Главная
Главная
О журнале
О журнале
Архив
Архив
Авторы
Авторы
Контакты
Контакты
Поиск
Поиск
Обращение к читателям
Обращение главного редактора к читателям журнала Relga.
№05
(407)
21.07.2023
Культура
«Бесстрашно борется сатира». Страницы из рабочей тетради. Часть 42
(№2 [200] 08.02.2010)
Автор: Александр Хавчин
Александр Хавчин
Название пьесы Брехта можно перевести и как «Матушка Кураж», и как «Мамаша Кураж». Первый вариант более изящен, во втором есть что-то раздражающее, развязное.
Переводчик С. Апт настаивал на «мамаше»: так, мол, ближе к замыслу автора. Ему возражали: это звучит грубо, неинтеллигентно.
Тогда драматург был еще жив - обратились к нему. Брехт ответил телеграммой: «Mamascha».
Я с трудом могу себе представить, чтобы нечто подобное произошло сегодня, т. е. чтобы кто-то обратил внимание на такую мелочь. Спорил из-за нее. Тратил время на согласование с автором.
Советская школа переводчиков славилась во всем мире. Сейчас принято сокрушаться по поводу упадка Великой Культуры и Высокого Искусства Перевода. Но нельзя забывать, что этот высокий уровень достигался во многом потому, что талантливые люди могли реализоваться только в качестве переводчиков. Пастернак, Цветаева, Ахматова, Василий Гроссман, Бродский – ведь не от хорошей жизни они брались за это дело, не потому, что исписались и им нечего было сказать от своего имени! Разумеется, они не халтурили, даже работая ради куска хлеба, но ведь нет сомнения в том, что тот же Пастернак вряд ли взялся бы за переводы «Гамлета» и «Фауста», если бы нормально издавали и переиздавали его собственные стихи и прозу.
А десятки, сотни прозаиков и поэтов рангом пониже!
Из зарубежной литературы переводилось далеко не всё лучшее, но уж то, что переводилось, как правило, было высокого уровня, и переводчики старались соответствовать. Узок был круг этих литераторов, серьезной конкуренции между ними не было. Не было и особой спешки, ибо издательские планы верстались на годы вперед: приносишь рукопись сегодня – выйдет в лучшем случае черед год-два. Литературные редакторы и корректоры трудились без особой спешки, зато очень тщательно: пропущенная ошибка могла обернуться большими неприятностями!
Сегодня переводится много, гораздо больше, чем раньше. В стране не оказалось необходимой массы высококвалифицированных переводчиков. Точнее, высококвалифицированные не желают вкалывать за гроши. А когда хороший переводчик начинает вкалывать за гроши, разница между ним и плохим переводчиком стирается.
Читаю рассказ Мураками «Призраки Лексингтона», взгляд спотыкается о фразу: «Остро наточенные лезвия из нержавеющей стали сверкали обворожительно и реалистично».
«Лезвия из стали» - это плохо, ну да ладно. Допустим, «не обворожительно», а «завораживающе». Но что значит в данном контексте «реалистично»? Трудно догадаться, какое слово тут должно стоять. У переводчика не было времени и/или желания остановиться, подумать, поискать.
Впрочем, об ужасных нынешних переводах было сказано уже более чем достаточно. Гораздо приятнее убеждаться в том, что и хорошие переводчики, извините за избитый каламбур, еще не перевелись и живут среди нас!
«Мимоходное удовольствие», «стряхивал с деревьев подглядатая», «все эти писатели до остолбенения посредственны с профессиональной точки зрения»… Вы, конечно, узнали неповторимый стиль Набокова. Это действительно Набоков, но не в оригинале, а в переводе с английского Геннадия Барабтарло («Лаура и ее оригинал»).

Есть на свете вещи непостижимые.
В книге Георгия Шахназарова "С вождями и без них" есть беглое упоминание о том, что из пятисот дошедших до нас пьес Лопе де Вега сегодня идут на сцене, да и то редко, только две: «Хозяйка гостиницы» и «Овечий источник».
Для справки: «Хозяйка гостиницы», или «Трактирщица», - комедия как раз Гольдони. Что касается собственно Лопе де Вега, его «Собака на сене», «Учитель танцев», «Дурочка» ставятся гораздо чаще, чем «Овечий источник».
Георгий Шахназаров, помощник Горбачева, был человеком огромной и разносторонней эрудиции, кроме научных трудов, писал стихи и пьесы. Немолодой человек, память подвела – ну, бывает.
Но ведь рукопись читали несколько человек. Да хотя бы наборщица: как же не вспомнить фильм "Собака на сене", с Тереховой и Боярским?! Допустим, фильм-то она видела, но не связала его с Лопе де Вега. Но другие издательские работники?
Непостижимые вещи творятся на белом свете…

Василий Розанов считал шеститысячный тираж журнала – огромным: это ведь 60 тысяч читателей!
