* * *
Произрастающий из тени
первооснов, мой Чистый Гений,
из кружки цедишь брагу света.
И так неоспоримо лето
в эпоху вечной мерзлоты,
когда ни я (поэт), ни ты
внутри задрипанной квартиры
не думаем в подмышки мира
совать термометры и грелки.
И только сумрачные греки
грозят фатальностью слепой
нам с горельефов. Пей и пой,
мой Гений, здесь, в укромном зале –
без занавеса, вне Версаля,
забыв слова – в конец забывшись!
И Тот, кто невозможно выше
первооснов (иных границ),
потянется к кому-то… вниз.
«ЛЮБЛЮ!» -
...Слово опять не идет, как упрямая лошадь.
Хоть понукай, хоть мани – поле будет не вспахано.
Век бы являться тебе – немой, оглохшей,
с тем первородным зноем в районе паха.
И в монастырь не уйти, не сбежать с цыганами,
не откатиться яблоком дальше порога:
ревность укусит за бок, метла поганая
будет с порога гнать – да не будет проку.
Нет ни стыда, ни воли убого клянчить
теплый калач из рук... И в глухую пору
слягу. А слово встанет упрямой клячей:
может, пойдет по миру, а может, по миру.
ТЕАТР ОТСУТСТВИЙ
Сквозите,
ветра перемен! -
ни время, ни сдвинутый ракурс
не тронут моих декораций.
(Что стало с тобою, домен?..)
Никто не осудит
присутствие горьких абсурдов
в Театре Отсутствий.
...Твой призрак прошаркал,
и снова - к пустому столу.
В предчувствии полных ста лун
завою, как шавка.
Не сил быть красивой!
Прошу: изнасилуй
присутствием (болью).
(Лишь дама со спесью собольей
прошествует мимо,
и запах кармина
посеет зловещую ревность.)
Нет сил быть смиренной!
Дрожат витражи
и просят вовсю канделябра.
Неважно, бордель или Лавра,
молю: оскверни! Накажи
нежданно геройским визитом.
Топчу откровений распятья, но где инквизитор?!
МЫ
(творчество)
Пол. Ночью… оттолкнуться и ожить.
По-птичьему обретшие летучесть,
мы брали - круто в небо - виражи,
но разбивали головы о тучи.
В рыданьях ртов скривился вечный ноль:
не выплакать, не отогнать, не спиться…
Мы отреклись от счастья за стеной,
но не поймали сути слова "птица".
Мы разрешились - тоном в полутон,
и разрядились – в спорах и проклятьях:
«Кто выставил на небесах кордон?!
И что же - гипс, анис, в горошек платья?..»
Теперь меж двух зеро – земля-луна –
на лист упав, считать разрывы, раны...
Страшней, не проиграв Эдем, принять
конечный счет: ноль-ноль – бесправно равный…
……………………………………………………..
Пол.
Одиночка.
В круге немоты
я соберу под общим переплетом
все то, что окрылили я и ты,
разбившись об иллюзию полета.
ХОЗЯЙКА ХАРЧЕВНИ И КОРОЛЬ
Вам холодно? Вы не допили грога,
а в забытьи надежнее, чем в латах.
На Вас, как и на мне, чужое платье,
и стоим нынче равно – ровно грошик.
А значит, сударь, нам не торговаться.
Средь ценностей, за век смененных дважды,
и первый встречный – Вы, и самый важный.
Что мне - свобода, равенство и братство? -
когда, упав на руки, - здесь, напротив! –
Вы дремлете, а может, снитесь глупой...
Ах, коль Всевышний обзавелся б лупой!..
Но Он, мне говорили, тоже против…
И все же, хищный призрак эшафота
сегодня, сударь, пусть Вас не тревожит
не мучит разум «истинным» и «ложным»,
и позвонки не ждут кинжала «Вот он!»
Сегодня, сударь, - добрая харчевня
и милый сброд, которому нет дела
до Вашего божественного тела
на вилах городской рогатой черни.
Сегодня, сударь, я твоя хозяйка,
неузнанная – как и ты не узнан.
А завтра насмерть нас повяжут узы:
вдвоем в плену облав не так уж зябко…
КОЛЫБЕЛЬНАЯ ДОЧЕРИ
Слышишь, волшебная? Часики, цепи,
где-то "ку-ку!"
Время песочное цедит и цедит
зелье в строку.
Что ж ты хохочешь?.. Хочу, да не сбудутся
(сбыться - тебе ль?)
платьица, бусы на кукольном блюдце...
Соль в колыбель!
Сказку?.. Сказать, на кого непохожей
быть тебе, боль?
Он приходил под доспехами кожи,
но не король;
что-то мне пел, задевая за струны,
нет, не гитар;
что-то оставил на столике рунном,
только не дар -
то, что не вынесть (не выносить). Что ж ты
просишься в челн?
Острым металлом заполнены ножны -
больше ничем.
Сказки листать остаются мистрали...
(Стрелочка. Сдвиг.)
Спи, невозможная: мама устала
петь за двоих.
* * *
Весной предательски задушено
всё, что зима не отморозила...
Меня, опять ни с кем идущую,
тоска поймала вездесущая
с поличным за покупкой розы.
Никем насмешливо не брошена,
и мной к чертям никто не посланный...
На половодье доморощенном
с упертой волей носорожьей, но
не выгрести своими веслами.
Гордыня, город ли, Горацио -
кто виноват в такой погибели
НЕгероини и НЕнации?
Цветком задушенным – N-надцатым! -
отравлен май стерильно-киипельный.
* * *
Стать волной - и нагнать, и упасть
невидимкой на плечи.
А потом - занавесками бязь,
и пускай время лечит!..
