НЕПОМЕРНОСТЬ БЫТИЯ

Монолог

Венок сонетов

1
Написан болью дерзкий монолог,
но стоит ли терзаться понапрасну,
когда не разобрать – зеленый?.. красный?..
А берег ожидания полог.

Финал один, хоть души масти разной…
Не зря Амур без спроса уволок
печали давней краску и мелок,
а потому утрата тоже праздник.

Опять судьбой не согнута в дугу,
но царственно пульсирует в мозгу
тропарь весне, исполненный не нами…

Пусть мой герой – не пресловутый хам,
не злопыхатель и не чужд стихам, –
к чему ответ витыми письменами?

2
К чему ответ витыми письменами
неправому судье, почти врагу,
состряпанный пиитом набегу?
Упрячу разом разум от цунами.

(Но я прошу об этом ни гу-гу…)
Смеюсь над легковесными волнами,
где муза огневой вуалью манит
и обещает с рифмами нугу,

стриптиз сердечный или колу-коку,
и холод ожиданий где-то сбоку…
Не раз пиитов выручал Тибет,

где можно обратиться смело к ламе.
Но вновь меня уводит от побед
тропа вины, проторенная нами.

3
Тропа вины, проторенная нами
не широка, как долгий Млечный путь.
Но даже если вовсе не уснуть,
молясь луне в мятущейся панаме,

нелепо небосводу крикнуть: «Будь!»,
крутой волне, что в ссоре с валунами
рассветные слезинки разминает
в апрельской ступе… (Долго ль обмануть

Всевышнего и выдать пустельгу
за соловья из призрачных лагун?)
Я отдаю на откуп сердце року,

когда желаньем властвует не Бог,
а нить блаженства, свернутая в кокон,
оборвалась, и случай не помог.

4
Оборвалась (и случай не помог)
изогнутая линия победы…
И вкус плодов запретных не изведать,
коль щупальца расправил осьминог;

и вместо долгожданного обеда
всучила власть просроченный пирог,
ускорив этим горький эпилог…
И полон спрутов океан соседа:

душителю пучина не напасть,
не важно, чья возьмет главенство власть,
он парусник не пощадит в тумане

иллюзий, где удача не видна,
хоть сотни раз в любые времена
обласкана пророческими снами.

5
Обласкана пророческими снами,
затеряна иголкою в стогу,
попала в тополиную пургу
и расстелилась по закату льнами.

Но кто она? Напрасно берегу
ее томленье в августелом стане:
с фруктовым мадригалом Пиросмани,
с божественным младенческим «агу»,

и прочими небесными дарами
ваятелей судьбы. И не пора ли
вдруг разорвать мечтаний потолок?

Но заменив подобное подобным,
тотчас вспарит оспоренная догма –
моя печаль, – оставшись под залог.

6
Моя печаль, оставшись под залог,
не прикасалась чистотой к пороку,
не затевала звездную мороку
и не плела из нежности силок,

пуская слезы по хмельному стоку…
Но сердца шаг не перешел в галоп,
а преданный судьбе моей холоп
повержен болью (подражая Блоку),

раздавлен, брошен нищенкой у ног
ваятеля магического круга…
И скачет серым облаком упругим

по пустоте, что проклял даже Бог,
оставленная под залог подруга
разлуки, что блюдет высокий слог.

7
Разлуки, что блюдет высокий слог
и ублажает облака в Сиаме,
не вынесет шальных желаний пламя.
А мой Амур на паперти возлег.

Не подчиняясь чувственной лиане,
зря обиваю пустоты порог…
… Застынет в позе лотоса пророк –
усталый странник, – где-нибудь в Майями,

с душою, изнывающей в жару,
найдет спасенья узкую нору
с почти полузабытыми тонами,

где интерьер и жалок, и смешон, –
как дежа вю среди мирских трущоб
осады с обгорелыми стенами.

8
Осады с обгорелыми стенами
не отвратить до рокового дня,
когда Перун испепелит меня.
И, оплатив по счету в номинале,

вдруг загудят и челядь, и родня,
бегущие поврозь и племенами
туда, где скука потчует блинами,
бессмертие поэтово браня,

чреду обид и полосу напастей,
что повернулись к ним не лучшей частью
везения. Что попусту мычать?

Смирение и краше, и дороже.
Ни слова против зла, – пытаюсь, Боже!
Но долго ль в ножнах маяться мечам?

9
Но долго ль в ножнах маяться мечам,
теряя острый ум войны, ржавея,
надеясь на факира или фею?..
Пусть ветер перемен зазря стучал,

и холодок отчаянья повеял,
и потеряла лунный блеск парча,
и жеребец каурый одичал,
и бронзовый Геракл не стал новее…

Но выбор сделан, может, сгоряча,
и, верно, вопреки закону Ома, –
меняю траекторию луча

на сонной стенке каменного дома…
Уж лучше бы найти поглубже омут,
пока обиды марш не отзвучал.

