Знакомство с фигурой одного из казачьих генералов времен Гражданской войны может стать поводом в очередной раз подумать о мотивах выбора лагеря офицерством и демократической интеллигенцией.  

Василий Александрович Ажинов отличается от сложившихся образов белых генералов тем, что был немолод, некровожаден, небогат и романтичен. Причиной того, что о нем вспомнили, стали мелкие исторические обстоятельства, заставившие его забыть в квартире по ул. Графской в г. Екатеринодаре свои бумаги, перед тем как он в спешном порядке убыл в Новороссийск для эвакуации в Крым. Красноармейцы не пустили этот ворох разрозненных бумаг на самокрутки, должно быть среди них оказался какой-то сознательный, а может быть просто более образованный товарищ, который отдал их «куда следует»; и у этих папок началась новая – архивная жизнь. 

Из этих бумаг был сформирован личный фонд Василия Александровича Ажинова (1866-1931), уроженца ст. Новониколаевской, бывшего в годы Гражданской войны представителем Дона при Кубанском краевом правительстве, или как архаично именовалась его должность – атаманом донской зимовой станицы.

Из материалов к его биографии становится известна совершенно удивительная вещь: дважды – кадетом Воронежского корпуса и юнкером Михайловского артиллерийского училища – он арестовывался за участие в народнических кружках. Ажинов по характеру был романтик и демократ, это проглядывает даже из бумаг, написанных в пожилом возрасте. А в молодости такому одна дорога – в освободительное движение. 

Василий Ажинов - кадет Воронежского Михайловского кадетского корпуса (начало 1880-х гг.).

В том, что кадет из Воронежа стал народником, нет ничего удивительного. В 1870-1880-е гг. город был Меккой неблагонадежной публики. Там прошел съезд организации «Земля и воля». На десять лет раньше Ажинова той же в военной гимназии учился В.Г. Плеханов. 

Первый арест длился всего месяц, вывод следствия о привлечении его по делу только в качестве свидетеля позволил Василию окончить корпус. Спустя три года, в 1887 г., он был арестован уже в Санкт-Петербурге за участие в военно-революционном кружке с декабристской программой. 

После восьмимесячного заключения в Петропавловской крепости Он был отправлен рядовым в укрепление Керки на афганской границе. Он был также выписан из реестра донских казаков.

Затем он был высочайше помилован, закончил Михайловское артиллерийское училище, получил офицерские погоны и начал жить ординарной гарнизонной жизнью. В положенный срок получать чины и награды за выслугу. Служил в Средней Азии, воевал в Русско-японскую войну, был трижды ранен.

В начале Мировой войны в чине подполковника командовал артиллерийским дивизионом. Фонд сохранил его переписку с сослуживцами периода Германской войны. 

Из офицерских писем за 1916 г. видно, что в армейской среде царит нестабильное настроение, содержащее два противоречивых элемента: усталость от войны, нервозность и подозрительность, страх тайных влияний и иступленное желание воевать до победы, усиленное тем ключевым для артиллерии фактом, что снарядный кризис был уже преодолен.

Офицеры стали интересоваться политикой. Их ординарцы по очереди ездили на ближайшую станцию за газетами. Один из офицеров написал в письме от 15 ноября 1916 г.: «Живем, дорогой Василий Александрович, тем же, чем живете и Вы и чем живет вся Россия. Питаемся белыми столбцами газет. Но ведь эти белые столбцы тоже красноречивы». Это были те пустые газетные листы, на которых не была напечатана думская речь П.Н. Милюкова «Глупость или измена?».

Апофеозом офицерского смятения среди бумаг Ажинова является черновик письма без начала и без конца. Но из контекста можно понять, что это не отосланное письмо императору Николаю II. 

Полковник императорской армии просит царя не мешать(!) армии воевать, называет монарха главным поборником сепаратного мира, Германию – вековым врагом России. Пишет, что армия уверена в пользе работы Государственной Думы, Городских и Земских Союзов, и подчеркивает, что нежелание царя сотрудничать с этими патриотическими организациями считается косвенным доказательством его враждебной России деятельности. 

К февралю 1917 г. авторитет Думы в армии был очень высок. Вести о Думе способны вогнать офицерство в крайние состояния: радости – когда Дума начинает работу, гнева и разочарования – когда сообщают,  что ее открытие отложено. Бесстрашные боевые офицеры «доходили до исступления», «чуть ли не рыдали от огорчения и твердили – это позор[,] это измена» . Во всем этом армия винит лично царя. 