Прошло без малого сто лет. Население нынешней Российской Федерации примерно равно населению Российской империи. Но в царской России, как известно, господствовала неграмотность и малограмотность. Советская власть осуществила культурную революцию, уровень образования резко возрос, всю страну покрыла сеть общедоступных библиотек, потенциальная читательская аудитория стала измеряться уже не тысячами, а сотнями тысяч, миллионами! В застойные годы тираж «Нового мира» искусственно сдерживался, но при этом составлял около ста тысяч.
Так чем же объяснить тот факт, что сегодня, как и до революции, шеститысячный тираж литературного журнала считается огромным! Средний тираж серьезной книги – две-три тысячи, ну, пять тысяч, а пятнадцать тысяч – это уже большой успех.
Вот вам еще один повод возмутиться преступной антирусской, антикультурной политикой либерального западнического режима, цель которого – дебилизировать великий народ и низвести его до уровня тупого стада, потребляющего криминальное чтиво и мыльные оперы.
Но… Пишущий эти строки с чувством некоторого стыда перед собратьями по перу должен признаться, что в последние несколько лет он почти не покупает книг и литературных журналов. Тем не менее, какие-то новинки читаю, пусть с запозданием: а Интернет на что? Зачем тратиться на бумажный вариант, если есть электронный?!
Некоторые мои знакомые никак не могут научиться читать с экрана – напрягаются, с трудом понимают смысл. Но большинство, в том числе люди почтенного возраста, без проблем освоили технику XXI века.
Если присовокупить к числу покупателей книг количество посетителей многочисленных литературных сайтов, покупателей дисков «Библиотека в кармане» и т.д., получим те же самые сотни тысяч, если не миллионы.
Самая читающая страна не могла исчезнуть в одночасье.

«… самообольщение мне мало свойственно, и я, например, отлично знаю, что по силе непосредственного таланта я уступаю не только Чехову, но и Короленко. Однако эта сила таланта, оказывается, может быть увеличена силою общественного и философского сознания, и в этом-то я никак не уступаю Короленко, и весьма вероятно, что имею преимущество над Чеховым».
Имя того, кто говорит о своем преимуществе, в свое время называлось рядом с Чеховым и Короленко (правда, вслед за ними, зато перед Потапенко, Баранцевичем, Щегловым и Альбовым). О нем очень уважительно отзывались Лев Толстой, Иван Бунин, Василий Розанов.
Сегодня это имя не много скажет современному читателю:
- Александр Иванович Эртель.
О причинах малой своей посмертной известности он сам сказал: не было у него великого литературного таланта. Эртелевский роман «Гарденины» - чтение довольно скучное.
Да, сила собственно литературного таланта «может быть увеличена силою сознания». Писатель может сознательно увеличить воздействие своего творения на читателей, если сумел попасть в резонанс с духом времени, с сиюминутными настроениями, ожиданиями читателей и удовлетворив их потребности. Поэтому на редкость горячий прием нашел роман «Что делать?» (это, возможно, самый яркий пример использования художественной формы в нехудожественных, пропагандистских целях).
Но вот злоба дня перестает быть злобной, исчезает эффект резонанса – и Владимир Соловьев называет шедевр Чернышевского КОГДА-ТО ЗНАМЕНИТЫМ романом. Следующие поколения читают «Что делать?» («Санин», «Не хлебом единым», «Дети Арбата») с некоторым удивлением:
- Да что же тут находили наши отцы? Что тут было такого, чтобы вызвать общественный интерес, почти ажиотаж?
Сегодня уже трудно понять, чем там восхищались современные читатели в прозе Эртеля. Тем не менее, он был совершенно прав, высоко оценивая силу собственного философского сознания. Только не в прозе и не в публицистике сполна выразились мощь и острота этого ума, а – в переписке. Письма Эртеля действительно необыкновенны по тонкости, глубине и самобытности суждений и оценок.
С таким-то интеллектом – зачем его в художество потянуло, где ему не было дано блеснуть? Почему он предпочел стать довольно заурядным русским писателем вместо того, чтобы стать первоклассным русским философом? Неужели звание художника слова казалось ему выше и почетнее звания мыслителя?

«Космополитизм – понятие широкое, христианское, благое, любовь к родине – понятие дикое, животное, антихристианское, источник зла».
Это из письма Александра Эртеля Виктору Черткову, 1888 г.
Есть повод порадоваться колоссальным успехам, которые были достигнуты за минувшие годы в деле воспитания патриотизма! Когда-то Вяземский пустил словечко «квасной патриотизм», когда-то Пушкин мог писать другу, что презирает свое Отечество с головы до ног, Герцен мог язвить насчет «сифилитического патриотизма», Василий Курочкин мог рифмовать «патриот – Искариот», Лев Толстой мог определять патриотизм как чувство безнравственное… Когда-то для любого марксиста было аксиомой, что пролетариат не имеет отечества, и толковать о патриотизме считалось дурным тоном, а Бернард Шоу предлагал, во избежание войн, выколотить патриотизм из рода человеческого.
