«Нельзя позволить, чтобы нам навязывали чувство вины».

Эти прекрасные гордые слова были сказаны по весьма неприятному случаю. Правители Украины попытались притянуть нынешнюю Россию, правопреемницу СССР, к ответственности за голодомор тридцатых годов. Имелось в виду не навязать «старшему брату» чувство вины, а хорошенько позлить его, спровоцировать на какие-нибудь глупости. А главное – поиграть на чувстве национальной уязвленности своего украинского народа.
Впрочем, значение слов Путина Владимира Владимировича выходит далеко за рамки данного конкретного случая. «Не позволим навязывать чувство вины» - это позиция, политическая линия, почти доктрина. Есть смысл рассмотреть ее подробнее.
Ни один человек, ни один народ не может и не должен позволить, чтобы ему навязывали какое бы то ни было чувство, даже такое прекрасное, как любовь. С другой стороны, навязывать другому какое бы то ни было чувство – дело бесперспективное. Тем более чувство вины. У каждого народа, как и каждого человека, есть некий защитный механизм, отторгающий и отвергающий навязывание, формирование, осознание чувства собственной вины. Это вопрос не столько исторического факта (было – не было) и исторической памяти (сохранилось – не сохранилось), сколько исторической совести («признаю и стыжусь» – «нет и не могло быть такого, чего надо стыдиться»).
Поскольку вина – функция совести, если это чувство не рождается изнутри, его нельзя вызвать, привить или внедрить со стороны.
Есть на этот счет евангельская притча. Пришли в храм фарисей и мытарь (грешник по определению). Фарисей стал благодарить Бога за то, что он не такой, как прочие люди - грабители, обидчики, прелюбодеи. Мытарь же, не смея поднять взгляд, бил себя в грудь и просил Господа проявить Свою милость к нему, грешнику (Лк., 18; 10 - 14).
Почему Фарисей, по видимости, добродетельный, не вызывает симпатии? Потому что жизненный опыт нам подсказывает: причиной самодовольства обычно бывает не отсутствие прегрешений, а нравственная слепота. Хоть Фарисей и не бандит, не мошенник и не развратник, но почти наверняка за ним водятся другие грешки, просто он их в упор не видит. И если его упрекнут, он ответит горделиво и презрительно: «Кто вы такие, чтобы читать мне нотации? Грабители, обидчики, прелюбодеи! Я не позволю никому навязывать мне чувство вины, которого я не испытываю!»
Такие самоуверенные и самодовольные люди пользуются стойкой неприязнью со стороны окружающих.
Мытарь, напротив, вызывает симпатию: может быть, он ничуть не больший грешник, чем Фарисей, но свои вины принимает близко к сердцу. Мытарь душевно тоньше, культурнее, если позволительно так выразиться, интеллигентнее Фарисея. Ведь интеллигенция склонна каяться не потому, что грешит больше крестьянства, промышленного пролетариата и других сословий, но потому, что острее чувствует свою ответственность за всё происходящее.
Все прочие сословия и общественные классы гневно протестуют, когда им навязывают чувство вины. А если их ловят за руку и тыкают носом в содеянное, трогательно оправдываются: «Мы не ведали, что творили!». Интеллигенция такого права лишена.
Интеллигентская совестливость издавна служила поводом для насмешек и глумления (один незабвенный Васисуалий Лоханкин чего стоит!), но это же качество внушало и глубочайшее уважение. И, при прочих равных условиях, люди почему-то предпочитают иметь дело с Интеллигентом, готовым покаяться в подлинных и мнимых грехах, а не с Фарисеем с атрофированной совестью – даже если тот искренне считает себя не таким, как прочие люди (грабители, обидчики, прелюбодеи).
Не это ли имел в виду Иисус, говоря, что возвышающий сам себя унижен будет, а унижающий себя возвысится?
Нельзя не восхититься Путиным Владимиром Владимировичем, который – в этом можно быть твердо уверенным – не позволит, чтобы нам навязывали чувство вины.
