Главная
Главная
О журнале
О журнале
Архив
Архив
Авторы
Авторы
Контакты
Контакты
Поиск
Поиск
Обращение к читателям
Обращение главного редактора к читателям журнала Relga.
№05
(407)
21.07.2023
Образование
Реквием по Гоголю
(№5 [223] 15.03.2011)
Автор: Станислав Рассадин
Станислав Рассадин

http://www.novayagazeta.ru/data/2011/022/28.html

Наша словесность и есть — Россия. Чем же тогда может обернуться вывод литературы «за штат» школьной программы?

Замечателен ученый — и не очень — уже заболтанный спор: оставить ли школьный курс литературы в штате? Или вывести за штат, сделав факультативно-необязательным, предпочтя ему, в частности, уроки патриотизма?

Замечателен вопрос уже тем, что — поставлен. Как там пойдет дальше, посмотрим: вдруг относительная разумность в виде исключения возобладает? Но вопрос, говорю, поставлен. Мысль — высказана. И это само по себе считаю событием историческим для некогда литературоцентричной страны. Поворотным.

Соображений о том, почему это категорически нельзя делать, высказано предостаточно. Но я даже не о таких сентиментальных мелочах, как, предположим, воздействие Чехова или Толстого на воспитание растущей души; не о преобразующей силе знания, которое не бывает лишним или чрезмерным. В конце концов, не совсем бессмысленна известная шутка художника Бахчаняна; якобы Александр Генис посетовал на нежелание сына читать: «Как можно жить, не зная Достоевского?» — «Пушкин жил, и ничего».

Речь… Ну как сказать: именно в духе тех, кто трогательно озабочен патриотизмом, его проповедям и намереваясь отдать предпочтительные классные часы. Риторически спрашиваю: неужели они не понимают… И так далее и тому подобное. И холодею от догадки: да все они понимают, совсем не в заботе о свободном времени школьников затевая свою вивисекцию.

Понимают — что именно?

…Ахматова шутила по поводу одной из первых фраз «Мертвых душ»: «…Только два русских мужика, стоявшие у дверей кабака против гостиницы…» А кого же, спрашивала она, Гоголь надеялся встретить в российской глубинке? Может быть, португальских? Да его и всерьез уличали в незнакомстве с реалиями русской жизни, по крайней мере провинциальной. Подсчитывали: живя то на Украине, то в Петербурге, то в Италии, в провинции он провел проездом пятьдесят три дня. А если еще учесть его нелюдимость — то, например, что, пробыв в Курске неделю (экипаж сломался), он проторчал весь этот срок в гостинице, почти не выходя из нее…

Оттого, дескать, и путаница в подробностях: откуда в уездном русском городе столь очевидные, по фамилиям судя, малороссы, как Земляника или Сквозник-Дмухановский? И если можно прочертить маршрут Хлестакова, то не проляжет ли он по воздуху?

Не случайно Островский имел «реалистические» претензии к Гоголю. Хлестаков или Плюшкин, говаривал он, «не столько русские типы данного времени, сколько вечные образцы общечеловеческих страстей». Что в общем чистая правда.

«Он не реалист и не сатирик… Он фантаст, изображающий не реальных людей, а элементарных злых духов, прежде всего духа лжи, овладевшего Россией», — это уже Бердяев, чьи слова относятся, уж конечно, не только к фантастике повестей «Нос» или «Портрет». И если тут есть, что возразить, так следующее: духов не только злых. И не только лжи, но — фантазии, выдумки, утопических мечтаний.

Гоголь не столько знал, сколько создавал свою, гоголевскую Россию. Что — общее место. Но не стоит ли согласиться и с безумным капитаном Лебядкиным, за которым, вполне допускаю, затаился сам его гениальный автор: «Россия, сударыня, есть игра ума, не более»?

