ПереХрестоХ

Есть на Дону такой город Ростов. По витиеватости полного имени сравнятся с ним разве что только наш Комсомольск-на-Амуре или туманноальбионный Страхфорд-на-Ефени . Солнце встает над Ростовом-на-Дону, будто падает в кружку, наполненную «минералкой» неба, таблетка растворимого шипучего витаминизированного напитка фирмы «ПЕЦ»,состоящего из лимонной кислоты, регулятора кислотности, сахара, смеси витаминов, полиэтиленгликоля, идентичного натуральному ароматизатора, подсластителя аспартам и красителя. Таблетка солнца искрится, ее пузырьки щекочут купола собора Рождества Пресвятой Богоматери, покрытые и непокрытые головы многочисленной гомонящей толпы торговцев и посетителей Центрального рынка, крыши шанхайских башен и домишек на набережной реки Дон, разбросанные на песке городского пляжа расслабленные тела. К вечеру таблетка совсем растворяется. Так мы сполна испиваем кисловатый горьковатый, но бодрящий напиток дня, и в кружке становится темно. На ночном дне ее обнаруживается серебряная или лимонная долька монеты Луны.
Некоторые до сих пор говорят, что Ростов-на-Дону – провинция. Куда там! Кто так говорил – либо провинции не видел, либо в Вашингтоне не бывал.

На самом деле город этот – самый что ни на есть столичный. Столица Южного Федерального Округа. Во как! Но столицей отдельного государства Ростов-на-Дону все-таки быть не может и не может стать до тех пор, покуда нету у него и не будет настоящей подземки-метро. Говорят, под землей в Ростове-на-Дону такие бурные воды, что уйдет в них метро, как в бездонную бочку. Целое море подземной воды. А какая же столица без «метра». Как будет метро, так и будет столица. Так что правы те москали, которые уверяют, что Ростов-на-Дону стоит на море. Есть данные, что в недрах Ростова находится то самое море, куда канул мистический град Китеж. Есть мнение, что и остатки Атлантиды покоятся здесь же. Более того, есть под Ростовом и метро, только трансцендентное – пешеходное или гужевое, а местами – и судоходное. По его подземным путям на поверхность в город время от времени выбираются жители Китежа и Атлантиды, которых обыватели наивно принимают за городских сумасшедших. По мнению же великой души местного краеведа Юрия Крупнова, эти химеры – не кто иные, как киммерийцы. И не допускают ростовские химеры-атланты-китежане-киммерийцы никого в свой подземный заповедный мир. Была у Ростова такая легендарная личность – Порфирий Иванов. Могучий старик с седой пушистой бородой, похожий на Всевышнего Деда Мороза. Бегал он по улице Энгельса в одних трусах, невзирая на климат и на мнение пугающихся горожан. А ведь не зря он так бегал. Производил отвлекающие маневры!

Говорят, что Ростов-на-Дону – ворота Кавказа. По сути, это верно, но кто сказал это первый – вот вопрос. Некоторые утверждают, что древнегреческие географы Геродот или Страбон, другие – что вожди народов Ленин или Сталин, третьи – что германские завоеватели – фон Клейст или доктор Геббельс. Ведь Ростов стоит на границе между Европой и Азией. На правом берегу Дона – еще Европа, олицетворяемая Ростовским городищем, а на левом берегу – уже Азия, олицетворяемая ордическим поселением Батайском. Во время 2-й мировой войны немцы стремились захватить и удержать Ростов-на-Дону, потому как именно здесь – в створе проспекта Буденновского был мост, соединявший Москву и Тегеран. После войны тот мост окончательно разобрали и возвели Ворошиловский мост, который соединяет теперь Москву и Баку.