Ажинов в это время в составе Юго-Западного фронта, он далек от столичных интриг. Значит, таково было настроение и в центре, и на фронте, и в провинции. 

Даже до детей доходили разговоры взрослых о «плохом поведении Государыни да и Государя», «что Николай не хотел пользы России и был под влиянием немецкой партии», слухи о Распутине, «да и много других обстоятельств, которые вывели русский народ из терпения», как записал в своем дневнике 11 марта 1917 г. кадет Новочеркасского кадетского училища шестнадцатилетний Владимир Ажинов, племянник Василия Александровича. Тип темперамента у этого юноши под стать дядиному – те же романтизм и максимализм. 

После свержения царизма он вновь почувствовал себя демократом. На радостное пережитое не мог не реагировать всеми фибрами души он, «жаждавший с юных лет этой желанной свободы». 

В эти самые дни его юный племянник-кадет под звуки «Марсельезы» ходил по улицам Новочеркасска с красным бантом и кричал «ура» рабочему депутату Сухову. В дневнике он записал, что он приветствует этот государственный переворот, который обновил душу и дал новую светлую жизнь.  А ровно через год, 3 марта 1918 г., участник Ледового похода кадет Ажинов погибнет в бою под Выселками. Воспоминания о последних минутах его жизни оставили свидетели его смерти. Во время перестрелки он вел огонь по красному отряду с колена. На совет офицера лечь ответил: «Кадет перед хамами не ляжет». Он уложил двух красных пулеметчиков, но вскоре пули настигли и его.

Уже в ходе «медового месяца» революции Ажинов при возвращении из отпуска в свой дивизион, стоявший в Карпатах, столкнулся с новым отношением солдат к офицерам. В письме депутату Думы И.Н. Ефремову он описал то, что с ним произошло на вокзале в Киеве. Два солдата минной роты демонстративно не отдали ему честь. На вопрос почему, ответили, в листовке объявлено, что теперь это не полагается. Ажинов стал объяснять, что в республиканских армиях традиция взаимного приветствия солдат и офицеров сохранена и обязательна. Вокруг собиралась враждебно настроенная к нему толпа. Ситуацию спасли три солдата, которые слышали в Екатеринославе на митинге его речь, в которой он сказал: «…Когда вас большинства и на свете не было – я боролся за свободу», упомянул о годе заключения в Петропавловской крепости и «пятилетней солдатчине» с другими разжалованными офицерами, которые, как и он, идеалом служения Народу имели пример офицеров-декабристов. 

Из текстов Ажинова легко понять, почему разошлись после революции пути-дороги солдат и офицерства. Он пишет, что «освободившаяся революционная народная Армия» «способна на великий порыв, идя в атаку с распущенным красным знаменем», чтобы порадовать свою еще более дорогую Свободную Родину желанным почетным миром». А вот большинству солдат, особенно ратникам 2-го разряда, вырванным от семей и хозяйства, воевать не хотелось ни за свободную родину, ни за почетный мир.

Вопреки всему полковник Ажинов боролся за боеспособность своей части до конца. Только накануне нового 1918 г. он оставил ее и вернулся на Дон, но участия в Ледовом походе не принял. В тот момент желание казаков оказаться вне русского конфликта отвечало его настроениям: усталости, разочарованию и уверенности, что хватит казакам быть пешками в чужой игре; что пришло время возрождать свободный Дон. 

Но жить вне событий не получалось, да и не на что было, и с мая 1918 г. он в Донской армии, участвовал в освобождении Кубани и Екатеринодара от большевиков, да так и остался там. В августе 1918 г. он получил назначение на пост атамана донской зимовой станицы на Кубани. Ажинов старался стать глазами и ушами Донского правительства. Богаевский, тогда  председатель совета управляющих отделами Всевеликого войска донского, поручил ему собирать сведения об обстановке в соседнем войске и об отношениях добровольцев и кубанцев. Ажинов это усердно исполнял. 

 Та часть фонда, что сформирована из документов зимовой станицы, помогает ответить на вопрос, что стояло за разговорами о независимости Дона в период атаманства П.Н. Краснова. Взгляды генерала Ажинова по этому вопросу ближе к смеси разнородных идей и разнонаправленных целей. Он готов прокричать «Да здравствует Вольный Дон!» и «Ура Единой и Неделимой России!», не сделав между ними вздоха.

