 |
||||||||||||||||||
|
|
|
|
 
Редакция журнала Relga поздравляет своего постоянного автора - известного писателя и журналиста Александра Викторовича Хавчина с юбилейным, 50-м выпуском его серии аналитических заметок "Страницы из рабочей тетради" и с огромной благодарностью за его бескорыстный труд желает ему новых творческих успехов и хорошего здоровья!
Владимиру Мергольду
В Латвии судили за преступление против человечности советского партизана Василия Кононова. Обвиняли его в том, что во время войны он вместе с боевыми товарищами уничтожил хутор, где жили вооруженные пособники гитлеровцев, вместе со всем его населением, включая несколько гражданских лиц. Возможны разные мнения: - СССР в той войне воевал за правое дело и победил, а победителей не судят. Война – страшная вещь, на войне все звереют и зверствуют, к чему ворошить прошлое, лучше всё забыть, как давний кошмарный сон. Тем более что Кононов глубокий и тяжело больной старик; - Преступления против человечности не имеют срока давности. Кроме пособников Гитлера, были убиты невинные люди, за это кто-то должен ответить. Никто не собирается расправляться со стариком, но надо его осудить хотя бы морально. - Бывшие солдаты СС разгуливают по современной Латвии как герои, а настоящего героя-партизана судят как преступника! Дело это не уголовное, а политическое. Я хотел бы обратить внимание на одно обстоятельство: иностранные издания, рассказывая об этом процессе, о его пересмотре в Страсбургской суде по правам человека, отмечали, что партизаны из отряда Кононова, согласно обвинительному заключению, сожгли женщину на последнем месяце беременности. Она хотела выскочить из горящего здания – ей не дали. НИ ОДИН из основных российских телеканалов об этой мелкой детали не сообщил. Да и к чему? Диссонирующее пятно в стройной картине: «Полуфашистские власти Латвии потворствуют фашистам и преследуют борцов с фашизмом». Да здравствуют традиции партийно-советской печати – самой правдивой и объективной в мире!
Вы считаете, что нынешние средства массовой информации изощренно манипулируют общественным сознанием? По-моему, это обнадеживает: если демагогам, шарлатанам, провокаторам приходится прибегать к все более сложным и совершенным технологиям, значит, общество становится всё более разумным, образованным, критичным. Сегодня обмануть человека, не желающего быть обманутым, гораздо труднее, чем пятьдесят лет тому назад. Продажные телевизионные каналы врут? А ты читай газеты, пять, десять разных газет! Нет денег на подписку и на покупку газет? Ходи в библиотеку! Нет времени? Зайди в Интернет, и если тебя действительно интересует правда-истина, ты всегда или почти всегда можешь ее найти. Если не найти, то хотя бы приблизиться к истине. А не найдешь правды – поймешь, что не нашел ее и что найти ее непросто. Это большой шаг вперед по сравнению с бездумным поглощением и бездумным же неприятием любой официозной информации. Сегодня человек, позволивший пропаганде себя обмануть, в большинстве случаев сам виноват: обманули – значит, ты хотел (не возражал, не противился) быть обманутым. Евгения Альбац: «Говорят, что общественным мнением легко манипулировать. На самом деле легко манипулировать отсутствием общественного мнения».
