Можно ли полюбить звездное небо? Вряд ли большинство из нас задавалось этим вопросом. Все мы когда-нибудь пытались рассмотреть туманности Млечного Пути и представить себе космическую бесконечность, отчего слегка кружилась голова. Звездное небо вызывало восторг, преклонение перед величественностью мироздания, но любовь... Константин Кедров сумел очеловечить небо и показал бесконечности в человеке.
Он сделал это языком поэта и исследователя одновременно. В этом уникальность книг, которые вышли из-под его пера. «Если окинуть взглядом ночное звездное небо, мы окажемся в знакомом нам с детства мире волшебной сказки» - с этих слов начинается его книга «Поэтический космос». ...Звезды вдруг перестали казаться холодными и приблизились.

Мы ушли из страны детства. Но, оказывается, сказки по-прежнему с нами. Потому что все их герои списаны со звездного неба и имеют конкретные космические прототипы. Садко и Синдбад-Мореход приняли свой сказочный облик благодаря созвездию Овна, Персей приходит к нам в обличье Ивана-Царевича, а Кассиопея – в образе Бабы- Яги. Планета Венера по сказочным сюжетам известна как Елена Прекрасная и спящая царевна. Это сопоставление вовсе не плод поэтического воображения – характеры героев определяются движением светил по небосклону и взаимодействием с другими космическими телами. Более того, оказывается, и героев литературных произведений можно классифицировать по космическим признакам, да и в основе самих литературных сюжетов лежат некие закономерности, которые и образуют явление, открытое Кедровым и названное им «метакодом». Автор сравнил его с «живой матрицей звезд, с которой производятся тексты».

«Человек может расширить до бесконечности свой слух, свое зрение, даже ощущение своего тела, он может стать существом космическим уже сейчас, находясь в пределах земли. Наш глаз не различает ультрафиолетового излучения, наш слух не слышит ультразвука, мы не можем видеть многие реально существующие вещи, скажем, четвертое измерение, четвертую пространственно-временную координату вселенной. Не можем видеть вполне реальное искривление пространства и времени, открытое общей теорией относительности. С этим не мирится литература. Она создает свои модели мироздания, видимые, слышимые и воспринимаемые человеком, безгранично расширяющие пределы его восприятия.
Мистерия литературы - это, прежде всего, грандиозный проект космической переориентации человека». Мистерия литературы – это тема научных исследований доктора филологических наук Константина Кедрова и одно из пространств его поэтического творчества. Соединив рациональное мышление, образное воображение и мистический опыт, он вышел на пограничные сферы в области космологии, астрономии и физики - благодаря тому, что они уже были открыты литературой. Его исследования показывают, что крупнейшие ученые и писатели изучали и изображали, в общем, одну и ту же реальность, и эта реальность питала воображение гениальных творцов, расставлявших вехи, по которым шло развитие человечества.

В 2003 году Константин Кедров был номинирован на Нобелевскую премию в области литературы, а спустя два года в Москве вышла его книга «Метакод» - удивительное по красоте исследование, которое я восприняла как своеобразный путеводитель по огромной космической творческой лаборатории, откуда черпали свои переживания, образы и ощущения Данте и Хлебников, Толстой и Достоевский, Блок и Шекспир.
Эта книга о бессмертии человека, о том, что достижение его вполне реально. О безграничном потенциале культуры в познании неизвестных пространств. Многие художественные образы, которые исследует Константин Кедров, хорошо знакомы нам из школьной программы по литературе. Но взгляд ученого обнаруживает в них новое пространство, иные, потаенные смыслы, а поиск разгадки уводит в неведомые доселе глубины. Возникает ощущение, что сам исследователь владеет кодом доступа к той сфере, где нет разделение на гуманитарные и естественные науки и откуда человечество черпает духовные и интеллектуальные ресурсы для своего развития. Поэтому его слова о том, что поэзия спасает мир, не показались мне всего лишь красивой фантазией. С этого и начался наш разговор – не только о литературе и ее влиянии на общество, но и о том, какими совершенным инструментом познания может быть сфера культуры и главный объект ее изучения – духовное пространство человека, по масштабам не уступающее бесконечностям мироздания.


«Без поэзии религии не существует»

- То, что поэты очень чувствительны к состоянию пространства, я ощутила, когда читала антологию русской поэзии «Итоги века», составленную Евгением Евтушенко накануне нового тысячелетия. В этом объемном сборнике есть имена всех более-менее известных поэтов двадцатого столетия. Мне тогда показалось, что созданные ими образы передают дух времени гораздо более точно, нежели учебники истории. И поразило то, как в самом начале века, когда не было ни войн, ни революций, они ощущали витавший в воздухе трагизм, приближающуюся беду.