Когда-то Владимир Соловьев кощунствовал: «Лучше отказать от патриотизма, чем от совести» (хотя всем известно, что истинный патриотизм либо непосредственно совпадает с личностной нравственностью, либо стоит гораздо выше).
Еще совсем недавно Юрий Нагибин мог нагло утверждать: «Там, где начинается национальное, кончается Богово, кончается этическое, кончается всё».
В сегодняшней России трудно себе представить, чтобы кто-то, хотя бы в частном письме, посмел признаться в своей неприязни к самому понятию «любовь к Родине»! В крайнем случае, можно говорить о том, что ты любишь любимую Родину НЕ ТАК, ПО-СВОЕМУ, но НЕ МЕНЬШЕ, чем профессиональные патриоты. Что ты ТОЖЕ патриот, но другого толка.
Правда, знаменитый фантаст наших дней Сергей Лукьяненко писал недавно: «Многих уже убедили, что быть патриотом России – несусветная гадость (в отличие от патриотов США, конечно)». Но здесь налицо подмена: самые распронаилиберальные, т.е. русофобские публицисты утверждают, что «несусветная гадость» - Россия, но не патриотизм. Почувствуйте разницу! Хорошенько поизмывавшись над Россией (лень, пьянство, воровство, ордынство, византизм, тоталитарное мышление, привычка к холопству и т.д.), современные борзописцы тут же оговариваются: «Но – это наша Родина, и мы должны любить ее и стремиться сделать лучше».
Помещать патриотизм в один ряд с дикостью, антихристианством, называть его источником зла?!!
- Помилуйте, здесь какое-то недоразумение! Все наоборот: это космополитизм связан с сатанизмом, животным началом, русский же патриотизм – чувство истинно христианское, широкое, благое, основа нравственности. ЭТО ЖЕ ВСЕ ЗНАЮТ!.. А ваш Эртель – немец, и это еще в лучшем случае. Не ему вякать о патриотизме!

Лев Гумилев мог сколько угодно доказывать, что не было никакого татаро-монгольского ига, а было взаимовыгодное сотрудничество Руси с Золотой Ордой - нормальный военно-политический симбиоз. В народном творчестве, т.е. в памяти народной этот период сохранился как столетия ужаса и позора.
Я думаю, памятникам литературы надо доверять больше, чем догадкам историков.
Представим себе, что ученых далекого-далекого будущего заинтересует проблема знаменитых советских коммуналок. Мыслилось ли «уплотнение» прежних отдельных квартир как мера вынужденная, кратковременная? Либо курс на общежития и коммуналки был обдуманным, стратегическим?
Легко предположить, что через 500 лет все документальные источники будут утеряны: не такой они важности, чтобы хранить вечно. И тогда на помощь придет художественная литература! В стихотворении Сергея Михалкова «Мы с приятелем» (а детские стихи Михалкова, конечно, переживут века) упоминается, с одной стороны, что оба юных натуралиста живут в новом двенадцатиэтажном доме. А с другой стороны, «мне звонить четыре, а ему двенадцать раз».
Значит, Советская власть строила новые дома с коммунальными квартирами, т.е. законсервировала этот образ жизни на десятилетия вперед.
Или вот возникнет у историков XXVI века спор, могла ли существовать в эпоху зрелого (развитого) социализма торговая мафия или это отвратительное явление возникло только при Ельцине, в эпоху прихватизации и дерьмократии.
Кто-то с торжеством извлечет из древнего забытого электронного архива роман «Змеелов» Лазаря Карелина:
- Была, была мафия при самом зрелом социализме!
Но если историки далекого будущего станут опираться только на свидетельства художественной литературы, они решат, что на рубеже тысячелетий почти все население России было сосредоточено в Москве и что самыми распространенными профессиями были: звезда шоу-бизнеса, бандит, писатель-журналист, сотрудник рекламного агентства, олигарх, офицер силовых органов и частный детектив. К иному выводу нельзя прийти, если принять за аксиому, что романы 1990-2000-х годов правдиво отражали жизнь.
Можно ли верить литературе, может ли она грубо ошибаться и давать искаженную картину мира?
Вот мнение одного современного публициста: «О деревне и крестьянах писали и И.Бунин, и А.Чехов, и А.Горький и другие видные писатели, но часто писали пристрастно, не зная или недостаточно зная крестьянство, искажая истину… И.Бунин в стремлении угодить революционно настроенной части общества показал жителей русской деревни в самых черных красках, унизив их достоинство в угоду ложным представлениям".
Значит, современники Чехова и Бунина думали, что писатели хорошо знают деревню, а наш современник точно установил: нет, плохо знали, всё исказили. Откуда же такая уверенность? Оказывается, в сороковые-пятидесятые годы автор встречался со многими колхозниками и убедился: чудные люди!

Если современники не уличали писателя в ошибках, это не значит, что он их не совершал.
Ростовский историк А. Венков обнаружил в эпопее Шолохова МНОЖЕСТВО фактических неточностей. Анахронизмы, топографические несообразности, путаница в обстоятельствах – все это не влияет на художественные достоинства, но… Почему читатели и критики, среди которых были не просто участники описываемых событий, но даже персонажи романа (например, комиссар Малкин и атаман Фомин), - не указали на промахи молодого автора?
