Главная
Главная
О журнале
О журнале
Архив
Архив
Авторы
Авторы
Контакты
Контакты
Поиск
Поиск
Обращение к читателям
Обращение главного редактора к читателям журнала Relga.
№05
(407)
21.07.2023
Культура
Иронические коннатации как проявление жанровой природы «Писем без адреса» Н. Г. Чернышевского: синтаксический аспект.
(№3 [201] 01.03.2010)
Автор: Инга Фархатова
Инга  Фархатова
Обострение общественно-политической и идеологической борьбы, рост национального самосознания явились предпосылками бурного развития публицистики ХIХ века, ее жанров, стилей [1]. Однако исследование жанрово – стилистических особенностей публицистики началось лишь во второй половине XX века. Именно на этом этапе, как отмечал В.В. Одинцов, «для выяснения (доказательства) степени употребительности и стилистической характерности лексических и синтаксических единиц исследователи обращаются к текстам газеты, радио, лекционным материалам» [2], а не к языку художественной прозы. И все же, несмотря на активность в исследовании публицистики, языковые средства ее воздействия на аудиторию, включая и синтаксические, предстают как наименее изученные. Это касается и публицистики выдающегося мыслителя - демократа Н. Г. Чернышевского.
Общеизвестно, что важной приметой стиля данного автора является ирония, используемая как средство полемики или конспирации. Так, в «Письмах без адреса», обращенных к царю Александру II, «авторская позиция и образ автора не всегда совпадают. Противоречия в авторской речи, внезапное изменение ценностей, ирония говорят о том, что это не истинная авторская позиция, а маска…» [3]. Для понимания особенностей стилистики данного публицистического наследия необходимо принимать во внимание следующее.
«Письма без адреса» – это цикл статей, созданный вскоре после уничтожения подписных листов «Великорусса», когда вновь оживилась борьба за Конституцию (хотя конституционный адрес был уничтожен). «Письма без адреса», полностью законченные и отредактированные к середине февраля 1862 года, впервые напечатаны в 1874 году за границей. В России же они были запрещены и преследовались царской цензурой. В этом цикле статей «излагается завершающее и наиболее резкое суждение Чернышевского-демократа, что без компромисса всех классов и социальных групп не выбраться из тупика» [4] Жанр писем был избран автором в целях достижения эффекта доступности идей для читателя.

Данное произведение Чернышевского имеет форму внутреннего диалога с отсутствующим собеседником. Авторская ирония пронизывает каждую часть письма, она чувствуется в его аргументации, опирающейся на методы «дедуктивной логики в чисто софистическом стиле «вопрос-ответ». Этот стиль позволяет читателю занять позицию автора и видеть его глазами очевидную развязку ситуации» [5]. Но не менее важную роль в достижении иронии играет использование синтаксических средств выразительности.
Так, Письмо Первое начинается с сопоставления действий царя и действий радикально настроенной интеллигенции, а также противопоставления их друг другу с помощью следующих стилистических фигур: Вы недовольны нами (сообщение). Это пусть будет как вам угодно (уступление): над своими чувствами никто не властен (сентенция), и мы не ищем ваших одобрений (оставление). <…> Таким образом, вы сваливаете вину своих неудач на нас; некоторые из нас винят в своих неудачах вас (ирония). Как хорошо бы оно было, если б эти некоторые из нас или вы были бы правы в таком объяснении своих неуспехов! (восклицание) [6]

В Письме Третьем Н.Г. Чернышевский будто бы оправдывает царя, но проницательный читатель заметит здесь иронию, близкую к издевке: «На шесть дней был я оторван мелкими хлопотами своего журнального ремесла от беседы с вами, м. г., о деле, которое, однако же, для меня гораздо важнее всех личных моих дел, не только мелких, но и важных (сообщение). Вот как идет наша жизнь: некогда бывает по целым неделям, месяцам удосужиться ни на четверть часа для мыслей о предмете, который сам ставишь выше всего (вывод). Упоминаю об этих недосугах не для того только, чтобы выставить их своим извинением перед вами, м. г., в недостатках моего изложения: те же самые недосуги ставлю я оправданием и для вас, м. г., в том, что вы, как заметно по многим вашим выражениям, не углублялись достаточно в предмет, вас занимающий (пояснение). В самом деле, м. г., несмотря на всю разницу вашего положения от моего, в отношении к недосугам разницы между нами мало, да и у всех людей жизнь с этой стороны идет почти так же (заявление). Вы имеете очень большие доходы, я – довольно умеренные, другой – очень малые; вы живете очень богато, я – так себе, другой и вовсе бедно; вас повсюду встречают с большим почетом, меня – так себе, другого и вовсе с пренебрежением (конкретизация в виде иллюстрации). А недосугов почти у всех людей одинаковое количество. <…> Так и летит время, и когда увидишь надобность взяться за дело действительно важное, не имеешь досуга ни приготовиться к нему, ни сообразить его и начинаешь почти что на авось, и ведешь его на авось, и сам не заметишь, как оно от этого введенья на авось выходит вовсе не тем, чем ждал его видеть (подведение итогов, итог). С полною готовностью применять к вам все извинения, прошу и вас, м. г., столь же снисходительно, по той же причине, смотреть на недостатки моей корреспонденции» (просьба). [7]