Но, может быть, напрасно так хлопочет и беспокоится наш Национальный Лидер? Это заведомо пустая затея – навязать чувство вины НАМ, которые, благодаря особому покровительству Господа, не такие, как прочие народы - грабители, обидчики, прелюбодеи…

«У сильного всегда бессильный виноват…» Пытается ли Волк навязать Ягненку чувство вины? Скорее напротив, Ягненок пытается воззвать к совести могущественного контрагента. Волку же, по сути дела, нет нужды навязывать Ягненку чувство вины: он может просто ОБЪЯВИТЬ того виновным и учинить расправу. Но Волку почему-то хочется, чтобы Ягненок вел себя так, как если бы чувствовал себя виноватым.
Возможно, Волк накручивает сам себя, чтобы не «так просто», по праву сильного сожрать добычу, а с приятным сознанием своей моральной безупречности. Возможно, Волк вынужден считаться с реакцией общественного мнения на неспровоцированную агрессию.
Кто же, кроме него, общественного мнения, мог бы НАВЯЗАТЬ Волку чувство вины? Этого не станет делать более сильный, тот, у кого есть возможность НАКАЗАТЬ или пригрозить. Чувство вины попытается навязать тот, у кого есть моральный авторитет (иначе на эти попытки просто не обратят внимания).
Чувство вины попытаются навязать тому, кого считают небезнадежными в плане воспитательного воздействия, т.е. примерно равным себе в культурном и моральном отношении.
Так называемое мировое сообщество, независимо от того, «кто первый начал», «кто сильнее» и «кто хуже себя ведет», строже относится к США, России, Израилю, Сербии, чем к иракцам, чеченцам, палестинцам, косовским албанцам.
Предполагается, что цивилизованные люди должны быть судимы без всякого снисхождения. А дикари – они и есть дикари… Что с них взять?

В книге А. Бушкова «Ледяной трон» покушение на Троцкого, подготовленное известным мексиканским художником Давидом Альфаро Сикейросом, описано в таких выражениях: «Сикейрос дело провалил, устроив комедию в лучшем стиле голливудских вестернов. Во главе немаленькой компании горячих мексиканских парней он ворвался на виллу Троцкого, и эта братия от дурного усердия начала поливать из автоматов куда попало…
Без толку перевели несколько сотен патронов, а они, между прочим, денег стоят. Коварный Троцкий, пока эта компания высаживала двери, применил не самую изощренную военную хитрость - нырнул под кровать и затаился там, как мышка.
Для горячих мексиканских парней эта головоломка оказалась не по мозгам. Не усмотрев Троцкого в спальне, они решили, что его там и нету - и, расстреляв все патроны, растворились в романтическом ночном мраке. Вылезший из-под кровати Троцкий, надо думать, посмеялся вволю...»
Надо все же думать, Троцкому было совсем не до смеха. Затаившись под кроватью, он укрывал своим телом своего внука. Это факт достаточно известный, его не скрывает, кажется, и сам Сикейрос в своих воспоминаниях, озаглавленных «У меня была кличка «Лихой полковник».
Согласитесь, наличие ребенка заставляет оценивать ситуацию как не столь однозначно забавную, какой она видится А.Бушкову.
Не обнаружив объекта в плохо освещенной спальне, сподвижники Сикейроса для порядка выпустили очередь-другую по той самой кровати. Но пули застряли в матраце. Это факт тоже достаточно известный.
Если наш выдающийся писатель-историк (по совместительству не менее выдающийся детективщик и фантаст) знал, но скрыл эти подробности, это ярко характеризует нравственную структуру его личности. Он с презрением отзывается о мексиканских коммунистах, видимо, не имевших опыта и привычки убивать безоружных людей и поэтому растерявшихся, действовавших торопливо, нервно и бестолково. Вот если бы наши парни спокойно и методично пристрелили Троцкого, а заодно и его малолетнее отродье (нельзя оставлять свидетеля!), А.Бушков, возможно, сказал бы об их профессионализме несколько вполне уважительных слов.
Все же хотелось бы думать, что автор не знал этих и других, отнюдь не комических подробностей покушения. Проявил небрежность (простительную для беллетриста), а не крайнюю душевную черствость (вообще-то мало свойственную русскоязычным литераторам).
