Главная
Главная
О журнале
О журнале
Архив
Архив
Авторы
Авторы
Контакты
Контакты
Поиск
Поиск
Обращение к читателям
Обращение главного редактора к читателям журнала Relga.
№05
(407)
21.07.2023
Творчество
Саяны. ГЭС. Енисей. Кантегир. Молодость.
(№5 [223] 15.03.2011)
Автор: Валерий Рыльцов
Валерий  Рыльцов

БОЕВАЯ СТЁГАНКА МОЯ


Листок бумаги на доске объявлений был совсем небольшого размера. Как сказали бы сегодня – А3. Но то, что было написано на нём синей гуашью, обездвижило меня сразу и надолго. "Студенческий строительный отряд "ВИРА – 69", выезжающий на строительство Саяно-Шушенской ГЭС, проводит набор бойцов." Помню, как всем нутром своим, загоревшимися щеками, заторопившимся сердцем понял -–это судьба.

…Собственно говоря, в Таганрогский радиотехнический институт я попал случайно. Поступал в Харьковский авиационный, не прошёл по конкурсу (две тройки по математике, четвёрка по физике и две пятёрки по непрофилирующим химии и литературе). Собирался год поработать, а потом пытаться снова, двоюродный брат, поступивший годом раньше, под большим секретом уверял, что будущая специальность, закодированная четырёхзначным числом, не что иное, как космическая радиосвязь. Опять же, забегая вперёд, скажу, что впоследствии сия тайна оказалась полной лажей, но тогда меня повело в ХАИ, как голого дурака в баню. Родители, однако, уговорили в этом же году подать документы на заочное в ТРТИ, а потом, мол, переведёшься через два курса, будет проще, чем поступать вновь. И я поехал в Таганрог. На сей раз по профилирующим набрал суммарно 12 баллов, но на экзамене по химии меня вдруг заклинило – какого чёрта я здесь делаю и зачем нужны все эти обходные дела. Я подошёл к столу, положил билет, сказал, что ничего не знаю и с лёгким сердцем вышел вон. Стоящие под дверью сотоварищи кинулись навстречу: "Что?" "Ничего. Я отказался отвечать." "Как?" И только я собрался озвучить собственную глупость, как дверь открылась, вышел экзаменатор и предложил мне вернуться. Я пожал плечами и опять вошёл в аудиторию. 

"По закону Вы можете ещё два раза тянуть билет, и если не ответите, тогда я поставлю "неуд". Я взял билет, бросить и его духу не хватило, начал отвечать. Преподаватель выслушал ответ, спросил: "Ну, и что всё это значит?" Я забормотал, что надоело, что включая школьные, это двадцать первый экзамен, сколько можно… Он спокойно выслушал и эту галиматью, сказал: "Отвечали Вы на "хорошо", но я поставлю "удовлетворительно" за нервы. Но не волнуйтесь, Вы поступите" (Сейчас, печатаю это и сердце ноет – человек определил мою судьбу, а я даже фамилию его не запомнил!) В общем, я поступил. Сочинение написал на "отлично" и в отведённое время успел написать ещё одно за соседа по столу, он тоже получил "отлично. Упоминаю об этом исключительно для оправдания нынешнего графоманского зуда, заглушаемого тогда "космической радиосвязью" и прочими высокими материями. Словом, Господь тащил меня за шиворот, а я брыкался и тщился что-то переиначить.

Через два года я всё же перевёлся на дневное отделение того же ТРТИ, выбрав благозвучное название специальности – "Конструирование и технология производства радиоаппаратуры", причём надо было досдавать механику и был конкурс, хотя можно было идти без конкурса и без досдачи на предлагаемую обыденную "Радиотехнику". Темна вода во облацех. Со специальностью я не угадал, зато встретил в группе друга, настоящего, проверенного теперь не одной сотней совместно пройденных километров по сибирским маршрутам. Но всё это было потом, а тогда я стоял перед доской объявлений и млел, чувствуя, как гриновское Несбывшееся весенним ветром ерошит волосы на забитой романтической лузгой молодой голове. Примерно так же, сумбурно и восторженно говорил перед штабом отряда. Что умею делать? Да всё, что надо. Кроме этого? Стихи пишу, стенгазеты рисую и вообще я очень хороший, возьмите, не пожалеете. Надо сказать, что к тому времени я уже пытался безуспешно попасть в два отряда, едущие в Тюмень. Разглядев моё тщедушное сложение, принимающие спешили откреститься от такого работника. Ехать же в область мне не хотелось самому – что за интерес строить коровники, когда есть стройки Сибири! Хотя, конечно в Ростовской области платили больше, но ведь не в деньгах же счастье. В общем, меня взяли. Причины сего везения станут известны потом, а тогда я был просто счастлив. Как, должно быть, счастлив птенец, пробивший скорлупу и увидевший небо и солнце. И в этой эйфории, представляя тайгу и костры, начал складывать "Боевую стёганку" – стишок о романтической преемственности поколений, иного тогда я даже помыслить не мог. Как чаще всего и бывает, первыми пришли заключительные строчки: "Трассерами хлещут по спецовкам жаркие таёжные костры. Сбережёт отметки огневые и т. д." И с этими заготовками, ведомый молодой дурью, я добрался до Саян и увидел Енисей.