В действительности, Ростов-на-Дону – это такой перекресток. Если здесь находишься долго, то обнаруживаешь скрижали с обозначениями-указателями вроде: направо пойдешь – в Евросоюз попадешь, налево пойдешь – на Сахалин попадешь, прямо пойдешь – в Мекку попадешь (а там и до Африки недалеко), а обратно пойдешь – опять в Ростов, но уже не в этот суетный, а в Великий, попадешь (а там и до Кольского полуострова можно докатиться). Так что можно идти через Ростов на все четыре стороны. Неспроста назвали автотрассу «Дон», проходящую через Ростов, – «М-4».
Называют Ростов и «портом пяти морей». Не знаю как насчет пяти, но четыре моря есть точно. В этом можно убедиться, если продвинуться по маршруту, которым тысячу лет назад двигались торговые караваны варяжских купцов из Балтийского моря в Средиземное.
Говорят, что в древности в здешних краях побывал апостол Андрей Первозванный, которого позже распяли на перекрестии в форме буквы «Х». А русский царь Петр I здесь на перекрестке реки Темерник и реки Дон во время Азовских походов строил и ремонтировал корабли. И неспроста флагом русского императорского флота он сделал Андреевский перекресток.
Абсолютно уместно москали раскинули здесь свои сети супермаркетов «Перекресток». Однажды знаменитый на всю страну ростовский писатель детективных романов и известный профессор внутренних дел Даниил Лукич Копецкий зашел по дороге домой в супермаркет «Перекресток», открывшийся в торговом центре Astor Plaza на Буденновском, 49.Там он купил баночку красной икры за 169 руб. 50 коп., пакет молока «Перекресток», 1 л. по 23 руб. 30 коп., ароматный ананас за 125 руб., дыню ценой в 57 руб. 60 коп., булку хлеба «Мраморный» – 9 руб. 95 коп., 1 кг. колбасы «Брауншвейгской» на 421 руб. 50 коп., 300 гр. сыра «Ламбер» – 58 руб. 50 коп., 1 кг. креветок за 110 руб. 50 коп., конфеты «Гейша» – 243 руб. 50 коп., 600 гр. грудок гриль – 72 руб. 60 коп., мед «Перекресток» – 32 руб. 20 коп., свежевыжатый апельсиновый сок – 65 руб. и 5 л. воды «Перекресток» за 16 рублей. Вот собственно и все.

А в далеком 2006 году сошлись семеро ростовских литераторов. А звали их Георгий Буравчук, Леон Криворван, Черный Дилетант, Ника Окунева, Николай Рыбцов, Сергей Научный и Демьян Голодный. Были ли эти литераторы членами Союза Писателей России, или членами Союза Российских Писателей, а может и наоборот, уже никто не узнает, да это и не важно. На перекрестке все смешивается. Короче, будем называть их литераторами ложи «СП». Главное, что книжка стихов вышла под правильным названием «Перекресток».
Некоторые говорят, что нет города гаже Ростова-на-Дону. Это неверно, так как верно то, что есть города даже гаже, а есть еще и не гаже. А чего же хотеть от перекрестков с их постоянной загазованностью и загаженностью. Жил на этом перекрестке в 19 веке личность и публицист А.И. Свирский. Так и его стали почитать за городского сумасшедшего. В связи с чем он как-то признался ростовской жительнице Нине Ивановне Андроповой: «Этот город крупных жуликов и мелких мещан сводит меня с ума! Бессильной ненавистью полно мое сознание к крупным и мелким хищникам, завладевшим полуказацким, полуармянским городом. Мне здесь все знакомо до приторности, до пресыщения. Меня раздражает главная Садовая улица, где широкие каменные тротуары в теплые звездные вечера превращаются в человеческую путину.» Как и следовало ожидать, Свирский подался из Ростова в столицу Российского государства, где стал малозаметен и малоинтересен, так как там и без него сумасшедших хватает.
На перекрестке случаются и перестрелки. То между казаками и разбойниками, то между красными и белыми, то между немецкими и советскими группировками, а то между киллерами и антикиллерами. Перекресток, куда ведут все дороги, нужен тем, кто проскакивает через него, и тот, кто хочет его иметь, на самом деле им не обладает.