10
Пока обиды марш не отзвучал!..
Мой Зевс спешит на звездной колеснице,
и где-нибудь в Луганске или Ницце
я вспомню перегнивший молочай

сановных слов и восковые лица
тех, кто «творца» на мытарство венчал…
И пусть я не ваятель, а гончар –
поберегусь от бренных коалиций.

Я принимаю на себя удар,
чтобы потом какой-нибудь вандал
с пристрастьем не ославил ненароком –

так приласкав, что станет свет не мил.
Пусть Маяковский не для всех кумир, –
спеша вослед, не поспеваю к сроку.

11
Спеша вослед, не поспеваю к сроку,
хоть выбираю путь наискосок.
Что лучше пули – поцелуй в висок
иль разговор с врагом за чашкой мокко?

Но как бы ни был точен мой бросок,
хоть в лидерах, но попадаю в склоку,
завидуя не Богу не пророку,
а соловью, что упорхнул в лесок

за песнями. Кому его неволить
в юродивой стране, где славен Воланд,
в чести разгул и челядь ни в дугу?

Не разобрать, кому куда попало…
И, дожидаясь бранного финала,
остановить сраженье не могу.

12
Остановить сраженье не могу, –
мой голос тает в огненных раскатах…
Пусть буду трижды клятой или мятой
приду в собор к святому четвергу,

умоюсь соком райского граната,
поем для очищенья творогу
и отпугну костлявую ягу, –
поверив, что ни в чем не виновата.

Скиталицей на бренном берегу
спою псалом для укрощенья жженья.
Став Никою, не выиграв сраженья,

в покорности и зная, что солгу,
взойду на трон спасения блаженно,
как прежде перед истиной в долгу.

13
Как прежде перед истиной в долгу,
и отвечать пожизненно готова
не только за оброненное слово,
но даже за цикорий на лугу,

за чью-нибудь сердечную полову,
за то, что истребил когда-то гунн,
за проданную на корню тайгу,
за прочие деянья безголовых,

за чистый лист… И с чистого листа
поэзия пойдет уже не та…
И будет продолжение урока,

где враг повержен и нещадно бит,
зажатый плотью и стеной обид…
Виктория! Но что мне в этом проку?

14
Виктория! Но что мне в этом проку:
устам, предавшим сонную любовь;
душе, что тычет палкою любой;
усталым волосам и даже оку…

Ты не стяжатель похвалы рябой,
отнюдь не воплощение порока,
и зноен, как распахнутый сирокко,
и беспечален, как хмельной плейбой…

Пусть твой огонь не терпит пасторали,
и, вопреки дождю моих стараний,
он жжет меня как пресловутый грог.

Но оседлав Пегаса (или клячу),
минувшему я не скажу иначе:
«Написан болью дерзкий монолог».

15
Написан болью дерзкий монолог…
К чему ответ витыми письменами?
Тропа вины, проторенная нами,
оборвалась, и случай не помог.

Обласкана пророческими снами
моя печаль, оставшись под залог
разлуки, что блюдет высокий слог
осады с обгорелыми стенами.

Но долго ль в ножнах маяться мечам,
пока обиды марш не отзвучал?..
Спеша вослед, не поспеваю к сроку, –

остановить сраженье не могу.
(Как прежде перед истиной в долгу…)
Виктория!.. Но, что мне в этом проку!?.


* * *

Усталость
листала
Вселенские стужи…
Казалось хуже,
чем на Голгофе.
(Иоффе
позавидовал бы
размаху желаний.)
Рванью
блистало сердце
в тесных рамках злословий.
Любовью
называлось бы это
где-то
в районе Парижа,
а ближе
в неверных широтах
напротив
бессонных сугробов
оба
в хрупком начале
молчали:
я в весеннем наряде,
не глядя
на тебя в ля-миноре,
(с ожиданьем не споря,
как с водою проточной.)
И – мираж многоточий.


