"ЧУДО В ПЕРЬЯХ" –

- это я. Кличка прицепилась ко мне в первом классе школы, неслучайно и на всю оставшуюся жизнь, потому что я обладала странной особенностью притягивать к себе  пушинки-перышки-шерстинки независимо от близости перин, подушек, домашних животных и структуры своей одежды. Пух пробивался ко мне сквозь двойные наперники с наволочками и планомерно распределялся по волосам. И почему-то именно во время первых уроков пушинки с шерстинками отделялись от шерстяных форменных платьев и суконных кителей одноклассников, с вечной темно-синей юбки первой учительницы Александры Андреевны, чтобы непременно направиться в мою сторону и наглухо прилипнуть к штапельному черному фартуку и коричневой форме того же качества...

Но особенно доставалось глазам и носу: эти непредсказуемые в детстве органы начинали чесаться и протекать, пугая окружающих перспективой заражения чем-нибудь вирусным, ибо в конце 50-х не то не имели понятия об аллергии, не то причисляли ее к тем же ипостасям, что и генетику с кибернетикой...
    Оказавшись в Ростове по воле Случая, мы с мамой снимали флигель в районе благословенной Берберовки. Хозяйка окромя квартирантов держала кур и уток, что тоже весьма усложняло все мои попытки выглядеть чистенькой отличницей из I "А". Мне не нужно было спать в курятнике или прятаться там во время игры в "жмурки" - достаточно было просто постоять рядом, чтобы покрыться ровным пушистым слоем изумительно нежного пуха. Да что там курятник! Можно было   проехать в трамвае несколько остановок и в итоге выглядеть юной птичницей при исполнении служебных обязанностей.

В пятом классе началась физика, и многое стало понятным. Берусь за щупы вольтметра своими вечно ледяными музыкальными пальчиками, и стрелка показывает, что я - зарядоноситель, аккумулятор, конденсатор, а может и солнечная батарея. Со мной побаивались здороваться за руку, потому что в момент дружеского изъявления в форме рукопожатия проскакивали маленькие очаровательные искорки.

Целовать в нос кошку тоже было небезопасно: – кошке страшно не нравились мини-молнии, пробегающие от моих щек к её усам и обратно. А входящая в моду синтетическая одежда шестидесятых и подавно стала для меня запретным плодом, невзирая на обильное орошение антистатиком. Юбки с лавсаново-капроновыми примесями соответствовали своей форме и содержанию на ком угодно, только не на мне. Почуяв сложную энергетику моего тела, особенно при ходьбе (не говоря уже о беге!), передняя и задняя части юбки неприлично склеивались между ног и искрились, как троллейбусные штанги в туманную погоду. С тех пор я ношу в большей мере брюки, несмотря на все эпохи запретов этого вида одежды на советской женщине в целом...

Стоит ли рассказывать о том, как выглядел мой черный шерстяной костюм, в котором я сдавала госэкзамены в училище, а затем в институте! А кто угадает, сколько раз я надела модное черное драповое пальто в талию с велюровым воротником? Правильно, один раз, потому что заниматься его чисткой через каждые десять минут было не по мне. И по сей день мой любимый черный свитер при соприкосновении с энергетической несуразицей тела хозяйки лучше любого пылесоса очищает близлежащее пространство от присутствия пухо-шерстяных излишеств...

Правда, было и нечто положительное в моем энергетическом дисбалансе. Стоило взять в руки транзисторный приемник с издохшей батарейкой, засунуть пальцы в клеммы - и пожалуйста, можно слушать. Однако отрицательных явлений было значительно больше.

Однажды в радиокружке какого-то пионерлагеря на Южном берегу Крыма, где я потихонечку обалдевала от запаха канифоли, исходящего от раскаленного паяльника, случилось нечто непредсказуемое. Молодой студент-инструктор,обучавший нас азам радиохулиганства, заземлил свежесобранный ламповый приемничек на спинку кровати с панцирной сеткой. Матраса на ней не было, кружковцы пользовались кроватью вместо скамейки и даже прыгали на сетке в отсутствие инструктора - и ничего! И вдруг появляется "Чудо в перьях" и плюхается на сетку. Что-то где-то пробивает, ударенное током «чудо» отлетает в угол, у инструктора над головой образуется
устойчивый нимб из поднявшихся волос.

Увы, это был не единственный случай моего тесного знакомства с "направленным потоком электронов", и с радиотехникой пришлось расстаться, хоть и с большим сожалением.

Кстати, только теперь догадываюсь, почему без видимых причин двадцать лет назад со мной расстались два кавалера. Как-то вечером, когда я тихо бесилась "промеж двух огней", мы переходили проспект - наискось, в малоосвещенном месте, срезая путь к парку. Вдруг из-за поворота вынеслась легковушка, ослепила нас фарами и резко сбросила скорость. А через мгновение машина рванулась как подброшенная и с визгом тормозов скрылась за поворотом.Обожатели таращились на меня, как на привидение. А увидели они всего лишь мои глаза в тот момент, когда зрачки встретились со светом фар. Теперь, когда есть лазерные световые эффекты, всё ясно. Но тогда... Впрочем, не буду о грустном. К вышеописанному можно добавить еще один случай из области моей аномалии. Это было уже не в какой-то провинции, а в самой Москве, в декабре 90 года. 

Накануне европейского Рождества мы с сестрой Светланой договорились встретиться в ГУМе у ёлочки на втором этаже, помню даже время - в шесть вечера. Подхожу к входным дверям с большими толстенными стеклами, но толкаю их внутрь не за ручку, как все нормальные люди, а ладонью в стекло. Раздается треск, сыплются синие искры с моего рукава, рядом идущие шарахаются от неожиданности, я отскакиваю от двери и смотрю на ладонь. Ожога нет, но пальцы дрожат и не слушаются, как после удара током не менее 220 вольт. Стекло, слава Богу, цело. Перевожу дух и проскакиваю внутрь ГУМа, но уже не касаясь дверей никаким местом. На втором этаже девушка в белом медицинском халате за I рубль измеряет желающим энергетику путем наложения наших ладоней на ее медные пластины, и даже дает ценные советы по поводу здоровья. Кладу и я ладони на пластинки, а девушка удивленно смотрит на шкалу прибора, потом стучит по ней железным рублем, но стрелка даже и не думает отклоняться.

- Что, как у покойника? - мрачно шучу я. - Почти, - недоумевает она и возвращает мой рубль.

Тут же подбегает старичок-пенсионер из приезжих,веселый такой, живенький, и укладывает ладони на пластины. У него все как у юноши, стрелку чуть ли не зашкаливает. Не то, что у некоторых...

Сестренки еще нет, обреченно плетусь в кафетерий, набрасываюсь на кофе и даже относительно оживаю. Никому ничего не рассказываю, потому что все равно не поверят. Но в день отъезда из столицы рискую повторить эксперимент. Поезд уходит в 19-05, время еще есть. Иду к ГУМу, набираю скорость и рукой без перчатки толкаю дверь в стекло. Стукнуло, но не так сильно, как в первый раз. Удовлетворенной добираюсь до вокзала, но чуть не засыпаю по дороге и едва не опаздываю на поезд.

