Основания политики массовых репрессий стоит поискать не только на уровне идеологических предпосылок и обстоятельств внутрипартийной борьбы, но и в массовых настроениях 1920-х гг. Проявления, динамика и побудительные мотивы этих настроений возможно проследить на основании писем бывших бойцов Красной армии, направляемых ими в Северокавказскую комиссию по оказанию помощи бывшим партизанам и демобилизованным красноармейцам. Эти документы относятся к периоду 1925-1932 гг., т.е. ко времени, непосредственно примыкающему к эпохе Большого террора. Первое впечатление от этого массива документов состоит в мощном импульсе недовольства, просто источаемом со страниц писем.

Положение бойцов революции в первые годы, которые принято считать мирными, было бедственным. В городе оно связано с отсутствием работы, а в деревне – с высоким налогом на крестьянские хозяйства. Как правило, неплательщики продналога осуждались на принудительные работы. То, что среди них часто оказывались и орденоносцы, и инвалиды Гражданской войны, власть в тех частных случаях не волновало. Вводился новый принцип взаимоотношения власти и ее опоры: необходимость подтверждать преданность ей каждый день заново. С таким подходом старые заслуги уже заслугами не считались. В городе голоднее, но все же безопаснее: горожанин лишен собственности, и в нем сложнее усмотреть мелкобуржуазную опасность... Демобилизованные красноармейцы мыкаются между биржей труда и проходными заводов в надежде найти работу, но шансы невелики, ведь идут встречные сокращения. Ужесточение конкуренции на рынке труда приобрело оттенок классовой борьбы: «…Мы 3 человека […] находимся на железной дороге без мест и знаеш[ь,] что здесь есть служат[,] которые были в белой армии[,] и вот[,] если [бы] мы получили документы[,] то мы можем настоять[,] чтобы их уволили[,] на ихнию место назначили нас…» [1]. Обостряет ситуацию наличие у бывших солдат революции неудовлетворенного комплекса воздаяния за «усердие геройства».

Действительность полностью перечеркивала их ожидания и надежды на лучшую после победы жизнь. Группа бойцов пишет своему бывшему командиру, что они потерялись и растерялись в новой жизни, просят направить их по верному пути, а то некоторые «дрогнули сомневаются в наших завоеваниях» [2]. Они не хотят быть разочарованными, и если спрашивают, как один из бывших красноармейцев, неужели мы обманули себя, то это выглядит больше как угроза другим. В действительности для их картины мира легче начать искать скрытого врага, который воспользовался их победой и тайно продолжает бороться с ними, чем поставить под сомнение само содержание цели революции и свое участие в войне на стороне красных.
Все чаще наблюдается логическая связка между убогим состоянием героя революции и сытой жизнью тех, кто или вовсе не участвовал в революции или воевал на стороне белых. Сыты и частники-нэпманы, но особенные чувства вызывают чиновники разных государственных учреждений. Логика построений, придававших антибюрократическим настроениям оттенок поиска скрытого врага, отражена так: «Я думаю, что наверное во власти сидят не наши люди, потому что они на нашего брата плохо обращают внимание» [3]. Если действительность не подтверждает лозунг народной власти, значит во власти не народ. Впрочем, факты из писем о поведении местной власти свидетельствуют, что реальные основания для того, чтобы разглядеть в чиновниках врагов были. То, что творил тов. Ковба из ст. Лабинской, просто анекдот. Этот начальник районного собеса ежемесячно пишет вдове красноармейца повестку, чтобы та пришла за пенсией за убитого в Красной армии мужа, а когда она приходит, он ей говорит, что она – не она, а жена псаломщика, расстрелянного в 1918 г. за контрреволюцию, и на этом основании деньги ей и другим не выдает. Более того, жалобщикам он говорил: куда хотите, туда и жалуйтесь, вам не поверят, а мне поверят – я член партии; дескать, один уже посылал жалобу в Москву, так ее прислали на рассмотрение на месте, «что я захочу, то с этим гражданином и сделаю, - утверждал тов. Ковба, - мне Москва выдала декрет такой, кто будет на меня жаловаться, я имею право тех людей отдавать под суд» [4].