* * *
Поэту Луису Гонгоре

От похвалы нечаянной –
шагнула в петлю,
сгорев душой, речами ли,
восстала пеплом:
зарею томно-синею
на стыке неба,
хмельной и нежной силою –
почти что Геба,
(кто с клятвами двудольными
в экстазе плакал?)
не ставшая Мадонною –
жена Геракла…
Но искушая песнями
и грешной лаской,
на полотне воскресла я,
что ткал Веласкес, –
как сумрак, музой верченный
в руках… Едва ли
была с Христом повенчана
… строка в опале…


* * *

Морозно снам, деревам и мыслям;
упрямым взглядам и вздорным жестам;
чиновным шапкам – собольим, лисьим;
и лицам кислым, и водам пресным;
губам, не помнящим поцелуев;
щекам, прижавшимся к снегопаду;
церквям, псалмующим: «Аллилуйя»;
святым и нимбам белесых прядок,
узлом затянутых на затылке;
дворнягам, нимфам в чужих постелях
(персту, что властно в прогнозы тыкал)
и прочим жестко- и мягкотельным;
шагам, на тропах почти не видным
и ностальгии по дням красивым,
когда ревело в экстазе быдло…
Морозно мне – как и всем в России…


* * *
М. Цветаевой

Подспорье ремесла –
огонь да ветер…
Из милости послал
Господь мне плети,
да скорби оберег
из покрывала.
Заклятьем имярек
не зря скрывала:
ни часа, ни числа
не намекнула,
опоена была
потешным гулом,
хмельною похвалой,
да бранной речью…
Гнев сухостой полол
и день, и вечер,
да пламя высекал,
не видя проку,
да ветер звал, пока
рождались строки…


Другая Мария

Небольшая,
ветшая,
царила память
панны,
что смотрела сквозь время.
В боренье
наград ниоткуда
или чуда
не желала.
Галлы,
предки, ее не знали,
что в финале
рода
прольются «слезы лорда
Флеминга».
Дилемма
простая –
растаял
чад прошлых дней,
сильней
затянула Психея водную нить –
но не изменить
теченья.
Лишь портрет Боттичелли
повернул ожиданье вспять –
смерть и тать
прошли мимо.
С миром тебя, с миром!


* * *

Войти в себя стремительно (навылет)
и разметать непротивленья мусор;
настойку бытия с улыбкой вылить
в сосуд харизматического Пруса.
(Ну, что еще?) Откинуть чьи-то стоны
на сито женской логики беспечной;
полюбоваться речью чинно-тронной,
с моралью обойдясь по-человечьи.
Потом – за бронированною дверью
у очага расцвеченного тушью
закончить пьесу репликой: «Не верю!»,
и поклонясь уйти, захлопнув душу…


* * *

Взываю к людям – хочу подняться
(кругом шестнадцать).
Жаль, не считается моветоном
равнять человека с планктоном
в замшелой луже.
Услужлив
прохожий, проезжий –
не с теми, кто повержен.
На что ему посторонние боли –
тем более,
за это не вручат награды.
А тем, кто рядом,
и возразить нечем,
ведь голосом человечьим
не проймешь даже младенца…
Куда бы деться?
В Нью-Йорк, в Париж ли?..
Везде лишний
нахлебник (он, она ли).
«Зачем, – удивятся, – в такие дали?»
Не оценят нашего рвенья –
равно – порезать вены
бродяге или поэту.
Я не «про это» –
о «себе любимой» забочусь.
Вином из бочки
теку, этой жизни отдавшись…
Что дальше?..


* * *
Пускай моя душа – огонь и дух…
В. Шекспир

Стяжая боль и сердце заодно,
смирения прокисшее вино
в час утренний мне силы не придаст
и, высветив полупризнанья пласт,
не вызволит из глины неземной
раскаянье мое… Не став виной
на всходы счастья упадет в тот час
свет верности из обветшалых глаз
и бездну, чем слыла душа моя,
заполнит непомерность бытия.


* * *
Здесь нет меня…
Э. Леончик

Здесь нет меня…
Сомнений рухлядь,
прогнивших мыслей череда,
печаль ползущая на брюхе,
прозрений сохнущий миндаль,
неясных слов густая пена,
норд-ост, мятущийся как бес,
мираж из глубины вселенной
и боль с рыданием и без,
и голос памяти рутинный,
нещадно бьющий прямо в лоб,
и грусти жирная щетина,
и сна обманчивый сироп,
застывшей лавой неудача
(она теперь тоске родня),
и ангел белкою (тем паче)
по веткам дней…
И нет меня…


* * *

Спокойно.
тишайше покорно
безропотно стынет рассвет…

А мне бы по глади неторной,
по голосу мокнущих верб,
по ветру, точней урагану,
по жертвенной пляске костра,
по блеску лучей амальгамы
и отзвуку стона: «Пора!»

Дремотное утро лениво,
безвольно глядит в потолок.
Безмолвие память пленило…
Отбросив бессмертия клок,
блаженно качается время
в купели растаявшей мглы.
И сердца мучительный тремор
уже не мешает мне плыть,
и тенью бежать торопливой
по выцветшей разом стене…
Цепляюсь за призрачный ливень
в абсурдном театре теней.


