* * *

Задевая кончиком взгляда,
затеваешь бурю в стакане.
Ты пришёл из ада на ладан.
Ты уйдёшь обратно, и канет
канитель каникул, концертов,
каруселей, капризов, красок…
Ты пришёл, как приходят в церковь
устроители светских празднеств.
Ты уйдёшь, но оставишь карты,
чтобы я, не стесняясь Бога,
нагадала тебе Икара,
и агонии, и дороги.
Ты пришёл и уйдёшь внезапно,
только буря в стакане грозно
поднимается. Счастье залпом
выпиваю, пока не поздно.
Ты пришёл, кипятками взглядов
полосуя меня бессчётно.
Ты – уходишь… Какого ляда?
А точнее, какого чёрта?


SMSка

Уверенно и резко,
цепляясь за верхушки,
сгибаешь… SMSку
прошу, как побирушка.
А ты, имея совесть,
разок послал бы первым.
Я что, не беспокоюсь,
растрачивая нервы,
которых в организме
как кот наплакал? Впрочем
от садо-мазохизма
мы вдоволь похохочем.
А как назвать иначе
такие заморочки?

Ещё от них я плачу.
Но только в одиночку.

* * *

Лечу мороженым
больное горлышко,
а если пью чего,
гляжу на донышко.
Алкоголичная
да похотливая,
не угостишь меня
компотом сливовым?
Не угостишь меня,
судьба-мошенница?
Тебе до истины,
как мне до «женится»,
тебе до Господа,
как мне до истины:
за что ниспослан Им
такой единственный?


ЭХО

К чёрту…
Погано что-то.
Странно,
Он вроде любит.
Люди
не ценят счастья.
Часто
кляну разлуку.
Звуки
виолончели
грели
меня когда-то.
Даты
разбить о стены
сцены,
где станет память
ставить
не оперетту –
лето,
любовь и слёзы.
Поздно,
она распята.
Пятна
вчерашней крови.
Снова
ты вышел первым.
Нервы
порву на клочья
ночью.
Живи как можешь.
Впрочем,
ты мой
от Бога…


МАТЕРИНСКОЕ ГОРЕ
Дети – живые цветы земли.
М.Горький1

Золотые мечты
рассыпаются в прах,
умирают цветы
у меня на руках.

Багровеет закат
в заточении тьмы,
не воротишь назад
белоснежной зимы.

Остаётся одно:
вены лезвием вскрыть,
или выбить окно,
или ртуть проглотить.

Унеси, ветерок,
роковые слова:
«Ненаглядный сынок,
без тебя я мертва!».

2

Свернули шею фонари,
как облетевшие тюльпаны.
Погасли звёздочки зари
в унылой сырости тумана.

На тротуарах мокрый снег,
где ноги вязнут поневоле.
Я ненавижу детский смех
до исступления, до боли.

Дома бесцветны и немы,
а дни скучны и безотрадны.
Дождёмся следующей зимы,
а эта… Будь она неладна!

Я много лет Его ждала,
как ждут любимого мужчину,
и лишь сегодня поняла,
что навсегда лишилась Сына.


* * *

Оперировать снова – чур меня!
Ибо сердце пока что живо,
ибо я тебе не божилась,
что отныне оно бесчувственно.
Было дело, любовь привиделась.
То гормоны, больное эго
и привязанность – до побега
из бессмысленности в зависимость.
И спасибо за вдохновение,
возбуждение эпицентра,
отвечающего за цену
удовольствий. Твоя же ветреность
научила меня терпению,
всепрощению, пониманию,
афишированию не мании,
а чего-либо постепенного.
Я всего лишь хотела выяснить,
неужели конец полётам,
и осталось глотать колёса,
будто тело почти на выносе.
И спасали меня не медики,
не поэзия и не клубы.
Просто с теми, кто слишком любит,
умирала я слишком медленно.
Приезжаешь? Мне фиолетово.
Не расстроятся инструменты,
если дело дойдёт до смерти –
лишь бы я не дошла до этого…


* * *

Бледным луноподобием
грела заблудших.
Верили: очень добрая.
Выпили душу –
не оказалось светлого
в дымчатой жиже.
Осень взмахнула ветками,
ты – своей жизнью, –
не на корню загублена –
клубы да клипы.
Нет бы на месте рубликов
листики липы!
Вот бы не зелень долларов –
долгие вёсны!
Жизнь и душа поспорили,
кто из них звёздней.