С тех пор мне всё время хочется подзарядиться: неудержимо тянет на яблоки, на улицу во время грозы, к высоковольтной линии в районе Каратаево, которой прежде я боялась панически...

А еще с некоторых пор стараюсь держаться подальше от объектов, поглощающих мою энергию. Это не только люди, но и дома, и предметы в квартирах, и даже целые районы. Когда попадаешь в такое "энергососущее" место или соприкасаешься с предметом-вампиром, появляется внезапная заторможенность или сонливость, переходящая в недомогание. Возможно, когда-нибудь я составлю карту неблагополучных мест нашего города. Если к тому времени кто-то из нас не иссякнет - я или город.

Херсонесская леди

Чтобы стать привидением надо иметь по крайней мере две обязательные вещи: солидную, горячо любимую собственность и трагическую судьбу, - по этой части все известные исследователям привидения Голливуда, Германии, Чехии, Англии и Крыма идентичны.
Роскошные виллы и яхты, родовые поместья и замки в совокупности с принудительным уходом из жизни не дают душам хозяев обрести предписанный регламентом покой. Но вполне возможно, физическому уничтожению подверглась только плоть, а энергетика не пожелала расставаться с облюбованным ею пространством, и теперь она будоражит воображение новых владельцев той собственности и охотников за привидениями, принимая очертания своих прежних хозяев при соответствующем освещении, влажности и состоянии атмосферы. Проще говоря, в полнолуние, перед грозой и в праздники, особо почитаемые нынешними привидениями еще при жизни в человеческой оболочке, встретиться с ними очень даже просто. Было бы желание, а привидения всегда найдутся...

.... С одним из них, обитающем на раскопе древнего города Херсонеса мне довелось встретиться трижды: в 62-м, в 67-м воочию и в 94-м на экране ЦТ. Не скрою, мне было приятно до злорадства, что херсонесское привидение, в существование которого не верили атеисты с оптимистами, стало звездой телеэкрана. Оно появилось из того же самого места, а именно из стены нынешнего Херсонесского музея, плавно прошествовало по центральной аллее парка, прошло сквозь железобетонную городьбу, отделяющую музей от непосредственно раскопок, прогулялось между античных колонн и вернулось в музей. В том, что привидение женского пола, никто из очевидцев не сомневается. Длинные распущенные волосы, тонкие развевающиеся одежды, легчайшая поступь, романтические прогулки по парку и берегу моря и ни малейшей агрессивности. Ангел, а не привидение. Зато насчет его возраста и имени существуют разные версии. Одни утверждают, что это Херсонесская царица, выходящая по ночам на берег в надежде
встретиться со своим канувшим в морских глубинах мужем. Другие почти уверены, что это жена адмирала Нахимова, жаждущая и не находящая воссоединения с его душой. Третьи склонны причислять ее к образу любовницы-простолюдинки плотоядного крымского властителя графа Воронцова. Но кем бы ни была эта Херсонесская леди, привлекать к себе внимание она умеет...

Впервые попав в легендарный Севастополь тринадцатилетним подростком, я была потрясена его традициями, культурой, чистотой улиц и человеческих отношений. Воистину, для меня это был бы сущий рай, если бы не материнский террор, ее маниакальное бдение и полное бесправие, не говоря уже о безденежье. В то далекое лето мать сняла предешевейшую комнатушку в глиняной мазанке без удобств, если не считать удобствами близость моря и вплотную примыкающие раскопы древнего города.
Через неделю, основательно измотав себя и меня культурной программой и отварной вермишелью со сгущенкой или килькой, мать ринулась на поиски работы массовички или музработника, перебросив функцию досмотра за мной на хозяина мазанки - участника обороны Севастополя, вдоль и поперек изуродованного шрамами, худющего, но жизнерадостного вдовца со знанием истории Крыма с очаковских времен. Довольно скоро убедившись, что я не такой монстр, каким описала меня мамочка, Николаша махнул на миссию надзирателя рукой и спихнул меня в раскоп, где под палящим солнцем работали одержимые археологией студенты.

Девицы без комплексов и бородатые парни с гитарами вызывали у меня панический трепет, но я бодро поддерживала имидж оторвилы из Ростова-папы и неимоверным усилием воли демонстрировала абсолютную коммуникабельность. Чего ради? Когда Николаша, устав от рассказов о своих ранениях, переходил к более интересным темам, я старалась выведать самое главное для меня: как увидеть привидение.
- Да запросто, как два пальца обпысать, - хорохорился Николаша, опрокинув пару стаканчиков крымского рислинга. - Кадысь будет полная луна и чтоб тихо было на море и на суше. Та девка в белом шуму не любить. Кадысь тут все бомбили, она не показывалась. Да ты, Элька, со студентами подсуетись, они ее тоже хочуть засечь...
И такая ночь представилась. Николаша оказался молодцом в том смысле, что не заложил меня мамочке, и даже оставил открытой скрипучую калитку со двора к раскопам. Около одиннадцати ночи, убаюкав матушку домашним вином, он посигналил в окно фонариком, и я с грохочущим сердцем бесшумно вытекла из постели, из комнаты, со двора. Страх вызывало отнюдь не привидение, а собственная маман: в том случае, если она обнаружит мое исчезновение, крику будет столько, что ни одно привидение не рискнет высунуться на берег, да и вся соседская воинская часть поднимется по тревоге. Короче, было чего бояться. Но это был тот случай, когда охота пуще неволи. Очень своевременное выражение, для меня особенно...

В раскопе было светло от лунного света, многолюдно, и относительно тихо. Крупные зеленые звезды Крыма висели низко и вселяли надежду, что мы не одиноки во Вселенной. На самом дне раскопа было сыро, несмотря на жару, пахло старым сараем и ощущался явный дискомфорт. Для меня, хронически не переносящей погребов, подвалов, ям и пещер, полчаса ожидания показались вечностью. Мне уже не хотелось никакого привидения и никаких испытаний себя, когда бородатый парень слева ткнул пальцем в мое плечо и указал им в сторону музея. Удлиненное фосфоресцирующее пятно уверенно двигалось в направлении моря. Позади него словно бы развевались менее яркие детали одеяния типа плаща или мантии. Кто-то из девчонок приглушенно вскрикнул. У моего соседа остекленели глаза и встали дыбом волосы на бороде. А мне почему-то было все равно. То ли я ожидала большего, то ли живых боялась куда больше, но особого впечатления этот призрак на меня не произвел.
Пока я сопоставляла свою внутреннюю реакцию с реальностью происходящего, привидение благополучно проскользнуло до древних ворот с подвешенным на них таким же древним колоколом, высоко подпрыгнуло, и над берегом пронесся протяжный хрипловатый звон.
В раскопах эхом заойкали слабонервные. У соседа мелко затряслись губы и пальцы. Я чудом сдерживалась от приступа хохота. Привидение же степенно прошлось вдоль полуразрушенных колонн и тем же маршрутом удалилось восвояси.
Не дожидаясь эмоций свидетелей и боясь показаться невежливой к проявлению их страхов, я с удовольствием выбралась из раскопа и быстренько достигла постели, пока мамочка не обнаружила дерзкой выходки. Но до утра так и не удалось уснуть, в голову лезла всякая чертовщина, мне было холодно в 28-градусную жару и - никакого удовлетворения.
Утром Николаша хитро подмигнул, зазвал меня за сарай с курами и шепотом спросил об итогах с ощущениями. Я добросовестно описывала увиденное, он одобрительно кивал головой, подтверждая тем самым собственный опыт общения с тем же крымским феноменом. Оказалось, что он тоже впервые "засек" привидение еще мальчишкой, и с тех пор привык к его существованию, как привыкают к соседу.
В обед налетела гроза, даже не гроза, а грозища. Ветвистые молнии мощно, жутко и часто вспарывали свинцовую поверхность слитых воедино неба и моря, словно задались целью передела Вселенной. Шквальным ветром снесло палаточный лагерь археологов, и мне так и не удалось попрощаться с этими первопроходцами "назад в прошлое". На следующий день мы с маман, нашедшей сезонную работу массовички, спешно уезжали в горы, в пионерский лагерь военизированного образца с названием АЛСУ-2.