Сначала долго ехали от Абакана через абсолютно ровную, со скудной растительностью степь, ничем не предвещающую ни гор, ни реки. Потом уже в сумерках автобус некоторое время петлял по дороге, выгрызенной взрывами в тянущейся справа бесконечной горе, которая вдруг оборвалась большой поляной, со стоящими на ней армейскими  палатками. Будущие бойцы-таёжники, почёсывая головы, уже зудящие от налетевшей мошки, разбрелись по палаткам и легли почивать.       

Утром я пошёл умываться на угадывающийся за соснами и берёзами Енисей, вышел по тропинке на берег и остолбенел. Ну да, я видел несколько рек, вырос на Кубани, учился на Дону, рыбачил на Березине. Но столько воды и в таком пейзаже. Даже не вода, водное изобилие, водяная масса шоколадного, отливающего густой зеленью цвета, изливающаяся с каким-то первородным величием. И каменная, отвесная стена по всему противоположному берегу, с выщербинами, в которые вцепились неказистые сосны. А там, где на стометровой высоте оконечье стены, густая серо-зелёная бахрома зубчатых сосен и округлых берёз. Камень стены тоже зеленоват, неровен, слоист, украшен остроконечными готическими изломами. Местами вкрапляются пятна бурого цвета, которые восходящее солнце окрашивает в торжественно-красное.  И всё это великолепие отражается и дробится в движущемся размеренно и стремительно слое воды. Это был Енисей. Ионесси – Большая Вода тувинцев и хакасов. Это была любовь моя с первого взгляда. Потом была гордость за человека начертавшего на мосту через большую воду: "Идём на Вы, Енисей!" Через несколько лет эта гордость полностью заместилась брезгливым сочувствием к человеческому тщеславию и недомыслию.  

Мы работали. Наша бригада строила очистные сооружения. Нулевой цикл. Сила есть – ума не надо. Никогда потом я не "вкалывал" с такой самоотдачей и с таким восторгом. По ночам долго не мог заснуть от ощущения какого-то немыслимого счастья, выходил из палатки. Обязательный ночной прожектор, высвечивал высокую траву перед палатками, топтать которую было строго-настрого запрещено. На чёрном небе отчего-то отчётливо вырисовывались зубчатые короны сосновых макушек. А в их прорезях осторожно шевелились мохнатые, зелёные звёзды. Конечно, приходили строчки. Под прожектором я закончил "Боевую стёганку", где …Чухлебов – комиссар отряда щурил по-корчагински глаза. Неподалёку был посёлок гидростроителей под названием Майна, поэтому написался стихотворный адрес – Майна, "Вира", Саянгэсстрой. По поводу очистных сооружений получилась песенка "мы строим на Саянах туалеты и песни о романтике поём. "Словом, жить было хорошо. И уж совсем для полного счастья в какое-то утро в лагере высадился московский поэтический десант: Евгений Храмов, Юлия Друнина и бесконечно-обожаемый Булат Окуджава. Ожидался приезд и Бориса Полевого, но у него как раз шло разбирательство с органами по делу очередного "невозвращенца" Анатолия Кузнецова и писатели явились без руководства, сами по себе. Впрочем, нас это нисколько не огорчало. Мы как привязанные, тянулись за Окуджавой, наперебой показывали ему лагерь. Я, один из малых сих, шёл пообочь и услыхал грустную реплику Храмова: "Ну, вот, как всегда – все за Булатом." Потом была раздача автографов, Окуджава расписывался на листках из блокнота, на кусочках бересты, а я мучился тем, что в чемодане у меня был рукописный песенник с текстами барда, но сбегать за ним было страшно – вдруг не успею. Наконец Булата попросили спеть, тот отговорился отсутствием гитары, сразу же человек пять бросились за гитарами, а я – за своей тетрадкой. Раскрыл на нужной странице, молча – перехватило горло – протянул её Булату Шалвовичу. Тот поднял глаза: "Как Вас зовут?" Не понимая, зачем ему это, ведь ни у кого не спрашивал, расписывался молча, я назвался. И великолепный Булат, божественный Булат начертал под текстом "Лёньки Королёва"  "Валерию в память встречи в Саянской тайге. Б. Окуджава. 16. 7. 69 г."  Давно рассыпался на листочки тот песенник, но страничку с автографом я переклеил в другой и храню доныне. По молодости хотел приехать к поэту, когда напишу что-то достойное, напомнить о встрече в тайге, привезти свои стихи. Не вышло. И Булата не стало, и я так ничего достойного и не сотворил. Да и поэтические авторитеты у меня теперь другие. И всё же очень дорог тот давний автограф. Как светлая память о юности, о незамутнённом счастье, о прекрасной и дурацкой вере в собственное будущее…