Логическое единство этого рамочного абзаца представляет собой цепочку из следующих звеньев: сообщение – вывод – пояснение – заявление – конкретизация в виде иллюстрации – подведение итогов – просьба. Перед нами очень логичная, стройная схема развертывания текста, компоненты которой формируют тезис о том, что адресат, то есть царь, невнимателен к своему самому важному делу – управлению страной. Ирония здесь достигается с помощью различных оценочных и экспрессивных структур. Возьмем небольшой отрывок текста и уберем из него эти структуры, не нарушив смысла и логики исходного материала.
Исходный текст: «Вот как идет наша жизнь: некогда бывает по целым неделям, месяцам удосужиться ни на четверть часа для мыслей о предмете, который сам ставишь выше всего. Упоминаю об этих недосугах не для того только, чтобы выставить их своим извинением перед вами, м. г., в недостатках моего изложения: те же самые недосуги ставлю я оправданием и для вас, м. г., в том, что вы, как заметно по многим вашим выражениям, не углублялись достаточно в предмет, нас занимающий. В самом деле, м. г., несмотря на всю разницу вашего положения от моего, в отношении к недосугам разницы между нами мало, да и у всех людей жизнь с этой стороны идет почти так же». [8]
Сравним: «Ход жизни таков, что не хватает времени для мыслей о самом важном предмете. Упоминаю об этом не только для того, чтобы вы извинили недостатки моего изложения, но также для того, чтобы оправдать ваше поверхностное отношение к делам. Несмотря на всю разницу между нами, в отношении к недосугам разницы между нами мало, потому что у всех людей жизнь с этой стороны идет почти так же».

Мы видим, что Н. Г. Чернышевский усложняет структуру предложений с помощью однородных членов предложения, повтора ключевых слов, обращений, вводных конструкций. Особый интерес, на наш взгляд, представляет синтаксически немотивированный союз да и, который, придавая речи оттенок разговорного стиля, как бы уравнивает царя со всеми остальными людьми, что противоречит дальнейшему демонстрированию его избранности (см. конкретизация в виде иллюстрации), синтаксически построенному на параллелизмах. Для большего эффекта здесь использован эллипсис – пропуск глагола. Подводя итоги, Н. Г. Чернышевский подытоживает сказанное, а вернее, выносит вердикт, повторяя несколько раз слово «на авось», усиливая иронию полисиндетоном с союзом «и».