Друзей и подруг я обрела сразу и навсегда. С тех пор жила, как во сне от лета до лета и всерьез мечтала перебраться в Крым на постоянное место жительства. Увы, стараниями мамочки мои планы так и остались на фазе романтических грез. В 67-м севастопольское небо кружило голову своими дерзкими близкими звездами в последний раз. Мои ближайшие друзья и подруги закончили школу, Валюшка поступила в Московское Высшее Бауманское, Томочка - в симферопольский пединститут, братья Володя и Толик Таргановы облачились в форму военно-морских курсантов. Однажды вечером, встретившись, как обычно, на Графской пристани, мы не сговариваясь выдали идею провести прощальный пикничок на раскопах Херсонеса.
Спиртное в наше компании не котировалось, поэтому дальнейшие события ни в коем случае нельзя расценивать сквозь призму воздействия алкоголя. Клянусь, мы пили только "Пепси" новороссийского розлива и закусывали отличным местным мороженым - пористым, в шоколаде, нашим общим наилюбимейшим продуктом...

* * *
Сумерки застали нас в милой старинной беседке музейного парка. Поскольку на ночь посетителей вежливо выдворяли сторожа, мы отсиделись в кустах роз, чтобы вернуться в беседку уже затемно. Часов до десяти мы тихо похрустывали миндальными пирожными и шепотом общались на темы, не имеющие к привидениям никакого отношения. Чуть позже мальчишкам захотелось погеройствовать, то бишь, искупаться в море на крохотном пляжике у самых раскопов, которые за пять лет моего непосещения музея довольно значительно разрослись вглубь и вширь. Глиняной мазанки Николаши уже не было в этой жизни, как и его самого: военные раны и мирный алкоголь сделали свое дело. Палаточного лагеря "копателей" тоже не было, с некоторых пор ночевки кого бы то ни было на Херсонесском мысе строго запрещались пограничниками. Мы рисковали оказаться в комендатуре со всеми вытекающими последствиями в виде штрафов друзьям и выдворения из города меня. Но "Пепси" ударило нам в головы с напором шампанского, и мы короткими перебежками достигли известняковой стены забора, позволяющей сотрудникам музея брать отдельную плату за вход на раскопки.
Честно сказать, идеально бесшумного марш-броска у нас не получилось. В тихую лунную крымскую ночь даже собственное дыхание кажется пыхтением локомотива, но представьте на минуточку трех восемнадцатилетних девиц в туфельках на шпильках, в накрахмаленных или шелковых сарафанах и с булькающей в животах "Пепси"!

Мальчишки смотрела на нас снисходительно и даже где-то по-джентльменски, пока со стороны музея не послышались легкие четкие шаги. Мы как по команде распластались у стены, вжавшись всеми выпуклостями вплоть до щек в красноватую шершавую землю. Шаги между тем звучали все ближе и явно к месту нашего лежбища. Чувство страха быть пойманным сторожем нарастало прямо пропорционально звуку шагов. Как ни странно, любопытство оказалось сильнее страха. Глаза сами потянулись к объекту опасности и - ничего не увидели. Мы дружно издали вздох облегчения, перешли из лежачего в сидячее положение и тут же пожалели о содеянном.
Прямо на нас двигалось нечто силуэтообразное, но бесплотное, в светящемся зеленоватом ореоле. Не оно проходило сквозь кусты и деревья, а они как бы погружались в него. Внезапное оцепенение сковало нашу живописную группу, пять пар неимоверно расширенных зрачков не выражали ничего, кроме ужаса. Волосы шевелились и норовили встать выше забора. И вдруг мне снова, как пять лет назад, захотелось рассмеяться до истерики...

Привидение замечать нас не хотело, оно преследовало другие цели, известные только ему одному. Просочившись через известняк над нами, оно побрело протоптанной за столетия дорогой к своему колоколу, к своей античной колоннаде, к своему берегу моря. Действительно, вскоре послышался приглушенный и не такой тягучий как прежде удар. За эти годы колокол дал большую трещину, и его звучание потеряло былую силу и продолжительность. Интересно, чем таким звонило привидение, если язык колокола был намертво закреплен толстой проволокой во избежание попыток туристов вообразить себя звонарями? Можно, конечно, бросить камень, но тогда мы бы обязательно услышали стук вернувшегося камня о мраморные плиты площадки вокруг колокольных ворот. И почему-то привидение звонило только один раз. Что значил для него этот единственный удар? Какие вехи оно отмечало? И по ком звонило? Боюсь, на эти вопросы уже не найти единственно верного ответа.
После окончания официальной встречи с привидением мы еще долго приходили в себя - и это при том, что мои друзья знали из рассказов многих свидетелей и моих в том числе о его объективном существовании. Зато мне смеяться расхотелось, причем надолго: близость предстоящей разлуки брала верх, и к Черному морю добавилось через несколько дней еще одно море - наших слез. Видимо, мы предчувствовали разлуку длиной в жизнь, поэтому не стеснялись плакать...

Нет, я не собираюсь спорить с учеными, утверждающими, что привидения - это плод юношеской фантазии или психики в момент созревания. Возможно, есть и такие аномалии, почему бы им не быть среди прочих. С теми исследователями, которые заснимали на видеопленку привидения в одном из замков Праги, а потом утверждали, что это голограмма, вызванная соприкосновением лунного света с фресками на внутренних стенах замка, я тоже не спорю. Если лазерный луч способен воспроизвести фонограмму, то почему бы лунному свету не считать и не спроецировать фреску со стены?
Я о другом, - о том, что видела и чувствовала давно и не очень, и чему не хочу искать научного объяснения. Да и зачем? Это все равно, что отвечать на вопрос, откуда взялись животные, растения, человек и все, что с ним связано. Ясно одно: чем больше трагически оборванных жизней, тем больше привидений, призраков, полтергейстов и прочих аномальных явлений, вызванных, на мой взгляд, нарушением естественного энергетического баланса между биосферой и космосом. И не спешите скептически улыбаться: не так уж мало шансов у любого из нас обрести мученическое бессмертие в виде привидения. Дело за малым. Надо только стать владельцем дорогой и любимой во всех смыслах собственности и жертвой трагических обстоятельств одновременно.
Впрочем, вы можете не верить в привидения, как многие не верят в любовь, в Бога, в существование других миров и цивилизаций, да мало ли во что еще не верят люди. Однако, как утверждает международная статистика, очевидцем или участником аномальных явлений был каждый пятый житель Земли. И это только в тех случаях, когда явления зарегистрированы и подробно описаны. В действительности же таких очевидцев гораздо больше. Но многие свидетели предпочитают помалкивать, не желая слыть чудаками или портить репутацию. А жаль.