А петь тогда Окуджава так и не стал, несмотря на комплект протянутых ему гитар. Прочитал "Капли датского короля". Друнина читала военные стихи: "Я только раз видала рукопашный…" Стихи Храмова не запомнил. Может быть, потому, что тогда его фамилия мне ничего не говорила. Не говорит и теперь. Хотя одно его, найденное позже стихотворение я помню и сейчас почти полностью.

Встреча с поэтами только усилила эйфорию от окружающего. По выходным мы выходили в тайгу, на местные речки. По будням работали так, как по идее и должны работать люди, объединённые общей целью и сплочённые дружбой. Тогда был в моде телевизионный кабачок "13 стульев" и как-то командир отряда Игорь Николаев назвал нашего хорошего волейболиста Юру Назаренко "пан Спортсмен". Нам понравилось. И скоро мы все стали панами. Коля Сидоренко, сложивший в бытовке действующую печку стал "пан Печник". Я само собой именовался "паном Поэтом". Мы в то время рыли траншею под канализационную трубу. Экскаватор выбрал грунт на глубину около полутора метров, а нам надлежало углубить имеющуюся канаву до проектного уровня, ещё метра на два. Причём строго было наказано – стенки траншеи вести под углом 45 градусов. Но кому это надо – примерно вдвое увеличивать объём работы, когда после прокладки трубы всё это будет засыпано. И мы, выверив по теодолиту направление, стали вкапываться в дно под прямым углом, лишь бы ширины для трубы хватало. Песок мокрый, лопата врезается легко, только успевай кидать на-гора куда-то выше головы. Копаем. Пан Спортсмен впереди, лицом ко мне. Спешим, кто быстрее сорвёт перемычку между нами. То ли что услышал, то ли почувствовал, глянул вверх – песчаные стены медленно начали сходиться. Помню, как заверещав фальцетом: "Беги", прыгнул назад, и песок рухнул, ломая держак моей лопаты и валя меня на колени. До сих пор помню этот ужас, Юрку засыпало, песок мокрый, копать надо быстро, а если лопатой в лицо? Крича уже что-то нечленораздельное, схватил чужую лопату, прыгнул вперёд и тут, слыша моё верещанье, из-за кучи песка поднялся пан Спортсмен со слабой улыбочкой на губах. Ну, да, конечно, он же спортсмен, у него реакция лучше, он тоже успел отпрыгнуть. Надо ли говорить, что стенки мы стесали, пусть и не под 45 градусов, но достаточно. Вот такие мелкие случайности к середине лета слепили из нашего разнородного воинства то, что принято называть коллективом. 

Как пели мы с Геной Чуровым, музыка его, слова мои: "Здесь нет штормов и ураганов бешеных, над головой осколки не свистят. И всё же дружба крепкая замешана с крутым бетоном "двести пятьдесят"… И я по своей тогдашней простоте решил, что так всегда и бывает. А, значит, жизнь хороша и гармонична по сути своей. С иронией и печалью вспоминаю теперь то блаженное время.

Меж тем настала пора платить по долгам. Перед одним из воскресений, когда в бригаде мы уже решили, куда идём в этот выходной, командир вызвал меня и сказал, что завтра состоится поэтический конкурс стройотрядов, а так как я сам себя заявил поэтом, то… Деваться было некуда. Дали мне в спутники "старика" Валентина Видмедя и мы поехали. Зал полный, все места заняты, люди сидят на полу в проходах. Похоже, что собралось всё население Майны. Меня бьёт нервная дрожь. Валентин успокаивает, чего там, никто не расстреляет. Пять или шесть стройотрядов. Казань, Новосибирск,  два отряда из Москвы. Сначала чужие стихи. Читаю Рождественского, Дагурова, Дмитриева. Реакция зала благожелательно-умеренная. Чувствую нутром, что проваливаюсь. Что читают конкуренты, не слышу. В ушах звон и щёки горят в ожидании неминуемого позора. Наконец начинаем читать своё. Парень из Московского технологического, стихи настоящие, как сказал бы сейчас – под Тарковского. Тогда и фамилии такой не слышал. Нутром чую – мне его не обойти. Остальные слабее. Ну, спасибо и на том. Моя очередь. Зал молчит. Ору в микрофон свои вирши, записанные под лагерным прожектором. Где –то после третьего стиха зал начинает хлопать. Но не так, как захлопывают, не желая слушать. Продолжаю читать – тишина и опять аплодисменты. "Майна, "Вира", Саянгэсстрой" – зал взрывается. Люди встают, орут, хлопают, подняв руки над головой. И затихают перед последним. Заканчиваю:

