Главная
Главная
О журнале
О журнале
Архив
Архив
Авторы
Авторы
Контакты
Контакты
Поиск
Поиск
Обращение к читателям
Обращение главного редактора к читателям журнала Relga.
№05
(407)
21.07.2023
История
Сакральный царь, убивший Николая?
(№2 [165] 05.02.2008)
Автор: Ольга Морозова
Ольга Морозова
Архетип «царь-батюшка» как устойчивый образ возник в допетровские времена и соответствовал русским представлениям о патриархальных в основе своей отношениях подчинения. Именно таким своим, понятным и незлым, царь представлен в русском фольклоре.
Нажмите, чтобы увеличить.

В представлениях последнего российского самодержца доминировал такой эпический взгляд на себя и на свои отношения с народом. Протоиерей Л.Лебедев в работе «Великороссия: Жизненный путь»[1] заметил, что коронационные одежды Николая II и Александры Федоровны в стиле Московской Руси XVII века исполняли не только ритуальную, но и символическую роль, как знак особой приверженности древним, исконным допетровским началам. Молодой царь хотел обратиться к древнейшим напластованиям народного сознания, в которых, как он надеялся, сохранялся образ православного государя, любимого народом.
Но Николай II плохо знал народное сумрачное сознание, в котором пребывали образы, заслоненные от цивилизованного мира тысячелетиями писанной истории.

Цель данной статьи состоит в том, чтобы выдвинуть и обосновать версию о том, что важную роль в крушении российской монархии сыграл древний архетип «священного, или сакрального царя», предполагающий ответственность правителя жизнью за благополучие страны.

Множество примеров этого архетипа, обильно сохранившегося в фольклоре, собрал антрополог Фрезер в книге «Золотая Ветвь» в главе о царе Немейского леса[2]. Происхождение этого обычая обосновал Э. Нойманн[3]. Особый статус правителя включал признание за ним экстраординарных качеств, на этом основывался его беспрекословный авторитет. Ключевой ролью царя было охранение подвластного пространства от зла и бед, что объяснялось особыми «связями» с сакральным миром. Чтобы защитить свой народ от многочисленных врагов и расширить свое царство, царь должен быть героем, непобедимым воином, выдающимся полководцем, владеть военной магией или хотя бы воинским искусством. Для этого ему нужно обладать такими качествами как сила, выносливость, гнев, ярость, военная мощь и государственное могущество. Для всех были очевидны его исключительность, избранность, харизма. Сам царь должен обладать лучшими нравственными качествами и всеми добродетелями: кротостью, смирением, добротой.
Это и есть «царь-батюшка» – отец для своих подданных, милосердный и всепрощающий судья, всегда готовый помиловать преступников, как тот отец, который радуется возвращению блудного сына. «Царь-пастырь» – сам невинный и безгрешный – молится за свой народ. Он совершает жертвоприношение, поэтому сам должен быть чистым и святым, постником и аскетом. А принести в жертву ему, могущественному и богатому, собственно нечего, кроме самого себя. Так что названные два архетипа являются ипостасями основного архетипа «сакральный царь», время их действия – благополучное время, когда царь еще при своей магической силе. Если он переставал демонстрировать свою силу, то это давало народу право ритуального убийства своего вождя.

Сакральный царь – это древний языческий культ власти. Но эти архаические элементы, в обилии присутствующие в Ветхом Завете, прокрались и в Евангелие. «Если ты Сын Божий, скажи, чтобы камни сии сделались хлебами» (Матф. 4:3), говорят Иисусу, то есть, докажи свое божественное происхождение, подтверди свой царский статус, накорми свой народ, сделай его здоровым, богатым и счастливым.
Можно встретить версию о том, что сакрализация царской власти на Руси – это плод позднейшей попытки усвоить причудливо понятый византийский опыт[4]. Но нельзя забывать о первой учительнице Киевской Руси – Хазарии, в которой культ священного царя – кагана – существовал во времена зарождения государственности у восточных славян. Хазары именно в IX – Х в. все больше и больше сакрализовывали своего верховного правителя, превращая его в символ государственного единства, но не в реально господствующего суверена[5]. Эта языческая доктрина оказалась незыблемой перед лицом новых религий, появившихся в Хазарии, потому что обосновывала смысл власти в глазах народа.
Получив в наследство внешне стабильное государство, Николай смог за двадцать два года правления потерять весь вековой потенциал власти да еще в такой консервативной стране, как Россия. И дело не только в кознях революционеров. Это хорошо понимали современники. Евразиец П.П. Сувчинский в письме (1922 г.) кн. Н.С.Трубецкому писал: «Конечно, виноваты все, и не из желания свалить на Государя всю вину – говорю я это; но ведь нельзя же закрывать глаза на то, что катастрофа пришла через его руки»[6]. Гетман Скоропадский (в передаче П.Н. Краснова) так высказался о Николае: «Я, благодаря своей близости к государю, должен сказать, что он сам погубил дело империи и сам виноват в своем падении»[7].
Так что же сделал последний русский самодержец, что привело его к печальному концу? Ведь в XIX в. царь все еще занимает достойное место в сознании крестьян. В 1870-е гг. А.Н.Энгельгардт, автор писем «Из деревни», обращает внимание, что крестьяне по-доброму поминали монарха: «Царь обо всех думает», но крепко-накрепко увязывали веру в справедливого царя со справедливым, по их разумению, решением своего вопроса: «А землю равнять будут». И все же реформы 1861 г. и особенно «столыпинская» разрушили веру крестьянства в то, что царь о них думает, потому что не только имели тяжелые экономические последствия, но и потому что нанесли удар по исконным представлениям крестьян о земле как «божьей» и «ничейной», которую можно только делить, но не выкупать.