Чем больше людей сегодня расстанется с комплексами, тайнами и видимостью внешнего благополучия, тем быстрее наша среда обитания превратится из паранормальной в относительно нормальную. Кто "за"? Тех, кто "против", с годами становится меньше, по сравнению с теми, кто воздержался, и это вселяет надежду.

Домовуша

- Ежели ночью приходит домовой и начинает душить, надо прямо посмотреть на него и спросить: "К худу или к добру?" – поучала меня бабушка Леончиха в детстве, имея обширный опыт общения с этим банальным обитателем русских домов. Впервые посетил ее домовой в 38 году, когда арестовали ее мужа, большого начальника и добрейшего человека. Домовой добросовестно прохукал свое "худ-худ", оставил пятна на бабкиной шее и укатился под печку. Теперь бабушка была уверена, что мужа больше никогда не увидит, - так и случилось.
Вторично тот или уже другой домовой, не знаю, нагрянул к бабуле в 43-м. Этот не душил, но парализовал тело, топтался, рычал по-медвежьи и стаскивал за ноги с постели. Это снова было "к худу", вскоре пришла похоронка на ее сына, спортсмена, музыканта, дирижера и композитора, члена семьи "врага народа", штрафбатника Гаврилу Леончика...
Многократно рассказывая об этих встречах, бабушка никогда не привирала, не украшала повествования новыми подробностями, а мне хотелось именно деталей, и прежде всего, как он выглядит, этот домовой. Увы, написать портрет домового бабуля не смогла - то ли потому, что со страху не запомнила "особые приметы", то ли не представляла, как вообще можно словами написать портрет.

Но, вернувшись летом 67-го из Феодосии, мы с матерью, в те годы глобальной атеисткой, уже могли похвастаться собственным опытом по части рандеву с домовым. Он появился в полнолуние. Темное, мохнатое, в ярко-голубом ореоле, нечто зашмыгнуло к матери под простыню и устроило там восхитительные бега от ног к голове и обратно. Я, взрослая девица, которую не отпускали ни на шаг вправо-влево, сидела на соседней кровати и наблюдала за скачками под простыней с нескрываемым злорадством. А что, по-вашему, должна чувствовать восемнадцатилетняя деваха на берегу Черного моря, которую укладывали спать в 22.00?
Мать, однако, тоже не спала. Круглыми от ужаса глазами она смотрела в потолок, хватала воздух ртом, но не могла пошевелиться. Домовой резвился минут десять, потом улепетнул в форточку, громко скрипнув ногтями по стеклу.

Утром за завтраком во дворе мать неустанно делилась впечатлениями с другими отдыхающими, но те посмеивались и даже высказывали предположение, что это была кошка. Пардон, господа, кошка исключалась при наличии совершенно жуткой, монстрообразной кавказской овчарки, всегда готовой сожрать все, что двигалось. К тому же, визиты домового продолжались еще две ночи подряд, и опять же не под мою простыню...
Мать не выдержала испытания и оповестила хозяйку о намерении срочно выехать, но та разнылась, что не может вернуть заплаченные вперед деньги, так как все еще отдает долги за мужа, не так давно повесившегося в той самой комнате, которую мы снимали! Вот это да!
С тех пор матушкин атеизм куда-то испарился. Ежевечерне она брызгала по углам свяченой водой. Возле музея Айвазовского она прикупила открытку-репродукцию Рублевской иконы Богоматери и прикнопила ее в изголовье. На подоконнике появились головки молодого чеснока, и напрасно я доказывала, что чеснок от вампиров, а не от домовых, - дышать в комнатушке с чесноком и при закрытой форточке было нечем. Вскоре не то обострение суеверности, не то приступ мании преследования взял верх, и мы уехали, а точнее, сбежали.

Честно сказать, я бежала не от домового, а от всей этой свистопляски вокруг него. Я задыхалась, как законченный астматик. Хотелось домой, в Ростов, но мою мамочку неведомая сила поволокла в Алупку - поглазеть на знаменитый Воронцовский дворец, А попавши в СТОЛЬ райское местечко, разве можно управиться с осмотром за один день? Ни в коем случае. И она взяла в крутой оборот одну из смотрительниц дворца-музея на предмет сдачи угла на трое суток. Я была в истерике. Близился День Военно-морского флота, меня ждали многочисленные и страстно любимые друзья в Севастополе, никакого проживания в комнатах бывшей прислуги графа Воронцова мне вовеки не было нужно, но справиться с ее прихотью было столь же невозможно, как если бы штурмовать подводную лодку с надувного матраса.
Судя по площади и обстановке апартаментов, прислуга графа жила хорошо и ни в какой революции не нуждалась. Нынешняя прислуга, то есть обслуга музея, тоже ела и пила далеко не из общепитовской посуды и пользовалась мебелью не из ДВП. Это, разумеется, днем.
А ночью...

Ночью власть менялась, и я, поимевшая бессонницу на почве рухнувших надежд, вынуждена была вместо друзей общаться черт его знает с кем. Тяжеленные дубовые двери распахивались сами собой, слышались легкие шаги, потом с шумом открывались створки старинных буфетов и звякала серебряная посуда. Потом что-то шипело и булькало, как если бы разливалось шампанское. И снова звенели бокалы, комната заполнялась шепотом, хихиканьем и полупрозрачными силуэтами обоего пола. До двух-трех часов ночи продолжался этот странный кутеж, затем дверцы и двери хлопали в обратном порядке и раздавался шелест снимаемой одежды. Кстати, сквозняки при такой мощи архитектуры исключались.
- Как вы только тут спите?! - спрашиваю утром хозяйку.
- Да нормально. Привыкли, наверное, - весело отвечает музейная дама, прекрасно понимая, что именно я имею в виду. - Посмотрела бы ты, что творится в самом дворце по ночам, особенно по большим религиозным праздникам и в дни рождения графа со товарищами! - переходит она на шепот, приблизив лицо почти вплотную.
- А можно посмотреть? - закидываю удочку, пытаясь заполнить душевный вакуум хотя бы встречей с привидениями, раз уж с друзьями ничего не вышло.
- Внутрь музея ночью не зайдешь, сигнализация и все такое.
Но и через окно можно много чего увидеть. Не побоишься?
Тоже мне, нашла чем испугать! Это же не ночью по Ростову от Сельмаша до Западного в одиночку...