Возможны следующие объяснения:
- ошибок не заметили, ибо память человеческая вообще коротка;
- ошибки были замечены, но им не придали значения, справедливо посчитав, что роман не историческое исследование;
- об ошибках нельзя было говорить по политическим и иным нелитературным соображениям.
Кстати, современные шолоховеды во многих отношениях глубже проинформированы о шолоховской эпохе, чем сам Шолохов, как пушкинисты лучше знают пушкинскую эпоху, чем Пушкин (хотя бы потому, что изучили массу документов, которые писателям были недоступны).

1928 год. Рецензируется сказка Корнея Чуковского «Крокодил».
«Детей очень интересует жизнь животных. Но из «Крокодила» они ничего не узнают о жизни крокодила, а услышат о нем невероятную галиматью».
«Чуковскому плевать на народ, который злится, дрожит от страха, тащит в полицию».
«Вторая часть «Крокодила» изображает мещанскую домашнюю обстановку крокодильего семейства».
Автор «приводит ребенка к мысли, что за добродетели платят, симпатию покупают – вкрадывается в сознание ребенка».
«Чуковский ненавидит Некрасова, это его идейный враг… Мелкими плевками заслоняет он личность «поэта мести и печали».
«Буржуазная муть…».
«Неуважение к ребенку…».
«Что вся эта чепуха обозначает? Какой политический смысл она имеет? Какой-то явно имеет. Но он так заботливо замаскирован, что угадать его довольно трудновато».
Кто же этот критик - дурак и демагог?
Надежда Константиновна Крупская. Литератор не профессиональный.
Особенно поразителен критический анализ второй части сказки:
«Узнайте, милые друзья,
Потрясена душа моя...»
Крупская называет эти стихи пародией на Некрасова (видимо, имея в виду поэму «Русские женщины») и очень по этому поводу негодует.
Почему пародия, если ребенок – читатель «Крокодила» наверняка не читал Некрасова и не понимает, ЧТО пародируется? И если даже пародия – почему на Некрасова, а не на «Мцыри» Лермонтова? Почему - «пародия», а не подражание? И неужели всякий четырехстопный ямб с мужской смежной рифмой кого-то непременно пародирует?
Человек с такими дремуче-вульгарно-социологическими взглядами, с таким отсутствием художественного вкуса занимал высокую должность в ведомстве просвещения и культуры, решал, какие вредные книги выбрасывать из библиотек! Это характеризует и Наркомпрос, и большевиков, и эпоху.
Впрочем, другие видные большевики, пробовавшие силы в литературной критике (например, Троцкий, Бухарин, Воровский, Ольминский, Скворцов-Степанов, не говоря уже о Луначарском), разбирались в предмете гораздо лучше.
Сам Владимир Ильич Ульянов-Ленин художественные вкусы имел самые заурядные, чтобы не сказать мещанские. Важно отметить: если он плохо разбирался в искусстве, то взамен обладал чем-то очень важным: пониманием того, что он плохо разбирается в искусстве. Ленин говорил, что талант это редкость и его надо беречь – далеко не все соратники вождя согласились бы с этим тезисом. Ленин назвал талантливой враждебную книжку Аркадия Аверченко и даже указал, в чем она более, а в чем менее талантлива.
Крупская же, очень возможно, была прекрасным человеком, и ее труды по педагогике вполне основательны. Художественная тугоухость - недостаток простительный. Собственно, не недостаток даже, а некая особенность личности, во всех остальных отношениях очень достойной. При одном условии: тугоухий не должен предписывать и указывать людям с хорошим слухом.
«Катька» Фурцева пользовалась прочной ненавистью одних, но и сердечной любовью других театрально-музыкальных деятелей. Кое-кто до сих пор считает ее лучшим советским министром культуры. Она была гораздо менее образованным специалистом в этой области, чем Храпченко или Николай Губенко. Зато у нее, судя по воспоминания современников, было другое необходимое качество – чутье на талант. Ведь в чем состоит задача министра культуры? Талантливому человеку дать денег, а бездарности вежливо отказать. За выдающегося художника хлопотать, тогда как заурядный, пусть очень шустрый, и так перебьется.
Главная трудность – определить, кто талантлив по-настоящему, а кто искусно имитирует талант. Фурцева, бывало, грубо ошибалась, но часто чувствовала верно.

У Константина Батюшкова встретилось изречение: «Философия господствует над прошедшим и будущим, но настоящее убивает ее».
Что-то это напоминает, не правда ли? Ну, конечно: «Философ легко торжествует над будущими и минувшими скорбями, но он так же легко побеждаем скорбями настоящими». Изменено вроде бы совсем немного, но насколько глупее стала фраза! Неслучайно у автора (а это Козьма Прутков) такая двусмысленная репутация!