Ломы и кирки – наизготовку

И лопаты, как штыки, остры.

Трассерами хлещут по спецовкам 

Жаркие таёжные костры.

Сбережёт отметки огневые, 

Оставаясь в память сыновьям,

Искрами пробитая навылет

Боевая стёганка моя!

Зал неистовствует, Свистит, орёт, хлопает – то ли приветствует меня, то ли радуется, что пытка стихами закончилась. Наконец стихия упорядочивается, организовывается… Господи, да это же меня на "бис"… В лагерь возвращаемся поздно вечером. Утром командир зовёт на ковёр: "Ну как?"  Я честно признаюсь: "По-моему, второе место". Смотрит на Валентина, тот отрицательно качает головой и молча показывает большой палец. Командир довольно ухмыляется. Это уже после он станет для меня просто Игорем, и будут долгие разговоры обо всём на свете и у костра, и в Таганроге. Но тогда я просто счастлив, что всё так хорошо сложилось и что командир доволен. Когда цыплёнок пробивает скорлупу и видит мир, он идёт за первым движущимся предметом. Мне повезло, когда я открыл глаза – рядом со мной был такой командир. И были другие, тоже приехавшие по зову Несбывшегося.

На обратном пути, в поезде неожиданно разговорились с Агнессой Бердниковой  из первой бригады – девушкой, которую вся наша "пановская" ватага уничижала за редкое тогда курение и которую за миниатюрную фигурку все называли не иначе, как Лялькой. И вот эта самая Лялька оказалась очень ранимым и тонко чувствующим поэзию человечком. И она, вздохнув, сказала мне после долгого разговора, что когда-нибудь я буду писать совсем другие стихи. Помнится, тогда я только  ухмыльнулся. Но на банкете по случаю возвращения  прочитал итоговые стишки, в которых были такие строчки: "…и по полной выпьем за Агнессу, ту, что в массах Лялькою зовут."  Её это растрогало почти до слёз. Она никак не ожидала, что после летнего, оскорбительного неприятия я так легко и принародно изменю своё отношение. Через несколько лет мы случайно встретились в ночном ростовском трамвае, наперебой вспоминали то прекрасное лето и были рады друг другу, как дети. Она вышла на Турмалиновском и потерялась навсегда. Где она сейчас, Лялька-Агнесса, ранимый человечек, маленькая женщина-провидица?..

В том же обратном поезде комиссар Чухлебов рассказал, как всё-таки я попал в отряд. Тщедушное сложение перевесили стихи. Штаб решил взять недомерка, но если подведёт со стихами, то отправить обратно за свой счёт. Так что здесь я тоже прошёл по краю. Надо ли говорить, что на следующий год я уже сам сидел в приёмной комиссии, задавая новичкам каверзные вопросы… Разумеется, ни о каком Харькове, ни о какой космической радиосвязи уже и мысли не было.

А "Боевая стёганка" была напечатана в газете "Огни Саян", первая моя публикация в общем-то достаточно равнодушной прессе. Потом её печатал Сухорученко в "Таганрогской правде", Гриценко в "Комсомольце", Долинский в "Доне". (Хотя, когда я упомянул об этом на собрании в Союзе, Даниил Маркович отрицательно завертел головой. Может быть, забыл такую мелочь, а может быть, был в то время в отпуске и публикация прошла без него…) И везде этот маленький "паровозик" тащил за собой более или менее протяжённую подборку простеньких стихов. В сборники свои я её не включал и включать не собираюсь. Довольно и этой апологии.