Мы дождались, пока уснет моя церберообразная мамаша и взяли курс на дворец, старательно избегая слишком светлых от лунного света аллей. Дворцово-музейная леди подвела меня к окнам центрального зала, где обычно графья предавались массовым мероприятиям, и заставила пригнуться, чтобы не маячить на фоне снежно-белой стены.
- Видишь, я оставила занавески приподнятыми, так что все будет видно. А может и слышно...
Мы ждали недолго. Вдруг стало как-то не по себе - моя стрижка поднялась ежиком, и неприятно затряслись колени. Темные окна зала засветились, но это не было электричеством. В зеленоватом фосфоресцирующем свете возникали танцующие пары. Отчетливо просматривались блестящие пуговицы на мундирах кавалеров и золотые украшения дам, четко белели платья с глубоким декольте, плыли и кружились парики, но лиц не было видно.
-Раньше тут сами собой возгорались свечи, так их пришлось
убрать совсем, чтобы пожара не наделали, - зашептала моя проводница дрожащими губами. - В который раз смотрю, и все жутко!..
- А как же те, в вашей комнате, - напоминаю о сабантуйчике призрачной челяди сквозь вибрирующие зубы, - неужели они не такие?
К ним-то вы привыкли? Или говорите неправду...
- Они действительно другие, не такие чопорные, как эти.
- Ага, родная кровь, - хочется съехидничать, но прикусываю язык, - потому что изнутри доносится мелодия самого настоящего менуэта.
- Это с корабля на рейде, - успокаивает больше себя, чем меня, любительница привидений, но я не выдерживаю и пускаюсь читать лекцию об инструментальной классической музыке, благо образование позволяло.
- На военном корабле такое не крутят! Здесь звучат две скрипки, флейта, гобой, кларнет и фагот. Слышите? Раз-два-три, раз-два-три, это старинный танец менуэт. Его у нас на Военно-морском флоте не танцуют ни вообще, ни на праздник в частности.
- Логично, - соглашается она и вдруг спрашивает: - а ты по-французски понимаешь?
- Нет, я с английским уклоном. А что?
Она закрывает мне рот ладонью, и я тоже слышу нечто французское, что в переводе вряд ли нуждается. Мы снова припадаем к окну. Пары двигаются все быстрей, по стенам мечутся тени, на люстрах вздрагивают подвески из дымчатого хрусталя. Мы уже не дрожим, а откровенно балдеем от увиденного.

Вдруг на весь Воронцовский парк и даже на всю Алупку раздается дикий трубный зов моей не ко времени проснувшейся мамаши. Она истерически выкрикивает мое имя, и горное эхо усугубляет эффект. Видимо, не найдя меня спящей, она подумала о моем побеге в Севастополь, и решила догнать меня своим воплем где-нибудь у Байдарских ворот.
- Господи, она же всю охрану поднимет! - всполошилась хранительница тайн музея и мужественно бросилась наперерез моей вопящей родительнице. Заглянув напоследок в окно, где все уже исчезло, я обреченно отправилась следом, получила обычную порцию тумаков и ненормативных выражений, адресуемых по случаю юным особам женского пола за фривольное поведение, и поплелась в свой угол.
Отведя душу и кулаки, мамаша уснула почти мгновенно, но вскоре под ее простыней запрыгал кто-то очень шустрый и подозрительно знакомый. Вполне возможно, что это был тот самый домовой из Феодосии. Я сказала ему "спасибо" и уснула впервые за трое суток.

Со своим собственным домовым я познакомилась нескоро. Сын уже ходил в третий класс, я работала на полторы ставки и подрабатывала надомницей по ремонту одежды, поскольку алиментов не получала.
Делать из ничего конфетки мне нравилось, только времени хронически не хватало, приходилось торчать за машинкой по ночам и в праздники.
Тут и начинались мелкие пакости...
Надо сказать, что при всей моей расхристанности, я педантична до омерзения в двух вещах: шитье и литературе. У моих ножниц, отверток, ниток, иголок, выкроек и рукописей всегда были определенные места, так как времени на поиск не было. И вдруг именно в рабочие ночи вышеуказанные предметы стали исчезать со своих насиженных годами мест. Ищу, психую, время идет, заказы горят, моя репутация идеального исполнителя тоже. И тут меня осеняет.
- Домовуша, отдай пожалуйста, - прошу на грани пресмыкания и ухожу из комнаты. Пью чай или устраиваю маленькую постирушку, а когда возвращаюсь, обнаруживаю разыскиваемый предмет на своем месте. Или что-то неведомое ведет меня туда, куда переместилась пропажа.
- Спасибо, Домовуша, ты хороший парень, но больше так не делай. Лучше помоги не уснуть до утра...
Откуда ни возьмись, открывается второе дыхание, и я побеждаю непокорный материал, вредную швейную машинку "Подольск" и свою естественную потребность в сне. Но иногда Домовуша становился на дыбы и договориться с ним было невозможно. Это "иногда" обязательно касалось именно тех моих клиентов, которые ему чем-то не нравились. Действительно, впоследствии оказывалось, что он прав, и нелюбимые им дамы оборачивались для меня головной болью. Странным образом их даже самые непретенциозные заказы превращались в средневековую пытку: при закрое материал не хотел складываться вдвое, ножницы отказывались резать, машинку переклинивало через каждые пять сантиметров строчки, иголки летели шрапнелью, пальцы прошивались в самых неожиданных местах, а почти готовое изделие приходилось пороть и начинать все заново.
Возможно, мой Домовуша совсем ни при чем, но как знать…

Однажды летом, в разгар полнолуния сбылось мое давнее желание увидеть лицо Домовуши. У меня был творческий взлет, спать не хотелось и не моглось, лунища светило прямо в незашторенное окно, и я в поиске вдохновенных строк старательно разглядывала театр теней на стене - последствие игры ветвей дерева, ветра и лунного света. Вдруг что-то заставило меня обернуться и оцепенеть. На спинке софы в тридцати сантиметрах от моего носа сидел Он. И не просто сидел - он позировал: смотри - не хочу! Ошибки быть не могло, потому что вокруг его волосяного покрова сияло голубоватое свечение, знакомое еще по Феодосии. Домовуша был просто очаровашкой. Голова взрослого большеглазого мужчины с носом-картошинкой и густыми зарослями волос от самых глаз и до пояса лукаво поглядывала на меня с кукольного туловища в пиджачке старомодного покроя. Домовуша сложил на животике маленькие ручки и свесил со спинки софы такие же миниатюрные ножки, между прочим, босые. Его немигающие глаза казались добрыми, ярко-синими, с лучиками морщинок по углам, как у много смеющихся людей.

Он был явно в хорошем настроении, шевелил губами и даже максимально приблизил свое невероятно знакомое лицо - так, что легко рассматривались отдельные волосинки под глазами, его зрачки, отражающие мое лицо, и, честно сказать, бабушкина школа не пошла впрок. Я не смогла взять у него интервью на тему "к худу или к добру", ибо ни язык, ни другие части тела подчиняться не собирались.
Домовуша прошелся по спинке софы туда-обратно, спрыгнул на пол, забрался на подоконник открытого окна и долгим взглядом уставился на луну. Как нарочно, с гулянки вернулся мой котофей, мягко взлетел на окно, потом они вместе протопали на кухню. Видимо, с котом они давно нашли общий язык, потому что с кухни еще с четверть часа доносился шум беззлобной возни.
Оцепенение внезапно прошло и загрохотало сердце, как после погони. Зажгла ночник, отдышалась и по зову любопытства заглянула на кухню. Котофей загнал Домовушу под раковину в дыру между трубами и теперь пытался достать его лапкой, не выпуская когтей!
Сунув коту кусок ливера, я посветила в дыру фонариком. Свет отразился от пары синющих глаз.
- Домовуша, не уходи, - прошу я неучтенного жильца квартиры №17. Но он уже топает своими босыми ножками где-то между полом и бетонным перекрытием.
Больше никаких тет-а-тет у нас не было, но иногда он выходит, чтобы спрятать авторучку или перепутать страницы в рукописи. К худу или к добру?

