 |
||||||||||||||||||
|
|
|
|
 
Их было больше. В истории человечества войн сотни – малых и больших (и даже, говорят, великих), локальных и мировых, однодневных и столетних, «справедливых» и захватнических, всяких. На их оправдание и осуждение работали лучшие умы и целые философские школы. Но, подобно Берлинской стене, все, даже самые стройные философии рушатся, когда дело касается конкретного человека перед лицом войны. И никто еще не сказал об этой жуткой «традиции» лучше, чем Велимир Хлебников: «На все доводы один ответ, что я еще жив, а на войне истреблены целые поколения. Но разве одно зло оправдание другого зла и их цепи!»
Вот лишь три истории из моего журналистского блокнота. В общем-то, об одной войне... Кристоф Бёкель. Сын немецкого солдата 1991 год. Берлинской стены уже нет, СССР и двух Германий – тоже. «Архитектор перестройки» и могильщик последнего символа холодной войны Михаил Горбачев уходит в историю, но слово «гласность» еще не ставится в кавычки… К этому времени относится моя встреча с талантливым, уже довольно известным немецким режиссером и журналистом Кристофом Бёкелем. Увиделись мы при обстоятельствах не очень веселых: немца, приехавшего в Россию с открытым сердцем и добрыми намерениями, нужно было защитить… от русских. Его друзья попросили меня, в то время корреспондента независимого московского еженедельника «Столица», помочь. Суть истории такова. Немецкий кинодокументалист основал в Москве фирму, единственная цель которой – снимать правдивое кино о жизни русских. К тому времени он успел кое-что снять, и даже был отмечен на Берлинском кинофестивале, но по семейным обстоятельствам был вынужден уехать домой, оставив партнеров, с которыми связался в России, продолжать начатое. Воспользовавшись доверчивостью Кристофа, те просто-напросто «кинули» его на очень приличную сумму. Причем не просто обобрали – немцу объявили войну «до победного конца», подключив телевизионщиков из очень известной в то время, а ныне просто легендарной информационно-аналитической программы. Дошло до того, что бравые ребята из не менее легендарной охранной фирмы буквально вытряхнули сотрудников предприятия, созданного Бёкелем специально для съемок фильмов в России, из скромной московской квартиры, в которой был их офис. И которую они делили, кстати, с одним из подразделений общества «Мемориал». Русские друзья Кристофа представили все документы. Но руководство ТВ-программы довольно грубо отказало дать свой комментарий случившегося, намекнув, что «они доведут дело до конца, а у вас, юноша, могут быть проблемы». Словом, выслушать «обе стороны» не удалось, и редактор отказался публиковать материал. Шла банальная война интересов… Вообще, эта история могла бы сойти за рядовую – мало ли иностранцев надували и надувают в России? Если бы не личность самого героя и не его реальные дела. Незадолго до этих событий в нашей стране – тогда еще Советском Союзе – был показан снятый в 1987 году и получивший целую кипу призов на ведущих международных кинофестивалях фильм Кристофа Бёкеля «След отца. Исследование незакончившейся войны».
Адресованный старику вопрос Кристофа: «Отец, как ты мог?» так и остался без ответа. И в самом деле, как объяснить, почему тот, выпускник престижного университета, философ, ученик Хайдеггера взял в руки оружие и отправился устанавливать новый мировой порядок? Почему в своих дневниковых записях утешал себя рассуждениями о примитивности всего славянского. Почему в письмах жене обещал ей поместье в Крыму... Почему? Как мог?! «После войны брак моих родителей распался, – рассказывал Кристоф в одном из своих интервью (Н. Домрина. Виден ли конец? 1000 лет военной истории Европы. – «Наука и жизнь», 1999, № 9). – Мать всегда говорила, что это было связано с войной, так как отец, по ее словам, вернулся с войны совершенно другим человеком, не тем, за кого она выходила замуж… Прошло несколько десятилетий, прежде чем я решился спросить отца, скольких человек он, собственно, убил на войне. Он ответил не сразу, долго молчал и в конце концов сказал, что точно не знает, что, командуя противотанковым пулеметом, стреляешь с дистанции, что никогда не видишь, на кого наведено твое орудие…» Единственное объяснение и оправдание, как считал отец, – он был солдатом и убивал только в честном бою. Но к моменту съемок прежних иллюзий не осталось: эта война сломала и его. Она сломала целое его поколение. Она сломала жизнь тем, кто вернулся. И если раньше у них самих не хватило мужества покаяться – за них покаялись их дети. С их благословения... Все это Кристоф вместил в фильм.