* * *
…жизнь – игра…
Степной волк
Г. Гессе

А рассвет утопает в лужах,
ему посредник не нужен,
чтобы слышать сухие слова,
что едва
касаются уха,
и любая проруха
ему нипочем,
даже если сердца ключом
запереть разлуку…
Я умываю руки,
отложив слова на потом,
и закручиваю винтом
непослушные мысли,
с миной кислой
в неизбежное завтра спеша…
Прячется в пятки душа…
до утра…
И, неважно, что «жизнь – игра…»


* * *
Обжигает своей любовью
пышный чайник самодовольный
неприметную серую чашку
с поцарапанною судьбой.
Он ласкает ее парами
и гремит отчаянно крышкой,
осердясь на яркое блюдце,
что так страстно ее обнимает.
А когда приходит хозяин
и щепотку душистого чая
бессердечно в чашку швыряет –
недовольно фыркает чайник.
Но хозяин лелеет чашку,
отыскать напрасно стараясь
те следы, что давно истерлись
на серебряном ободке,
он смеется в усы: «Аморэ»,
и от знойных воспоминаний
у него слезятся глаза.


* * *
Дурак – товарищ королю!
Король Лир
В. Шекспир

Не стражники, ворота отворяя,
поют, гнусавя, новым королям.
И льются на пиру хвалы: «Блям, блям…»,
ретивым лбам, мечтающим о рае.

Зачем чиновным дурака-валям
кого-нибудь чудачить, укоряя?
Бразды усердия даны не зря им,
когда потерян «пламенный салям».

О, прорвища чужих надежд натужных,
отправлена не зря в почетный нужник.
(Однако же никто не уличен.)

При этом благолепствуя до дрожи,
из кожи лезут вон калики Божьи,
бесчинствуя «за дружеским плечом».


СЛОВЕСНЫЙ ПОРТАЛ

* * *
Быть может, небесный избранник,
по краю нетленного круга,
по россыпи звезд и желаний,
по склонам надежд и разлук –
неважно скользнешь по чему.
Заслышав дыханье вселенной,
ты выстроишь замок из пепла,
сомненья и жажды величья –
среди несравнимых и равных
тебе по звучанью сердец.
На счастье себя обрекая,
взгрустнешь, как потерянный ангел,
не встретив меня на земле…


* * *
Где я? Может в раю?..
Но тогда почему
песни скорби поют
вероломцы в дому
с крышей из облаков,
с дверью из миражей?..
С кем ты, сякой такой?..
Или «воскрес» уже? –
в тополе над рекой,
в куполе над звездой,
без прощальных оков,
похваляясь ездой
в край слепящих монет,
на излуке разлук,
где дано сатанеть
и Амур прячет лук;
где в чести ворожба
и сутяжь на пиру,
где Юдифь не люба,
как и я поутру…


* * *
В рулетку зимы проиграв,
вконец распоясалась стужа;
стращая уныньем, печалью,
морозом, разлукой, забвеньем, –
тебя ознобив ненароком…
В долине, ущелье, каньоне
искала студеное сердце,
раздвинув границы надежды,
рассеяв туман ожиданий.
Но разве я Герда?.. Растаял
озябшей любви силуэт…


* * *
Благо… Ад…
Плагиат
сознания…
С нами –
огню под стать,
подустав,
играет эхо –
смехом,
криком, стоном…
Все равно утонем
в суете сует,
в хароновом
знобье.
Гильотиной
светило
остановит луч
среди суч…
(Кому и где
не в беде
одиноко?)
Ненароком
поставит судьба
высший бал
страданию…
Но даром ли
слов коловерть
(или смерч в траве?) –
понять не могу…
… Стынь, да гул…


* * *
Остались царапины в сердце,
занозы в изысканном теле,
таком непривычном к остуде,
почти неземном, невесомом,
обвитым фольгою дождя,
обласканном ветром признаний,
достойном работы Кановы.
От взгляда, от жеста, от вздоха
ковром разметались осколки
божественной плоти созданья…
Другую меня называл ты –
Венерой, Весной, Афродитой…


* * *
Листопад –
листьев спад –
стылых дат…
Падшим земля свежа ли?..
Бежали
капли тепла на погосте…
Гостьей
пила с причала.
(А вы молчали.)
Тихо
взывало лихо –
(изо льда стена –
толку нет стенать!)
Не то, что б Марина,
но грусть морила
в жестких руках,
из-под папах
искала взгляд человечий…
Серебряный вечер –
ложью из-за угла…
А я не ждала…