Чертова кукла

Этот кошмар появился в нашем бараке "улучшенной планировки" ровно за три месяца до кончины "отца всех народов" в день моего четырехлетия. Кошмар торжественно внесли в большой картонной коробке, похожей на детский гробик, и я побежала прятаться под стол. После долгих уговоров меня вышибли пинком из убежища, ткнули носом в содержимое "гробика" и в нескольких не слишком литературных словах объяснили, что все девочки должны играть в куклы. Потом были гости, застолье, массовые игры и пение советских песен на два голоса. И была я - в темном углу за кадкой с фикусом, с ужасом ждущая момента, когда обо мне вспомнят...
Откуда взялась эта огромная куклища с головой-руками-ногами из чего-то покрытого лаком поверх розоватой краски и с туловищем из мешковины с ватой, на коем краснело-зеленело ситцевое платьице, - история умалчивает. Но почему-то ей надо было появиться именно в этом забытом Богом (но не НКВД) ссыльном Прокопьевске, именно на этой толкучке, и попасться на глаза именно моим родителям! Кукла эта была нестерпимо похожа на тот самый трупик маленькой девочки, что лежал в конце лета на дне оврага, куда мы, "вражьи выродки", частенько убегали в поисках приключений. Даже платьице было из того же ситца. И такие же неподвижные голубые кукольные глаза, смотрящие в никуда...
О какой благодарности за "дорогой" подарок могла идти речь при наличии столь печальных ассоциаций? Но родители не хотели понять, почему я не могла не то чтобы взять в руки это сумрачное изделие советского ширпотреба, но даже терпеть его присутствие под одной крышей. Фантастические планы – один хлеще другого навязчиво зрели в моей наивной головенке: взять во двор и там потерять, бросить в печку, впустить вора, чтобы он ее украл, - лишь бы не сидела она посреди комода между духов "Красная Москва" и отцовских грампластинок с Утесовым и Шульженко!

Видимо, прошло около месяца, потому что чертова кукла все же "выпала" из форточки - но не в сугроб, как планировалось, а в аккурат на голову моему эстонскому папочке, бодро семенившему по протоптанной вдоль барака тропинке в снегу с новогодней елочкой наперевес. Парой минут позже его видавший виды ремень успешно отыскивал точки соприкосновения с моим мягким местом...
С приходом весны я заметно повеселела - было отчего. Каждое лето наша поюще-играюще-танцующая семейка выезжала в тайгу, где родители работали в каком-то детдомовском пионерлагере, а я с бабулей постигала премудрости траволечения, варений и солений даров леса и еще много чего необходимого для выживания в том месте и в то время. Вряд ли туда возьмут куклу, - как же, ценность великая! И я оказалась права. Моя бледная мордаха засветилась тихим счастьем, когда грузовичок затрясся по ухабам улицы имени Кирова – без куклы!
И еще один приступ радости мне довелось ощутить в то лето; в тайге нас нашла весть, что барак наш горел по вине включенной электроплитки. Перепуганные родичи рванули на попутке в город, оставив меня балдеть на полянке с лесной земляникой под присмотром детдомовца корейской национальности с русским именем Федя. Я уже предвкушала возвращение домой - в пространство, лишенное ее присутствия, ее мертвых глаз, ее гигантской тени, бродящей по белой пустыне стены в лунные ночи...
Увы, радость была иллюзорной. Наша жилплощадь практически не пострадала, только покрылась густым черным слоем копоти. Чертова кукла нагло восседала на своем комоде, еще более жуткая, чем прежде в своем закопченном варианте. Но еще более жутким выглядело то,
что моя маман первым делом бросилась отмывать кукле личико ватным тампоном с моим детским мылом (дефицит!) над моим тазиком. До позднего вечера бедная женщина проливала слезы по поводу неотмывшихся куклиных волос из пакли и полинявшего после стирки ситчика ее одежки. Тем временем отец и бабуля белили известью стены, скребли полы, вставляли выбитые пожарными стекла и недобро поглядывали в ее сторону...
Через два года отец ушел к другой женщине, и мать заметалась в поисках новой жизни: Москва, Сочи, Краснодарский край, Ростов. А еще через год к нам приехала бабуля, и не одна, а с контейнером какого-то хлама. При виде мешка с игрушками у меня подкосились рахитичные коленки - и не напрасно. Среди плюшевых зверюшек и елочных украшений торчала бережно спеленутая ненавистная кукла. С тех пор, как мы открестились от Сибири, она стала еще безобразней: эмаль под лаком покрылась мелкими трещинками, пакля на голове частично отклеилась, платье засидели мухи, и только невидящий взгляд оставался прежним.
Мать вцепилась в куклу, забыв обо всем на свете. Вскоре пакля была приклеена густым клейстером за неимением клея, губки подкрашены маникюрным лаком, поверх загаженного платья лег новый наряд, сваянный из шелкового шарфа с наспех пришитыми к нему кружавчиками, и уже к вечеру кукла восседала на том же самом комоде рядом с теми же духами "Красная Москва".

С тех пор эта проклятая кукла возвращалась в наш дом неоднократно из мешков с мусором и с помоек; она не тонула, не горела, не терялась, не гнила, не разваливалась по швам; она преследовала меня наяву и во сне, напрочь отбивая желание коротать свободное время в одних с ней стенах... Вполне возможно, что она казалась моей матери этаким эталоном ребенка, каковым не была я. Ее не надо было пороть, материть, подгонять, лечить, кормить и все такое. Сегодня эта история вспоминается почти без содрогания, но тогда...
Нетрудно догадаться, что с куклами, пусть даже самыми раскрасивыми, я не играла никогда. В двенадцать лет я научилась шить кофточки-юбочки, причем сразу на большую куклу - на себя. С нескрываемым презрением поглядывала я на своих сверстниц, купающих пухленьких пупсиков в ванночках из той же пластмассы, и молила - Бога, чтобы у меня в будущем родился сын. И Бог услышал. И я вздохнула с облегчением.

