«Нет слов, которыми нельзя было бы обругать русского человека – кровью плачешь, а ругаешь». (Максим Горький, «Несвоевременные мысли»)
«Кровью плакать» - вот в чем дело! Вот непременное условие!
Только если кровью плачешь, можно ругать свой народ.
И чужой народ позволительно ругать только при этом условии.
Хотя лучше не ругать, даже кровью плача. Потому что тебе еще надо убедить в том, что ты, ругая, плачешь кровью. А убедить в этом очень трудно.

Социологи выясняли, как коренное население западных стран относится к «своим» мусульманам, а местные мусульмане - к коренному населению.
Обнаружилась странная закономерность: чем лучше «коренные» отзываются об иммигрантах, тем хуже те относятся к христианскому большинству. Например, большинство англичан (63%) и французов (60%) питают к мусульманам симпатию (примечательно, что эта доля почти не снизилась после известных терактов). И что же, именно в этих странах наиболее высок процент мусульман, считающих европейцев эгоистичными, безнравственными, жадными, заносчивыми.
В США, Германии, Испании доля позитивно относящихся к мусульманам заметно ниже (30-40%) - и мусульмане парадоксальным образом лучше относятся к коренным американцам, немцам, испанцам.
Соображение «эти дикари неблагодарны и не ценят доброты» - отвергаем сразу как не политкорректное. Но нельзя же согласиться с тем, что англичане с французами гораздо хуже американцев с испанцами!
Может быть, дело в том, что англичане и французы чувствуют себя виноватыми перед бывшими жителями своих колоний, а те, соответственно, затаили неприязнь к бывшим угнетателям. Тем более что потомки угнетателей постоянно напоминают о том, какими кровожадными империалистами-эксплуататорами были их предки.
Американцы и немцы этой вины не испытывают и не находят нужным каяться перед выходцами из ориентальных стран (у американцев и немцев комплекс вины перед другими народами). Значит, тамошние мусульмане имеют гораздо меньше моральных оснований плохо относиться к окружающим. А если и есть недобрые чувства, то они не подогреваются постоянными напоминаниями «коренных» о своей неизбывной исторической вине.

А.И. Солженицын не устает звать народы к взаимному покаянию и взаимопрощению, видя в этом залог взаимопонимания, взаимопримирения, а там, кто знает, и братства. Однако историческая практика дает не много таких трогательных примеров. По справедливому замечанию Доры Штурман, покаяние благотворно, когда оно сбалансировано ответным благородством адресата раскаяния. В противном случае оно может стать орудием самоуничтоже¬ния.
В самом деле, коллективное и национальное покаяние обидчика подразумевает, что обиженный способен правильно понять мотивы и по достоинству оценить нравственное усилие, совершенное обидчиком (тем более не им самим, а его потомками, соплеменниками, наследниками). Бывшие жертвы часто оказываются гораздо более злопамятными и мстительными, чем представлялось кающимся, и, как правило, остаются неудовлетворенными («Слишком поздно каются, недостаточно громко, недостаточно глубоко!») и требуют «дальнейших шагов» и «подтверждения конкретными делами». И вместо ожидаемых благостей, страны и народы еще больше разобщаются.
Вот Россия принесла извинения некоторым государствам. Пусть сквозь зубы, но все-таки извинения – не угрозы, не оскорбления. Думали – вполне достаточная плата за хорошие отношения. Ну, и где они?
Обычно не одна, а обе стороны оказываются недостаточно цивилизованными и культурными (о благородстве речи нет!), чтобы без унижения, принуждения и фальши принести покаяние - и достойно, не унижая другого, покаяние принять.
Оставляем без рассмотрения самый распространенный вариант – когда сторона, от которой требуют извинений, просто не понимает, о чем речь идет:
- Помилуйте, в чем нам каяться? Они сами во всем виноваты! Да и не было ничего! А если что и было, то так давно, что пора забыть и открыть новую страницу.