Вообще афоризмы Пруткова заслуживают отдельного исследования, многие из них гораздо тоньше и ядовитее, чем кажется нам полтора века спустя. Эти изречения смешны, но не только своей нелепостью: современникам было ясно, чьи мудрые высказывания пародировались.

«Аффтар жжот», «ацкий сотона», «выпей йаду» - так пишут нынче юзеры.
Допустим, через несколько десятков лет такое написание станет общепринятым, нормативным, обязательным. И тогда народ, без сомнения, бросая смелый вызов установленным правилам, начнет писать «автор жжет», «адский сатана»: нарочно совершать орфографические ошибки, чтобы получать от этого удовольствие.
Академик-языковед Лев Щерба говорил: «Только человек до конца воспитавший у себя чувство нормы, способен понять всю прелесть отклонения от неё».
Надо полагать, пишущие «аффтар жжот» до конца воспитали у себя чувство нормы.
К вопросу о том, что, мол, русский мат – одно из сокровищ русского языка, «недаром же Иван Бунин и… (следует длинный перечень писательских фамилий) были отъявленными матерщинниками». Бунин виртуозно владел нормативной лексикой и, КАК СЛЕДСТВИЕ (одно из возможных следствий) получал удовольствие от лексики ненормативной! А некоторые современные литераторы не уразумели: отступление от правила прелестно только потому, что существует правило. Иной плод кажется сладким только потому, что запретен.
Повесть Юза Алешковского «Николай Николаевич» перенасыщена неприличными словами, тем не менее, это очень чистое и светлое произведение. Что касается ужасных непристойностей, то через страницу-другую они перестают не только шокировать, но и вообще замечаться. Мы уже поверили в то, что персонаж, от лица которого ведется повествование, просто не умеет иначе, не знает, что говорит «нецензурно».
Прелесть юмора – в хождении по лезвию, в игре с запретным. Аудитория пребывает в напряжении и тревоге: дойдет ли дело до нарушения запрета или автор в последний момент остановится? Перейдена ли грань УЖЕ или ВОТ-ВОТ будет перейдена?
Юмор (например, анекдот) осторожненько профанирует самое святое: религию, Родину, государственную власть, институт семьи и брака, общественную мораль и приличия. При этом сам юморист и его аудитория делают вид, что ничего страшного не происходит. Сатира нападет открыто. При этом объекты сатиры могут очень энергично и больно возразить сатирику.
Нет сопротивления, преодоления запретов любого рода - сатира умирает. Нет риска получить сдачи – сатира вырождается.
«За гуманизм, за дело мира // Бесстрашно борется сатира!» – провозглашал исполнитель эстрадных куплетов из «Покровских ворот».
Бесстрашие объяснялось полной безопасностью этого занятия, ибо борьба велась с теми, на кого указало начальство: с американскими империалистами, поджигателями войны, колонизаторами, а также с отечественными бюрократами, бракоделами, самогонщиками и алиментщиками. А ведь те, беззащитные, не могли угрожать смелому сатирику ответным ударом!
(Впрочем, советских сатириков беда иногда подстерегала с неожиданной стороны. В конце пятидесятых годов прошлого века в одной областной газете сложилась традиция - в новогоднем номере публиковать остроумные карикатуры и меткие эпиграммы на президента Эйзенхауэра, госсекретаря Джона Фостера Даллеса, боннского реваншиста Аденауэра и прочих врагов. По привычке поместили в этот ряд и французского реакционера Шарля де Голля, установившего режим личной власти. Но не знали в редакции, что отношения с Францией, как назло, начали резко улучшаться и де Голль уже перестал быть антисоветчиком, т.е. мишенью для сатирического обстрела. На встрече с нашими дипломатами ихний посол потрясал злополучным новогодним номером и вопрошал, что должен означать сей провокационный демарш. И напрасно наши МИДовцы пытались объяснить, что печать в СССР свободна и советские гоголи-щедрины хлещут, кого вздумают. Короче, чтобы успокоить французов, редактора – покровителя сатиры сняли с треском).
«Истинная» советская сатира (Райкин, Жванецкий, Рязанов и Брагинский, Клуб «12 стульев») была любима и сверхпопулярна именно потому, что играла с огнем, ходила по острой грани и с невинным видом покусывала неприкосновенное.
Когда политические запреты были отменены, выяснилось, что непременно нужно найти новые, потому что – как же без игры с огнем и хождения по грани? Никакой прелести! Если можно без аллюзий напрямую и если некого дразнить – жанр агонизирует.
Вполне закономерно, что новыми нормами (чтобы было от чего отступать) и новыми правилами (чтобы было что нарушать) стали нормы – вкуса, правила - приличия.
Да, а что там с политическими запретами?
В «лихие девяностые» только ленивый не оттачивал остроумие на Ельцине и Черномырдине, ибо это было совершенно безопасно. Губернаторы и мэры в качестве объектов сатиры выступали несравнимо реже, ибо тут легко было нарваться.