Кто меня бережет

Судя по рассказам очевидцев, я не хотела появляться на этот свет, а моя мамочка еще более не хотела меня появлять. Поэтому меня вытолкали насильно. Но самое интересное началось на седьмой день декабря и моего существования. Посреди ясного неба вдруг разыгралась метель именно в тот момент, когда меня везли из так называемого роддома (изба в лесу) в так называемый город (около двадцати тысяч спецпереселенцев и тех, кто их блюл). Вскоре под толстым удушливым слоем снега оказались все участники этой мело драмы в полном составе: мать, отец, я, возница, сани и лошадь...
Но, видимо, кому-то было недостаточно нашей тихой смерти, и нам дали шанс в виде внезапно стихнувшей бури, что дало возможность моему папочке откопаться самому, откопать остальных, включая лошадь, и продолжить путь по бездорожью, чтобы окончательно заблудиться.
Нас нашли полураздетые и в большинстве своем босые детки того самого детдома, где папа с мамой обучали их петь, танцевать и славить вождя за их счастливое детство. Вопрос в другом: как нашли? кто их послал в нужном направлении? - ведь это был не один квадратный километр заметенной снегом тайги... Ну, да, случайность...
Можно считать случайностью и другую историю, когда я в годовалом возрасте сожрала какую-то ягоду вместе с богомерзкой дизентерийной бациллой и чуть не отправилась прямешеньки в рай, невзирая на все потуги местных врачей. Но кто-то неведомый в одночасье надоумил мою бабулю надрать черемуховой коры прямо под окном, заварить дочерна и влить в меня пару-тройку литров. И райскую жизнь пришлось отложить.
Совершенно случайно меня не загрызла рысь, троих котят которой я выкармливала в тайге больше двух месяцев - и это в мои четыре года! Честно сказать, я не знала, что это рысята, а их янтарноглазую мамашу я в упор увидела только в конце лета, перед самым отъездом в город, когда сидела на моховой кочке и тихо оплакивала предстоящую разлуку - увы, навсегда. С тех пор многое смазалось, стерлось или просто выбросилось из памяти, - но не ее глаза, хранимые подсознанием...
Вполне возможно, моя гибель могла состояться 5 марта 53 года, день всеобщей истерической скорби по "отцу народов". В тот нестерпимо яркий солнечный день меня впервые после очередной затяжной болячки выпустили на прогулку, предварительно перетянув поверх шубейки большим шерстяным платком крест-накрест. В то время в моей головенке еще не было информации на тему: что такое траурный флаг и по какому поводу его вывешивают. Естественно, увидев это красное великолепие с черными лентами, я влетела обратно в барак с радостными воплями: «Праздник! Праздник!». Порка последовала незамедлительно, причем без объяснения, за что. Однако, после обеда
меня все же выпустили снова - и совершенно напрасно. Какая-то неведомая сила потянула меня по улице Кирова к больничному забору, по тогдашней строительной моде облицованному бетонной крошкой вперемежку с битым стеклом, сверкающие на солнце грани которого обладали просто магнетическим свойством: их хотелось выковырять! Вот за этим занятием и застала меня невесть откуда выскочившая тетка с зареванным лицом, без шапки, в тапочках и распахнутом халате на голое тело.
- А ты почему не плачешь? Ты почему не скорбишь по отцу нашему, товарищу Сталину, а? - завизжала тетка, брызгая пеной изо рта.
- Мой папа не умер, - огрызнулась я в ответ, - а вам как не стыдно выходить на улицу в таком виде!
Высоко подняв от земли, тетка со всей дури припечатала меня к каменному ограждению, и не единожды. Мимо равнодушно проходили чем-то опечаленные люди, проезжали непрерывно сигналящие грузовики, а тетка все вытряхивала из меня душу и приговаривала:
- Плачь, плачь, плачь!..

Опять же, совершенно случайно экзекуцию увидели знакомые моих родичей и оторвали тетку от благого дела перевоспитания. Мне было безразлично, жить или не жить, но отец и бабуля пришли к одному выводу, хоть и каждый по-своему: надо крестить. И где-то в мае, выждав отъезд матушки на какие-то курсы заслуженных-перезаслуженных учителей в Новосибирск, папашка втиснул меня в эстонский национальный костюмчик, усадил на обмотанную мешком раму велосипеда и повез на Выселки к польскому ксендзу. Костюмчик этот жал, давил, врезался во все места, всячески парализуя мою расхристанность, что, впрочем, создавало впечатление пай-девочки из приличной семьи...
Ксендз почему-то назвал меня "ангелом", усадил перед огромной старинной книгой с цветными картинками про Иисуса и Деву Марию, потом побрызгал водой из серебряной чаши и дал поцеловать большой, тоже серебряный крест. Все было совсем не страшно и не больно. Помолившись, видимо, за мою душу на незнакомом языке, священник спрятал книгу, крест и чашу в тайник за печкой, а мой нательный крестик папашка засунул за подкладку моей бархатной жилетки: такая вот конспирация.

А ближе к осени бабуля выловила меня из кучи опавших листьев, отмыла от угольной пыли, вырядила в какую-то ночнушку с вышивкой и кружавчиками, накинула поверх нее свою шерстяную кофту и повезла на подводе на те же самые Выселки, с другого края которых коротал ссылку русский поп.
Запредчувствовав недоброе, я пару раз грызанула бабку за руку, когда та раздевала меня донага. Не помогло. Меня все равно раздели, поставили в холодный оцинкованный тазик и вылили на голову полведра ледяной воды. От попа воняло водкой, никто не назвал меня «ангелом» и не дал посмотреть красивую книгу про Христа. Зато меня раздели перед чужими людьми - унижение сие пережить (при моей-то стыдливости!) оказалось непросто. И при чем тут Бог? По возвращении бабка привязала крестик к сетке кровати под матрацем и на том успокоилась с чувством выполненного долга. Однако меньше болеть я не стала, вляпываться в неприятности тоже, а через год, не выдержав бесконечных скандалов и истерик матушки, ушел отец.
А череда моих возможных фатальных исходов продолжилась уже на донской земле.
По идее, я не должна была пережить ветряную оспу, совпавшую с воспалением легких в семилетнем возрасте. В девять лет во время невиданной ночной грозы на меня обрушился глиняный потолок флигеля - он развалился надо мной спящей надвое, словно его развели чьи-то невидимые руки. Трижды убогое печное отопление травило угарным газом всю нашу семейку, но в моей голове начинал звонить колокол, и я поднимала тревогу. Тонула в Дону, когда цепкие жгуты водорослей окутали ноги, а воздух в хиленьких легких уже весь вышел. Тонула в Черном море, когда, ныряя со скалы, грохнулась плашмя лодыжками о нижеторчащий камень, и только потом ушла под воду. И опять тот же колокол заставил очнуться и добраться до берега на одних руках, причем все обошлось без переломов.

На меня бросались кавказские ядовитые гадюки, ростовские собачьи "свадьбы" и краснодарские маньяки-извращенцы - и снова без последствий. Мне довелось прочувствовать падение на бревне с обрыва в Крыму и прелести вынужденной посадки на аварийном АН-24, полеты с мотоцикла в пахоту и с мопеда в кучу остро режущего шлака, и снова ничего серьезного, так, синячки, ушибчики, порезики...
...Зима 71-го, минус пятнадцать после оттепели, пыльная буря со снегом, все трассы закрыты, я тщетно пытаюсь выбраться из Краснодара после сессии. Билет на самолет сдан, поезда не ходят, единственный транзитный автобус в сторону Ростова ушел без меня, битком набитый пассажирами с детьми. Двое суток, где день мало чем отличается
от ночи, провожу на вокзале, куда непогода согнала всех местных нищих, бомжей, цыган, калек, безжалостно перемешав их с отчаявшимися уехать пассажирами. Двое суток без еды, без денег, с обмороженными пальцами (в институте украли перчатки)...