«Горячие финские парни» - говорится в ироническом смысле. Имеется в виду, что финны чрезвычайно медлительны.
Между тем, всем известно, что северный народ дал миру превосходных автогонщиков, бегунов, хоккеистов, обладавших отменной быстротой действий и психологических реакций. Но национальные характеры, какими они воплощены в фольклоре, имеют мало общего с «оригиналами». «Американец, русский, француз, еврей, чукча» из анекдотов функционируют по внутренним законам жанра, слабо связанным с явлениями эмпирической действительности.
Разве не странно, кстати, что датчане и норвежцы, в отличие от братских шведов и финнов, в хоккее никогда особо не отличались? И почему чехи играют в хоккей гораздо лучше поляков? Особенностями ли национального характера это объясняется, уникальным историческим путем либо случайными обстоятельствами?

Фантазия исследователей поистине неистощима: они решили проверить, в каком из 35 крупных городов живут самые вежливые люди.
Победил Нью-Йорк, набрав 80 пунктов из 100 возможных. Несколько отстали от города Желтого Дьявола Цюрих, Торонто, Сан-Паулу, Загреб.
Москва заняла весьма скромное (точнее сказать, довольно грубое) тридцатое место, наравне с Сингапуром (42 очка).
Можно утешаться тем, что в Сеуле, Куала-Лумпуре, Бухаресте и Бомбее живут еще менее воспитанные люди.
Впрочем, методика исследований несколько сомнительна, отдает самодеятельностью, а не серьезной наукой: на улице якобы случайно ронялись листки, и замерялось, сколько прохожих бросилось помогать «растяпе», и тому подобные неубедительные эксперименты.

Гордятся своей страной и своим образом жизни в США - 71 % опрошенных, в Великобритании этот показатель значительно ниже: 45%. Еще ниже оценивают достижения своих стран и народов французы и итальянцы (38%), а немцы и японцы в своих собственных глазах выглядят совсем плохо: гордящихся - лишь 21%.
Что ж, как говорится, им видней.
О том, насколько объективна национальная самооценка, свидетельствуют социологические опросы в державах, по праву считающихся лидерами экономического, социального, научно-технического прогресса и культурного развития. Так, в восторге от своей страны и своего образа жизни 81% граждан Пакистана, 87% - Филиппин, 92% - Марокко.

Правда ли, что чем богаче страна, тем слабее семейные связи, – и наоборот?
Исследователи установили, что наиболее прочны семьи в Нигерии, Египте, Венесуэле, Филиппинах. Что подтверждает эту гипотезу.
Но, как ни странно, утопающие в атеистической безнравственной роскоши США, Канада, Франция идут в середине списка, рядом с религиозной Ирландией. А в числе стран, где семейные отношения самые слабые, наряду со Швецией, Германией, Нидерландами, - Литва и (почти невозможно поверить!) Белоруссия.

Нет, мы все-таки недостаточно восхищаемся изобретательностью социологов! Есть у них, оказывается, способ установить и выразить в цифрах "индекс исключительности". Если я правильно понял, выясняется, как сам народ оценивает свою уникальность и особенность своего исторического пути.
Россияне по этому показателю набрали 191 пункт. Больше, чем французы (102 пункта), немцы (98), англичане (77). Но меньше, чем чехи (192), американцы (220), жители Анголы (235), Иордании (236), Аргентины (240).
У японцев индекс исключительности - аж 338 пунктов. Притом, что по уровню гордости самими собой они, как уже упоминалось, идут на одном из последних мест.