Василий Александрович в одной и той же статье может именовать Россию  великой матерью, а вскоре сделать оговорку о том, что подчас бывала она для казаков мачехой. Он мог высокопарно рассуждать о братстве всех казачьих войск  и вскоре упрекать кубанцев в эгоистическом желании укрыться от борьбы за спинами донцов и терцев. Многократно он приветствовал вольность Дона, но когда речь заходила о кубанских самостийниках, он был на стороне Добровольческой армии. Так же он недолюбливал украинских и грузинских националистов. 

Так как трактовать взгляды урожденного казака, бывшего народника, белого генерала Ажинова? Определенно не сепаратистские, но государственнические и автономистские в равной степени. Его греют мысли о единстве Дона и Кубани, и он приветствует идею Юго-Восточного Союза. Признается в любви Добровольческой армии, именуя ее «великим символом единой неделимой России»!  Слова Деникина о том, что «спасение нашей Родины заключается в единой власти», и его решение подчиниться Колчаку, назвал историческими. Даже по тону телеграммы чувствуется, как немолодой генерал был взволнован этим событием. 

Его суждения могут иметь показательный характер, ведь он обменивался ими с А.П. Богаевским и не встречал возражения с его стороны. Он также активно публиковался в печати, и очевидно, что его мысли находили отклик у аудитории, он был довольно популярным автором. 

Пусть и небольшое, но революционное прошлое проявляется в черновиках статей белого генерала. Показателен один текст: в нем Василий Александрович пишет об общей цели борьбы,  так эта цель – спасение сначала написано «Революции», потом зачеркнуто и исправлено «России» .

В текстах встречается по отношению к большевикам эпитет «предатели». Враги, изверги, бандиты – это привычно для белых публицистов; но почему предатели? А потому что, пишет Ажинов, они «нагло» попрали «все права и зачатки Свободы», что их притязания стать во главе русской революции –  это глумление над идеей революции. 

И вот еще один образец логики генерала Ажинова: «Они (т.е. большевики – О.М.) нагло осмеливались называть контрреволюционерами таких людей как наш первый выборный атаман Алексей Максимович Каледин, как народный герой генерал Корнилов, мученик и страдалец за Россию генерал Алексеев, (в то время – О.М.) когда это были люди величайшей чистоты, величайшего благородства, кристальной честности, любящие народ; я позволил бы сказать, истинные в лучшем смысле этого слова демократы» .

Кроме большевиков Василий Александрович, только что получивший генерал-лейтенантские погоны, врагами называет всех тех, «кто стремится вернуть Россию к старому изжившему порядку уже приведшему Россию к ослаблению и разложению». 

Не так далеко на севере идет война, но фронтовая жизнь представлена лишь в письмах знакомых офицеров шапкозакидательского типа: «Товарищи бегут, увидя кухню, и говорят, что это Марковская танка». Тыловая же – более полно, рассказывая, например, о нравах высшего генералитета и о мытарствах рядового офицерства. 

Генерал-майор Ажинов ощущал себя представителем местного истэблишмента. Будучи вхожим в высшие сферы, описывал в рапортах приватные вечера и разговоры. В начале осени 1918 г., когда белые с удобством располагались в Екатеринодаре на зимовку, кубанский атаман А.П. Филимонов устроил вечер с роскошной сервировкой, гастрономическими изысками, цветами, фруктами, вином. 

Генерал-майор Василий Александрович Ажинов. Екатеринодар, 1918 г.

 Через пару месяцев представители купечества для укрепления дружеских отношений между союзниками и добровольцами устроили новый вечер. Все были друг с другом милы, французы даже взревновали, сколь любезны были англичане к донцам. «Были песенники, музыка – вообще вечер прошел блестяще, с достаточным, если не сказать изобильным количеством вин и шампанского в особенности…» , написал Ажинов то ли в отчете, то ли в частном письме.

Через год Филимонов был смещен с атаманской должности, но по этому поводу все равно устроил блестящий вечер на 40 чел. Накануне приглашенные по первому снегу выехали охотиться на кабанов, а к вечеру собрались на новой квартире Филимонова в доме Богарсукова. Настоящим королем вечера был А.Г. Шкуро со своим собственным хором и румынским скрипачом. 

Но лично для Ажинова этот блеск прикрывал его собственную нищету. У него невеликие средства. Черешня, абрикосы, вишня в июне и баранина с кислым молоком отнесены к экстраординарным расходам по кухне. Распродает понемногу вещи: ковер, китель, скатерти, хотел было продать и две теплые рубахи, но вовремя раздумал. У него нет денег, чтобы позволить себе сшить на заказ сапоги, ведь на раненные ноги ему нужна мягкая и удобная обувь. 

