Главная
Главная
О журнале
О журнале
Архив
Архив
Авторы
Авторы
Контакты
Контакты
Поиск
Поиск
Обращение к читателям
Обращение главного редактора к читателям журнала Relga.
№05
(407)
21.07.2023
Общество
Памяти Александра Яковлевича Обертынского
(№12 [230] 10.07.2011)

 В нашем журналистском, филологическом, культурном пространстве Ростова-на-Дону случилось несчастье... Слово коллегам:

 

Нажмите, чтобы увеличить.
Умер Александр Яковлевич Обертынский. В это трудно поверить. В свои 75 он был бодр, энергичен, строил планы обновления журнала «Деловой крестьянин», который редактировал последние годы, всегда был в центре всех дел Издательского дома, газеты «Крестьянин». Жестокая болезнь сокрушила его организм за считанные месяцы.

Наш коллектив и читатели наших изданий понесли тяжёлую утрату. Осиротел Дом кино, Ростовский областной союз кинематографистов, председателем которого он был многие годы. Смерть Александра Яковлевича - значительная потеря для культуры Дона, в защите и развитии которой он активно участвовал как литературный критик, публицист, наставник молодёжи. 

В газету «Крестьянин» Александр Яковлевич пришёл зрелым, сформировавшимся публицистом, был убеждённым сторонником возрождения крестьянства как нравственной, духовной опоры России. Эту свою точку зрения он последовательно и настойчиво отстаивал в своих публикациях. 

Рядом с ним всегда было интересно, шёл ли разговор о философии, о российской истории, казачестве, литературе или о быте деревни, её нынешних проблемах. Он не давил своим авторитетом, а побуждал окружение, особенно молодёжь, держать планку сельской журналистики на высоком, не провинциальном уровне. В острых ситуациях не поступался принципами, не понимал и не принимал «заказной журналистики». Вклад Александра Яковлевича в современную журналистику России отмечен премией правительства в области печатных СМИ. 

Никогда не щеголял он своими многогранными знаниями, должностями, регалиями. Успевал совмещать обязанности газетчика с обязанностями члена правления союза кинематографистов России, руководителя Донского союза кинематографистов. 

Взглядом кинематографиста реагировал на всё мгновенно. Всё делал очень быстро, но никогда и ничего - «на авось». Во всём стремился к совершенству. Безжалостно «резал», правил журналистские материалы. Укороченные вдвое, а то и втрое, они становились стройнее и острее. Он «придирался» не к словам — стремился точно отразить суть и смысл. 

Критиковал не ради самой критики — ради этого самого совершенства. С ним спорили, бывало — обижались, а потом признавались — Александр Яковлевич прав. Его любимая шутка «Ваша скромность войдёт в пословицы» вполне применима к нему самому. 

      Коллектив Издательского дома «Крестьянин»

 

  Много уже сказано и написано об Александре Яковлевиче, но теперь, по прошествии сороковин, нам показалось важным вспомнить этого замечательного человека публикацией воспоминаний, поступивших в редакцию от людей, знавших его в разные периоды его жизни...

   

Александр Акопов 

Человек долга и совести 

   Весть о смерти Александра Яковлевича Обертынского  застала меня  в Тольятти, пришла в электронном сообщении от библиотекаря Марины Тарасовой. За час до назначенной панихиды: мол, Вы знаете уже, конечно... Я не только не знал, мне в голову не могло придти, что за несколько месяцев этот светлый человек, с которым мы встречались всего-то год с небольшим назад - по нашим временам совсем недавно - сгорит от тяжелейшего недуга, о котором ни разу - ни он сам и никто другой - не упомянули...

  Прочитав все воспоминания о нём, я удивился тому, что все, вспоминая А.Я. Обертынского, говорят больше всего о его работе в сфере кино. Я же помню его как замечательного публициста и литератора, заведующего отделом критики литературно-художественного журнала «Дон». Хочу отметить его редакторский талант, который заключался в умении работать с авторами, вникать в волнующие их проблемы, побуждать к написанию текста. («Не рассказывайте дальше, остановитесь, идите и пишите! Иначе Вы удовлетворите себя устным рассказом и не напишите!») Мои впечатления и оценки Обертынского того времени - конца 70-х - начала 80-х - отличаются от более поздних периодов, когда я, перейдя в филологическую и, особенно, редакционно-издательскую среду, пересмотрел их. Например, тогда он мне казался чрезмерно осторожным в смысле цензурных опасений, конъюнктурным, не сильно переживающим за суть дела и людей. С годами всё оказалось абсолютно не так. Просто он не был слишком открытым и не делился всеми своими соображениями, не хвастал своими успехами и не искал сочувствия в дни неудач. А раскрылись его лучшие, истинные качества во второй половине 80-х. 