Российские немцы Алексей и Ирина Банхоф в 1998 г. переселились на историческую родину, а десять лет спустя вернулись обратно. Их пугали: «Куда вы едете? В Россию? Там же сплошная грязь!» Они отвечали: «Уж лучше в грязь, зато человеком». О причинах, побудивших их променять благополучную Германию на неустроенную Россию, Алексей и Ирина охотно рассказали журналисту одной из популярных газет. Оказывается, Германия – край сплошной бездуховности, скучно там, узко там православному человеку (а семья Банхофов - православная). « Знаете, как у них там малыши гуляют? – говорят супруги. - В парках запрещено шуметь и бегать по газонам. Ходят по специально отведенным дорожкам. Рядом – дорожка для собак». Вы можете себе представить эту картинку – чтобы собаки чинно ходили по специальным дорожкам? Я – нет, не могу. И с полной ответственностью заявляю: это бред, ни детворе, ни взрослым не запрещается шуметь, бегать и даже лежать на газонах немецких парков. И собаки резвятся и играют, пользуясь известной свободой. За рубежом бывают ежегодно 5-7 процентов граждан России, но это вовсе не означает, что за десять лет все взрослое население страны узнает, как живут в Европе и на других континентах. Одни, продвинутые, пересекают государственную границу несколько раз в год, а другие, большинство, за рубежом не были ни разу. Глупая байка про собачьи дорожки, рассчитана на них - не бывавших, не видевших своими глазами. На людей, которые могут поверить в то, что иностранцы СОВСЕМ НЕ ПОХОЖИ на нас и что в фашистской Германии вместо звезд светили маленькие свастики. Еще о бездуховности и меркантильном духе, владеющими немцами с младых ногтей. Супруги Банхоф якобы слышали в немецком супермаркете такой разговор. Мальчик просит маму купить какую-нибудь сладость. - Я тебе уже давала деньги на карманные расходы, - отвечает строгая мамаша. - Ты истратил? Твои проблемы. - Я могу одолжить,- говорит старшая сестра.- Вернешь с процентами. И мальчик соглашается. Ну, как не сбежать из такой страны, куда глаза глядят? Да почему «куда глаза глядят»: Матушка-Россия готова с распростертыми объятьями принять в свое лоно. .Что тут можно сказать? Все на свете возможно, все бывает. Почему бы и не быть в Германии матери, отказывающей сыну в грошовом леденце. Почему не может существовать девочка, ссужающая братику деньги под проценты? И в Германии, при прочих равных условиях, вероятность встретить такую странную семейку, конечно, выше, чем в России. В России эта вероятность – допустим, один к пяти миллионам, в Германии – одна на миллион. Я могу даже поверить (хотя с большим трудом), что Алексей и Ирина действительно были свидетелями такого разговора. Но зачем же выдавать исключительный случай, редчайшее извращение – за будничный факт? «Русский мальчик попросил у своей русской мамы конфету, а та, пьяная, ударила его утюгом по голове, чтоб не приставал, старшая же сестра, тоже русская, стала обшаривать карманы лежавшего в беспамятстве в поисках денег». Могло такое произойти? Представим себе такой рассказ очевидца в газете для российских немцев. С подтекстом, что это – почти рядовой случай «в ужасной стране, из которой надо бежать куда глаза глядят!». Я не думаю, что журналист, беседовавший с супругами-возращенцами, нагло и откровенно врал, вкладывая в их уста то, что было заказано (т.е. лобовую, примитивную агитацию). Скорее всего, семейство Банхоф почувствовало, что журналисту надобно, и почти подсознательно начало поддакивать, подстраиваться, говорить именно то, чего от них ждут. Так поступают многие и многие «простые граждане», рассказывающие нечто важное представителю СМИ, а равно правоохранительным органам. Очень может быть, что журналист своими точными вопросами подсказывал конкретные ответы. Типа: - Ну, вот вы сказали, что в Германии все по правилам, по нормам, по расписанию. А примерчик какой-нибудь могли бы привести вот этой их дотошности от слова «тошнит»? - Ну, там даже в полночь на пустой улице прохожий терпеливо ждет, пока загорится зеленый… - Нет, это положительный пример… А правду говорят, что у них там по газонам не ходят? - Правда. - Ух ты! И детишки не ходят? - И детишки, сызмальства в дисциплине воспитаны. А видели бы вы тамошних собак! Там ведь запрещено нарушать тишину, и псы приучены не лаять, а если лаять, то негромко. - Вот это да! - А правда, что немцы-родители дают детям деньги под расписку и под проценты? - Да, нам рассказывали…. В ходе дальнейших расспросов вполне могли появиться и «специальные дорожки для собак», и «девочки-процентщики». Непрофессионализм журналиста в данном случае проявляется не в «домысливании» эффектных подробностей, а в излишнем и необоснованном доверии к интервьюируемым. Ведь из числа коллег-журналистов многие бывали за границей, и так легко было всё проверить! Хороший профессионал пишет заказной материал, искусно вплетая нить пропаганды в ткань чистейшей правды. У плохого пропагандиста пропагандистские уши торчат на версту.
