммунистки, «искусство» - выше «народа». Если первое и должно «принадлежать» второму, то не так, как раб принадлежит хозяину или проститутка - клиенту, а, скорее, как профессор принадлежит студентам, в толщу которых уходят его корни.

Из дневника Э.М.Ремарка: «У меня ощущение, что я плутоват и неискренен из-за желания прихвастнуть, казаться лучше, чем я есть на самом деле. Я в действительности никуда не гожусь как писать и однажды меня разоблачат».
А был он знаменит и любим.
Наверное, всем приходят в голову подобные мысли (имею в виду - всем порядочным, не самовлюбленным литераторам). Правда, можно заподозрить Ремарка в кокетстве, желании поинтересничать и покрасоваться перед будущими читателями: надо же, такой знаменитый и любимый, а как себя терзает. Увы, это нехорошее подозрение небеспочвенно: ведь сохранил Ремарк свой дневник, не уничтожил. Стало быть, предполагал, что кто-то прочитает и придет в восторг от авторского самоуничижения.
Да, всем нам приходят мысли о собственной никчемности и бездарности. И многие любят записывать в дневник всякие самообличения. Находя при этом тайное утешение: наверное, я все же ошибаюсь, сужу себя слишком строго и преувеличиваю меру своей бездарности, ведь меня читают и любят.
Плохо тому, у кого нет такого утешения.

«Характер православных определяется, как основными чертами, смирением и любовью. Отсюда та благожелательная скромность, искренность и простота, которая столь несовместима с духом прозелитизма и властности... свойственным римскому католичеству. Православие не убеждает и не завлекает, оно пленяет и притягивает... Любовь ко всякому, даже без различия его веры, есть черта, объединяющая православных старцев и подвижников и светских писателей, в сознании своем даже удаляющихся от православия, (каковы: Л. Толстой, Лесков и др.)».
Это православию-то чужд дух прозелитизма? Это не православная церковь давила и душила старообрядцев и духоборов? Это не русские попы крестили, часто насильственно, черемисов, вотяков и прочих инородцев?
Примечательно, что в подтверждение «любви ко всякому без различия его веры» Булгаков называет «уклоняющихся от православия». Хотя логичнее было бы назвать истинно православного и выставляющего свою православие напоказ Достоевского. То-то он любил иноверцев и инородцев!
Но иное у Сергея Булгакова вызывает глубокое уважение. В богословском труде он касается вопроса, о том, не является ли почитание святых уступкой язычеству. Как добросовестный человек Булгаков не может это отрицать. Но и уклониться от ответа не считает себя вправе - предпочитает дать откровенно неуклюжее и неубедительное объяснение.


Эрнст Ренан, «Жизнь Христа»:
«Конечно, членам синедриона не приходила мысль, что их дети ответят перед потомством* за приговор, произнесенный с таким беспечным пренебрежением**.
...По нашим современным понятиям, нравственный проступок отца не вменяется сыну.*** Следовательно, всякий еврей, еще и ныне страдающий за смерть Иисуса, вправе жаловаться...**** Но у народов та же ответственность, что и у личности*****. Если когда-нибудь преступление было преступлением народа, то таковым была смерть Иисуса. Ее главной причиной был Закон Моисея, составлявший самую душу народа.******

*Действительно, членам синедриона не могло прийти в голову, что их потомков примерно в пятидесятом колене будут призывать к ответу столь же далекие потомки римских легионеров и прочих язычников. Даже суровый Бог Ветхого Завета за грехи отцов наказывает потомство всего лишь ло четвертого колена. При этом любители призывать к ответу иноверцев считают свою религию религией любви, кротости и прощения.

**Знаток античной и иудейской древности, Ренан „забыл“, что сама судебная процедура, обязательная для синедриона, исключала „беспечное пренебрежение“ к вынесению решений. Взять хотя бы такой штришок: после вынесения смертного приговора судььи обязаны были поститься (ибо сказано в Торе: „Не вкушай ничего с кровью“). Единогласное голосование синедриона за смертную казнь исключало ее применение: считалось, и не без оснований, что в таких серьезных вопросах единогласие-единомыслие свидетельствует о недостаточно глубоком рассмотрении всех обстоятельств и слишком легком отношении к делу.