Нажмите, чтобы увеличить.
 А с парнем из МТИ больше состязаться не довелось. Москвичи по неопытности пили воду не из ручьёв, а из Енисея, а это было проблематично даже в те светлые и чистые времена. Отряд почти поголовно заболел дизентерией и досрочно вернулся в столицу. Так что победу в поэтическом конкурсе я принял, как бы за отсутствием противника. Хотя у комсорга стройки было другое мнение на этот счёт. Спортсмены наши тоже победили. В институт мы привезли переходящее знамя и уверенность, что уж теперь нам никто не будет вставлять палки в колёса. А было и такое. Как правило, комсомольско-партийный генералитет всячески мешал Николаеву в формировании отряда. У них не выполнялась разнарядка по Ростовской области, а он людей везёт в какую-то не упомянутую в директивах Сибирь. Задним числом представляю стену советского бюрократизма и казёнщины – покруче той, енисейской – и ужасаюсь, и поражаюсь мужеству и энергии Игоря Анатольевича. В общем, с командиром мне повезло. Потом, уже в Таганроге он даст мне старые сборники Пастернака, Цветаевой, на незыблемых ценностях обучая тому, что есть настоящее. В такие стихи надо вчитываться глазами, пропуская их через сердце. А на слух лучше всего воспринимаются другие, незатейливые, чреватые вошедшей в пословицу простотой. Это я сейчас такой умный, а тогда самозабвенно и самоуверенно кричал в микрофон свои примитивные откровения, неизменно вызывая восторг зала. И доложу я вам, было в этом что-то превыше декламируемой чепухи. Когда  местная, суровая публика, неискушённая в стихотворных тонкостях слушает в абсолютной тишине, смеётся, когда нужно смеяться и одновременно вздыхает, когда надо вздыхать и ты нутром улавливаешь амплитуду сопереживания и всеобщую любовь и тоже любишь всё это разнородное скопление людей – это надо пережить хотя бы однажды. В радиотехнике это называется положительной обратной связью. Усилитель с такой связью идёт вразнос. Примерно то же происходит и с душой. Никогда больше мне не приходилось испытывать большего счастья. И была молодость, и было повсеместное узнавание на улицах Майны. И пацан лет десяти здоровается и говорит, что ему понравились стихи. И сварщик в годах при входе в зал своему товарищу: "Я сюда пришёл, чтобы одно стихотворение послушать…" И я знаю – какое и не подвожу. Ну, да, я работал на публику, я старался быть своим для этих людей. Местная тематика. Комсомольская романтика. По гамбургскому счёту это не проходит. И хотя я ещё несколько лет писал в таком же духе и ростовчанин Толик Курочка ехидно спрашивал, не бывает ли у меня кризиса жанра, но стрелка уже перещёлкнулась и новая колея всё дальше уходила от прежней. Тем не менее, это было и не забылось. 


БОЛЬШОЙ ПОРОГ

 

 Год 1977, Енисей. Мы идём через Большой порог. Так получилось. Еще в 1969 я приехал на Саянскую ГЭС со студенческим строительным отрядом "Вира", и Сибирь вошла в моё сердце. После института мне встретились надёжные товарищи, мы смастерили катамаран и стали каждый год проводить отпуск то на Енисее, то на Байкале. Помню, как удивлялись местные жители, почему мы отдыхаем здесь, а не на Чёрном море. Только когда я доставал кинокамеру, понимающе кивали – вы кино снимаете, так бы и сказали… 

Катамаран был прост – два надувных баллона объёмом по 500 литров каждый, склеенных из ткани-500 с вертолётного завода, каркас из алюминиевых труб с натянутой на него брезентовой палубой, вёсла и мачта с парусом. (Хотелось, чтобы с романтичным алым, но всё-таки с обычным ярко-красным. Шёлка другого цвета в магазине просто не было. Да, в наше время у гриновского капитана Грэя были бы совсем другие проблемы).

 Вся конструкция в сборе около 30 килограмм. Всё разбиралось, упаковывалось в тот же брезент, размер труб был выбран таким, чтобы свёртки вмещались в багажник такси, а дальше надо было только добраться до нужной воды. Баллоны надували собственными лёгкими, полная сборка занимала 2-3 часа. Надо сказать, что в 1976 мы уже пытались пройти Большой порог, но маршрут сложился неудачно – на реке Ус, притоке Енисея, мы по собственной глупости напоролись на торчащий из воды ствол затопленного дерева, течение сразу же оторвало один баллон, все незакреплённое на палубе в авральном темпе кинулось проверять глубину потока, но мы всё же добрались до берега. Хорошо ещё, что Володя Раскита – мой друг с института, успел вплавь догнать оторванный баллон, так что пропала только мачта с парусом, да ящик тушёнки. Но была подмочена вся фото- и киноаппаратура и потеряна воля к победе. Решили возвращаться, благо ещё не успели оторваться от обжитых  мест. В тех же краях идущим впереди москвичам не повезло гораздо больше. Их плот попал в залом, это когда реку перегораживают затопленные деревья и вода идет под них. Вместе с ней пошёл и плот. Ребята утопили всё: одежду, продукты, документы и, самое страшное - один из команды не выплыл. Жители окрестного села несли пострадавшим всё необходимое для возвращения, мы тоже поделились, чем могли, а на следующий день попали в переделку и сами.