По части душегубства Троцкий, наверное, не уступит Сталину, а если и уступит, то лишь потому, что в какой-то момент руки стали коротки. Но Сталин оставался до последнего дня властителем - хозяином жизни и смерти миллионов, фигурой, полной мрачного величия. Теоретически можно было бы написать о последних днях и часах его жизни в игривых тонах (допустим, что-то вроде: «Гениальный вождь и учитель народов, лучший друг советских школьников, обоссавшись, лежал в вонючей луже и громко хрипел, как недорезанная свинья»).
Нет, что-то мешает! Не получается – о Сталине с насмешкой.
То ли дело Троцкий – жалкий эмигрант, неудачник, пребывавший где-то там, у черта на куличках, и убитый – вот где цирк! – ле-до-ру-бом!!!
Умереть со смеху!

«Свободу Давиду Альфаро Сикейросу!»
Помню этот заголовок в «Литературной газете» (год, если не ошибаюсь, 1960-й). Множество подписей под письмом с просьбой-требованием выпустить из темницы знаменитого художника-коммуниста.
Вопрос о том, почему же знаменитый художник-коммунист угодил в тюрьму, да еще на очень длительный срок, в коллективном письме не затрагивался. Хотя любого внимательного читателя это обстоятельство должно было насторожить. Мексика не та страна, где знаменитых художников бросают в тюремные застенки только за то, что они коммунисты. Президент тамошний Ласаро Карденас был известен как друг СССР и лауреат Ленинской премии за укрепление мира-дружбы между народами.
Возможно, очень любознательный читатель мог бы найти где-то в советских источниках упоминание о том, что Сикейрос был осужден за организацию покушения на Троцкого. Но для этого в любом случае надо было перелопатить кучу книг и журналов и-или быть допущенным в спецхран - закрытые библиотечные фонды. Простым советским людям совать свой нос в такие дела не полагалось.

Лет через десять советские трудящиеся на митингах стали единодушно требовать свободы Анджеле Дэвис. В чем ее обвиняли, не упоминалось. И так все ясно: дело сфабриковано, реакционные круги хотят сгноить в тюрьме девушку за ее негритянское происхождение и прогрессивные убеждения.
Однако любознательный читатель мог узнать подробности, теперь уже без чрезвычайных усилий. Пусть отрывочно, пусть с недомолвками, но некоторые доступные издания (насколько я помню, «За рубежом», «Новое время», «Проблемы мира и социализма») вводили желающих в курс дела. Оказывается, молодой ученый-коммунист передала подсудимому револьвер. Всего-навсего!
Мне кажется, что те простые советские люди, которые единодушно требовали свободы Анджеле Дэвис, если б узнали такие подробности, стали бы требовать уже не так настойчиво.
Узнать же подробности они могли бы – если бы захотели. Но они не хотели, им это было не нужно. И не потому, что они горячо верили официальной пропаганде, а потому, что были более или менее равнодушны к Анджеле Дэвис, свободной или томящейся в застенках.
Нет, я неправ: конечно, они сочувствовали симпатичной негритяночке, которую американские расисты за что-то собираются упечь за решетку. Но все понимали, что митинги трудящихся в поддержку – это ритуал, формальность. Поэтому нет никакого резона интересоваться подробностями этого дела.

«ХХХ-ая военщина подвергла варварской бомбардировке ZZZ-ие мирные города и села, обрекая на смерть и тяжелейшие увечья сотни ни в чем не повинных людей».
Военщина может быть американской, израильской, грузинской, советской, российской, а мирные города и села – вьетнамскими, иракскими, палестинскими, афганскими, чеченскими. Использован самый грубый пропагандистский прием: идеологический противник демонизируется, и цель всех его действий трактуется как дьявольская: «С помощью чудовищных зверств лишить воли к сопротивлению и поставить на колени свободолюбивый афганский (вьетнамский, чеченский и т.д.) народ, а заодно запугать другие народы, которые все громче поднимают голос против американского (советского, русского) диктата».
Так писали и пишут бульварные газеты, рассчитанные на читателей, которых зверства военщины не очень-то интересуют и которые в любом случае не станут проверять, знакомиться с другой точкой зрения.
Более солидные издания, как правило, стесняются прибегать к таким дешевым приемам. Предполагается, что их читатели ищут информацию взвешенную, объективную, отражающую разные, в том числе противоположные, мнения.