«Англичанин чтит закон и презирает власти, а то и вовсе их не признает. Представитель народа ***, напротив, чтит власти и презирает закон».
«Природа наделила представителя народа *** характером, роднящим его с обезьяной и с легавой. По-обезьяньи склонный к проказам, непоседливый и втайне злобный, он подл и угодлив, как охотничий пес, который лижет руку хозяина, когда тот бьет его, безропотно позволяет брать себя на сворку и скачет от радости, стоит его спустить с нее во время охоты».
О каком – великом! - народе идет речь? И кто смеет так оскорблять его национальное достоинство?
Оказывается, так нелестно отзывается француз Себастьян Шамфор – о своих же соотечественниках. (Значит, традиция самооплевывания не является уникальным национальным достоянием?) При этом Шамфор, безусловно, остается патриотом: «Когда какая-нибудь глупость правительства получает огласку, я вспоминаю, что в Париже находится, вероятно, известное число иностранцев, и огорчаюсь: я ведь все-таки люблю свое отечество».
Шамфор, кстати, автор лозунга «Мир хижинам, война дворцам». Перечитываю его книгу с восторгом. Бездна ума, оригинальности, юмора, наблюдательности! Мыслитель на все времена, выписками из его сочинений у меня заполнены целые страницы, начав цитировать, просто трудно остановиться:
«Во Франции все как один кажутся остряками, и объяснить это нетрудно: жизнь у нас полна противоречий, а чтобы заметить и сопоставить два противоречивых явления, не надо особой наблюдательности. Сами собой получаются такие контрасты, что стоит человеку обратить на них внимание, как его уже начинают считать необыкновенно остроумным… Сейчас, что ни расскажи, все выглядит забавной выдумкой, любой вестовщик кажется шутником; зато потомкам бытописатель наших дней покажется сатириком».
«В миг сотворения мира Богом хаос, пришедший в движение, несомненно, казался еще более беспорядочным, чем когда он мирно пребывал в неподвижности. Точно так же обстоит дело и с нашим обществом: оно сейчас перестраивается и в нем царит неразбериха, которая со стороны должна казаться верхом беспорядка.
Придворные, да и все, кто жил за счет чудовищных злоупотреблений, под бременем которых изнывала Франция, без конца повторяют, что все можно было поправить, ничего не разрушая. Послушать их, так для чистки авгиевых конюшен хватит и метелочки».
«История - почти сплошная цепь ужасов. При жизни тирана эта наука не в чести, однако преемники его дозволяют, чтобы злодеяния их предшественника стали известны потомству: новым деспотам надо как-то смягчить отвращение, которое вызывают они сами, а ведь единственное средство утешить народ - это внушить ему, что его предкам жилось так же худо, а то и еще хуже».

«Боже, царя храни» - один из самых коротких национальных гимнов, но и в нем присутствует упоминание о врагах, на страх которым монарх призывается править.
Присутствуют враги и в «Марсельезе» (их нечистой кровью предполагается окропить родные поля). И в том старом, сталинском, Гимне СССР о них не было забыто: «Захватчиков подлых с дороги сметем».
Враги присутствуют в системе национальных символов.

Актеры (как и разведчики) очень тонко чувствуют собеседника и мгновенно подстраиваются, говорят то, что ему приятно. Поэтому общаться с ними так комфортно.
Однажды в составе профсоюзной комиссии я проверял работу профсоюзного же комитета драмтеатра. Я давал какие-то советы, отмечал недостатки …Актриса – заместитель председателя месткома смотрела на меня восторженными широко открытыми глазами и говорила, что я открыл ей новый удивительный мир и что вся ее жизнь (профсоюзная) теперь потечет по другому руслу.
И ведь знал я отлично цену этой неподдельной восторженности, а все равно было приятно.
Русским, как народу артистическому, тоже присуще это умение чутко улавливать настроение собеседника и подлаживаться. Поэтому с евреем русский человек горячий юдофил, а с антисемитом искренне ругает евреев.
Рассказывают, что молодой офицер КГБ Путин с удовольствием рассказывал немцам антисемитские анекдоты. Но это вовсе не свидетельствует о его ксенофобских убеждениях: он говорил то, что, по его (возможно, ошибочному) мнению, должно было быть приятно немцам.