* * *
Опьянила грусть-одиночница –
и не можется, и не хочется
в неспокойное, непокорное
затеряться травою сорною, –
распотешиться, распечалиться
(не кнутом, не мечем, не палицей),
застонать, завыть по звериному,
зарычать, чтобы боль отринула…

Развенчалась, отсуесловила,
утонувшей в словах соломиной…


* * *
Вьются, теснятся, пророчат
вкось непременно и вкривь
мокрые нити стихов.
Контуром страждущих строчек
тянется прерванный крик,
чувствуя снежный исход…
Комкаю сердце и душу,
чтобы собрать вороха
мыслей, погоде подстать…
Ты зарифмованно-скучен…
Разве затея плоха?..
Или беснуется рать
чувств, опасаясь растаять
смолами на бересте?..
Верно субстанта не та…
Брызги фальшивых деталей
зимних поверженных стел
мерно стекают с листа.


Осеннее танго

… Запнувшийся стайер…
Иллюзии тают,
как снежные стаи…
Но осень витает,
исполнить пытаясь
озябшее танго
прощанья…
И тайно,
под звуки гитары,
скользящие станы
сплетаются в пары
со страстью титанов
и где-то витают:
до Альфа Центавра
небесная зала
осеннего бала,
и меркнет «Осанна!»
от всплеска пульсаров.
Но чресла и руки
в объятиях хрупких
уже замирают
меж адом и раем,
исполнив, как данность,
последнее танго…
Как странно…


После спектакля

Быть зрителем почетнейшая роль.
но пьеса заурядна и банальна,
а бесноватый, скаредный каналья
героем избран (не Маре, не Поль).

И не оценен стряпчим в номинале
абсурд страстей. И призрачна юдоль,
что раздирает судорожно боль,
открыв портал безумию в финале.

Что мне за дело до чужой беды? –
И взвесив милосердия труды,
спешу уверить монолитной фразой

из спича, пожелтевшего давно,
что автор – гений (брызгаю слюной)…
И шумно ножкой шаркаю в экстазе.


Одиночество в июле

Сонный парк валютою кленовой
платит дань (что, в общем-то, не ново),
слякоти, туману и тревоге…
и забвенью что щадит не многих,
утоляющих разлукой душу.
От слепящего сирокко душно
темно-грустным листьям и поверьям,
что лелеет в подсознанье Велер
и сжимает «одиноким волком»
истина, в которой мало толку
в час беззвездный… Иллюзорность чуда
пеленает боль… И я не буду
торопить раскаянье рассвета…
до утра… до января… до лета.


* * *
Затворю от слякотных листьев
ладно скроенный тишью дом, –
октябревый ветер со свистом
не ударит мокрым кнутом.
Отрицаний порядок долгий
не пройдет восковую грань
и, утратив печали догмы,
хризантема или герань,
что упрятана на балконе
от студеных вздохов зарин,
упадет в закатно-знакомый
взгляд, прорвавшийся изнутри.


* * *
Мерси –
и довольно… Господь спаси,
не меня, с которой ты не знаком,
а голос,
занесенный песком,
галькой морской
и сахаром поцелуя.
Аллилуйя.
(Или нет?) «Пока…»
Наверняка
никто не услышит
лишний
шум –
не придет на ум
окликнуть море.
Вскоре
эхо уйдет в никуда
обрывком безвозвратного «да» –
а-а-а…


* * *
Вхожу в присмиревшее утро
с пылающим гневом.
Смятенья слова воедино
сплетаю
песочною лентой надежды.
Ловлю горизонт непокоя,
бросая в костер неудач
холодность рассвета…
ищу наслажденье в пожаре, –
… там лето… до боли в глазах…


* * *
П.С.

Из снежных бочек декабря
не вырвется желаний пламя,
и нежность в невесенней раме
блеснет, над вечностью паря.

И не порадует дарами
почти ослепшая заря,
каскады чувств тревожа зря,
алмазами в ледовом хламе,

изысками из хрусталя,
страницами судьбы Золя
в слегка поношенной морали,

где свет не гож, а тупость тьмы
уже заволокла умы
идиллией и пасторалью.


Ночной пейзаж

Уходи, февраль, уходи…
Впереди
полотно
темно –
ледяная кайма…
С ума
не сойти –
конфетти
звезд помешают,
да большая
луна
из льна
на шторах,
да шорох
сухих обоев…
С боем
зимних часов
затяну лассо
на горле ночи…
Впрочем,
прежде
срежу
кисти зари
внутри
сплетенья оных
стоном,
эхом прошлого дня,
частью меня…
Ляжет
сажи
белей
тень твоя на столе.