  Именно благодаря энергичным усилиям, настойчивости и хлопотам А.Я. Обертынского (нисколько не умаляя роли главного редактора) в первых трёх номерах «Дона» за 1987 год была опубликована вторая книга романа Бориса Можаева «Мужики и бабы», отвергнутая до этого рядом московских журналов. Это было знаковое событие, ставшее одним из символов перестройки. Боюсь, сегодняшний читатель - не только молодой - вряд ли оценит его значение. Бешеное давление властей, резкое осуждение в официальных кругах, партийных и прочих («нож в спину советской власти», «бесовщина» и пр.), угрозы и попытки каким-то образом идеологически дезавуировать общественное воздействие романа, а наряду с попыткой травли автора, естественно, по законам и логике советского времени, - давление на редакцию: мол, как посмели! Впоследствии травля не удалась, общественное сознание и страна уже изменились, но в начале 1987-го никто этого исхода ситуации не ожидал...

    Потом произошло его сближение с другим замечательным журналистом, собкором «Литературной газеты» Владимиром Кузьмичём Фоминым, уже отметившимся бесстрашными публикациями против власти в статье «Как они хоронили нас» и расследовании трагических событий 1962 года в Новочеркасске. Обертынский и Фомин создали творческий тандем, попытавшись сразу, при первых шагах рыночной экономики, еще в период советских кооперативов, соединить коммерцию с качественной прессой. Российская газета «Крестьянин», «Новая городская газета», популярные брошюры для населения, журнал «Деловой крестьянин» и другие издания воплотились в «Издательский дом «Крестьянин» - успешное предприятие с коллективом талантливых журналистов и хороших людей, у истоков которого, наряду с В.К. Фоминым стоял Александр Яковлевич Обертынский.

    Несколько лет назад я попросил его дать публикацию в наш электронный журнал. Он не задумываясь согласился и через день прислал текст - «Он ушел от нас год назад» 25.02.2007 №3 (147). Это оказалось воспоминание о трагически погибшем писателе, историке, краеведе, общественном деятеле Владимире Сидорове. «Он был удивительно равнодушен к тому, что называют славой. Никогда не продвигал, не «пиарил» и не рекламировал себя. Не искал близости с влиятельными людьми, не участвовал в шумных культурных мероприятиях, неохотно выступал по радио и на телевидение». Мне показалось, что эти слова, сказанные Обертынским об ушедшем коллеге, можно вполне отнести и к нему самому... http://www.relga.ru/Environ/WebObjects/tgu-www.woa/w...;level1=main&level2=articles

   И хочу отдельно подчеркнуть ещё одну черту: стремление бескорыстно помогать людям культуры всегда, в любой ситуации. «Вы не слышали? Собираются снять директора библиотеки, этого нельзя допустить, надо отстоять...» (Дальше назывались имена власть предержащих весьма высокого ранга, к кому он собирается идти по этой проблеме). Это «отстоять» касалось не только людей, но и памятников культуры, учреждений, общественных организаций и др. Он был защитником ставшей никому не нужной в стране и в нашем городе культуры...

    Ушел интеллигент из числа уже совсем немногочисленного сообщества. Оставшимся будет сильно его не хватать. Печально и больно.      

 

Виктор Борзенко (Москва)

Герой своего времени

      Больше всего на свете он ненавидел лукавство. И, кажется, знал хороший рецепт: «Не нужно валить на других», - просил он, если кто-то пытался оправдать свои неудачи. Он и сам никогда не обвинял коллег, не вешал ярлыков, хотя редактором был строгим и, порой, чрезвычайно прямолинейным. Многие удивлялись: где журналисты берут силы, чтобы переписывать свои тексты по два, по три раза. А у него в редакции это было распространенным явлением, поскольку Александр Обертынский обладал очень хорошим вкусом (стилистика текста была превыше всего) и соответствовать было непросто. Наверное поэтому его коллектив состоял из очень хороших журналистов (другие надолго не задерживались).

Он умер в Ростове на 76-м году жизни. Как написала одна местная газета, «умер секретарь Союза кинематографистов РФ по Донскому региону, главный редактор журнала "Деловой Крестьянин"». Печатались и другие некрологи, но большинство из них тоже носили дежурный характер. Почему-то мало кто вспомнил, что Александр Обертынский был ключевой фигурой в культуре Донского края, хотя и не имел широкой славы: не мелькал на телеэкране, избегал городских «тусовок» и бессмысленных выступлений, никогда не лез во власть, хотя и неоднократно получал предложения сесть, например, в депутатское кресло.