- Ведь это было благополучнейшее время! Не было более благоприятной обстановки – свобода появилась. А они все время ныли, ныли. Читайте Блока. Гениальные люди, прекрасные – они накликали беду. Они стали звать катастрофу.

- Вы считаете, что сила слова настолько велика?
- Иногда ощущаю какие-то воздействия магические. Однажды, когда просто писал очередное стихотворение, очень хорошо почувствовал, что, когда я закончил, отделилось некое облако и что-то изменило. Ощутил очищение пространства – не вокруг себя, а вообще в целом. Не каждый раз так, не после каждого стиха.

- Ну, если поэты в начале 20 века могли накликать беду, то, значит, они способны воздействовать и в позитивном смысле...

- Ну, разумеется. Мы бы с вами жили сейчас в концлагере сталинском, если бы не русская поэзия! Сначала поэты, потом продвинутые люди, которые прочли эти стихи, эти романы, и начали осознавать... А сейчас мы обживаем пространство для будущих социальных времен. Но мне никогда не хочется быть Кассандрой и пророчить новые беды. С другой стороны, если вы говорите о будущем, то вы рассказываете и о бедах. Ну, вот возьмите наше время. Вроде бы это комфорт, которого человечество не знало за всю свою историю. Но, с другой стороны, оно такой опасности не знало, когда один сумасшедший маньяк может все уничтожить. Не было же такой ситуации. А я по природе своей только на положительное настроен – ну, так меня Бог сотворил. Поэтому всегда, когда речь идет о будущем, я замираю, потому что у меня рай на Земле получается, хотя понимаю, что будет еще и ад. Но ад, слава Богу, я не вижу. Рационально понимаю, а не вижу. Потому, чтобы не превратиться в какого-нибудь очередного Маркса, я не очень люблю прогнозы.

- Вот недавно в России вручали государственные премии деятелям культуры, среди награжденных была Белла Ахмадулина. В телевизионном комментарии по случаю этого события прозвучало замечание, что сегодня в России поэзия – исчезающий вид деятельности. Это резануло слух. Страна стремится к возрождению - а возможно ли возрождение без поэтов?

- Да, сейчас проводится неслыханный эксперимент – как прожить без поэзии. Кончится он, естественно, крахом, потому что Россия без поэзии невозможна. Тут есть дикое противоречие. С одной стороны, хотят возродить великую Россию даже не в геополитическом понимании, а просто в обыкновенном человеческом. Но при этом думают, что можно обойтись без поэтов, не советоваться с поэтами, не прислушиваться к их голосу. В свое время Хрущев собирал деятелей искусства, кричал, ругался – он по-своему воспринимал энергетику поэзии. Что такое писатель? Писатель, это, как я понимаю, тяжелая артиллерия, говорил он, которая бьет туда, куда нужно. Говорил, конечно, по-крестьянски, но понимал, что это артиллерия. Брежнев уже не понимал. Деньги еще по инерции отпускались – наиболее лакействующим... Прошло время, когда власть понимала силу слова.

- А сейчас?

- Они не знают, что это такое. Они понимают, что воздействует кино. И наснимали фильмов про хороших милиционеров.

- Говорите, что кончится крахом – это как?

- Ну, вот американцы говорят о великой мечте. Они смеются над этой великой мечтой они понимают ее неосуществимость, но она присутствует как некая политическая формула.. Сейчас у нас пытаются соорудить религиозную идею – на основе православия, ислама, иудаизма. Но без поэзии нельзя. Без поэзии религии не существует. Все религии начинаются все-таки с поэзии. Эти великие стихи остаются, но потом происходит омертвление текста в ритуале. Так же, как раньше партсобрания были, так будут теперь эти все молебны.
А поэты и поэзия будут. Я больше скажу – такого расцвета поэзии, как сейчас, в России не было за всю ее историю.

- Помню, на презентации изданного в Москве сборника французской поэзии Вы сказали, что российские поэты обогнали французов лет на 20. Я понимаю, как можно обогнать в науке. А как это можно сделать в поэзии?