* * *
… И срывалось утро с петель…
Я звала неправых гостей,
и скулила, как сонный пес,
и надеялась, что всерьез –
ветер выл в седой суете,
и твердела зимы постель,
и кружил над разлукой мрак…
Что-то было со мной не так –
понапрасну ждала метель,
наряжала взгляд в канитель,
и себя не оставив ни в ком,
по разлуке шла босиком…


* * *
А впрочем сожалеть не стоит:
удачи аромат нестоек,
недолговечен фарс весны,
а распре крылья не нужны –
не окрылит печали остров…
Мне кисло, холодно. И остро
пронзает взгляд (и стон, и вой)
хандры, что сгорбилась вдовой.
Стекает разногласий пена
укором сумрачно-степенным
для стекленеющей души…
Засмейся, спой и запляши
на частоколе слов недужных,
смакуя сладостно натужно
мое бесчинство ложных чувств…
В коловороте жажды мчусь
изношенной юлой на месте.
Рвусь из жеманства, чванства, лести,
из нежности (утратив прок)
за сердца взлет и за порог…


* * *
Рядом –
тревожность взгляда…
Солнечный блик
поник –
певчий апрель простужен…
Хуже –
бескрылому Я…
Сияй
в продрогших лужах
(неуклюже)
мозаика капель дождя…
Уходя
за горизонт стужи,
рассвет сконфужен…
Ветер-плейбой
сметает убор
воскресного сада…
Падай
словесная муть…
Хочу утонуть
в траве придорожной…
Можно
с весной в унисон?..
… обрывается сон…


ДО КРАЯ ЛЮБОВЬЮ

На грани

1
Немилый…
Уныло
кадилом чадила.
Рябило…
Ахилла
сулила:
(светило
гневила) –
штормило…
Горнило
корила.
Горчило…
Перила
покоя пилила.
В итоге – сквозило…
На лико белила
стелила.
Постыло…
Эпоху зубилом
рубила…
Добила…
Знобило…
Бескрыло застыла.
Любила?..

2
Упавшему листу

Ишь
сопишь…
Спишь
малыш?
Мышь
хранишь?
Шиш
таишь?..
Лишь
молчишь…
Кыш
голыш
в тишь!
Плохиш!
Ш-ш-шь…
Простишь?..

3
Чуть
путь
освещен.
Вьет плющом
власть
всласть.
На пари
«фаворит»
бьет…
Лед
на «Пежо»
и свежо…
Жуть!
Гнуть
пятаки
не с руки.
Муть…
Суть
не видна…
Пей до дна…

4
Параллель

Яхве –
свахой…
В пекло без страха,
став рабой божества.
Вымою утро от гнева сперва…

Солью
в ссоре…
Хватит – «энд сорри»…
И – зашторю рассвет, –
зеркало утра устало криветь…

5
Чав-чав…
Осерчав,
чапает печаль
венчать
(чашу с ча?..,
чадо величать?..),
ворча,
бормоча…
Ча-ча-ча (или «бит»?) –
в речах
с плеча
ярчает свеча!..
Верчу
невзначай
лучом
меча-палача:
не все же чары расточать.
Чав-чав,
почему печаль?

6
Скрип, скрип –
стон, крик?..
Может ранен
дробью эха,
свистом рваный
на потеху,
ветер?..
Верьте,
что распластав
пыль на устах,
словом битый
(видно не зря),
пойман свитой
де – ян – фе – ря
холод…
В холле
шорох листвы.
Поздно… Увы!

7
В снег,
(от себя побег),
в мираж
или в раж,
где вьюга
друга
сожгла…
А я тепла
искала, –
да мало
ломала
лезвие льда…
Не беда,
что февраль в холодах, –
надежды крах
отдам на закланье…
Призрачной ланью
сойдет зима на покой…
Но по ком
услышу
звоны с крыши?..


* * *
Растоптали разлуку, растестили,
и неважно врозь или вместе мы
от причала любви отчалили –
без сутяжности, без отчаянья,
не найдя достойного повода –
с коромыслом надежды по воду.
Тщетно капли на горечь падали
(между вздохами, между взглядами)
легковесные и парящие,
как в чужом измеренье пращуры
в пору нежности исповедальную,
где слова звенели медалями,
колокольцами, кастаньетами
и венчальным обрядом Сметаны.


* * *
Стяжающий алчущий мытарь, –
опомнись,
не внемлющий разуму сердца!
Неправедный скаредный бродник, –
довольно
озябшей душой пилигрима
маячить!
Застывший в молчании странник, –
откликнись! –
растают, размякнут, прольются
дождем запоздалые мысли
на землю, на память, на горечь,
на сумрак,
смывая твою одинокость
в трясину былого.
Надеждой ее осушу я,
наполнив до края любовью…


После признанья

Мой голос безмятежно-пресный
змеился, точно серпантин –
подобно сотне паутин
опутывал желанье лестью…

Но дань судьбы ему платил
не преуспевший в каре крестной,
злу поклонявшийся поместно,
обожествивший стон витий.

