Сказочный жанр, как никакой другой, великолепно реализует систему иносказательной речи сатирика. Глубокая выразительность внешнего образа достигается в Сказках традиционностью и общеизвестностью сказочных типов: волк, медведь, заяц, орел, щука и др. Согласимся с мнением Я. Эльсберга о том, что «сказочные образы Щедрина, достигшие полной самостоятельности, по-эзоповски заменяют собою бытовое выражение этих явлений, вмещая в себе их сущность» [4].
«Сказки» в своеобразной сжатой и экономной форме повторяют тематику почти всего предшествующего творчества сатирика, в них писатель подвел итоги политического опыта, пережитого им с 1840-х по 1880-е годы. «Сказки» стали воплощением писательского мастерства Щедрина, в них сконцентрировано максимальное число приемов и средств сатирического речетворчества – все, что было накоплено в течение долгой творческой жизни.
Обращаясь к проблеме сложных слов в произведении, отметим, что уникальность употребления композитов в структуре сказочного текста очевидна.

Книжный характер сложных образований противоречит природе устного жанра. При просмотре трехтомника А.Н. Афанасьева «Народные русские сказки» нам удалось обнаружить лишь очень незначительное количество сложных слов. Это, во-первых, оценочные эпитеты, а также оценочные имена существительные; редко - наречия: сиволапый черт (о медведе); своенравный, злой и глупый медведь; толстобрюхий сом; самолично; маломочные люди; комар
долгоносый; криводушный (в противовес правдивому); дед-мироед; кошечка-судомоечка; собачка-пусто-лаечка. А во-вторых – синтагматические сочетания-повторы (или синонимические сочетания), которые в целом присущи сказочному слогу: жили-были, хлеб-соль, лез-лез, подобру-поздорову, жарко-жарко, всего-навсего, межи-борозды и др.
Образований, подобных последним, великое множество и на страницах щедринских сказок, но в нашей работе они рассмотрению не подлежат. Так как, во-первых, их нельзя в полном смысле слова назвать композитными образованиями; во-вторых, эти сращения типичны для простонародной речи, а нас интересует, прежде всего, функционирование книжной лексики в структуре сказочного текста. По тем же самым причинам не станем брать в качестве предмета исследования сочетания слов, представляющие собой сращение номинативной лексической единицы с ее приложением: Волчик-братик, кобылушка-матушка, лисичка-сестричка, налим-рыба, ершишко-плутишко, карась-палач и т.п.

Совершенно очевидным оказывается намеренное/нарочитое употребление сложных слов в несвойственном для них контексте. Так, например, в тексте сказок очень четко выделяются сложные слова с начальным благо- и зло-. Традиционно подобные лексемы употребляются для характеристики людей; у Щедрина – персонифицированных животных: «И точно: теперь она <вобла>, даже против прежнего, сделалась и солиднее и благонадежнее… [Вяленая вобла, 2:390]; «От рождения она была вобла степенная, не в свое дело носа не совала, за «лишним не гналась, в эмпиреях не витала и неблагонадежных компаний удалялась» [там же, 2:380].
Употребление в одном контексте антонимической пары с единой основой благонадежный – неблагонадежный помогает читателю полнее уяснить индивидуально-авторские смыслы компонентов этой пары. Сначала мы узнаем о существовании каких-то неблагонадежных компаний. Смысл словосочетания неблагонадежная компания раскрывается посредством широкого контекста, характеризующего благонадежность воблы [Вяленая вобла, 2:380]. Не давая прямой оценки Вяленой Вобле, автор остраненно характеризует ее поведение: чем более читатель узнает о поступках Воблы, тем интенсивнее идет процесс нагнетания отрицательных эмоций на его чувства и мысли.
Так сатирик опосредованно реализует в тексте свое отрицательное отношение к либеральствующей пустопорожней «воблушке» и заявляет о существовании тех самых «неблагонадежных компаний», чьими силами воблушки будут уничтожены в будущем. А пока таких воблушек пожирают еще более «благонадежные». Автор проявляет в тексте не только свое отношение к либералам, но и к самодержавному строю в целом. Постепенное реформирование общественно-экономического уклада, которое предлагали либералы, стало предметом сатиры Щедрина, но, как и любое его произведение, сказка содержит сверхидею – «долой самодержавие!»
Тот же самый прием реализует эту авторскую идею в сказке «Либерал». Щедринский Либерал «благородно мыслил», но и от него, как от воблы, «припахивало не совсем благонадежно». Либералу «неблагонадежность охотно прощали», но при этом понуждали: «-Ты нас взбудоражил, ты же нас и ублаготвори… действуй!» И этого пустопорожнего героя автор не оставил без наказания (как в любой сказке – отрицательного героя!): «некоторый человек» на него «из-за угла плюнул».