Похоже, народ готов взять местную власть на вилы. Но она не будь проста, выдвинула вперед иного виновника, мешающего воспользоваться плодами победы. Она предложила опознавать врага не только по поведению нынешнему, а по тому, что он делал и кем был до 1917 г. Всякие кадровые назначения проходят общественную цензуру далеко не только на предмет деловых качеств, но и общественно-политической биографии. На фоне этих настроений первые процессы выглядят давно ожидаемой новостью. Любопытно письмо, написанное вскоре после Шахтинского дела (1928), по жанру донос, но безадресный: «и у нас есть [вредительство] но неизвестно кто будет виноват», пишет автор и далее излагает факты бесхозяйственности [5].

В кооперативной политике на селе все 20-е годы сплошной разброд и законотворчество масс. Мотивы, по которым люди готовы были вступать в колхозы до начала курса на сплошную коллективизацию, явно не предрасполагали к успешной работе. Объединялись неимущие в надежде не просто вместе, а с посторонней помощью – государства или могущественных шефов – поправить свои дела. Неслучайно на Дону и Кубани было много «именных» хозяйств – им. Буденного, Ворошилова, Жлобы, Ковтюха, Ивана Книги. Но справный хозяин шел в колхозы неохотно. Да и как было идти, если были такие случаи. Бывший красный партизан внес в качестве пая в ТОЗ «Лихой красный партизан» единственную свою лошадь, но председатель «перекредитовался», и теперь их «конями ликвидкомиссия покрывает Госкредит» [6]. Ведь до объявления курса на коллективизацию фискальная политика государства не делала различия между единоличниками и артелями. Коллективное имущество могли так же конфисковать за долги, как и частное. И в 1928 г. вот что думал селькор М.Г. Тепериков. В связи с тем, что в предыдущие три года недород, хозяйства не в состоянии выплачивать долги по векселям. Он предлагает отсрочить все виды кредита до урожая 1928 г. Далее он выдвигает другую плодотворную идею. Если не предъявлять векселя коллективов к взыскиванию, а старые кредиты зачислять в новые, то таким образом можно привлечь бедняков в коллективные хозяйства! [7] То есть показать крестьянам, вот где вас не тронет фининспектор и уполномоченный по сбору единого сельхозналога, именно тут вас не только не арестуют за неуплату, но дадут еще денег.

Главный адресат этих писем – Д.П. Жлоба, красный командир, герой войны, фигура, популярная на Кубани и Северном Кавказе в целом. Как известно, он впоследствии был репрессирован. Вопрос о том, за что его в действительности арестовали в 1937 г., менее интересен, чем вопрос, почему он был демобилизован из армии в 1923 г., и чем объяснить то, что он был оттеснен из первых рядов героев Гражданской войны. Тот, кто знаком с его фронтовой биографией, усмотрит причину в поражении 13-й армии, в которую входил корпус Жлобы, летом 1920 г. в боях против Врангеля. Но для других командиров, также разбитых Слащевым под Мелитополем, это не имело таких последствий.
На основе фактов, обнаруженных в архиве Партизанской комиссии, можно сделать предположение, что зародыш конфликта, разрешившегося в 1937 г., возник в ходе боев под Царицыным. Неожиданный удар Стальной дивизии Жлобы в спину белым спас осенью 1919 г. Царицын от падения. Жлобинцев ждал настоящий триумф. Но вскоре после блестящей победы и не менее блестящего чествования командира Стальной дивизии отзывают, а командование его частями берут на себя попеременно Думенко, Буденный, Ворошилов. Но при новых командирах начинаются неудачи, на что бойцы бурно реагируют. Вот описание участника и очевидца: «Жлобы не стало […] а у нас стал командовать т. Ворошилов; не помню в каком хуторе на позиции бросились пехотинцы в панику, где Ворошилов стуча[л] в грудь себя и кричал, я ваш командир X армии, ему в упрек отвечал наш пулеметчик, даешь Жлобу, батьку нашего, и там застрелилось 7 чел. от паники в присутствии Ворошилова» [8]. Такое не забывается и не прощается. Отношения с Ворошиловым с тех пор были сложными. Членами комиссии, занимавшейся расследованием поражения под Верхнетокмаком, были Р. Землячка, Г. Бокий и Ворошилов. Давний недоброжелатель мог повлиять на решение об отстранении Жлобы от командования Сводным конным корпусом.

