|
|
|
* * *
Даже грудь не ширится для вздоха. Блик надежды. Очевидность краха. Отзвучала целая эпоха – Наше время мужества и страха, Наше время попранного праха, Мифов и всевластия вождей, Время оскуденья и размаха, Ядовитых и грибных дождей. Отзвучала целая эпоха – День прошел – урочный пробил час. Только боль живая не заглохла – С нами боль, не покидает нас. * * * Введен запал в слова сухие... Террор людей, террор стихии, И просто смерть от злобной хвори, И горе – гибельное горе: Воспламененные слова... Жизнь как полегшая трава, Как зноем убиенный колос. Последний человечий голос Из-под бетонных плит, руин, Где человек всегда один. И на больничной койке он От всех живых отъединен. Спешат спасатели, врачи – Сердца и руки горячи. Спешат успеть, спешат пробиться, Но есть незримая граница, Есть та неведомая нить, Которую не преступить. * * * В ушах звенит: «Террор, террор…». Террор – Стих грубо искажающее слово, Знак умоисступления земного. Небес иль преисподней приговор? С ним невозможен спор и договор, Не подлежит он мирному условью. Земля невинной истекает кровью, Ему ничто – проклятья и позор. И сколько бы гуманные умы Ни измышляли здравые резоны, Террор вражды – исчадье мертвой зоны, Кромешный ужас бездуховной тьмы. Террор бесчеловечнее стихий, И чтоб искоренить его глубоко, Взывает не Спаситель – «Не убий», Царит ветхозаветное: «За око…». Им, человечество отбросившим назад, Расплатой – преисподней вечный ад. * * * Голодный червь – жестокая тоска Сосет, сосет, высасывает сердце. И жилка боли бьется у виска, И никуда от этого не деться, И сколько ни гадай, ни ворожи – Казалось бы, целебными словами – Ты никуда не скроешься от лжи, Всевластвующей цепко над умами. И, удила стальные закусив, Берет, берет разгон квадрига века, И продолжает сотворяться миф О мудрости простого человека. А лжец, подогревающий толпу, Вступает на привычную тропу. * * * И в полнолунье, и в погожий день У ног моих безропотная тень. Не в царствии теней, а по тропе земной Она повсюду следует за мной. Нелегкое сомнение разреши: Быть может, это сумерки души? Быть может, это мне присущий мрак? Но голос внутренний мне возражает так: Сомненью твоему иной ответ – Существованью тени нужен свет: Небесный свет и свет земных огней Способствует рождению теней. Без тени человек – загадочная вещь: Непознаваем и пугающе зловещ. Легенда есть: отъятье тени – это Греха печать и дьявольская мета. А тень не мрачный призрак – признак света. * * * И личные, и мировые скорби, И тяжкое движение страны – Меня мои стихи неумолимо горбят, Внушая чувство собственной вины. Как хочется свободно распрямиться, Снять тяжесть с опечаленной души, Увидеть четко радостные лица И лишь потом сказать себе: «Пиши». Кладу запрет на горькие стенанья, Ввожу самоцензуру на печаль, Чтоб усмирились все мои страданья, Теплее стала близь, светлее – даль. * * * Не путайте, люди, свободу и моду – Сомнительный спрос на кривое словцо, Но если свобода приходит к народу – Открыты у слова и звук, и лицо. Вам, баловни мод, уязвить меня нечем. Да, я не колеблю основу основ. Вы спросите: «Кто ты?» – я просто отвечу: «Я пастырь смиренный кочующих слов». Я долго блуждал по дорогам разбитым, По ранящим ноги каменьям крутым, А ныне унынье, зовомое «бытом», Дыханье саднит, как мучительный дым. И только слова, что насыщены влагой И ласковым солнцем, – врачуют меня. Приходят отдельно, приходят ватагой И радуют сердце продлением дня. * * * Неодолимость мировых проблем, Безудержность отечественной смуты – Все в бедной голове, а между тем, Быть может – счет на краткие минуты. И хочется в сознанье удержать Приметы затянувшегося лета, И с птицами на край земли послать Надежду невесомого привета. И если мир переменить нельзя, Добра и зла боренья непременны, Одно благословение – друзья, Их преданность и верность неизменны. Да, если есть, за что благодарить, Да, если есть терпенью оправданье, Оно в одной способности – любить И длить неутолимо упованье. * * * Михаилу Чукину Бывает, я брожу среди людей, Как иноземец, инопланетянин, Незнаемыми брошенный путями В нелепый мир причудливых затей. Заимствую чужой язык и нрав, Законы постигаю иножитья, Не ведая, как долго буду длить я Ту жизнь, где изначально я не прав. Но иногда – благое иногда! – Чужое отрясаю притяженье И радостно живу без напряженья: Зависимости рабской – нет следа. Свободен я, свободен, Боже мой! Ничто меня не вяжет, не стреножит, И разума ничто лишить не может. Свободен я: свободен быть собой. * * * Во дни затиший и во дни событий, В дни радостей, в дни горестных забот Мой разум ждет наитий и открытий, Душа высоких потрясений ждет. Рассудок и душа в движенье быстротечном Живет надеждой и мечтой о вечном. * * * Рука реки нащупывает море, Длань дельты пресной окуная в соль. Сплавляю по реке тугу и горе, Стужу и завораживаю боль. Рука реки – свеченье и теченье, Преодоленье мелей и преград, Вперед неодолимое влеченье Без обреченья повернуть назад. Рука реки – извечная свобода, Пристанище, питалище людей, Текущая могущая природа, Метафора неодолимых дней. И я живу, себя осуществляя Журчащею, текущею строкой. И город мой родной, и жизнь моя живая Над многажды воспетою рекой. * * * Преодоление уныния – Порой, неблагодарный труд, И напряженно слышу ныне я, Как жернова усердно трут, Перемешав зерно с половою. Дурная сыплется мука. С усильем отделяю слово я Прямое – от обиняка. В засоренной и вязкой речи Бессильно погибает мысль. Помочь ее спасенью нечем – Ничто не поднимает ввысь. Спаси, Господь, от слова сорного, Чтоб радость мне была дана, От слова, пусть и не бесспорного, Но безобманного сполна. * * * Образ поезда, вагона... Кто ведет состав? До какого перегона Дотяну, устав? До какого перегона Доживу в пути? Или, охнув утомленно, Поспешу сойти? Или вынесут останки Бренные мои На каком-то полустанке, Где в степи огни? Где собаки лают шало, Где храпит табун, Где трава к ногам припала – Та ль трава-плакун? Скажут мне, что жизнь – ошибка, Кто затормозит? И по мне ль заплачет скрипка, Запоет хасид? Полка душного вагона – Прикорну, устав… До какого перегона Долетит состав? ___________________________________ © Шатуновский Леопольд Виллианович |
|