  
Нажмите, чтобы увеличить.

    У Александра Обертынского было редкое качество: он не хотел заключать сделки с совестью, выполнять что-либо вопреки желанию. После войны приехал в Москву поступать в технический вуз, но в руки попался том Белинского. Почитал и… поступил на историко-филологический факультет Ростовского университета. Однако и здесь его прямолинейность, способность «слушать сердцем» проявилась в новом качестве: на третьем курсе написал курсовую о глаголах, раскрыв настолько серьезную филологическую проблему, что декан факультета заочно присвоил студенту высшее образование. Но на занятия он все равно продолжал ходить. Особенно любил семинары по русской литературе: здесь у них с Вадимом Белопольским (будущим заведующим кафедрой русской литературы, профессором, а тогда – сокурсником) бывали интеллектуальные поединки. Как вспоминала об этом одна из корректоров газеты «Крестьянин» (тоже сокурсница): «Любил покрасоваться, а сам списывал у меня латынь». Однако в ее словах не могло быть и тени обиды. Латынь ведь мертвый язык. 

   Порой казалось, что Обертынский в детстве и юности услышал отголоски самых разных эпох. Он знал о своем полудворянском происхождении (его дед, помещик Петр Иванович Обертынский ни дня не жалел о роспуске собственных крестьян); он помнил, как с родителями спасался в войну от вражеских налетов и как, разинув рот, слушал рассказы фронтовиков (многие из них застали еще Первую мировую войну); он видел людей, вернувшихся из сталинских лагерей, уцелевших при коллективизации, раскулачивании, переживших голод… Любил народные песни, которые слышал в детстве. 

   Наверное, отсюда эта любовь к деревне и крестьянскому быту. Жили в нем и другие «отголоски». Наверняка, без дворянских корней не было бы этой прямой спины, удивительного лаконизма в общении и способности всю жизнь держать себя в форме. Судьба дарила ему интересные встречи: он был знаком, например, с Ниной Грацианской, в которую в 1920 году во время приезда в Ростов, влюбился Сергей Есенин. Знал старожилов, которые помнили, как в Гражданскую войну в городе выступал Осип Мандельштам, читал стихи Велимир Хлебников, останавливались проездом Николай Гумилев и Максимилиан Волошин. И без этих воспоминаний, как говорил Обертынский, не возникло бы его интереса к истории Ростова, к судьбам жителей. Ему всегда казалось, что о Ростове много еще недосказанного. Сокрушался, что нет, например, мемориальных досок достойным уроженцам города. Вместе с автором этих строк почти год добивался открытия доски Александру Кайдановскому (ныне она установлена на фасаде дома на пересечении Газетного переулка и Московской улицы). Но по-прежнему мало кто знает, где жил Солженицын, где прошли юные годы балерины Феи Балабиной, где учился выдающийся кинематографист Александр Ханжонков, где сыграл первые роли драматург Евгений Шварц, хотя эти места сохранились по сей день. Он мечтал, чтобы в городе появился памятник выдающимся ростовчанам (неоднократно выступал с этой идеей в прессе, но, похоже, что мечту осуществить невозможно). На этом фоне еще больше его удивляло, что никого в Ростове не смущает мемориальная доска типично советскому конъюнктурщику, «писателю» Андриасову, установленная лишь по инициативе родственников (по большому счету, кроме них, истинных читателей у Андриасова не было). 

   С советской властью у Александра Обертынского отношения были непростые: больше всего не любил стадность и коллективизм, навязанные властью стандарты мышления. Потому и не понимал, как можно измерять талант «тиражностью» произведений (был такой период в истории страны, когда величина писательского гонорара напрямую зависела от тиража).