В 1905 г. московский стекольщик считал, что министры – Витте, Дурново – плохи, а царь – добрый, пересказывает жена одного из лидеров кадетов Е.Я. Кизеветтер[8]. И это после «кровавого воскресенья»! По-видимому, народ довольно долго разграничивал преступления и насилия жандармов, чиновников, генералов, подавлявших крестьянские бунты, и фигуру царя, заслоненную от народа, бюрократами, о чем так много говорили в «Союзе русского народа». В соответствии с нашей версией больший урон имиджу самодержца наносили проигранные войны, неурожаи и голод в деревне, разрушение естественной для крестьян общинной жизни, рождение больного наследника.
Последний факт особенно интересен. Неспособность царя дать здоровое потомство подрывала веру в его возможность обеспечить народу процветание. Если себе не выпросил, то куда для остальных, рассуждал непросвещенный подданный. А когда при дворе один за другим появлялись шарлатаны-целители, обыватель понимал, что царственные супруги такие же несчастные родители, как и люди его круга. Это не способствовало, скажем, сближению царей и народа на гуманистических началах, как может вытекать из христианского взгляда на вещи. В России, стране традиций, царю нельзя было быть слабым.

Но Романовы и раньше теряли детей, но это не приводило к революциям, потому что это были трагедии богов. Низвержению царской семьи с недосягаемых высот способствовало появление в непосредственной близости от трона «старца» Григория. Наиболее существенным было не низкое происхождение Распутина, хотя сам этот факт уже нарушал порядок вещей в монархии, а тот безобразный шлейф слухов и былей, который тянулся за ним. Грязь «святого черта» запятнала и самодержцев. Таинственное влияние царского фаворита опознавалось как сила демона, дотянувшегося до христианского трона. М.В. Родзянко вспоминает, что 26 февраля 1912 г. он имел аудиенцию у государя, в которой решился изложить ему реакцию общественности на отношения царской семьи и Распутина: «присутствие при дворе в интимной его обстановке человека, столь опороченного, развратного и грязного, представляет из себя небывалое явление в истории русского царствования»[9]. Далее он сказал: «Слухи о том, что высшее общество подпало влиянию Распутина, как хлыста, дает повод пренебрежительно относиться к этому обществу – это унижает общество, унижает Двор. […] слухи и толки о Распутине с жадностью перепечатываются в провинциальных газетах»[10]. Реакция царя было достаточно вялой и непоследовательной.
Но все факторы начали складываться вместе, когда Россия вступила в неудачную войну. Видя, как плохо правительственные структуры справляются с обеспечением фронта, земство и думцы фактически начинают постепенно отстранять царскую бюрократию от рычагов власти[11]. Пока главнокомандующим был великий князь Николай Николаевич, помощь Земгора высоко оценивалась в армии. С августа 1915 г. царь, узрев в этом сговор и осознавая, что бразды правления ускользают из его рук, становится сам главнокомандующим вооруженными силами России[12]. Удерживая власть, он принимал всю полноту ответственности за положение страны в целом, это уже без всякого магического контекста.

