|
|
|
* * *
Город, в котором ты бродишь, чрезмерно многоуголен. Город, которым ты бредишь, с воза упал и пропал. Тычутся в небо углами навершия колоколен, И угловатость коленок перетекает в овал. И остроту измены любовный таит треугольник. Ну, переставишь мебель – что толку от перемен? Стукнешься локтем об угол – это чертовски больно. Даже если невольно подальше держаться от стен. Даже если напрячься и вывернуть дом, как перчатку, Только углов прибавишь да потеряешь покой. Угол – это всего лишь пространство между лучами: Сходятся, или расходятся – разницы никакой. Лучше альбом для фото прошлым чужим наполни. Всё заживёт до свадьбы, если приложишь лёд. Угол – это застывший гром между веток молний, Это когда нет выхода и опечатан вход. Угол падения станет равным углу отраженья, И поражения радость будет легка и сладка. Чтоб не исчез из памяти собственный День рождения, Два узелка завяжутся на уголках платка. Все города похожи. Подумаешь – ростом не вышел! Здесь потолки пониже, но спальни зато теплы. Нравится – по Парижу? С картинками выбери книжку, К лампе садись поближе, и перелистай углы. * * * «Знал бы прикуп – жил бы в Сочи» Поговорка А я не знаю прикупа – значит не жить мне в Сочи, И не исправит прикус мне американский дантист. И не понять мне пряного привкуса многоточий, И не вспорхнуть от радости голубем на карниз. Вот потому-то рвётся бумага в мелкие клочья, Вот потому-то ночи после любви тихи, И драгоценные камни никак не выходят из почек. Ну, а стихи – наказание за будущие грехи. Ах, вдохновенье! Воздух вдохнул полной грудью и замер. Словно нырнул с разбегу в чёрную плоть пруда, В смену весны на осень, в тайну квартирных камер... Чтоб годовыми кольцами – над головой вода. Чтоб скатертью стала дорога – и ни конца, ни края, И пустельга приколота, как брошка, к сини небес. Чтобы, взмахнув крылами, деревья слетелись в стаи И стали казацким станом под странным названием “Лес”. Но ни вздохнуть, ни охнуть. И это необратимо. Сочи – лишь точка на карте, а карта легла не та. Щёлкают годы, словно дозиметр портативный, И строки, будто морщины, бегут по лицу листа. НЬЮ-ЙОРКСКИЙ ЭТЮД Лежат машины на асфальте Цветною лентой. Тишина. Кишок Нью-Йоркских перистальтика В который раз затруднена. И, подчиняясь воле Божьей, Спит с ниточкой слюны у рта На тротуаре чёрный бомжик – С лицом распятого Христа. * * * Если выпадет снег и прикроет листвяную падаль, Хрупкость первого льда и дорог комковатую мглу, Если выпадет случай из рук – чашкой чая и – на пол, То, конечно, мы встретимся возле часов на углу. Если выпадет дама бубён, непременно приедем, Но сперва не узнаем друг друга в толпе у метро, В окнах жадных троллейбусов, в лицах собак и соседей, В неуютности липкой гостиничных номеров. Если ляжет крестовая, буду ходить неприметно, Озираясь тревожно, как изгнанный из дому пёс. И давать объявления странные в местных газетах: Одинокий брюнет... хочет встретить... Кого? – вот вопрос. Станет вечер и выйдет из комнат червонная дама, Нарисует сердечко помадой губной на стекле. Будет осень упряма, бумагой заклеены рамы, Чтобы ноги в тепле, а колода – на нашем столе. Открывай же пиковую! Ветер на улице взвоет. Будут карты нам врать про любовь. И всю ночь напролёт Будет снег бинтовать наши раны, чтоб не было крови. Вот тогда непременно хоть кто-нибудь в гости придёт. * * * Загадай мне загадку. Всё равно я отгадку не знаю. Погадай по руке и ответишь сама на вопрос. Начинается осень промозглая, злая-презлая, Исподлобья смотрящая в мир, как обиженный пёс . Начинается осень. Холодные капли за ворот. За воротами грязь. Я сегодня слегка подшофе. Мнут машины шоссе. Мокнет где-то непонятый город. В нём с весны остывает невыпитый кофе в кафе. Жаль, что я неприучен держать себя в рамках. А в рамах Отражён позапрошлой любви неприрученный быт. Там постель холодна, словно в морге шлифованный мрамор, И прозектор в перчатках резиновых рядом стоит. Что ж на завтра загадывать? Без толку книги на полку Не клади, не грусти, новогодних подарков не жди. А спроси меня лучше про ножницы, зайца и ёлку. Я придумал ответы: депрессия. Осень. Дожди. * * * Я хотел написать твоё имя по белому белым И пришёл на поляну, покрытую девственным снегом. Только белому было щекотно