Ассистировавшая Бёкелю на съемках переводчица Марина (у которой, кстати, были свои счеты с той страшной войной: каратели сожгли ее родных) после окончания работы над картиной стала его женой. А спустя два года тяжело заболела и умерла, оставив Кристофу сына. Именно эти события заставили немецкого документалиста приостановить проекты здесь и уехать в родной Мюнхен. Его русские друзья думали: после всего, что произошло, он вообще не вернется в Россию. Вернулся. «След отца» был не последним его фильмом о той войне. В 1993-м у нас показали потрясающий фильм К. Бёкеля «Память о пережитом аде» – к 50-летию танкового сражения под Прохоровкой. О том, какими глазами видели тот кромешный ад немецкие и русские солдаты, каждый из-за своей брони. И что думают они об этом сегодня. Были и другие работы о войне. Против войны. Всего в его фильмографии около двух десятков картин – и около двух десятков премий международных фестивалей документального кино в Германии, США, Словакии, Украины. И наших «Саратовских страданий». Роман Матсов. Горький век 2000-й. 10-летие падения Берлинской стены. Гласность в России все еще жива. Памятник российским войнам в Таллинне стоит там, где был воздвигнут… В последнем ноябре уходящего века, в рамках фестиваля «Тольяттинская музыкальная осень» в зале филармонии прозвучали Бранденбургский концерт Баха и Шестая симфония Бетховена – любимые произведения дирижировавшего Тольяттинским симфоническим оркестром народного артиста Эстонской ССР, профессора Романа Матсова. Это был его последний концерт в нашем городе – 24 августа 2001-го великого дирижера не стало... Одного за другим время убирает свидетелей века, ключевым событием которого, хотим этого или нет, была Вторая мировая. Уроженец Петрограда – внук крепостного князей Волконских и прачки, сын русского офицера-эстонца – участника Первой мировой и певицы Мариинского театра, Матсов вырос в Таллинне. Там окончил гимназию и одновременно два факультета консерватории – фортепианный и скрипичный. В самом конце 1930-х уехал учиться в Германию, в Берлин, где брал уроки у Георга Куленкампфа и Вальтера Гизекинга. - Оба великие художники, великие музыканты, – рассказывал Роман Вольдемарович. – В первую очередь они преподали мне свое отношение к Бетховену, к Чайковскому, ко всему, что дала музыка, мировая наука о музыке. Они раскрыли мне глаза на музыкальные вершины человечества... Эти люди очень страдали от гитлеровского режима. Например, Вильгельм Фуртвенглер – мой дирижер, которому я поклоняюсь до сих пор, хотя он умер уже в 1956 году, – был в обструкции. Он помог уехать из нацистской Германии еврейскому скрипачу Брониславу Губерману и знаменитому Паулю Хендемиту, у которого жена была еврейка. И когда в 1939-м началась Вторая мировая война – у меня было такое ожесточение на все гитлеровское! Как только отец, опасаясь, что я буду интернирован, вызвал меня оттуда телеграммой, я сразу приехал домой...