Толстой о своей статье «Патриотизм и правительство»: «…она как-то не задалась и не нравится мне. Впрочем, я столько ковырял в ней, что уже потерял чутье» (т. 88, стр. 196). Вот к чему приводит перфекционизм – к своей противоположности! В результате бесконечных правок, бесконечного улучшения («Ты им доволен ли взыскательный художник?»), в соответствии с требованиями и придирками утонченного вкуса, утонченный вкус изменяет, отказывается служить. Взыскательный художник, если он чрезмерно взыскателен, в конце концов теряет чутье. Чутье – это ощущение «чуть-чуть» - между «еще не готово» и «теперь улучшать – только портить». Может быть, лучше «недочистить» текст, чем «перевылизать»? Толстой и Достоевский обладали сверхчутьем, их произведения оставляют впечатление «недоправленных», «недоредактированных», «сырых», не потому ли от них исходит ощущение мощи, в отличие от безупречных творений Тургенева, Бунина, Набокова?
Газеты сталинской эпохи производят впечатление, будто все материалы написаны одним человеком и этот человек изо всех сил старался «не вылезти», не отличиться, не выглядеть не таким, как все (содержательно и стилистически). Резко выделяются не журналистские, а писательские статьи и очерки. Леонид Леонов, Горбатов, Мариэтта Шагинян, Эренбург, Симонов, конечно, узнаваемы. Видимо, не только потому, что хотели говорить своим собственным языком, но и потом, что им разрешали говорить своим собственным языком. То ли дело стиль сегодняшней журналистики – свободный, дерзкий, раскованный, остроумный, бойкий, не без цинизма. Читаю подряд несколько свежих журналов. Такое впечатление, будто все материалы написаны одним блестящим и плодовитым молодым человеком – остроумным, раскованным, слегка (не отталкивающе) циничным, эрудированным.
Немецкая газета «Тагесцайтунг», 14 мая 2010 года публикует анекдот: «У лимонов бывают лапки?» - Нет, что ты!» - «Значит, я только что выдавил в чашку чая канарейку….» В начале прошлого века этот анекдот, причем именно как анекдот «бородатый», приводил Аркадий Аверченко. Что же произошло – шутка про канарейку-лимон дошла до немцев с огромным запозданием, как до жирафа? Или же бытовые анекдоты не возникают и не исчезают, а появляются на небосклоне, уходят и вновь появляются, вращаясь по своим орбитам, как кометы?
Константин Леонтьев: «Я даже имею варварскую смелость надеяться, что со временем человечество дойдет рационально и научно до того, до чего, говорят, халиф Омар дошел эмпирически и мистически, т. е. до сожигания большинства бесцветных и неоригинальных книг. Я ласкаю себя надеждой, что будут учреждены новые общества для очищения умственного воздуха, философско-эстетическая цензура, которая будет охотнее пропускать самую ужасную книгу (ограничивая лишь строго ее распространение), чем бесцветную и бесхарактерную». Ненависть ко всему бесцветному и бесхарактерному – вот что делает глубоко православного моралиста Леонтьева похожим на антихристианских имморалистов Ницше и Уайльда. Лучше «ужасное», чем неоригинальное, отмеченное мещанской серостью. Это отвращение ко всему заурядному, мещански-либеральному, к переменчивым модным веяниям и любовь к вечному, древнему, застывшему, истинно прекрасному есть, в сущности, проявление крайней жестокости. Уничтожение книг, даже банальных и бессодержательных – почти акт убийства. Тот, кто обрекает на сожжение книгу за то, что она бесцветна и неоригинальна, оправдает и убийство человека за то, что тот плоско мыслит и проникнут мещанством. По мне, бескрылый, самодовольный буржуазный либерализм гораздо лучше консервативного эстетства. Еще из Леонтьева в том же духе: «Для того, кто не считает блаженство и абсолютную правду назначением человечества на земле, нет ничего ужасного в мысли, что миллионы русских людей должны были прожить целые века под давлением трех атмосфер — чиновничьей, помещичьей и церковной, хотя бы для того, чтобы Пушкин мог написать Онегина и Годунова, чтобы построился Кремль и его соборы, чтобы Суворов и Кутузов могли одержать свои Национальные победы». Действительно, глядя на античные храмы и древние соборы, читая «Илиаду» или какого-нибудь «Золотого осла», мы совсем не думаем о страданиях сотен и тысяч людей, рабов и крепостных, благодаря которым только и могли возникнуть шедевры. Инопланетянину или человеку из далекого будущего наплевать на страдания наших современников, он посчитает, допустим, не слишком высокой платой войну, если она вдохновила великого композитора на создание гениальной симфонии. Одно непонятно: что в этом крайнем эстетизме – христианского? А Леонтьев считал себя самым настоящим христианином, не в пример какому-нибудь еретику Льву Толстому.