Есть здесь замечательный Северный жилой массив, который просто нельзя не заметить. Примечателен он хотя бы тем, что назван в честь певца советских времен Аркадия Северного. Аркадий Северный, по мнению знаменитого рок-н-ролльного ди-джея и музыковеда Виталия Хичкинаева, был единственный в Советском Союзе настоящий певец рока на ролле. Северный душевно спел о том, как именно в Ростове-на-Дону он «первый раз попал в тюрьму». Пел Северный и о том, как Ростов-папа шлет «привэт» Одессе-маме. Северный любил Ростов-на-Дону, как отца родного, приезжал в гости. За это еще при жизни был назван частью Ростова-на-Дону – Северным. Замечателен «Северный» еще и раскинувшимся на просторах его окраины великим Северным городским кладбищем, которое, говорят, самое большое в Европе. За что Ростов-на-Дону якобы и попал в книгу рекордов Гиннесса. Есть еще на «Северном» гипермаркет «О’Кей» и закусочная «Макдональдс». Так что Ростов несет на себе признаки глобализации, олицетворяемые Макдонельзями, признаки москализации в виде «Перекрестков» и питеризации в виде «О’Кея». И над всем этим носятся ликующие призраки вымираньенации. Вот и Энди Ворхол сюда посмертно забрался в подвальную галерею «На Димитровской».
О величии Ростова-на-Дону говорит и классик английского независимого кино Питер Гринэуй. В своем немеркнущем произведении «Золото» он приводит факты о Ленинграде, о Мюнхене, о Санкт-Петербурге, о Баден-Бадене, о Страсбурге, о Париже, о Венеции, о Риме и о многих других городах и всяческих местах, а также о Ростове-на-Дону. При этом о Москве он вообще не вспоминает. Это ли не подтверждение большей значимости Ростова-на-Дону для мировой культуры!

Великий германский философ Кант, как верно заметил в своих сочинениях замечательный антисоветский и российский сексолог, историк и философ Валерий Уполов, был одним из первых «экспертов по структурному обустройству России». Кант предсказал, что Россия станет страной поэтов и воров, что и подвинуло его провозгласить поэзию высшим видом искусства. Именно Кант доказал, что Россия – это «вещь в себе» и ее бесполезно познавать. В результате запасная могила философа имеется в Ростове-на-Дону на Братском кладбище, неподалеку от Еврейского кладбища, где похоронен великий Любавический ребе Шнеерзон. Вообще говорят, что Ростов стоит не только на Дону, но и на костях. Это так. Несмотря на то, что Ростов-на-Дону – это не Ростов Великий, на самом деле великий Ростов – это Ростов-на-Дону. А все великое воздвигается на костях, будь то пирамиды Хеопса или Российская Железная Дорога, про которую великий русский поэт Некрасов метко выразился, что по бокам ее – все косточки русские.
Есть в Ростове Западный жилой массив, простирающийся до Ливенцовской крепости – сооружения 2 века до н.э. Говорят, самой древней из фортификационных сооружений такого типа, сохранившихся в Восточной Европе. Впрочем, может, уж и нету ее, потому что перекопали ее и растащили на камень местные садоводы и огородники.
Нет в Ростове ни Южного, ни Восточного жилых массивов. Зато есть – соответственно «Центр» и «Нахичевань».