***То, что Ренан считает достижением христианской цивилизации за многовековую ее историю („современные нравственные понятия“), было сформулировано еще в Торе.
„Кровь его на нас и детях наших“ (Мф., 27; 25) – высказывание совершенно невозможное в устах правоверного иудея. Евангелисты очередной раз напутали.

**** Евреи, значит, имеют право не требовать справедливости, но всего лишь взывать к жалости? Очень мило и гуманно!

*****Народы ответственны – перед кем? Кто вправе обвинять лругой народ? Наверное, Ренан не одобрил бы преследований и унижений бургундцев со стороны остальных французов на том основании, что именно бургундцы казнили Жанну д‘Арк. Тем более странно, если бы все народы стали презирать и ограничивать в правах греков за то, что именно их далекие предки приговорили к смерти хорошего человека Сократа.

****** Попробуем применить эту логику к другому случаю. Инквизиция воплощала самую суть католичества. Католичество составляет самую душу испанского народа. Следовательно, все жертвы инквизиции лежат на совести испанцев, это преступления всего народа. Впрочем, он вправе жаловаться…На возражение, что в деятельности инквизиции участвовала лишь небольшая часть испанского народа, мы позволим себе напомнить, что казни Иисуса требовала лишь небольшая часть населения Иерусалима, не составлявшего большинства населения Палестины (а ведь множестве евреев жили за ее пределами).
Это если мы вообще согласимся с тезисом, что имело место преступление, т.е. осуждение на смерть заведомо невиновного человека, и осудил его на смерть именно синедрион. Свидетельства Евангелий на сей счет так сбивчивы и противоречивы, что вряд ли хоть один серьезный исследователь может принять их безоговорочно. А в так наз. Тибетском Евангелии, которое ведь тоже можно при желании считать надежным источником, прямо говорится, что синедрион был против казни Иисуса.

Олег Платонов. «Почему погибнет Америка»:
«Все значительное, созданное на территории США в области культуры, возникло вопреки системе американизма как акт противостояния ей. От Эдгара По, Марка Твена, Уолта Уитмена через Джека Лондона, Т. Драйзера, О'Генри, С. Льюиса до Э. Хемингуэя, Д. Сэлинджера, У. Фолкнера вся настоящая литература - это протест против американизма, это ужесточенный спор с общественными ценностями Америки».

Литература любой страны – ожесточенный спор с общественными ценностями. Спор с одними ценностями – во имя других общественных ценностей. Олег Платонов жульничает, делает вид, будто не понимает, что с таким же успехом всю французскую литературу, от Вольтера до Флобера, от Мориака до Саган, можно назвать врагом французских ценностей, а русскую литературу, от Фонвизина до Бунина,- актом противостояния России.
Если Сэлинджер и Фолкнер – враги американского общества с его системой ценностей, почему это общество раскупает их книги многими миллионами экземпляров, восхищается ими, при жизни объявляет классиками, учит на них своих школьников?
Значит, они ненавидят Америку и восстают против нее, а та отвечает им любовью и почитанием? Значит, американское общество ненавидит самое себя, свои ценности? Значит, либо ценности не ценности, либо общество – не общество, т.е. не бездуховный, развратный и корыстолюбивый монолит, а много разных обществ.

Еще из Олега Платонова: «Главное в американском общественном сознании - деньги, вещь, товар. Жизнь подчинена бесконечной гонке за все новыми и новыми видами товаров и услуг. Гонка потребления, превращения человека в "машину, добывающую деньги" - закон американского общества».
Однако ниже автор приводит прямо противоположное свидетельство:
«Социологический опрос… показал, что только 17% американцев готовы стремиться к достижению более высокого уровня жизни, тогда как 70% предпочли, чтобы их научили, как лучше устроить жизнь, имея в своем распоряжении лишь базовые товары и услуги. Только 22% опрошенных высказались за создание более эффективных технических систем, а большинство (66%) предпочли бы создание более гуманного образа жизни».
По мнению Платонова, это подтверждает, что самая антигуманная система не может разрушить полностью человеческое в человеке.
Да, но те же самые данные опроса россиян, по мнению нашего мыслителя, свидетельствали бы о высочайшей духовности, глубочайшей внутренней культуре, неукоснительной верности православным устоям и пр.
______________________
© Хавчин Александр Викторович