Его тщеславье и походка,
и палантин, что желчью соткан –
не разрушали страсти быт.

И, даже с хладнокровьем вкупе
не рассекали хрупкий купол
тех слов, что жаждали любить…


* * *
С престола – на плаху…
Опять промолчишь?..
Или заплачешь
ветром в печи,
запричитаешь,
ропща и ворча:
«Чем не чета мы?»
А, если…
Тотчас
в тучность снега
заброшу луч…
(Вселенская нега…)
Зря не мучь
седые глаголы!
Я за тобой
безликою голью
в Стамбул и в Тобольск
сутью не сунусь.
(Пусть – сгоряча…)
но скаредный сумрак –
моя ли печаль?..


* * *
Две тени (отнюдь, я не грежу),
касаются утра ладошами,
и лезвием горечи режут
улыбку заката… (Хороший мой,
не верю…) Устало вздыхаю
с библейским лицом неудачницы…
И, дерзость – шальная, лихая,
от глаза всесущего прячется, –
укрывшись за верой и Вегой…
Напрасно заря вероломится, –
сулившая нежность и негу
опальной паломнице…


* * *
Загладим изъяны,
наложим грим
на безвольнейшее
лицо бытия, –
ударим раскатом слов
на пари,
предчувствуя,
что игра не своя…

Целуя чужими губами в лоб
почти неживую ношу любви,
дождемся того,
как времени клоп
высосет память по каплям…
Живи,
если сможешь прозревать просто так –
без эмоций, чувств и запретов на …,
а может, опустим лунный пятак
в копилку прощенья
(достигнем дна?) –
за ангелом счастья в небесный бриг
запрыгнем,
желая себе помочь,
и, окунувшись в предутренний миг,
сдвинем черту,
где кончается ночь…


* * *
Ностальгия?..
Благие
чары растаяли,
стаями
рассекая белые одеяла…
Не зря боялась
сонных капель,
упавших на скатерть
из словесного пуха…
Ухал
зуммер, сжимая виски,
(точно скиф)
обручем памяти…
Самости
не хватало…
Металлом
звенели ноты
«злотых»
и прелюдий прочих,
пороча
душу и быт,
что по библейски бит
слезами, –
бальзамом
(отчетливо помню)
томно
стекали рассветные вести,
лестью
опутав губы и чресла…
Пресно
иллюзий тепло,
что стало золой.


Единожды солгать
(диптих)

1
Единожды…
– Солгать? –
Нет, промолчать однажды
без ощущенья жажды
достойного врага,
без радужного туша,
как в бластемском кино –
взрастив зимы зерно,
переиначить душу…

Единожды…
– Простить? –
Нет, отойдя от двери,
от грусти – не поверить,
что жизнь крепка в горсти
лихого славянина –
его не совратит
ни сумрак во плоти,
ни ангел с пресной миной…

Единожды…
– Забыть? –
Нет, растревожить снова
дыхание и слово
по «если б, да кабы»,
по снегу напрямик,
по ожиданью чуда
(стыдливости и блуда),
венчая страсти миг...

2
Утратил рай, единожды солгав…
Упрямый ангел, уходи в ненастье,
в туман, в разлом и вездесущность зла…
… Оскалился повергнутый орган,
бесстрастно отворяя бездну настежь,
обрушив свод из мутного стекла…

А ты, обожествив дыханье тьмы –
(одно дыханье – этого довольно!)
надеялся не оказаться между
судьбой и сердцем, – и двуликим Мы
оправдывал магические войны
с банальной правотой судьбы-невежды.

Вместилищем уснувшей тишины
душа твоя слыла. И где-то сбоку,
по мартовской распутице рябя
(и ангелы бывали не верны,
когда лукавил ум, и слепло око),
бежало счастье, не узнав тебя…

* * *
Перекрываю и прерываю
дорогу желаний, что строит кривая;
пересекаю запретные стены
и растекаюсь по краю вселенной;
переливаю термальные мысли
в мозг обывательский серый и кислый, –
вот и бегу перепрятывать душу
из помещений заманчиво ждущих
тучных бланже и блаженства покоя,
не устояв пред житейской рекою…
Перевираю прозренье речами,
через и пере- зло обличая, –
тусклый, почти исчезающий свет,
где мы с тобой тет-а-тет…