Примечательно, что все слова с начальным благо- в «Сказках» Щедрина употребляются в новых смыслах, противоположных производной семантике: «благонамеренная пословица» [Вяленая вобла, 2:387]; «благомысленный мужичок из тех, что в старинные годы «министрами» называли» [Баран-непомнящий, 2:499]; «политическая неблагонадежность» [Карась-идеалист, 2:399]; « неблагонамеренные птицы» [Чижиково горе, 2:455]; «очень благородно мыслил» [Либерал, с.492]; «родительское благонравие» [Дурак, 2:473]; «хищники, мздоимцы, концессионеры и прочие подлинные потрясатели /…/ благодушествовали» [Недреманное око, 2:611].
Соединение валентностной связью этически несоединимых понятий создает сатирический эффект: художественная реальность заполняется парадоксами, например: «/…/ только благодаря родительскому благонравию дурака из класса в класс переводили /…/ и из заведения с чином выпустили» [ Дурак, 2:473]; «Сам ценностей не производил, но о распределении богатств очень благородно мыслил» [ Либерал, 2:492] и т.д. и т.п.

Соединение слов с начальным благо- в одном контексте с общественно-политической лексикой доказывает переосмысление церковнославянского элемента. Слова на благо- становятся одним из средств организации сказочного текста как сатирического, подчиненного идеологической, политической установке автора. Таким образом, слова на благо- в сатирическом тексте меняют свою семантику на противоположную потому, что автор актуализирует в них сему с политическим содержанием, и тогда лексемы переходят из разряда стилистически маркированных, книжных в поле лексики общественно-политической. При этом за композитами в узусе закрепляется то новое значение, которое они обрели в щедринских текстах, а также в произведениях других прогрессивных писателей середины и 2-ой половины XIX столетия.

В противовес словам на благо- композиты с начальным зло- в «Сказках» выступают в своем прямом значении, они реализуются в контекстах прямого обличения. Например: «Проклятое то время, которое с помощью крупных злодеяний цитадель общественного благоустройства сооружает, но срамное, срамное, тысячекратно срамное то время, которое той же цели мнит достигнуть с помощью злодеяний срамных и малых!» [Медведь на воеводстве, 2:370]. Контекст насквозь оценочен: на это указывает употребление эпитетов проклятый, крупный, малый, многократное повторение эпитета срамной. Употребление высокой лексики (цитадель общественного благоустройства, мнит, сооружает) в едином контексте со словом злодеяние возводит данный композит в ранг высокого, книжного образования, а точнее, возвращает ему былой статус.
Так писатель в сказке «Медведь на воеводстве» манифестирует мысль о том, что злодеяние, каким бы «малым и срамным» оно ни было, в любой ситуации, при любом политическом строе остается злодеянием – объективно, независимо от убеждений того, кто его совершил или кто над ним задумался. Неслучайно автор прибегает к приему несобственно-прямой речи – читателю так до конца и не понятно, кто размышляет о содеянном злодействе: Топтыгин ли, сам ли автор.
В своем прямом значении употребляется слово злосчастье в самых трагических по пафосу сказках Щедрина – «Коняга» и «Приключение с Крамольниковым» . Трагичность сказок заключается в их главной идее: народ «беден сознанием своей бедности», но и Крамольников (автор и подобные ему), различая все ужасы существующего строя, не в силах ничего исправить. Коняга «никаких ощущений /…/ не знает, кроме ощущения боли, усталости и злосчастия» [Коняга, 2:505] – Крамольников «глубоко любил свою страну, любил ее бедноту, наготу и злосчастие» [Приключение с Крамольниковым, 3:28].

В обоих контекстах слово злосчастие реализуется в ряду однородных понятий: боль, усталость, бедность, нагота. И в том, и в другом случае слово злосчастие с этими однородными понятиями входит в трихотомический треугольник:



Оба треугольника построены на основе парадоксальных сочетаний: ощущение боли, усталости и злосчастия не есть нормальное человеческое ощущение, входящее в круг благоуханий, звуков и цветов, но именно оно, и только оно, знакомо Коняге; жизнь в бедной, нагой и злосчастной стране не может нести в себе положительного начала, но Крамольников «глубоко любил» все это. Так понятие злосчастия, посредством включения его в триединство, представляется уже не таким трагичным, хотя, казалось бы, нагнетание однородных элементов и построение высказывания по антитезной модели реализуют противоположную цель. Триединство создает оптимистический фон высказывания: трагическому тону противостоит мысль, логически выраженная как оптимистическая.

