Объектом внимания данной статьи является специфический социальный слой – продукт политических реформ и общественных трансформаций – дети «подлых» отцов, выходцы из податных сословий: крестьян, мещан, мелкого купечества, в период наибольшего участия в исторических событиях своей страны – 1900-1920-х гг. Это не разночинцы, поскольку выйти из своего сословия юридически им мешало отсутствие высшего образования. Формально они еще не оторвались от прежней социальной среды, но образ жизни, круг общения и, что важнее, система ценностей были другими, заимствованными у других, более привилегированных групп населения. Они занимались самообразованием – читали книги и газеты, посещали лекции в Народных домах, вели дневники, т.е. тяготели к осмысливанию себя в этом мире. Сферы их профессиональной деятельности были чисто пролетарскими – фабрично-заводское и аграрное производство, сфера обслуживания, транспорт; некоторые за счет своей грамотности поднимались до должности делопроизводителя, конторщика, писаря.

Считается, что этот слой получил название «полуинтеллигентов» из рук эмигрантского философа И.А. Ильина в статьях конца 1940-х – начала 1950-х гг. [13, c. 204; 14, c. 213-219], однако, в действительности это слово начало употребляться в период революции. В целом, Ильин, известный своей нетерпимостью, ненавистью ко всем инакомыслящим и возражающим (человек «савонароловского склада», по словам Г.А. Леман-Абрикосова [19, c. 590]) в своей отповеди «полуинтеллигентам» подчеркивал убожество их мышления, отсутствие у них собственных мыслей и идей, зависимость от чужих, штампованных формул. Его характеристика слишком пристрастна, чтобы быть справедливой, но что увидено верно, так это честолюбие, амбициозность, моральный релятивизм, вера в науку и технику, а также типичность подобного персонажа на российской социальной арене первых десятилетий ХХ в. [15, c. 18].
Мероприятия, осуществлявшиеся государственной властью и земскими учреждениями в пореформенный период, принесли плоды: уровень неграмотности снижался [22]. Огромную работу по изменению облика деревни вели специалисты земств (так называемый «среднепоместный служилый элемент»). Усилиями 150 тыс. специалистов к 1912 г. на селе было открыто 40 тыс. начальных школ, около 2 тыс. больниц, фельдшерских пунктов, аптек и т.д. Много внимания уделялось профессиональному образованию, включающему фельдшерские школы, ремесленные учебные заведения, сельскохозяйственные школы и другие. Создание и содержание этих учебных заведений обходилось органам местного самоуправления в немалые суммы [28].

Но как показывает земская статистика, до 1890-х гг. темпы снижения неграмотности были незначительными: буквально пара процентов за десять лет [29]. C рубежа веков процесс пошел активными темпами, поскольку кроме просветительской деятельности стимулирующим фактором стали требования трудоустройства. Эти закономерности лежат в рамках известного явления: урбанизация населения создает потребность в усвоении грамоты и получении общего образования.

Будущие «полуинтеллигенты» получали образование в учебных заведениях двух типов, созданных в рамках школьной реформы в 1870-е гг. – в двухклассных начальных училищах и городских училищах. Двухклассные начальные училища с пятилетним сроком обучения: первые три года обучения считались первым классом и соответствовали курсу одноклассного народного училища (закон божий, чтение «пo книгам гражданской и церковной печати», письмо, четыре арифметических действия, церковное пение); четвертый и пятый годы были вторым классом, в нем преподавали русский язык, арифметику (дроби, прогрессии, тройное правило, проценты), наглядную геометрию, элементарные сведения по естествознанию, физике, географии и русской истории. Городские училища имели шестилетний курс обучения, их целью было дать детям недворянского происхождения (сыновьям ремесленников, мелких служащих, мелких торговцев и пр.) повышенное начальное образование и некоторые прикладные знания. Здесь преподавались закон божий, русский язык и литература, арифметика, алгебра, геометрия, география, история, естествознание (сведения из ботаники, зоологии, анатомии и физиологии человека), рисование, черчение, пение.
Обе формы училищ были школой-тупиком, т.к. преемственной связи между ними и средними учебными заведениями не было. При многих городских училищах организовывались для окончивших одно-, двухгодичные курсы: счетоводные и бухгалтерские, педагогические, чертежные и т. п. Для преодоления этого барьера в 1890-х гг. возник новый тип средней школы – восьмиклассные коммерческие училища, по сути, частные гимназии, которые открывались общественными организациями или частными лицами; являясь платными учебными заведениями, они не были широко доступны [17].
Таким образом, особенности российской системы образования давали право окружающим именовать интеллигентом не только учителя, но и конторщика, телеграфиста [3, л. 62 об.]. Т.е. тех, кого иронично более образованная публика и стала называть полуинтеллигентами.