Герой Достоевского («Подросток») говорит, что с французом он француз, с англичанином англичанин, и потому истинный русский. Это считается вполне достаточным доказательством русской всечеловечности. То есть некоторого русского превосходства над западноевропейцами, ведь француз – это только француз и с русским он не становится русским, англичанин – это всего лишь англичанин и французом стать не способен и т.д.
Между тем, для подтверждения русской всечеловечности следовало бы спросить французов, считают ли они французом русского, считающего себя французом. Судя по литературе, во времена Достоевского (плюс-минус тридцать лет) русские для французов были существами малопонятными или комичными. Дурачок и пошляк Коразов у Стендаля в «Красном и черном», фанатик Суварин из «Жерминаля». Что-то далекое, чужое.
Не могу припомнить у английских и немецких писателей ни одного яркого героя из русских – до Клавдии Шоша из «Волшебной горы». Только в ХХ веке отношение изменилось, и появились живые, полноценные образы. Особенно русских женщин.
Впрочем, иностранцам в русской литературе тоже не очень везло. Насмешливо-презрительно, иногда и ненавистно рисуют немцев Фонвизин (сам этнический немец), Крылов, Гоголь, Достоевский (за исключением одного эпизодического персонажа – доктора в «Братьях Карамазовых»). Легко ироничен Пушкин (вообще проблема инородцев его не занимала). Вернер у Лермонтова, хоть и немец, а русский, что особо подчеркнуто. Тургенев и Толстой делят человечество не по национальному признаку, и немец может пользоваться их симпатией и любовью («был бы человек хороший»).
У Чехова (не считая раннего периода) немцы (Дорн, Тузенбах) отличаются от русских не больше, чем русские друг от друга.

Эмиль Золя обратился с гневным письмом к Президенту Французской республики.
Вряд ли кто-то из собратьев по перу говорил ему: «Ну, ты даешь старик! Сравни – кто ты и кто он, глава государства! Да у тебя просто мания величия!»
Сегодня фамилия того президента остается в памяти человечества главным образом в связи с письмом Золя.
Впрочем, это общее место: «Нам неважно, кто был правителем государства во времена Данте, Петрарки, Саади, Омара Хайяма, поэт выше государя, цари только и мечтают о том, чтобы поэты их воспели».
Но любой ли поэт выше любого государя? Выше ли Петра Первого Кантемир Антиох? Державин ставил себя подчеркнуто ниже императрицы – хотя в общем не был склонен к самоуничижению («Един есть Бог, един Державин»).
Уолт Уитмен и президент Линкольн, Луи Арагон и Шарль де Голль – личности примерно равного масштаба (хотя возможно ли здесь какое-либо сравнение?!). Евгений Евтушенко в России, конечно, больше, чем поэт, но мне почему-то кажется, что Михаил Горбачев фигура ничуть не менее значительная.
Глаголом жечь сердца людей – призвание и миссия не для тех людей, которые «не любят выделяться», и «стесняются быть на виду». Самомнение поэту (в широком смысле) отнюдь не противопоказано. Не страдали ложной скромностью Пушкин, Лермонтов, Гоголь, Толстой, Достоевский, Блок, Есенин, Маяковский…
А кто отличался похвальным смирением и всё твердил об умеренности своего поэтического дара да предсказывал, что его стихи будут вскоре забыты? Низкие самооценки довольно часто оказывались справедливыми. Во всяком случае, не реже, чем посрамлялись самооценки завышенные («Я, гений Игорь Северянин…»).
«У меня сложилось впечатление о Солженицыне (...) что он — душевнобольной человек, страдающей манией величия».
Это о великом писателе, будущем лауреате Нобелевской премии – другой великий русский писатель, тоже лауреат Нобелевской премии.
Тут Шолохов являет себя человеком мелкого калибра: он ничего не говорит о содержании письма Солженицына, его шокирует главным образом тон, в котором угадывается презрение к адресату. Не привык Михаил Александрович, чтобы к нему (и другим вождям и официально признанным национальным гордостям и выдающимся деятелям) обращались на равных. Тем более свысока.
Надо сказать, не только Шолохова раздражали пророческие интонации и повадки Солженицына. Абсолютная уверенность в собственном высочайшем предназначении на одну часть аудитории оказывает гипнотическое воздействие, а у другой части вызывает отчуждение, неприязнь и насмешки. Ощущение собственного избранничества естественно связано с убежденностью в своем праве на такие поступки, за которые прочие смертные были бы беспощадно осуждены. «Мания величия», «гордыня», «мессианские претензии»… А что иное могло бы подвигнуть на столь долгий и многоохватный труд, на усилия беспрестанные, безустанные, предельные, как не убежденность в том, что создаешь нечто истинно великое, торящее новые пути, изменяющее основания жизни всего человечества?
«Божественная Комедия», «Фауст», «Борис Годунов», «Преступление и наказание», «Так говорил Заратустра», «Война и мир», «Мастер и Маргарита» - не могли бы появиться без той психологической особенности их авторов, которую Шолохов так грубо, примитивно назвал манией величия.