    Однажды он пострадал от советской идеологии. Случай запомнил на всю жизнь. История произошла в студии ростовского телевидения, где Обертынский (после окончания университета) работал редактором и пробовался в качестве диктора. Перед одним из эфиров его коллеги (такие же сверстники) начали спорить, удастся ли им рассмешить его во время чтения новостей. «Ничего у вас не выйдет, дело ведь опасное: программу смотрят в Облисполкоме», - сказал Обертынский своим товарищам. За программой действительно тщательно следили: это было в начале 1960-х годов, фактически начало телевизионной эры, когда на голубых экранах не было и намека на вольную интонацию, а каждый текст заранее утверждался в вышестоящих инстанциях. «Эфир начался спокойно, - вспоминал Александр Яковлевич, - сосредоточенно читаю текст, но ребята вдруг начали за кадром корчить рожи. Продолжаю читать, не обращаю внимания. Они снова напирают и стали изображать что-то вроде пантомимы. И в какой-то момент я не выдержал и допустил легкий смешок на фразе достижения  народного хозяйства. Получилось, будто я прочитал: «народного ха-ха-заяйства». В тот же день меня вызвало руководство и устроило такой разнос, что я был вынужден написать заявление об уходе».

  Когда Александр Обертынский рассказывал эту историю, он немного недоговаривал. Дело в том, что в кабинете начальства он не выдал тех, кто его рассмешил. «Винить других» было не в его правилах. Кстати, этот жизненный принцип он почерпнул у своего классного руководителя Карпа Артемовича Григоряна. Боюсь ошибиться в деталях, но мне запомнилось, что в классе во время перемены разбили мячом стекло. Когда Карп Артемович вернулся и увидел осколки, оказалось, что никто из учащихся не осмеливается признаться. Тогда Карп Артемович пошел к директору и взял всю вину на себя: дескать, это он случайно разбил стекло и непременно компенсирует ущерб. 

    Своего учителя Александр Обертынский вспоминал не раз. Говорил, что это был для него настоящий авторитет – один и единственный (хотя после окончания школы прошло много лет, Александр Яковлевич окончил аспирантуру Пушкинского дома (Институт русской литературы), слушал лекции Дмитрия Лихачева, как кинематографист подружился с Эльдаром Рязановым, Марленом Хуциевым, Элемом Климовым и многими другими деятелями культуры, но все-таки Карп Артемович оставался для него самым главным). И еще одна черта: по идее ему ничего не стоило щегольнуть красным словцом, как любят делать кинематографисты: «Мордюкова однажды у меня спросила …»; «Вчера позвонил Никита…»; «Элик Рязанов подошел ко мне…» Они действительному к нему подходили, звонили, присылали письма по поводу общих кинематографических дел, но Александр Обертынский крайне редко об этом рассказывал. Считал, что человека красят конкретные поступки, а не разговоры о якобы дружбе со знаменитостями.

  Его изощренный вкус проявлялся во всем: в еде, в одежде, в манерах, в кинематографических и литературных предпочтениях. Каждый день, до работы, учил по одному четверостишью. Обожал Бунина, знал наизусть сонеты Шекспира, защищал диссертацию по творчеству Льва Толстого. Из философских высказываний любил парадоксальные. Например: «Относись к людям так, будто они есть на самом деле» (Томас Эдисон). 

  Он регулярно получал повестки в суд, поскольку «Новая городская газета» (издавалась в 1997 – 2003 годах) не стеснялась называть вещи своими именами. Это было абсолютно независимое издание, которое целенаправленно и смело защищало памятники старины от недобросовестных застройщиков; боролось с чиновничьим беспределом, если он касался ни в чем не повинных граждан; отстаивало интересы обманутых вкладчиков; защищало права пенсионеров и ветеранов… И при этом невозможно назвать ни одного компромисса, на который пошла бы газета во главе с ее редактором. Обертынскому угрожали, с ним судились, порой искали пути для «добровольного» примирения, пытались подкупить или обмануть, сфабриковав на бумаге дело о якобы решенной проблеме... Но на него все эти капканы не действовали - он не поддавался эмоциям, поскольку твердо знал, зачем напечатал тот или иной материал. Особенно истово его газета боролась с депутатом Законодательного собрания, местным бизнесменом Бояркиным, который возвел в центре города уродливую железо-бетонную пристройку к самому старому каменному дому (фундамент заложен в 1840 году). До революции в доме (на пересечении Семашко и Московской) располагалась Городская дума, здесь работал замечательный градоначальник Андрей Байков, при котором в Ростове появились водопровод, электричество, общественный транспорт, театр, музей и библиотека. Здесь, в зале суда, выступал с защитной речью выдающийся адвокат Плевако, а одну из лавок на первом этаже арендовал Павел Егорович Чехов – отец писателя. Ныне о былом облике здания можно судить лишь по фотографиям. Было множество судов, официальных обращений со страниц газеты к мэру и губернатору, неоднократно «Новая городская газета» публиковала судебные резолюции – «незаконную пристройку снести!» – однако вопреки здравому смыслу недостроенная уродливая конструкция по сей день на том же месте. Но теперь в городе, похоже, никого это не волнует.