от пальчиков мела, Заливалась поляна водою и радостным смехом. Что ж. Тогда напишу всё, что знаю, по чёрному чёрным. Полог ночи раскинется, чёрными нитками выткан. Черный уголь в руке захрустит и вздохнёт обречённо, Словно смертник, услышав команду конвоя: «На выход!» Значит, нужно по красному красным. Бояться не стоит, Что закат истощится и море покажется синим, Что сердечко твоё в предвкушеньи ненастья застонет. Красный – это красиво, особенно если курсивом. Так и быть. Но сначала найду твоё имя средь бликов Свежевымытых окон, в озоне прошедшего ливня. Надо просто раскрыть телефонную умную книгу. Позвонить наугад: «Назовите, пожалуйста, имя.» * * * Мясная лавка. Крепко. Просто. Грубо. Подвешенные на стальных крюках Ждут в холодильнике свиные трупы Пришествия хмельного мясника. Какие города и горизонты Открылись им? Ведь явно неспроста В улыбку недопонятой Джоконды Растянуты их бледные уста. Шаги за дверью. Ключ – два оборота. У Бога – верные рука и глаз. И соль на искалеченных колодах Пока ещё напоминает наст. * * * А ты считаешь – я тому виной Всего того, что было не со мной, Того, что не было и вряд ли будет. Я – строчки нерождённого стиха, Я – сладость первородного греха, Я – росстани, пути и перепутья. Я – сказочный Иванушка – дурак, Я – медный, царской выпечки пятак, Я – Леший, ухающий в тёмном лесе, Я – вещих снов таинственный кошмар, Я – потерявший жабры динозавр, Таящийся в расщелинах Лох-Несси. Я – всё, что можно, и чего нельзя. Ведь мы живём, по свету колеся, Словно подросток на велосипеде. В июле росами потеет сад. Я виноват лишь в том, в чём виноват: Безумие, беременность, бессмертье... * * * А суд, как водится, был скорый и, как обещано, был страшный. Как Ангел смерти, над землёю простёр крыла суровый грач. Там лемехи плугов блестящих зубами разрывали пашню, И трактор, вспомнив что он лошадь, ржал и летел по полю вскачь. Шуршали в почве семена о том как сладко колоситься. Шёл нерест. Грех почуяв рыбий рыбак шёл с удочкой к реке. И было видно как над лесом туда, где плещутся зарницы, Летел суровый чёрный Ангел и червяка держал в руке. * * * Парк. Аллея. Деревья – в шеренге. Ржавь листвы да сырой ветерок. Жизнь прошла, как синяк на коленке, Или школьный занудный урок. Только белой полоской на коже – Несмываемый след от кольца. Жизнь прошла, как случайный прохожий. Не старайся – не вспомнишь лица. Толку что от пустых междометий? Иней выпал и осень – седа. Жизнь прошла, словно дождь на рассвете, За собой не оставив следа. * * * Жарко, словно в кочегарке. Зелень ряски. Старый пруд. Водомерочек байдарки По поверхности бегут. Кобальт ирисов – в бутонах, Головастики шалят, Кряква выплывает сонно, Словно бриг или фрегат. В парусах хлопочет ветер, Флаг чернеет на корме, А на боцманском жилете Пятна в память о корчме. Склянки бьют. Их звуки хрупки. Курс лежит на Зурбаган. И взасос целует трубку Бородатый капитан. КАРТИНА ДАЛИ “Живописцы, окуните ваши кисти”... Б. Окуджава Окуните кисти в мир, живописцы! Опрокиньте “посошок на дорожку”. Хлеб старушка из окна крошит птицам. Так и мне Господь – не фразу, а крошки. На словечки распадается речь и Вырастает стих из грязи и праха. У часов, что на холсте Дали, течка: Так и ждут, что кто-то об пол их трахнет. Только пол давно порос трын-травою, Ноет Ной, что дождь сменяется градом. Хорошо иметь окно запасное: Хочешь – прыгай, а не хочешь – не надо. Пусть в одном идут дожди затяжные, А в другом пусть зной, назойлив и ласков. Пусть на кистях встанет дыбом щетина От желания испачкаться в краске. Пусть звереют. Пусть про то и про это Врёт поэт, шагнув в окно с пьедестала. Пусть Дали им улыбнётся с портрета С тараканьими усами для Галы. С У Е Т А Вращаюсь из последних сил, Словно юла вокруг оси, Как оборот деепричастный. К большим злодействам не причастен, А малые Господь простит. Кручусь, верчусь, надеясь, вот – Планеты остановят ход И отдохну. Но как отрадно, Что возвращается обратно, Ушедший было, Новый год. Вокруг меня, вокруг, вокруг Былые прелести подруг – Златым кольцом запретных знаний. И круг порочный Мирозданья, Как прежде, замкнут и упруг. Хулу приемлю и хвалу, Но на любовь, как на иглу, Подсажен чуть ли не с пелёнок. И Бог, наивный, как ребёнок, Играет мною на полу. |
|