От автора

Михаил Булгаков, написав замечательный роман «Белая гвардия», почувствовал некое всё более нараставшее томление, закончившееся созданием «Дней Турбиных». Примерно то же случилось со мной после «Праздника по-Красногородски». По законам жанра многое из жизни моих пацанов осталось несказанным. Особенно жаль было наших неповторимых песенок, которые мы горланили, шатаясь по ночным улицам или расположившись в какой-нибудь заросшей бурьяном канаве. Так и написались в конце концов эти «картинки».


Действующие лица: В о л ч о к, В а д и м, Е р м а к, С е р е ж к а, Ж о р к а П у п о к и другие.

К а р т и н к и п о с л е д н и е

1-е п о х о р о н ы

Бедный глинобитный дом под двускатной крышей, двор, заросший усыхающими травами, с несколькими вишнями и жерделами, огороженный темным деревянным забором с перекошенной, болтающейся на одной верхней петле калиткой. Перед порогом дома гроб и тихая толпа.

Г о л о с а.
- О чем только думал? Без отца рос - и сыну своему такую же судьбу уготовил.
- И такое ж оно еще молодое...
- Да, отколол номер. Кто б мог подумать: до двадцати пяти не дожил.
- А все водка проклятая! Зальют глаза, и уже ни о матери, ни о жене, ни о детях...

Слышен рокот мотора. Толпа оживляется.

- Катафалка приехала. Все! Прощаемся с Вовой, да будем выносить.

На передний план выступает группа парней. Сноровисто подымают на плечи гроб. Свет гаснет. Слышен топот ног, женское скуленье, переходящее в вой... Когда вновь загорается свет, все сидят за столом под вишней, которая метрах в пяти от места, где стоял гроб. В одном углу стола парни, выносившие гроб.
В а д и м. Пацаны, до сих пор не пойму, зачем он это сделал? Если разобраться, кроме жизни, ничего у него не было. Жуть. Третий день ничего не могу есть. Никогда не думал, что так бывает.
В о л ч о к. Ну пить-то ты можешь. Давай, пей. Поехали. За Вову! /Пьют/. Хороший был пацан. Уговорить, фактически, на что хочешь можно было. Добрый пацан!
Ж о р к а П у п о к. Я его за день до смерти видел. Веселый. Здоров! Как дела? Как в Польше...
С е р е ж к а С п е к у л я н т /причитающе/. Володя ты мой, Володя! Ты был моим самым дорогим другом. Как теперь без тебя дальше жить, просто не знаю.
В а д и м. Ха-ха-ха... С каких это пор? Ему помереть надо было, чтоб попасть в твои лучшие друзья?
В о л ч о к /задумчиво/. У Вовы Ермака это было в крови. Помню, как-то на Первое мая, когда нам было лет по двенадцать, мы с ним нажрались. Обнялись, держимся друг за друга, переходим Коминтерну, он и говорит: давай под грузовик ляжем, чтоб задавил. Мать ему только что по затылку дала, он решил отомстить. А чо, говорю, раз надо, давай. Легли на булыжники в праздничном. Едет автобус, шофер затормозил, выскакивает с заводной ручкой. Падлы, сыкуны! Мы - рвать... Ну поехали!.. И еще раз. Не берет что-то.
П у п о к /очень удовлетворенный двухразовым приемом водки/. А помните, шли мы на Дон купаться. Вдруг черная туча - и как из нее хлынуло. Мы бежать. Ермак впереди. И тут перед ним молния как вдарит в железный столбик. Аж запах пошел. Мы попадали в грязюку. Ермак вообще неподвижный. Но дождь нас быстренько в чувство привел. Мы вскочили, увидели, что все живы, стали прыгать, песни орать. Ермак таращился- таращился и тоже запрыгал, закричал, спустил штаны и небу жопу показал. Смеху было...
В о л ч о к. Выпьем!
В а д и м. А я последний раз видел его с гитарой. Смотрит в самоучитель, тренькает, и что-то не дотренькивается. Вова застенчиво улыбается, говорит мне: "Вот же ж, гад, в этом месте мне бы еще чуть-чуть!"
П у п о к. А помните, как Вовка подцепился на допотопный драндулет, борт оторвался, и он с ним в обнимку покатился в пыли. Мы тоже тогда со смеху все попадали.
В о л ч о к /грохает кулаком по столу/. И сейчас было бы очень смешно, останься он жив. Это ж надо! На ремне от штанов привязался к кровати, присел - и готов.
В а д и м. Да. Всю жизнь ничего не получалось, и вдруг пожалуйста...
В о л ч о к /вздрогнув, явно поражен/. Ну, Вадя, ты как то ружье, которое раз в сто лет само стреляет.
С е р е ж к а. Что вы здесь порете! А у вас что получалось? На драндулет он какой-то цеплялся... Не было этого. Пацан умер, так они теперь могут что хочешь о нем рассказывать.
В а д и м. Ты чего? Не понимает! Пацаны, он не понимает.
С е р е ж к а. Да! Да! Вам бы только с кого посмеяться. А Вова Ермак был смелый. С Косого мне надо было получить. Вова, говорю, пойдем, он меня обидел. И мы пошли и побили поганую косую рожу. Вот каким был Вова. Вот что надо помнить.
В а д и м /себе/. Этого я не понимаю. /Волчку/. Хочешь, еще выстрелю?
В о л ч о к. Давай.
В а д и м. Сережка - величина неизменная: в любом случае активный дурак. Сейчас он старается прилично оплакать, быть в этом деле лучше всех.
В о л ч о к. А тебе разве не жалко?
В а д и м. При чем здесь жалость? Я поражен, я хочу понять. Когда-то у нас была прорва времени. Мы не знали, куда себя деть. И вдруг придумаем какую-нибудь совсем дикую игру. Бегаем, хохочем, в конце концов, падаем на землю и говорим друг другу: вот бы нас в кино показать. В такие минуты верилось, что мы талантливые, впереди все будет хорошо. Но вот Ермакова жизнь кончилась. И так как ничего хорошего в ней не было, настоящей ее считать нельзя, настоящая у него - только смерть!

Волчок пьет один, думает, хмыкает. Глядя на него, Жорка Пупок тоже проворно опрокидывает рюмку в рот. Сережка причитает со слезой в глазах: "Эх, Володя! Ты был моим солнцем. Зачем ты нас покинул, как нам теперь без тебя..."

В о л ч о к. Интересно, кто из нас будет следующим?
В а д и м /теперь он вздрагивает/. Ты что? Нельзя об этом. Не нам это решать.
В о л ч о к. Страшно?
В а д и м. Да. Конечно.
В о л ч о к. А все-таки...
В а д и м /вдруг смеется, отвлеченный усилившимися Сережкиными причитаниями/. В любом случае это будет самый дорогой, самый смелый, самый замечательный из нас. /Подымается над столом/. Вот что, мальчики, здесь не свадьба. Пошли в пивную добирать.
П у п о к. И завтра будем?
В а д и м. А как же? Чем больше мы здесь будем пить, тем лучше ему будет там.

2-е п о х о р о н ы

Обстановка и толпа примерно те же. В гробу лежит Жорка Пупок.

Г о л о с а.
- Ай, ай, ай... Или мы для вас не старались? Ведь все, что могли. Ничего, конечно, мы не могли, но это же надо понимать.
- И не говори. Соберешься поесть, а потом думаешь: я-то большая, а он маленький; я жила, а он нет; я могу потерпеть, а он ничего не соображает, ему хочется...
- Кашлял Жора в последнее время. Аж закатывался. Не больной ли ты, говорю, брось эту соску.
- Откашлялся Жора.

В а д и м /в сторону/. Жизнь вроде как освобождается от неумелых. Жорка был самый безалаберный. Шофером мечтал быть - не потянул. Что там! В нашей шараге элементарного печного дела не освоил. На шабашки пробовали брать - сачкует. Один талант был - чутье на выпивку. Другой раз на последние пятаки возьмем бутылку, только разливать - и Жорка тут как тут, словно чёрт из подворотни... Но лишним человеком язык не поворачивается его назвать. Иногда он был очень смешным. Помню, все мы вдруг принялись колоться. Жорка имя свое захотел на руке. В первый день он вытерпел букву "Ж". Мать поколотила. На второй день букву "О". Снова был бит. Тогда решился на остальные три: "РИК" - еще получил, но заветное ЖОРИК навечно запечатлелось на кулаке... (Слышен рокот автомобильного мотора). Вот! Один катафалк его сбил, другой приехал забирать. Такое надо уметь придумать. Удар, говорят, поднял его вверх, он метров семь летел по воздуху, а ботинки с ног улетели еще дальше. В полном смысле этого слова, отбросил тапочки. Надо бы что-то сказать, но ничего не лезет в голову. Все пьянка, пьянка. Все по пьянке, даже смерть...И ни Волчка, ни Сережки. Один опять сел, второй на море уехал загорать и пиво пить.

3-и п о х о р о н ы.

Обстановка та же. В гробу Сережка.

Р о з к а /жена Сережки, потрясая кулаками над лежащим в гробу/. Гад! Сволочь! Догулялся. У, подлюка... Бил. Чуть что ему не так - ведром по голове, кастрюлей по роже. Абортов по пять штук в год. Книжку сберегательную свою проиграл и мою хотел. А я хитрая, я свою спрятала. Па-ра-зит. /Вдруг громко, безутешно рыдает. Постепенно теряя силы, присаживается перед гробом на стул/. Сереженька, родной. Будет у меня еще что без тебя? И зачем ты с этим гамадрилой Ворошиловым связался. Одну бутылку водки на лбу у него разбил, вторую... Зачем, а? Ну отсидели вы по одному делу. Так ты ж после срока в армию ушел, честной службой вину искупил. А как Ворошилов освободится, первый бежишь пить с ним и рассказы про тюрьму слушать. Тебя к нему - смерти своей - как магнитом тянуло. Вот он и всадил по самую рукоятку...

Сквозь толпу протискивается женщина, как и Розка, годов тридцати, полная, статная. Как и Розка, она с распухшим от слез лицом. В руках у нее огромный букет алых роз. Она кладет их на грудь покойного.
Ж е н щ и н а. Прощай, Сереженька, дорогой. Ааа...
Р о з к а /пронзительно смотрит на рыдающую, медленно подымается со стула/. А это еще что здесь за бляди? Кто это такая? Люди, объясните мне, кто она такая?..

Пока Розка вопросительно огладывает толпу, Волчок сильной рукой грубо оттаскивает женщину от гроба.

В о л ч о к. Ты чего? Она законная. Уйди.
Ж е н щ и н а. Сережа мой. Могу я с ним проститься по-человечески?
В о л ч о к. Уйди. Она психованная. Цирк будет, если еще и ты рядом с ним ляжешь. Нет там для тебя места. Уйди!
Р о з к а /вновь набрасывается на покойника с кулаками/. Ах ты сука! Говорил, два у него дома: я и пивнушка. У тебя, суки, три их было! Я, пивнушка и лахудра. /Бросается сквозь толпу/. Вовка, где здесь тварь одна подлая скрывается? Я догадывалась. Дежурства у него ночные... Брешет, думаю. Так оно и есть.
В а д и м. Роза, вокруг свои. Тебе что-то мерещится.
Р о з к а. Да цветы же вон принесла.
В а д и м. Цветы все несут. Глянь сколько.
Р о з к а. Только что была.
В о л ч о к. Не выдумавай.
Р о з к а /вдруг сдаваясь/. Неужели я правда чокаюсь? Ребята, налейте мне водяры.

Чуть в стороне от толпы, повернувшись к людям спиной, Волчок наливает ей полный граненый стакан водки. Розка пьет, горько кривится, утирается рукавом. Некоторое время молчит, выпучив глаза, прислушиваясь к борьбе собственного организма с алкоголем. Организм, похоже, принимает яд. Розка улыбается, свойски подмигивает Вадиму и Волчку, грозит им пальцем.

В о л ч о к. Молодец.
Р о з к а. Ничего я не чокаюсь. Бог любит троицу...
В а д и м. На четвертый богородицу.
В о л ч о к. А на пятый спас!
Р о з к а. Ля-ля, ля-ля, ля-ля.../пританцовывая, возвращается к гробу/.
В а д и м / отбегая в сторону, трясется от смеха/. Ну и похороны! Сережка был ужасно активный и в тоже время глупый человек. Я сам раз пять готов был его убить. Еще он сделает это, это и это, говорил я себе, и прикончу. Но смерть он принял от почти такого же придурка, каким был сам. Аминь!.. А смерть очень серьезная штука. Она, может быть, самое главное, о чем должен помнить человек. Она как бы дана в помощь жизни.

4-е п о х о р о н ы.

Кладбище. Полутьма. Мечется прожектор, высвечивая гробнички с датами рождения и смерти Ермака, Пупка, Сережки. Много народа в полном молчании стоит около свежевырытой могилы. На земляном холме гроб с телом Волчка. Слышны слова могильщиков: "Прощайтесь! Ваня, дай конца..." Стук молотка, шелест посыпавшейся земли, глухой удар легшего на дно ямы гроба. Скулящий одинокий женский голос: "Братец! Братец дорогой..." Люди начинают двигаться, бросая в могилу землю. Вдруг прожектор упирается в четвертую, еще не ставшую на место, свежевыкрашенную гробничку с надписью: "Волчков Владимир Иванович, родился 9/11-37 г. - умер 5/6-69 г."


К а р т и н к и п е р в ы е

1-я

Непроглядная тьма. Вой сирены. Гул приближающейся самолетной армады. Гул становится всепоглощающим. Но и он тонет в грохоте страшной силы взрывов. Земля содрогается, над ней проносятся шквалы, слышен треск разламывающихся деревьев, грохот сорванных крыш и падающих стен. Человеческие крики ужаса - самое слабое в этом светопреставлении. Бомбежка постепенно истощается. Уже не армада, а отдельные самолеты кружат, строчат из пулеметов, сбрасывают легкие бомбы. Появляется тусклый свет. Под низким потолком подвала стоят, сидят растерзанные люди, некоторые почти голые. Все слушают, подняв головы вверх, падая на пол, когда вой моторов становится нестерпимо близким, причем, взрослые накрывают собою детей. Удушливое, загнанное: "Гады, гады..."

2-я

Свет нормальный. Тишина. В комнате с неровными стенами, с глиняным мазаным полом, по которому бегают мыши, на кровати сидят дети и хнычут: "Сухарика... Сухарика хочу". Вдруг один, крепко спавший, подпрыгивает и кричит: "Горбушка! Кто взял мою горбушку? Только что мама мне под подушку сунула". Он требует, плачет: "Отдайте мою горбушку!" - и начинает драться. Свалка, дети падают на пол, голодные мыши разбегаются по углам.

3-я

Заросший травой перекресток. Угловой участок земли, на котором старый потемневший бутовый фундамент да несколько беспорядочно растущих жердел и вишен. Под деревьями сидят ребята в возрасте от пяти до тринадцати, человек десять. Шестеро играют в карты.

Г о л о с а р е б я т.

- Куда косишь? Так и косит, так и косит...
- Нет бубей, так х.. бей.
- В масть! Я выскакиваю.
- Я тоже. Я не дурак.

Четверо освобождаются от карт. Остаются Вадим и Сережка.

В а д и м /размышляя над картами, тихо напевает/.
Мою милку ранили
Да посеред Германии,
Вместо пули х.. воткнули
В лазарет отправили.
С е р е ж к а. Поешь? Сейчас тебе еще веселей будет. /Победно бросает на землю последнюю карту/. Дурак!
В а д и м. ... А в лазарете не лечили, а еще добавили! Бью! Ничья.
С е р е ж к а. Последняя рука - хуже дурака. Тебе сдавать, из-под тебя ход. Ну-ка, поработай... Да как следует тасуй!

Вадим сдает. Играют.Ситуация повторяется. Сережка ликует.

В а д и м /обескуражено/.Надоел ты мне со своими радостями. Больше не хочу.
С е р е ж к а. А!.. Боишься... Сдавай, я тебя еще пять раз оставлю. С погончиками хочешь?
В а д и м. Отстань.
Е р м а к / толкая Вадима в бок, тихо/. Посчитай колоду. Он шпаранул.

Сережка, услышав шепот Ермака, пытается подбросить в колоду карту из рукава рубашки.

В а д и м. Шпаранул, шпаранул!..
В о л ч о к /вскакивая на ноги/. А... в рот мине кило печенья и полкила колбасы! Теперь-то я понял. Гад. Я кровь мешками проливал, я пули ведрами глотал... На колени, сука!
Ж о р к а П у п о к. Спекулянтская морда!
С е р е ж к а. Ну и шпаранул, ну и что? Не имей сто рублей, не имей сто друзей, а имей наглую рожу...
В с е. Спекулянт - сын спекулянтки. Смерть фашистским оккупантам и ростовским спекулянтам!

Злобно заверещав, Сережка бежит через дорогу к своему дому. Захлопнув калитку, он начинает бросать в ребят твердые земляные комья. Ему отвечают тем же и попадают. Тогда Сережка бросается в дом, распахивает окно на улицу. "Вот! Вот!" В руках его появляется альбом с газетными вырезками карикатур Кукрыниксов, потом картонный ящик с шарами для новогодней елки. После этого он ставит на подоконник патефон и на него пластинку с фокстротом "Рио-Рита". Это все большое богатство, несомненное богатство! Но как всегда у Сережки перехлест. Вдруг в окне показывается Сережкина голова в немецкой каске и рука со штыком, стучащая по каске. На ребят глядит настоящий истукан, чудо-юдо заморское. От хохота ребята один за другим валятся на землю.

- Ой, сука буду вечная...
- Ой, век свободы не видать...
- Ой, матери родной не иметь, так же ж подохнуть можно...
С е р е ж к а. А тебе, Вадя, вообще на нашей улице не место. Все про вас знаю. Мать твоя ходит, на квартиру просится. Она и у нас просилась, да моя не захотела. На что, говорит, они сдались, рухлядь свою на тачке привезут... Все знаю! У тетки Гали жили? Жили. И у тетки Тамары жили. Тетка Галя вас выгнала. А тетка Тамара обворовала. Здорово она вас облапошила. И так вам и надо. Твоя мать даже в милицию побоялась заявить.
В а д и м /сначала бледнеет, беззащитно озирается, пятится и прижимается спиной к акации; потом краснеет и бросается к окну/. Ты! Выходи на улицу.
С е р е ж к а /размахивая перед его лицом штыком/. Она вас облапошила как надо...

Вадим вырывает у Сережки штык, без размаха несколько раз бьет обидчика по плечу, в последний раз по голове, защищенной каской. Раздается ратный звон, позади воют от восторга.
В с е. Ура! Вадим, сейчас мамка Маруся выскочит - рвем отсюда. Скорее, рвем!

Бросив на подоконник штык-нож, Вадим убегает вслед за друзьями.

4-я

Посреди широченной улицы яма, из которой когда-то брали глину для саманов. Края ямы осыпались, утоптаны чуть ли не до блеска.
В о л ч о к. Фу. Ну дурак. И гад же ж, с утра цеплялся. У меня просил. У Ермака просил. У Вадима, наконец, выпросил.
П у п о к /обнимая Вадима за плечи/. Вот ты ему дал. Особенно по башке. Бамц!.. Еще надо было. Вадя, а Ермаку ты бы дал? А Волчку?

Вадим непонимающе смотрит на Пупка, пожимает плечами.

В о л ч о к. Покурить бы сейчас. У кого есть?
В с е /вразнобой/. Откеда у старухи трудодни?..
В о л ч о к /очень бодро/. Юрец! Стань передо мной, как лист перед травой. (Косолапый пятилетний Юрка, давясь от смеха в ожидании чего-то еще более веселого, подходит к Волчку). О, герой! /Вращает Юрку/. Грудь моряка, спина грузчика, жопа... Сзади ты, Юрчик, не получился. Жопа - старика.
Ю р к а /падает Волчку на колени, хохочет/. Не щекочи, Вова.
В о л ч о к. Юрка! Ты сейчас должен пойти на автобусную остановку и насобирать бычков. Мужики спешат и бывает по полпапиросы не докуривают. Иди и собери. Мы уже большие, нам стыдно, а тебе можно. Давай, дуй.
Ю р к а /плачет/. Не хочу.
В о л ч о к /заговорщицки/. А я тебя тоже научу. Так научу - лучше всех будешь. Да!
Ю р к а. А через нос дым пускать научишь?
В о л ч о к. Фи. Через нос все умеют. Я тебя через глаза, через уши, а потом и через жопу научу. Будет как в песне.
Шел я лесом, видел беса,
Он говядину варил,
Котелок на х.. повесил,
А из жопы дым валил.
В яме тихо корчатся от смеха, но Юрка, ничего не заметив, убегает и возвращается с десятком окурков. Два самых "жирных" у него за ушами, остальные зажаты между пальцев левой руки, отчего кулачок напоминает палицу. Все закуривают, предварительно оторвав у окурка обслюнявленную часть.
Е р м а к. Люблю повеселиться, особенно пожрать. И покурить.

Юрка, застенчиво улыбаясь, сует в рот один из своих окурков, прикурив, в ожидании стоит перед Волчком.

В о л ч о к. Требуется набрать в рот как можно больше дыма, втянуть как воздух, а там уж само собой получится.
В а д и м. А там, Юрка, перед тобой земля и небо сделаются зелеными, ты задохнешься и поползешь раком неизвестно куда. Не смей! Вова, я не дам. Он еще маленький.
В о л ч о к. А тебе какое дело?
В а д и м. Он слишком маленький. И мы живем у них на квартире, я за него отвечаю. Юрка, брось эту заразу /отнимает у малыша окурок и растаптывает/. Не будет он курить!
В о л ч о к. Ты смотри на него. Я слово дал, а он лезет.
В а д и м /беря Юрку за руку/. Не дам. Мы первый раз попробовали кто в восемь, кто в девять, а ему только пять. Будет восемь, тогда пусть начинает.
Ю р к а /вырывается из Вадимовых рук, весь в слезах и соплях катается по дну ямы/. Хочу папиросу. Ой, мамочка, да что же это со мной делают...

Всем опять очень весело.

В о л ч о к /умными глазами смотрит на Юркину истерику/. Во как пацану чёртом быть захотелось... Юрчик, а, Юрчик, дыма откуда ты больше всего хочешь?
Ю р к а. Из зопы.
В а д и м /отвешивает малышу подзатыльник/. Дурак. Пошёл домой. Чтоб больше никогда за мной не цеплялся.

Юрка убегает. Смеркается. Издалека доносится песня. Ребята тоже заводят свое.

То не дом и не больница: настоящая тюрьма!
А в той тюрьме сидит мальчишка, лет шестнадцати дитя.
Ты скажи, скажи, мальчишка, сколько душ ты погубил?
Да восемнадцать православных, да двести двадцать пять жидов.

За жидов тебе прощаем, но за русских никогда.
А завтра рано чуть светочек расстреляем мы тебя.

5-я

Вадим и Сережка сидят на кирпичном заборе. За спиной у них четырехэтажная кирпичная школа, возвышающаяся над бесконечным во все стороны одноэтажным рабочим поселком.
С е р е ж к а. Ты хочешь быть вором?
В а д и м /изумленно/. В голову не приходило. А зачем?
С е р е ж к а. Я хочу. Вор фраеру по морде врежет, а фраер обороту пулять не может.
В а д и м. Обороту пулять? Что за дурацкие слова?
С е р е ж к а. Защищаться. В оборот идти.
В а д и м /насмешливо/ А...
С е ре ж к а. Точно тебе говорю! Ты фраер, и я пока фраер. Любой вор может хоть сейчас прогнать нас с этого забора.
В а д и м. Да почему? А если я сильней? Что же, поддаваться?
С е р е ж к а. На вора нельзя руку подымать. Но хорошего фраера вор не бьет.
В а д и м /от обиды у него слезы на глазах появляются/. Что ты за дурак! Ну почему ты такой дурак?..
С е р е ж к а. Говорю тебе, вор с фраером что хочешь может сделать.
В а д и м. Да почему. Кто это позволит твоему вору?
С е р е ж к а. У них закон. За вора могут зарезать.
В а д и м. Вон как... Ученье - свет, неученье - тьма. Наконец, я понял эту поговорку. Дурак несчастный... Да известно ли тебе, что скоро люди расселятся по разным мирам? Что скоро они благодаря лекарствам сделаются бессмертными?.. А ты мечтаешь быть вором. Это и есть настоящая тьма.

6-я

Зима. На центральной улице в огнях кинотеатр "Победа". Огромный щит извещает, что идет "Тарзан в Нью- Йорке". В помещении касс столпотворение. Из толпы время от времени вываливаются Волчок, Вадим, Сережка, Ермак, Пупок. Весело перемигнувшись, они вновь ввинчиваются в свалку. Над кассами загораются табло: "Билеты на все сеансы проданы". Народ большей частью расходится. Ребята остаются. Загадочно отираясь вдоль стен, на вновь появляющуюся публику они поглядывают многозначительно. Их понимают.

- Мальчик, пара билетиков найдется?
-     Если вам очень надо...
-     Сколько вы просите?
-      Тридцатник. Хорошие места.
-      А если дешевле?
-     Дешевле будут в третьем ряду, крайние места.
-     Сколько же?
-     Двадцать карбованцев. Быстрее думайте, за мной следят. Для них стараешься, а они еще думают...
-     Мальчики, а не стыдно вам продавать в пять раз дороже?
-     У нас нет выхода. Мы с детства морально-деффективные.
-     И нервно-климатические...
-     И фото-генетические...
-     Кроме всего прочего, не на хлеб - на водку нам надо. Только от неё одной хорошо себя чувствуем. А так тоска...
-     Ой и мальчики. Называется это: спекуляция!
-      Ага. Точно по Карлу Марксу, который учил, что если дать капиталу сто процентов прибыли, он не только про совесть забудет - голову ради прибыли свернет.
-     Ай-яй-яй! Что с вас дальше будет... Ладно, давайте билеты.

Весело. Еще веселей делается, когда один за другим они хлопают в ладоши, что означает: у меня тоже "все билеты проданы". В углу собравшись, пересчитав выручку и разделив поровну, они колеблются.

-     Ну что, пойдем в нашу вечерку развлекаться, или гарью отравимся?
-     После мороза требуется тяпнуть.
-     Из вечерней нас тоже могут попросить.
-     Теоретически. Потому как мы без учителей можем, а они без нас нет. Айда гулять!
-     

7-я

Днем это столовая, вечером ресторан. Не очень в себе уверенные, ребята садятся за свободный стол.

В о л ч о к /тихо/.Гардеробщик шкуры принял. Жрать, значит, дадут. Авось не томко для живота, но и души чего не пожалеют. Спокойно, идет!
О ф и ц и а н т к а. Так, дети, что заказываем?
С е р е ж к а. Пять борщей, пять котлет, пять салатов...
В о л ч о к. И всего лишь два графинчика портвейна три семерки.
О ф и ц и а н т к а. Что по пять, принесу. А два не дождетесь. Подрастите. Пять стаканов чая или компота...
С е р е ж к а. Ну пожалуйста. Мы не просто так. Мы понимаем.
В о л ч о к. Вадим, Сережка, подымитесь! /Сам тоже подымается/. Ну, видите? Мы уже работаем. Видите, от мороза щеки и лбы горят? Согреться изнутри надо.
О ф и ц и а н т к а. Да?.. А вон тот?/Кивает на Пупка/.
В о л ч о к. Этот у нас не вышел ростом. Но характер - золото! И работящий. Залезет в кирпичи и шерудит, шерудит там чего-то. В крайнем случае, если вы против, мы ему не нальем.
О ф и ц и а н т к а. Ладно. Одного хватит.
Р е б я т а. Два! Два!

Ждут напряженно. Наконец официантка приносит еду и два графинчика красного вина. Ребята радостно двигают стульями, едят, пьют. Лица их после мороза и спиртного делаются совершенно красными - ведь они принесли с собой целых две бутылки водки, вино заказали больше для маскировки. На эстраде с малороссийским пейзажем - крытая камышом хата, луна, плетень, цветущие подсолнухи - начинает с "Офицерского вальса" работать оркестр из скрипки, аккордеона и барабана. Под музыку все закуривают, лица блаженные.

С е р е ж к а. Здорово, а? Долго мы к этому шли.
Е р м а к. То бамбучками болотными решили торговать, то водорослями...
П у п о к. Сак из гнилой сетки сотворили. Танцуем. Кто-то уж лодку мечтает купить, другому футбол мерещится, третьему лыжи. Хоть бы тощая чехонька в наш сак приблудилась.
В о л ч о к. А рамы из вагонного депо тянули. Прожектор светит, мороз, они обледенелые и тяжелые...
В а д и м. Я себе тогда пальцы отморозил.
С е р е ж к а. То-то. А здесь не мят, не клят: на брата по семь червонцев. Давно, дуракам, сообразить надо было.
В о л ч о к. В два годика. Шошку в угол ротика и клиентам: шлышь, шлышь, гони три пятерки на молочишко…
В а д и м. Что касается меня, то я люблю давку у касс. Остальное противно.
С е р е ж к а. Больше всего ты любишь пить.
В а д и м. Не спорю.
П у п о к. А Сережа больше всего любит деньги.
В о л ч о к. Деньги любят все. Но первое: не всегда идет "Тарзан". Второе: мы примелькались, рано или поздно на нас грянет облава. Что надо говорить мусорам?
В с е. Несознанка!
В о л ч о к. Правильно. Деньги на дороге валялись, билеты чужие, режьте меня, ешьте меня, ни в чем вины своей не вижу.

Вдруг один за другим начинают бегать в уборную. Сбегав в уборную раза три, Жорка Пупок возвращается с заплывшим глазом. Волчок бросается в уборную отомстить за товарища и возвращается удивленный.

В о л ч о к. Там никого нет.
П у п о к. Я сам наткнулся. Двоилось в глазах. Теперь одним смотрю и хорошо.
Е р м а к. Я тоже. Вот чудо! Гля, закрою один глаз - нормально. Двумя смотрю - у всех у вас по две головы.
В о л ч о к /радостно/. Да мы косые...
С е р е ж к а. Не, пацаны, а почему весело, когда чего-нибудь отмочишь?
В о л ч о к. Потому что.../поет/
Она подсела ко мне словно мотылек
И утащила из кармана кошелек...
С е р е ж к а /Вадиму/. А почему ты всегда мне наоборот?
В а д и м. Потому что ты обормот.
Е р м а к. Потому что, потому что мы пилоты...
С е р е ж к а. Нет, Вадя, почему ты всегда против?

В ресторане на несколько секунд гаснет свет, потом остаются горящие лампочки только у гардероба. Ребята подымаются из-за стола, идут одеваться.

В о л ч о к /обняв Сережку/. Он любит правила качать, свою жопу защищать... /поет/
Не надо, не надо, не надо! Кулачком свои сопли утри.
С е р е ж к а /радостно/
Не надо, не надо, не надо! Развейся, улыбнись, посмотри.

Раскачиваясь, поддерживая друг друга, уходят. С улицы доносится:
Шумит, гремит родной Ростов,
На тротуарах глушат водку,
Какой-то фраер снял штаны
И голой сракой бьет чечетку.
Из ресторана вышла блядь,
Глаза ее посоловели...
Не, пацаны, ну ее... Другую! Давайте другую. Наш гимн /с самого начала дружно, к концу вдохновенно поют/.
Когда мне минуло лет шестнадцать,
Умер старый мой отец, та-ра-ра!
А матери бояться перестал я совсем
И сбился с пути да я в конец.
Стал по трактирам я шататься,
Научился водку пить, та-ра-ра!
И воровать я научился,
И стал я по тюрьмам жить.
Старший брат мой был хороший.
Хотел он со мною говорить, та-ра-ра!
Но когда он узнал, с кем знакомство я веду,
Боялся ко мне он подходить...

8-я

Комната с голыми побеленными стенами, на окнах занавески из марли, вдоль стен комод, сундук, две кровати, посередине стол и несколько стульев. За столом Ермак, Сережка, Вадим и Пупок.
В а д и м. Кто что помнит? Вышли на улицу, спели гимн...
С е р е ж к а. Потом еще решили выпить, сели в троллейбус и поехали на вокзал.
П у п о к. В троллейбусе мест нам не досталось и когда один сидячий мужик снял шапку почесаться, Волчок взял и плюнул ему на лысину.
В а д и м. Ха-ха-ха... Неужели правда? Я этого не помню.
П у п о к. Ты в другую сторону был развернутый. А я еще до троллейбуса все вырыгал, мне память вернулась. Но тот мужик ничего, стерпел. А вот на вокзале...
С е р е ж к а. На вокзале нас поволокло на новые подвиги. С какими-то приезжими завязались. Тут милиция. Мы в шурш. Каждый сам домой добирался, а Волчка что-то нет.

В комнату входит Волчок.

В с е. Вовка! Где ты был?
В о л ч о к. Ни за что не угадаете!
Е р м а к. В мусориловке.
В а д и м. Убегал от милиции, на товарняк подцепился и занесло в другой город.
В о л ч о к. В вы-трез-ви-те-ле!
В с е /шепотом/. Вот это номер.
П у п о к. Во взрослом?
В о л ч о к. В детском. Идиот.

/Хохочет Волчок. Хохочут все. Полная разрядка/.

В о л ч о к. Да, братцы, сделан еще один большой шаг вперед. Дожили и сподобились. Сначала легкую пиздюлю получил. Потом раздели догола и положили в глубокую-глубокую кроватку с сеткой почти до пола, чтоб, значит, не вывалился. А вокруг еще штук двадцать таких же люлечек, и в каждой лежат такие же голенькие и выступают, выступают. О, чего только не мелят. В основном Советскую власть клянут. Вот где свобода слова! Что хочешь говори, никто на это внимания не обращает... Утром со мной вышибайла разговорился, и пока капитана ждали, все рассказал. Это, говорит, ты в общаге, среди спокойненьких находишься. Вы у нас как дети, мы вас любим. А вот там комната поменьше, там буйные, все как один повязанные лежат. И особая есть, "ласточкой" успокаиваем. Есть и женское отделение. У них только общага. Если же попадется буйная, бросаем в мужицкую буянскую, все равно они там повязанные... В итоге капитан с меня двадцать пять рублей сдернул, вот квитанция, надо сохранить для потомства. А в данный момент по такому случаю не грех и выпить. У кого что осталось - в кучу! Гуляй, рванина, от рубля и выше...

9-я

Обстановка та же. Друзья в полном сборе.

П у п о к. Что за жизнь? Ни закусить, ни выпить.
В о л ч о к. Тяжкая жизнь. Сплошная свинцовая мерзость.
С е р е ж к а. Еще бы выпустили что-нибудь вроде "Тарзана". А я верю: будет! Обязательно будет. Раз мы хотим - будет. Я молитву сочиню, чтоб у бога просить.
В а д и м. А мне и тогда это было противно. Больше всего боялся, что кто-нибудь знакомый увидит...
В о л ч о к. Хмм.../пауза/.
Е р м а к. Эх, пацаны, найти бы клад на миллион! Разделили бы поровну, и послали всех подальше.
П у п о к /загораясь/. Что бы ты первым делом сделал?
В о л ч о к /за Ермака/. Крем "марго" лопал бы, батистовые портянки носил.
П у п о к. Не, ну правда, пусть хотя бы не миллион, а сто тысяч.
Е р м а к. Ладно. Даже и не сто, а десять...
В о л ч о к. Десять? Здесь я бы купил бостоновый костюм, лаковые коры и уркаганскую фуражку с колоском. И... /встает, приплясывая ходит вокруг стола/.
Настрою гитару б на ёб твою мать,
Пойду по бульвару блядей собирать.
Иду по бульвару - гитара бренчит,
За мной косоглазая курва глядит.
Глядит, ах, глядит,
За мной косоглазая курва глядит...
С е р е ж к а. Лодку бы купили по Дону кататься.
П у п о к. Велик.
Е р м а к. Лучше уж мотек.
В а д и м. Хотя бы футбол нормальный.
В о л ч о к. Ша! Дурак думками богатеет. У меня от ваших разговоров в желудке запекло и слюна как у подопытной собаки пошла. У кого что есть - на стол.

Все, кроме Пупка, достают из карманов рубли, мелочь.

Так! На три бутылки молдавского набрали. Пупок, сволочь, ты как всегда мимо. Ладно, побежишь.
В а д и м. Ему могут не дать. Я тоже пойду.
В о л ч о к /чешет затылок/. А что нам эти три бутылки? Пошли все вместе. По пути зайдем к Хромому и попросим у его тетки еще на три бутылки. Да сырков плавленных прикупить хоть парочку надо...

10-я

Еще более голая тесная комната. Горит керосиновая лампа с закопченным стеклом. За столом Вадим. Перед ним стопа книг. Он их перебирает.

В а д и м. Эта про войну. Господи, сколько прочитал я про войну и все вранье, вранье... Здесь фезеошники. Сознательные, план перевыполняют. При Лензаводе ФЗО - так они еще более дикие, чем мы, красногородская шпана... Пионерия, суворовцы. Сыт по горло!.. А это что такое? /Внимательно читает, лицо его выражает удивление/. "Настоящее художественное произведение есть сплав вымысла и действительности, но и в основе вымысла должна быть жизнь". Вот: жизнь! Настоящая жизнь, а не какие-то там барабанщики и барабанщицы, которых в действительности никогда не существовало. О, что дальше! /Радостно/ "Талант есть у того, кто думает, думает тот, у кого есть ум". Это же про меня. Я умею думать.

Входит Волчок.

Вовка! Слушай, что здесь сказано. Талант есть у того, кто думает, думает тот, у кого есть ум. Это же точно про меня. Я умею думать!
В о л ч о к /очень холодно/. Не больше, чем другие. А часто ты глупее Сережки.
В а д и м. Неправда. Это по мелочам.
В о л ч о к. Докажи.
В а д и м. Мне так хотелось, чтобы ты сразу понял. Я часто наперед знаю, чем кончится.
В о л ч о к /иронически/. То есть, что будет драка, что я попаду в вытрезвитель...
В а д и м. Подробностей не знаю. Только то, что кончится плохо.
В о л ч о к. Зачем же участвуешь? Ведь ты почти никогда не отказываешься.
В а д и м /в большом затруднении/. Ну не хочется идти против всех... До конца никогда ни в чём не уверен, поэтому иду с вами, чтоб убедиться...
В о л ч о к. Говоришь ты непонятное.
В а д и м. Нет, подожди! Приведу пример, когда понимал то, чего не понимал никто. Помнишь, два года назад судили наших старших - братьев Сережки, Пупка и Ермака? Суд был вроде как суд. Но очень скоро я почувствовал, что этот суд - что-то не то. Наши попались еще весной, а была уже осень. В тюрьме они пробыли много, очень много. Я маленьким несколько дней пробыл в немецком детприемнике и чуть не умер. А несколько месяцев - это с ума можно сойти. Старшие готовы были во всем раскаяться, слушаться кого угодно, признаваться в чем угодно. Даже их голые затылки выражали готовность исправиться. Между тем речь шла не о том, чтоб их простить, а о том, чтоб наказать уж по-настоящему. Уточнялось время преступления, всякие расстояния, кто что говорил, хотя общая картина была ясна и никто против сути не возражал. Я слушал и думал: да разве о подробностях должна идти речь? Это касается всех в зале! И не только в зале, но и на улице, во всем городе. Люди как один должны задуматься и поговорить о том, как жить честно. Поговорить, потом дать клятву и с измученными раскаявшимися преступниками разойтись по домам. Речь на суде должна идти не о том, к а к э т о б ы л о, а о том , ч т о б ы э т о г о б о л ь ш е н е б ы л о. В перерыве я услышал, что нашим горит от трех до восьми. Кто-то заикнулся, что, может быть, простят по молодости. Его высмеяли: все давно решено, суд - для показухи, если простить - и суда б не было, у нас только так... Мне стало тогда очень плохо. Я ушел домой в каком-то обморочном состоянии.
В о л ч о к. Ну и что здесь особенного? И все так думали. Между прочим, день выдался очень жаркий, мне тоже хотелось уйти. Нет, думаю, это свои, надо выдержать.
В а д и м. Ничего ты не понял.
В о л ч о к. Да все нормально. Всем было жалко. Ермакова мать на асфальт как хлопнулась - думал, череп лопнул.