Несть числа пророкам в своем отечестве!
Если все время говорить, как некогда Геннадий Зюганов, что вот-вот разразится экономический кризис, рано или поздно это пророчество (или научное предвидение?) сбудется. Вообще же предсказания научного коммунизма, в отличие от других наук, в большинстве случаев почему-то не сбывались. Фашизм был предсказан не марксистско-ленинскими теоретиками, а писателями).
Каждый день мы читаем и слышим сбывающиеся мини-пророчества типа: «Овнам завтрашний день сулит удачу в делах, если они будут осмотрительными и не дадут обмануть себя. У Раков не исключены неприятности на транспорте, если они превысят скорость или будут переходить улицу на красный свет. Скорпионам рекомендует больше внимания уделить своим близким, которые приятно удивят. У Львов могут возникнуть проблемы со здоровьем, особенно если они допустят излишества и испытают стрессовые ситуации».
На следующий день транспортные неприятности будут предсказаны Овнам, проблемы со здоровьем – Девам, а совет «больше внимания уделить семье» будет адресован Стрельцам. И обратите внимание: почти всё - сбудется!
Не многим труднее строить прогнозы на более длительный период: «Наступающий 2008-й будет отмечен дальнейшим экономическим подъемом и политической консолидацией в России в сочетании с новыми посрамлениями ее врагов. Однако в конце лета – начале осени в нашей стране возможны какие-то негативные события и даже кризисные ситуации. Примерно в тот же период произойдет природная катастрофа в тихоокеанском регионе. Доллар по-прежнему будет утрачивать свои позиции, а рубль и евро - укрепляться. К сожалению, не удастся избежать новых террористических актов с человеческими жертвами - как в Европе, так и на Ближнем Востоке. Один из них, возможно, приведет к открытому военному конфликту».
И так далее.
Ну, что, убедились, как легко предсказывать будущее!?
Я бы сказал, что пророков в своем отечестве даже слишком много. Потому что отечество готово всерьез воспринимать такого рода пророчества.
Вообще же в качестве пророческих произведений можно рассматривать не только темные четверостишия Нострадамуса, но и, допустим, «Крокодил» и «Тараканище» Корнея Чуковского (предпринимались такие попытки: «Символические, мистические тайные смыслы под видом невинных детских стихов!»). Не говоря уже о больших, сложных, глубоких романах, драмах, поэмах, в которых при желании можно найти такие загадки с разгадками, такие глубины и прорицания, какие самому автору наверняка были неведомы («Это ничего не значит – авторы писали под внушением инопланетян либо других Высших Сил»). А также всё, что понадобится впредь.
Мне кажется, сильно преувеличивается и пророческое значение «Бесов».
Достоевскому и в страшном сне не приснилось бы, что бесам удастся соблазнить народ-богоносец. Я имею в виду тот исторический факт, что на честных демократических выборах в Учредительное собрание большинство православного люда проголосовало за социалистов (для Достоевского, проживи он еще лет двадцать, разница между эсдеками и эсерами была бы такой же, как между серым и зеленым бесами).
«Я верю в Россию, Богом избранную страну, которая выведет мир из моря крови и слез, которыми социализм зальет весь мир, станет образцом для Европы и оснует истинно христианское государство.»
Кажется, одного этого высказывания, «точного до наоборот», достаточно, чтобы усомниться, и очень усомниться, в пророческом даре Федора Михайловича.