- Я помню всю Ленинградскую блокаду. Моя часть, а я был командиром роты, стояла под Урицком. Это были страшные моменты моей жизни. Когда подвозили не те мины, не к нашему миномету, когда мы воевали без штыков... В общем, эта сталинская разруха... Миллион человек попали в плен гитлеровцев в самые первые месяцы войны. Вот это все было страшно, даже не хочется вспоминать об этом.... В 1942 году в одном из боев лейтенанта Матсова ранило: разрывная пуля превратила руку в «гнилую картошку», как сказал профессор Павловской академии Семен Гирголав. Начались скитания по сибирским госпиталям. Война украла его мечту. Нервы удалось сшить, но как держать этой рукой смычок? Разве что дирижерскую палочку? Роману Вольдемаровичу предложили создать симфонический оркестр, и уже в 1943-м он дебютирует как дирижер с симфоническим оркестром Государственного художественного ансамбля Эстонской ССР в Ярославле. «Вот так вот, с бухты-барахты – в симфоническое дело. Я этому ни у кого никогда, ни одной минуты не учился. Я аутодидакт, самоучка...» А в 1946 году состоялся всесоюзный дирижерский конкурс, на котором председательствовал Дмитрий Шостакович. Из 39 конкурсантов Матсов получил вторую премию. Статьи о человеке, сумевшем сделать почти невозможное, появились в «Огоньке», «Правде», «Известиях». Одна из газет попала в руки Ивану Пырьеву. Разыскав эстонского дирижера, знаменитый кинорежиссер предложил ему сыграть в картине «Сказание о земле Сибирской». Сыграть самого себя. - Но какой я актер? У меня сын был актером и режиссером – а я? Отказался... И тогда пригласили звезд: Дружникова, Ладынину, Бориса Андреева, Веру Васильеву. Сам Матсов плохо помнил снятый в 1947 году фильм о нем, в котором, по его словам, «у Пырьева были свои соображения – и идейные, и политические». Ну и слава Богу, что отказался, поскольку в фильме том – по-пырьевски талантливом, но слишком уж по-советски наигранном, – в глаза бросаются не только идеологические «соображения». Есть там и чисто фактические неувязки с биографией главного героя. Например, с будущей женой, мадам Асмик, с которой Роман Вольдемарович счастливо прожил полвека, познакомился он не в Сибири вовсе, как пырьевский Андрей Балашов с Наташей, а в Ленинградской консерватории, где учился в аспирантуре еще до войны, в 1940-1941 годах: фортепиано – у Самария Савшинского, скрипке – у Иоаннеса Налбандяна. - Есть и такой факт в биографии. Она – скрипачка. Когда началась война, я пошел на фронт, а жену вместе с консерваторией эвакуировали в Ташкент...
А потом были десятилетия напряженнейшей работы в эстонском симфоническом оркестре. После указов Жданова, карающих Зощенко, Ахматову, а потом Прокофьева с Шостаковичем, Матсова сняли с работы – за то, что «предпочитал церковную музыку советско-патриотической». А когда наотрез отказался вступить в партию, дирижер с мировым к тому времени именем стал хронически невыездным. Потом, была Таллиннская академия, где он считался одним из сильнейших профессоров. И все эти годы – свои представления о правде, добре и справедливости, явно расходившиеся с «правдинскими». «Ославили» его, как выразился сам Роман Вольдемарович, и в 1967-м, когда грянула «шестидневная война» и израильтяне оккупировали Египет. - Мы в Таллинне как раз в это время подготавливали ораторию Генделя «Израиль в Египте». Надо же было случиться такому совпадению? А когда готовили ораторию того же Генделя «Иуда Маковей», и той же Москвы пришла телеграмма: «Никаких Иуд! Никаких Маковеев!» Достали и в 70-х: в «Правде» вышла грозная статья «Бетховен по Матсову» – ну не так, как хотели бы советские кормчие, интерпретировал классику эстонский товарищ... Вспоминал Матсов, как вместе с эстонской интеллигенцией отстаивал перенесенный теперь уже, – а в то время, по его словам, «очень художественно стоящий» памятник погибшим советским солдатам, считая притязания на него проявлением вандализма. За свой век он не раз шел вразрез – и становился объектом державного недовольства. И потому в беседе не раз возвращался к больной теме. - И гитлеризм, и сталинизм – оба этих режима приучили людей к страху. Приучили стоять по стойке смирно. Вот почему я однажды назвал ХХ век горьким... Андрей Эшпай. Знак победы 2010-й. 65-летие падения Рейхстага. «На дворе» третье тысячелетие, XXI век… «Выдающийся художник современности», «классик второй половины столетия» – как только ни называли Андрея Эшпая критики. Слыть классиком при жизни, причем среди прихотливых музыковедов, удается далеко не каждому. Концерты практически для всех инструментов с оркестром, восемь симфоний, два балета – все это Эшпай. Песенная опять же классика: «Сережка с Малой Бронной», «А снег идет», «Мы с тобой два берега», музыка к «Адьютанту его превосходительства», «Майору Вихрю», к десяткам других нестареющих кинофильмов, – все это тоже его.