Дореволюционные авторы консервативно-державного лагеря кажутся очень умными, но когда вдоволь начитаешься, понимаешь, что по своим интеллектуальным качествам монархисты не возвышаются над либералами и радикалами. У тех свои клише и дежурные фразы – у этих свои. Консерваторы не умнее, а просто их набор фраз звучит непривычнее. Непривычно - для человека моего поколения, воспитанного на коммунистических штампах.
Правда ли, что рассмешить людей труднее, чем растрогать? Правда, если воздействие на эмоции производится «с нуля», т.е. люди пребывают в нейтрально-равнодушном состоянии. А если люди приходят, чтобы посмеяться, рассмешить их до смешного легко. Когда ставится такая цель. Один эстрадник («автор-исполнитель») делился со мной опытом: легче всего выступать в студенческих общежитиях, а труднее всего – в санаториях, ибо «старичье глухо к юмору». Растрогать труднее в том смысле, что люди не приходят в кино или театр с целью «растрогаться», не настраиваются заранее на слезливый лад и не говорят себе: "сегодня вечером мы славно порыдаем!"
Реформу орфографии в 1918 г. осуществили большевики, но подготовили ее знаменитейшие русские ученые-лингвисты. Подготовили и вынесли на общественный суд. Противники выдвинули в числе прочих такой веский довод: «Без буквы «ять» трудно будет отличить грамотного от неграмотного». Бернард Шоу целую комедию («Пигмалион») написал об орфоэпии, произношении как определителе социального статуса. В сословном обществе такую же роль играл уровень грамотности. Написав всего несколько строк, человек сразу выдавал себя, наклеивал на себя ярлык «комильфо» или «не комильфо», «нашего круга» - «не нашего круга». Выпускник гимназии делал ошибок на порядок меньше, чем выходец из низов. Правда, министр граф Аракчеев был не в ладах с орфографией, а император Александр III писал «идеот», но это как раз те исключения, которые подтверждают правило. Культурная революция, а затем введение всеобщего среднего образования смели барьеры. Каждый, кто закончил семь, тем более, десять классов, либо профтехучилище, либо техникум, получил знаний вполне достаточно, чтобы не допускать ошибок (во всяком случае, грубых). Следовательно, он может – должен - обязан писать грамотно. Будь он работник физического или умственного труда, горожанин или сельский житель, обеспеченный или обездоленный. Каждый, кто уважает свое Отечество, свой народ, его уникальную культуру, его язык, обязан уважать и орфографию, основанную на морфологии и синтаксисе. Следовательно, если кто-то (не старик, не иностранец, не инвалид, не страдающий графическим кретинизмом) пишет с грубыми ошибками? Значит, он пренебрежительно относится к окружающим и не уважает родной язык, основу культуры народа. Значит, и свой народ не уважает. Даже/особенно если он много пишет и говорит о «возрождении великай диржавы», об «унекальной русской духовнасти» и «исконнай пасконности». Если человек не дал себе труда выучить и освоить навыки правописания на родном языке, можно ли ему верить, когда он клянется принести Отечеству более значительные жертвы?
