* * *
Швырну твои слова в завесу ночи,
укроюсь одеялом из ветрил...
Намедни Серафим мой воспарил, –
но ты не Аполлон, чтоб опорочить

иную стать с крылами и без крыл,
хмельно смеясь над слабым телом...
Впрочем,
ты не дурён, и как Сократ ворочать
умеешь словом, Рим пройдя и Крым.

Да что Сократ, царям не уступая,
ужом ползешь и, словно блажь тупая,
не отпускаешь сердце ни на миг.

Не ищешь неудач первопричину
в других и раздаешь поклоны чинно,
при этом до бесчинства слишком мил...

ОСЕННЕМУ ЛУЧУ

С рассветом,
нарушив законы покоя,
ворвешься в окно
и медовой щекою
согреешь
уставшие за ночь ремарки
увиденных снов.
В уверениях жарких
ударишь по сердцу
пронзительным залпом
желанного света...
как чипсы на завтрак.
Почти осязаемо вытряхнешь комья
озноба, остуды.
Жеманно и томно
подскажешь исход,
указуя на запад.
И снова исчезнешь...
банально...
внезапно...

АНГЕЛ

Под взглядом (не Бога) сгибаюсь,
тону в нескончаемой тьме,
под сладкий напев: «Баю-баю»
теряю (в своем ли уме?)
свой рай... Истекают свечами
надежды... Клянусь на крови!
Души в чужеземце не чаю,
не в силах сказать: «Се ля ви!»
Швыряю цикуту печали
по ветру с душою вразрез...
И криком «Любимый!» встречаю
изгнанника вешних небес.


* * *
Ты сумрак ложью засевал,
пока фортуна стала брагой,
и грусти огненную влагу
не осушил порочный вал.

Без суматохи и напряга,
уже предчувствуя провал,
ты безыскусно блефовал,
выбрасывая картой благо.

И, душу подчинив уму
(в игре сомненья ни к чему),
резвился с полуночным людом.

Но, задолжавши на бегах,
алкал повсюду тень врага...
А я надеялась на чудо...


* * *
В чужой Вселенной
да на пиру
с мечтой нетленной
пусть я сгорю
в толпе. И разом –
искрясь, рябя,
в хмельном экстазе
обняв тебя,
с надеждой тайной
(не лгу, поверь!)
в шальное танго
взломаю дверь
январским завтра,
где ждет Содом,
и жизнь внезапна,
и смех со льдом...


* * *
Делюсь с тобой своих напастей частью
ничтожной, чтобы ты не разглядел,
что день не красен, не хорош, не бел,
а я не образец морали частной.

Пусть счастье у меня гостит не часто,
а потому не сладок мой удел.
Но Бог печали мной не овладел,
и сплин не прячу я в душевной чаще.

Зачем грустить, стенать, скорбеть, рыдать,
ища уму и сердцу благодать,
мечтая, что сотрет небесный ластик

обиды след?.. Пусть, изменив расклад,
не стану я «княгиней из палат».
Но быть тебе моей десертной страстью!


* * *
Пусть снова наступит полночь –
я так хочу!
Потому что рассвет – это знак палачу –
утру с кровавым крестом...
Потом.
Я не люблю прощаний...
Ругай нещадно
толпу, дорогу, зной... Кого угодно
называй негодной,
(еще там какой)...
Проклинай покой,
забвение, смерть, вселенскую стужу...
Ты мне не нужен!
Зачем же копья ломать?..
Да опустится тьма! –
чтобы не видел,
как огонь моих чувств выжег:
«Я тебя ненавижу!»

КЛЕОПАТРА

Согрею, обниму, расплавлю
шальные взгляды, вздохи, сны,
что огневых надежд полны,
и, лавой растекаясь плавно,

вдруг выльюсь в кресло у стены.
Исполню гимн любви во славу
плиты с дыханьем искр кровавых,
создав трамплин для чувств иных.