Достаточно высокие заработки этих новых квалифицированных работников, открывали перед ними возможности роста материального достатка. Популярный в предреволюционные десятилетия публицист, автор суворинской газеты «Новое время» М.О. Меньшиков писал: «Достигнув почти всех уровней буржуазии, нынешний полуинтеллигентный, соблазненный чужой роскошью пролетариат перестает быть циником и становится эпикурейцем. Дешевые и доступные ботинки чрезвычайно быстро делаются органически необходимыми для человека, десятки поколений предков которого ходили или босиком или в лаптях. А дешевые ботинки внушают зависть к дорогим, уже недоступным; момент социального раздора. Быстро приподнятый над диким и варварским бытом, пролетарий быстро усвоил культурные потребности и утратил варварскую энергию труда». Пролетарий не хочет трудиться, но желает бороться, констатировал автор [21, c. 104-105]. Меньшиков никогда не был силен по части социального анализа. Причина его популярности была в том, что озвучивал путанные панические мысли среднестатистического российского обывателя, сегодня хваля то, что вчера ругал; но журналист верно подметил стремительный рост социальных амбиций нового слоя.
Его костюм заимствует разные предметы от сословных костюмов студенчества, чиновничества, дворянства, т.е. от барского наряда. Они начинают носить картузы – шведские кепи, попавшие в Россию в петровские времена, и которые прежде носили отставные чиновники, деревенские помещики или управляющие; в пореформенное время кепка быстро становится признаком демократической рабочей прослойки. Не случайно В.И. Ленин, ранее носивший исключительно шляпу, после возвращения в Россию весной 1917 г. стал носить кепку. Вместо кафтанов, зипунов и свиток рабочие «из числа интеллигентных» носили драповые пальто, но не длинные как интеллигенция, а короткие. Писатель П.Д. Боборыкин заметил на улицах столицы зимой 1905-1906 гг. «особого вида молодцов – в коротких пальто, с винтовками через плечо» [9, c. 229], зародыш будущей Красной гвардии.

Этот новый слой копирует не только одежду класса более высокого социального статуса, он частично заимствует и его систему ценностей. Внимательное прочтение автобиографических текстов участников революции и гражданской войны в России показывает, что они, рожденные в крестьянских и рабочих семьях, чья молодость пришлась на предреволюционные годы, очень хотели учиться, были любознательны и стремились к грамоте, интересовались происходящим в стране и мире; в тех случаях, когда они не получали желаемого образования, они подчеркивали, что этому помешали обстоятельства: тяжелое материальное положение семьи, смерть родителей, необходимость заработка и пр.