«Если это и неправда, то хорошо сказано!» Если это хорошо сказано, то не так уж важно, правда или нет. «Сталин принял Россию с сохой, а оставил с атомной бомбой». Хорошо сказано! Ложь началась с того, что фразу из некролога, сочиненного Исааком Дойчером, приписали Черчиллю (Нина Андреева в своей знаменитой статье, но и до нее). В самом деле, кто такой Дойчер? Троцкист, да и с пятым пунктом все ясно. Кто знает Дойчера? А Черчилля знает всякий, и похвала из его уст врагу вдесятеро весомей. Уж если сам Черчилль такой панегирик Сталину пропел… Уж Черчиллю-то можно верить! Во-вторых, принял Сталин Россию с сохой, но и с Нобелевскими лауреатами, и с множеством талантливых и даже гениальных ученых, педагогов, инженеров, т.е. огромным потенциалом роста. Можно подумать, ВСЯ Россия пахала сохой! «Имело место кое-где». В «Поднятой целине» колхозники говорят о сравнительных достоинствах плуга английского и плуга отечественного, аксайского завода, как о вещах давно известных. А вот оставил Сталин Россию – тоже, можно сказать, с сохой. С атомной бомбой – и с сохой, одно другому не противоречило (как сегодня Северная Корея гордится своей атомной бомбой, хотя население, если неурожай, ест траву). Сошлюсь на свидетельство Генерального секретаря ЦК КПСС, Председателя Президиума Верховного Совета СССР товарища Леонида Ильича Брежнева, который в замечательной, эпохальной, волнующей книге «Целина» приводит свидетельство верного соратника Сталина Клима Ворошилова: «В смоленских деревнях еще кое-где люди на себе землю пашут…». Речь идет о середине пятидесятых годов прошлого века. (Тоже «кое-где у нас порой».) Но лживая фраза насчет сохи и бомбы - продолжает жить, т.е. цитироваться, благодаря ее эффектности.
Простое снисхождение к человеческим слабостям, кажется, не очень свойственно ряду русских классиков. Вот Пушкин, Чехов и, пожалуй, Гончаров были действительно снисходительны. Тургенев предъявлял завышенные требования к нравственности, Достоевский был беспощаден, хотя и призывал милость к падшим. Толстой проповедовал всепрощение, но никогда не забывал подчеркнуть, что люди ВИНОВНЫ, хотя и могут быть прощены.
Варлам Шаламов не верил в то, что литература способна исправить человека. Уж если опыт великой гуманистической русской литературы не смягчил зверства гражданской войны, никак не повлиял на ужасы ГУЛАГа… Возможны возражения.
Когда-то меня угораздило написать сказочку. Готовя ее к печати, редактор соответствующего отдела нашей газеты внес небольшую правку: перенес глаголы в конец предложения: Было: «А зачем? – спросил Щенок Котенка». Стало: «А зачем? – Щенок Котенка спросил». И весь текст волшебно преобразился! С тех пор я понял: если тебе настоящая сказочная интонация нужна, почаще глаголы в самый конец предложения ставь.