Его фронт начался в нашем волжском Ставрополе, приютившем осенью 1941-го, в тяжелое для Москвы время, переведенный из столицы в глубокий тыл Военный институт иностранных языков Красной армии (ВИИЯКА). А прежде была эвакуация в Мариинском Посаде, где он, 16-летний москвич, сын одного из основоположников марийской профессиональной музыки и учительницы русского языка, оказался вместе с родными. Налегке, без тёплых вещей – «ведь тогда никто не знал, что война будет такой длинной». - Помню, в Марпосаде в промерзшем кинотеатре смотрели «Два бойца» с Бернесом и Андреевым. Потом уже, после войны мы с ними подружились. Я жил на Бронной, и как-то пришел Бернес. Показал текст Евгения Винокурова, очень крупного, но недооцененного поэта: «Нужна песня». Я прямо при нем сочинил – ведь все, о чем поется в этой песне, было у меня в жизни. «В полях у Вислы сонной лежат в земле сырой»… А там земля сырая была. И я до сих пор считаю: все истинные герои лежат в земле... «Свет лампы воспаленной»… Мама всю жизнь ждала моего старшего брата, который «пропал без вести» – щадящая была повестка – в начале войны. Потом я узнал, как он погиб – под Ленинградом. «Друзьям не встать в округе, без них идет кино»… Ну просто снайперски! Я ведь в самом конце войны тоже остался без друзей: 26-го или 27-го апреля 1945-го на подступах к Берлину погибли два моих лучших друга – Володя Никитинский и Гена Новиков. «Девчонки, их подруги, все замужем давно»… И это пережито... Это уже потом, когда стало можно писать о неизвестных прежде исторических фактах, Эшпай узнал, что ВИИЯКА и курсы переводчиков при нем были секретными и там готовили профессиональных разведчиков. - Когда говорят «переводчик», меня даже коробит, – говорит он. – Это же штабная должность, черт возьми! А я по окончании курсов пошел на фронт (а мы все тогда рвались на фронт), уже в конце 1944-го, попал во взвод разведки: 146-я стрелковая, Островская, Краснознаменная ордена Суворова дивизия, 7-й стрелковый корпус, 3-я ударная армия, 1-й Белорусский фронт под командованием Жукова. И на фронте я был просто полковой. На поле. Все время «на передке» – впереди полка с взводом разведки. Перед Берлином получил полного лейтенанта… Да, он тоже убивал – он был солдатом. Но сколько на его счету, узнал все из того же наградного листа: «Эшпай лично принимал участие в боях и вместе с разведчиками вел бой. Лично им было уничтожено 8 немцев...» - Я шел от Магнушевского плацдарма до Берлина. В Лихтенберг вошли 24-го апреля. 30-го нас вывели из боя, потому что все были перебиты – никого не осталось. И в Берлин я вошел уже в составе штурмовой группы… Александерплац… Потом бои в метро… В Берлине был ад. И даже после 2-го мая, когда водрузили знамя. Мне было только 19 лет, но люди, прошедшие всю войну, были как мел: они понимали, что война кончилась – а пуля, смерть гуляет… Он считает, что ему еще повезло. «В Берлине-то уцелеть было невозможно, но если бы я попал на Курскую дугу или на Зееловские высоты – а там были груды тел! – я бы с вами сейчас не разговаривал».
Вот почему его ответ на, казалось бы, естественный вопрос: остался ли «автограф» лейтенанта Андрея Эшпая на стенах поверженного Рейхстага, – был для меня неожиданным. - Нет. Я считаю это безобразием. Мы были так твердо воспитаны: чтобы что-то писать?! Мне казалось это недостойным, неприличным, не по-солдатски. Не по-рыцарски, наконец. Я до сих пор так считаю. Надпись на Рейхстаге – это не знак победы. Знак победы в другом – в том, что там остались жертвы. И в нашем взводе вообще никто не писал, хотя уж мы то вроде имели на это право – ведь мы одни из первых были там: Третья ударная, батальон Неустроева... Я думаю, Рейхстаг был исписан вторым эшелоном... И еще знаете, что запомнилось? – У немцев чистейшие постели. И я не мог заставить себя лечь в чистую постель. А спали ведь не раздеваясь, в сапогах, – так я и спал рядом на полу, представляете? Представляю… - Теперь вы понимаете, почему я так много написал о войне… Понимаю… И думаю, что гениальный Хлебников не все сказал, когда назвал «мерой мира» время. Мера мира – война. Горькая человеческая мера. _____________________________ © Мельник Сергей Георгиевич Фото с открыток времен ВОВ - из коллекции Аркадия Эстрина (г. Тольятти). Фотографии Романа Матсова и Андрея Эшпая – Олега Капитонова (г. Тольятти) Фото Кристофа Бёкеля - из интернетских ресурсов. |
       
|