В биографии известного красного командира Дмитрия Петровича Жлобы, написанной его боевым товарищем, излагаются коллизии детства и юности, известные, по-видимому, со слов самого Жлобы. Отец будущего краскома, сам представитель разночинско-полуинтеллигенской среды (сначала официант офицерского клуба, затем лесник в частнособственническом поместье), очень хотел дать сыну образование. Мальчик был от природы сообразительным, хорошо учился, поэтому отец считал, что расходы по оплате учебы в городском училище не напрасны, и после его окончания сын сможет стать народным учителем [20, c. 6-7]. Хотя Дмитрий Петрович из-за конфликта с администрацией училища так и не окончил его, полученные знания сыграли большую роль в его судьбе. Оказавшись на шахте в Донбассе, он быстро из чернорабочего превратился в моториста шахтного оборудования. Будучи арестованным за участие в волнениях в 1916 г., а затем и мобилизованным в соответствии с принятым законом о направлении на фронт политически неблагонадежных, он оказался не в окопе, а в престижной авиашколе на Ходынском поле. В дальнейшем его технические знания были предметом восхищения подчиненных и помощью в различных фронтовых ситуациях. Его смекалка стала легендарной, он зарекомендовал себя мастером технических кунштюков, дезинформации и обманных маневров. Не случайно один из его бойцов в посвященном любимому командиру стихотворении писал: «Жлоба – шахтер, Жлоба – удал и хитер…».
Революцию Жлоба встретил в чине унтер-офицера. Роль унтер-офицерства в революции и гражданской войне заслуживает особого внимания. Убийца первой жертвы Февральской революции штабс-капитана Лашкевича – унтер-офицер запасного батальона лейб-гвардии Волынского полка Кирпичников Тимофей Иванович [11, c. 485]. Офицер Лейб-Гвардии Казачьего полка И.Н. Оприц называл основной силой разложения в армии 1917 г. комиссаров Временного правительства, «полуинтеллигентов» – писарей, шоферов, телеграфистов, мало послуживших в армии, но выделявшихся своими речами и поведением [22, c. 17]. Другой анонимный автор дневника за 1918-1919 гг., о котором известно, что он был офицером Сумского гусарского полка и принадлежал в столичной элите, отмечал совпадение трех характеристик: унтер-офицерского чина, интеллигентности определенного рода («типа товарища из интеллигентных») и ориентации на левые радикальные партии: большевиков, левых эсеров, анархистов [4, л. 18]. Замечание О.В. Куусинена о малочисленности в финской Красной гвардии унтер-офицеров из рабочей среды как одной из причин неудачи революции в Финляндии, также крайне важно [18, c. 49].

Если по известным подсчетам А.Г. Кавтарадзе треть офицерства воевала на стороне белых, другая треть – у красных, остальным удалось уклониться от участия в войне [16, c. 170, 177], то позиция унтер-офицеров, произведенных в звание в 1915-1916 гг., была в значительной мере пробольшевистской. К ним вплотную примыкают выпускники школ прапорщиков военного времени. Все они делятся на две группы: получившие производство за отличия в службе и боевые отличия (Б.М. Думенко, С.М. Буденный, В.И. Книга и пр.) и те, кто окончил специальные курсы и школы в связи с достаточным уровнем грамотности (Д.П. Жлоба, П.М. Ипатов, Я.Ф. Балахонов и пр.). После Февральской революции их выдвигали в полковые комитеты, что затягивало даже незнакомых с левыми идеями фронтовиков в зону влияния радикальных партий; примером может быть судьба будущего маршала Г.И. Кулика [26]. Другой путь в отряды пробольшевистской ориентации лежал через приглашение руководить отрядами самообороны, которые делались только что прибывшим с фронта унтер-офицерам, как людям опытным в военном деле. Так сложилось в отношении легендарного комдива Якова Филипповича Балахонова, прапорщика, выпускника Тифлисской школы прапорщиков. После разгрома казаками группы, присланной из Екатеринодара для организации советской власти в ст. Баталпашинской, несогласные с этой акцией иногородние фронтовики, вынужденные покинуть станицу, предложили только что сошедшему из воинского эшелона в Армавире своему земляку Балахонову как опытному офицеру принять командование их отрядом [8, c. 16].
Отметим, что учащиеся тех же военных школ выпуска 1917 г. имели иную политическую окраску и в массе своей приняли сторону Белого движения. Но это была иная возрастная и социальная категория молодых людей, и был иной этап развития гражданского конфликта.