В «Прожекторе Перисхилтон» мощные сатирические удары обрушиваются на традиционных мальчиков для битья: Жириновского, Ющенко, Тимошенко, Саакашвили и Обаму. В новогоднюю ночь безрассудная отвага Первого канала телевидения дошла до того, что мультперсонажи, похожие (страшно вымолвить!) на Путина и Медведева, распевали на экране частушки! И про кого бы вы думали? Всё про тех же Ющенко и Саакашвили!
Наша сатира борется за благородные цели все так же бесстрашно.
Дерзость сатириков наших дней беспримерна: они не боятся произносить ужасные слова - «говно» и «жопа»!

Не помню, кто сказал, что из всех героев Шекспира только Гамлет мог бы написать шекспировские трагедии. Но трагедии (конечно, не такого масштаба, куда более банальные) могли бы сочинить и Шейлок, и Лаэрт, если бы рассказали о тех же событиях со своей точки зрения, отстаивая свою правоту.
Однажды я попытался по мотивам «Отелло» сочинить пьесу, в которой Яго предстал бы главным положительным героем. Это оказалось не таким уж трудным делом!
Хотя средства, используемые Яго, не очень благородны, но мотивы его мести понятны и естественны. Разве Отелло поступил с ним честно? Мало того, что мавр, по слухам, наставил Яго рога, так еще и смертельно обидел, назначив на более высокую воинскую должность не закаленного в боях офицера, а изнеженного мальчишку Кассио. В ущерб интересам службы – в благодарность за услуги особого рода: Кассио передавал Дездемоне любовные записочки Отелло. Сводничал, называя вещи своими именами. Этот компромат Шекспир не скрывает, хоть и не акцентирует на нем внимание.
Итак, оскорбление, даже два оскорбления налицо, и желание отомстить не только объяснимо, но и по-своему справедливо.
Автор не гениальный сделал бы Яго негодяем без страха и сомненья, совершающим подлости только из мерзости своей гнусной натуры.
Недаром Шекспир считается величайшим драматургом!

По воспоминаниям Михаила Чехова, Евгений Вахтангов неважно играл в бильярд. Но когда он ПОКАЗЫВАЛ, как надо играть в бильярд, начинал творить просто чудеса.
Писатель Анатолий Рыбаков в романах «Кортик», «Бронзовая птица», «Водители», «Каникулы Кроша», «Тяжелый песок» и других не проявил себя глубоким политическим мыслителем. Но в «Детях Арбата», пытаясь реконструировать внутренний мир Сталина, он проникся Сталиным и перевоплотился в него. Да так, что, говоря словами Гамлета, «самого Ирода переиродил». Пожалуй, сам Сталин не смог бы выразить свои мысли более точно, афористично, умно. Недаром же фраза «Смерть решает все проблемы. Нет человека – нет проблемы», придуманная Рыбаковым, стала крылатой именно в качестве сталинской.
«Люди признают умственное превосходство, когда оно сочетается с превосходством власти. Умственное превосходство приемлемо для них только в правителе, это значит, что они подчиняются умному правителю, это не унижает их, а, наоборот, возвышает, оправдывает в их глазах безоговорочное подчинение, они утешают себя мыслью, будто подчиняются не силе, а уму».
«Власть разъединяет, ибо каждый стремится ее захватить. Консолидирующим фактором власть становится тогда, когда она сосредоточена в таких руках, из которых никто не только не способен ее вырвать, но и не смеет помышлять об этом».
«Великодушие к побежденным опасно: враг никогда не поверит в твое великодушие, будет считать его политическим маневром и при первой возможности нападет сам».
«Чересчур искренняя вера в то, что он говорит и делает,- опасное качество для политика».
Это интеллектуальный уровень уже не Рыбакова (каким он предстает в других своих произведениях) и даже не Сталина, это уже прямо Макиавелли какой-то!

«Русский народ никогда не испытывал почтения к «купчине толстопузому», стремился не к роскоши, а к спокойной, достойной, духовной жизни, к равенству и социальной справедливости. Капиталистическое общество в его нынешнем исполнении никогда не станет Русской идеей».
Это тоже из Анатолия Рыбакова. К сожалению, в этом высказывании умственные силы автора проявились далеко не в полном своем блеске. Разве «капиталистическое общество в его нынешнем исполнении» может стать национальной идеей какого бы то ни было народа? Разве может вообще «нынешнее исполнение» чего бы то ни было стать национальной идеей?!
Далее, «купчина толстопузый» В ПРИНЦИПЕ ни у кого не может вызывать уважения. «В противном случае его зовут иначе». Например, «энергичный предприниматель», «толковый и честный торговец», «широко образованный и щедрый негоциант» и т.д. Если и к этим социальным типам народ не испытывает уважения, надо задуматься о причинах. Может быть, народ еще не вырос из общинно-феодальных представлений о торговле как о занятии презренном.
А найдешь ли во всей мировой истории народ, который стремился бы к роскоши? Уверяю вас, даже среднеарифметический пиндос-америкашка, погрязший в скотском потребительстве, скажет, что хочет не роскоши, а всего лишь достойной жизни. «Разве иметь автомобиль, собственный домик с приличной обстановкой и моторную лодку – это роскошь? Это есть нормальная достойная жизнь!». А вполне обычное, по нашим понятиям, стремление обычного россиянина приобрести холодильник и телевизор - разве не выглядит оно в глазах миллионов жителей Африки глубоко аморальной погоней за роскошью?