Говорят, понятие о справедливости прирождено человеку. Ведь каждому в той или иной мере присуща способность поставить на свое место другого, а себя – на его место.
Разрешать себе то, за что осуждаешь других,- это явно несправедливо.
Гораздо сложнее уяснить, что такое справедливость СОЦИАЛЬНАЯ. Один с жиру бесится, другой голодает – это безусловное нарушение принципа социальной справедливости. А что этим принципам соответствует?
Фридрих Энгельс считал, что архитектор и тачечник- разнорабочий должны – в идеале - получать поровну, ведь архитектор получил образование за счет общества. Но идеал – он и есть идеал, а на грешной нашей земле, если профессор и уборщица, лентяй и трудоголик, талантливый конструктор и бездарность получают одинаково, разве это справедливо?
От каждого по способностям, каждому по труду! Но что значит «по труду»? Насколько (или во сколько раз) больше разнорабочего должен получать архитектор? На 25 процентов? В полтора раза, вдвое, втрое больше? В десять раз? И главное, кто и как будет решать вопрос справедливости оплаты – общее собрание разнорабочих, или общее собрание архитекторов, или весь трудовой коллектив строителей, или комиссия экспертов, или Министерство социальной справедливости?
Талантливый поэт нищ, а ловкий ремесленник, потрафляющий вкусам нетребовательной аудитории, купается в золоте – где же справедливость?! Но как с этой несправедливостью бороться, если общество не хочет содержать поэта только за то, что он талантлив? Заставить каждого детективщика обеспечивать существование двух (пяти, двадцати) утонченных поэтов? Учреждать для них государственные стипендии? Давать им необременительные и хорошо оплачиваемые должности? Выпускать малыми тиражами (да и те заведомо останутся нераспроданными) сборники стихов, чтобы не дать автору умереть с голоду?
С точки зрения идеала социальной справедливости, это всё весьма сомнительные решения.
Разве не странно, когда о социальной справедливости говорят как о чем-то настолько очевидном, что можно и не обсуждать, а просто – установить. Либо восстановить существовавшее при так называемом реальном социализме.

По отзывам знающих людей, в делах с иностранцами китайцы нередко ведут себя нагло, способны хладнокровно надуть партнера. Они отличаются полным пренебрежением к принятым обязательствам и подписанным договорам, коль скоро те становятся менее выгодными.
Другим азиатам, например, японцам, эти милые особенности совсем не свойственны либо свойственны в значительно меньшей степени.
Когда Китай окончательно утвердится в роли сверхдержавы, он будет пользоваться не меньшей ненавистью, чем Соединенные Штаты сегодня.
И трудно понять, почему следовать в фарватере Пекина будет лучше, достойнее, чем в фарватере Вашингтона.

Генерал Алексей Игнатьев в книге воспоминаний «50 лет в строю» называет членами Могучей кучки, наряду с Бородиным, Мусоргским и Римским-Корсаковым, - композитора Серова (автора опер «Рогнеда» и «Вражья сила», отца великого художника Валентина Серова). Что не соответствует действительности.
С генерала, тем более пожилого, какой спрос? Но редактор, редактор! Такую ошибку никак нельзя было пропустить.
Вот вам и высочайшая культура издательского дела в СССР!
Правда, это место встретилось мне в книге «Воениздата», 1942 года выпуска. Интересно, был ли повторен этот ляп в позднейших изданиях.

Генерал Игнатьев упоминает, что в начале прошлого века поезда во Франции ходили со скоростью 100 км в час. Виктор Шкловский («Третья Элоиза» - 20-е годы прошлого века) говорит, что такую же предельную скорость развивает автомобиль, но она никому не нужна, если человек не спасается от преследования или сам не преследует.
Удивительно, что и сегодня, при всем колоссальном научно-техническом прогрессе, поезда (во всяком случае, в России) движутся со скоростью в среднем меньше 100 км в час. И скорость автомобиля (в обычных условиях) осталась примерно такой же (в городе не больше 60-70, на магистралях - 120 км в час).
Может быть, это связано с состоянием дорог, железных и шоссейных. Может быть, причина в психических и физиологических ограничениях?

