Главная
Главная
О журнале
О журнале
Архив
Архив
Авторы
Авторы
Контакты
Контакты
Поиск
Поиск
Обращение к читателям
Обращение главного редактора к читателям журнала Relga.
№05
(407)
21.07.2023
История
Влияние идентификационных процессов на ход гражданской войны на Северном Кавказе (1917-1921 гг.)
(№16 [196] 10.11.2009)
Автор: Ольга Морозова
Ольга Морозова
В годы военных и социальных конфликтов идентификационные процессы идут как никогда активнее. Опознавание друзей и врагов, причисление себя к определенной группе приобретает судьбоносное значение в условиях, когда от результата зависит жизнь человека и судьба страны. Ошибки идентификации и погрешности, допускаемые людьми при самоидентификации, повлияли на ход и исход гражданской войны в России.

I. Крупнейшей из таких ошибок стал выбор казачьих окраин в качестве главной базы антибольшевистского движения.

В XIX в. донцы четко осознавали себя народом, отличным от великорусского. В частной переписке они допускали пассажи, которые однозначно свидетельствуют об автономистских настроениях в среде донских офицеров. В переписке двух донских офицеров и чиновников – генерал-майора Ивана Самойловича Ульянова (1803-1874 гг.) и генерал-лейтенанта Ивана Ивановича Краснова (1800-1871 гг.) – часто всплывал вопрос о донской самобытности. В письмах могли прозвучать мысли о вреде, который может принести устройство жизни на Дону по общеимперскому типу. Но могли быть и обиды, что права донских офицеров ущемляются более, чем права «русских офицеров», что служба тяжелее, а содержание беднее, чем в других армейских частях. В этих случаях они называют себя несправедливо «отчужденными от России». Одних присланных из столицы чиновников они постепенно начинали считать своими, других продолжали воспринимать «насланным с севера сатрапством»[1]. Когда старший сын И.С. Ульянова Павел в 1855 г. просился на войну в Крым, то И.И. Краснов дал ему иную рекомендацию: «Я не советовал бы ему гоняться за славой севастопольских подвигов. Как они не громки, как они ни велики, но у нас есть дела еще святее и ближе к нашему сердцу, это оборона нашей родины»[2]. И Павел отличился при защите Таганрога.

Если донские казаки могли позволить себе порассуждать в узком кругу о несовпадении интересов России и Дона, другим они этого не позволяли. Мариупольские купцы, «греки и иностранцы», во время Крымской войны пожаловались в высшие инстанции на начальника гарнизона за то, что он допустил обстрел города с военных судов противника, причинивший большие разрушения их собственности. Офицеры из донских казаков возмущены как поведением иностранцев, так и тем, что они еще смеют озвучивать свои возмутительные претензии[3].

В документах второй половины XIX века – начала ХХ века многочисленны проявления обособленческие настроения донского общества. Привычка облекать любое недовольство в форму борьбы за самобытность приобрела со временем широкий размах. На рубеже XIX-XX вв. у казаков были основания для недовольства: в 1906 г. Николай II упразднил одну из главных привилегий Войска Донского – право иметь отдельную от государственной собственную казну и собственный бюджет.

Но наряду с носителями автономистских настроений среди казаков были и подлинные государственники, но у большинства мнение о степени собственной самобытности претерпевало изменения в зависимости от ситуации. Латентно в сознании казачьих масс присутствовали обе ипостаси идентичности, и каждая из них подлежала активизации под воздействием соответствующих событий-вызовов.

В вихре юбилейных торжеств (двухсотлетие Полтавской битвы, столетие победы над Наполеоном, трехсотлетие дома Романовых) историографы Военного министерства и местные войсковые публицисты развернули мощную кампанию по поддержанию мифа о казаке как защитнике Отечества, Веры и Государя. Появилось множество газетных публикаций, рисующий лубочный образ Донца, великорусского патриота и «усердного» монархиста. В патриотических статьях подчеркивалось, что «Донец, русский по роду, по языку, по вере»[4].