Топот ног. Входят Сережка, Ермак, Пупок.

С е р е ж к а. Идея! Скоро Новый Год. Давайте половину денег от выручки откладывать и праздник встретим по-настоящему.

Г о в о р я т в с е р а з о м.

- А чо? На эту половину можно сразу покупать вина хорошего, коньяку, ликеру, сыру.
-     Да, пацаны, все только хорошее. Водки вообще не надо.
-     Пацаны! А знаете, что больше всего надо?.. Баб пригласить!
-     Да, пацаны, баб обязательно.
-     А кого?
-     Да все равно! Какая согласится, такую и позовем. Для начала любая подойдет. В любом разе с ними будет лучше, чем одним.
-     Точно. Одни нажремся, обрыгаемся, подеремся если не с чужими, так между собой...
-     Да! Да! И конфет надо хороших, шоколадок, ситра.
-     Само собой.
-     Представляете? Патефончик, пластиночки, мы их обнимаем и кружимся, кружимся... Решено! Не, разве с девчонкой ты станешь нажираться? Или попрешься на улицу приключений на свою жопу искать? Пора жить куль-тур-но!

Выходят. Слышно.

Как-то раз на бастионе в тишине ночной
На посту дивизионном перднул часовой.
Этот звук протяжный слышал мудя-офицер,
И признал он в этом звуке порчу атмосфер.

-     Не, пацаны, давай другую. Гимн! Гимн... Гимн... Наш гимн.

Когда мне минуло лет шестнадцать...- и т. д.

К а р т и н к и и с п ы т а н и й

Внутренность длинного барака. Ночь. При свете тусклой лампочки на двухъярусных нарах храпя, хрипя, вскидываясь, спят люди. В дальнем углу прикорнул у тумбочки Волчок и почти в полной тьме пишет. За окном то появляется, то исчезает призрак в облике Вадима.

В о л ч о к. Здорово, Вадим! Ты просишь описать жизнь заключенного. Пожалуйста. Начнем с тюрьмы. Камеры забиты до отказа. Кроме камер обычного типа имеются еще такие прелести как отстойники, этапные камеры, карцеры, наконец, каменные мешки, где вообще дышать нечем. Я сидел двое суток в отстойнике. Ужас! Ни окон, ни вентиляции, свежего человека от одного запаха мутит. А мысли... Сплошная безнадежность. Но вот состоялся суд. Закончились мытарства по этапам. Приехали на зону. На зоне беспредел. Зарабатывают по пять рублей в месяц. И нельзя сказать, чтоб не работали. Просто не платят. Ну и, конечно, многие договариваются с бугром: знаешь, я сюда не на заработки прибыл, закрывай трояк в месяц и не трогай меня. А ведь колония на хозрасчете. С каждого за одно питание удерживают сто двадцать рублей. Представляешь, какое может быть питание на сто двадцать рублей? Хлеб сырой и на зубах скрипит, горячее - черпак редкой пшенки на чистой воде. Бугор предлагал: если жрать не хватает, я поговорю, будут давать. Да это надо у кормушки вместе с шакалами и пидарастами стоять и ждать несколько ложек каши или баланды. Отказался. Живем в глинобитном бараке, стены которого от сырости и морозов кусками отваливаются. У входа стоит небольшой котел, угля для него выдают мало, шпана разрубит скат, засунет в топку - дыму не продохнешь, а тепла нет. Матрасы сырые, одеяла сырые, залезешь на нары, как в нору, и спишь одетый, в шапке, в рабочих рукавицах. Ночью судорога скрутит ноги - больно! Ладно. Зиму пережили. Пришла весна. От жиров отвык, солнышко пригреет - голова кружится. А на зоне драки, одному голову топором прорубили, тот в побег ушел, педикам работы прибавилось. Весна! И знаешь, вроде бы легче стало, не дрожишь от холода, а тоска усилилась. Ну что с этого тепла? Ляжешь на землю, смотришь в небо - там тишина, неподвижность. И вдруг необыкновенно ясно становится, что человек рожден быть свободным. Господи, думаешь, небо огромно, но и земля не мала, и все на ней свободно: деревья качаются, насекомые ползают, звери пасутся - все свободно. И человек должен быть свободным!.. Эх, Вадим, многие затосковали.

За окном Вадим понимающе кивает, сложив руки рупором, кричит: "Я это в пять лет, в немецком детприемнике чувствовал".

В о л ч о к. Ты спрашиваешь, каким я стал. Не знаю. Недавно везли нас через большую деревню. Это нам чудом показалось: на площади из магазина люди выходят, музыка из громкоговорителя... Хочется быть просто человеком, чтобы жить, ни о чем не думая. А мы здесь думаем, думаем. И все на одном месте... Напиши мне длинное-предлинное письмо. Не ленись, сядь и напиши. Мы равны. Солдатчина - почти то же, что и лагерь - полное бесправие. До свиданья, Вадим! Уже час ночи, а подъем в пять.

Свет гаснет. Слышен сержантский голос: "Бригадирам, построить бригады! Выводить на развод... Внимание, бригада! Переходим в распоряжение конвоя. Руки назад! Шаг влево, шаг вправо считается побег. В случае побега будет применено оружие. Первая пятерка... Вторая... Третья..."

2-я

Тот же барак, наполненный спящими людьми. Лишь лампочки в проходе две. Да из-за двери комнатки дневального раздается звон гитары. Теперь у тумбочки сидит Вадим, а за окном призрак Волчка.

В а д и м. Да, Вова, жизнь - копейка, судьба - злодейка. Ты хочешь длинное письмо. Спасибо тебе за твое. А вам я писал полтора года тому назад. Я горел желанием помочь тебе, Сережке и Пупку - раскрыть вам ваши ошибки, доведшие до тюрьмы. Но когда я решил, что письмо готово, надо лишь размножить и послать каждому отдельно, то вдруг понял: оно на вас подействует лишь в том случае, если будет напечатано в газете. Стал я посылать письмо в газеты. Из первой ответ пришел ласковый. Меня хвалили за искренность, за преданность друзьям. Но и в этом хорошем ответе под конец все стало переворачиваться с ног на голову. Меня обвинили в непонимании многих моментов текущей жизни, в излишнем мягкосердечии, которое к добру не приводит. Получалось, что я мало отличаюсь от своих товарищей - эгоист и грамоту плохо знаю - и советовали, так как товарищи в надежных руках, и их несомненно перевоспитают, заняться собой, поступить учиться. Что было из других газет, не хочу вспоминать. Осадили так, что еще и от вас получить отповедь у меня решимости не хватило.

Волчок за окном: "И правильно сделал. Совесть здесь никого не мучит, раскаиваться никто не собирается. Многие приходят в ярость, когда с ними заводят разговор о перевоспитании".

В а д и м. А служить я попал в Мурманскую область, в неразбериху. Армию новый вождь сокращает, в армии идет реформа. Нас долго везли в телятниках по железной дороге. Потом в Североморске переодели в серые бесформенные хлопчатобумажные костюмчики, в серые бушлаты и сказали, что будем мы не солдатами, а военными рабочими и служить в ВСО – военно-строительном отряде. ВСО вместо стройбатов - результат реформы, то есть чистая фикция, очковтирательство, типичная советская показуха. Переодев в эту арестантскую, без знаков различия форму, нас посадили на пароход и через пятнадцать часов высадили в полной тьме на заваленный снегом берег.

В комнате вахты прекращается гитарный звон, выходит дневальный и начинает трясти за плечи одного из спящих на нижних нарах. Место это как раз напротив раскрытой двери вахты, оттуда бьет яркий свет.

Д н е в а л ь н ы й. Ваня, встань поссы. Слышь, командир велел будить. Ваня, вставай... /будимый от сотрясений храпит еще сильней. Дневальный, ожесточаясь. вырывает из под него подушку, бьет ею спящего по голове/. Ваня, гад, кончай спать. Под тобой матрас прогнил, воняет на всю казарму. /Ваня было приподнялся и сел, но тут же вновь свалился набок/. Скотина, да ты чо? А жрать здоровый, в наряде по столовой день и ночь готов работать. /Уже остервенившись, дневальный достает из-под нар сапог и бьет им спящего все по той же голове. Ваня, пытаясь защититься, делает руками жалкие, неточные движения, потом плачет/. Гад, быдло! Век бы мне тебя не знать /дневальный бросает сапог, уходит, громко захлопнув за собою дверь, после некоторой паузы из вахтенной слышится гитара и вызывающе громкая песня/.

А милая, добрая мама,
Письмо ты получишь мое,
Получишь и громко заплачешь,
И вспомнишь сынка своего...

Неподалеку от Вадима на верхних нарах вскидывается очумелая голова.

Г о л о в а. Каши! Каши дай...
В а д и м. На диком берегу, куда причалил наш пароход, уже побывали строители - последние стройбатовцы. Построили причал, четыре казармы, столовую, склады. Они очень спешили. Им пообещали, как закончат, так и демобилизация. Поэтому в казармы сквозь щели задувает снег, печи дымят, мясные туши, картошка, капуста в быстро построенных складах пропали. В столовой висит описание нормы питания. Очень даже хорошая норма. Но мы ее не видим. Все быстро оголодали, только что один псих требовал во сне каши... (Волчок за окном понимающе смеется). Ожесточился я здесь страшно. За шесть месяцев службы получил сорок семь суток губы. Сидел, правда, лишь десять. Губу предшественники не построили, поэтому штрафников возят морем в Полярный или Североморск, а оно зимнее, то туманы, то шторм. Армия, Вова, это же чистейший паразит, не приносящий никакой пользы. Она ведь грабит и разоряет не только в военное время, но и в мирное. Разница только та, что в военное время она разоряет чужой народ, а в мирное - собственный. Впрочем, из собственного народа этот цветок тянет соки всегда... Говорят, так и положено. От этого не легче. Выходит, с самого рождения мы не свободны и обязаны подчиняться тому порядку, вернее, беспорядку, который сложился до нас. Выходит, несмотря на всю свою разумность, умными люди способны быть только на бумаге да в мечтах. Чего проще? Армия - паразит. Распустить армии! Оказывается, никак нельзя...

3-я

Тот же вечерний ресторан, в который они ходили подростками. Интерьер после молодежного всемирного фестиваля 57-го года изменился. Стены заведения расписаны разноцветными кубами, ромбами, шарами, полотно за эстрадой бело-голубое - белые голуби в голубом небе, на барабане латинскими буквами надпись "PREMER".

В а д и м. Веришь, в Мурманске остановился перед площадью пяти углов, смотрю как машины несутся и раздумываю, по прямой двигаться или по тротуару как положено обойти. Поперся все-таки по прямой.
В о л ч о к. Со мной точно так было. Два года паровоза не слышал.
В а д и м. Ну и как себя чувствуешь?
В о л ч о к. Когда в ресторане сижу? Отлично!
В а д и м. Смешно... По радио демобилизованные воины распинаются: армия многому научила, стал другим человеком... Про освободившихся тоже такие передачи бывают.

Волчок криво улыбается. Официантка приносит им питье и еду.

В о л ч о к. За нас!
В а д и м. Мне этот кошмар теперь лет десять будет сниться. В поезде все четыре ночи было сплошное ВСО... ВСО…
В о л ч о к (смеется). А мне зона, зона...
В а д и м. Великие люди - Ньютон, Дарвин, Толстой доказали, что человек может быть очень умным. И вдруг, начитавшись всяческих умностей, ухнуть в дрянь, в глубокую отвратительную яму…
В о л ч о к. Если б тебе еще с годик по тюрьмам да зонам помыкатья...
В а д и м. Нет! Меня ведь за малым не посадили. Поэтому много об этом думал. В армии преобладает глупость, в тюрьме, по-моему, ненависть. Ведь тюремщики и заключенные ненавидят друг друга? Потому что те и другие считают свою долю позорной.
В о л ч о к. Само собой. Иначе быть не может.
В а д и м. Вот! Иначе быть не может. А теперь подумай, что б было, если б генералы, офицеры и солдаты были умными, если б тюремщики и зэки не ненавидели друг друга?
В о л ч о к. Все не так просто, друг мой.
В а д и м. В том-то и дело, что когда додумаешься, все очень и очень просто.
В о л ч о к (чем-то недоволен). И ты и дальше собираешься думать, додумываться, писать письма кому-нибудь?
В а д и м. Да.
В о л ч о к. Брось это. Плюнь и разотри. Таких, между прочим, я в лагере встречал. Желающих много, в люди выходят единицы. Хватит с нас думанья и вздохов. Давай лучше найдем богадельню, в которой бы можно было почти не работать и в то же время свежую копейку иметь. Деньги - вот что нам с тобой нужно.
В а д и м. Хрен тюрьма исправит человека?..
В о л ч о к. Ни за что!
В а д и м. И ты опять какого-нибудь мужичка можешь извозить до полусмерти?
В о л ч о к (рычит). Это брось!

Некоторое время они молча пьют, наливая каждый только себе, не чокаясь.

В а д и м /хмыкнув/. Да я сам такой. Говорю, тоже чуть за хулиганство там не сел. По пьянке. Пошел с товарищами в другую роту права качать. Кончилось потасовкой и как-то так вышло, что очевидцы именно меня запомнили. Ничего там страшного вообще-то не случилось, но сам факт... Понимаешь?
В о л ч о к /ожив/. Как же ты соскочил?
В а д и м. К нам выездной суд приезжал, восемь человек посадили. И только они отбыли, новое стопроцентное дело. Нехорошо для всех. Особенно для офицеров. Что же это у вас, товарищи, за бардак? Работа воспитательная не ведется. В общем, заставили извиниться, братание было, пьянка...
В о л ч о к. Ростовчанин везде память оставит. Одесса, говорят, мама, Ростов - папа. Да одесситы это так - тьфу, артисты. На расплату они жидкие. Подыграть - это пожалуйста, а чтобы характер показать - нету его у них... Все, Вадим, так и есть. Ни о каком перевоспитании не может быть и речи. Что такое преступление и что такое наказание? Преступление - это миг. Наказание - вечность. За что ведь сидит основная масса? Тот жинку отмурцевал, другой поросенка из колхозного сарая увел. Миг! А потом наступает вечность в год, два, пять, десять. За что?.. В лагере, между прочим, из перевоспитания, которое будто бы и есть главная цель заключения, умеют сделать дополнительное наказание. Придешь с работы, отдохнуть бы или постираться, а тебя на лекцию гонят. Да лекция-то какая: о чистой любви! Но это что. С первого сентября у кого нет десятилетки, обязаны ходить в школу. Как и в нашей, помнишь, вечерней, ничему ты там можешь не учиться, но ходить обязан, за прогулы - карцер.
В а д и м /бормочет/. Исправление предполагает раскаяние. Раскаяния между тем нет. Значит.../Кричит/ Вовка! Понял. Наказание исключает раскаяние. Да! Да! Да!

4-я

Из дверей районного ЗАГСа выходят четверки - жених, невеста; свидетель, друг жениха; свидетельница, подруга невесты. Это женятся Ермак, Пупок, Сережка, Волчок. Свидетель со стороны женихов один и тот же - Вадим.

М о н о л о г В а д и м а н а п у с т о м п о р о г е З А Г С а. Слава аллаху, переженились! И почему-то обязательно брали меня в свидетели. Я был против. Кажется, у меня тяжелая рука. И не в этом одном дело. Не верю, что изо всего этого выйдет хоть какой-нибудь толк. Ужасно плохо, что не верю. Прямо-таки несчастным себя из-за этого чувствую, но не было во мне радости за них, фальшиво я улыбался и поздравлял. Они как растения или животные. Пришло время, допустим, цвести - задержки быть не должно. Любовь, конечно, такая штука, что ее никому не миновать - против природы не попрешь. Однако мы люди, нельзя с этим спешить. Мне кажется, в любви, даже самой искренней, все вольно или невольно врут. От тебя ждут, чтобы ты стал очень хорошим - высоким, благородным и так далее. Ты сам наконец хочешь быть таким и только таким. Но пройдет совсем немного времени и после бурной ночи наступит хмурое утро - ты останешься таким, какой есть, не больше и не меньше... А вообще я ничего толком не знаю. Я сам точно такой - трава, зверек, еще раньше моих друзей, в восемнадцать лет сгоравший от желания воссоединиться с одной девицей навек...

5-я

Вой, треск, скрежет - идет работа: Ермак сверкает электросваркой, Пупок вертит баранку, Вадим точит на станке втулку, Сережка считает разноцветные провода, сплетая в пучок.

6-я

Внутренность грязной заурядной пивной. За столиком сидят Волчок, Пупок, Ермак, Сережка. На поверхности столика хаос из стаканов, пивных кружек, еда на газетном листе. Очень некрасиво, но герои, раскрепощенные, ну совершенно ничего не боящиеся, полны самодовольства, смеются, размахивают руками...

7-я

В небольшой комнате за письменным столом сидит Вадим перед бумагами.

В а д и м. Как здесь должно быть? Вот мученье... А! Понял. Не прямо, не налево, не направо - вверх! Да, небольшой подлет вверх, еще подлет, еще. Потом вниз - гу-гууу... Тихо входит его мать. Лицо ее выражает тревогу, почти страдание.
М а т ь. И пишет, и пишет... Раньше книжки читал, теперь за писанину взялся. Пошел бы погулял лучше. С ума сойдешь.

В окно заглядывает соседка.

С о с е д к а. Что это у вас свет каждый день до трех утра горит?
М а т ь. Вадиму не спится. Музыку по приемнику слушает.
С о с е д к а. Музыку? Вадим, что же это за музыка? Танго, наверное? А может быть, симфонии?
В а д и м. Опера. Называется "Страшная месть, или говно в коридоре".
С о с е д к а. Ха-ха-ха... /мелко трясется и исчезает/.
В а д и м. Когда нет своей жизни, в чужую лезут. Перебила! Вспоминать теперь должен... Мама, ты мне мешаешь.

Мать уходит. Вваливается пьяный Волчок.

В о л ч о к. Чем занимаешься?
В а д и м /пряча бумаги в стол/. Да так.
В о л ч о к /сокрушенно/. Что делать?.. Что делать?.. Каким-то дуракам само идет в руки, а здесь хочешь и не можешь. В нашем СМУ начальником участка сопляк. Тупой-претупой. И все равно держат. Потому что папаша в тресте. Ну почему у меня нет блатного папаши?
В а д и м. Ты, помнится, готов был довольствоваться одним воздухом, лишь бы на свободе.
В о л ч о к /удивлен/. Правда? Впрочем, да-да, было время.. Но милый мой, даже при перемене старых штанов на новые мы начинаем смотреть на жизнь немного иначе. Словом, каждый должен получить свое.
В а д и м /смеется/. Точно! Новые штаны иногда еще как вдохновляют.
В о л ч о к /задушевно/. Вадим! А пошли куда-нибудь. У меня кое-что есть. Наскребем...
В а д и м. А чего? Пошли!

8-я

Все тот же ресторан. Официантка приносит водку и еду. Друзья пьют. Волчок к еде почти не притрагивается.

В а д и м. Насчет новых штанов ты очень даже верно подметил.
В о л ч о к /еще более задушевно, чем в предыдущей сцене/. Вадим, давай дружить!
В а д и м /очень удивлен/. Разве мы не...
В о л ч о к /горячо/. Нет! Нет! По-новому. Чтоб куда один, туда и другой. Не раздумывая.
В а д и м. А... зачем?
В о л ч о к. Чтоб быть силой.
В а д и м. Но зачем?
В о л ч о к. Не понимаешь?.. Сейчас я тебе объясню. В лагере, если железно стоять друг за друга, десять человек способны держать в страхе и повиновении десять тысяч. Все хотят жить, все хотят освободиться, ради этого готовы на любое унижение и подлость, а эти десять ничего не боятся, отрицают над собой любую власть. Так они и называются - отрицалово. Сажают его в карцер. Он выходит оттуда, шатаясь от слабости, и все-таки в любую минуту готов вернуться назад.
В а д и м. Как же отрицалово над собой власть отрицают, а других в страхе держат?
В о л ч о к. Не понимаешь?
В а д и м. Да наверное затем, чтоб в итоге за счет покорных сытно есть и сладко спать.
В о л ч о к. Нет. Надо быть человеком. Будь человеком, живи без страха - я тебя буду уважать.
В а д и м. Мне это не подходит. Я совсем другой.
В о л ч о к /со вздохом/. Мне тоже не подходит. /После паузы/. Я не о том хотел с тобой говорить. Вспомни, Вадим, из- за чего вся наша суета и беды?
В а д и м. Да мало ли? Сколько бед, столько и причин.
В о л ч о к. Нет, а главная причина?
В а д и м. Глупость, невежество.
В о л ч о к. Безденежье! Наукой доказано, что материально обеспеченный человек отличается от нищего устойчивой психикой. Звенит в карманах - ты добрый, спокойный, пусто - хочется подняться на возвышение и крыть: падлы, суки, чтоб вы все сдохли...
В а д и м . Вова, ты единственный из нашей шайки, кого я никогда не считал дураком. Но сегодня ты просто в ударе. Все это я завтра обязательно запишу.
В о л ч о к /не отвечая на комплимент/. Выход есть. Знаю, как обеспечить себя на всю жизнь.
В а д и м. Предлагаешь ограбить банк?
В о л ч о к. Знаю миллионера.
В а д и м. Советского?
В о л ч о к. Советского.
В а д и м. Александра Ивановича Корейко?
В о л ч о к. Нет. Заведующий оптовой овощной базы. Плюгавенький такой мужичонко. Живет бедняком, жену и детей чуть ли не голодом морит.
В а д и м. Ну и сволочь. Только откуда тебе это известно?
В о л ч о к. Хочешь, займемся?
В а д и м. Не хочу.
В о л ч о к. Не веришь?
В а д и м. Ну и не верю...
В о л ч о к. Напрасно. Деньги действительно есть. Вопрос в том, где он их хранит. Не в сберкассе, нет. Значит, в доме или в саду. Надо повесить около его дома громкоговоритель и пусть болтает. Потом, когда они там привыкнут, взять и объявить, что начинается атомная война. Человеку во время бедствий свойственно спасать свое добро. Вот он и бросится туда, где у него закопано. А мы тут как тут с блюдечком: клади, гад, миллион!
В а д и м /хохочет/. Нет, Вовка, с тобой не соскучишься. Значит, громкоговоритель?..
В о л ч о к. Не самому же гавкнуть: война! Однако скорей всего загашник в доме. Тогда надо проникнуть на чердак, не пить не жрать хоть неделю. Дождаться, когда все уйдут. Вырезать потолок, перешмонать мебель, вещи, простучать стены, сорвать полы. Представляешь, как можно работать за миллион?
В а д и м. А когда он появится, накупим золота и бриллиантов и попытаемся перейти румынскую границу...
В о л ч о к. Хо... Единственную глупость Комбинатора повторять не следует. Мы нашему подарку судьбы здесь найдем место. Карты, вино, женщины...
В а д и м. Даже если миллион есть, скорее всего получится уже известная сказка. С меня, например, хватит военно - строительного отряда номер девятьсот девятнадцать.
В о л ч о к. Этт да. Этт точно. Но что же делать? Как снискать хлеб насущный? Работягой быть совсем не хочу. Грязь возненавидел навсегда. И всяких начальничков. После их планов, заданий, расценок, убивать хочется... Кроме шуток. /Вдруг делается очень пьяным и громко скрипит зубами/.
В а д и м. Что с тобой?
В о л ч о к. Снится, сука, каждый день.
В а д и м. Что тебе снится?
В о л ч о к. Камера, барак. То я кого-то убиваю. То меня, убивают... А то, будто я - не я. Да как же так, кричу: я - это я! Нет! Все-таки я - не я... Когда вернулся домой, ну все ж рады, в два ночи стол накрыли. А мне что-то плохо стало. Вышел во двор покурить, и чуть назад в тюрьму не побежал. Несправедливо показалось, что я здесь, а она там. /Последние слова говорит, тяжело ворочая языком, почти в бреду/. Мир показался маленьким, ненастоящим, а тюрьма большой, живой.
В а д и м /пораженный/. Со мной такого не было. Вовка, одно знаю. Старайся туда больше не попадать и сны эти прекратятся. И не надо пить.

9-я

Ночь. Вадим у себя дома сидит за столом.

В а д и м /тихо улыбаясь, закрывает папку/. Окончен труд и на манеж летят букеты... Были маленькие мальчики, на которых родители не могли наглядеться. Потом грянула война и мальчики никого уже не радовали. А когда война окончилась, мальчики вообще стали наказанием божьим для своих одиноких матерей, для учителей, соседей, милиции. Предоставленные самим себе, выросли они с нелепейшими представлении о величии, долге, чести. К восемнадцати годам, когда стало ясно, что каждый человек как-то обязан заявлять о своем существовании, они дикими голосами закричали: мы есть, мы живем! - и угодили в изоляцию. Обо всем этом я честно рассказал. Я бы с удовольствием этого не делал. Но должен кто-то начать. В жизни таких, как я и мои товарищи, миллионы, а книжки выходят о дачниках вроде Тимура с командой да о всяких барабанщиках, которых вообще никогда никто не видел. Я должен был во всем разобраться. И я это сделал! Всякая ложь стремится быть похожей на правду, всякая корысть выдает себя за благодеяние и дальновидность, всякая безалаберность - за широту души. Глупость - мать всех пороков - в любом случае ищет себе оправдание и находит его. Словом, всякое Зло выдает себя за Добро. Потому что людям необходимы только Добро, Любовь, Справедливость. И лишь выдавая себя за Добро, Зло может иметь успех. Друг от друга люди ждут именно добра, любви, справедливости. Но нельзя ждать справедливости, не будучи справедливым.

Входит Волчок, трезвый и ликующий.

В о л ч о к. Нашел! Вадим, я нашел...
В а д и м. Что ты нашел?
В о л ч о к. Обыкновенный неслыханный бардак!.. /Хохочет/. Еще в лагере слухи доходили. Мол, есть на Красноармейской, между Буденовским и Подбельским, смешная контора, где одни придурки. Дай, думаю, схожу посмотрю. Нашел. Подымаюсь на второй этаж к начальнику. Сидит с чубчиком, легенький, приятный. Ищу, говорю, работу, ко всему привык, довольствоваться могу малым. Где, говорит, привыкал. Там, отвечаю. Плохо, говорит. Хуже не бывает, отвечаю. Водку пьешь? резко так вдруг спрашивает. В силу возможности и необходимости, говорю, это как любовь, дело добровольное. Засмеялся. Темнила, говорит, ты хороший, только принять я тебя не могу. Я - ио. Иди к председателю, как он скажет, так и будет. И почувствовал я, что к председателю мне ходить не надо. Была не была, думаю. Как вас звать, спрашиваю. Николаем Ивановичем, отвечает. Николай Иванович, говорю, что-то у вас здесь под крышей душно, пойдемте на свежий воздух. Он подумал и говорит: иди к Буденовскому и жди на углу. Пошел я. Ждал долго. Смотрю, показался. Молча направились в сад Маяковского. Как засели под грибочками! Глотает Коленька не хуже чайки... Еще какие-то мужички подошли. Ля-ля да ля-ля... Как расстались - не помню. Утром прихожу в контору - меня не помнят. Подсказал. Ааа... так это ты вчера был? Ладно, принят, иди домой, галочку за сегодня поставим, а завтра уж к кому-нибудь определим. Три дня так повторялось. Теперь прикрепили.
В а д и м /раздраженно/. К кому прикрепили? Ты бы хоть сказал, что за контора, чем там занимаются? Как это в конторе начальник, а над ним еще председатель какого-то общества?
В о л ч о к. МВД - это понятно. При МВД есть управление пожарной охраны - УПО. При УПО Всесоюзное добровольное пожарное общество - ВДПО. Задумано это общество как филантропическое. Но так как это советская филантропия и, следовательно, все наоборот, то вместо того, чтобы давать, оно берет. Берет же с помощью предприятия, организованного при этом обществе - ПП ВДПО, то есть Производственное предприятие Всесоюзного добровольного пожарного общества. ПП - это зарядка огнетушителей, электрики, жестянщики, но главная сила - печники-трубочисты... Я как раз учусь печному делу и скоро получу разряд.
В а д и м /взрывается хохотом/ Ну, Вовка! У тебя дар. Это еще смешнее войны по репродуктору.
В о л ч о к /убежденно/. Тебе этого не миновать.
В а д и м. Нее... После трубочиста может быть только говночист. Дальше некуда.
В о л ч о к. Так, давай обсудим! В ВСО был? Был. Кантовался? Кантовался. Ты просто не понимаешь, что тебе предлагают. Само общество - чистый паразит. Добровольцы, в основном отставное офицерьё, все как один на окладах. Оклад к пенсиям очень не мешает. А деньги зарабатываем для них мы. Если работяга заработал 171 рубль, то 71 идет дармоедам.
В а д и м. Дармоеды совсем ничего не делают?
В о л ч о к. Они обязаны организовывать на предприятиях Добровольные пожарные дружины и прочую муть, но все это существует только на бумаге. О, пишут они с утра до ночи, головы не подымая. Офицеры рассуждать не должны, пришла бумага - надо ответить... Понимаешь, Вадим, масса возможностей под их крыльями. Кесарю кесарево, слесарю слесарево. Им лишь бы свое получить, а как мы для них добываем деньги, дело только наше. И здесь масса возможностей. Многие директора и завхозы процентовки подписывают не глядя. Сделаем на рубль, пишем на сто. Никто у нас больше двух часов в день не работает. Да и то не всегда. Раньше по утрам тяжело было подыматься. Теперь легко-легко...

К а р т и н к и л е г к о й ж и з н и.

1-я

Красный уголок с запыленными атрибутами - гипсовый Ленин, переходящее красное знамя, доска почета, лозунги на бумаге и красной материи от пола до потолка. Передние места перед трибуной /она же эстрада в дни пролетарских праздников/, пусты, густо лишь в трех последних рядах. На трибуне явно ошеломленная вчерашним перепоем личность.

М а т ю ш и н. Я, товарищи, сегодня проснулся и понял, что...
Г о л о с с м е с т а. ...треба похмелиться, бо головка дюже вава.
М а т ю ш и н /слов не расслышал/. Перестаньте смеяться. Когда до вас дойдет то, что сейчас скажу, будет очень даже не до смеха... Так вот, проснулся я и понял, что мы с вами тормоз на шее государства, а возможно и контрреволюция.
Г о л о с а /радостно/. - Точно! Валентиныч, проснулся-то ты сегодня, а заснул вчера как?...
М а т ю ш и н. Включаешь радио и стыдно делается, товарищи. Кругом прелесть! Страна живет, страна работает. Там гидростанцию раньше срока запустили, там домну. Повсюду новые и новые уже не бригады, не цехи, а целые заводы и фабрики коммунистического труда возникают. А что у нас, в нашем производственном предприятии?.. Бригада Редкокоша два месяца продержалась, а на третий, после которого ей должны были присвоить звание Коммунистической, не выдержала: Котиков напился и надебоширил в троллейбусе, Икин напортачил на табачной фабрике в котельной, Ворошилов на газовом объекте вымогал у старушки за поломку печи литр водки.
В о р о ш и л о в. Неправда. Я два литра беру за поломку.
М а т ю ш и н /радостно/. Примем к сведению. Сегодня как раз прибыл вагон с кислотой для зарядчиков, нужны грузчики. Там тебе не два литра, а целых десять тысяч колб, по литру в каждой, будет.

В зале очень весело. Входят, что-то дожевывая, стараясь не привлекать к себе внимания, несколько человек. Тихо садятся на свободные стулья.

В о р о ш и л о в. Ой! Валентиныч, больше не буду. Не надо. Я еще прошлую кислоту помню.
М а т ю ш и н /все более уверенный в себе/. Так дальше, товарищи, продолжаться не может. Я назвал только то, что дошло до начальства. А сколько мы покрываем? Вчера, например, на Шаумяна, Лядов подогнал печь до потолка, не обив при этом штукатурку с прилегающей стены. Теперь он печь разберет, обобьет штукатурку и сложит заново.
Л я д о в /один из тех, кто вошел недавно, что-то дожевывая/. Ага. Так я ее и разобрал. Брось, Валентиныч, трепаться.
М а т ю ш и н. Кроме того, как не знающему правил, ему будет снижен квалификационный разряд.
Л я д о в /от ненависти вскакивает с места, бежит по проходу к трибуне/. А зачем ее оббивать? Чтоб мусором из нее же засыпать образовавшуюся пустоту? Я еще не чокнутый. Ничего не буду переделывать!
М а т ю ш и н. Кроме того...
Л я д о в. На кислоту пошлешь? Давай, вали...
М а т ю ш и н. Кроме того Лядов работал не с подмостей, а с хозяйского стола, и если б упал и поломал ногу, ничего не получил бы по бюллетеню.

В красный уголок входит и становится позади кресел с рабами председатель ДПО. С этого момента, корча всевозможные рожи, он управляет Матюшиным: ага, давай-давай, чтоб страх имели... а здесь у тебя перехлест, не надо так...

М а т ю ш и н. По-прежнему главными нашими врагами за передовой труд остаются брак, пьянство, вымогательство, грубость с жильцами тех домов, которые мы обслуживаем.
И к и н /один из тех, кто вошел в зал что-то дожевывая и как будто трезвый. Теперь его развезло. Выпрямляясь/. Валентиныч... Валентиныч... Хочу обратить внимание. Вот у меня газета. Не какая-нибудь китайская - советская. И в ней черным по белому сказано, что труд должен приносить радость. Однако какая может быть радость, если хозяин поставил хороший могарич, сделай Ваня на совесть, а мне говорят, у тебя разделки не хватает, режь ему балку. Я режу, потолок садится, печку я ему хорошую сделаю, но после меня двери в квартире не закрываются, с потолка сыпется. Какая, спрашиваю, мне с этого радость? То б я еще на пару пузырей мог рассчитывать, а так за что ж... Печник сам должен знать, как печь класть.
М а т ю ш и н. Икин и Ворошилов когда-то, помниться, в паре были. Надо им друг друга повспоминать. Ждет вас, ребята, вагон с кислотой.
В с е. Ура, нас миновало!
З е л и н с к и й /еще один из тех, кого вдруг развезло/. Я так понимаю, бояться больше нечего, свобода слова и хочу сказать...
М а т ю ш и н. Не совсем. Еще при дворе нужен человек стену прорабской рубить - расширяемся.
З е л и н с к и й /хлопаясь в кресло/. Тогда молчу: до другого раза.
М а т ю ш и н. Есть еще вопросы?
Е х и д н ы й г о л о с с м е с т а. Вопрос один: кому при дворе батрачить?
М а т ю ш и н. Вопросов нет! Расходитесь по работам. Зелинскому остаться!..
З е л и н с к и й. Вот тебе, бабушка, и Юркин день.

2-я

На улице у ворот с плакатом, призывающим гасить окурки только в пепельнице, толпа потертых мужичков, многие пьяны, в руках у большинства чемоданчики или сумки, из которых торчит рабочая одежда, рукоятки молотков, мастерков. К ним из ворот выходят присутствовавшие на собрании. Нетрезвые с той и другой стороны радостно братаются. Видны знакомые лица наших героев.

В о р о ш и л о в. Вот же гад ползучий! Вроде бы не с ним я вчера пил. И зачем я пошел на это собрание? Умные ребята вот они, все здесь. В получку червонца он от меня не дождется.
З е л и н с к и й. А ты ничего не заметил? У нас за спиной фюлер стоял и маяки Матюше через зал посылал.
Г о л о с. Робы, падла - и падла робэ...

Толпа медленно, группами, расходится. Одну группу составляют Волчок, Вадим, Сережка, Ермак и Пупок. Шагов через сотню от конторы продовольственный магазин. Перед ним они останавливаются.

В о л ч о к. Ну что, братцы, вздрогнем? Давайте, у кого сколько...

Сбрасываются по рублю, покупают четыре бутылки вина, переходят через улицу в сквер, и, рассевшись на лавочке, на виду у прохожих распивают из единственного стакана. Настроение радужное:

Не кочегары мы, не плотники,
А мы умельцы печники
Та-ра-ра-ра-ра-ра-ра-ра-ра-ра, Та-ра-ра-ра-ра-ра-ра-ра, пам-па-пам!

С е р е ж к а. Сегодня за поломку нам будет обед и хорошее бухалово.
П у п о к. И бабок на дорогу.
Е р м а к. А чего ее ломать. Подрубил - под собственной тяжестью рухнет. Впятером до обеда мы и выбросить уложимся.

Волчок и Вадим, переглянувшись, торжественно подымаются с лавочки.

В о л ч о к. К сожалению, по указанию Малого Совнаркома, мы отбываем на спецзадание...

Пупок и Ермак мгновенно тускнеют, глаза в землю. Сережка в ярости.

С е р е ж к а. Опять на шабашку? Сколько Матюше дали? Чой-то они, думаю, против течению к нему гребут? /Быстро/ А я без вас пальцем о палец не ударю! /Еще быстрей/. И спрошу, где надо, как это вас отпускают...
В а д и м. Молилась ли ты на ночь, Дездемона?
В о л ч о к /Сережке/. Это твое дело. Пошли, Вадим.
С е р е ж к а /вслед/. Ну, гадом буду, я здесь больше возьму. Пусть по полтиннику за печку колятся. И все, ничего не знаю.
Е р м а к. Частник новую сложить - больше полтинника не дает, а он в жэу за поломку то же иметь собрался.
П у п о к. Так и на кислоту загреметь недолго.
Е р м а к. Пошли. Мы поломаем, они завтра сложат. Они же мастера, а мы подсобники...
С е р е ж к а. Да мотал я таких мастеров!.. Ладно. Пусть. Я ломаю - я и кладу.
Е р м а к. А дым ты куда пустишь? В дверь, в окошко и в трубу немножко?..

Ермак и Пупок посреди лавочки долго дергаются от смеха.

П у п о к /кончив смеяться и вытирая слезы/. Ладно, пошли. Они чо, пару пузырей нам завтра не поставят?

3-я

Частный сектор. В небольшом одноквартирном доме из трех комнат тикают часы, говорит радио . Вадим и Волчок до одиннадцати утра успевают сломать и выбросить через открытое окно печь под уголь. И до шести вечера сложить новую, под газ. Все происходит молча, слышны лишь короткие реплики: " Раствор... Ставь рамку... Задвижку не забудь..." За действиями печников наблюдает пожилая женщина с добрым лицом, хозяйка. Лишь по окончании разговор.
В о л ч о к. Готово, мать. Задвижку не закрывать. Поддувало тоже - пусть печь изнутри воздушной струей сушится. Перед тем, как штукатурить, желательно немного протопить, чтобы теплая была - тогда трещин не будет.
Х о з я й к а. Спасибо, вам ребята. Вот уж не думала, что так быстро.
В а д и м. Специалисты всесоюзного масштаба.
В о л ч о к. Хозяева плачут, а зовут.
Х о з я й к а. Теперь садитесь за стол. Вот вам бутылка "Московской". Еще у меня и наливка есть вишневая.
В о л ч о к. О, и наливку тоже!
В а д и м. И наливку. Пьем мы не хуже, чем работаем.

4-я

Госсектор. Расположение комнат и печь, которую предстоит ломать Сережке, Ермаку и Пупку, такие же, как в предыдущей картинке. И часы, и радио. Хозяйка, древняя сухая старушка, и около нее девочка годов восьми, жмутся в дальнем от печи углу и лишь в первые минуты наблюдают за рабочими с улыбкой, потом им явно страшно.

Е р м а к /с ломом в руках/.Щас я ее как грохну с поднизу!

Входит производственный мастер Редкокош. Как и хозяйка, он старый-престарый и хорошо видно, что в свое время походил в больших начальниках. Опирается на палку, порядочно глух, о чем хорошо знают ребята.

Р е д к о к о ш. Ох! Дайте стул. Жарко сегодня.
П у п о к. О, Костыль приперся…Валерьян Максимович, займите трояк. Лекарство в аптеке надо взять.
Е р м а к. Жди. Он только получать может. /Набрасывается на печь с песней/

Старый хрыч, куда ты прешься,
Аль ты дома не долбешься,
Аль тебе старуха не дает?