Но прошел год. Вернулась воля, накопилась энергия, собралась команда, и мы dmc cmp=DMFigure mediaId="4502" width="200" align="right" снова добрались до Енисея. Конечно, не без сложностей. Знакомство в авиакассах помогло – билеты от Красноярска до Кызыла были забронированы, Но по прибытию в Красноярск выяснилось, что часть наших билетов продана. Самолёт пришел точно по расписанию, в кассы мы пришли сразу же, но билетов не было. Продолжалась обычная советская действительность, когда никто не выполняет своих обязанностей, никто ни за что не отвечает и никто ни в чем не виноват. "Да что вы так волнуетесь? Ну, улетите несколькими рейсами". Улететь мы улетели, но настроение было испорчено, что-то слишком рано начинались неприятности с маршрутом. Продолжились они и в Кызыле. Оказывается, люди из сёл, подлежащих затоплению водохранилищем Саянской ГЭС, уже были переселены и автобусы в точку нашего предполагаемого старта не ходили.  А все попытки уговорить водителя стоящего неподалеку грузовичка не привели ни к чему. Водителю предлагали сто рублей – по тем временам очень неплохие деньги – за 30 километров пути, но он ждал корешков, которые должны были принести деньги на бутылку, и ехать не мог никак. Мы уговаривали его часа четыре, потом отступились. Решили вернуться на автобусе к той же самой прошлогодней речке Ус, в которую так не хотелось соваться вторично, но пришлось. Причём на этот раз мы прошли этот кусок маршрута ровно и спокойно. Правда, немного сдвинули с места скалу на крутом изгибе реки да притёрли баллоном подводный камень на выходе из одного порога, но это только добавило веры в свою удачливость. Единственное, что омрачало состояние абсолютного счастья – это невозможность купить хлеба ни в одном из сёл на пути. Жители в основном были отселены, а оставшимся подвозили хлеб раз в неделю, по списку и делиться с нами никто не собирался. Хорошо ещё, что Володя ухитрился купить мешок окаменевших бубликов и с этим "хлебным запасом" мы вышли в Енисей и дошли до Большого порога. Уже вечерело, освещение в каньоне было слабое, а фотографировать и снимать кино надо наверняка, другого раза не будет, поэтому поставили палатку и стали разбирать вещи. Правда, я успел сбегать на прибрежные скалы, когда увидел плот идущих за нами ребят из Иркутска и сделал несколько кадров. Неподалёку была охотничья избушка, там ходили люди, но охотников мы обычно не интересовали, мало ли народу сплавляется по Енисею.

Нажмите, чтобы увеличить.
Большой порог Енисея

На этот раз всё было иначе. Спустя некоторое время к нам подошел человек, представился и предложил предъявить маршрутную карту. Уж этого здесь мы никак не ожидали. Отговорились, что сейчас все вещи разбросаны, надо готовить ужин до темноты, а завтра утром, чуть солнце встанет, сразу же. На том и договорились. Надо сказать, что маршрутная карта была постоянной головной болью. Кассиры отказывались продавать билеты в те пункты, где был выход к воде, приходилось уламывать водителей, а получить эту злосчастную карту можно было только через бюро туризма, через Москву, причём с такими бюрократическими изысками, что для нас это практически  полностью исключалось. Естественно, мы понимали, что вся эта тягомотина для нашего же блага, забота государства и всякое такое, но примириться с этим не могли. В маршруте, который мы выбрали сами, мы сами отвечали за себя, и нам не нужна была ничья забота. Короче, надо было принимать решение. Встали рано, скрепя сердце, свалили две тонкие сосенки, укрепили палубу. Проверили крепление баллонов, чтобы не повторить прошлогоднее купание. Хоронясь за кустами, протащили на катамаран рюкзаки, привязали к палубе. Палатку снимать не стали, оставили дымящий костер для создания эффекта присутствия. Одного нашего товарища поставили над порогом с кинокамерой, чтобы снять прохождение. Планировали дождаться кого-нибудь из идущих следом, чтобы попросить их сделать это, но ситуация ждать не позволяла. Наконец-то оттолкнули берег. Теперь остановить нас можно было только выстрелом по баллону. Левый берег – отвесный скальный монолит, на высоте пары метров заросший чудом укоренившимися соснами. На правом, среди обломков скал то тут, то там стоит несколько деревянных крестов – память о тех, кому не посчастливилось с прохождением. Я перекрестился, и мы вошли в порог.  