Этот образ донца, создаваемый не в последнюю очередь для укрепления позиций самодержавной власти в самой казачьей среде, оказал еще большее дезориентирующее воздействие на другие слои, но самые роковые последствия он имел для офицерства, решившего продолжить сопротивление революции, ибо они поверили в образ «верный слуга трона» более, чем сами казаки. Когда в июне 1917 г. восстановленный Войсковой круг Дона избрал генерала А.М. Каледина донским атаманом, и генерал А.И. Деникин поздравил его с этим, то слова ответной телеграммы атамана: «Дон всегда поддержит»[5], были тут же истолкованы в армии как обещание помощи и убежища для сбора сил. Не сомневаясь в истинности правых убеждений донского казачества, его монархизме и государственности, будущие добровольцы, откликнулись на приглашение атамана Каледина, в свою очередь заблуждавшегося в отношении настроений казаков. И потянулись на юг покидающие разваливающуюся армию офицеры. Когда русское офицерство ехало на Дон бороться, то казаки 10-го Донского полка, «родного» полка будущего атамана Краснова, также возвращались на Дон домой, по хатам[6]. Боясь осложнений в пути, они не взяли бывшего командира в свой эшелон.

В ноябре 1917 г. Каледин должен был дать понять прибывшим на Дон генералам, что они нежелательны тут, т.к. их имена «для массы связаны со страхом контрреволюции», и настоятельно просил не заниматься формированием армии на территории Войска Донского[7].

Ошибка в расчетах при выборе опорной базы имело самые роковые последствия для судеб Белого движения. Белое движение Юга страны – основное по силе и значимости – вынуждено было формироваться в условиях то глухого, то явного противодействия местных сил. Большая доля усилий его командования ушла на урегулирование отношений с лидерами различных политических сил южных окраин России, а не на достижение конечных целей движения.

II. Специфика процессов идентификации у горских народов проявилась в их поведении по отношению к представителям своего и других народов, что повлияло на выбор ими стороны конфликта. Многие зигзаги судеб участников гражданской войны могут быть объяснены только после выяснения иерархии ценностей в их мировоззрении.

В автобиографиях красных партизан в Северной Осетии довольно часто в качестве причины тех или иных действий указывается влияние кровнородственных обычаев. Харитон Бараков передал разговоры, в которых осуждались те, которые шли за красных, а Николай Гадиев – ход своих мыслей, который привел его к красным[8].

Керменисты выступили против сложившейся системы патриархального почитания: не признавали авторитет признанных лидеров рода или села – офицеров, за что порицались стариками. Т.е. по традиционалистской логике решение с кем воевать лежало на офицерстве, а роль остальных – всегда следовать выбору уважаемых людей.

Гадиев, размышляя о том, куда присоединиться, пришел к выводу, что не дело осетинского народа спасать русских помещиков и капиталистов. Но это он написал уже в 1930-е годы. В 1918 г. он наверняка думал несколько иначе: не дело осетин вмешиваться в русский конфликт, им нужно решать свои задачи, прежде всего вопрос о спорных предгорных землях. Не случайно осетинские, ингушские и кабардинские отряды никуда не ушли при отступлении Красной армии с Северного Кавказа в 1918-1919 гг., они отступили в горы.

В августе 1918 г. во время попытки белого путча во Владикавказе имели место случаи спасения родичей из противоборствующего лагеря. Так, Рамазан Битемиров вспоминал, что был вывезен из города группой бичераховцев под командованием Магомета Борукаева, который приехал в город с целью помочь своего старшему брату Казбеку (большевику) скрыться. Встретив Битемирова, осетины с офицерскими погонами предложили помощь и ему, т.к. он был земляком[9].

Один из большевиков-керменистов Н. Саламов был спасен своим родственником полковником Зембатовым. Двое других арестованных вместе с ним керменистов были расстреляны. Сам Салахов в своих воспоминаниях обходит этот эпизод молчанием, но об этом написал другой участник событий[10].