Когда НАТО бомбило Сербию, большинство российских средств массовой информации выступили с гневным осуждением. Но если кто интересовался подробностями и другими мнениями, он без всяких усилий мог найти материалы о том, «как бесчеловечно сербская военщина расправлялась с гордыми и свободолюбивыми косовскими албанцами»; как долго мировая общественность уговаривала национал-коммунистического правителя Милошевича прекратить зверства и для начала вернуть Косово статус автономии; как хамски игнорировал Милошевич дружеские советы России; как старались США избежать, пусть в ущерб чисто военным задачам, человеческих жертв при уничтожении военных объектов…
Об этом можно было узнать, например, из публикаций «Литературной газеты».
И вот я недавно я читаю в одной российской газете: «Клинтон отдал приказ бомбить мирный Белград, обрекая на смерть и тяжелейшие увечья тысячи ни в чем неповинных сербов…» (Сохраняю орфографию оригинала)
Ну, да: «Клинтон отдал приказ бомбить мирный Белград», «Брежнев отдал приказ бомбить мирные афганские селения», «Путин отдал приказ бомбить мирный Грозный, обрекая на смерть и тяжелейшие увечья тысячи ни в чем не повинных чеченских, да и русских стариков, женщин, детей…»
Дешевые приемы манипуляции… Методы «желтой» прессы, рассчитанные на ленивых и нелюбопытных читателей… Солидная, уважающая себя и своих читателей газета побрезгует такими примитивными пропагандистскими штучками.
А теперь самое огорчительное: вышеприведенная цитата – из «Литературной газеты», некогда славившейся интеллигентностью, взвешенностью оценок, стремлением к объективности…
Куда же девались или во что превратились прежние читатели «Литературки»?..

Летом 1964 года в Ростове гастролировал Московский театр им. Станиславского. Я подвизался на спектаклях в качестве статиста и хориста. Выступал на сцене, можно сказать, бок о бок с Евгением Урбанским (однажды он угостил меня заграничной сигаретой), Георгием Бурковым, Петром Глебовым, Владимиром Кореневым, Майей Менглет…
Альберт Филозов был тогда совсем молодым, я говорил ему: «ты, Алик».
Но я, собственно, о Евгении Леонове, который блистал в роли Лариосика из «Дней Турбиных». Нет, «блистал» - это слово затертое, в данном случае недостаточно выразительное. (Павел Марков, легендарный завлитчастью МХАТа, говорил Яншину, первому и вызывавшему всеобщий восторг исполнителю этой роли: «А ведь он тебя переиграл!» Довольно редкий случай, когда критик-долгожитель мог сравнить игру актеров таких разных поколений!)
К тому времени еще не существовало фильмов «Гори, гори моя звезда!», «Тридцать три», «Белорусский вокзал», «Афоня», «Джентльмены удачи», «Осенний марафон», «Старший сын» и других, сделавших Евгения Леонова не просто популярным, любимым, знаменитым, а – прославленным, народным. Тогда, в середине шестидесятых, он был всего лишь «сразу узнаваемым» (по фильмам «Полосатый рейс», «Дело Румянцева» и, кажется, к тому времени уже появилась «Донская повесть».
В антракте он спросил у нас, «артистов хора и массовых сцен», правда ли, что в Ростове необыкновенно изобильный и дешевый базар и как туда добраться.
А на следующий день мама послала меня за картошкой на Старый базар, он же Центральный колхозный рынок. И совершенно случайно я встретил там Евгения Леонова.
Да, он был поистине сразу узнаваемым! Со стороны это выглядело забавно: продавцы и покупатели, обычные прохожие и милиционеры вдруг, в самый разгар процессов торговли, беседы, просто ходьбы – застывали, открыв рот, как в игре «замри – отомри».
Леонов шел, набычившись и не глядя по сторонам, сухо ответил на мое приветствие, буркнув:
- Вот они, ваши культурные ростовчане - рассматривают меня, как зверя в зоопарке.
До сих пор мне стыдно за некультурное поведение моих земляков. Хотя мне трудно поверить, что в других крупных городах было по-другому. Ну, может быть ростовчане, всегда отличавшиеся непосредственностью, выражали свое любопытство более живо и открыто, чем сдержанные жители Севера или снобы-москвичи.