Внимательное прочтение биографических данных унтер-офицеров и прапорщиков, ставших на сторону советской власти, выявило у значительной их части достаточно высокий уровень образованности, о чем свидетельствуют принадлежащие им тексты. Их отличает почерк, который принято называть конторским, т.е. четкий, ровный, с некоторым количеством завитков; сложная подпись, которая по мнению графологов отличает амбициозных людей; пристрастие к словам, нетипичным для народной речи, это не слова иностранного происхождения, но их использование выходит за рамки необходимого. Например, слова «великолепно», «безусловно» могут несколько раз встречаться в тексте объемом 15-20 слов. Отсутствие орфографических ошибок и явный недостаток знаков пунктуации свидетельствуют о приверженности к чтению, но недостатке знаний по русской грамматике, которые получались в средних учебных заведениях.

Очевидно, что в стан революции всех этих людей привело чувство тупика, отсутствие внятных жизненных перспектив. В автобиографиях тех из них, кто смог оставить таковые после себя, неоднократно подчеркивается, что они лишались возможности учебы по причине какого-то конфликта, подозрения в неблагонадежности, материальной несостоятельности, отсутствия поддержки семьи.
Например, Василий Федотович Дерипасхин, 1895 г.р., несмотря на то, что не окончил двухклассное начальное училище, тем не менее, два года работал учителем в родном селе в Астраханской губернии. Считался грамотным, поэтому после мобилизации в 1915 г. и принятия в Преображенский гвардейский полк закончил учебную команду, курсы второго разряда, потом должна была быть школа прапорщиков. Но не был в нее принят из-за неблагонадежности, писал он в 1919 г. в автобиографии. Но возможно, что была и другая причина; ведь известны примеры, когда скомпрометировавшие себя в глазах власти люди учились в подобных военных заведениях. Дерипасхин участвовал в февральских событиях в Петрограде, после чего произведен в прапорщики. Охотно принимал участие в различных политических и военных акциях новых властей, как Временного правительства, так и советской власти. С гордостью и удовольствием он перечислял съезды и комитеты, в которых участвовал, комиссарские должности, которые занимал [2, л. 44].
Для полноты картины добавим, что Д.П. Жлоба и В.Ф. Дерипасхин [1] были репрессированы и расстреляны в 1938 г. Я.Ф. Балахонов умер от разрыва сердца в 1935 г. прямо в рабочем кабинете на посту директора оборонного завода.

То, что эти люди не видели перспектив социального роста для себя в условиях царской России, совсем не означало, что их не было. Сословие родителей давно перестало определяющим фактором в выборе жизненного пути для молодого человека. Среди владельцев фабрично-заводских заведений Европейской России, по данным промышленной переписи 1900 г., 26,9% составляли купцы, 19,4% – дворяне, 12,6% – мещане, 9% – крестьяне, 4,5% – почетные граждане, 3,3% – иностранные подданные, 1,9% – лица свободных профессий, 1,1% – чиновники, 21,2% – прочие [27, с. 214-224]. В русской армии постепенно уменьшается число дворян; удельный вес буржуазных элементов (потомственных граждан и купечества) возрастает почти в 2 раза, а лиц податных сословий: мещан, крестьян – более чем в 10 раз (с 2,7% до 28%) [12, с. 22, 29].

Существование возможностей карьерного успеха в рамках существующего государственного устройства подтверждает не только статистика, но и биографии выходцев из крестьянско-мещанской среды, сделавшие блестящие карьеры в армии, науке и на государственной службе. Среди них немало активных критиков российских порядков, которых, однако, не прельстили эгалитаристские лозунги большевиков. Например, сын острогожского ремесленника, профессор гражданского права И.А. Малиновский не стал большевиком, т.к. на своем опыте знал, что для того, чтобы добиться большего, совсем не надо делать с оружием в руках революцию. Он трудом и талантом пробил себе дорогу в жизни. Никакой исторической вины перед народом он не чувствовал. Не имел желания опускаться до его уровня, когда только недавно оторвался от родной провинциальной мещанской среды [23].