- Очень просто. Вы послушайте исполнение начала 20 века. Великий скрипач того времени Миша Эльман – виртуоз из виртуозов. А потом послушайте Ойстраха. Прошло время, все развивалось, и Мише Эльману не снились те вещи, которые сумел сделать Ойстрах. Вот Майя Плисецкая говорила недавно: «Была великая балерина Павлова. А сохранилась запись, я смотрю и вижу неиспеченный блин». На самом деле, во времена Павловой это была вершина. Так и мы владеем словом уже на таком уровне, который не снился футуристам. А футуристы достигли таких вершин, которые не снились ни Рембо, ни Бодлеру. Правда, тут нужно вносить корректировку. Есть некая поэтическая константа, которая не подвластна времени и всегда остается независимо от уровня сложности. В конце концов, играя на одной струне, можно быть гением. Но все-таки одна струна или семь струн – разница есть. Так вот у нас сейчас не семь, а семьдесят семь струн. Если раньше звук устремлялся к концу строки, к концу стиха – это именовалось рифмой - то сейчас мы овладели устремлением звука внутрь строки. Или к началу строки. Палиндромы существовали, как приемы. Теперь палиндромом владеют, как рифмой. Анаграммой владеем так же, как рифмой. Анаграмма - это тотальная рифма внутри строки. Это процесс, который характерен для русской поэзии. Да взять тот же минимализм - мы достигли максимального смыслового напряжения.

«Взрыв – жив»

Многие исследователи, специализирующиеся в разных научных областях, считают, что человечество сейчас находится на завершающей стадии огромного эволюционного цикла. Это проявляется, в частности, и в том, что мы, пресытившись нигилизмом, обратились к древнему знанию: ученые пытаются постичь смысл символов и образы дошедших до нас рукописей для того, чтобы продвинуть вперед современную науку к разгадке тайн материи и пространства. Такие основополагаюшие сферы человеческой деятельности, как наука и искусство, которые многие столетия все больше отдалялись друг от друга и сосуществовали словно в параллельных мирах, стали сближаться. Более того, оказалось, что науку можно перевести на язык поэзии, а поэтические образы преобразовать в математические формулы.

Но тогда – что есть поэзия? Константин Кедров считает, что «поэтическая фантазия – это и есть прямой разговор души с небом». В поэтических образах, в переживаниях, видениях и ощущениях литературных героев мы имеем прямые свидетельства жизни иных миров. На протяжении веков к этим свидетельствам человечество относилось с невежественным невниманием, не понимая, что искусство есть неисчерпаемый источник знаний. Подобно тому, как Шлиман отнесся с доверием к Гомеру и сумел найти легендарную Трою, Эйнштейн, по его собственному признанию, искал путь к вершинам своего научного творчества в литературном наследии Достоевского: «Он дает мне больше, чем любой научный мыслитель, больше, чем Гаусс!». Блок многократно объяснял, что его поэзия изображает не отвлеченные символы и видения, а реальность происходящего.В «Метакоде» Кедров приводит немало подобных свидетельств и через сопоставление этих взаимосвязей соединяет две системы познания, которые, взаимно обогащаясь, способны дать развитию человечества новое, лучшее качество.

В этом процессе рождается синтетический путь обретения знания, он требует новых определений. Так появляется метаметафора – совершенно новое понятие, которое Кедров обозначает так: «Метаметафора в отличие от метафоры есть подлинное свидетельство о вселенной». Любопытно, что несколько лет назад в Москве ученые, чьи имена признаны в научном мире, всерьез заявили о неизбежности и необходимости признания метанауки. И это вполне объяснимо – у трехмерного мира нет инструментария для постижения многомерности. Как подступиться к миру с приставкой мета тем, кто не имеет к иным пространствам личного кода доступа? В этом контексте «Метакод» можно рассматривать как введение в современную науку для поэтов и учебник по литературе для физиков. Исследовательские очерки Кедрова - словно соединительная ткань для частей, некогда отторгнутых от единого организма. Поэтому сам собой и возник следующий вопрос:

- С чего Вы начали свой путь к этой книге?

- Я начинал свое творчество с геометрии Лобачевского, с интереса к теории относительности, квантовой физике. Мой студенческий диплом 1965 года назывался «Лобачевский, Хлебников, Эйнштейн».

- Вы его защищали в пространстве точных, естественных или гуманитарных наук?

- Гуманитарных, в Казанском университете. Это, конечно, звучит фантастично. Имя Хлебникова было запрещенным, по крайней мере, в академических кругах. Но у каждого своя судьба – я свое время опережаю лет на десять, это уж точно. Когда я в 1983 напечатал свою статью «Звездная азбука Велимира Хлебникова», на меня смотрели квадратными глазами, сказали, что я капитан КГБ, не иначе.
Лучше всего меня понимают люди, которые очень хорошо работают в области современной науки. Что такое метаметафора? Когда я написал «человек это изнанка неба, небо это изнанка человека», я же не думал про теорему выворачивания (меньшее может вместить в себя большее). А у простого человека от этого крыша едет. Но беда в том, что математики есть разные. Есть математики, которые теорему применяет, работают над ней, но не видят связи между человеком и этой теоремой. Когда они говорят, что тело может быть вывернуто, то имеет виду тело мертвое. А вот не представляют себе, что это может быть живой человек, который выворачивается во всю Вселенную. Всю, без остатка. Они об этом не задумываются. А вот продвинутые ученые понимают. Поэтому они от моей поэзии получают не только удовольствие эстетическое, но импульс к дальнейшему движению.