Но, если честно, проявлять внимание к необычному – свойство общечеловеческое. А в знаменитом артисте интересно то, что он почти не отличается от нас с вами. Или все же чем-то отличается? Может, это и хотели проверить ростовчане, увидевшие Евгения Леонова в толпе на Старом ростовском базаре?
Нет, это поверхностное, формальное объяснение. На самом деле я не знаю, не могу понять, что заставляет моих соотечественников и современников так жадно, забывая о приличиях, вникать как раз в те подробности жизни звезд эстрады, кино, спорта, которые не отличают, а роднят их с нами, рядовыми обывателями.
«Я поэт, этим и интересен», - говорил Маяковский. Но в наше время поэта расспрашивают главным образом не о поэзии (соответственно, певицу – главным образом не о песнях, актера – главным образом не о ролях, спортсмена – главным образом не победах и рекордах). По мнению интервьюера (значит, по мнению публики), знаменитый поэт, как любая знаменитость, интересен не тем, что сделало его знаменитым. А тем, кто он по гороскопу, какая у него собачка, какие кушанья он любит, какие цветочки, какие песни, фильмы, какие у него слабости (желательно, и пороки). Знаменитый человек интересен самым обычным и даже низким. Тем, что понятно и доступно аудитории и что она в состоянии оценить.
Пушкин возмущался: если великий человек и подл, то не так, как обыватели. Иначе.
Но это отличие слишком тонкое. А мы хотим испытывать демократическое чувство, будто между нами, простыми-обычными, и ими, великими-знаменитыми, нет непроходимой пропасти, непреодолимого барьера. Если они «почти» такие, как мы, значит, нам совсем не обязательно «снижать» великих: мы можем подняться до их уровня - если очень захотим и немного повезет...

В.В. Розанов «Уединенное»:
«Народы, хотите ли, я вам скажу громовую истину, какой вам не говорил ни
один из пророков...
- Ну? Ну?.. Х-х...
- Это - что частная жизнь выше всего.
- Хе-хе-хе!.. Ха-ха-ха!.. Ха, ха!..
- Да, да! Никто этого не говорил; я - первый... Просто сидеть дома и хотя бы ковырять в носу и смотреть на закат солнца.
- Ха, ха, ха...
- Ей-ей: это общее религии... Все религии пройдут, а это останется: просто - сидеть на стуле и смотреть вдаль.»
Помню, в шестидесятые годы я взял Розанова в научной библиотеке и, наткнувшись на это место, подумал: «Ну и наглость! Вот так «громовая истина, которой никто прежде не говорил!»
В самом деле, «Частная жизнь выше всего» - как и почти все мудрое (или претендующее на мудрость) на свете, это было сказано еще античными греками:
- Не стремись ни к богатству, ни к славе, ни к власти, умей довольствоваться малым и находить радость в самом простом и обычном…
Что ж такого оригинального сказал Розанов?
Вспомним классический сюжет. Царь делится планами с другом: «Соберу огромное войско и завоюю соседние страны».
- А потом? – спрашивает друг.
- Потом завоюю те страны, что дальше соседних.
- А потом?
- Потом и все дальние страны, и весь мир!
- А потом? В итоге? – допытывается друг.
- Потом мы будем веселиться и пировать!
- Так что нам мешает сегодня, сейчас, без особых хлопот веселиться и пировать?!
«Частная жизнь» в понимании Розанова, то есть скромная, спокойная, безопасная, независимая, достойная жизнь в кругу любящей семьи – это идеал подавляющего большинства человечества. О такой жизни – если не для себя, то для своих детей мечтают даже герои-пассионарии: «Мы воюем, боремся, надрываемся, лезем из кожи вон, не жалеем ни себя, ни других… А всё это для того, чтобы когда-нибудь…»
Не исключение и сам Наполеон Бонапарт. На острове Святой Елены он поведал о былом своем заветном желании: Когда-нибудь потом, после всех сражений и триумфов, передать бразды правления сыну и - жить частной жизнью.