   «Новая городская газета» в «лихие девяностые» стала тем изданием, каких очень не хватало на рынке прессы. Городская газета для интеллигенции, у которой есть свои представления о городе. «Нам дорог каждый дом, поскольку дом, как известно, стоит в центре мира», - писал Обертынский в предисловии к первому номеру. Сперва газета не имела широкой популярности: попытка создать городскую газету для его жителей, казалось, не приносит желаемых результатов. Но Александр Яковлевич сделал невозможное – к «НГГ» потянулись читатели, посыпались письма в редакцию, рубрики наполнились человеческим теплом, и очень быстро газета превратилась в издание, которое отогревало души замечательных горожан: известных и неизвестных, молодых и немолодых, талантливых и не очень. Но все равно было что-то общее между ними: газета притягивала единомышленников. 

У Обертынского не было ни одной государственной награды. Ни одной. Закаленный в боях с чиновниками и подлецами, он отстоял в 1990-е годы Дом кино, который по странному стечению обстоятельств оборотистые представители власти вот-вот готовы были продать инвестору. Он тщательно оберегал этот островок культуры, приглашал в Ростов именитых артистов, устраивал фестивали, добивался показа достойных фильмов и, как обычно, оставался в тени. В последнем номере «Новой городской газеты», вышедшем в свет в 2003 году, Александр Обертынский прощался с читателями, но ненадолго. Обещал, что едва у Издательского дома будет возможность, «НГГ» непременно возродится. Жаль, что это были последние его слова, опубликованные на страницах замечательной газеты.

  

Людмила Фрейдлин (Ростов-на-Дону) 

 Книгочей, остроумец, денди 

   Если постараться в нескольких предложениях дать портрет Александра Яковлевича, это будет не так уж сложно. Наверное, потому, что был он человек очень определенный, отчетливый. Полутона гнездились, наверное, глубоко внутри. Эта потаённая жизнь в присутствии чужих людей не прорывалась никогда. Я знала, что позади у него – потери, драмы, разочарования (впрочем, как у любого человека, прожившего достаточно большую жизнь), но в так называемую минуту слабости его не видел никто.

Нажмите, чтобы увеличить.
Итак, что в нем было главным? Обертынский-книгочей – это прежде всего. Я бы сказала, книжный гурман. Любил, понимал, собирал и классику, и сегодняшнюю литературу. Поэтому приблизительности в словах не терпел в писаниях коллег. «А вот старик Толстой…» – начинал он вроде назидательно. И тут следовало сесть, потому что речь предполагалась отнюдь не короткой. Он увлекался, говорил восхищенно. От гуру в нем ничего не было.

    Всем была известна его манера безбожно править чужие тексты. Обезопасить себя от его «тесака» почти никогда не удавалось. Но он не упорствовал, если приходили к нему с возражениями. Бывало, предложения не стыковались из-за его скорого вмешательства; прочтешь ему, и он засмеется: «Я, правда, так поправил?»

  На одном из праздников наш коллега Саша Хавчин, музыкант по первому образованию, сыграл на скрипке «Маленькую серенаду» Моцарта. После аплодисментов сказал: «А сейчас – это же произведение после редактуры Александра Яковлевича», – и сделал одно резкое движение смычком. Обертынский хохотал громче всех. Это была вторая из его основных черт – в высшей степени присущее чувство юмора. Можно было не опасаться съязвить на его поддевку, это вам ничем не грозило. Можно было подарить ему в день рождения приперченные стихи – за остроумие вам всё простится.

   Его фирменные фразы остались мифологемами в памяти тех людей, с которыми он работал в журнале «Дон», в Издательском доме «Крестьянин», в Доме кино. Он останавливал сотрудника в коридоре и, протягивая служебную бумагу, говорил подчеркнуто сурово: «Отнесите в приемную, чтобы от вас была хоть какая-то польза». Он по-своему приложил руку к бесполезной борьбе с журналистами, хронически опаздывающими на редакционные планерки. В один прекрасный день корреспонденту, пришедшему за несколько минут до окончания нашего обсуждения, сказал с непроницаемым лицом: «Спасибо, что не побрезговали».

   Не любил Александр Яковлевич пресности, осторожности, уж очень тщательной выверенности поведения. Он без напряга сидел на двух стульях: редактора газеты и первого лица в Союзе кинематографистов области. Народ и там, и там был непростой, порой занозистый, гонористый. Обертынский всякую индивидуальность, даже с заскоками, поощрял. Не потому ли он находил язык с самыми разными людьми, хотя кое-кто иногда пулей вылетал из его кабинета? То были графоманы, которым несть числа. С ними он не церемонился. Они оскорбляли его литературный вкус, а это было непереносимо.