1917 год совершил грандиозные перестановки: царь переместился из Ставки в Тобольск; Ленин из Швейцарии – в Смольный; бывшие унтер-офицеры царской армии из казармы – в президиумы съездов, во главу тысячных отрядов, в состав различных комитетов и правительств советских республик; а интеллигенция из подозрительного на предмет благонадежности слоя превратилась в контрреволюционный элемент.
Основаниями к тому, что большевики и их сторонники уже в 1918 г. стали клеймить интеллигенцию как изменника революции, были саботаж государственных и банковских чиновников, сопротивление национализации со стороны фабрично-заводской администрации и технического аппарата промышленных производств, неприятие октябрьского переворота либеральными и социалистическими партиями, интеллигентскими по своему составу, усугубленное разгоном Учредительного собрания и участием партий в антибольшевистских мятежах 1918 г. Но позволило произойти этой стремительной трансформации привычка народного менталитета отождествлять образованного человека с барином. И вот полуинтеллигент начал борьбу со своим недавним идеалом и наставником – интеллигенцией.
Осознание линии нового разлома присутствует в газетах быстро «белеющего» Юга в феврале-марте 1918 г. В статьях, сообщавших о текущих событиях, часто использовались симптоматичные фразы: «убито [большевиками. – авт.] из интеллигенции столько-то человек»; что против красных в феврале 1918 г. выступил «весь интеллигентский Екатеринодар» [6, л. 1; 5, л. 87]. Т.е. гражданская война воспринималась как борьба темной некультурной массы, с одной стороны, и всех образованных людей независимо от их сословного происхождения, с другой.

Сами большевики крайне недоверчиво относились к образованной публике, и употребляли слова интеллигент и контрреволюционер как синонимы. И все из-за того, что очень расширенно толковали понятие буржуазия, склонялись к включению в него всех незанятых физическим трудом. В территории Совдепии слои, которые считали себя субъектами новой диктатуры, реализовывали свое господство в самых причудливых формах. Одну из них можно назвать трамвайным апартеидом. Это когда лица, визуально определяемые вагоновожатым как «буржуи», не имели права ездить на первой площадке. Они могли передвигаться, лишь повиснув на подножках трамвая или стоя на буфере [12, c. 218].
Интеллигентность внешнего вида стала классообразующим признаком. Так, большевик с дореволюционным стажем А. Востриков писал в воспоминаниях, что в период его подпольной работы в Екатеринодаре при Деникине особенно помогало то, что офицеры его принимали за интеллигентного человека. Это был фактор, способствовавший установлению доверия к нему [3, л. 24 об.].

Оказалось, что право присвоения ученых званий, ранее находившееся в ведении старого режима, как и все властные полномочия, в качестве трофея могло быть присвоено лихим красным командиром. Известен приказ Жлобы о производстве фельдшера И.Е. Обухова в чин врача и разрешение впредь подписываться на документах: «военный врач». Сделано это было в знак признания заслуг фельдшера в организации лазарета и лечении бойцов. Хоть и не читает на латыни, но в боях целую академию прошел, было сказано там [20; с. 89-90]. Вероятно, что автор приказа, а может быть и сам фельдшер, считали это восстановлением справедливости: недополученные официальным путем при старом порядке знания восполнены в боях; добыты так, как бойцы добывали в боях ордена.

После окончания гражданской войны образованный слой не избавился от негативного политического ярлыка как такового: «контрреволюционер» сменился «сомнительным элементом». Понятия интеллигент и член меньшевистской партии были в начале 1920-х гг. синонимами. Регистрационные карточки в Ликвидационное бюро РСДРП-меньшевиков, заполненные ростовскими рабочими, рядовыми членами этой партии, раскрывают отношение к образованному слою, характерное не только для них, но и для широких масс советской России. Во-первых, интеллигенты виделись принадлежащими к тем классам, против которых велась борьба: «Порвавшая связь [с народом] интеллигенция заслуженно выброшена революцией за борт» [7, л. 19]. Во-вторых, выражались сомнения в лояльном отношении интеллигенции к советской власти [7, л. 24, 26, 29, 32], напр.: «Ибо интеллигенция[,] воспитанная в буржуазной идеологии[,] не может мириться с тем, что приходится работать под контролем рабочих и подчиняться их распоряжениям»; «…Но пальцы [им] в рот не клади»; «К «дореволюционной интеллигенции следует относиться осторожно как к спецам...». В-третьих, высказывалась надежда на появление новой интеллигенции в лице выходцев из рабочей среды: «Интеллигенция как более культурная она нам необходима[,] пока наша молодежь из рабочей среды дойдет до того уровня[,] какой обладает интеллигенция, а затем она сама по себе умрет[,] и будут на ее месте наши дети и внуки» [7, л. 42].
Все эти исторические коллизии почти столетней давности являются выражением феномена «синдром отсутствия перспективы», возникающий в модернизирующихся обществах. Массы людей попадают из узкого защищенного пространства деревни-убежища на открытое, не оснащенное указателями. В том, что они оказываются у обочины, винят других, «не дающих им ходу». То, что они не видят существующих путей и вариантов статусного роста – не только их беда, это проблема всего общества, которое они начинают раскачивать.