Да! Именно это, гоголевское, стало — троекратно подчеркиваю! — чертой едва ли не всей российской литературы, к которой напрасно сплошь привесили ярлык «реализма». (Потом, когда «дух лжи» воцарится, став совсем «элементарным», до примитивности и наглости, «реализм» объявят «социалистическим».) Всей литературы, во всяком случае, наиболее характерной, наиболее русской ее части, включая Достоевского и Толстого (Гончарова, Лескова, отчасти Чехова).

Литература — не только самое лучшее из того, что Россия сумела дать миру. Возможно, наша словесность и есть — Россия, то бишь и мировое, и наше внутрироссийское представление о ней. Она придумала нас, и мы все время… Чуть не сказал: стараемся, но, боюсь, уже надо сказать «старались», быть похожими на этот придуманный ею образ. Сверяем (сверяли?) себя с ним. Потому что у нас нет другого.

Что до Гоголя, то даже «Выбранные места из переписки с друзьями», скандально нашумевшие, демонстративно нравоучительные (под стать нашему Солженицыну — или, наоборот, нужно говорить, что это он учил нас «обустраиваться» под стать Гоголю?), — разве не летопись «душевного города», который не желает, да и не обязан считаться с правилами и законами, по которым вынуждены жить столичный Петербург или уездный город NN?

Представ утопическим (утопическим!) монархистом, Гоголь не мог стать и не стал «проповедником кнута, апостолом невежества», как трактовал его в знаменитом письме Белинский. Сам монарх, без которого Гоголь не мыслил будущего России, — и мы по сей день тоскуем и тоскуем по «сильной руке», — весьма напоминал тот образ идеального правителя, который конструировал в «Стансах» Пушкин, зовя Николая I следовать великому пращуру, Петру, также, впрочем, воспринимавшемуся как идеал, возникший в воображении поэта.

«Оставим личность императора Николая, — говорил Гоголь, — и разберем, что такое монарх вообще, как Божий помазанник, обязанный стремить вверенный ему народ к тому свету, в котором обитает Бог…»

«Обязанный» — так ли разговаривает с царем угодливый холоп? «Вы, Ваше Высокопревосходительство, обязаны сделать то-то и то-то!» — представим ли того же Никиту Михалкова, таким манером напутствующего Путина (как не в столь уж давние времена Сергея Михалкова, назидающего Сталину)?

Само стремление к учительству (у помянутого «Исаича» сопряженное с бунтом) не есть ли скорее страсть преобразования? Ревность художника к сущей реальности? То же будет позже Гоголя и со Львом Толстым; и он, художник до мозга костей, будет лепить свой образ народа, свою Россию. Могучая личность будет вести себя с тем своеволием, без которого не бывает искусства. И лишь убедившись, что реальность неподатлива для вымечтанных преобразований, поведет себя так, как и бывает со страстными людьми. Разочаруется в «художестве», обратится к прямой проповеди, перестав быть…

Нет. Не перестав быть художником, творцом, что едва сгоряча не сказалось: оставшись им. Как Гоголь, у которого даже трагический акт сожжения рукописи — акт творческий, доказавший неуступчивость, как и недоступность того идеала, который ему виделся, — превыше реального сочинения, реального императора, реальной России…

Так или иначе, у нас с вами была великая литература. Была Россия, в которой мы не сказать, чтобы жили реально, но соотносили себя с ней, значит, были ее — все-таки — обитателями.

В какой-то мере еще живем, доживаем, но уже ближайшие поколения жить не будут. Даже если Фурсенко еще немного помедлит.

С тем и заканчиваю свой тихий реквием — по Гоголю?.. По Толстому?.. По Пушкину?.. Чехову?..

По России?

_________________________

© Рассадин Станислав Борисович

Новая газета, №22 от 2 марта 2011



Почти невидимый мир природы – 10
Продолжение серии зарисовок автора с наблюдениями из мира природы, предыдущие опубликованы в №№395-403 Relga.r...
Чичибабин (Полушин) Борис Алексеевич
Статья о знаменитом советском писателе, трудной его судьбе и особенностяхтворчества.
Интернет-издание года
© 2004 relga.ru. Все права защищены. Разработка и поддержка сайта: медиа-агентство design maximum