Сверкну глазами томной кошки
(смотреть на вас, ленивых, тошно),
и вспомню грации урок.

Взлечу, желаньям дав свободу,
над вашей страстью тел убогих,
оставив рыжей шерсти клок.


* * *
Помилуй
или прости (где-то в районе шести) –
я лишь снега прошу и поцелуя.
С миром
ухожу. Пусть шелестит,
раня напропалую,
книга-память
на выдуманном перроне.
Утро тает
и тонет
в надежде, что это чужой маршрут.
Дым глаза режет,
и ангелы клятвами не берут
за счастье взятки, и все реже
спешат на помощь...
Пылала заря
от возмущения. Помнишь?
Или, может не зря
умоляла о жалости,
измеряя горящего тонус?..
Подари мне лучше пожарного...
или Пушкина многотомник...

СРАЖЕНЬЕ

И остановят стрелы в том бою
мои слова, не ощущая жженья,
и грусти запоздалые сажени
отмерит бренность... Ангелы споют

канон любви, почти что на краю
доселе неизвестного сраженья,
где не убьют, а в тот же миг оженят,
и после (уж воюй, иль не воюй)

доказывай, что ты не рыжей масти.
Но если поутру забрезжит счастье,
и вывесит разлука белый флаг,

и стану я твоей удачи частью,
заложницей весны, роскошной сластью, –
что скажешь ты тогда, мой милый
враг?..


* * *
Как дифирамбы в прессе
ад оказался пресным –
с пеплом и без огня...
А тебе без меня
как, божественный Воланд? –
стоном невольным
вряд ли продлюсь...
Ветер, играющий блюз,
глушит разум...
И разом
обрывается мыслей поток.
На небесном плато
не различимы добрые знаки –
впору заплакать...
И в сводах ночи
не нахожу причин
коснуться твоей двери...
А может, снова поверить?


* * *
Что-то не так...
Почему за пятак
продается улыбка
весною хлипкой
в безумную полночь?
Помню,
ветер стучал;
тебя сгоряча
с кислой миной
винила...
Мой милый,
тебе приснилось,
что сердечную голь
обряжал другой,
незванный,
словами
рисуя райские кущи...
Откликнись, влекущий!


* * *
...И вспыхнет гнев, и рай
переиначит,
завесив небеса холстиной грубой...
Швырнут на землю сохнущие губы
храбрейшего из рыцарей Ламанчи
слепую боль поверженного слова...
Услышав смех в густом остатке ночи,
обрежу междометья покороче
в кустах зари. И вот стрела готова
для тетивы ретивого Амура:
из сладких дум, желаний, и соблазнов,
и глаз твоих, не от тумана влажных,
и пляски Дульцинеи в чуждой шкуре...


* * *
Ошеломила
гримасой мима
и словом льстивым.
Смеясь, простила
апрель за дожди, –
за то, что водил
печаль по лужам
и был контужен
небесной плетью...
(Не ты ли, летний,
жасмину под стать?)
Недаром я вспять
корила небо
полночной негой,
стращала месяц
прощальной мессой,
сливала тепло
на утра чело.
Хотела света...
Но разве это
легко – быть гибкой
с такой улыбкой?


* * *
Мне ль молиться на божка
в полнолунье,
если в небе облака –
в шубе куньей?
Мертвой рыбой ты молчал,
мой далекий...
Страсть осталась невзначай
где-то сбоку...
В небесах висел мираж
с поволокой
или дождь, спаситель наш
одинокий...
И вернул минуты вспять
сон-бродяга,
чтобы болью боль унять,
став бодягой...


* * *
Неслучайно
не махнула рукой.
Промолчала –
и слезой, и строкой.
И губами
не нашла теплоты
в лунной гамме
средь живых и святых.
Отслужила
мне зарниц колея
светом лживым...
И темно по краям.