* * *
Еще один прыжок
в кривую бездну…
в озноб, где вечер жег,
а мыслям – тесно.
И странного числа
в содомский праздник
был оклик твой не слаб,
а смех заразен.
И сонмища частиц
твоих сокровищ
играли черный блиц
на каплях крови
из полуночных ран
в каверне лунной,
где послесловью – рань,
но жажда плюнуть
в колодезь суеты,
где сердцем плата…
И порознь я и ты
в шиповых латах…


Представление

Напрасно просила грозы –
ты не понял…
По кругу бежали пони
в серую зыбь.
И клоун плясал на шпагах,
нервно смеясь.
Тапер сквозь дымную бязь
четким шагом
мерил силу нашей судьбы
до предела.
Быстро арена редела,
всех позабыв.
И, бросив смешную фразу
об пол фойе,
что-то похожее на: «О, ес!
Это праздник.»,
ты утопал в плаче дождя…
А впереди
тихо мерцало мое: «Уходи…»
без «уходя…»


Остуда

1
Холодает…
Холодеет взгляд краснеющих очей…
Вот ничей
стылый мрак:
разве враг
твоим словам холод?
Озябшее утро играет соло
на проходящем дожде.
Нигде
не найдя тепла,
леденеет стрела
Амура –
полая фигура
с протянутой рукой
и … Холодящий покой
в уголках сердца
без концепций
заиндевелых ахов,
крахов, –
всё позади.
Только холод (как ты) –
один.

2
Печаль.
Пищал
воронок в полнолунье
у заброшенной клуни,
в незнакомой деревне
у скиталицы древней,
что молилась в сторонке
(ни тихо, ни громко),
деля печаль поровну:
мне – и ворону…

3
По пальцам – белесым контуром
и – тихо в утренний час…
Слова ворошу и комкаю
строчки, по стрелкам мчась
по отголоскам памяти,
вверх или вниз скользя,
где взгляды мечутся в панике,
а убежать нельзя,
и невозможно выстоять…
(К чему Ахилл без пяты?..)
И я, не дождавшись выстрела,
последние жгу мосты…

4
… продолжение жизни.
Ровной краскою жирной
в полнолунье покоя вкрадется печаль.
Если крикнуть: «довольно!»
толкованиям вольным,
серым облаком сонным потускнеет парча.
И в прокрустовом ложе
(с каждым вздохом дороже)
ожиданье погибнет между прутьев судьбы.
И, совсем уж отчаясь,
пожимая плечами,
не ответит сомненье усмешкам седым.
Но услышав губами
всплески музыки дальней,
как ознобом по коже от последней версты,
бормочу непрестанно
обереги Тристану –
разольется щемящее эхо: «Где-е ты?»

5
… вчера.
Разве это игра,
когда губы к губам
и … Не ново
половой
листва слов –
улов
осени,
с косами
ветрастых дождей,
(что ни день –
то злее).
Сумею ль
опередить утро
мудрой
ли смелой,
(жаль не омела,
чтобы – к дубу
хмельной дурой…)
Каясь на каждом шагу –
от кого бегу?..


Охота
(диптих)

1
Ты не пришел –
не потому, что ураган
простер свои объятья до Багам
и, получив по векселю сполна,
разбила в щепки твой корабль волна.

Ты не пришел –
не потому, что не резон,
и не касались чувства нежных зон,
и, не услышав крика моего,
ушел в беспамятство чужой кривой.

Ты не пришел, –
и айсбергом с небес
упала на тщеславье SMS
туманом на глаза (не без того),
печалью с обнаженной головой.

Ты не пришел, –
но скорбною рабой
не поспешу в погоню за тобой.
Приняв свободы горький порошок,
восславлю день, когда Ты не пришел.

2
Ты не пришел… (и шут с тобою),
но львицею готовлюсь к бою
за честь гомеровых детей,
коль Папы Римского святей
твои стишата и стишочки:
и в розницу поодиночке,
и в связках, в снизках, и гуртом
в авоськах с колбасой вальтом,
что ждет прожорливая челядь.
Слегка выпячиваю челюсть,
чтоб помурлыкать прежде всласть.
Держись! Охота началась!


* * *
Пусто…
Пустотное «Вау…»
Пустей – не бывает
(или пустше?)
Ожиданий туман осушит
кто?..
Ни те, что ворчат не про то;
ни надежды берег,
что сказкам не верит,
(разве я не права?);
ни молва,
что спорит,
(ей кривизна впору),
с желтым листом…
Пустошь… Пусто…
Пустово…
Натюрморт фруктовый
осень пишет…
Тише…
Подыши пустотой,
облаков фатой
закрой солнце…
Бессонницей
поспеши ко мне –
станет ночь длинней…
Пусть – темно…
гляну в твое окно,
крикну беззвучно «Виват!»
Логос не виноват…
_________________________
© Крекотнева Ольга