Обидно, что писатель сбился на избитые штампы «народно-патриотической» публицистики. Вот еще в том же духе из коммунистической печати последних лет:
«Что примечательно: нет в русской литературе ни одного нравственного героя из буржуа».
«Ни одного героя» - какова категоричность! И какова литературная эрудиция! А Бостанжогло у Гоголя? Конечно, образ схематичный и неубедительный, но речь ведь не о художественных достоинствах - о нравственности! А Адуев-старший и Штольц у Гончарова – предприниматели, но при этом люди безусловно нравственные, хотя не очень симпатичные? А купцы Васильков и Великатов у Островского? А Лопахин у Чехова? А Егор Булычов?
Это мы берем только классику, не вспоминая уже разных Лейкиных-Боборыкиных.
- Это не буржуа, а исконно русские деловые люди, со свойственными им высочайшей нравственностью, православной духовностью и бескорыстием,- возразит национально ориентированный автор.
«Буржуа» и «русские деловые люди» - почувствуйте разницу! Буржуа, капиталисты, коммерсанты плохи по самой эксплуататорской природе, по определению, по въевшейся стилистической окраске слов. «Буржуа» в современном русском не социальное положение, а нравственная оценка. Как и «купчины толстопузые» и «толстосумы». Естественно, буржуа не могут быть хорошими людьми. Если они все же хорошие люди, то тут же превращаются в деловых людей, в великих меценатов русских, а также в ремесленников и крестьян (эти сословия, согласно всесильному учению Маркса, тоже относятся к буржуйскому классу).
Что примечательно: у западных писателей буржуи тоже не пользуются симпатией. У того же Бальзака на одного порядочного Сезара Биротто приходится десяток пауков- кровососов, типа Гобсека и Нюсингена. Если капиталист вызывает теплые чувства, хотя бы холодное уважение, то потому, что выведен не в основном своем общественном качестве эксплуататора, а в таких аспектах, как изобретатель, путешественник, муж, ученый, смелый человек, нежный возлюбленный, истинный христианин, знаток и покровитель искусств и т.п.

Оказывается, Бунин, Куприн, Мережковский, Бердяев, Ремизов, Лев Шестов, Рахманинов, Шаляпин покинули Россию не глубокими стариками, а людьми цветущего возраста, многим не исполнилось и пятидесяти.
Почему - «оказывается»? С чего я, собственно взял, что они были стариками? В двадцать лет даже 47-летний (например, Бунин) кажется очень пожилым. Так оно и застряло в памяти, т.е. не цифры, а образы эмигрантов-стариков.
Революцию делали люди молодые. В 1917 году 47-летний Ленин был чуть ли не самым старым из когорты, Сталину и Троцкому было 38 лет, Дзержинский на год их старше, Рыкову, Ворошилову и Котовскому - 36, Каменеву, Зиновьеву, Буденному, Антонову-Овсеенко – 34, Свердлову, Фрунзе - 32, Чапаеву – 30, Бухарину - 29, Тухачевскому - 24.
В самом цветущем возрасте пребывали лидеры других революционных партий: эсеры Чернов (44), Савинков (38), Камков (32) и Спиридонова (33), меньшевики Мартов (44), Либер (37) и Дан (46). Патриархи освободительного движения Плеханов, Кропоткин, Натансон в революционных событиях активного участия не принимали.
Посмотрим еще на батек-атаманов: в 1917 году Григорьеву было 32 года, Махно - 29.
А сколько лет было тем, кто противостоял большевицким наркомам и командармам? Оказывается (опять «оказывается»!) белые генералы в большинстве своем тоже не были седовласыми и плешивыми дедами. В том же 1917 году Юденичу (кажется, самому старому) было 55 лет, Май-Маевскому – 50. Корнилов – ровесник Ленина, Краснов и Мамонтов старше его лишь на год, а Деникин – моложе на два года, адмиралу Колчаку - 43, Врангелю - 39, Каппелю - 34, Слащеву - 32, Семенову – 27, Шкуро – 30 лет.
Как видим, виднейшие деятели белого движения в среднем постарше красных вождей, но разница не так уж значительна.
В чрезвычайные времена востребованы чрезвычайные люди - пассионарные, харизматичные, отчаянные, готовые к резкой перемене обстоятельств. Эти качества с годами тускнеют. «Древность лет» Грибоедов связывал с непримиримой враждой к свободной жизни (имея в виду, конечно, не политические свободы, а независимый образ мыслей и нестандартное поведение).
Россия в начале ХХ века была страной молодой (как всякая страна с очень высокой рождаемостью). Тридцатилетние генералы никого не удивляли. Да и сами российские императоры надевали шапку Мономаха совсем не старыми: Александр Первый и оба Николая - не достигнув тридцати, а Второй и Третий Александры – сорока лет.
