Уникальная и трагическая судьба известной ростовской писательницы Натальи Максимовны СУЛТАН-ГИРЕЙ (1910–2001), автора исторических романов «Рубикон», «Флорентийский изгнанник» и других произведений, по сей день, спустя 10 лет после ее кончины, таит в себе множество загадок. 

Проливает свет на некоторые страницы ее биографии предлагаемое вниманию читателей исследование известного немецкого ученого-макаренковеда, полностью опубликованное в ростовском литературно-художественном журнале «Ковчег» (№№ XXVIII–XXIX, 2010 г.) под рубрикой «Сенсация». 

1 

15 июля 1937 г. в органе Союза советских писателей СССР (ССП) «Литературная газета» появляется статья А. Макаренко «Вредная повесть» (заглавие, очевидно, принадлежит редакции) – рецензия на произведение Натальи Гирей «Шестьдесят восьмая параллель», которое было опубликовано в двух выпусках ленинградского журнала «Литературный современник» (№№ 4–5 за 1937 г.).

В повести Гирей шла речь о строительстве нового города на Севере («Хибины», в действительности – Хибиногорск, находящийся на Кольском полуострове, который примерно в середине декабря 1934 г., после убийства Кирова, был переименован в Кировск), о «перековке» сосланных туда «кулаков» и других «врагов народа» посредством тяжелого труда, точнее говоря: принудительного труда. Главный персонаж повести – Олесь Шовкошитный, молодой парень, «кулацкий сынок», «полный идей национальной украинской романтики» .

Повесть заметили, она попала в центр внимания участников расширенного заседания правления Ленинградского отделения (ЛО) ССП 15 апреля 1937 г. по вопросу о творчестве молодых авторов. Как видно из стенограммы данного мероприятия, выступающие приветствовали Н. Гирей как образец «нового типа молодого поколения писателей, воспитанного нашим временем» (Р. Д. Мессер, редактор журнала, которая представляла автора). Н. Г. Свирин – пушкинист, литературный критик и только что назначенный секретарь «Ленсоюза» – называл повесть Н. Гирей «и талантливой, и таковой, что будет производить впечатление, что ее писал не начинающий автор, а профессионал. Это сказывается в языке, в умении построить диалог, в обрисовке круга людей и в построении сюжета.

Мне хочется подчеркнуть, что вещь сюжетно очень острая, и поэтому вещь такая, которую трудно бросить, начав ее читать. Это большое достоинство, товарищи». 

На заседании присутствовала и Наталья Гирей, рассказавшая об истории книги, над которой она работала три года. Решающий импульс к написанию этой повести Н. Гирей, по ее словам, получила от ленинградского писателя М. Ф. Чумандрина, ранее опубликовавшего близкое по тематике произведение, который назначил ей встречу для беседы и «открыл целый мир, как люди пишут, и как это создается». В заметке «Литгазеты» от 20 апреля 1937 г. о заседании правления ЛО ССП автор, Б. Рест (ленинградский корреспондент газеты), отмечает: говоря о творчестве пяти начинающих литераторов: «писатели обратили внимание, что молодые авторы пришли в литературу не помимо литкружков и „литуниверситетов“, они пришли „из жизни“, полные творческих сил, свежих впечатлений и острых наблюдений».

Как видно из этой публикации, «Н. