Холодной зимой 1919-1920 гг. профессор гражданского права Донского (бывшего Варшавского русского) университета, находился в Екатеринодаре – один, без семьи, оставленной им в Ростове-на-Дону. Он бежал от красных, занявших город. Обычно загруженный кучей дел, здесь, в кубанской столице, он скучал и тосковал по жене и дочерям. Надеясь увидеться с ними вновь, он решил подготовить Марии Александровне подарок – свои воспоминания. Они были начаты 8 января и закончены в середине марта 1920 г., а после возвращения в Ростов действительно преподнесены жене [1].

Хотя постмодернистская теория, из которой позаимствован термин нарратив, не любит схем и обобщений, разрушающих уникальность каждой судьбы и каждого события, испытывая давление прошлого опыта, не смогу отказаться от сопоставлений и анализа, потребность в которых возникла после чтения этого текста.
Нарратив самодостаточен и несет в себе знание о «конце повествования», т.е. чем все закончится. Этим тексты Малиновского отличаются от идеального нарратива. Известны сопутствующие архивные документы, дополняющие, а подчас дезавуирующие содержание воспоминаний. Да и о «конце» говорить еще рано. В 1920 г. Малиновскому был 51 год, ему отведено еще почти 13 лет жизни. И после возвращения в занятый красными Ростов начался заключительный период его биографии – арест, суд, лагерь, освобождение, избрание академиком. Умер Иоанникий Алексеевич свой смертью в Киеве в возрасте 64 лет.
И, тем не менее, семантическая завершенность в тексте есть. Как и многие, он зимой 1920 г. еще надеялся, что успех большевиков временный, но все же период вынужденного безделья заставляет его заново взглянуть на жизненный путь и подвести некоторые итоги.

До революции Малиновский - определенно вольнодумствующий университетский профессор. В 1909 г. он издал книгу «Кровавая месть и смертная казнь», посвятив ее жене и детям, потому что в ней «формулировал святая святых своих политических и научных убеждений». Она была поднесена царю, одобрена Л.Н. Толстым, который написал автору признательное письмо, но через два года она была прочитана казанским губернатором, который обнаружил в ней «крамольное содержание». Малиновский был привлечен по политической 129 статье – пропаганда революционных идей. На суде защите удалось добиться чтения книги на заседании (дело слушалось при закрытых дверях). Гуманистическая направленность текста была очевидна, последовал оправдательный приговор. Но он был отменен Сенатом. На вторичном суде его все же приговорили к месяцу тюрьмы, но он тут же попал под манифест о помиловании.
После этого он «претерпевает» от чиновников, надзирающих за университетами. Ему, как кадету и либеральному журналисту, не дают положенную годичную командировку, увольняют из Томского университета и не дают занять место, выигранное им по конкурсу, назначают против его желания в другой университет на должность экстраординарного (внештатного) профессора, что уже не соответствует его статусу доктора права.
По-видимому ряд оценочных линий текста имеет целью обоснование и оправдание его политической и общественной платформы. Малиновский приводит факты афронта и демонстративной независимости интеллигентской среды, ее явную конфронтационность правительственным чинам и действиям. Когда Малиновский, будучи назначенным в Варшавский университет, знакомился со студентами и коллегами, он боялся быть принятым холодно: ведь в университетах не любили назначенных министерством, предпочитая избранных учеными советами. Но весть о том, что он был под следствием и судом за книгу, осуждающую смертные казни и одобренную самим Л.Н. Толстым, дошла и до Варшавы, и он был встречен как триумфатор: перед вступительной лекцией и после нее ему устроили овации.

Малиновского подспудно волновал вопрос о релевантности своих убеждений, самой своей сущности и той роли, которая ему приписана обстоятельствами. Иоанникий Алексеевич происходил из ремесленников г. Острога Ровенской губернии и, учась в Киеве, помощь из дома получал небольшую. Выбрав после окончания университета ученую профессорскую карьеру, он должен был думать о том, на что жить, пока будет решаться вопрос об оставлении при университете и пока будет назначена казенная стипендия. Из воспоминаний становится ясно, что было много вариантов образованному человеку обеспечить себя. Это – частные уроки, уроки в различных учебных заведениях, служба в просветительских учреждениях. Сам Малиновский устроился секретарем комиссии народных чтений, организовывавшей общедоступные лекции, с казенной квартирой. И в бытность свою университетским профессором ему пришлось познать периоды и достатка, и ограниченности средств. Но он всегда работал, и считал себя, несомненно, трудовым элементом. В 1920 г. (после возвращения в Ростов) в заявлении в профсоюз с просьбой о назначении пайка он написал: «Я родился и вырос в трудовой обстановке, всегда трудился и продолжаю трудиться, не покладая рук. …У меня, как у всякого пролетария в строгом смысле слова, никогда не было и нет теперь никаких средств к существованию, кроме личного заработка» [2]. В июле 1920 г. Малиновский оказался арестованным ЧК за службу в гражданских структурах деникинского правительства. За него ходатайствовали коллеги, а дочь Ольга писала в его защиту: отец живет «на свои трудовые средства. Следовательно, принадлежит к трудовому населению» [3].
Спустя много лет после смерти Иоанникия Алексеевича, встал вопрос о его национальной принадлежности. Его, как всякую видную фигуру, потомки рвут на части. Так он – восточный славянин – оказался поляком [4]. Волею судьбы и министра народного просвещения Малиновскому пришлось работать в Варшавском университете. Еще за 15 лет до этого события Иоанникию Алексеевичу впервые предложили занять одну из вакансий в этом учебном заведении, но тот отказался: его «страшила перспектива жить в чужом польском городе». Когда же он все же оказался в Варшаве, то о пребывании русских в Польше написал следующее: «Но Варшава не могла дать нам нравственного удовлетворения. Мы чувствовали себя в Варшаве чужими людьми. […] …русские в Варшаве – это пришельцы, незваные, нежеланные пришельцы – завоеватели. […] На свое пребывание в Варшаве я смотрел, как на временное. Мечтал о том, чтобы при первой возможности перейти в другой, русский, университет».
Себя он называл русским человеком. Обращает на себя внимание следующий отрывок из воспоминаний, рассказывающий о первом посещении Москвы: «…На меня очень сильное впечатление произвел Московский Кремль. При виде старинных кремлевских стен и ворот с башнями, колокольни Ивана Великого, Успенского Собора, при виде Красной площади перед Кремлем с лобным местом и церковью Василия Блаженного... мною овладело какое-то восторженное и вместе с тем жуткое чувство при мысли о том, что здесь колыбель русской государственной мощи». У него вызывали восхищение масштабы русской государственности. Умозрительная сопричастность в 1890 г. сменилась чувством ответственности за ее сохранение в послереволюционные годы. В дневнике 1 января 1920 г. он записал, что тост в новогоднюю ночь он произнес за воскрешение измученной единой великой России.

Но все же себя он называл и «украинцем по происхождению». Он с удовольствием пел малороссийские песни, вскоре после свадьбы молодая жена ему вышила украинскую рубашку, которой он весьма дорожил. Да и сама Мария Александровна была дочерью известного украинофила А.Я. Конисского. Поэтому любопытно, как он относился к убеждениям своего тестя (они не были близки!) и к новой украинской государственности. В 1918 г. он невольно оказался на развилке политических путей. Когда получил предложение от Н.П. Василенко и академика В.И. Вернадского вступить в Украинскую Академию наук, согласился. Но вскоре после возвращения из Киева на конференции кадетской партии в Екатеринодаре голосовал за резолюцию о единой России. Когда об этом узнали в Киеве, то исключили его из списка предполагаемых первых украинских академиков.
У Малиновского характерная для многих кадетов позиция в еврейском вопросе. У него много евреев-товарищей по партии, единомышленников и коллег. В отличие от многих интеллигентных уроженцев Украины (Н.И. Костомарова, В.В. Шульгина, М.Г. Дроздовского) Малиновский толерантен, пока ему не встретился М.О. Гредингер, член Сената, докладывавший его дело на заседании. Он изложил его тенденциозно, имея очевидные инструкции отменить оправдательный приговор томского суда. Свою негативную реакцию на Гредингера Малиновский воплотил в характеристике: «выкрещенный еврей, карьерист». Примечательно, что в этой ситуации Малиновского поддерживали правовед М.Я. Пергамент, редактор «Речи» И.В. Гессен, адвокат О.О. Грузенберг[5], который даже представлял его, отказавшись от гонорара.
Такую же странную избирательную ксенофобию демонстрировали многие кадеты и петербуржские интеллигенты, например, В.Д. Набоков, Е.Я. Кизеветтер, З.Н. Гиппиус. Если носитель инородческой фамилии единомышленник, то его происхождение не играет никакой существенной роли. В некоторых случаях оно придает дополнительные краски его положительному образу. Но если еврей принадлежит к глубоко презираемому враждебному лагерю (революционному или правительственному), то его характеристика вдвое хуже и уничижительнее, чем русского. Его нерусскость выпячивается и делается дополнительным недостатком, в некоторой степени объясняя его позицию.

Воспоминания имеют ярко выраженный личный характер: ведь они написаны как подарок жене! Поэтому те события, которые напрямую не касались семьи, просто отсутствуют в тексте или упоминаются им вскользь, хотя Иоанникий Алексеевич был в текущих событиях далеко не пассивен. Например, в годы первой революции много печатался в прессе, ездил на учредительный съезд кадетской партии, был избран выборщиком депутатов Государственной думы. Из той части воспоминаний, которая описывает жизнь семьи в этот период, проступает некоторая особенность той революции. Жизнь государственных структур была парализована: поезда не ходили, занятий в университете не было; но публика вела привычный образ жизни: лето проводили как обычно – на даче в Ялте, впрочем, Малиновский много внимания уделял выступлениям на устраиваемых местным комитетом кадетской партии собраниях.
Очень интересны страницы, описывающие жизнь семьи Малиновских в годы гражданской войны. Оказывается, летом 1917 и 1918 гг. дочери в составе групп молодежи отправлялись на работу в приморские районы – нанимались на сбор винограда, а потом путешествовали. Летом семья отправлялась «на дачу» – в приазовские поселки, не только отдохнуть, но и подкормиться. Работали кавминводские курорты, правда, инфраструктура уже пострадала от войны, и его дочери Евгении «даже» пришлось готовить на примусе.
Города, находившиеся в тылу Добровольческой армии, не испытывали недостатка в профессуре; в Ростове открылось много новых учебных заведений, в которых Малиновский сотрудничал: Коммерческий институт, Археологический Институт, Народный Университет. В годы гражданской войны две его старшие дочери получали высшее образование: Мария – филологическое, Евгения – медицинское.
Обращает на себя внимание участие Малиновского в делах, находившихся в ведении жены, таких как воспитание дочерей, вопросы их здоровья, хождение по магазинам и совершение покупок, наем прислуги и пр. Никогда раньше в мужских мемуарах видеть столь значительным этот пласт информации не приходилось. Первое объяснение связано с мотивом написания текста и его «адресатом». А второе оттеняет особенности миросозерцания Иоанникия Алексеевича.
Патриархальное народное сознание делит мужскую и женскую сферы жизни мощными стенами табуирования. Мужчине на женскую половину нельзя – не по статусу и позорно. Иное в аристократических кругах: дети – наследники – важны главе семьи; приобретение вещей находится под контролем, т.к. обладание ими работает на общественное реноме семьи.
В тексте Иоанникий Алексеевич упоминал, что его интересовало как научная проблема значение аристократического начала в государственной жизни. Это не случайная фраза, он был убежден в благотворности влияния аристократизма на низшие слои общества. Там, где он разоблачает неприглядную роль сенатора Гредингера, подчеркивается позиция «первоприсутствующего для суждения дел о государственных преступлениях» сенатора А.Н. Кривцова, стремящегося строить деятельность следственной комиссии на букве закона. Кривцов даже накричал в кулуарах на Гредингера за допущенное им искажение фактов, на которое указал адвокат Грузенберг. Малиновский не преминул подчеркнуть, что Кривцов – крупный землевладелец и аристократ. Ему, происходящему из ремесленников, интеллигенту в первом поколении выполнение действий, символизирующих принадлежность к новому социальному слою, крайне важно. Малиновский трепетно относился к традициям университетского сообщества. В трудных случаях, опасаясь невольно нарушить этику своей среды, он неизменно советовался с авторитетными лицами – М.Ф. Владимирским-Будановым, И.М. Гревсом и др.
В тексте он сравнивал города, в которых ему пришлось жить – Томск, Санкт-Петербург, Киев, Варшаву. Уничижительная оценка дана Ростову-на-Дону. Дело касается не только пыли и отсутствия зелени, но и общей культуре населения.