Итак, модернизация страны вызвала повышение грамотности в социально активном слое – молодых мужчинах, покидавших семью и родные места для трудоустройства в городах и промышленных районах, на фабрично-заводских производствах, на транспорте, в сфере услуг и торговле. Сформировался тип «полуинтеллигентного» человека, который, по свидетельствам современников, был наиболее активным участником революционных событий. Нигилистический настрой этих людей был направлен не только на класс собственников, но и на представителей собственно интеллигенции – врачей, инженеров, учителей, профессуру, офицерство. В настроениях этого слоя соседствовали и боролись ненависть и недоверие к интеллигенции и желание уподобиться ей в знаниях и в социальном статусе. Философ-мизантроп И.А. Ильин объяснял это завистью, а поэт Вл. Ходасевич – способностью человеческого сознания мыслить парадоксально: «Так нежно ненавижу и так язвительно люблю».

Образование имело непреходящую ценность в глазах масс. Революция рассматривалась как социальный лифт, который откроет возможность профессионального и образовательного роста. Кто-то оставлял эту возможность детям, кто-то примеривал ее к себе. Притом, что революция не отменила плату за образование, советская пропаганда сформировала убеждение о всеобщей доступности образования. К слову, плата за обучение в школах была отменена постановлением Совета Министров СССР от 1 июля 1954 г. «О введении совместного обучения в школах Москвы, Ленинграда и других городов» [25].
Мифы общественного сознания нельзя оспаривать, их нужно принимать в расчет. Если российский человек считает образование для детей условием их успеха в жизни, то неразумно убеждать его в обратном. Бесплатность образования и его доступность – не одно и то же. Современное общественное мнение тяжелее переживает потерю образовательной системой другого понятия – справедливость. Препятствие в доступе к образованию воспринимается как несправедливость. Это усугубляется тем, что диплом о высшем образовании рассматривается не как профессиональная категория, а статусная. Сложилось, что образование важно не теми знаниями, которые даются в процессе обучения, а тем отбором амбициозных и умеющих работать людей, которые прошли фильтр. А российская история показала, как опасно закрывать для таких людей социальную перспективу.