Встречаются в щедринских сказках и случаи употребления слов с начальным зло-, реализующих новое значение, трансформированное до противоположного, но случаи подобного рода рассмотрены нами выше и являются типичными.
Итак, слова с начальным благо- и зло- не являются собственно новообразованиями. Сатирик развивает традицию эзоповского повествования. Однако именно щедринское словоупотребление является тем звеном в языковой системе, которое «сцепило» два периода в истории слов на благо-: периода его номинативного значения и периода значения переносного, с пейоративной окраской. Слова на благо- и зло-, будучи первоначально антонимами, в творчестве Щедрина функционируют как синонимы. Слова с начальным зло- и в творчестве Щедрина, и на современном этапе в равной степени употребляются как в своем прямом, так и в переносном значении.
Примечателен тот факт, что производящие основы злой, благой несут в себе этическую оценку и, образуя с другой производящей основой композит, вносят в сложное слово оценочный компонент. Поэтому композиты подобного рода являются органичными элементами сатирического (художественно-публицистического) текста. Вторая производящая основа подобного рода композитов, в свою очередь, влияет на основы благой, злой. Так, например, оптимистический тон в контекстах слова злосчастие достигается и диалектической структурой данного композита: злой и счастие (ср. более раннее образование злочастие). Зло и добро (счастие) в равной степени наполняют жизнь человека, и от усилий человеческой воли зависит, какая из двух основ мироздания восторжествует в данный момент.
Предполагаем также, что слова благой, злой у человека, живущего в XIX веке, ассоциировались с основной сферой их употребления – религиозной, с церковно-книжной письменностью. Церковь и религия для прогрессивного писателя связываются не только с высоким понятием об этике, морали и нравственности, но и с пониманием того, что любые ценности в руках человеческих могут обратиться в прах, ничто. С церковью, безусловно, ассоциировалась религиозная схоластика, проповедь без истинной духовности. Проповедь подменялась словом пустоутробным, пустопорожним, пустомысленным. И это явилось одной из причин того, что в эпоху демократизации русского языка высокие слова, наполненные нулевым содержанием, не прижились в новом лексическом составе со своим прямым значением, а фактически обрели новое, переносное значение, которое зачастую воспринималось и воспринимается как единственное.

Таким образом, в переосмыслении семантики слов, конечно, решающим стал экстралингвистический фактор: конкретно-историческая обстановка, атмосфера удушья и мрака, когда быстро устаревали значения слов, представленные в словаре В. Даля: «благонадежный или благонадейный, твердый в надежде, несомневающийся; надежный, несомненный, верный, на кого можно надеяться, положиться»; «благонамеренный, у кого добрые, благие намерения; благомыслящий, доброжелательный, стремящийся к добру». Очень скоро они обрели новую семантику, ту, которая и представлена в современных толковых словарях под цифрой 2 (переносное) и с пометой
устар.: «благонамеренный /…/ 2. (устар.) Придерживающийся официального образа мыслей /…/ [1:47]. При этом прямое значение слова (под цифрой 1) дается с пометой книжное.

Ни то, ни другое значение не попало в разряд общеупотребительной лексики. Тем ценнее эти образования в структуре художественного или публицистического текста: на них обращаешь внимание, над их емкой семантикой задумываешься; мысль читателя активизируется, и процесс чтения становится явлением сотворчества. Слова типа благонамеренный, благонадежный и по сей день функционируют в речи, но с иронической окраской.
В поэтике Щедрина обнаруживаем множество композитов, в том числе
Итак, в структуре сказочного текста композит является семантико-стилистическим центром произведения, вследствие чего наиболее полно реализует свое эстетическое значение. Сложные образования в Сказках Щедрина выполняют символообразующие функции, раскрывая идею порочного круга всегосударственной лжи и несправедливости, выхода из которого автор пока не видит. Именно поэтому жанр сатирической сказки представляет собою синтез комического и трагического.