«Нахичевань» до 1928 года была совершенно самостоятельным городом под названием Нахичеван-на-Дону. Это был город армянских переселенцев из Крыма Турецкого, которые, видимо, из благодарности русским, не только воздвигли монархам Екатерине Второй и Александру Второму в своем городе памятники, но и стерпели их уничтожение и юридическое поглощение своего города в 1929 году Ростовом-на-Дону. Первоначальное название города – Нор-Нахичеван, что означало Новый Нахичеван, что почти как Новый Амстердам (позднее Нью Йорк), где самая крупная и крутая армянская колония в Америке. По правде, тайно говоря, Новая Нахичевань старше Ростова, потому что появилась как город в 1779 году, тогда, когда города Ростова-на-Дону и в помине не было, а была на его месте крепость Димитрия Ростовского. Что интересно, крепость назвали в честь святого Димитрия, прозванного Ростовским в честь Ростова Великого, где тот был прописан. Сам Димитрий Ростовский ни в крепости своего имени, ни в Ростове-на-Дону, ни в Нахичевани никогда не бывал, так как помер еще до их появления. Говорят, правда, что он предвидел в каком-то из своих сочинений появление Ростова-на-Дону. Но точно ли это так, неизвестно. Говорят, что Ростов-на-Дону предвидел и Мишель Нострадамус. Но Нострадамус – паскуда, тот предвидел все. Даже то, что ни в Ростове, ни в Нахичевани-на-Дону не назовут его именем ни единой улицы, ни единой площади, ни даже какого-нибудь вшивого закоулочка-переулочка. Не то, что в честь великого ОГПУ или какого-то ужасного Мопра. И это при том, что для Ростова стало уже тогда традицией называть какие-нибудь места в городе именами тех людей, которые здесь никогда не были, но, видимо, хотели быть. Этим объясняется появление в Ростове-на-Дону улицы Фридриха Энгельса или площади Карла Маркса, которые были, хотя бы с виду, немцами. При этом Карлу Марксу на постаменте в центре площади, где раньше в Нахичевани стоял памятник царице Екатерине Великой, даже поставили величественный памятник. И это при том, что привел армян для основания Нахичевани не Маркс и не Энгельс, а знаменитый полководец Суворов, сам будучи армянином по матушке. Захаживал он потом, правда, без армян, и в крепость Димитрия Ростовского, в Покровской церкви которой, говорят, любил певать на клиросе. В Нахичевани Суворов не певал. Зато на нахичеванской земле внутри здания Ростовской областной санэпидстанции в советские времена певал известный русский поэтоактер Владимир Высоцкий. Теперь, после избавления от «ига большевиков», на том здании вывесили соответствующую мемориальную дощечку, а в «Центре» Ростова-на-Дону, в ненахичеванской его части, на перекрестке улиц Суворова и переулка Университетского воздвигли памятник и Суворову. А между улицей полунахичеванца Суворова – с одной стороны, и улицей полубакинца Шаумяна – с другой стороны, пролегает самая центральная улица Ростова-на-Дону – Большая Садовая, которая в советские времена носила имя Фридриха Энгельса. Начинается она от Привокзальной площади на Темернике, где известным графом Петром Шуваловым от имени замечательной императрицы Елизаветы Петровны была учреждена в 1749 году пограничная таможня, и заканчивается на Театральной площади в Нахичевани. На Привокзальной площади в Ростове-на-Дону есть, как и на площади в Москве, три вокзала. Это Пригородный железнодорожный вокзал, Главный железнодорожный вокзал и Новый автовокзал. На железнодорожных вокзалах приходил и приходит, отстаивается и отправляется известный своими поездками между Ростовом и Москвой фирменный поезд «Тихий Дон». Вагоны его окрашены не в простую МПС-овскую зеленку, а в традиционные цвета шаровар донских казаков – синий и красный. Заметьте, поезд, между прочим, хоть и считается «скорым», прозывается «Тихим». Во времена правления великого советского коммунистического писателя Л.И. Брежнева, когда в Ростове не хватало всем желающим колбасы, да и другие продукты бывали не в излишке, ростовчане, возвращавшиеся из столицы, старались «привозить побольше дефицита» в свой город, и благодарно сложили про этот поезд такие строки: «Синий с красной полосой, пахнет сыром с колбасой». Теперь в Ростове колбаса появилась в огромных количествах, ростовчанам уже и денег не хватает, чтобы ее всю скупать, а деньги, говорят, есть в Москве. А билет до Москвы в «Тихом Доне» становится дороже и дороже. Дороги, ох как дороги, сердцу и кошельку современного русского российские железные дороги! Кстати, а на Театральной площади и вправду театр есть. Театр академический имени великого пролетарского писателя Максима Горького, построенный в форме огромного колхозного трактора. Между прочим, Горький, будучи еще Алексеем Пешковым, в Ростове-на-Дону работал грузчиком в порту. Здесь у него и зародилась идея написать великую пьесу «На Дону», которую редакторы издали как «На Дне». Говорят, да и пишут (сам читал), что макет здания этого театра, как невиданная диковинка, почти что чудо, выставлен в Британском Музее в Лондоне. Но я сам, будучи в Лондоне, искал этот макет в Британском Музее, не увидел его там и спросил у британских музейных сотрудников: «Куда же вы подевали макет здания Ростовского театра?» Те порылись в своих музейных компьютерах и говорят: «А нету у нас такого!» Затем, видимо, чтобы загладить свой стыд, говорят: «Зато у нас в музейной библиотеке есть собрание сочинений великих русских международных писателей Карлы Маркса, Ульянина Ленина и Иудушки Троцкого в оригинале. При этом сочинений Троцкого у нас гораздо больше, чем у Ленина и Маркса и самого Троцкого вместе взятых. Так что, если возьмете, дадим почитать». Но не взял я читать тех сочинений и покинул Британский музей, гордый от того, что у нас в Ростове есть не какой-нибудь макет, а самый что ни на есть оригинальный оригинал театра, даже копии которого нет и в самом Британском Музее. Так что есть, чем гордиться. Поистине, Ростов-на-Дону – великий Ростов.