* * *
Глохну от крика
безмолвствующих.
Но мое ли пристанище
среди кричащих?
Слепну перед рассветом.
Но день впереди
разве такой ослепительный?
Вязну по уши в хаосе.
Но не из хаоса ли –
рождается новая жизнь?
Спешу по параболе –
назад в прошлое.
Но там ли мое счастье?
Я отвергаю сомнения.
Но мир все равно без тебя...


* * *
Недобрала полсуеты до рая,
недопросила страсти,
умирая
от жажды недосказанного слова,
не сдобрила молчание половой
из слез и недопосланных проклятий,
не побрела назад в прощальном платье
воспоминаний,
не свернула в рощу
сомнений,
не пыталась сделать проще
вчерашний сон любви,
почти что вещий,
поставив многоточие... на вечер...


* * *
Истязала
любовью, уповала на жалость
и вязала, вязала, вязала
узелки на разодранной сети...
Впрочем, каждый за слово в ответе,
за желанья и сумрачный быт...
Позабыть, позабыть, позабыть
днем осенним коварство июля...
или девой (совсем уж не юной)
ждать призывный гудок домофона
и стихи, заключенные в форму
повторять, повторять, повторять,
и иллюзий несметную рать
утопить в предосеннем дожде,
и – обрушить промокший тандем...


* * *
От хмеля утра ты почти что пьян...
А в стороне окалиной без плоти
дымит и тает в тишине болотной
упреками смердящий твой кальян.

И уплывают радуги полотна
в седой от мыслей пасмурных бурьян...
Но ты отнюдь не праведный Сарьян
и не совсем гурман творений Клодта,

но жаждешь созерцать на ложе сна
ту пастораль, что нежности полна,
и тешишься осколками надежды,

швыряя их о стену бытия...
А правда – ни твоя и ни моя –
висит мечом дамокловым... Как прежде...


* * *
Разве украсит будни
нагота изумрудин?
Не отвечает Гудвин...
И словесною грудой
не вопрошает эхо,
но, угодив в прореху
суеты домотканой,
стелет поверх тумана
сплин, что слезит глаза мне,
отворяя сезамы
чувств... В тумане бездонном
сердце дрожит в ладонях
тьмы... И летит воронье
сердце отведать мое...


* * *
Не обезумев от знойного лета,
тихо войду в состоянье покоя –
нежно, по-бабьи, поглажу рукою
томную бязь василька-пустоцвета
(или полыни такого же свойства).
Слов паутину наброшу на плечи
кроны акации, капелек легче,
лунного света... Вчерашняя гостья...


* * *
Не опереться глазу...
Навзничь упасть бы разом –
выплакать боль-досаду...
Падшему мягко падать
и ползти по соломке,
вольный нрав перекомкав,
к милому, но чужому,
подуставшему дому,
к потускневшему саду –
мне другого не надо
в той глуши безответной,
просветленной Тибетом
или мантрой случайной...
Но куда же причалит
мой блуждающий взгляд?..
Чистый лотос, виват!

ГОД КАССАНДРЫ

ЯНВАРЬ
Треплет метель чувства
и вязнет в ремарке года –
того, что на йоту больше
трех лет, что на йоту меньше.
В поземке сна заплутавши,
январь заползает в сердце
знобящей змеей, отравой,
простудой, мольбой, гаданьем,
и стонет в экстазе вьюгой,
и лижет узор на окнах,
что кистью воспоминаний
рисует скупое утро,
почти примостив сомненья
к желаньям и пожеланьям...
Но мчится по трассе Млечной
моя безумная нежность
зиме вопреки...

ФЕВРАЛЬ
Одни –
бросили её неодетую
на жгучую наледь.
Другие –
поохали, но не согрели,
не приласкали,
не омыли слезами жалости,
не вернули в сердца.
А мы –
прошептали друг другу
несколько слов,
довольно банальных,
и она –
оттаяла, простив
февраль и жестокость.
На то она и любовь.
МАРТ
Не верю дареным цветам,
что сродни облакам,
летящим навстречу взгляду...
Не верю, что прав
рыжий котяра, зовущий
подругу на крышу
тягуче-нежным «Муррау!»
Не верю, что солнце
лелеет, ласкает, греет
надежду на встречу созвездий...
И только проталинам верю –
на сердце, в глазах, на газоне...