Вот только что мне из Харькова один профессор сообщил, что на основе моей книги «Поэтический космос» он сделал открытие в физике. Но я, к сожалению, в физике профессионально не разбираюсь и по телефону не смог понять, о чем конкретно он говорил. Но был другой момент – для меня самый дорогой и интересный. Открытия, которые я совершил, относятся не только к метаметафоре, но и к метакоду – они взаимосвязаны. Я впервые слово «метакод» в 1982 году употребил в статье «Звездная книга» - тоже каким-то чудом напечатали. Я заметил, что описание этих состояний - «жизнь после жизни», «жизнь после смерти» мне что-то очень напоминает. А напоминает структуру подлета к черной дыре. И тогда я понял, что речь идет об одной и той же реальности. Что толстовский Иван Ильич, когда умирал, видел то же, что увидит космонавт, подлетая к черной дыре почти со скоростью света. Это явление одного и того же порядка. Какое – физическое, космическое, психическое, духовное? А тут эта грань нивелируется. Это есть такая первооснова мироздания, где все вместе присутствует. И я это все вместе назвал «метакод». Это и есть пространство моей поэзии.
Когда однажды я начал объяснять, что, когда я подлетаю к черной дыре, граница между прошлым и будущим пропадает, они сливаются в единое целое, то один физик сказал: «О, так я с этим каждый день сталкиваюсь. И вот когда я вас прочитал, понял, что это имеет ко мне прямое отношение».

- Значит, поэзия есть предчувствие точного знания, которое впоследствии можно облечь в формулу?

- Пожалуй, что это так. Ведь как Эйнштейн открыл теорию относительности? Формулы эти до Эйнштейна открыл Пуанкаре, но он не открыл это как реальность, а воспринял как математическую, физическую модель. А Эйнштейн себя представил летящим со скоростью света. Представил, что будет с миром, когда он полетит со скоростью света. И мир этот он сам, Эйнштейн. До сих пор в нашем преподавании сохраняется гигантский разрыв, начавшийся 250 лет назад, а, может, и ранее, на рациональное и эмоциональное. А это неправильно.

- Сейчас между людьми из научного мира, имеющими одинаковые научные степени, ощущается колоссальная разница в мышлении, в подходах к разным проблемам. Потому что одни мыслят категориями трехмерного пространства, а другие обладают многомерностью. И это создает не просто разрыв – пропасть в осмыслении одних и тех же явлений.

- Да, я ведь как думал 15-16 лет назад, когда заинтересовался всем этим, о чем мы сейчас говорим? Мне казалось, что постепенно все больше и больше людей будут сдавать в школе или в вузе теорию относительности. А, узнав теорию относительности, они ринутся читать Хлебникова. Но теория относительности отнюдь не стала достоянием общественности. Физики, которые знают теорию относительности, предпочитают другие стихи – ну, Ахматовой, Гумилева, которые сами по себе хорошие, но они не имеют отношения к поэзии 20 века, не говоря уже о 21-м. Почему так получилось, над этим пусть ломают голову психологи, социологи.

- Но ведь в своей книге, говоря о Пушкине, вы пишете, что в последнее время к нам пришло понимание, что Пушкин не так прост, как это может показаться на первый взгляд, что у него есть такие пласты, до которых мы, может быть, еще не добрались.

- Ну, в конце концов, любую частушку можно разбирать до бесконечности и находить там все большую и большую глубину. По этому же пути мы пошли и с поэзией Пушкина, я сам к этому приложил немало усилий. А сейчас понимаю, что делать это было не надо. Пушкин, конечно, гениальный стилист. Никто никогда так хорошо не напишет, как писал он. В смысле легкости речи, простоты формулировок, звучания. Но ему были абсолютно чужды все эти метафизические блоги. Но, конечно, он, как гений, не мог не заметить Тютчева и напечатал его в своем «Современнике».

- А пушкинский «Пророк»? Это уже не наш мир.

- Да, но для Пушкина среда обитания – это все-таки мир, рационально объяснимый. Он классицист на самом деле, он античник, сторонник разума, света, Солнца, дитя рациональной эпохи. Он свою задачу выполнил и перевыполнил – научил нас по-русски говорить. Разрушил преграду между европейскими языками и русским. И это один человек! Державин, другие крупные поэты не смогли. А он – гений - один сделал то, что сотни академий не по силам. Даже сейчас. Вот, например, опять образовалась пропасть между русским языком и современным международным английским – за долгие годы изоляции.

- Но ведь на английском сейчас говорит огромное количество русских людей.