Есть в Ростове-на-Дону еще фишка – это телевышка, которая подсвечивается в темное время суток в любое время года, не хуже чем новогодняя кремлевская елка в Новогоднюю Ночь. Но если подобраться вплотную к этой высокой вышке, то в тени ее можно заметить еще одну замечательную вышку – неработающую старую водонапорную башню, стилизованную под крепостную. Эта башня стояла здесь, когда еще и телевидения-то не было. Когда построили телебашню, стали думать, что же делать с этой теперь низенькой старорежимной водонапорной башней. Негоже им соседствовать. По старой русской традиции решили ее сломать. Ан не ломается. Тогда решили по советской традиции взорвать. Но тут произвели расчеты, и выяснилось, что для подрыва понадобится такое количество взрывчатки, от которого рухнет и Новая телебашня. Вот и уцелела старая водонапорная башня, и стоит незыблемо к моей тихой радости, как великий монумент «Взрывать – не строить». Есть у меня тайная надежда, что выстоит она и после того, как кто-нибудь сломает нынешнюю телебашню. Потому что, по правде, эта старая водонапорная башня воистину великая, ибо, чтобы быть великим не обязательно быть большим.
Вот иногда меня посещает мысль: если Ростов-на-Дону – это и есть «Великий» Ростов, так быть может, что Ростов Великий тоже на каком-нибудь «Да-ну».


Старик и Старуха

Все продолжилось тем, что Старик окончательно повздорил со своею алчною Старухой.
В то время я гостил у родственников, проживавших вместе со Стариком, почти что в самом Подмосковье.
Прогуливаясь по серому осеннему парку, я почти неожиданно наткнулся на Старика и даже не узнал его сразу, настолько он имел изменившийся в худшую сторону вид.
– Голубчик, Андрей Януарьевич! – схватил стремительно он меня за рукав усыхающей трясущейся желтой рукой. – Как она меня задолбала, если бы Вы знали!
Старик принялся со слезами на глазах изливать жалобы по поводу поведения своей жены. В чем конкретно состояли эти жалобы, говорить, пожалуй, не стоит, ибо Старик сам был «не сахар» по характеру, и Старуха в свою очередь частенько поругивала Старика, не стесняясь присутствия меня и посторонних. Как я понимал, основной причиной резкого разлада между почтенными супругами послужило неосторожно высказанное Старухой мнение, что действия Старика могут повлечь не вполне рациональную трату его богатств, а Старик считал, что она необоснованно посягает материально на его «интеллектуальную собственность». Самое интересное, что и в этом конфликте Старик продолжал искренне любить ее, как и всех ближних, но именно из-за того, что Старуха оказалась объективно самой недальней из ближних, они и не могли ужиться вполне.