И даже Сталин иногда подумывал о том, чтобы бросить к черту всю эту политику, поселиться в глухом грузинском селе и возделывать потихоньку свой виноградник… По крайней мере, такие помыслы приписывает вождю Фазиль Искандер, и эта писательская фантазия очень правдоподобна.
Частная жизнь (само собой разумеется, достойная, спокойная, безбедная) для себя и для своих соратников (соплеменников, единомышленников, единоверцев) есть мечта героя, конечная цель усилий, трудов, подвигов. Частная (называя вещи своими именами, обывательская) жизнь в старости есть награда за все труды, жертвы, муки молодости и зрелого возраста. Обещанием будущей счастливой частной жизни привлекают, соблазняют, оправдывают сегодняшние тяготы и лишения.
«Я хату оставил, пошел воевать, чтоб землю в Гренаде крестьянам отдать». А зачем гренадским крестьянам земля? Чтобы не зависеть от помещиков и капиталистов, жить в достатке, безбедно.
«Давно пора прийти к тому печальному заключению, что цель исторического прогресса есть мещанин»,- провидел Александр Герцен. А почему, собственно, этот вывод печален? Мещанское общество есть почти идеальное общество будущего – социально однородное, бесклассовое. Ну да, в нем нет святых, пророков, гениев. Но нет и тиранов, нищих, убийц, насильников, мошенников.
Кому что больше нравится.
Прошу вас честно ответить: с кем бы вы хотели проводить рабочее время и досуги, кого бы хотели иметь в качестве постоянного собеседника, партнера, начальника, сослуживца, соседа – яркую, незаурядную творческую личность либо «простого, обычного человека, обывателя»? Я полагаю, ответ напрашивается. Яркие, незаурядные личности, так же как и праведники, обычно невыносимы в повседневном общении. О них полагается говорить, целомудренно потупившись: «У него сложный характер, с ним очень непросто» и т.д.
В одном романе Станислава Лема доказывается, что без «низа», «темного», опасного, агрессивного, граничащего с преступным, не бывает и прорывов к горним высотам духа, одно - плата за другое.
Но возможны и другие точки зрения.

Допустим, великая «громовая» истина. Но тогда (по Нильсу Бору) должна быть великой истиной и прямая противоположность: «Не частная, а общественно-политическая (религиозная, научная, художественная) жизнь выше всего. Жизнь, полная борьбы, ярких переживаний, вдохновения, тревог, дерзновенных поисков, горьких разочарований, самоотвержения, романтики».
С этим тоже многие согласятся, на этом сходились такие совершенно разные деятели, как, например:
Гете («Лишь тот достоин счастья и свободы, кто каждый день идет за них на бой». Впрочем, надо отметить, что сам автор «Фауста» не очень-то рвался в бой , недаром его упрекали если не в откровенном филистерстве, то в примиренческом к филистерству отношении);
Карл Маркс («Ваше представление о счастье? Борьба»);
Александр Блок («И вечный бой! Покой нам только снится сквозь кровь и пыль…», « …смысл человеческой жизни заключается в беспокойстве и тревоге…»);
Адольф Гитлер («Не хочешь участвовать в драке? Не живи!»).
Почему бы не предположить, что «частная» и «общественно-творческая» жизни – обе выше всего, обе главные, обе необходимы для нормального существования и развития общества. Не могут же ВСЕ быть беззаветными героями, не могут ВСЕ «умереть как один». Как не могут ВСЕ быть умными, красивыми, талантливыми, обаятельными. Общество не может существовать без героев, как не может быть поезд без первого вагона. Общество не может обойтись без мещан, как не бывает поезда без последнего вагона. Сохранение сущего есть такая же важная функция Высших Сил, как созидание и разрушение.
«А он, мятежный, ищет бури», «В жизни всегда есть место подвигу». Но это место надо искать. Искать хотят не все. Иногда обстоятельства заставляют человека совершить подвиг, но ничто не может заставить его ИСКАТЬ ВОЗМОЖНОСТЬ совершить подвиг.
Есть люди покоя, а есть люди порыва. Покой и порыв, порыв и покой сменяют друг друга в жизни одной личности, и в жизни целого народа, целой цивилизации вслед за эпохой покоя (застоя, обывательщины) идет эпоха героическая, стрессовая.