Знакомый прозаик: «Мне сейчас не пишется, нет веления Бога».
Имеется в виду, что пишет он, только когда Бог диктует, когда есть вдохновение.
Сказано с долей юмора в собственный адрес, но и с долей упрека тем, кто пишет не по велению Бога, без вдохновения (что другие прозаики могут принять на свой счет).
Но давайте почитаем, что же создал этот взыскательный художник, когда, предположительно, к нему являлось вдохновение!
Страшно сказать, но не верится, что ЭТО повелел ему написать бог литературы…

Станиславский удивлялся и досадовал: «Человеческий мозг изобретателен там, где дело касается средств убийства на войне, или там, где дело идет о мещанских удобствах жизни. Почему та же механика так груба и примитивна там, где речь идет об удовлетворении не телесным, а лучшим душевным устремлениям, исходящим из самых чистых эстетических глубин души?»
Конец ХХ века был отмечен бурным развитием как раз «механики», «технического оснащения» музыки, кино, театра (правда, орудия убийства и средства бытового комфорта развивались еще быстрее). У композиторов, режиссеров, художников появились небывалые возможности, фантастический инструментарий.
Ну и что? Осмелится ли кто-нибудь сказать, что лучшие душевные устремления, исходящие из самых чистых эстетических глубин души, сегодня удовлетворяются лучше, чем сто лет назад? И что зрителей с лучшими душевными устремлениями и эстетическими глубинами души сегодня относительно больше, чем сто лет назад?

«А земля наша что? И смотреть жалостно: проболела до костей, прогнила насквозь! Продана в судах, пропита в кабаках, и лежит она на большой степи неумытая, рогожей укрытая, с перепою слабая».
По надрывной интонации, по общему эсхатологическому настроению очень напоминает публикации журнала «Наш современник» и газеты «Завтра».
Однако это сказано в эпоху великих Александровских реформ. Освобождение, обновление, общественный подъем, надежды... Таким воспринимаем это время мы, живущие полтора века спустя.
И вот, оказывается, одному из умнейших и проницательных людей того времени (А. Сухово-Кобылину) окружающая действительность виделась сплошь ужасной, беспросветно мрачной.
Из контекста неясно, начались ли все беды России в период реформ либо страна и раньше была несчастна, просто об этом запрещено было говорить.
Нет почти никакого сомнения в том, что лет через полтораста девяностые годы двадцатого века будут считаться эпохой радостной, романтичной, полной светлых надежд.
Кстати, во второй части знаменитой трилогии Сухово-Кобылина есть ремарка «сверкнув глазами». Ремарка, которую довольно трудно воплотить на сцене – почти так же трудно, как «побледнев», «зарумянившись от смущения» либо «покрывшись испариной».