– Послушайте, может вам стоит какое-то время отдохнуть друг от друга, – сочувственно решил я поучаствовать своим советом.
– Да, да, голубчик мой! – вдруг заулыбался старик, и в глазах его замигали проблесковые маячки туманно-лукавой оживленности. – Я сам давно думаю об этом. Надо бросить все и бежать, бежать – возможно, даже куда-то за границу. Я знаю, что это вызревало во мне годами и обусловлено целым комплексом побудительных мотивов. Единственно – мне жалко детей. Вы ведь знаете, как я люблю детей, Андрей Януарьевич!
– Да, да, конечно, знаю, – успокоил я его. – Я тоже очень люблю детей.
– Голубчик, мне очень необходима Ваша поддержка в разрешении некоторых юридических тонкостей в моих отношениях с супругой. Но умоляю Вас не поверять в это дело никого, даже мою любимую племянницу.
– Что ж, – согласился я, – это надо обдумать.
Имея юридическое образование, я никогда не отказывал родственникам и Старику в посильных правовых консультациях. Надо сказать, что и Старуха часто прибегала к моим советам и, будучи осведомлен о ее взглядах на проблему взаимоотношений со Стариком, я бы не затруднился составить для него кое-какие бумаги, ограждающие от, как ему казалось, необоснованных притязаний жены. Я начал работать над этими документами и с той поры стал пользоваться почти что безграничным доверием Старика.
Через некоторое время Старик, будучи убежден в полной конспирации своих действий, засобирался в дорогу, чтобы не возвращаться домой никогда.
Сгорбленный, с измученным лицом и потускневшими глазами, почти как БОМЖ, но, сохраняя какую-то природную величественность, побрел он к своей сестре, чтобы тайно укрыться у нее. Там он услыхал как бы случайный разговор о чудных южных краях, откуда я был родом, о вольных степях, в которые можно было уходить летом и читать вечные страницы философии и поэзии. Измученному семейными неурядицами старику вдруг исключительно остро вспомнилась боевая молодость, частично прошедшая и в тех краях. И его пронзительно неудержимо повлекло на юг.
Решено было отправляться, и студеным первым днем ноября он двинулся к железнодорожному пути, чтобы попасть на поезд, идущий в южном направлении. Миновав несколько станций, он все-таки приобрел заветный билет до станции с роковым названием «Ростов-Дон» и бережно спрятал его у себя в кармане пальто.
И вот, равномерно вздрагивая на стычках рельсов, пассажирский вагон второго класса поезда № 12, в котором сидел Старик, прокатился мимо платформы, каменной стены, диска, мимо других вагонов. Колеса все плавнее и маслянее, с легким звоном зазвенели по рельсам, окно осветилось кровавым вечерним солнцем, и ветерок заиграл занавеской.
– Избавился от того, что беспокоило... Избавился от того, что беспокоило... – повторял в уме Старик, вздыхая и поглаживая длинными пальцами жилистых рук свою рыхлеющую седую бороду.
Он сомкнул веки, и ему представилось, что он уже на теплом Юге, где культура восходит многоярусной башней, южные ветры овевают ее, невинные цветы усеяли ее подножие, а в окна залетают птицы.
Однако верст эдак через двадцать ему стало плохо. Старика знобило, зло била дрожь, его охватил жар. В груди его заклокотало что-то. Изможденное тело вздрагивало в такт постукиваниям вагона на рельсах.

Старика пришлось снять с поезда на небольшой станции Астапово Рязано-Уральской железной дороги, где за ним через неделю – 7 ноября пришла другая Старуха – костлявая смерть. Так была разрушена его идея времени. Великий пассажир поезда № 12 Лев Николаевич Толстой на своем последнем пути так и не достиг славного города Ростова-на-Дону, до которого еще оставалось около восьмисот верст. Это тоже не было и четвертью его вздоха...
Когда делили вещи его, то в кармане пальто нашли железнодорожный билет. Я подобрал его и сохранил для потомков.


Лемонтовый сок

Приблизительно где-то в районе пребывания в Ростове-на-Дону Александра Исаича и Бориса Борисыча подтянулся сюда и такой литературный кумир, как Эдуард Веньяминович Лемонтов. Незадолго до этого события жена одного из моих братьев-близнецов попросила меня дать ей почитать его незабвенный роман «Эдичка – это я!». Я выполнил ее просьбу, предоставив из своей личной библиотеки экземпляр московского издания 1991 года, благодаря которому и сам в свое время приобщился к творчеству этого, как тогда казалось, «enfant terrible» русской зарубежной литературы. Чувства восхищения, правда, у меня это произведение не вызвало, но и отвращения, слава Богу, тоже. Возвращая книгу, Ольга (жена брата) несколько ошарашила меня заявлением, что я – похож на Лемонтова.
Когда до меня дошла весть, что Лемонтов прибыл в Ростов, я не преминул сходить на встречу его с молодежью, проходившую в одном из ведомственных Дворцов Культуры. Надо сказать, что Лемонтов вел себя на встрече совершенно как Наполеон.