В Письме Четвертом повтор слов и полисиндетон также играют немаловажную роль, так как с их помощью автор (уже открыто) выражает свое отношение к бюрократическому аппарату: У каждого есть о каждом предмете какое-нибудь мнение или предположение. Разумеется, было и о крестьянском деле какое-нибудь мнение или предположение у лица, назначенного председательствовать в этих Комиссиях, как были у него мнения и предположения о всяком другом предмете, - и о том, что Виардо хорошая певица, и о том, что Вольтер был остроумный писатель, и о том, что Пулковская обсерватория хорошо устроена. [9]
Пытаясь объяснить царю сущность бюрократизма, Н. Г. Чернышевский прибегает к такой интенсивной форме адаптации, как амплификация (варьирование содержания, обыгрывание, смена освещения факта): «Скажите, м. г., хорош ли вышел бы обед, если бы повар стал безусловно принимать все ваши и мои мнения о том, как варить суп или жарить ростбиф? А ведь вы или я, мы имеем об этом деле некоторые понятия. Но вы или я даже и не высказываем своего мнения об этом повару, которому поручили готовить нам обед. И мы очень хорошо делаем, что не высказываем тут своего мнения. А по бюрократическому порядку это дело пошло бы вот так. Повар руководился бы не своим знанием и опытностью, а старался бы разведать, как мы думаем об устройстве кухонной плиты, о форме кастрюль и жаровень, о времени, сколько нужно держать кушанье на плите, и т. д. и т. д. Разумеется, если бы стали к нам приставать с этими разведываниями, забегать и справа, и слева, вовлекать нас во всякие разговоры и ловить каждое наше слово для исполнения, - разумеется, выведали бы от нас что-нибудь об этих предметах, - и о кастрюлях, и о жаровнях, и о том, как топить печь, и т. д., и т. д.; и каждое наше слово об этом, дошедшее до повара бог знает через сколько уст и бог знает как перетолковавшееся в каждых устах, становилось бы инструкцией для повара. Как вы полагаете, хорош был бы у нас порядок на кухне и вкусен выходил бы наш обед, как бы хорош ни был наш повар [10]

Умелая игра с союзами, благодаря которым не только выстраивается логика текста, но также повышается его эмоциональность, использование множества однородных членов предложения и риторических вопросов – все это делает текст насыщенным, выразительным, уникальным.
Мы можем наблюдать, как в конце письма ирония Н. Г. Чернышевского превращается в негодование: «И посмотрите же, м.г., какая удивительная вещь произведена натурою бюрократического порядка. Думал ли кто-нибудь в высшем правительстве, что крепостное право должно быть сохранено при провозглашении его отмены? Конечно, никто этого не хотел в высшем правительстве. Хотел ли того председатель Редакционных комиссий? – Конечно, нет, вам известно это. Хотели ли того члены Редакционных комиссий? – Нет, это всем известно. Что же вы видели, м. г., в самой первой выписке, приведенной мною из журналов Редакционных комиссий? Вы видели, что Редакционные комиссии начали свои работы принятием принципа: при провозглашении освобождения крестьян крепостное право должно быть сохранено». [11]

Этот фрагмент текста представляет собой вопросно-ответные ряды, или катехизические единства (КЕ), которые представляют собой форму речи, восходящую к проповедническим жанрам древнерусской литературы, вызванную стремлением к открытому диалогу с читателем или оппонентом, полемичностью как основной чертой публицистики.
В данном произведении Н. Г. Чернышевским используются также и риторические вопросы с эпифорическими единствами (ЭЕ) и (или) анафорическими единствами (АЕ): М. г., скажите сами: разве начальники губерний и губернские предводители дворянства – «целая Россия»? Разве суд их – «общий суд целой России»? Разве отчет перед ними – отчет перед всею Россией?[12]
Использование анафоры в качестве средства достижения иронии наблюдаем и в другом публицистическом произведении Н. Г. Чернышевского под названием «Народная бестолковость»: Да какие ж это особенные теории создал Запад для нашего подкашивания?

Кажется, не предлагает он нам ровно никаких других теорий, кроме тех, которые создал сам для себя; на Западе, кажется, нет такого стремления, что вот, дескать, сами про себя мы будем иметь научную или какую другую истину, а ненавистным русским или вообще славянам будем преподавать какую-нибудь вредную безнравственность;
сами будем пить шампанское неотравленное, а в Россию будем посылать отравленное;
сами будем учиться по хорошим учебникам, а в Россию будем посылать плохие учебники;
сами будем читать Маколея, учащего веротерпимости, а в Россию будем посылать книги инквизиционного направления.
Кажется, Западная Европа не предлагает нам ничего, кроме того, чем пользуется сама.
[13]