Нажмите, чтобы увеличить.
Большой порог Кантегира

На кадрах киноплёнки, снятых с десятиметровой высоты, всё происходящее выглядит игрушечным. Маленький кораблик скользит по зелёной воде, несколько раз покачивается на маленьких неровностях поверхности, а затем затеривается среди этих неровностей. На палубе всё было не так. Я сорвал глотку, крича "Греби!", "Табань!", пытаясь сохранить нужное положение в течении. Несколько раз рывок весла приходился в пустоту – вода наклонным слоем ушла куда-то вбок.  А впереди притягивал главный источник окружающего водного грохота – двухметровая, стоячая волна. Слава Богу, мы успели славировать, баллон прошел по самому её основанию. До сих пор помню на расстоянии вытянутой руки взлетающую почти вертикально воду в качающейся, ревущей зелёной стене. Внизу, на дне торчал выступ твёрдой породы и, натыкаясь на него, орущая от негодования вода вспучивалась яростно и неодолимо. Причалить мы смогли только километра через полтора, когда нашёлся небольшой прогал в нагромождении щедро разбросанных скал. Один остался удерживать катамаран, а мы вдвоём вернулись за палаткой. И сразу же пошли в избушку объясняться. "Карту принесли?" "Ребята, да нет никакой карты!" "Тогда будем действовать по инструкции".  Чего я ожидал? Ну, отправят на моторке до ближайшего села, это где-то больше ста километров в любую сторону, бензина не жалко? Ну, в крайнем случае, вызовут вертолёт для эвакуации,  будут вымогать бабки за спасение. Ничего подобного. "По инструкции отберём у вас средства сплава, поставим на тропу и топайте пешком". У меня глаза на лоб полезли. Сто километров по горной тайге, без ружья, да и какие там тропы, только звериные, к водопою. Горожанину верная смерть. Пикетчик передёрнул плечами. "Да мы своему начальству то же самое говорили. А нам сказали – пусть что угодно, только не на вверенном вам участке!"  Но мы уже прошли порог. "А палатка?" "А палатку сейчас снимем". Тот выдохнул с облегчением, ну тогда распишитесь в журнале и удачи вам. Я написал, что такого-то числа сего года прошли Большой порог на катамаране Владимир Раскита, Григорий Малахов, Владимир Кузнецов, ну и я, естественно. Вряд ли где-либо сохранился тот журнал. На месте Большого порога теперь водохранилище Саянской ГЭС, густо начинённое деревьями бывшей тайги. Кстати, японцы предлагали убрать весь лес на месте затопления, вывезти его и заплатить за древесину. Естественно, Родина моя гордо отказалась от их услуг. Тем более, что тогда они тоже числились нашими предполагаемыми противниками. Да и мир с ними до сих пор не подписан. Как-то не удосужились за 66 лет после окончания боевых действий. А кто ж отдаёт врагу стратегическое сырье! Ни дерева в тайге, ни камня в океане! Гордый варяг не сдаётся. 

Нажмите, чтобы увеличить.
Иконников ручей

А мы, переполненные адреналином, дурея от собственной удачливости, пошли дальше, и через пару дней по левому борту открылся Кантегир – приток Енисея, о котором когда-то Игорь Николаев, командир стройотряда, говаривал, что по живописности с ним никакая Швейцария не сравнится.  Как же было удержаться от соблазна пройти заодно и Большой порог Кантегира! Разобрали катамаран и двинулись по тропе к порогу. Тропа то вползала на кручу так, что река только угадывалась внизу в просветах деревьев, то спускалась к самой воде – в местах впадения ручьёв скалы раздвигались. Ручьи были единственными дорожными знаками на пути – Иконников, Ямный, Амбарный… В устье Иконникова стояла приметная отвесная скала, на которой раньше была установлена икона, оберегающая путников. По ней ручей и получил название. Икона пропала, когда по тропе начал бродить пришлый люд – строители Саянской ГЭС. (Ох, напрасно какой-то обормот влез в намоленное мироустройство.  Может, именно эта пропажа  аукнется  через много лет во втором агрегате!)