Полусапожки из кожзаменителя задеревенели, ноги не слушаются, но кое-как заползаю в привокзальное кафе, там теплее. И вдруг встречаюсь глазами с двумя мужиками в железнодорожной форме, что-то торопливо жующими за крайним столиком. Спрашиваю, когда будет поезд на Ростов и падаю в обморок...
Моих ангелов-спасателей звали Михаил и Гавриил, и по возрасту они годились мне в отцы. Похлопав меня по грязным от пыли щекам, они реанимировали “дочку” горячим чаем с коньяком, подхватили мою неподъемную сумку с учебниками и футляр с бесценным русским народным инструментом (домра концертная, прошлый век, взята напрокат), и на свой страх и риск загрузили меня в свой служебный вагон - единственный в составе, причем "пристегнутый" к тепловозу-снегоочистителю. Почти сутки этот отчаянный поезд полз до Ростова, а мои ”ангелы” не скупились на водку, растирая распухшие красные пальцы своей непутевой пассажирки. За окнами бесновалась мгла, в которую они ежечасно ныряли, чтобы проверить состояние путей. А я аккуратно лежала на полочке с температурой, преследуемая бредом, что мы заблудились в пурге как тогда, в Сибири, когда меня семи дней от роду везли из "роддома”...

Но все кончается, и вот уже из грязно-снежной завесы пробился контур Батайского переезда и еще чего-то странного, что заставило припасть к окну. Черный обгоревший скелет междугородного автобуса без стекол с ромбовидно согнутыми при столкновении с товарняком сторонами вызвал шок, переходящий в нервный озноб. Это был тот самый транзитный автобус, на который мне не досталось билета. Из-за бури не сработал автоматический шлагбаум, как мне объяснили попутчики. Как знать, окажись я в этом автобусе, может быть, все бы сработало. Ведь кто-то же меня бережет. Ведь уже приходилось мне будить уснувшего за рулем водителя МГП. И участвовать в тушении возгорания автобуса по причине неисправной электропроводки...
Ладно, допустим, что дорога - всегда экстрим. Но почему-то невольно вспоминается эпизод из цикла "юность завклуба", когда узбек-новобранец в февральских сумерках, стоя на посту у входа в учебную в/ч выпустил полную обойму из "калаша" по трем женщинам, ребенку, солдату, несущему этого ребенка и начальнику караула. Одной из этих женщин была я, в приказном порядке приставленная к их воинской самодеятельности накануне Дня милитаризма и Просто Всех Мужиков. По команде "ложись" в размешанную бронетехникой и слегка подмороженную грязь рухнули все, кроме меня. Словно со стороны смотрела я на взвизгивающие светлячки, с бешеной скоростью пролетающие над головой, над плечами, у самого лица. Команду "ложись" я выполнила с явным опозданием, когда к воротам уже подлетел "газик" с яро матерящимся начальником части. Ноги подкосились сами собой. В таких случаях говорят: "Слава богу, обошлось без жертв". Моральные травмы не в счет. Но уже тогда появилось подозрение, что не так все просто, кому-то зачем-то надо меня спасать.

А иногда случайность доходила до абсурда, как, например, в то лето 69-го, когда американцы высадились на Луне. Мне было двадцать, и я работала баянистом в пионерлагере какого-то п/я №..., возглавляемого майором в отставке, явно контуженным на голову. Однажды, удачно спровадив очередную московскую комиссию, он по обыкновению надрался и начал проявлять признаки самодурства. В этот раз он приказал вожатым с вокальными данными сесть за весла спасательной шлюпки, меня с баяном загнал на корму и махнул рукой в сторону буйков. Мы оказались достаточно далеко от берега, когда он на гребне эмоций встал на нос и принялся дирижировать квартетом русалок с педагогическим уклоном. Лодку как следует качнуло, и меня выкинуло ”в набежавшую волну” вместе с госсобственностью, то бишь, баяном. Я почувствовала себя тонущей Муму, к которой привязали камень. Намокшие ремни набравшего воду мехами инструмента никак не хотели сниматься с плечей, и на какой-то миг стало страшно. И вдруг последовал толчок: это баян ударился о выступающий на дне камень. Меня вытолкнуло из ремней если не чудо, то что-то типа того.
Вынырнув на поверхность и отдышавшись, я сдуру попыталась нырнуть за баяном, но внутренний голос властно приказал: - не вздумай!... Действительно, лодка со товарищи скрылась за мысом, спасать меня никто не собирался, сил уже не было, а до берега еще надо было добарахтаться, хотя бы по-собачьи. Благо, плаврук, наблюдавший со своей вышки за всей этой опереттой, все правильно понял и догнал меня быстрее, чем я пошла ко дну.
Что касается дуролома-начальника и не переставших петь нимфеток, то они приняли мое падение за очередную выходку. На следующий день на доске объявлений возле столовой красовался приказ о вынесении выговора музработнику такой-то, а под ним сушился на столе баян-амфибия, извлеченный водолазом и даже почти не пострадавший.

И еще один случай на уровне русской пословицы: “Знал бы, где упал, так соломки подстелил..." Гоcэкзамены в институте пришлись на март и совпали с базированием команды автогонщиков с ВАЗа в местном мотеле. Стоит ли говорить, что активность подготовки к сдаче всех этих маразматических предметов резко снизилась с моей стороны, зато не менее резко возросла активность другого плана... Да и можно
ли было устоять перед поездкой в Сочи по весенней трассе на не мыслимой скорости с немыслимыми аленделонами в кожанах куртках?
Сейчас, все брошу... Эти внеплановые заезды были похожи больше на полеты, один из которых мог бы закончиться не столь романтично. Прошел короткий обильный ливень, и нашу машину несколько раз занесло на поворотах, как бы предупреждая: "А не вернуться ль вам в мотель, принять горячую ванну, выпить чашечку кофе...” Увы, нами в тот момент владели какие угодно чувства, кроме осторожности.
Вдруг летящая перед нами машина резко уклонилась от встречного грузовика и, высоко оттолкнувшись от бордюра, описала дугу в направлении свежевспаханного поля. Там она и приземлилась, глубоко увязнув в размокшем кубанском черноземе. Мы последовали за ней через несколько секунд, повторив почти ту же траекторию, но приземлившись... на копну сена, невесть кем забытую на краю поля. Или специально подстеленную под меня, любимую? А метрах в пяти от копны, как раз по ходу нашего движения, громоздилась колонна сельхозтехники...
Позже я пойму, что меня берегут для того, чтобы я в свою очередь берегла кого-то еще: сколько раз я внезапно возвращалась домой и обнаруживала прорвавшийся водопровод или включенный престарелой матушкой, но не зажженный газ, серьезно заболевшего сына, горящий от короткого замыкания удлинитель и т.п.? Но это уже другие истории, которых, однако, хватило бы на несколько жизней...
Когда я смотрю и пересматриваю Французскую комедию “Невезучие” с Пьером Ришаром в главной роли, мне не смешно. Я вижу себя.
_____________________________________
© Леончик Эллионора Раймондовна