Так как стилистический анализ не может вестись без учета экстралингвистических факторов, скажем несколько слов об этом публицистическом произведении Н.Г. Чернышевского.
Статья «Народная бестолковость» раскрывала несостоятельность позиции, занятой И. С. Аксаковым, его единомышленниками и славянофильским печатным органом «День» в 1861-1862 гг. Н. Г. Чернышевский развил мысль, что проблема равноправия и борьба за освобождение славян не может быть успешно решена без конституционного ограничения самодержавия, без утверждения политической свободы; он подчеркивал, что нельзя пропагандировать великую идею славянской общности и одновременно мириться с царской политикой подавления наций.
Возвращаясь к исследуемому отрывку текста, заметим, что в сопоставляемых отрезках речи члены предложений расположены в одинаковом порядке, а значит, мы имеем дело с полным параллелизмом, иначе – стилистической фигурой изоколоном, которая усиливает эмфатическую интонацию сказанного. Кстати, повтор вводного слова «кажется» в начале и в конце фрагмента текста, меняя в восприятии читателя свое значение сомнения на значение уверенности, также является средством иронии.
В ходе исследования публицистических произведений Н.Г. Чернышевского было выявлено, что использование повторов – это одна из важнейших особенностей авторского стиля и важнейший инструмент полемики. В статье «Научились ли?» публицист таким способом поднимает на смех оппонента, учителя Эвальда. Стоит отметить, что данная статья посвящена студенческому движению, защите участников демонстраций в Петербурге и Москве, которые оказали сильное воздействие на общественность и многими воспринимались как переломный момент в борьбе за политические свободы и конституцию. Н. Г. Чернышевский был тесно связан с руководителями студенческого движения и яро защищал университетскую молодежь от нападок Эвальда, написавшего в «С. – Петербургских ведомостях» статью «Учиться или не учиться?», в которой высказал мнение, что в 1861 году студенчество, сорвав лекцию Костомарова, погубило «вольный университет», открытый в городской думе, и тем самым отказалось учиться.

Доказывая свою точку зрения, Н.Г. Чернышевский употребляет одно и то же слово (сочетание слов) так искусно, что обрисованная учителем Эвальдом ситуация кажется нелепой: Впрочем, он (автор), вероятно, только не умел выразиться с точностью или увлекся красноречием, а в сущности намерен был сказать только, что 8 марта в зале городской думы было шиканье и свист. (сообщение) Кто свистал и шикал? (вопрос) По одним рассказам, большая половина присутствовавших, по другим – меньшинство, но очень многочисленное. (парадокс) Между тем известно, что студенты составляли лишь небольшую часть публики, находившейся в зале. (дополнение) И если бы не хотела свистать и шикать публика, то голоса студентов были бы заглушены ее аплодисментами, если бы и все до одного студенты шикали. А при том известно, что многие из них не свистали и не шикали. (предположение + добавление = апагога).
Следовательно, многочисленность свиставших и шикавших показывает, что шикала и свистала публика. (вывод) Это положительно утверждают и все слышанные нами рассказы: часть публики аплодировала, другая часть шикала. (подтверждение) Если шиканье было так дурно или неосновательно, то извольте обращать свои укоризны за него на публику, а не на студентов. (наставление)[14]

Благодаря использованию эпифоры, достигается комический эффект. Происходит акцентирование внимания читателя на определенных словах; более «выпуклым» и ярким становится такой трансформационный фактор развертывания текста, как иммутация. Здесь она представлена апагогой – косвенным доказательством, при котором «истинность выдвинутого автором тезиса не доказывается прямо на него направленными, положительными аргументами… вместо этого временно допускается истинности иного, противоположного мнения, суждения, из которого выводятся следствия, противоречащие истинным положениям, фактам и т. п. Тем самым утверждается ложность суждения, противоречащего выдвигаемому, доказываемому. Последнее признается истинным на основании логического закона исключения третьего (из двух противоположных друг другу мыслей истинной может быть только одна)». [15]

Яркий пример умелого использования эпифоры демонстрирует также начало данного произведения: «Начинается она (статья) тем, что «и смешно, и грустно, а приходится делать вопрос: хотим мы учиться или нет?» Кто это «мы»? По грамматическому смыслу ближе всего тут разуметь автора статьи и людей, составляющих одно с ним. Если бы он предлагал свой вопрос в этом смысле, было бы, пожалуй, «и смешно, и грустно» для общества, но полезно для этих «мы», что они пришли, наконец, к сознанию, не нужно ли им хоть немножко поучиться.
Смешно и грустно было бы для общества узнать от самих этих «мы», что они еще не знают, полезно ли учиться; но для самих этих «мы» было бы уж очень большим шагом вперед то, что от прежней уверенности в ненужности и вреде учения они перешли к сомнению об этом предмете и начинают подумывать, что, может быть, и нужно им учиться; это служило бы для общества предвестием тому, что когда-нибудь и убедятся в надобности учиться».
[16]