Ни одно, ни другое состояние не могут продолжаться вечно. Человеку и обществу свойственно утомляться от истерики, напряжения, энтузиазма. Как говорил В.М.Молотов, если спокойно живется, большевики не нужны, а Хрущев, отступив от большевизма вправо, отразил настроения подавляющего большинства, которое устало.
Но стабильное, размеренное существование тоже рано или поздно приедается, особенно недовольными бывают молодые честолюбцы: слишком долго приходится ждать удовлетворения амбиций. А с молодыми честолюбцами приходится считаться!

Есть у В.В. Розанова еще одно знаменитое высказывание на ту же тему: «Что делать?» - спросил нетерпеливый петербургский юноша. «Как что делать: если лето - чистить ягоды и варить варенье, если зима - пить с этим вареньем чай»
Это, конечно, ответ некорректный, и вряд ли он способен удовлетворить нетерпеливого юношу. Варить варенье и пить чай с вареньем – это действия только в грамматическом смысле, а юноша спрашивал о ДЕЯТЕЛЬНОСТИ, ДЕЯНИЯХ в смысле философском, политическом, эстетическом.
Да, пожалуй, эстетическая составляющая (точнее, ее отсутствие) убедительнее всего доказывает внутреннюю несостоятельность розановской максимы.
Варить варенье и пить с ним чай – это жанр идиллии. Это экспозиция («Старосветские помещики» Гоголя, опера «Евгений Онегин», фильм «Неоконченная пьеса для механического пианино»). Либо эпилог («Война и мир»). Либо небольшой рассказ, не слишком длинное стихотворение. Нет ничего труднее, чем описать счастливую жизнь, счастливого человека. Потому что - действие-то где? Где конфликт, столкновение интересов, движение сюжета? Счастливая жизнь как объект литературы - не интересна!
Пить чай с вареньем – и ничего не надо менять, достигнуты полнота и совершенство бытия. А совершенство, как известно, скучно!
Сидят люди, чистят ягоды, варят варенье, пьют чай. Сколько это может продолжаться? Три минуты – в кино (максимум), пять страниц – в литературе. Потом что-то обязательно должно случиться.
Ну, например: сидят, пьют чай, тут вбегает гангстер, раненный в перестрелке. Или сосед: горим! Или бытовой семейный разговор вдруг переходит опасную черту, и выясняется, что хозяин смертельно болен, но скрывает это от всех, жена обманывает его с соседом, дочь беременна от соседского сына и т.д.
Так что сколько угодно можете противопоставлять идиллию чая с вареньем катаклизмам политической борьбы. Варка варенья и питье чая – занятие, осуществимое почти в любом возрасте, при почти любом имущественном состоянии, любой власти. (Хотя и здесь возможны варианты: сахар продается только по карточкам, а чай только «Краснодарский первый сорт», хотя теоретически существуют «высший сорт» и «экстра»). Именно потому, что этот жизненный идеал общедоступен, он не подходит для того, чтобы вдохновлять, особенно молодежь.
Что мешало Александру и Владимиру Ульяновым, Фиделю Кастро и Эрнесто Че Геварре варить варенье и пить с ним чай? Что мешало террористам из итальянских Красных бригад и немецких ячеек Красной Армии безмятежно пить … ну, допустим кьянти, баварское пиво или хоть кофе со сливками?
Пить чай с вареньем… Всем бы хороша эта жизненная установка, но есть у нее один, правда, существенный, недостаток: плохо проявляются в чаепитии эстетические категории возвышенного, трагического, прекрасного…. Разве что комического…

Тот, кто называет ближнего своего мещанином, обывателем, пошлым человеком, очевидно, сам себя считает мудрецом, художником, мятежником, мушкетером, флибустьером или тому подобной нетривиальной личностью. Он, значит, ведет или мечтает вести жизнь яркую, содержательную, полную незабываемых впечатлений, творческую, насыщенную – в отличие от серой, унылой, рутинной жизни мещан.
Это, по меньшей мере, нескромно. Право презирать мещан надо еще заслужить!
В неприязни к обывателю, к «середине» едины аристократ и люмпен, рыцарь и богема, бунтарь и сноб – во всем остальном враждующие друг с другом. Впору посочувствовать обывателю, окруженному такой сторон ненавистью.