Но у кровнородственных отношений есть и обратная сторона. Кровная вражда, зародившаяся задолго до революции, не прекращалась в связи с началом гражданской войны. Даже оказавшись в одном политическом лагере, кровники далеко не всегда примирялись. Так, керменист Н. Токоев не ушел с остальными в лес после сдачи с. Христиановского отряду Шкуро, т.к. против этого выступили некоторые из Тогоевых, кровников его семьи. Большевиками из этой семьи было семь человек, а из Токоевых – он один. Не все Тогоевы признавали вражду законченной, поэтому Токоев вынужден был остаться и скрываться от белых в селе. А после установления советской власти он даже выбыл из партии, т.к. кровники возражали против его посещений собраний партячейки[11].
Очевидно, что кровничество вполне могло влиять на приверженность той или иной политической силе. В Терском крае кровниками в основном были осетины и ингуши по причине хищения имущества и земельных споров. К лету 1918 г. ингуши стали ориентироваться на большевиков, как противников казачества; осетины-иронцы – на белых: из-за воинской дисциплины и земельных конфликтов с ингушам[12]. Весной 1920 г. осетинские и ингушские партизанские отряды по решению национальных ревкомов не решались войти в оставленный белыми Владикавказ из боязни вызвать межнациональную вражду. Они вступили в город одновременно с частями Мордовцева и Гикало[13].

Очевидно, что у горцев-осетин была иная архитектоника ценностных приоритетов и иные механизмы самоидентификации. В первую очередь он был членом рода и семьи и лишь потом красным или белым.

Вероятно, что это было типичным качеством представителей всех горских народов. При этом родоплеменные ценности были важнее тех, которые мы сейчас назвали бы национальными. Примером этого может быть столкновение Асланбека Шерипова с представителями своей семьи и чеченской элитой, сформировавшей Атагинский и Гойтинский советы.

О себе Асланбек говорил, что ему дороги интересы и ингушей, и чеченцев, т.е. всех вайнахов. Для подавляющего числа чеченцев были ближе интересы тейповые (родовые) и вирдовые[14]. Его система взглядов вызывала острое недовольство определенных кругов в Чечне, за что его упрекали родные[15]. И причина его разногласий с И. Чуликовым, Т. Чермоевым и другими не в том, что он – большевик, а они – нет; и не в том, что он – интернационалист, а они – националисты. Все деятели тогдашней чеченской политической жизни были националистами, но их национализм имел различное содержание. У генерала Алиева и Чуликова считалась достаточной автономия в рамках возрожденной российской государственности; у Иналука Дышнинского и других собравшихся вокруг Узун-хаджи была сильна религиозная составляющая пантюркистского толка.

Таким образом, широкий нерелигиозный национализм Шерипова был непонятен и чужд многим горцам – и интеллигентам, и простым людям. Широкие горские массы не могли понять национальную идею такого уровня, для них она была слишком абстрактной и практически неприменимой.

III. Интересным аспектом идентификационных механизмов периода гражданской войны является присвоение представителям определенных народов однозначной политической окраски. Так, китайцы и латыши были признаны самыми преданными сторонниками советской власти. Китаец или латыш – приверженец белой идеи, в массовом сознании того периода вещь невозможная. Стереотипы врага у белых таковы: латыши, матросы, китайцы и евреи[16]. В целом, в этом видится воплощение противопоставления здоровых национальных сил России и инородческой деспотии, что было частью белой идеологии.

Мотивы участия инородцев во внутригражданском конфликте озадачивали белых. Причина активного участия китайцев, латышей, военнопленных в борьбе против контрреволюции кроется как в социально-политических обстоятельствах внутренней жизни их родины, так и в специфическом поведении лиц, оторванных от своей среды. Китайцы работали на многих промышленных объектах России вплоть до Минска и Мурманска, латыши – рабочие рижских заводов были эвакуированы в глубь страны по решению правительства вместе с оборудованием. К старой власти они испытывали особый счет: от нее они претерпели насилие – были вырваны из своей среды.
Они держались своих соплеменников, образовывая сплоченные закрытые группы с твердой дисциплиной. За счет определенной изоляции в них формировалось особо прочная убежденность в постулируемых лозунгах. В отличие от русских они не уходили при случае домой, их дом был слишком далеко. Они не становились перебежчиками, в плену их ждала тяжелая участь. Для китайцев, к примеру, белыми был установлен приоритет на расстрел[17].