- На уровне разговора профессионального - да. А когда я читаю современных наших поэтов – кроме Вознесенского и нескольких других, на пальцах перечесть, – я вижу, насколько архаично они изъясняются. Они говорят по-русски, но такими какими-то глыбами.

- А современный язык – это точный и лаконичный язык?

- Во-первых, там присутствует минимализм высказываний. Он не терпит длиннот в поэзии. Не случайно минимализм сейчас господствует. Если раньше я писал поэму, то сейчас все сжимается до одной строки. Это всеобщий процесс – упаковка информации. Мы с Капицей, кстати, давно пришли к соглашению, что время сжимается, ускоряется. Там есть объективные меры, даже формулы какие-то, физики это знают. А когда мы открываем наши толстые журналы и читаем наших поэтов... Сейчас уже нельзя говорить в стиле «когда по городу задумчиво я брожу...ля-ля-ля». Это смешно.

- А как сказать короче?

- «Мы родились не выживать, а спидометр выжимать» – Вознесенский. А еще лучше коротко: «взрыв – жив». В 60-х годах это было написано, все предсказано, и 11 сентября тоже. Согласитесь, это же не мог Державин написать или Пушкин – еще не пришло время.

- Не случайно физики говорят, что нам предстоит пройти некую точку бифуркации.

- А мы ее проскочили в 2003 году - по Капице. А в поэзии все четко. У меня в стихотворении есть строчки «В смутном воздухе скомкан Бог». В них казано столько, сколько раньше вмещалось в поэму...

- Если, по-Вашему, мы прошли точку бифуркации, то, значит, получили некий карт-бланш на новое развитие?

- Да. Конечно. Сейчас – это новое развитие

- Это означает, что-то будет очень быстро отмирать, а что-то – также быстро прогрессировать?

- Ну, так можно про любой отрезок времени сказать. В том-то и дело, что, с одной стороны, бифуркация – вот она в конкретном времени. Мы ее прошли в конкретном мире. А с другой стороны, голографически, в каждом отрезке времени идет раздвоение на варианты. Этот процесс всегда происходит. Если говорить проще о том, что происходит сегодня, - то времени нет. Время настолько сжалось, что сейчас уже нельзя сказать «время длится». Оно нисколько не длится… Время взрыва 11 сентября сколько длилось? Одно мгновение, которое мы переживаем и будем еще переживать. Это предчувствовал Маяковский, когда сказал: «мне бы памятник при жизни полагается по чину. Заложил бы динамиту – ну-ка, дрызнь! Ненавижу всяческую мертвечину! Обожаю всяческую жизнь!» Сейчас время взрыва, каждую секунду взрыв.

- Хорошо, а тогда куда же мы будем дальше уплотняться во времени?

- Вглубь. В бесконечное мгновение, в бесконечность мгновения… В глубину переживания. Внутрь. В стремление не столько к внешнему разнообразию. Ведь раньше казалось – как хорошо путешествовать. Туда, сюда, в Америку, еще куда-то. Вот на Луну полетим, на Марс... А вы обратили внимание, сейчас, когда говорят о полете на Марс, это ничего, кроме скуки, больше не вызывает? Потому что ясно: раздвигать горизонты надо не в ту сторону.

- То есть идти через себя?

- Ну конечно. А туда мы двигаться тоже будем, остановить невозможно. Ну, поползем, никуда не денемся. Но это не главное.

- Но даже если посмотреть в сторону массовой культуры, все эти триллеры, то человечество свои каналы уже куда-то прорыло.

- Да, началось с «Одиссеи-2000», когда герой навстречу самому себе выходит. Это совершенно закономерно, объективно. Сказалось и господство всяких аделических дел – травку курят, что-то там жуют. Но поэту это ничего не нужно – ни жевать, ни глотать, ни колоть. У него от природы все есть, что необходимо для того, чтобы все это углубить.

- То есть речь идет о совершенствовании человеческого психофизического инструментария?

- Наш какой-то киноакадемик брякнул, что человеческая эволюция закончилась. (Смеется). А дальше? А дальше, говорит, будем развиваться за счет социального. А социальное – там тоже хаос, неразбериха. Развиваться будем за счет усложнения своего внутреннего мира.