За «упертость», «тупое упрямство» часто принимают элементарное неумение спорить, т.е. неискушенность в спорах. Человек повторяет на разные лады одно и то же утверждение, просто не понимая, как надо «правильно», «цивилизованно» вести спор (выслушать аргумент, возразить, выслушать новый аргумент, чтобы и на него возразить и т.д.). Еще чаще оспаривается совсем не то, что сказал собеседник, а то, что легче поддается опровержению и разоблачению. У Шопенгауэра есть книга об искусстве спорить. Спорить и побеждать в споре. Как минимум, оставить у слушателей такое впечатление – независимо от того, правы вы или нет. Для этого есть много приемов: сбить противника с толку, подменить предмет обсуждения, довести мысль оппонента до абсурда, приписать ему заведомую глупость или низость (пусть доказывает, что не верблюд!) и т.д. Художественная литература дает богатый иллюстративный материал (например, шукшинский рассказ «Срезал»). Интересен для разбора и хрестоматийный эпизод из хрестоматийного романа «Поднятая целина», вторая часть. Давыдов обнаруживает, что казаки-колхозники в самую страду – бездельничают. Точнее, предаются различным видам досуговой деятельности, большинство играет в карты. «Бледный от бешенства», Давыдов требует, чтобы все приступили к работе, хоть и воскресенье сегодня: - А погода будет ожидать вас?! А если дождь пойдет?! Казаки оправдываются: женщины все в церкви – некому гонять лошадей. Давыдов настаивает. Один из колхозников, Устин Рыкалин, не без демагогии, обвиняет Давыдова в отсутствии заботы и внимания к простым людям: если, мол, советские законы запрещают делать различия между трудящимися, почему рабочие имеют выходные, а колхозники должны надрываться без отдыха? Давыдов объясняет, что работать колхозники должны не по его, председателя, прихоти, а для своего же блага: - Я хочу обеспечить сеном на зиму весь колхозный скот, да и всех ваших коровенок. Понятно? Так что это - моя польза? Моя личная выгода? Другими словами, вы, казаки, так глупы, что сами не понимаете своей пользы-выгоды и начальство должно вас в этом отношении просвещать. Устин ловит председателя на этой «странности»: - Вам лишь бы план вовремя выполнить, а там хучь травушка не расти. Дюже вам снилась наша скотинка, так я тебе и поверил! Давыдов, не умея возразить по существу, повторяет свой аргумент на повышенных тонах и в иных выражениях: - Да что я, сам буду есть это сено, что ли? Для общей же пользы стараюсь! Устин же свои доводы развивает и подкрепляет: искренен ли Давыдов, уверяя, что заставляет колхозников работать через силу для их же блага? - Ты норовишь перед районным начальством выслужиться, районное - перед краевым, а мы за вас расплачивайся… Куда же от вас, таких службистых, денешься? Устин обвиняет не одного конкретного председателя, а всю колхозную систему: руководители хозяйств не избираются, а назначаются, община (трудовой коллектив) не может сместить управляющего, оказавшегося вороватым или бестолковым, председатель не зависит от общины и ответствен не перед ней, а только перед вышестоящими властями. «По настороженному молчанию казаков Давыдов понял, что окриком тут не поможешь, а скорее повредишь делу. Надо было запастись выдержкой и действовать самым надежным средством – убеждением». (Как мудро и афористично – годится в любой учебник по организации труда руководителя! И до чего глубокое проникновение в психологические глубины!). Чтобы как-то выиграть время, собраться с мыслями, Давыдов задает бесполезные вопросы и пускается в пустые рассуждения насчет колхозной демократии: никто якобы не мешает на ближайшем собрании поставить вопрос о его, Давыдова, смещении. Устин отвечает на эту болтовню еще более крутой издевательской демагогией – ловит Давыдова на слове и делает вид, будто верит в эту самую колхозную демократию и власть трудящихся: - Мы в колхозе сами хозяева: хотим - работаем, не хотим – отдыхаем… Не нравятся тебе наши порядки - убирайся к чертовой матери туда, откуда приехал! Никто тебя к нам в хутор не приглашал, а мы и без тебя, бог даст, как-нибудь проживем. «Это была явная провокация,- комментирует Шолохов. - Давыдов отлично понимал, куда клонит Устин». (Действительно, загадка, «куда клонит» Устин, посылая председателя к чертовой матери!). Провокацией считается истинная правда: Давыдову нечего возразить на утверждение, что он, по собственному признанию, «телок-телком в сельском хозяйстве», в качестве начальства казакам навязан. От правды, высказанной в лицо, председатель приходит в неописуемую ярость и едва