Р е д к о к о ш /едва усевшийся, возмущенно/. Ермаков! Что ты делаешь? Кто тебя так учил? По правилам техники безопасности печь разбирается от потолка. Прекрати!
Е р м а к. Вот жопа старая, откуда ты взялся? Это теперь на целый день хватит. Ладно! Сам же ты с нами сажи наглотаешься, вместо того, чтоб враз отмучиться.
Р е д к о к о ш /озираясь, искренне/. А что это Вадима с Володей нет?
С е р е ж к а /переодевшийся в рабочее, но крепко сидящий на подоконнике раскрытого окна/. Володя с Вадей тю-тю: менструация!
Р е д к о к о ш. Нет, правда, что за шутки. Где они?
П у п о к. Валерьян Максимович, гоните трояк, я их найду.
Е р м а к. А может, бабка нам займет? Обед на подходе.
Р е д к о к о ш /на Ермаковы слова уши его вдруг открылись/. Не сметь! Вчера на бюро райкома нас разбирали. Где Вадим и Володя? Что они, маленькие? Сегодня проверка будет.

Ермак и Пупок, один ломом, другой тяжелым молотком начинают с двух сторон разрушать печь. В комнатах делается темно от пыли и скопившейся в дымоходах сажи. Старуха, девочка, Редкокош беспрерывно чихают. Из пыли слышится: "Валерьян Максимович, как насчет трояка. Вдвое отдам... У, крохобор! А в получку орет: ко мне... Пока червонец им, гадам, не отдашь, не успокоятся". Часы показывают одиннадцать, по радио начинается производственная гимнастика.

Е р м а к. Сережа, давай помиримся. У тебя где-то в этом районе знакомая. Пойди возьми червончик до получки.
С е р е ж к а. Да я против вас ничего не имею. Ладно, попробую.
П у п о к /поспешно/. Так вот сумка, возьми сразу бутылок да пирожков с капустой или картошкой. Этому пидару старому тоже чего-нибудь дать надо.

Пыль в комнатах оседает. И вдруг старуха начинает говорить с Редкокошем по-французски. Блаженно улыбаясь, дед отвечает. Ребята в недоумении слушают. Пупку и Ермаку французский начинает нравиться, они гыгыкают. Сережкино лицо выражает презрение, взяв сумку и собравшись уходить , он вдруг возвращается к печи, где вверху в старой кладке большая трещина, толкает ее, огромный кусок со страшным грохотом падает на пол. Старуха истерически визжит и сваливается на пол, Редкокош тоже кричит и роняет палку, на которую опирался, держа ее между ног, девочка удивлена, но страх у нее давно уж сменился лю- бопытством.

5-я

Утро. Вчерашняя госквартира. Старушка с повязкой на голове лежит в кровати и стонет. Посреди квартиры разговаривают девочка и женщина приятной наружности, ее мать.

Ж е н щ и н а. Людочка, что здесь вчера дяди делали?
Д е в о ч к а. Ничего. Выпили ящик вина и разговаривали на непонятном языке.
Ж е н щ и н а. Ну ничего, доченька, надо потерпеть. А маме зимой уже не придется каждый день печку разжигать, подсыпать, дрова рубить да уголь колоть. /Старушке/. Мама, ну что здесь можно сделать. У них работа такая. Я там на столе на тарелочке для рабочих записку и кое-что оставила. Если они не заметят, скажете. В одиннадцать вернусь./уходит/.

Появляются Волчок, Вадим, Сережка, Ермак, Пупок. Волчок берет со стола записку.

В о л ч о к /читает/. "Уважаемые товарищи рабочие. Очень прошу вас построить хорошую печь и не обижать бабушку, которой восемьдесят два года и дочку восьми лет. Я оставляю вам десять рублей с этой запиской, а в одиннадцать часов отпрошусь с работы и к двенадцати приготовлю для вас обед". Молодец, тетка./Протягивает деньги Пупку./ Жорж, дуй за винищем!
П у п о к /восторженно/. Не, пацаны, Вовка с Вадимом говно на счастье жрут. Мы вчера как голодные волки не знали где трояк сшибить, а они только появились - и пожалуйста! - червончик на тарелочке ждет.
В о л ч о к. А что тебе мешает говна попробовать?.. Попробуй! Из этого что-нибудь обязательно выйдет.
С е р е ж к а. Вы бы от себя прибавили.
В о л ч о к. Не пропадет.
Е р м а к. Костыль над нами целый день сидел, работать не давал. Он, сука, оказывается, французский язык знает.
П у п о к /показывая в угол, где на кровати зашевелилась старушка/. Тише! Придет Редкокош, бог его знает, что она ему по этому самому французскому наболтает. Ну, я побежал.

Тикают часы, Вадим и Волчок с двух сторон кладут печь, трое товарищей не ленясь подают им кирпич, раствор. Печь подымается к потолку на глазах. Только старуха пугает. Стоит резко поставить ведро с раствором на подмости, или кирпич разобьется не там, где надо, и половинка упадет на пол, больная истерически кричит. Пупок, Ермак и Сережка при этом загадочно перемигиваются, Волчок и Вадим ничего понять не могут, пожимают плечами: а бабуля-то вроде как психопатка... В одиннадцать прибегает запыхавшаяся хозяйка, начинает шмыгать по комнатам, готовя на стол. В полдвенадцатого печь выросла до потолка, Волчок и Вадим прыгают с подмостей на пол.

С т а р у ш к а. Ой-ой!..
В а д и м. Ой!.. Тьфу... забыл. Бабушка, здесь объект все-таки. Мы забываем.

С папкой под мышкой входит Матюшин, важный, насквозь фальшивый. Придирчиво осматривает новую печь.

М а т ю ш и н. Вам бы старый режим, ребята...
В а д и м, Почему?

Матюшин не отвечает. Женщина хозяйка начинает быстрее прежнего суетиться. Бегом носит на стол еду, тарелки, бутылки. Приглашает работников, в том числе и Матюшина, обедать.

В о л ч о к. Валентинычу бы святой угол...
М а т ю ш и н /хозяйке/. И вы с нами.
Ж е н щ и н а. Что вы, нет. Ешьте, пейте. Мы вас давно ждали. Так хочется с удобствами пожить.
М а т ю ш и н. Ну тогда выпьем за начало ваших газовых работ! /Дружно пьют/. Но знаете /вкрадчиво/, после нас соседи, когда ссорятся, уже не говорят друг другу "чтоб ты пропал". Они говорят: "Чтоб тебе еще раз газ провели!" За столом взрываются горделивым смехом. Женщина тоже смеется.

Ж е н щ и н а. Да я-то ничего. Вот мама моя что-то расклеилась. Скорую вчера вызывали. Давление очень высокое. Скажите, а много еще будет разрушений?
В с е. Мы - самое страшное. После нас уже никто ничего не боится...
Ж е н щ и н а. А будет от этой печи тепло? От нашей старой грязи было много, но грела она хорошо.
М а т ю ш и н. Можете не сомневаться. Абсолютно! Вы только посмотрите, каких я вам молодцов прислал. Не только печь - чорта с рогами сделают.
П у п о к. В таком случае выпьем за нас. Особенно за меня, что быстро в магазин бегаю. Ну, не прими, боже, за пьянство - прими за лекарство.
Ж е н щ и н а. Мне надо бежать на работу. Уж извините, сами здесь распоряжайтесь. /Уходит/.
С е р е ж к а /подымаясь над столом, достает бумажку/. Я сегодня ночью написал стихи. Вернее, песню /воет/.

Как-то раз на газовом объекте печники решили погулять...

Е р м а к. Выпили, подзакусили, всю посуду перебили...
С е р е ж к а /благодушно/. Не так. Я начну сначала.

Как-то раз на газовом объекте печники решили погулять.
Кирпичей понаносили и раствору замесили,
И давай со всех сторон пахать.
Подхватывайте припев:
И тяга есть, и дым идет, и дымоход отличный,
И хозяйка подает пузырек "Столичной".

Все радостно хлопают ему, Вадим трясется, визжит от хохота, по щекам его текут слезы.

В о л ч о к. Ой, как хорошо! Ой, как хорошо!
Е р м а к. А гоп со смыком лучше!
П у п о к /пока никто не смотрит, хлопает из маленького граненого стаканчика одну дозу за другой/. Не прими, боже, за пьянство - прими за лекарство... Не прими, боже...
В о л ч о к. Эй, Жорж, реже мечи! Гля, пацаны, он вокруг все подметает. Вот же ж, сука, любит пожрать. И куда только оно в него лезет. Поставь перед ним тарелку яиц - до единого выпьет. В стакане чаю кило сахара утопит.
В а д и м. А работает только на первой. В магазин - да, на четвертой, а кирпичи таскать - только на первой.

Тикают часы, болтает радио. Все очень пьяны.

В а д и м. Вот вы, товарищ начальник трубопечного цеха, старый режим упомянули. К чему бы это?
М а т ю ш и н /глаза у него закисли, лысина вспотела. С трудом вспоминает/. Старый режим? А... ну да. Вам бы старый режим, что бы вы делали? Знаете, как раньше хозяин печь принимал? Свечку в дымоход ставил и смотрел, чтобы внутри все было как яйцо гладкое.
П у п о к. Или как ваша лысина...
М а т ю ш и н. Пусть лысина. При старом режиме вас не только печи - сортиры копать не допустили бы. Разгильдяи вы. Каждый день покрывать вас приходиться.
В а д и м. Хорошо. А что бы вы при старом режиме делали?
М а т ю ш и н. Я?../пауза/. Слушай, а при чем тут я?
В а д и м. А как же? Если мы в старый режим ухнем, то и вам его не миновать.
М а т ю ш и н. Пожалуй так... Дело говоришь. Ну я ... Я курсы строителей заканчивал.
В а д и м. То-то...
В о л ч о к. С теми курсами мы бы с вами опять возле тех сортиров встретились.

Часы показывают два пополудни. Матюшин пытается встать со стула, но вместо этого оседает, тело его превращается в безжизненную кучу.

В а д и м /Волчку/. Он сейчас упадет. Что с ним делать?
В о л ч о к /шарит у Матюшина по карманам/. Перво-наперво вчерашний наш кровный червонец надо забрать... Вот свинья, ни копейки! Слушай, здесь вытрезвитель недалеко. Оттащим туда, посадим на ступеньки - авось его уберут от нас после этого.
В а д и м. Так ведь мужички уже сдавали. Фюрер за эту мразь как чёрт за грешную душу держится. Не, нам же плохо будет. Потащили его на балкон, накроем какими-нибудь тряпками, через час отойдет.
М а т ю ш и н /игриво/. А я все слышу... А я все слышу...


К а р т и н к и г и б е л и

1-я

Две смежные комнаты с претензией на уют. В первой, комнате-кухне с топящейся углем печью, жена Ермака укладывает в кроватку ребенка. Потом садится к кухонном столу и смотрится в зеркальце.

Ж е н а Е р м а к а. Уже и лучики от глаз пошли. Вон нормировщица наша Светочка. Ей под сорок, а все в девочках ходит - ни одной морщинки. /Гневно/. Вот где этого гада носит?.. Хорошо Валька Волчкова сделала. А чего, говорит, я жду? Нет его - плохо. Придет - еще хуже. Взяла и поступила в вечерний институт. Теперь он ее ждет. Злится. Красивой жизни, говорит, захотела... Дурой ты была, дурой и останешься... А она на него ноль внимания и скоро закончит. Жаль, я к ученью неспособная. Да и Кольку не на кого оставить. /Пристально смотрится в зеркальце/. А какая я была! Твердая, не ущипнешь. /Щиплет себя за бедро/. Да и теперь еще не кисель. Эх.../Поет/
Пастух овечек выгоняет,
А дочка с улицы пришла,
Цветы на столик положила
И громко плакать начала.
Родные поняли, в чем дело,
Решили дочку наказать:
"Ты это что же натворила,
Зачем не думала про нас?..
Любимая наша, девчонок, песня. Поем - и плачем, плачем...

Входит смертельно пьяный Ермак.

Е р м а к. Ждешь, ворона? Ну давай, начинай: где шлялся? Сколько денег пропил? С кем?..
Ж е на. Тише, ребенка разбудишь. Иди спать.
Е р м а к. Не надо мне на потом. Я сразу хочу ответить раз и навсегда. `
Ж е н а. Тише! Ребенок только что заснул. Ты его заикой хочешь сделать?
Е р м а к. Я - своего ребенка заикой?.. Ты хоть понимаешь, что сказала? Если по-хорошему, то за такие слова голову отрывать надо... Раз и навсегда говорю: ничем я тебе не обязан и могу делать что хочу... А ребенка не тронь, дети тут не причем. Если понадобится, сам буду воспитывать.
Ж е н а. Ох, воспитатель нашелся. Чему ты можешь научить? Водку пить да кирпичи таскать... Иди спать.
Е р м а к. Чего это я должен ложиться. Я может быть, тебя любить хочу.
Ж е н а. Перебьешься. Знал бы ты, как от тебя воняет.
Е р м а к. Воняет? А что ты раньше думала? А я знаю, в чем дело. Не любишь ты меня и никогда не любила. Обманула ты меня.
Ж е н а. Дурак.
Е р м а к. Дурак у меня в штанах.
Ж е н а. Ты что надо мной издеваешься? Возьму сейчас Колю и уйду от тебя навсегда. Не нужен нам такой отец. Пропадай без нас!
Е р м а к /вдруг спокойно и трезво/. Ну и иди.
Ж е н а /в отчаянии/. А куда я пойду? Это ты иди. Уходи отсюда, гад проклятый! Уходи...
Е р м а к. А я куда пойду? Это же мой дом.
Ж е н а. Куда хочешь. Хоть на тот свет. Поплачем и забудем.
Е р м а к. Это можно. А лучше давай разделимся.
Ж е н а. Согласна.
Е р м а к. Сию минуту! Во дворе кирпич, глина, песок. Иди меси, а я заложу проем этой двери.
Ж е н а. Ты чокнулся? Кто по ночам такое делает? Куда ходить будешь, в окно?.. Завтра будь трезвый, обсудим. Сначала дверь во двор вторую прорубить надо.
Е р м а к. Сейчас!!! /таскает в дом кирпич, раствор в ведрах/.
Ж е н а /начиная помогать ему/. Чокнутый! Ладно. Давай, давай. Посмотрим, что ты завтра скажешь...