«По-человечески социум не получается»

«Поэт, пишет Кедров, сын гармонии. Три дела возложены на него: во-первых, освободить звуки из родной безначальной стихии, в которой они пребывают, во-вторых, привести эти звуки в гармонию, в третьих – внести эту гармонию во внешний мир. Внести гармонию во внешний мир – значит сотворить новый космос...» Человечество уже не раз сбивалось с пути, и, хотя Константин Александрович не любит пророчествовать, он все же отмечает: «сегодня стрелки часов и компасов явно отклонены от азимута спасения». Чтобы вырулить из тупика, само небо посылало нам помощь. Спасительную нить Ариадны мы получали из рук Александра Блока и Андрея Белого, вестников нашего времени. Велимира Хлебникова Кедров считает поэтом, обладающим «высшим разумом космического пришельца», смотрящего на небо сверху вниз, и «небесным человеком» - Антуана де Сент-Экзюпери... Эти люди несли ключ к прочтению посланий звездного неба и пониманию, что человек и вселенная – две части единого целого. «Мы повторяем, как заклинание, что вселенная бесконечна, забывая при этом, что человек тоже бесконечен. Две бесконечности стоят друг друга. Человек космический уже давно обитает на земле. Это мы с вами», пишет Кедров. Взглянув на себя через призму звезд, мы можем обрести новое качество. На этом пути поиски новых смыслов бытия и способов объять звездную бездну кажутся вовсе не бесполезным делом – возможно, это самое практичное занятие в наше время. Во всяком случае, для тех, кто хочет иметь будущее.

- Можно ли сказать в двух словах: чему нас учат звездные сюжеты?

- В двух словах – проще простого. Они нас учат в жизни временной жить жизнью вечной. В этом временном мимолетном пространстве человеческой жизни, которое настолько коротко, человек даже не успевает понять, кто он, откуда и куда идет. Это просто миг, но надо успеть прозреть в вечность. В этом есть, может быть, трагический момент: увидеть и умереть.

- Вы как-то сказали, что и здесь у человека есть свобода выбора - между жизнью и смертью. Неужели наша свобода настолько безгранична?

- Пока человек не захочет, он не умрет. Пока он борется, он не умрет. Мы знаем чудеса самые разные. Вот я Вам приведу два только примера. Космолог Стивен Хокинг полностью парализован с 30 лет, лишен даже речи. У него есть только возможность через компьютер общаться. Но он продолжает делать открытия, пишет книгу, живет полной жизнью. Любой на его месте бы уже сдался. Опять же мой гениальный друг Андрей Вознесенский: голос пропал, движения почти невозможны. Он написал гениальную поэму «Возродитесь, цветы». Он каждый год пишет гениальные строки. Он живет.

- Вы имеете в виду физическую жизнь.

- А я не сторонник разрыва между телесным и духовным. Дух телесен, тело одухотворено – я на этом настаиваю. Мы очень уж прикованы к точке зрения великой немецкой классической философии с разделением на дух и материю. На самом деле все это носит условный характер, так удобнее было.

- То есть материя есть сублимированный дух, а дух – это разряженная материя...

- Ну да. И Гегелю же принадлежит высказывание: итак, абсолютное бытие – это небытие, итак, абсолютное небытие есть не что иное, как бытие.

- Так можно потеряться в пространстве...

- Все драгоценное редко. Если бы золото всюду валялось, кто бы обращал на него внимание? Так и те вещи, о которых мы говорим. Это бриллианты, это золото, это алмазы.
Их надо добывать.

- Раз мы уж заговорили о качестве, не могу не вспомнить, как недавно где-то читала, что нам пророчат наступление меритократии – власти качеств, когда влияние человека на общество будет определяться не родословной или материальным богатством, а набором определенных качеств, сущностью самой личности. Вы согласны с таким прогнозом?

- Вот где есть разочарование, так это в попытках понять социум. Хотя как-то раз я нашел в интернете переписку двух ученых. Один пишет, что, когда прочитал в «Метакоде» о карте звездного неба и связи его с событиями, то решил в социуме это соединить. И дальше они на своем тарабарском социологическом языке рассуждают о том, как метакод и метаметафору применить к организации общества. Ну, во-первых, я их сразу перестаю понимать и, заметьте, как интересно, социологи почему-то сразу переходят на свой тарабарский язык. А почему они не могут говорить об этом по-человечески? Потому что по-человечески социум не получается.
Хотя ясно, что человек все более получает свободу, самостоятельность, особенно на сферу духовной жизни. Вот я сразу через интернет воздействую на тысячи людей, а, может быть, десятки тысяч – без посредников. Раньше ведь такого не было. Была гора чиновников, которые решали, нужно это или не нужно народу. Или, как сейчас, решают, коммерческое это или некоммерческое. То, что удаляются посредники, – это так прекрасно.
С моей точки зрения, грядет античиновничья (прости, Господи) революция. Весь мир порабощен чиновниками - посредниками. Они чудовищно осложняют нашу жизнь.
Для того, чтобы облететь Земной шар, достаточно трех дней. А для того, чтобы преодолеть чиновничье-бюрократические барьеры, нужны месяцы. Ну что это за безобразие? Почему при полете из Москвы в Нью-Йорк меня пять раз обыскивали?
Это что, от терроризма спасает? Террорист все равно пройдет. На основании того, что есть воры, будем у всех по карманам лазить? То есть чиновники собрали во всем мире такую власть... Они не знают свое место, их надо потеснить.