ВЫВИХ

Эрос тебе подбросил
Людус, мне круче – Манию.
Бродит шампанским осень,
бредит сиропом манговым
свежей январской вьюги,
где – совершеннолетие
наше. Любить друг друга –
этого ли хотела я?
Знаешь, мы садомазо,
но удовлетворение
(пошлые мысли сразу)
чувствами тем не менее
где-то запропастилось.
А-а, виновато творчество…
Слушай диагноз, милый:
вывих от одиночества.


13-е, ПЯТНИЦА

Каждый охотник желает знать,
где сидит…

Луна сегодня – дура полная! –
на пальцы пляшущие пялится.
Когда ещё «в десятку» помины,
как не 13-го в пятницу?!

Похоронили суррогатную
любовь и памятник отгрохали:
его – стихи-грехи-рогатины,
что череп пробивали с грохотом;

мои – рога, подруги-радуги,
фазан, что курам на смех выдуман.
Охотничек сидит нерадостный –
какой-то странный индивидуум!

Январь. 13-го в пятницу
я родилась. О власть пророчества!
Луна, ну ладно, хватит пялиться!
Один щелчок – и всё закончится.

От винной пробки – тропка пьяницы,
ведь в суррогатах больше крови, чем
в сердечке кроличьем.


* * *
Тебя мне опять мой бес
в ребро пропиарил…
          И. Амирова

Счастье, иди ты лесом,
коли не вышло рылом!
Ящик, Пандорой вскрытый,
в тысячу раз прелестней!

Счастье, иди ты в баню –
чистить чернила с пальцев.
Память моя попалась
в лапы твои кабаньи.

Счастье, постой! Почём ты?
Чёрт – неплохой пиарщик!
– Ценник уже зачёркнут.
Может, сыграем в ящик?


* * *

На безрыбье и рак рыба,
но молчунья сто лет снилась
в самом страшном из снов, ибо
неизвестно, в какой гнили

протекают её думы,
то есть где их Гольфстрим носит,
что за ветер с луны дует,
и куда я клюю носом.

Мне бы ухо востро, мне бы
нос по ветру: косяк, драка.
Пусть неволит тебя невод,
золотая, не стань раком!


* * *

И вновь пришёл, увидел, захотел.
Другое дело, что во мне рассмотришь,
на дне сердечной камеры (каморки)
под грудой всякой рухляди и тел…
Деление на плоть и дух – твоё.
Другое дело, стать обычной тёлкой,
со специями – гримом – на «пятёрку»
состряпанной. Но ты не прожуёшь
прощание – прощение – отъезд
под утро к одинокому гурману,
который всю оближет, и обманет,
и, знать не зная как, возьмёт и съест
надкостницу адамова ребра –
когда-то на заказ меня лепил Он,
ведь ты предпочитал закуски к пиву
из свежеприготовленных как раз…
И вновь пришёл, увидел, захотел.
Заметь, я ничего не предлагала,
поскольку от природы моногамна,
а ты сменил на логово постель.

И вновь пришёл, увидел, захотел…


РОЖДЁННЫЙ В РУБАХЕ

Рождённый в рубахе,
которая к телу,
как водится, ближе,
чем что бы то ни было
(надежды и страхи,
любовь до предела,
Нью-Йорки – Парижи,
стремление к прибыли?),

живёшь-поживаешь
в своём городишке,
с игольное ушко
размером – не более –
и счастья пытаешь:
когда-то – за книжкой,
а нынче – в пивнушке
с соседом по столику.

Жену-пилораму
упрямо считаешь
дешёвой рабсилой,
какое там – женщиной!
Покойную маму
порой вспоминаешь
с улыбкой на милом
лице, молодеющей…

Выходит, рубаха
в плечах узковата.
А может, просторна?
С таким равнодушием
к надеждам и страхам
за честную плату
рубаху повторно
примеришь ли в будущем?