Литература и источники:
1.     Архив Президента РФ. Ф. 3. Сталинские расстрельные списки. Оп. 24. Д. 417. Л. 41 // URL: http://stalin.memo.ru/names/p110.htm. Дата обращения: 10.10.2008
2.     Государственный архив Волгоградской области. Ф. 55. Оп. 5. Д. 105.
3.     Государственный архив Краснодарского края. Ф. Р-411. Оп. 2. Д. 217.
4.     Государственный архив Краснодарского края. Ф. Р-411. Оп. 2. Д. 221.
5.     Государственный архив Краснодарского края. Ф. Р-411. Оп. 2. Д. 240.
6.     Центр документации новейшей истории Краснодарского края. Ф. 2830. Оп. 1. Д. 95.
7.     Центр документации новейшей истории Ростовской области. Ф. 12. Оп. 1. Д. 309.
8.     Балахонов Н.Я. Страницы из жизни Якова Балахонова / Н.Я. Балахонов. – Карачаевск: Карачаево-Черкесское книжное изд-во, 1957. – 80 с.
9.     Боборыкин П.Д. Великая разруха (Семейная хроника). М.: Изд-во «Издание В.И. Саблина», 1908. – 331 с.
10.     Врангель Н.Е. Воспоминания: От крепостного права до большевиков / Вступ. статья, коммент. и подгот. текста Аллы Зейде. М.: Новое литературное обозрение, 2003. – 512 с.
11.     Донской Р. От Москвы до Берлина в 1920 г./ ред. И.В. Гессен. // АРР. Т. I. – М.: Терра-Политиздат, 1991.
12.     Зайончковский П.А. Офицерский корпус русской армии перед Первой мировой войной / П.А. Зайончковский // Вопросы истории. – 1981. №4. – С. 21-29.
13.     Ильин И.А. Дневник. Письма. Документы (1903-1938) / ред. Ю.Т.Лисица. – М.: Русская книга, 1999. Т. 2. – 608 с.
14.     Ильин И.А. Собрание сочинений в 10 томах.– М.: Русская книга, 1993-1998. – Т. 2. Кн. II. – 480 с.
15.     Ильин И.А. О грядущей России: Избранные статьи / под ред. Н.П.Полторацкого. – М.: Воениздат, 1993. – 368 с.
16.     Кавтарадзе А.Г. Военные специалисты на службе Республике Советов 1917-1920 гг. / А.Г. Кавтарадзе. – М.: Наука, 1988. – 280 с.
17.     Константинов Н.А., Медынский Е.Н., Шабаева М.Ф. История педагогики. – М.: Просвещение, 1982. – 446 с.
18.     Куусинен О.В. Революция в Финляндии (самокритика) / О.В. Куусинен. – Пгр.: Изд-во Коммунистического интернационала, 1919. – 60 с.
19.     Леман-Абрикосов Г.А. Воспоминания (1900-е – 1920-е гг.) // Ильин И.А. Собрание сочинений в 10 томах.– М.: Русская книга, 1993-1998. – Т. 2. Кн. II. – С. 590-593.
20.     Мартыненко Г.А. Комкор Дмитрий Жлоба / Г.А. Мартыненко. – М.: Воениздат, 1985. – 176 с.
21.     Меньшиков М.О. Дневник 1918 г. // Российский архив (История Отечества в свидетельствах и документах XVIII – XX вв.) Вып. IV. М.О. Меньшиков. Материалы к биографии. – С. 11- 222.
22.     Миронов Б.Н. Грамотность в России 1797-1917 годов: Получение новой исторической информации с помощью методов ретроспективного прогнозирования / Б.Н. Миронов // История СССР. – 1985. №4. С. 127-153.
23.     Морозова О.М. Нарратив профессора И.А. Малиновского // История научной интеллигенции Юга России: межрегиональные и международные аспекты / Отв. ред. А.Н. Еремеева. – Краснодар: Изд-во «Кубанькино», 2008. – С. 61-70.
24.     Оприц И.Н. Лейб-Гвардии Казачий Е.В. полк в годы революции и гражданской войны. 1917-1920. – Париж: издание В. Сияльского, 1939. – 366 с.
25.     Пенкина О. Советское платное / О. Пенкина // Поиск. 2 июня 2006.
26.     Печенкин А. И выдвиженец, и жертва Сталина: Судьба героя Гражданской, провалившегося на Великой Отечественной // Независимое военное обозрение. 2006. 17 февраля.
27.     История предпринимательства в России / под ред. С.И. Сметанина. Кн. 2. Вторая половина XIX в. - начало ХХ века. – М.: РОССПЭН, 1999. 575 с.
28.     Россия на рубеже XIX – XX вв. Власть, экономика и общество / С.И. Голотик, С.В. Карпенко, Т.Ю. Красовицкая, В.В. Минаев // Новый исторический вестник. – 2003. №9 // URL: http://www.nivestnik.ru/2003_1/17.shtml. Дата обращения: 14.02.2005.
29.     Статистический временник. Серия III. Вып. 12. – СПб. 1886 // Цит. по: Википедия: Свободная энциклопедия. – URL: http://ru.wikipedia.org/wiki/Грамотность. Дата обращения: 27.01.2010.
_______________________
© Морозова Ольга Михайловна