- Но ведь церковь – это тоже посредник...

- Так это тоже чиновники – вот в чем беда-то! Он выходит в расшитых золотом одеяниях, а раскрывает рот – передо мной типичный министр. И произносит слова, которые часто ничего не означают, как обычно чиновники изъясняются.

- Хотя среди священнослужителей был и Павел Флоренский…

- Я не сторонник того, чтобы разжигать теперь новый вид расизма – «бей чиновника». Маркс вместо того, чтобы сказать: богатые слишком большую власть забрали, сказал: убейте богатых! Что за глупость такая! Я же не призываю к тому, что чиновники не нужны. Но надо освободить интеллектуальную элиту - ученых, актеров... Постепенно начать этот процесс. Защитил диссертацию - получаешь право безвизовой поездки по всему земному шару. А если какой-нибудь террорист защитит диссертацию? Понимаете, вероятность того, что человек, защитивший диссертацию, станет террористом, уменьшается по мере того, как он защищает диссертацию.

«Это диетами не достигается»

«Космическое рождение, пишет Кедров, неизбежно: сознаем мы это или нет, мы все этого хотим. Мы хотим быть вечными, бесконечными, совершенными. Как космос, создавший Землю, жизнь, нас и наш разум на Земле. Мы хотим уподобиться вечному бессмертному космосу, не теряя своей индивидуальности, сохраняя свое «я».
Достижимо ли это? И зависит ли это от самого человека? Опыт гениев, извлекавших из глубин своего микрокосма образы героев прошлого, настоящего и будущего, дают основание говорить о бессмертии как о возможном реальном достижении. Но переход в новое качество, пишет Кедров, возможен лишь при грандиозном изменении в мышлении. Нужно научиться воспринимать космос, который сейчас является внешним по отношению к человеку, как свое тело, как свое внутреннее пространство. Это явление выворачивания ощутил Андрей Белый, когда он поднялся на пирамиду Хеопса и позже описал его. Аналогичные переживания испытал на Луне американский астронавт Эдгар Митчел. Поэт Кедров так описал этот феномен:

Я взглянул окрест и удивился:
Где-то в бесконечной глубине
Бесконечный взор мой преломился
И вернулся изнутри ко мне...

Как ощутить близость бесконечно далеких звезд и бесчисленные галактики внутри себя? Как стать больше мироздания? Рационализм современного человека ответит усмешкой на попытку такого эксперимента. Но, оказывается, и в древней мифологии, и в классической литературе такое преображение герои испытывали многократно. Оно известно и подробно описано. И это еще одно открытие реальности, которая была и есть рядом с нами и которая оставалась невидима для обычного глаза
Поскольку в «Метакоде» явление выворачивания, или инсайдаута, автор описал в том числе и на основании личного опыта, я не могла не спросить его:

- Когда Вы прошли через инсайдаут, Вы изменились как человек?

- Первый заряд выворачивания я получил от полотен Рериха, после выставки его картин в Москве. Мне было 15 лет. Я тогда сформулировал, кто я есть, даже свои детские ощущения сформулировал. Потому что всегда ощущал, что звезды – это я.

- Когда читаешь Вашу книгу, невольно начинаешь воспринимать человека как космическое тело. Идешь по улице мимо людей – как по Млечному пути, сторонясь черных дыр и любуясь прекрасными созвездиями...

- Вполне метакодовое мышление. Я уверен, что нет ни одной астрономической и космологической структуры, которая не присутствовала бы в человеке, в его сущности.

- Ваш подход к литературным сюжетам показывает, насколько поверхностно мы воспринимаем знакомую нам с детства часть мировой культуры. Я даже испытала некоторую гордость за достижения западной цивилизации, которые, как оказалось, мы еще не можем осмыслить. Чем, как Вы думаете, объясняется возникший в последние годы интерес к Востоку, где одухотворенность ощущается более явно, где знание всегда было едино и не разделялось так отчетливо на науку, поэзию, философию?

- Человеку всегда хочется уйти из привычного, сменить одежду – это естественное стремление оболочки. Хочется уйти в другое пространство – а Восток это все-таки другое. Кроме того, космология Востока никогда не была бесчеловечной, в отличие от нашей космологии. Наша космология более эффективна, достоверна, объективна, предсказуема, на ее основе можно получать важные результаты, но вот к пониманию сути Восток оказался более близок. Все-таки там всегда понимали, что человек и космос – это не две системы разные, а что это единое целое, и тогда не возникает вопрос о бессмысленности человеческой жизни. В западноевропейской цивилизации возникает...