Н.Г. Чернышевский тонко намекает, что автор статьи выбрал себе занятие не по силам. В конце произведения публицист уже не скрывает своей разочарованности и недоумения и говорит о них открытым текстом, однако ирония при этом не исчезает, напротив – усиливается междометиями, риторическими восклицаниями и риторическими вопросами: «Но дальше автор статьи как будто несколько сбивается в словах: «обществу», говорит он, «нужны коноводы»; ну, на что это похоже, что он желает всему обществу стать в послушание «коноводов», когда сам же так сильно напустился на студентов по одному неосновательному подозрению, что они имели «коноводов»? Ай, ай, ай, ведь это уж совсем нехорошо! Да то ли еще провозглашает автор статьи: мало того, говорит, что обществу нужны «коноводы», - «народу нужны полководцы», - с нами крестная сила, что это такое значит? какие это полководцы нужны народу? Разве народ надобно поднимать против кого-нибудь, вооружать? вести в какие-нибудь битвы? Странно, странно читать такие вещи, напечатанные в «С. – Петербургских ведомостях» и перепечатанные оттуда в «Северной пчеле». Ну, договорился благонамеренный автор статьи до того, что оставалось бы ему только тут же закончить статью восклицанием про себя: «Язык мой – враг мой!» [17]

Следует отметить, что Н.Г. Чернышевский очень часто в публицистических произведениях прибегает к введению в свой текст чужих текстов, а именно – к прямому цитированию. Воспроизведение фрагментов статей, написанных оппонентами публициста, выступает отправной точкой для утверждения истинности собственного мнения, доказательной базой правоты Н. Г. Чернышевского. Включение в текст «чужой» речи, как правило, сопровождается ее оценкой и ироничными комментариями, в которых проявляется авторская модальность и авторский стиль. Например, в статье «Народная бестолковость» многие абзацы начинаются с воспроизведения цитаты, которая уже фигурировала в «тексте в тексте». Таким образом, Н Г. Чернышевский выделяет для читателя самое главное в «чужом» тексте, разъясняет смысл критикуемой статьи и создает себе все условия для иронии: «Освободить из-под материального и духовного гнета народы славянские и даровать им дар самостоятельного духовного и, пожалуй, политического бытия под сению могущественных крыл русского орла – вот историческое призвание, нравственное право и обязанность России». Нам кажется, во-первых, что у могущественного русского орла очень много своих домашних русских дел. Какие бы там права и обязанности не имела Россия, а первое право и обязанность ее, как и всякой другой державы, - заботиться о собственном благе». [18]
На данном примере хорошо видно, как умело публицист использует параллельную связь и повтор словосочетаний оппонента, приведенных в цитате. Можно сказать, что Н. Г. Чернышевский «цепляется к словам», но это есть один из его методов ведения полемики, один из способов достижения иронии, а значит, одна из примет его идиостиля.

Литература:

1. Публицистический стиль во второй половине XIX века и его влияние на развитие лексики русского литературного языка: Учебное пособие. – Калининград: Изд-во Калининградского государственного университета, 1983. - С.3.
2. Одинцов В. В. Стилистика текста. – М., 1980. - С.41.
3. Консейсао Глориа Амелия Мария да Мастерство Чернышевского-публициста: монография // Изд-во Саратовского ун-та, 1998. - С.49.
4. Там же. - С.34.
5. Там же. - С.46.
6. Чернышевский Н. Г. Письма без адреса. – М., 1983.- С.478.
7. Там же.- С.485-486.
8. Там же. - С.485.
9. Там же. - С.494.
10. Там же. - С.494.
11. Там же. - С.499.
12. Там же.- С.497.
13. Там же. - С.417.
14. Там же. - С.522.
15.Одинцов В. В. Стилистика текста. – М., 1980. - С.150.
16. Чернышевский Н. Г. Указ. соч. - С.515.
17. Там же. - С.525.
18. Там же. - С.424.

__________________________________
© Фархатова Инга Фархатовна

Почти невидимый мир природы – 10
Продолжение серии зарисовок автора с наблюдениями из мира природы, предыдущие опубликованы в №№395-403 Relga.r...
Чичибабин (Полушин) Борис Алексеевич
Статья о знаменитом советском писателе, трудной его судьбе и особенностяхтворчества.
Интернет-издание года
© 2004 relga.ru. Все права защищены. Разработка и поддержка сайта: медиа-агентство design maximum