* * *

Предать бы анафеме,
послать бы в эпифору –
до самой анафоры
достали эпитеты
«любимый», «единственный»,
«желанный», «скучаемый».
Стреляю – не выстрелю,
мандраж приключается.
Засел на секвойе,
плюёшь на эпитеты
процеженной кровью
моей, что не выпил ты
на том чаепитии
с дружками из мафии…
Послать бы в эпифору,
предать бы анафеме…


CЕМНАДЦАТИЭТАЖКА

Вдали золотился Миус –
колдовали алхимики.
Взрывала отточенный пульс
выразительность мимики.

Закат кувыркался в глазах
демоническим пламенем.
Со скоростью выстрела – ах! –
по волнам расставания

мы мчались. Муссон или бриз
веял свежестью августа.
Я мысленно прыгала вниз,
а этаж-то семнадцатый!

Деревья, сомкнувшись кольцом,
причитали вполголоса.
Ты трогал губами лицо
и душистые волосы.

Никто не считал этажи
и часы до отъезда.
Когда балансирует жизнь,
отступать неуместно.


* * *

Флирт, и лифт, и поцелуи
на шестнадцатом и выше,
и прогулки по залунью,
начинавшиеся с крыши,
и пионы с чьей-то грядки,
за которые попало,
и питбуль, решивший рявкнуть
на гуляющих по парам,
и свистящий в сердце пулей
стыд, что сердце-то – в гармошку,
и спасенье от питбуля,
что нашла в твоей ладошке
я, влюблённая, как кошка
с неизвестной родословной…

А теперь кричишь в окошко:
«Разве можно рвать пионы?!»


9:3:1.

9:3:1.
Всё к одному: кара.
Я разложу карты,
папоротник возьму,
белый, как героин,
высушенный и терпкий.
Ты говоришь – «стерва».
Я тебе – «сукин сын».
9:3:1 -
это закономерность.
Я оставалась верной,
в вену любовность мук
впрыскивая по капле,
чтобы червивый глаз
глазить не мог всласть,
разве что чей-то скальпель,
в золото превратясь,
выплеснул всё цыганке,
старой, горбатой, гадкой.
«Слушай сюда, дитя:
против тебя хитрует
девка на букву «В».
Дать бы по голове!
Я же дала ей рубль.
9:3:1
Я захожу в церковь.
Совесть моя - Цербер,
в венах моих муть.
«Высуши - будет йод!»
- Не отпущу с миром.
Хвост вкруг себя Минос
9 раз обовьёт.


ТУШЬ

Тушь в четыреста ужей
подползает к яблокам
глаз, где ты был, я была,
где есть ты, но нет уже
нас. До привидения танго
с хриплым криком раздетое
присело на подоконник
играть с песчинками кофе
или абсент распивать и
распеваться под Вагнера...
А ты совсем заработался!
Потребуй бонус у босса:
бабосы, тусы (намёк на
Собчак, Тарзана и Зверева).
Покажет пальчик? Не верю,
ведь ты не просто гримёр,
ты - первоклассный DJ
(такие долго не женятся,
за ночи, за деньги тем более.
Но я могла быть с тобой,
пускай поддатые клоуны
и сердце в стадии ломки).
Я не прошу и не спрашиваю -
ты презираешь вчерашнее.
Но одной очень страшно
с призраком...


* * *

Ты мой двойник другого пола,
моя вторая половина.
Я без тебя была бы «полу»:
полугрешна, полуневинна,
полуумна и полоумна,
полусмешна и полуслёзна.
Но до чего приятно думать,
что всё у нас вполне серьёзно,
что без меня ты тоже «полу» –
полуумён, полуневинен.
Я твой двойник другого пола,
твоя вторая половина.


ЛЮБОВЬ БЕЗ ПРАВИЛ

Давай играть в любовь без правил!
Гони сомнительный покой,
который чувства переплавил
в привычку ссориться с женой.

Ты возразишь, что беспокойство –
святое право холостых,
что страсть – душевное расстройство,
что человек влюблённый – псих.

Я абсолютно не согласна.
В изнеможении кричу:
«Любовь без правил не опасна,
я поиграть с тобой хочу!».


* * *

Ты есть. Остальное слепо.
Во тьме - ни добра, ни истины.
Ты есть. Остальное - слепок
блаженства с одним-единственным.
__________________
© Скиба Екатерина
www.kate-skiba.narod.ru