Особенно ему претила атмосфера погони за наживой, характерная для буржуазного Ростова: «…Ростов меня не удовлетворял и не удовлетворяет: тяготят сознание того, что приходится работать в атмосфере, насквозь пропитанной спекуляцией и наживой». Местных кадетов – Парамонова, Генч-Оглуева, Асмолова – берет в кавычки: «кадеты», т.е. он не считал их настоящими кадетами. Подчеркивал, что если обычно состав партии народной свободы по преимуществу интеллигентский, то в Ростове – буржуазный.
К слову, досталось и Екатеринодару: «Отвратительный Екатеринодар! Вот город, в котором только крайняя необходимость может заставить жить. Самодовольное, пошлое, невежественное, мелкобуржуазное население. Противный климат» (Дневник И.А. Малиновского. 2 марта 1920 г.).
Иоанникий Алексеевич старался строить свою жизнь на принципах благородства. Еще до свадьбы поклялся себе соблюдать супружескую верность; по-видимому, был хорошим товарищем, если у него оказалось столько знакомых и друзей, и честным человеком. В этой связи интересен вопрос о справедливости обвинений, предъявленных ему ростовской ЧК после ареста. Ему инкриминировалось то, что он был министром народного просвещения при Деникине. В ходе следствия он отвергал эти обвинения, отмечая, что начальником управления народного просвещения был профессор Н.М. Малинин, а не он – профессор И.А. Малиновский. Это простительная в его обстоятельствах неправда. На самом деле Иоанникий Алексеевич по причине отъезда профессора Малинина действительно возглавил отдел народного просвещения, что и было сообщено в газете «Великая Россия» за 6(19) сентября 1919 г. № 290.

Свой отъезд из Ростова Малиновский объяснял чекистам так: намеривался по делам издательствам побывать в Царицыне, но случившееся изменение конфигурации фронта вынудило его застрять в Екатеринодаре [6]. Другой раз он указывал, что выехал в столицу Кубани для чтения лекций в политехническом институте [7]. Но текст воспоминаний говорит иное: покинул Ростов он из-за боязни расправы вместе с другими профессорами, в т.ч. с П.И. Новгородцевым. А о преподавательской деятельности в Екатеринодаре в дневнике от 18 января 1920 г. сказано следующее: «Вчера подал декану экономического отделения Политехнического Ин¬ститута В.А. Удинцеву заявление о желании прочитать специальный курс “История русского государственного строя” и программу курса. Может быть, удастся прочитать». Удалось, и стало оправданием его бегства из Ростова, но ЧК не поверило.
Малиновский оказался вечным пасынком власти. При царе он добился стабильного материального достатка, но высокие чистые помыслы заставляли его ненавидеть самодержавное сатрапство. Большевиков он не принял за их антигуманную практику репрессий. Не слишком ладил он и с белыми. Когда близился новый учебный год, он требовал у военных освобождения школьных зданий, занятых ими под лазареты. Те под давлением своего прямого начальства обещали, но дело затянули и покинули здания гимназий лишь тогда, когда пришлось оставлять всю донскую область.
Есть еще одна причина, почему профессор Малиновский не стал большевиком. Малиновский на своем опыте знал, что для того, чтобы добиться большего, совсем не надо делать с оружием в руках революцию. Он был разночинцем, трудом и талантом пробил себе дорогу в жизни. Никакой исторической вины перед народом он не чувствовал. Не имел желания опускаться до его уровня, когда только недавно оторвался от родной мещанской провинциальной среды. Представители народа, присутствующие на страницах его воспоминаний, это прислуга и различные городские обыватели; им дается беглая, но трезвая оценка – в соответствии с качествами каждого. Гораздо больше тепла – в отношении коллег, интеллигентской публики вообще, таких же self-made man, как и он сам.
Чтобы оттенить эту сторону личности Малиновского, возьму в качестве его антипода Александра Иоакимовича Аладжалова, так же, как и Иоанникий Алексеевич, кадета и юриста. Аладжалов происходил из армянского купеческого рода; семья имела солидный капитал и на проценты от него жила все время до революции. В годы германской войны Аладжалов – фронтовой офицер, именно в окопах началось его полевение. В 1917 г. он разочаровался во всех партиях, кроме большевиков, и примкнул к ним. Одной из причин этого шага стало убеждение, что несмотря ни на что именно большевики то, что нужно народу. 17 марта 1918 г. он записал в общесемейной книге-дневнике: «Я демократ и большевик, потому что не могу по складу своей психики быть аристократом, и потому я большевик, что считаю, что ум не дается образованием, что простой народ не хочет наставников, и от тех, кто с ним, требует уважения к себе; требует, чтобы тот, кто с ним, шел бы по одной дороге, им избираемой, а не толкал его согласно надуманным теориям»[8].