Россия к концу ХХ века стала стареющим обществом. М.С.Горбачев, принявший верховную власть в том возрасте, когда Ленин уже умер, воспринимался как «молоденький», а тридцатипятилетний Гайдар и его команда – как совсем сопляки.
Путин и Обама, ставшие президентами в возрасте «под пятьдесят», и Медведев, которому за сорок, считаются у нас «юношами».
В третьем тысячелетии Россия стареет еще более стремительно. 57 процентов населения - пенсионеры либо станут пенсионерами в ближайшие годы. Такие люди, по словам Шопенгауэра, физиологически консервативны. Вряд ли они поднимутся на «коренные преобразования», для этого их нужно довести до самой крайней крайности.
Когда Президент Медведев говорит, что «модернизация должна основываться на внутреннем желании людей меняться», - на кого он надеется, к кому взывает? Откуда возьмется желание меняться у людей, которым за сорок? Они уже вошли в колею, на них бремя ответственности за семью, им есть что терять, они совсем не хотят меняться: от добра добра не ищут! Их в основном устраивает существующее положение. Они в принципе не против всех ваших реформ-нововведений-модернизаций-перестроек-исправлений, если есть гарантия, что в результате станет лучше. Но ведь может стать и хуже, и опыт учит, что, КАК ПРАВИЛО, становится хуже. (Александр Воронель: «Народ ни разу не был инициатором изменений, а всегда жертвой»),
Лозунг Горбачева «Перестройку каждый должен начать с себя!», по моим наблюдениям, вызывал не столько раздражение или сопротивление, сколько непонимание: «Да что же мне в себе-то перестаивать? В себе-то у меня все в порядке. Укажите конкретно, чтО надо делать – я буду делать, только не надо говорить загадками!»
А желание внутренне меняться (начать новую жизнь с понедельника) способны испытывать только совсем юные граждане с неустоявшимися привычками и нетвердым мировоззрением. «Мы хотим перемен!» - это значит, «Мы ни за что не отвечаем, у нас нет семей».
Людям зрелым мировоззрение изменить гораздо легче, чем привычки - особенно привычное отношение к работе, привычные методы работы. После пятидесяти какие-то винтики в голове ржавеют, какие-то шестеренки изнашиваются. Двадцать лет человек считал на счетах, десять лет – на арифмометре, пять лет – на калькуляторе, а теперь его заставляют осваивать компьютерную программу. Какой смысл ему учиться-мучиться, если уже на пенсию пора? И по-человечески разве не обидно: весь громадный опыт работы на счетах и арифмометре – коту под хвост, никому не нужен…
Президент Медведев не хочет насильственной модернизации, но модернизация в России всегда была не «бесшумной революцией умов», а проводилась сверху, то есть более или менее насильственно, вопреки активному или пассивному нежеланию и сопротивлению многих и многих, если не большинства («общественную инерцию покоя»). Если бы «внутреннее желание людей меняться» было массовым, модернизации совершалась бы без острых конфликтов, катаклизмов и трагедий, без большого напряжения и упорных усилий духовных лидеров, правительства и парламента.
Конечно, надо различать модернизации Сталина, Гитлера и Пиночета - и модернизации Рузвельта, Эрхарда и Тэтчер. В первом случае у «модернизаторов» не было ни критиков, ни противников (если появлялись, тут же оказывались за решеткой), во втором жертвы модернизации и сомневающиеся в ее успехе имели полную возможность протестовать и бороться.
Александр Дугин пишет о традиционных для русских и автохтонных народов России консервативных, укорененных в глубине народной жизни ценностях: «семья, нравственность, общинность, жертвенность, чувство вселенской миссии». Ценности очень ценные, традиционные и глубоко укорененные в средневековой Европе, а также в большинстве феодальных или с сильными пережитками странах. В конфуцианском Китае, на Ближнем и Среднем Востоке. Всем хороши эти ценности, но как они соотносятся с задачами модернизации? Конечно, диктатору проще насильственно модернизировать страну, используя народную жертвенность и взывая к «чувству вселенской миссии». Но, по-моему, «семья, нравственность, труд, общинность, жертвенность и прочее» - это настолько прекрасно, самодостаточно и внутренне совершенно, что любые новшества только нарушат и испортят эту гармонию.
Пронесенные через века традиции – это святое, тут все «за». А модернизация - это вещь необходимая, И как быть, если модернизация и традиция вступают во взаимное противоречие?
Мне кажется, победителем уверенно выйдет то начало, которое не требует от людей «желания меняться».
__________________________
© Хавчин Александр Владимирович
Чичибабин (Полушин) Борис Алексеевич
Статья о знаменитом советском писателе, трудной его судьбе и особенностяхтворчества.
Белая ворона. Сонеты и октавы
Подборка из девяти сонетов. сочиненных автором с декабря 2022 по январь 2023 г.
Интернет-издание года
© 2004 relga.ru. Все права защищены. Разработка и поддержка сайта: медиа-агентство design maximum