На заводе «Ростсельмаш» (в столовой цеха ковкого чугуна) работал поваром бывший ординарец, грубо говоря, денщик Брежнева. Он очень хотел, чтобы о нем написали в газете, и напористо шел на контакт с журналистами. Он показывал и мне, корреспонденту заводской многотиражки, старое смутное фото: с трудом идентифицируемый Брежнев в окружении боевых соратников, среди которых с еще бОльшим трудом идентифицировался герой моего будущего очерка.
По неопытности я первым делом стал проверять факты (действительно ли служил, с Брежневым ли, ординарцем ли). В военкомате подтвердили: служил, с Брежневым, ординарцем.
Но мне бы следовало задуматься, почему за разработку такой золотой жилы давным-давно не взялись коллеги из областной газеты «Молот» и городской «Вечерки».
Забегая вперед, скажу, что у повара были какие-то грехи в прошлом: то ли растрата, то ли драка, то ли курс лечения от алкоголизма. Стремление напомнить о себе миру объяснялось, видимо, здравым житейским расчетом: новая слава искупит старые грехи.
Разговор у нас с ним был за бутылкой (угощал он, что опять-таки должно было меня насторожить). Повар рассказывал вещи в основном дежурные:
- Все очень любили и уважали Леонида Ильича. Он был веселый, общительный, обаятельный, смелый. Все, кого он вызывал, уходили от него окрыленными. Однажды наша машина под бомбежку попала, я чуть не обделался, а он остался спокойным, меня подбадривал: «Не бзди, гвардии Павлик (так он меня называл), живы будем – не помрем!»
Факт не для печати: дорогой Леонид Ильич, проверяя денщика, однажды оставил на виду несколько пачек печенья из своего полковничьего пайка - вроде забыл. Когда Хозяин уехал в командировку, Павлик остался и потом пожаловался, что в эти дни его почти не кормили. «Что ж ты печенье на тумбочке не взял?» - «Как можно, оно ж ваше!» После чего Хозяин перестал прятать от Павлика шоколад и другие вкусности...
…Мой очерк не взяли даже в родной многотиражке «Ростсельмашевец».
Из центральной газеты (куда я по глупости отослал, да еще был уверен, что там ухватятся) ответили очень вежливо: ваш очерк написан живо, профессионально, однако…
Многоопытный замредактора нашей многотиражки сказал, что такого рода материалы требуют особой проверки и согласования с Самим. Скорее всего, в центральной газете решили, что очерк неизвестного провинциального автора не стоит такой возни. Но, может быть, все же решили проверить, позвонили ростовскому собкору – и тут же всплыли темные пятна в биографии «гвардии Павлика».
Тогда я злился на повара: до меня он наверняка обращался к корреспондентам «Правды» и «Известий», потом в областную газету, городскую. Все отказались. С чего же он взял, будто у молодого сотрудника многотиражки получится?
А вот так – всё надеялся. И когда со мной вышла осечка, обратился еще к кому-то. И, естественно, снова безуспешно.

Все, что можно сказать в защиту смертной казни, говорилось в защиту пытки. Убийц королей (и покушавшихся) непременно пытали: считалось, что просто казнь не остановит, это недостаточное сдерживающее и карательное средство.
Или телесные наказания в армии, в школе. Культурные, образованные, добрые люди в свое время говорили:
- Отменить? Помилуйте, вы идеалист, батенька. Конечно, порка солдат, крестьян, гимназистов - это не лучший выход, скажу больше: это ужасно. Но как иначе поддерживать дисциплину? Мы еще не доросли....

Владимир Одоевский: «Всего чаще приходится встретить в обществе следующее заблуждение: человека обвиняют, вы его защищаете, на вас нападают, как на защитника преступлений, когда вы только защищаете обвиняемого».
За двести без малого лет ничего не изменилось. Публицист или политик, рискнувший призвать «милость к падшим», тут же обвиняется (в лучшем случае навлекает на себя подозрения) в попустительстве и намерении оправдать зло, примириться с ним.
«Все понять - все простить».
Хотя давным-давно немецкая классическая философия доказала, что можно прекрасно все понять - и ничего не простить.
Ибо понимание и прощение лежат в совсем разных сферах.

Однажды мы с Михаилом М. попробовали сочинить детективную повесть – и споткнулись. Сюжетные хитросплетения можно придумать. Но детали, подробности, будь они прокляты! Как допрашивают, что собой представляет милицейский “обезьянник” и т.д. – все это нетрудно узнать при желании, но желания не было, мы оба были ленивы.
Мой соавтор со вздохом процитировал одного из братьев Стругацких: “Писать надо либо о том, что знаешь лучше всех, либо о том, чего не знает никто”.
Что я знаю лучше всех? Наверное, нет таких предметов. Более или менее знаю жизнь провинциального театра, редакции, бюрократической организации. Но об этом я почти не писал – не хотелось, не казалось интересным.
По-настоящему тянуло писать о том, чего никто не знает. Чтобы никто не мог упрекнуть в плохом знании материала.
__________________________
© Хавчин Александр Викторович