   Обертынский был денди. Он мог бы присоединиться к одному известному высказыванию: «Я неприхотлив – люблю всё прекрасное». Он был безупречно одет, выглядел респектабельно и, несомненно, частью культуры считал разумное питание. Еще в начале 90-х у него в кабинете стояли упаковки с минеральной водой без газа. Нам в редакцию возили домашние обеды, и Александр Яковлевич одергивал сладкоежек: «Вы зачем пирожные берете? Пирожки? Вы что?!» – и ваша рука стыдливо отдергивалась от  ароматной выпечки.

   Но не был он ангелом с крыльями, нет! Резок, нетерпелив, импульсивен – это тоже он. Отчитает так, что мало не покажется. Барышни плакали. Однажды под праздник сотрудники уже сворачивают дела и готовятся к фуршету в конференц-зале, а молодая корреспондентка Катя, девчонка одаренная, рыдает в три ручья, ибо досталось ей от Обертынского и в хвост, и в гриву. Я ее утешаю, а она судорожно собирает сумку, чтобы уйти. Я мчусь к Обертынскому, и он тут же – к Кате. Приобнял: «Дурочка! Ну, что за обиды? Материал-то никудышный – сама посмотри спокойно, когда остынешь…Пошли с нами». Она улыбнулась сквозь слезы, и всё напряжение ушло, растаяло.

    Я была знакома с Обертынским еще в советские времена, когда он служил в журнале «Дон», а я – в газете «Молот». Общались время от времени. Когда же десять лет мы проработали в одном издании, я заметила за ним не такое уж  повсеместное качество – потребность сделать человеку приятное. Еще выходила только газета «Крестьянин», до создания издательского дома было  несколько лет, в газете работало чуть больше 20 человек. Ютились мы в домике на окраинной улице Собино, и среди этого «частного сектора» чувствовали себя соответственно. Царила в редакции прямо хуторская, семейная атмосфера. Все дни рождения непременно отмечались. От редакции имениннику дарили цветы и подарок, а Александр Яковлевич приходил и со своим букетом. И пел на праздниках, смеялся, острил, брал на руки малышей – детей и внуков сотрудников.

     В горе он тоже был рядом, не уклонялся от тяжелых эмоций. Кому-то помогал в больницу определиться, с врачами разговаривал, лекарства добывал. И к моей беде не остался равнодушным, хотя я не просила ни о чем и вообще к тому времени три года уже не работала в редакции. Я этого никогда не забуду.

     Конечно, он был запрограммирован на более долгую жизнь. Откуда свалилась на него смертельная лихоманка, трудно понять и еще труднее смириться с этим. В недавнем фильме услышала фразу: «Старость – это когда ты еще любишь жизнь, а она тебя – уже нет…» Как точно! Но у Александра Яковлевича была с нею взаимная любовь! И так внезапно жизнь его предала…

   Такая масса людей его знала – и в Ростове, и в Москве: друзья, коллеги, ученики. В их памяти его жизнь наверняка продлится.

  

Александр Хавчин (Мюнхен)

Редактор

 Он повторял: 

- К чему эти распетюкивания, отвлеченные рассуждения? Больше точных деталей!

   У меня было: «… вырубленные в больничном парке деревья…» Он поправлял: «Вырубленные возле главного корпуса больницы клены и гледичии».

         У меня было «трава на газонах» - он вставлял: «трава горец».

Эрудит и книгочей, он прекрасно знал и чувствовал природу. Посадил молодые деревца на пустыре, потом выросла рощица, которую жители соседних домов так и называли: «Сашина роща»… 

    Он был, что называется, перфекционистом. Читал сотрудникам, в том силе юным, свою только что написанную статью – не найдет ли чужой  взгляд «блох» или даже ляпов (практически неизбежных, как ни старайся, недаром же есть понятие «авторская слепота»). Вспоминая его безжалостную правку, я начинал придираться изо всех сил. Никогда, за все сорок с лишним лет мой журналистской работы, мне не встречался литератор, и не просто литератор – опытнейший и чуткий редактор! – который вот так же, без малейшей обиды или скрытого недовольства, принимал замечания.

   Он был смелым человеком, и я мог бы привести примеры того, как проявлялся его бойцовский характер. Он был человеком в высшей степени ответственным, и эта черта странным образом сочеталось с некоторым мальчишеством.