удерживается от того, чтобы ударить оппонента. Чего б так сердиться, если Давыдов кругом прав? Все же он берет себя в руки и соглашается на насмешливое предложение принять участие в карточной игре. Посмотрим, как посланец партии убеждает народные массы. Следуя классическим схемам (хотя вряд ли питерский рабочий-двадцатитысячник слышал о Шопенгауэре и его советах), он стремится выбить Устина из колеи оскорблениями и прямыми угрозами («белячок», «попался бы ты мне лет десять назад … Ты у меня еще тогда навеки отговорился бы, контрик!», «У нас с тобой разговор еще впереди»). Устин отводит подозрения лично от себя и переводит стрелки на гнедую кобылу, которая якобы жаловалась на трудности колхозной жизни и тосковала по прежним единоличным временам. Давыдов, в лучших традициях народного юмора, оборачивает использованный Устином литературный прием против самого рассказчика и конструирует «правильный» монолог гнедой кобылки: "Эх, Устин, Устин, кулацкий ты прихвостень! Зимою ты, сукин сын, ни черта не работал, весною не работал, больным притворялся, и сейчас не хочешь по-настоящему работать. Чем же ты меня, гнедую кобылу, зимовать будешь и что сам зимою жрать будешь? Подохнем мы с тобой с голоду от таких наших трудов!" Вот как ей надо было с тобой разговаривать! Общий хохот покрыл последние слова Давыдова». Устин сам признает свое поражение: - Ну, председатель, сразил ты меня... Не думал я, что ты ловко из-под меня вывернешься. Давыдов действительно ловко вывернулся, хотя, по сути дела, не привел ни одного нового аргумента (все то же: «как бы плохо ни было в колхозе, а работать надо, чтобы не сдохнуть с голоду»). И самое главное, просто обойден, оставлен без возражения выдвинутый Устином острый тезис о низкой заинтересованности колхозников как следствии принудительного характера труда и порочного устройства самой Системы. Давыдов просто уклонился об обсуждения. Художественный прием помогает скрыть подмену предмета спора. Казаки подтверждают правоту Давыдова и его победу в дискуссии, но надо признать, что тут имела место игра в поддавки, а не честный словесный поединок: Устин сдался, имея очень сильные позиции, если не подавляющее преимущество. Разумеется, иного исхода по канонам соцреализма быть не могло, но невольно закрадывается подозрение, что это не Давыдов, а Шолохов не знал, как ответить на неприятные вопросы. А возможно, намеренно поставил вопросы, дал на них якобы правильные, а на самом деле бессодержательные ответы: пусть читатель поумнее задумается. А чтобы замазать, замаскировать сомнительные с политической точки зрения выводы, к которым сам же подталкивает, писатель густо посыпал текст так называемыми солоноватыми шуточками да прибауточками. Характерна деталь: сколько трудодней выработал Устин, у Давыдова записано в особой книжке, а того председатель не знает, что Устин никакой не «контрик», на врангелевском фронте он стал инвалидом, у него на руках куча ребятишек и больная жена (поэтому и не может работать с полной нагрузкой. Советские литературоведы, анализировавшие этот эпизод романа, бегло касались его политической стороны, зато дружно восхищались мастерством Шолохова в изображении того, как вел себя конь Давыдова. Тот, видите ли, то «приседал и пугливо стриг ушами», то «взвился на дыбы, прыгнул далеко в сторону» - каждое движение что-то такое символизирует и очень важно для понимания идейного конфликта. Кстати, известный историк А.В.Венков, сравнивая первый журнальный вариант «Тихого Дона» с дальнейшими, установил: поначалу отношение автора к белогвардейцам было окрашено скрытой симпатией, а вот к коммунистам – неприязнью. Но раз от разу эти запретные художественно-эмоциональные оттенки приглушались. Хотя кое-что осталось: антисоветское восстание уподоблено весеннему пробуждению природы, а вступление Красной Армии в казачьи станицы сопровождается мрачными описаниями природы. Лятьевский в «Поднятой целине» мельком упоминает, что глаз ему выбил на допросе чекист. Кусок политически неправильный: значит, еще до всякого Ягоды, при железном Феликсе и пламенном Менжинском НАШИ ЧЕКИСТЫ на допросах могли выбить глаз. Как это пропустила цензура? То ли не осмелились делать замечания Шолохову, то ли решили, что дело давнее. То ли просто не придали значения: подумаешь, что тут такого, глаз-то выбили белогвардейцу, не кому-нибудь. Ростовский писатель Владимир Фоменко был уверен в том, что Шолохов – тайный антисоветчик, а его сверхверноподданические речи на съездах, совещаниях и собраниях трудящихся – это так, для блезиру.