- В своей книге Вы написали: «Мы утратили человеческий уровень своих знаний, я предлагаю вернуть утраченное».Что Вы имели ввиду?

- Любая математическая формула должна быть изложена не только математическим, но человеческим языком, чтобы было понятно, что она означает для человека. Что такое «дважды два четыре» и что такое закон всемирного тяготения? Вот, к примеру, такой перевод Владимира Соловьева: можно сказать «закон всемирного тяготения», а можно сказать «закон всемирной любви». Вроде про одну и ту же реальность говорим - но в одном случае человеческим языком, а в другом - отстраненным.

- То есть нужно очеловечить науку?

- Просто перевести ее на человеческий язык. Пора уже. Многие ученые возомнили себя в некоем мире надчеловеческом и попали в нелепое положение.

- Может быть, поэтому у нас такой колоссальный разрыв между достижениями науки и их осмыслением в обществе?

- Так преподавать физику, как сейчас в школе, нельзя. Словно ко мне это не имеет никакого отношения. Почему я должен изучать, как движутся какие-то массы, энергии... А если это трактовать так, что это имеет прямое отношение к человеку, к его жизни?

- Кстати, учительница из Клайпеды Ирена Стульпинене недавно выпустила книгу «Физика языком сердца», где показала, насколько связана наука с сущностью человека и законами мироздания.

- Ну, это же сразу интересно.

- «То, что верно для Земли, неверно для космоса, а человек существо космическое». Как это понять?

- Вот приведу пример, который я часто привожу – все с той же плоской землей. Конечно, для обыденной нашей жизни плоской земли вполне достаточно. Для того, чтобы до гастронома дойти, не нужно знать, что она круглая. Но космически-то она круглая! Человек существо временное и вечное – в этом его трагизм. Мы смерти боимся, хотя чего ее бояться-то? А мы боимся, потому что это противоречит нашим знаниям космическим. Поэтому такой и разрыв страшный. Он останется навсегда. Когда человечество взглянуло на себя со стороны и увидело, что Земля круглая, то для многих это была трагедия, они потеряли опору. Зато раздвинулся горизонт, и это более соответствует внутреннему миру человека. И так во всем остальном. Тем не менее, есть земные реалии, и к ним нужно относиться с должным уважением. Если я буду ходить, как по глобусу, то не смогу и шага ступить. А космические реалии - это тоже реалии. Космос, вечность – это одна реальность человечества, земля и повседневность - это другая реальность, но и то и другое достоверно. А у нас все время перекос. То – живи только здесь и сейчас или наоборот – устремляйся туда, в космические глубины, забудь про свое тело. Это нехорошо. И то, и другое должно быть. То есть современное мышление – это бифуркационное мышление. По принципу дополнительности, принципу неопределенности. Нужно иметь две реальности, которые внешне друг другу противоречат. Это высокомерно называли в 19 веке рефлексией.

- Вы преподаете в Университете Натальи Нестеровой. Вы находите понимание в студенческой среде?

- Там два момента. Студенты загораются, конечно. И те, кто может воспламениться, воспламеняются. Незаинтересованных не бывает – все вовлечены. Но дальше начинается очень сложный процесс. Кто-то вспыхнул – погас, началась жизнь повседневная, кто-то на всю жизнь остается – помнит. А некоторые начинают обижаться, видя несоответствие того, что предложено, со своим бытием, повседневностью, переходят на враждебную позицию. Большинство тех, кто сохраняет интерес на всю жизнь, потому что это как-то им помогает.

- Помогает совершенствоваться?

- Нас учили, что все развивается, совершенствуется. Да ничего подобного!
Многие люди не развиваются, а деградируют. Большинство даже деградируют. Например, могу с уверенностью сказать, что к третьему курсу завершается процесс эволюции студента, а дальше начинается процесс его деградации. Многие теряют себя в проклятом социуме. Конечно, как это в повседневной жизни применить? Но у меня все же много сторонников.

- Людям, которые хотели бы дотянуться до неба, как это сделать – увидеть невидимое, услышать неслышимое? В чем заключается это усилие?

- Это вопрос, после которого многие разочарованно уходят. Я, конечно, не могу дать никаких рекомендаций. И если кто-то говорит: дышите так-то, ешьте то-то – значит, перед вами шарлатан. Это диетами не достигается – это другое.
Попросил царь Эвклида быстренько изложить ему геометрию. Но, сказал Эвклид, царского пути в геометрию не бывает. То же самое получается и здесь. «А что я должен делать?» Да ничего не должен! Это не зарядка, не культуризм. Это духовный процесс. Раз есть духовная потребность – значит, будут прочитаны какие-то книги. Это процесс - так же, как рост цветка.
______________________
© Коняева Ирина Викторовна