Тогда же под Царицыным завязался узел другой вражды, не имеющей прямого отношения к событиям 1937 г., но доказывающей, что столкновение амбиций меняла кадровые конфигурации не только в стане белых. В 1919 г. военная судьба свела Жлобу и Думенко в составе Сводного конного корпуса. Их отношения были накалены. Думенко не упускал случая уязвить и унизить Жлобу. Но когда он на глазах у всего корпуса отказал в помощи дивизиям Жлобы и Лысенко, переправившимся через Маныч и теснимым белыми, то против него восстали и командиры, и рядовые. Когда Жлоба вернулся из Ростова с приказом об аресте Думенко, это достаточно спокойно было воспринято бойцами, ведь поражение могло быть объяснено только изменой [9].
Если смотреть на внутреннюю жизнь Рабоче-крестьянской красной армии с помощью этих неподцензурных документов, то факты рубежа 1920-1930-х гг. уже не будут казаться результатом политико-идеологического влияния власти. Этот фонд сформирован слоем, до которого идеологические импульсы шли очень долго. В 1930 г., когда Троцкий уже обитал на Принцевых о-вах, его благодарно продолжали вспоминать красноармейцы, которым накануне зимы подарил теплые вещи. Не будет казаться неожиданным откровенный цинизм одного автора. От тяжелой работы он подорвал здоровье, планирует сменить работу, но в колхоз не хочет, так как там «не клево»: «Сегодня поработаешь, а завтра подохнешь». Так где же он работает сейчас? Видимо, в ОГПУ, потому что пишет: «сейчас калечу кулаков, нет им спасения» (1930) [10].

Война приучила людей к жестокости, нетоварищескому отношению к другим. Гражданская война приучила видеть в соседе врага, трудноразличимого, маскирующегося, оттого еще более опасного. Бывшая красноармейка тов. Мальцева готова стать источником достовернейшей информации о соседях: «Я живу сичас пододной крышой изконтррыволюценерами[,] нонимогу сними бороца[,] потому что нет никаких справок[.] ище добавлю[,] что если пришлети[,] то я вам много кой[-]чиво буду сообщать» [11]. Корреспонденты партизанской комиссии с одной стороны приветствуют борьбу с контрреволюцией, но с другой не заблуждаются по поводу собственной безопасности. Один из корреспондентов, несмотря на то, что он «партизан инвалид бедняк», все равно просят «бумажку» о политической благонадежности. Ведь беда может прийти неожиданно как к работникам Плавстроя Манжеле и Гноевому, обвиненным в порче 34 тракторов. А дело начиналось так. Они как представители Плавстроя обнаружили эти трактора неисправными, за что отругали правление совхоза № 5 и пригрозили, что сообщат об этом куда следует. Но руководство совхоза их опередило, сразу же, по телефону надо полагать, связалось с органами, и их арестовали, когда они ехали из правления совхоза [12]. Так Манжела и Гноевой оказались в ГПУ, о чем еще утром и не подозревали.

Общая тенденция в настроениях бывших бойцов революции в 1920-е – начале 1930-х гг. такова: советская действительность разочаровала их и материально, и идейно. К концу первого десятилетия революции общество было готово к проявлению недовольства, но линия на подавление колеблющихся и выдвижение новых заманчивых лозунгов вновь укрепили власть. В послевоенный период перемешались патриархальные традиции (обособление, недоверие, эгоизм) и привычка комбатантной брутальности, что и было использовано властью: оно предложило силовое решение вопроса, назвав имя новой преграды на пути к Великой цели.

Источники:

1. Центр документации новейшей истории Ростовской области. Ф. 912. Оп. 1. Д. 10. Л. 33 об.
2. Там же. Д. 10. Л. 85.
3. Там же. Д. 6. Л. 226.
4. Там же. Д. 5. Л. 455 об.
5. Там же. Д. 5. Л. 558-559.
6. Там же. Д. 5. Л. 555.
7. Там же. Д. 5. Л. 303.
8. Там же. Д. 9. Л. 145 об.
9. Там же. Д. 11. Л. 62.
10. Там же. Д. 8. Л. 476.
11. Там же. Д. 12. Л. 98.
12. Там же. Д. 8. Л. 511-514.
____________________________
© Морозова Ольга Михайловна

Первая публикация: Морозова О.М. Общество в ожидании Большого террора // Проблемы истории массовых политических репрессий в СССР. К 70-летию начала «антикулацкой» операции НКВД СССР: Материалы V Всероссийской научной конференциии. – Краснодар: Экоинвест, 2008. – С. 137-143.