В истории с Распутиным и в годы войны в обществе сложился неблагоприятный образ царицы Александры Федоровны. Во-первых, домостроевские традиции русской семьи не могли принять известную зависимость и подчиненность царя любимой жене. Поэт А. Блок писал об императрице, что она обладала твердым характером, направляла волю царя, была самолюбива, презирала Россию, но обожала Распутина[13]. Во-вторых, стали курсировать слухи о германофильских настроениях в окружении «молодой царицы». Назначение премьер-министром Штюрмера подтвердило эти подозрения в глазах всей страны. Иначе как «немкой» царицу уже не называли.
Многократно описанная инверсионная логика, присущая русским, не могла иначе, чем предательством, объяснить всю халатность, неумелость, своекорыстие власть предержащих.

Нажмите, чтобы увеличить.

Итак, отец безнадежно больного наследника, муж, поставивший над собой «бабу» и терпящий рядом чужого мужика, военачальник, проигрывающий войну, правитель, не заботящийся о своем народе – всего этого образ хранителя державы не мог вынести без роковых последствий.
Но что же сам носитель образа? Как он отвечал на вызовы времени?

Николай верил в миф о монархических настроениях в крестьянской среде, отсюда и неадекватность его политической доктрины. Его безответственность носила специфический характер. Николай II не имел ни малейшего представления об ответственности за страну перед ее народом. Он полагал, что это страна ответственна перед ним. В детстве ему внушили, что Россия – страна вековых традиций, и первейшая традиция русских любить своего царя из династии, избранной триста лет назад. Смысл своей жизненной миссии он видел в сохранении династии и передачи трона не Романову вообще, а собственному сыну. Зона ответственности Николая II ограничивалась, таким образом, лишь семьей.
Не последнюю роль в пассивности царя сыграла его религиозность. Мировоззрение православного монарха – опоры истинной веры – не могло допустить мысли о том, что Бог отвернется от него. Мышление Николая Романова было во многом мифологично, выстроено из официальных формул, которые в борьбе с реальностью всегда оказывались сильнее.
Николай видел себя настолько «в небесех», что не считал себя никакими обязательствами на земле. Лояльного к нему председателя IV Государственной думы царь называл «толстый Родзянко»; царица грозилась «посадить в тюрьму этого мерзавца Родзянко»[14]. Когда в январе 1905 г. произошли кровавые события в Петербурге, дабы смягчить ситуацию, император принял 19 января депутацию рабочих, к которым обратился с речью: «Знаю, что не легка жизнь рабочего. Многое надо улучшать и упорядочивать, но имейте терпение»[15]. Позже, возвращаясь к событиям 9 января, заметил, что «мятежною толпою заявлять мне о своих нуждах преступно».

Его поведение во время февральских событий подтверждает мнение некоего большевика о том, что «все монархи немного дегенераты»[16].
23 февраля, узнав о событиях в Петрограде, Николай дает телеграмму в Генеральный штаб: «Повелеваю завтра же прекратить в столице беспорядки»[17]. Телеграммы Родзянко от 27 февраля 1917 г. о недовольстве народа, актах анархии, стрельбе на улицах царь комментирует: «Опять этот толстяк Родзянко мне написал разный вздор, на который я ему не буду даже отвечать»[18]. Наконец осознав, что в столице что-то происходит, Николай назначает престарелого генерала Н.И. Иванова главнокомандующим Петроградским округом, потому что тот за обедом рассказал царю, как в Харбине без единого выстрела успокоил волнения[19].

Николай II оттолкнул от себя и патриархальные низы, и аристократию, и образованный слой, и даже монархистов. Ярый монархист Пуришкевич принимал участие в убийстве царского фаворита Распутина. Потому что он хорошо понимал, фигура Распутина лишает фигуры венценосцев последних остатков сакрального налета. Но преступление против лица из ближайшего круга царской семьи показало ее уязвимость, а отсутствие должной реакции на это событие – слабость. Сам же Пуришкевич наверняка видел в этом акте устранение причины, «умаляющей достоинство и ареол императорского дома»[20]. Нет ничего удивительно в том, что такие монархисты как В.В. Шульгин и Гучков «взяли на себя почин» требовать от царя отречения. Все из-за того, что всем было ясно: «старая власть не может долее существовать»[21]. Ее никто не хотел защищать.
На вопрос разве он любил Николая II, Н.С. Гумилев ответил, что любить его не любил, «потому что он не соответствовал моему идеалу монарха. Но вообще-то я монархист»[22].
Произошедшее для царской четы было ударом: они-то искренне считали, что их любят, они видели это всего три года назад на празднествах в честь 300-летия дома Романовых. Генерал А.С. Лукомский вспоминал: «Императрица много говорила о деятельности своей и своих дочерей на пользу больных и раненых и недоумевала по поводу неудовольствий»[23].