Считается, что на Западе сама действительность антибуржуазна. И писатель, если он честен, не может быть «за» эти свинцовые мерзости. А каково было честному писателю, если советская действительность была антисоветской?
Некий раввин попросил Альберта Эйнштейна сообщить телеграммой, верует ли он в Бога. Ученый ответил, что верит в Бога Спинозы, который проявляет себя в закономерной гармонии бытия, но вовсе не в Бога, который хлопочет о судьбах и делах людей. Чем такая вера отличается от неверия? «Закономерная гармония бытия» - против этого сам Карл Маркс с Фридрихом Энгельсом ничего не смогли бы возразить: «Закономерная гармония бытия» - это другое название для «диалектики природы». Пожалуй, основоположники уточнили бы только, что гармония бытия относительна и постоянно дополняется и сменяется дисгармонией, граничит с ней, переходит в нее. В вот высказывание, которое приводится в доказательство того, что Эйнштейн был истинно верующим, хотя и вне всякой конфессии: «Способность воспринимать то непостижимое для нашего разума, что скрыто под непосредственными переживаниями, то, чего красота и совершенство доходят до нас лишь в виде отраженного слабого отзвука, – это и есть религиозность. В этом смысле я религиозен». Позволителен вопрос: В ЭТОМ СМЫСЛЕ - кто же НЕ религиозен? Кто же никогда не замирал в благоговейном восторге перед каким-нибудь водопадом, или озером, или горой, перед каким-нибудь самым обычным пейзажем с полем и лесом? И еще из Эйнштейна: «Самое прекрасное, что мы можем испытать, - это ощущение тайны. Она-то и есть источник всякого подлинного искусства и всей науки. Тот, кто никогда не испытал этого чувства, тот, кто не умеет остановиться и задуматься, охваченный робким восторгом, тот подобен мертвому, и глаза его закрыты». Но кто же никогда не испытывал чего-то подобного? У кого не замирало сердце при звуках музыки от соприкосновения с чем-то Неизъяснимым-Необъяснимым? Надо быть совсем не развитым духовно, чтобы не понять, о чем идет речь. Если ЭТО называется верой в Бога, есть ли тогда на свете неверующие в него? И не сводится ли вопрос «верую – не верую» к определению понятия: считаем ли мы Бога Тем, к Которому можно обратиться с просьбой в надежде, что Он поможет.
Писатель, проживший достаточно долго, застает не только литературных «детей», но «внуков» и "правнуков". Как Державин, начинавший в эпоху Ломоносова-Хераскова-Сумарокова, имел возможность познакомиться не только с поколением Карамзина-Жуковского-Батюшкова, но и (в самом конце жизни, на восьмом десятке, «в гроб сходя») с Пушкиным и Кюхельбекером. Гете, которому Господь отпустил 82 года жизни, был почти на полвека старше Гейне и успел захватить еще более молодого Фрейлиграта (1810 года рождения). Гюго пережил более молодых Бодлера и Лотреамона, при нем появились и заявили о себе поэты из совсем другого литературного века: Верлен, Рембо, Малларме. Лев Толстой «связал» Тургенева и Фета с Блоком, Бальмонтом, а также Арцыбашевым, Анатолием Каменским и брошюрками про Ната Пинкертона. А Солженицын в конце земного бытия имел счастливую возможность познакомиться с творчеством Дмитрия Быкова, Захара Прилепина, Владимира Сорокина, Дарьи Донцовой и Татьяны Устиновой. Позавидовать можно. Надо жить долго! Это очень интересно! __________________________________ © Хавчин Александр Викторович |
       
|