Таким образом, говоря о функционировании сложных слов в «Сказках» М.Е. Салтыкова-Щедрина, можно сделать следующие выводы:

•     Вполне естественно, что писатель создавал и употреблял в своем творчестве только такие композиты, которые соответствовали культурно-историческому процессу современной ему эпохи. Однако общеупотребительные сложные образования переосмысливались в духе сатирического искусства, все новообразования подчинялись системе его взглядов, идейно-художественных принципов. Именно поэтому, наблюдая способы реализации эстетического компонента в семантике сложных слов, можно выявить идейную установку автора.

•     В сказке композиты обычно представляют собою сложные образования-имена прилагательные или существительные, раскрывающие через свою семантику характеристику героя, политико-идеологическую позицию автора, так как оценка социально-значимого героя влечет за собой характеристику всего государственного уклада, оценку, заложенную в значение слова в качестве его эстетического компонента. Случаи окказионального словосложения в щедринском творчестве выполняют эту функцию напрямую, через слово автора, либо, реже, опосредованно, через несобственно-прямую речь.

•     В структуре несобственно-прямой речи гораздо чаще встречаются случаи индивидуально-авторского словоупотребления общеизвестных слов. Автор прибегает к излюбленному приему писать слогом, «вывернутым наизнанку» - саркастически высмеивать абсурдность существующего государственного строя.

•     Систему авторских речевых приемов можно представить следующим образом:
-     функционирование сложных слов, книжных по происхождению, в изначально устном (разговорном) жанре;
-     устоявшиеся, традиционные ассоциации сказочных образов с переносными семантическими комплексами;
-     трансформация народных пословиц и постановка их в основу микротем и микросюжетов;
-     построение системы образов по типу родо-видовых (трихотомических) отношений;
-     построение высказывания по антитезной модели;
-     функционирование композитов в контекстах официально-делового характера;
-     прием соединения в узком контексте двух разнородных явлений: общественно-политического и утилитарно-бытового, употребление стилистически разнородной лексики;
-     постепенное, поступательное движение от «менее» отрицательного к «более» негативно-оценочному (прием эволюционирования речевых образов и конструкций);
-     соединение валентностной связью этически несоединимых понятий;
-     переосмысление церковно-книжных, духовных понятий и создание на их основе общественно-политических терминов;
-     употребление высокой лексики в узком контексте с композитом для возведения последнего в ранг значимой единицы текста (в сильную позицию);
-     включение в структуру композита основы, несущей этическую оценку;
-     метафоризация утилитарно-бытовых понятий;
-     «обнажение» внутренней формы слова;
-     употребление постоянных эпитетов;
-     композиты на благо- и зло- в Сказках Щедрина часто выполняют функцию характеристики героев;
-     префикс не- в структуре композита является средством создания антонимической пары. Многие понятия в тексте выражены через антитезу, оценочное сравнение;
-     прием несобственно-прямой речи и прямой авторской оценки;
-     синонимическая градация (употребление композита в ряду однородных понятий) вплоть до нагнетания однородных элементов;
-     употребление композита в «сжатой» форме и контаминированное представление формы степени сравнения имени прилагательного с эмоционально-оценочными «наращениями» в суффиксе;
-     рефрен, повторы;
-     оксюморон, в том числе и оксюморонный семантический комплекс в структуре композита;
-     нагромождение глаголов чувственно-мыслительной и вербальной семантики;
-     употребление глаголов несовершенного вида, слов, содержащих сему ‘статичность’;
-     остранение;
-     комплементарность понятий внутри контекста;
-     взаимодополняющие, поясняющие элементы внутри композита;
-     употребление оценочной лексики в номинативном, необразном значении;
-     терминологизация лексики;
-     расшифровка смысла слова путем «построения словарной статьи»;
-     объединение слов в лексические группы по социальному признаку;
-     построение однородных рядов оценочных номинаций;
-     употребление слов с аффиксами субъективной оценки.

Литература:

1.     Ожегов С.И., Шведова Н.Ю. Толковый словарь русского языка. 3-е изд., М.: Аз, 1995.
2.     Салтыков-Щедрин М.Е. Сказки // Салтыков-Щедрин М.Е. Собр. соч.: в 10 томах. М.: Правда, 1988. - Т. 8. – С. 317 – 514.
3.     Салтыков-Щедрин М.Е. Сказки // Салтыков-Щедрин М.Е. Собр. соч.: в 10 томах. М.: Правда, 1988. - Т. 9. – С. 5 – 62.
4.     Эльсберг Я.Е. Стиль Щедрина. М.: Художественная литература, 1940. – 454 с.
__________________________________
© © Гагарина Наталья Николаевна