...Одеяла, настенная жуть,
ковролин и пилюли -
я живу в декабре и не жду,
что найдешься в июле,
декабрист, дикобраз...
Ломка фраз,
и промок мой декодер.
Зацелованный плоский анфас
на холсте непогоды...
* * *
Не оплетен - строкой, руками, леской.
Не выпрошен. Не обнят. Не объят.
И черт с тобой, недораспитый яд.
И по душе - распластанная плесень...
Да что с того? Любовь не помидор:
не вянет, не краснеет, в рот не смотрит
и не стекает обвиненьем с морды,
мол, не пророк, оглохший от и до.
И брошены пустыми (в поле) сети
не рыбаком... И воля - не в Христа...
Не голодна, да и сума пуста.
И ад не ад, и рай, увы, не светит.
* * *
Разве было что-то святым и ранним,
точно утро?.. Впрочем, ты утром канул
в тихий рай – за край очевидной грани.
Мне достался мир – остальной – из камня.
Но когда, случайно (по воле рока),
оказавшись там, на запретной пяди,
наступлю на свет незакрытых окон,
твой счастливый мир обожжет мне пятки.
И пенаты плюнут мне вслед брезгливо;
пульс часов настенных не участится…
Только – бег, и небо на грани срыва.
И взлетевший камень, и камнем – птица…
14.02.2008
* * *
Проснулся? А все еще осень.
Верленовским сплином
несносно
и жалобно блеют барашки
то Сены, то Рейна…
И рухнул вчера исполином
твой Франклин бумажный…
Холодной депрессии время,
ты думал, проходит легко
и неслышно, как лишний троллейбус?
Подносишь к губам
подогретой любви молоко,
а чудятся льдинки…
Придумал не Лейбниц
частицы, подобные нам;
да и в диком,
случайно-взаимном своем тяготенье
мы помнили разве Ньютона?
Но тонкие,
гибкие тени,
что щупальца осени пьяной,
взрезают морщинами стены
и тянутся к лицам…
Не бойся с той осенью слиться,
ведь ленты дождя
лишь в этот сезон окаянный
связуют небесное с теми,
кто также, как я,
не станет ложиться на рельсы
и саван кроить из дождины рядна…
…А ты не согрелся.
Здесь – осень. И я не одна.
* * *
Я не знаю, кого освистали стрижи
и куда опускаются почки и планки...
Мой мирок заголился постыдной изнанкой,
в мертвый узел стянув пресловутое "жить!"
Что потеряно? Всё. Ничего.
Здесь не ищут
провалившихся в люки и глубже - в хандру...
Не тебе я писала на что-то-там-ру, -
О ТЕБЕ, но такому, поверь, дьяволищу!
И на адском мангале духовных пустынь
пусть горят от стыда мои грешные пятки.
Запятнать (точно солнце) любовью - и спятить,
опускаясь до самых "прощай!" и "прости!"
ТИХОЕ ЛЕТО НОЛЬ-ВОСЬМОГО
А колдовских покоев тьмы
сто лет ничто не нарушало –
не забредал и лучик шалый...
И не просила я взаймы
у незнакомых мне счастливцев
ни звезд, ни тиканья сверчков.
И мой нетронутый альков
не знал, что есть тела и лица.
Теченье внутренних веков
не пресекали переправы.
Той потаенной тьмы оправа –
печаль – нетонущим венком
плывет… Но инквизитор - осень
и Некто в искрах облепих:
ворвется, выжжет, ослепит.
А после – заморозит, бросит…
* * *
Мне бог-врачеватель не выпишет «Vitrum»,
но – долгий, как тяжба за душу, больничный:
ведь я становлюсь до соплей неприличной,
когда умираю от счастья Вас видеть.
* * *
Мой хладнокровный (к черту незабудки!),
что поднял на походные щиты?
Я жертва, но не скальпеля науки -
непоцелуя, может быть… А ты?
…Расхристана, распята, будто жаба
в вонючей лаборантской. Воля, власть...
Шабашка нуворишам жизни - шабаш.
Да не свети ж, паскуда, в третий глаз! –
Последний недобитый, не без «шизы».
(С иных, поди, содрали пелену…)
Мне ль не случалось – белой и пушистой?..
Да и теперь пупырышки ль кляну?
Под скальпелем царевна не родится –
зря ковыряешь лягушачью суть.
Студент, а я заглядывала в лица:
бывали с бородавкой на носу,
с глазами вековой болотной мути,
что, на мигая, отражает стынь, –
а в каждой – жаба, съежившись от муки,
ждала – до исступленья! – красоты.
* * *
«Расшибусь – на краш-тесте в Бордо или около Кёльна –
там, где ныне расквашена ливнем брюшина земли:
то ли кто-то плевался (свинцом) со своей колокольни,
то ли осень спустила с цепей, словно Цербера, сплин…
Расшибусь. Вся и разом – раз боль разбазарить не больно…
Концентрация истины – в точке за белой стеной.
В этом камерном веке потребен один анаболик –
ни любви, ни комедии. В ком(ь)я?.. «Фольксваген», «Рено» -
чем ни правлю, финал неизбежен – мой бледный любовник,
неподвижный и каменный: вот тебе гостья, держись –
расшибу! Расшибусь. Ты не Клайд, я стократно не Бонни.
Слишком поздно сворачивать к пропасти где-то во ржи».
Рас… И цепи, и Цербер, и колокол около Кельна
безразлично (физически) вздрогнули. Та еще честь…
Кто-то прочерк поставил в графе испытаний «Линкольна»...
Испытаний… Кто б вспомнил назавтра – кого и зачем?
_____________________
© Амирова Инна