Подобных офицеров в Екатеринодаре много. Особенно бедствовали терцы, отступившие на Кубань. Первое время они не получали никакого довольствия (Добровольческая армия не спешила брать их на себя, а собственные структуры были бедны необыкновенно).  Командир терской офицерской роты полковник Б. Литвинов в январе 1919 г. о бедственном положении своих уцелевших офицеров говорил так: они живут коммуной,  одни штаны на всех, выходят на улицу по очереди; нижнего белья тоже нет – уже продано или обменено на продукты.

В частных письмах и официальных документах отражается интереснейшая часть духовного мира ушедших поколений - это ощущения текущих событий и ожидания будущих. У корреспондентов Ажинова было чувство, что все перемелется. В то, что большевики останутся надолго, никто не верил. Инспектор кубанской артиллерии полковник Чумаченко с некоторым удивлением признал в октябре 1918 г., что «борьба кубанцев с большевиками приняла несколько затяжной характер». В сентябре-октябре 1919 г. на севере уже вот-вот сломается наступление, а расслабившаяся Кубань широко празднует годовщину окончательного освобождения от нашествия «извергов-большевиков». 10 января 1920 г.   некий подпоручик Л.Н. Суханин очень своевременно обратился к Ажинову за подтверждением своего боевого стажа в годы Германской войны. 

Также был уверен в победе и Василий Александрович. Но ближе к зиме 1920 г. в документах чувствуется понятная обессиленность. Меньше черновиков статей с набором высоких фраз, к каковым Василий Александрович имел склонность. Больше писем-запросов и телеграмм в войсковой штаб – как размещать беженцев, где брать деньги, и вообще, что делать.

Эвакуация Новочеркасска была для генерала неожиданной. Отъезд из Екатеринодара тоже был спешным и без времени на сборы, потому что такой дотошный хранитель бумаг как он прихватил бы свой архив, письма и фотографии. Он оказался в Крыму. Полуостров был перенасыщен генеральскими кадрами, и даже генерал-лейтенантство не позволило ему занять какой-либо видный пост: о нем никто более не вспоминал. В положенный срок покинул и Крым и умер в Югославии в 1931 г. в возрасте 65 лет.

Соблазнительно под влиянием стереотипа объявить его нетипичным белым генералом, но многочисленные образы его сослуживцев, мелькающие на страницах дел этого фонда вместе с основным фигурантом, утверждают, что этот-то образ и будет усредненным. Не богатый, не мстящий за потерянное достояние, не монархист, дистанцированный от церкви и религии, не оторванный от народной среды, он оказался в белом лагере. Почему не в красном? 

Отторжение линии большевиков он стал испытывать примерно в мае-июне 1917 г. после наблюдения за развалом армии и фронта, который был начат не большевиками. Но именно они публично призывали к сепаратному мира, означавшему для кадрового военного позор и унижение. В текстах за июнь 1917 г. он полемизировал с «гг. большевиками и ленинцами», утверждавшими, что армия не способна воевать. 

Не последнюю роль сыграло  и то, что во внутриармейском конфликте большевики поддержали распоясавшихся нижних чинов, а не офицеров. Пересмотр большевиками своей политики произошел через год, но Ажинов к тому времени выбор уже сделал. 

Вывод о том, что наряду с идеологическим мотивом весьма распространен был в ту войну ситуативный, подтверждают разнообразные документы личного происхождения. Нанесенная обида, разочарование или случай приводили человека в один из противоборствующих лагерей. 

На примере этой судьбы можно сказать, что фраза о революции, пожирающей своих детей, начала сбиваться раньше 1923 и тем более 1937 г. Народник стал белым генералом, изгнанным из страны вместе с «буржуазией и помещиками», а на самом деле с другими, кому большевистский вариант был не по вкусу.

__________________________

©  Морозова Ольга Михайловна

Сокр. вариант: Морозова О.М. Донской казак – народник – белый генерал: Василий Александрович Ажинов // Казачество в социокультурном пространстве России: исторический опыт и перспективы развития: Тезисы Всероссийской научной конференции (28-29 сентября 2010 г., Ростов-на-Дону) / Отв. ред. акад. Г.Г. Матишов. – Ростов-н/Д: Изд-во ЮНЦ РАН, 2010