Тогда мы не задумывались о таких вещах, мы просто шли по тропе. Я был в этих краях уже пятый раз и шёл впереди. Собирая на себя, как выяснится на привале, большую часть энцефалитных клещей. Вдоль тропы часто попадались заросли жгучей крапивы. Отчего-то крапива в тайге растёт только там, где прошёл человек. Возле охотничьих избушек она вообще распоясывается, создавая дремучие заросли. То ли мы каким-то образом способствуем переносу семян, то ли сама природа протестует против вторжения сил, нарушающих равновесие…  Как бы там ни было, но до Большого порога мы не дошли.  На привале у Ямного ручья Володя снял с меня двух клещей, буквально выдрал  с мясом – так глубоко успели они вбуравиться в тело. И хотя по статистике заражён только один из десяти тысяч, настроение у команды резко упало. Один из товарищей обессилел настолько, что просто уже не мог идти дальше. Значит, не судьба. Начали сборку катамарана. На следующий день мы с Володей всё-таки сбегали налегке к Большому порогу, там оставалось-то всего километров пять, да кто ж их мерил. Отсняли на оставшуюся плёнку кусочки обречённой реки. Вот они, эти любительские фотографии. Последние кадры. Раритеты. В конце года закроются донные отверстия в плотине, и начнётся заполнение водохранилища. А в начале 1978 Енисей даст последний бой. Небывалый паводок переполнит рукотворное море, и вода пойдёт через верх, разламывая бетон, оказавшийся на поверку не столь уж качественным. И только человеческий героизм остановит стихию.

Нажмите, чтобы увеличить.
Кантегир. Подпорожье.

А мы закончим переход у самой плотины. На берегу несметное количество плотов и саликов, брошенных шедшими впереди. Великое множество народа притягивалось этими краями. Сдаётся мне, что доходы от индустрии развитого туризма были бы ничуть не меньше, чем от «стройки века»! Куда там той Швейцарии! Ей бы просто территории не хватило, чтобы разместить  великолепие затопленной красоты.

В этом же маршруте нам встретилась и экологическая экспедиция из Ленинграда. Молодые ученые проверяли, как изменится экология после затопления. "Ну и как?" "Да вы же сами понимаете – лес сгниёт, рыба вымрет, зверь уйдёт". "И это вы напишете в отчёте?" "В отчёте мы напишем, что экология изменится незначительно". 

Так что с тех пор я без оптимизма читаю самые блестящие наши экологические прогнозы. Да хотя бы о полной безопасности той же самой Волгодонской АЭС. Что-то в последние годы слишком много людей вокруг меня стало умирать от онкологических заболеваний. Хотелось бы увидеть реальную статистику до и после пуска реактора, а не ту, которую, пусть по другому поводу, раздражённый Гарант перманентного изменения конституции окрестил «сплошным враньём». А уж если государство вдруг громогласно начинает заботиться обо мне, тут же ищу начало той безумной таёжной тропы и, как правило, нахожу. (Одни только  пируэты с часовой стрелкой чего стоят. По сообщениям СМИ «большой коллектив учёных работал над этой проблемой в течение года». И что? Если отбросить шелуху неинформативных слов, связанных в порядке, отвергающем существование грамматики русского языка, то останется суть изысканий: «Страна у нас зимняя, поэтому будем жить по летнему времени».

Нажмите, чтобы увеличить.
Кантегир. Ямный.

«Же-лезная логика», – как говаривал герой культового фильма. Будучи нетрезвым. Абсолютно же трезвый Гарант  изрёк высокоучёную максиму и рассмеялся. Должно быть, представил проклятия электората, бредущего на работу зимней ночью. Не знаю, как там, в пресловутой Швейцарии, но у нас в России отчего-то каждый временщик жаждет облагодетельствовать безмолвствующий народ. И после очередной «инновации» снова и снова вспоминается давний анекдот: «А дустом не пробовали?» ).

  Ну да, если бы вдруг природа стала протестовать против нарушения социального и человеческого равновесия, представляю, какая яростная исполинская крапива  разворотила бы хрестоматийную брусчатку в окрестностях Кремля!

…Некоторое время спустя, после завершения маршрута, в Абакане нам встретились ребята с того сторожевого поста. Они первыми узнали нас, бросились как к родным, радовались, что у нас всё хорошо, костерили начальство и свою собачью службу. Нет, какие всё-таки прекрасные люди живут в нашей бесстыдной, бессовестной, лицемерной державе.

 

Чичибабин (Полушин) Борис Алексеевич
Статья о знаменитом советском писателе, трудной его судьбе и особенностяхтворчества.
Почти невидимый мир природы – 10
Продолжение серии зарисовок автора с наблюдениями из мира природы, предыдущие опубликованы в №№395-403 Relga.r...
Интернет-издание года
© 2004 relga.ru. Все права защищены. Разработка и поддержка сайта: медиа-агентство design maximum