   Он был веселым человеком… Вспоминаю, как мне, подростку, отец в очередной раз поручил отнести какую-то рукопись (или книгу?) в редакцию журнала «Дон», в такую-то комнату, сотруднику Александру Обертынскому. В редакции работали пожилые, солидные люди, они разговаривали негромко, значительно. Обертынский же был молодым парнем,  разговаривал громко и, приняв от меня сверток, подмигнул и скорчил рожу. Кстати, несколькими годами раньше он играл  в студенческом театре, особенно охотно – злодеев.

И сегодня он вспоминается мне молодым и смеющимся.

   Он был отзывчивым, многих, в том числе и меня, выручал в сложных ситуациях. В так называемые «лихие девяностые» он доказывал своим примером, что можно быть и руководителем, и предпринимателем, и общественным деятелем, оставаясь хорошим человеком.

Многие люди, я уверен, повторят вслед за мной:

- Прощайте, Александр Яковлевич, мы никогда не забудем вас и всего того, что вы для нас сделали… 

Нажмите, чтобы увеличить.

  

Высказывания А.Я. Обертынского по проблемам отечественной кинематографии

 

Из интервью Диане Волковой («Ростов официальный») 21.07.2010 

   Когда распался Советский Союз, рухнула и налаженная система централизованного проката. И в этот момент американские фирмы, которые имеют колоссальный опыт продвижения, предложили свои услуги. И стали продвигать своё. Американское кино в массе своей — конвейерное, рассчитанное на то, чтобы развлекать. Наше кино было другим, оно содержало размышления о жизни, отвечало глубинным душевным потребностям — в добре, в красоте. Конечно, идеологизированность советского кино искажала эту установку, но, тем не менее, ей следовали. К слову, лучшие фильмы советского кино, на теперешний взгляд, совершенно идеологически невинные, преодолевали колоссальное сопротивление. Те же «Летят журавли» или «Баллада о солдате» едва не оказались на полке. Потому что полагалось снимать о героических подвигах, а, скажем, «Летят журавли» больше рассказывает о «предательнице», чем о герое. Сейчас это кажется вывертом, а тогда было очень понятно. «Свой среди чужих, чужой среди своих» Никиты Михалкова с идеологической стороны получал нарекания. Говорили, что это не дело — рассказывать о гражданской войне, о революции в стиле западного жанрового кино. Тем не менее установка на смысл, на серьёзность существовала. А когда пришло западное кино, ему уже нечего было противопоставить, оно захватило всё прокатное пространство. В этом есть и положительный момент; как ни странно, зарубежные фильмы помогли сохранить у зрителя интерес к кино вообще. Другое дело, что фильмы показывались те, над которыми не надо было думать. Зритель шёл развлекаться и не хотел, чтобы его «грузили». И когда вдруг появляется серьёзный фильм, у аудитории, привыкшей к развлечению, он вызывает отторжение. А те люди, которым такой фильм бы понравился, просто со временем отвыкли ходить в кино.

   В наше рыночное рекламное время фильмы надо продвигать. Это задача Союза кинематографистов. Опыт продвижения мы постепенно приобретаем. Когда вышел фильм Звягинцева «Возвращение», мы смогли организовать приезд к нам, в Дом кино, Константина Лавроненко, сыгравшего главную роль. Он прекрасно представил фильм, «Возвращение» у нас шло с аншлагом целый месяц. А когда другие кинотеатры стали показывать этот фильм у себя, он с треском провалился. Потому что там другая аудитория, от коммерческих кинотеатров ожидают совсем другого.

   На мой взгляд, лучше создать в регионах России центры кинематографии, которые, в частности, продвигали бы отечественное кино. На местах лучше знают собственную аудиторию, знают, как с ней работать. Это могли бы быть и центры обучения тому, как делать кино, ведь сейчас, с развитием техники, очень многие снимают на любительском уровне. Мы пробовали давать бесплатные консультации желающим, которые приносили свой видеоматериал. Рассказывали, как лучше было бы снять тот или иной фрагмент, монтировали отснятое — и эффект был ошеломляющим. Другое дело, что у нас нет подобной практики, любители попросту стесняются демонстрировать свои материалы профессионалам. Нет системы «всеобуча» в этой области.