Часа через три после выступления мы сидели с Лемонтовым, поджав ножки, на высоких стульях перед стойкой бара на углу Газетного переулка. Мы весьма интенсивно «набирались» различных спиртных напитков из ассортимента этого заведения, беседовали на самые разнообразные темы и были, что называется, «на ты». Заведение это было примечательно еще и тем, что находилось в помещении, бывшем не так уж давно частью бесплатных общественных туалетов, туалеты же оставались рядом, но стали уже, в соответствии с поветрием времени, приватизированными и платными. Местный знаток творчества Велимира Хлебникова – художник Дмитрий Облохов рассказывал мне, что в 20-х годах 20-го века в этих помещениях было ростовское кафе поэтов, где бывали и Хлебников, и Маяковский, и Есенин. Что ж, по этому поводу можно только горько высказаться: «Поэты, поэты, поэты! Вместо ваших кафе – туалеты!».
Чем больше мы говорили с Лемонтовым, тем больше пили под одобрительным взором обслуживающего персонала, для которого совершенно было неведомо, что в гостях у них – сам Лемонтов, а если бы и было ведомо, что это – Лемонтов, то совершенно было неизвестно, кто он и чем знаменит. Выпивку заказывал Лемонтов, и было видно, что он хочет позволить себе заказывать неограниченно много. Что именно мы пили, помню смутно, похоже, что все. Видимо, уже наступила ночь. Но спать совершенно не хотелось, все и так было как во сне. О чем говорили, тоже точно не помню, так – кое-что. Но точно помню, что мы говорили...

Мы говорили, говорили
Мы «переспали» быть на «Вы»
Мы пили, наливали, лили
Так интенсивно, как в любви
Бывали мы и у истока
Бывали мы и у конца
Мы рассуждали о высоком
Испив и сока, и свинца
Мы говорили с ним о жизни
Она не сахар и не жмот
Мы говорили об Отчизне
Она горчит и уж не жжет
Живут и жмут ведь Геростраты
На нашей Родины земле
Они по храмам – гады ада
А мы в Гордиевом узле
А мы в подводной лодки рубке
Мы тонем в атомном огне
Мы дышим – Крайний плотник рублик
Пропил поруганный на дне
Последний гребаный обрубок
В коросте ранней рваных ран
И не корысти ради грубой
Роднит карающих Коран
И тень анатома томится
Тот – мимолетный мнимый мим
Россия мечется синицей
А пулемет неутомим.
Конец классическим забавам
Готовит голозадый Феб
И Сын, увитый колкой славой
Кидает взгляд журавий с неб...
А вечер как прелюд ноктюрный
Распространяет дивный Фан
Де-юре в Рай, де-факто к тюрьмам
Подтянутся и Панк, и Фавн
И потечет из нулелунья
Ползуче-сточная слеза
И стон проснется поцелуйный
Неуязвимое слизав
Связав тот сплав порочно-млечный
Что в мерзлоте хранит пломбир
И распломбируются мечты
Раскроет их и план, и beer
И в тишине язык молчанья
Раздвинет веком влажность губ
И выглянет клинок прощальный
Изгнавший кариесный Зуб
И правду режем в разговоре
Как стропы у парашюта
Бурлила кровь в стаканах морем
Как песни плута и шута...

Далее я помню какие-то смутные отдельные картины. Помню, что мы ехали в автомобиле, то ли в ментовском, то ли в военном ГАЗике. Помню, как Лемонтов спрашивал меня, кто я по специальности. Помню, отвечал, что я – юрист, правовед. Помню, что он спрашивал меня, почему я, юрист, не работаю по специальности, а я отвечал ему, что наше право, даже когда оно и не избирательное – всегда избирательное, ибо оно действует не по отношению ко всем, а только выборочно. Известно ведь, что все равны перед законом, но некоторые равнее.
Помню лай собак. Помню шум воды и дождя. Помню район Ботанического сада. Помню какую-то сауну. Помню первый ковш, выплеснутый на камни. Помню, что не было проституток. Помню, что я признавался Лемонтову, что я девственник в том смысле, что я никогда не спал с мужчинами. Помню, что мы были голыми. Ах, какое слово «помню»! Меня разбирало любопытство, а обрезан ли член у Лемонтова. Помню, что – нет, не обрезан, хотя это – дело поправимое. Помню, что я пытался найти выход и не мог найти его.
– Куда мы идем? – спрашивал я у Лемонтова.
– Мы ищем вход! – задорно отвечал мне Лемонтов.
И это как поиск затерявшегося во вселенском бесконечии степного простора глубинного смысла всего происходящего.
___________________
© Колоколов Андрей