В 1918-1920 гг. распевание «Боже, царя храни» уже само по себе много говорило «освобождаемому населению». Один крестьянин на это сказал: «Ну, кто с царем, тот и с помещиком»[24].
Архетип «царь-батюшка» пережил последнего Романова. Представление о родной власти, которая справедлива, неподкупна и карает злодеев, было тут же перенесено на большевистских лидеров. Неграмотный, но отважный командир красных партизан на Ставрополье Кочубей во всех недочетах видел «измену»: «Нет денег – измена. Нет патронов – измена. Нет одежды и снаряжения – измена. Отступает армия – измена. Требуют от него прекращения партизанщины – измена!». Везде – изменники. «Добраться бы до Ленина, рассказать ему и заарестовать всю эту сволоту…»[25], мечтал он.
Основной архетип «сакральный царь» претерпел интересные метаморфозы в годы революции и Гражданской войны. Содержащийся в нем компонент «священной жертвы», приносимой во имя блага народа, пробудился в революционном образе «мучеников за народ», культе героев революции. Произошло перемещение преставлений от «богоданной» власти к власти «родной, своей», за которую уже пролита кровь. В дальнейшем произошла реанимация и актуализация образа «сакрального» вождя, на основе чего и сформировался культ личности.

Литература

1. Лебедев Л. Великороссия: Жизненный путь // http://www.fatherlev.narod.ru/chapters/ch28.htm
2. Фрезер Дж.Д. Золотая Ветвь. Исследование магии и религии. М., 1980.
3. Нойманн Э. Происхождение и развитие сознания. М., 2003.
4. Десять самых значительных лозунгов тысячелетия // Независимая газета. 2000. 30 декабря.
5. Степанов Ц. (София). Развитие концепции сакрального царя у хазар и болгар в раннем Средневековье // Хазары. Второй международный коллоквиум. Тезисы выступлений. М., 2002. С. 90-91.
6. К истории евразийства. 1922-1924 гг. // Российский архив. Т. V. М., 1994. С. 476.
7. Краснов П.Н. Всевеликое войско Донское. // От первого лица. М., 1990. С. 306.
8. Кизеветтер Е.Я. Дневник 1905-1907 гг. // Российский архив. Т. V. С. 344.
9. Родзянко М.В. За кулисами царской власти. М., 1991. С. 10.
10. Там же. С. 13.
11. Белова Т.В., Белов А.М. Рецензия на книгу: Политические партии и общество в России 1914-1917 гг. Сборник статей и документов. М., 1999 // Отечественная история. 2001. № 1. С. 191.
12. Дневники императора Николая II. М., 1991. С. 544.
13. Блок А. Последние дни старого режима. // АРР. IV. С. 6-7.
14. Н.Р. Предисловие // Родзянко М.В. За кулисами царской власти. М., 1991. С. 6.
15. Ирошников М., Процай Л., Шелаев Ю. Николай II – последний российский император. М., 1992. С.189
16. Брест-Литовск. Из мемуаров Оттокара Чернина. // АРР. II. С. 118.
17. Блок А. Последние дни старого режима. // АРР. IV. С. 29.
18. Там же. С. 31.
19. Лукомский А.С. Из воспоминаний. // АРР. II. С. 39.
20. Сухомлинов В. Воспоминания // Литература русского зарубежья: Антология. Т.1. Ч.2. С. 69.
21. Демьянов А. Моя служба при Временном правительстве // АРР. IV. С. 56.
22. Ирецкий В.Я. Воспоминания о Н.С. Гумилеве // Российский архив. Т. I. М., 1991. С. 209.
23. Лукомский А.С. Указ. соч. С. 47.
24. Калинин И.М. Под знаменем Врангеля: Заметки бывшего военного прокурора. Ростов н/Д., 1991. С. 131.
25. Борисенко И. Авантюристы в Гражданской войне на Северном Кавказе в 1918 г. Ростов н/Д., 1991. С. 93-94.

_______________________________
© Морозова Ольга Михайловна

Раньше опубликовано: «Сакральный царь», убивший Николая? // Лосевские чтения: труды Международной научно-теоретической конференции, г. Новочеркасск, май 2006 г. Новочеркасск, 2006.
Почти невидимый мир природы – 10
Продолжение серии зарисовок автора с наблюдениями из мира природы, предыдущие опубликованы в №№395-403 Relga.r...
Чичибабин (Полушин) Борис Алексеевич
Статья о знаменитом советском писателе, трудной его судьбе и особенностяхтворчества.
Интернет-издание года
© 2004 relga.ru. Все права защищены. Разработка и поддержка сайта: медиа-агентство design maximum