АПРЕЛЬ
Тосковато... Грустновато,
будто уши заложены ватой
сомнений.
Колени
тяну к подбородку.
Не водку
разбавляю скукой –
пью разлуку
почти что озерами,
и желаний зерна
бросаю на твой подоконник...
А может, припасть к иконе?..
Свист из окна. Не спится.
Ветер мешает. Или синица?

МАЙ
Спит Амур в небесной постели,
и поэт словами не стелет
любви прокрустово ложе...
Гораздо позже
заплачет он цветочной пыльцой,
а пока – чернеет лицо
уставшего дома,
где все до озноба знакомо...
И – неосознанной болью –
тень весны на обоях.

ИЮНЬ
Хочу:
трогать губами дождик,
забыв про открытый зонтик,
смеясь над
угрозами Зевса –
до хаоса в голове;
глотать мороженое
чьих-то слов,
не подумав о послевкусии;
вспоминать о тебе горчащем,
когда рядом
... другой.

ИЮЛЬ
А может, зря жару проклинаем:
лёд обид течет между нами
по знойному руслу,
нашей размолвки рухлядь
парится в коконе ожиданий
(не торопится Дарий
построить канал примиренья),
и опутано ленью
место наших желаний...
Но страшнее площадной брани –
нагота покаянья...

АВГУСТ
Ухожу
от усталости губ в ожидании неги;
от подсолнухов лиц,
перезревших на солнце;
от слов шелухи,
что уносится ветром;
от бронзы домов и души загара;
от накипи мыслей,
осевших на стенках июля;
от памяти вод стоячих;
от зноя в глазах...
Спешу по коже асфальта –
к истоме заката.
Но как уйти
от августа жизни?

СЕНТЯБРЬ
Плохо...
Не спасают слова и вздохи.
Может, осень пришла?
Но рябин купола
не омыты дождем.
Листопада не ждем –
зелено, как в апреле.
Лишь сгорели
надежды... И пепел кругом
чуть скрипит о другом –
о других минутах,
будто
знает секрет,
как мне жить, когда тебя нет...

ОКТЯБРЬ
Пою хвалу калине под окном,
что украшает солнечный пейзаж
плодами сердцу моему под стать.
Порадовать спешу осенний день
словами благодарности тебе –
мой Бог, мой Ангел или Люцифер?
Ты, триединый, не даешь уснуть
в коварной тьме обид и ерунды,
что стала позой, прозой и мольбой
внутри меня. Я разве не права?
Но, вознеся тебя на пьедестал,
ревную ко всему, чем дорожишь –
будь то звезда шальная иль октябрь,
что обернулся летом для меня,
забыв о неизбежности остуды.

НОЯБРЬ
В полузимье увязла...
И неважно,
что рьяно пыталась согреть
потускневшую медь
льдистых листьев,
и старалась назойливо втиснуть
в чью-то память ажурную блажь:
мозаичный витраж
на распластанной хляби...
Но надеждою слабой
оттаял осколок на грош –
на разлуку похож...

ДЕКАБРЬ
Уносит время в никуда
обрывки неудач и туч,
скрывает снега пелена
хмельной солнцеворот сердец,
и навевает неуют
томленье перед бурей чувств...
А лже-пророчица зима
рисует вафельный узор
на снах моих и на скамьях,
и на словах, что зря хранит
метлы не знающий асфальт...
И дышит праздником сосна
в дорожках лунной мишуры...
А ты с апрелевым лицом
несешь охапку хризантем –
агнец! – на жертвенный алтарь
любви.
_______________
© Крекотнева Ольга