Мне нравится высказывание Александра Ципко: «Ненависть к рутине жизни, какими высшими соображениями она ни оправдывается, все же всегда была ненавистью к жизни. Без "рутины" жизни нет и жизни... Кляня мещанство, потребительство, косвенно оправдывали неумение работать, торговать, разумно строить повседневную жизнь».
Ильф и Петров в «Золотом теленке» рассуждали о двух мирах - Большом и Малом, мире Великих Деяний и мире бытовых мелочей. Этот тезис можно принять – с небольшими уточнениями. Во-первых, Малый мир, хоть и называется непритязательно, вмещает в себя подавляющее большинство населения. Во-вторых, оба мира искони не враждебны один другому, а могут – и должны! – мирно существовать. Между ними отношения симбиоза: все, что делается в Большом мире, служит – в конечном счете – миру Малому, и если бы не Малый мир, не было бы и Большого. Можно сказать, Большой мир есть любимое детище и предмет гордости мира Малого. (Лучше сказать, не «есть», а «должен быть»).
Воспринятая всерьез, идея разделения и противопоставления Большого и Малого миров вредна, зато очень удобна для плохих лидеров, оправдывая их равнодушие к Малому миру («стоит ли обращать внимание на пошлые запросы пошлых людишек»?!).
Пример титанов и героев должен был устыдить основную (обывательскую) массу – чтоб, значит, не жаловались начальству на неустройство, на нехватку самого необходимого, не отвлекали руководителей от масштабных замыслов.
Лучший, талантливейший поэт советской эпохи предчувствовал, что тяга людей к покою плохо сочетается с социализмом, с вечным боем, сопровождающим его строительство. И пророчески призывал свернуть шею канарейкам, олицетворяющим «грошевой уют»,- пока они не слопали социализм.
Действительно, с началом хрущевской оттепели, когда власть вынуждена была объявить, что «развернутое строительство нового общества» не исключает уюта и канареек,- светлое здание грядущего дало первую трещину. Допущение, будто соревнование двух мировых систем может вестись и в сфере уюта, оказалось опасным. Даже для очень развитого и зрелого социализма такое соперничество заведомо проигрышно.
При всем желании советская власть не могла бесконечно держать общество в состоянии борьбы, в том числе беспощадной борьбы с обывательщиной и мещанством. Тревога, трагедия, стресс, подвиг, высшее напряжение духовных и физических сил – ненормальное, неестественное состояние, существовать в нем постоянно, да хотя бы более или менее длительное время – противно природе… нет, не мещанина, а всякого обычного, нормального человека. К которым пишущий эти строки относит самого себя и почти всех, с кем сводила его судьба и о ком он вправе судить.
Сергей Довлатов говорил, что мещане - это люди, которые уверены, что им должно быть хорошо. Сам Довлатов, когда ему приходилось плохо, относился к этому как настоящий писатель – не только стоически, но и с юмором. По-моему, это максимум того, что можно требовать.
Кто же не уверен в том, что ему должно быть хорошо? Кто воспринимает как должное, когда ему плохо?.. Это уже из «Жития святых». Либо из учебника психиатрии!
Владимир Гусев: «Для мещанина мир плох потому, что плохо ему, мещанину».
А как быть с Маяковским: мол, гвоздь у него в ботинке кошмарней фантазий Гете?
А с Андреем Вознесенским как быть – мол, когда плохо ему, плохо и России?
С таким же правом можно сказать: Для ПОЭТА мир плох потому, что плохо ему, ПОЭТУ.

Встретив у другого автора ту же самую мысль или тот же сюжетный ход, которые использовал и я, испытываю неприятное чувство. Особенно если другой автор широко известен. Начинаю беспокоиться, не заподозрит ли меня кто-то из читателей в "заимствовании" и смогу ли я, если понадобится, доказать, что я придумал первым…
Короче, самолюбие в таких случаях бывает несколько уязвлено. Хотя, казалось бы, должно льстить, что талантливый и заслуженно знаменитый автор набрел на те же мысли, что и я. Ведь хорошие мысли появляются не так уж часто. Вероятность появления глупых мыслей гораздо выше.
___________________________
© Хавчин Александр Викторович