После окончания войны стали создаваться партизанские комиссии, в которых после процедуры подтверждения боевого прошлого выдавались удостоверения бывших красных партизан и красногвардейцев, дающих право на льготы. Процесс признания был довольно длительным бюрократическим делом. Некоторые личные дела имеют внушительный объем – до 50-70 страниц. Но дела бывших бойцов латышских и китайских отрядов были очень тонкими – порядка трех-пяти страниц: национальность была надежным свидетельством приверженности большевизму.

IV. Социальная идентификация также была делом непростым; точка опознавания была блуждающей, она образовывалась при пересечении старинных примет о том, кто свой, а кто чужой, и идеологического влияния новых лозунгов.

Сословная стратификация империи устарела, но отход от нее приводил к тому, что изобретались причудливые социальные группы, к которой причислял себя человек, например, «рабочий крестьянин», «рабочий батрак».
Протоколы исполкома Николаевского уезда за декабрь 1918 г.с перечнем местной «буржуазии», с которой предполагалось взыскивать единовременный чрезвычайный революционный налог, могут многое прояснить о процессе назначения в буржуи[18].

Основаниями для наложения этого налога были: получение регулярного жалования в коммерческих структурах; занятие торговлей, названной спекуляцией; недавняя (до 3 лет) продажа недвижимости, сдача недвижимости в аренду; вообще наличие на руках денег; если пашет «в четыре плуга», имеет паровую молотилку, следовательно, кулак. Но больше всех налога должна была заплатить еврейская семья Балагановских. Отец – бывший аптекарь, пять его детей служат на разных должностях, получают регулярно жалование, имеют сбережения. Им назначили налог 25 тыс., т.е. более 4 тыс. на душу. А ведь за торговлю скотом и самогоном наибольший размер налога был 3000 руб. на семью.

Советская власть называла себя властью трудящихся. Но таковыми себя считали многие слои – и городское мещанство торгующее и производящее, и все категории крестьянства, и интеллигенция. Как писал профессор И.А. Малиновский в заявлении в профсоюз с просьбой о получении пайка: «…У меня как у всякого пролетария в строгом смысле слова, никогда не было и нет теперь никаких средств к существованию, кроме личного заработка»[19].

Опытный ресторанный лакей после 1917 года оброс солидной революционной биографией, но и в последующие годы она продолжала шлифоваться. Если в ранних вариантах автобиографии (1936 г.) он указывал, что летом 1917 г. был организатором союза трактирного промысла, то в поздних (1970 г.) – профсоюза работников общественного питания[20].

Дистиллированный облик труженика – сторонника советской власти сложился далеко не сразу, а в начале советской истории многие сомнительные пролетарии стали на сторону советской власти. Даже бывший член кадетской партии, дипломированный коммерсант и адвокат, состоятельный человек Александр Иоакимович Аладжалов проделал довольно редкий для политиков дрейф влево – в 1917 году стал большевиком. 17 марта 1918 г. он записал в общесемейной книге-дневнике: «Я демократ и большевик, потому что не могу по складу своей психики быть аристократом, и потому я большевик…»[21].

То, что революция застала социальную структуру в состоянии трансформации – одно из условий успеха большевиков: враги и друзья новой власти имели столь идеальные, сколь и расплывчатые контуры, что давало простор для вольных и ошибочных конструкций.
Предшествующая война создала новую разновидность офицерства – офицеров военного времени, которые сильно отличались по социальному составу от кадровых, но очень стремились быть на них похожи. В их среде происходило конструирование образа идеального офицера и прилагались усилия для уподоблению ему. Не только прапорщики и вольноопределяющиеся хотели быть похожими на идеального в их представлении офицера, но и кадеты, юнкера, гимназисты, составившие первую и наиболее преданную группу белого движения.