Аладжалов участвовал в вооруженных выступлениях большевиков по захвату власти в Одессе; когда образовалась Бессарабская республика, вошел в правительство заместителем наркома юстиции. После окончания гражданской войны работал зав. отделом Петроградского исполкома, председателем трибунала, инспектором РКИ РСФСР. Никто из семьи репрессиям не подвергался. Более того, Александр Иоакимович (он прожил 90 лет) регулярно писал в различные партийные и советские инстанции критические письма.
В вышеприведенной цитате Аладжалов предстает человеком «с идеалами», главным из которых является убеждение: что бы народ ни делал, он – свят, он – прав, он – безвинен. Горожанин и романтик, формирование его мировоззрение прошло в столичной купеческой среде, в которой получили популярность всякие «вольнодумствования» не без влияния, очевидно, других элитарных слоев.
В том же тексте есть другая примечательная фраза: «…В нашей Одессе наше большевистское правительство, обессиленное недоверием, темнотой, недисциплинированностью масс, под давлением непреодолимых хозяйственных затруднений и внешнего давления… – пало». В основе его мировоззрения аксиомы: народ всегда прав; большевики – партия наиболее полно представляющая интересы народа; если народ отворачивается от большевиков, то из-за тяжелого наследия векового рабства; ошибки партии – это ошибки ее отдельных членов, заблуждающихся и страдающих от того же груза прошлого. В целом, хорошо знакомый комплекс представлений, с помощью которого объяснялись многие страницы советской истории. Любопытно другое: время изложения этих взглядов – март 1918 г. Они еще не стали фразами догматического содержания. Это – личное убеждение Аладжалова, результат его наблюдений и интерпретации этих наблюдений при участии его системы ценностей.
Заключение, которое хотелось обосновать сравнением этих двух людей, таково: интеллигенты из разночинцев – интеллигенты первого поколения – чаще имели прививку от безоглядного народофильства; интеллигенты «с родословной» – второго и третьего поколения – начинали страдать от своей оторванности от народной жизни, искупать ренегатство своих отцов. Между тем, пропорциональность причин и следствий вряд ли существует, хотя так велик соблазн объяснять эмпирические, в том числе уникальные и ситуационно-детерминированные явления и процессы.

Гражданская война разделила население страны на типажи выживания: человек с ружьем, человек с мешком [9], человек с ремесленным инструментом или с сохой, а был и человек с книгой и пером. Материал воспоминаний и дневника И.А. Малиновского доказывает, что культура – не тепличный цветок; для жизни ей не обязательны покой и безопасность. В годы гражданского конфликта только небольшая часть убивала друг друга; для очень многих других искусство, наука и образование стало нишей, в которой они желали бы пережить это время. Выдавленные с севера войной и голодом они сбивались в школы, университеты, театральные труппы, литературные кружки на более сытом юге и так сохраняли себя и свою душу. Участие в политике они хотели бы ограничить работой на съездах своих партий и помощью раненным, но другие – с ружьем – постоянно их выдергивали из этих убежищ.

Примечания и ссылки:
1. Подлинная рукопись хранится у внучки И.А. Малиновского Марианны Цезаревны Шабат, 1922 г. р. (Киев).
2. Государственный архив Ростовской области (ГА РО). Ф. 46. Оп. 3. Д. 471. Л. 27.
3. Там же. Л. 34.
4. Лозовский И.Т. Поляки в Сибири // Славяне и Сибирь. Сохранение культурного наследия. Материалы научно-практического семинара. Томск, 19 декабря 2000 г. Заозерный архитектурно-художественный музей, 2002. Томский государственный университет, 2002 // http://ou.tsu.ru/school2/other/slavsib2/13.html
5. С именем О.О. Грузенберга связаны судебные разбирательства после погромов в Кишиневе и Минске, «дело Блондеса» и Пинхуса Дашевского, процесс Менделя Бейлиса.
6. ГАРО. Ф. 46. Оп. 3. Д. 471. Л. 26, 28.
7. Государственный архив Краснодарского края. Ф. Р-229. Оп. 1. Д. 349 (Личное дело И.А. Малиновского).
8. Документ предоставлен внучатым племянником А.И. Аладжалова Юрием Ростиславовичем Канским (СПб.).
9. См.: Давыдов А.Ю. Мешочники и диктатура в России. 1917—1921. СПб.: Изд-во: Академия Смартбук, 2008.
____________________________
© Морозова Ольга Михайловна

Первая публикация: Морозова О.М. Нарратив профессора И.А. Малиновского // История научной интеллигенции Юга России: межрегиональные и международные аспекты / Отв. ред. А.Н. Еремеева. – Краснодар: Изд-во «Кубанькино», 2008. – С. 61-70.

Исследование осуществлено при финансовой поддержке Российского гуманитарного научного фонда (РГНФ №08-01-00465а "Гражданская война: взгляд из окопа").