   Людей надо учить смотреть кино. У нас же всё образование — и школьное, и вузовское — литературоцентрично. А ведь кино — это отдельный вид искусства, очень влияющий на современного человека. Не должно быть так, чтобы во всех кинотеатрах шли одни и те же фильмы. Нужны кинотеатры, где зрителям предлагается, условно говоря, тот же «Ночной дозор», и нужны те, где он никогда не будет идти. Это как в книжном магазине. Я же не пойду в отдел философии с вопросом: «А где тут Донцова?». Важно делить прокат по интересам. Думаю, нужны определённые действия со стороны государства по защите отечественного кино. Например, во Франции законодательно предписано показывать определённый процент французских фильмов в прокате. И кинематографисты крутятся как могут — им необходимо эту квоту выполнить. В результате эта страна — одна из самых успешных в плане развития собственного кино.

    Интернет - это хорошая площадка, и здесь нужно не чинить препятствий, как мне кажется, а выкладывать фильмы бесплатно, предлагая пользователям Сети в добровольном порядке платить авторам. В Англии когда-то один ресторан отказался на время от цен в меню и предложил посетителям платить столько, сколько они захотят. В результате выручка возросла во много раз, никто не хотел выглядеть жадным, да и за хорошую кухню не жалко было отдавать деньги.

     В России такие опыты уже стали проводиться с музыкой. Насколько знаю, Сергей Шнуров стал выкладывать песни в свободный доступ — качай, кто хочет. Принцип уличного музыканта. И уже ясно, что его доходы от этого не снизились — слушатели платят добровольно. К счастью, порядочных людей немало. С кино, думаю, это тоже сработает.

 

Из интервью Марине Каминской  («Наше время») 30 июля 2010

  Сейчас для отечественного кино самая больная тема — это не производство фильмов (их, кстати, снимается до 100 в год), а их прокат. Кто бы какой бы замечательный фильм ни снял в Ростове или любой другой географической точке, возникает вопрос: а зрители его увидят? Наш кинопрокат захвачен импортом. Для отечественного зрителя сложилась трагикомическая ситуация: он у нас оказался пожизненно опекаем. Только если при советской власти идеологические структуры компартии решали, что ему полезно смотреть, а что нельзя ни в коем случае, то теперь то, что надо зрителю, определяет продюсерский отдел кинокомпании. Причем эти люди опираются не на социологические исследования, а на какие-то свои туманные предчувствия: «Что-то мне подсказывает, что этот фильм…»

   Я совсем не уверен, что наш зритель в массе своей ждет то зрелище, которое ему сегодня предлагается на большом экране. При этом получить для показа серьезный отечественный фильм даже мне, руководителю региональной организации Союза кинематографистов, Дома кино, бывает очень трудно, порой почти невозможно. Американский— всегда пожалуйста: система налажена. А вот наш… Порой звонишь самому режиссеру, который его снял, но и он не знает, где фильм достать, как сделать, чтобы картину увидели в Ростове. И так не только в Ростове — по всей стране. Поэтому когда к президенту или премьер-министру обращаются с просьбами дать деньги на производство фильмов, в том числе документальных, я говорю, что это не решение проблемы. Ну дадут в конце концов деньги, ну снимут на них фильм, а дальше? Кто увидит его, кроме столичных критиков и немногочисленной (в сравнении с числом потенциальных зрителей) публики на фестивалях?

   Никита Сергеевич Михалков, глава нашего кинематографического Союза, говорит: кинорынок заработает, когда в России будет пять тысяч кинотеатров. Сейчас вдвое меньше. Михалков правильно делает, что ставит эту арифметическую задачу. Но опять-таки — что дальше? Почему не говорится о том, что кинопрокат должен быть структурирован: кинотеатры для показа серьезного кино, детского, арт-хаусного, мелодрам, документального и т.д. Это — как в книжном магазине: приходишь и знаешь, что на какой полке. Наверняка такие мысли приходили в голову многим людям. Но вы представляете, сколько людей с очень серьезными финансовыми интересами затронут такие перемены? У них в отличие от нас с вами есть свое лобби наверху. Поэтому это вопрос не столько кинематографический, сколько политический.

    А что до будущего Ростова и области как съемочной площадки… Оно, безусловно, есть. Хорошее, на мой взгляд, будущее.


Белая ворона. Сонеты и октавы
Подборка из девяти сонетов. сочиненных автором с декабря 2022 по январь 2023 г.
Почти невидимый мир природы – 10
Продолжение серии зарисовок автора с наблюдениями из мира природы, предыдущие опубликованы в №№395-403 Relga.r...
Интернет-издание года
© 2004 relga.ru. Все права защищены. Разработка и поддержка сайта: медиа-агентство design maximum