Итак, идентификационные механизмы данного периода носили изменчивый вектор. Новая типизация была еще далеко не закончена, поэтому ошибочные результаты были частыми. Пребывающим в растерянности различные политические силы предлагали выгодные для себя идентификационные стратегии. Аморфность социальной среды, затрудняющая индивидууму идентификацию и самоидентификацию, стала результатом модернизационных процессов, причудливо влияла на мотивацию выбора в ходе революции и гражданской войны и не исчезла в советский период истории.

Первая публикация: Морозова О.М. Влияние идентификационных процессов на ход гражданской войны на Северном Кавказе (1917-1921 гг.) // Этнокультурные технологии формирования российской идентичности в полиэтничном регионе. – Краснодар: ООО «Альфа-Полиграф+», 2009. – С. 501-508.

Литература и примечания:

1.     Государственный архив Ростовской области (ГА РО). Ф. 243. Оп. 1. Д. 35. Л. 372.
2.     Там же. Д. 35. Л. 452 об.
3.     Там же. Д. 35. Л. 446.
4.     ГАРО. Ф. 55. Оп. 1. Д. 27. Л. 1, 3 об., 12.
5.     Анфертьев И.А. В лихолетье // От первого лица. М., 1990. С. 473.
6.     Краснов П.Н. На внутреннем фронте // АРР. I. С. 185, 186.
7.     Лукомский А.С. Зарождение Добровольческой армии // От первого лица. С. 173-174.
8.     Центральный государственный архив Республики Северная Осетия-Алания (ЦГА РСО-А). Ф. 852. Оп. 1. Д. 7. Л. 8; Д. 74. Л. 1.
9.     Научный архив Североосетинского института гуманитарных и социальных исследований (НА СОИГСИ). Ф. 21. Оп. 1. Д. 125. Л. 24, 47.
10.     Там же. Д. 50. Л. 6.
11.     Там же. Д. 104. Л. 29, 42, 43.
12.     К весне 1918 г. относятся события т.н. осетино-ингушской войны.
13.     ЦГА РСО-А. Ф. 852. Оп. 1. Д. 7. Л. 37.
14.     Вирды – религиозные общины или братства во главе с шейхами; в отличие от официальной мечети этим религиозным общностям свойственны аскетизм, фанатизм, развитый культ святых.
15.     НА СОИГСИ. Ф. 21. Оп. 1. Д. 88б. Л. 222.
16.     Напр.: Левитов М. Н. Корниловцы в боях летом-осенью 1919 года: Общее положение после занятия города Белгорода // «1868. Добровольческий корпус» [Электронный ресурс]. http://www.dk1868.ru/history/LEVITOV.htm; Ларионов В. Последние юнкера. Франкфурт, 1984.// «1868. Добровольческий корпус» [Электронный ресурс]. http://www.dk1868.ru/history/larionov3.htm.
17.     ЦДНИ РО. Ф. 912. Оп. 1. Д. 5. Л. 285 об., 286; ЦГА РСОА. Ф. Р-44. Оп. 1. Д. 541. Л. 31-32; Елисеев Ф.И. Указ. соч.
18.     Государственный архив Волгоградской области. Ф. 497. Оп. 3. Д. 138.
19.     ГА РО. Ф. 46. Оп. 3. Д. 471. Л. 27.
20.     Государственный архив Саратовской области. Ф. 3644. Оп. 1. Д.1.
21.     Документ предоставлен внучатым племянником А.И. Аладжалова Юрием Ростиславовичем Канским (СПб.).


_________________________________
© Морозова Ольга Михайловна
Белая ворона. Сонеты и октавы
Подборка из девяти сонетов. сочиненных автором с декабря 2022 по январь 2023 г.
Почти невидимый мир природы – 10
Продолжение серии зарисовок автора с наблюдениями из мира природы, предыдущие опубликованы в №№395-403 Relga.r...
Интернет-издание года
© 2004 relga.ru. Все права защищены. Разработка и поддержка сайта: медиа-агентство design maximum