Когда проем в двери заложен, она на своей стороне опускается вдоль стены на корточки и беззвучно рыдает. Он с другой стороны исполняет дикий танец победителя, громко выкрикивая: "Я от дедушки ушел, я от бабушки ушел, а от тебя, профура, и подавно уйду... Эй, соседка... Как сосед к соседке, заглянул в беседку - не подумайте плохого... чаем угощает". Свет гаснет. Храп. Постепенно светлеет. Взлохмаченный Ермак бродит по комнате в поисках выхода. "Дуся, где ты?" Жена, прикорнувшая возле кроватки ребенка, слышит и не отвечает. Ермак наконец вспоминает прошедшее, включает свет, набрасывается на свежеуложенную стену, проделывает дыру, просовывает в нее голову. "Дуся, где ты? Подай воды, а то умру!" Жена дает ему воды, он пьет и тут же валится спать. Просыпается, когда за окнами рассвело. Подходит к дыре в проеме. Виновато улыбаясь, просовывает в нее голову. В смежной комнате пусто - ни жены, ни ребенка, ни их одежды. Долго молчит. Приходит в бешенство, разрушает свежую кладку, все более стервенея, ломает стулья, срывает с окон занавеси, сбрасывает на пол с подоконников цветочные горшки. Убегает из дома. Возвращается с авоськой, полной винных бутылок. Пьет, пьет, пьет... Свет гаснет и когда загорается вновь, Ермак сидит на полу мертвый, с ремнем от брюк на шее, конец которого привязан к высокой спинке супружеской кровати.

2-я

Вытрезвитель. Это большая комната с рядами коек, в глубине две душевых кабины, слева у входа два стола, за которыми по служителю. В комнату вталкивают Жорку Пупка. Служители ловко подхватывают пьяного, один сдергивает с него штаны вместе с трусами, второй хочет снять пальто, но клиент оказывается в наручниках.

С л у ж и т е л ь. Он же лыка не вяжет. На хрена это они ему браслеты прицепили?../Берет со стола связку ключей/. Странно, не могу открыть. Петро, ну-ка, попробуй ты.
П е т р о. Вась, а, Вась, у меня тоже чой-то не идет. Как будто их молотком заклепали... У, скотина, нажрался! А, помоем его так, утром слесаря вызовем...

Служители тащат Пупка в душевую кабинку, включают воду и тот некоторое время стоит под обильными холодными струями без брюк и трусов, зато в пальто. Потом его бросают в глубокую, больше похожую не гамак, койку. Свет гаснет. Утро. Служители дремлют за своими столами, а над спящим Жоркой сидит слесарь, пытаясь отомкнуть наручники. Жорке больно, он извивается, но очнуться не в состоянии.

С л е с а р ь. Пойду за ножовкой. /Уходит. Возвращается/. Не берет. Сталюка та еще. Пойду за молотком. /Уходит и возвращается/. Душераздирающая трудовая сцена. Жорка визжит как недорезанный поросенок. Трое, служители и слесарь, не обращая на это внимания, пытаются так и эдак разрубить наручники. Наконец те со звоном разлетаются. Жорка мгновенно замолкает, одевается, ему выписывают счет, возвращают удостоверение и деньги.

П у п о к /снова визжит/. Разве у меня столько было? Отполовинили, отполовинили...

Петро хватает Пупка за шиворот и выбрасывает из помещения. Через минуту Жорка возвращается торжествующий.

П у п о к. Вы оба пропали! У меня же брат в обкоме. Я непутевый, а он умница. Говорите сейчас же ваши фамилии. Как твоя фамилия?.. А твоя... Испугались, достанется вам на орехи.
В а с я. Ну-ка, выйди отсюда. Выйди, говорю! /Жорка выходит/. Петро, как думаешь, а вдруг правда? Мало ли что может быть.
П е т р о. Само собой. У меня тоже один родич высоко сидит. Давай допросим. Эй, товарищ-гражданин, вернись, поговорим. /Пупок возвращается/. Как фамилия твоего брата? И чем он там, в обкоме, занимается?
В а с я. Обком - не шутка. Давай, выкладывай. Фамилия, должность, вот телефон, сейчас свяжемся, расскажем, как ты его позоришь. Это ты очень правильно про него рассказал. Будет на тебя управа почище нашей. Ну?
П у п о к /струсив, неуверенно/. Он засекреченный. В особом отделе.
П е т р о /радостно/. В особом, значит. А ну сгинь отсюда и больше не попадайся!

Свет гаснет. Загорается. Опять Жорку Пупка почти бесчувственного вталкивают в вытрезвитель.
П е т р о. Вы только посмотрите на него. Двух часов не прошло. Ну дает мужик. Ладно. Ты уже чистый, полежи как есть, в двенадцать выгоним. Свет гаснет. Загорается. Пупка подымают с койки. Продолжающему спать, выписывают счет и как мешок выбрасывают.

В а с я /вслед/. Не опохмеляйся, пока до дома не дойдешь.

Свет гаснет. Загорается. Пупок снова в вытрезвителе.

П е т р о. Это ж надо! Койка остыть не успела. Что ж ты за гад зловредный? Да разве ты человек?..

Служители избивают Жорку. Плачущего пьяницу выбрасывают на улицу.

В а с я /вслед/. Брось, дорогой. Мы плохие, но ты еще хуже. Уже и денег с тебя не берем. Иди: век бы глаза мои тебя не видели.

Свет гаснет. Загорается. Жорка Пупок в четвертый раз, совершенно истерзанный и несчастный, в вытрезвителе.

В а с я. Опять! Такого еще никогда не было. Нет, дорогой с этим надо что-то делать.

Служитель берет из стола бутылку нашатырного спирта, срывает с Пупковой головы шапку, опрокидывает в нее всю жидкость, затыкает ею пьяному рот и нос и со словами: "Иди и нюхай!" выбрасывает на улицу. С улицы раздается визг тормозов, удар, крики: "Человека убили!"

3-я

За столом в грязной, почти без мебели комнате несколько человек с воспаленными пьяными лицами играют в карты. На столе бутылки, стаканы, какая-то еда в промасленных бумажных кульках. Меж всего этого бегает белая крыса.

В о л ч о к /крыса бежит от него на противоположную сторону стола/. За убытие! /Пьет/.
В о р о ш и л о в. За прибытие. /Пьет/.
С е р е ж к а /Ворошилову/. А с десятиметровой вышки я вперед тебя прыгнул.
В о р о ш и л о в. А я в лагере мужичков на работу стеганкой гонял: кыш! кыш!
С е р е ж к а. Это еще пусть кто-нибудь подтвердит. Я тоже сидел.
В о р о ш и л о в. Вот именно. Ты сидел и ждал, когда срок кончится. А я не ждал. Пьян каждый день. И бабы были. А когда баб не было, мальчики... Есть такие мальчики, после которых никаких девочек не надо.
С е р е ж к а. Ой! Ой! Чего ж ты тогда рог здесь мочишь?
В о р о ш и л о в. Так надо... А хочешь, сука, я сейчас эту крысу живьем без хлеба и соли зажую? Без соли, с одним только бухаловом! По полтиннику - спорим?
В о л ч о к. Слышь, Ворошил. Ты дешевишь. У него сейчас стольник в кармане. На стольник и спорь.
С е р е ж к а. А ты не лезь.
В о л ч о к. Всему есть настоящая цена. Он мне друг.
С е р е ж к а. А я тебе кто?
В о л ч о к /после некоторого раздумья, кротко/.Тоже друг.
В о р о ш ил о в. Он прав: на стольник.
С е р е ж к а. Со шкурой и кишками.
В о р о ш и л о в. Зачем же? Как положено, только чистое мясо.
В о л ч о к. Да. Только мясо. Я буду судить.
С е р е ж к а. А была не была! Но с одним условием. Если ты выиграешь, потом сыграем в карты. Я же у тебя все равно свои верну...
В о р о ш и л о в. Годится. Бабки на кон!
С е р е ж к а. Давай жри! А возможно, ты еще раз заведешься и еще за сотню этот стол сгрызешь?.. Давай, поехали.

Ворошилов хватает крысу, перекручивает. Дальше его не видно, потому что Волчок, Сережка и еще двое осовелых пьянчуг, во всю сцену не промолвивших слова, подымаются со своих мест, заслоняя героя. На их лицах смесь отвращения и, пожалуй, страдания. Дальше как в дурном сне. Свет несколько раз гаснет, загорается. Двое играют с переменным успехом. То один проигрывает все, вплоть до штанов и рубашки /раздевание происходит здесь же/, то другой. Время от времени противники подымаются на ноги и начинают бить друг друга чем под руку попадется. Разбиты стол, стулья, играть приходится сидя на полу. Идет время, все мрачнее и темнее в комнате. Исчезли двое пьянчуг. Единственный свидетель игры Волчок то спит, то пьет и курит. Иногда уходит в магазин за спиртным и сигаретами... Наконец яркий свет. Стоящий на коленях Ворошилов два раза большим кухонным ножом протыкает сидящему Сережке живот.

4-я

На улице, перед воротами печной конторы толпа потертых мужичков с сумками и чемоданчиками. У многих нетрезвые глумливые лица. Появляется Вадим.

В а д и м. Вы! Волчок умер.
Г о л о с: Гы-гы. Вадим хочет по рублю на гроб собрать и за наш счет опохмелиться... Сам от жары зверею и на что хочешь готов.
В а д и м. Точно вам говорю.
И к и н. Я вчера с ним пил. Не купишь... Я помню, как Вова вот так же появляется и объявляет: Вадим умер! Я тогда чуть не упал. Да как так? Не может такого быть! Да, говорит, ни с того ни с сего взял да и преставился. Ну тут каждый в карман полез, быстренько направились в магазин горе глушить. И вдруг, когда все уж заторчали, Вадим наш появляется. Как мы тогда смеялись!
В а д и м. Идиоты! Я третий год пью только по вечерам и не чаще двух раз в неделю. Умер он. Хана. Крышка. Амба. В пять утра. Инфаркт.
З е л и н с к и й. Похоже, это правда. Ребя, Волчок умер. Не, вы посмотрите на Вадима и врубитесь. Точно умер! Ай-ай.

Появляется старая толстая женщина, задыхающаяся не только от жары и возраста, но и от гнева.

Ж е н щ и н а. Где тут ваш Волчков? Думал, не найду его. Сейчас же показывайте прохвоста. Все вы тут заодно...
И к и н. Маманя, не переводи кровь на воду: его уже нет и никогда не будет.
Ж е н щ и н а /не понимая сути/. Показывайте сейчас же! Бессовестный! Забрал вперед деньги и не показывается. Я ему все отдала. У меня пенсия тридцать восемь рублей, пять лет копила. Знаю, что нельзя верить, а он так смотрит, что взяла и отдала.
В а д и м. Мамаша, он умер сегодня в пять утра.
Ж е н щ и н а. Аааа... Без ножа зарезал. Я же старую печку разобрала. То хоть какая-то была - теперь ни старой ни новой.
В а д и м. Скажите ваш адрес. Дня через три после похорон приедем и сделаем. Материал - кирпич, песок, глина есть?
Ж е н щ и н а. Все есть. Я ж пять лет готовилась.
В а д и м. Порядок. Идите спокойно домой.
Ж е н щ и н а. Молодой человек! Если вы меня обманете... Бог покарал вашего товарища, покарает и вас./Уходит глубоко несчастная/.

К концу разговора Вадима с женщиной, никого из товарищей рядом уж нет. Многоопытные, они поняли, к чему все клонится и предпочли ретироваться.

В а д и м. Эй, ишаки, куда же вы? А на поминки завтра все явитесь... Возвращается один старый Икин. Протягивает Вадиму тяжелый молоток.

И к и н. Это его молоток. Он просил как раз сегодня принести. Может, у этой бабки собирался им работать. А я бы тебе помог, да, честное слово, не могу.
В а д и м. Ответственная шабашка?
И к и н. Если хочешь знать, то...да. Однако бросить не могу.

Оставшись в одиночестве, Вадим с молотком в руке отходит чуть в сторону, где посреди вытоптанного газона растет вишня с поспевающими на ней ягодами. Вишню эту однажды срубили, оставив толстый пень с метр высотой. Из этого пня пошли побеги, разрослось новое дерево.

В а д и м. Я остался последний. Первые трое не дожили до тридцати. Волчку недавно стукнуло тридцать три. Знаменательно, только ни ученья, ни учеников он не оставил. Более того, любил повторять: ни сказок о нас не расскажут, ни песен о нас не споют... Бедные мои оборванцы! /Изо всей силы, все более ожесточаясь, бьет по молодым ветвям обновленного дерева, и они одна за другой отваливаются от ствола и плавно ложатся вокруг на землю. Когда на стволе ничего не остается, он и его разносит, превратив в довольно яркий серо-желтый центр огромной зеленой кучи/. Вот! Вот! Когда молодое и сильное вырастает на гнилом и старом, оно обречено.
_____________________________
© Афанасьев Олег Львович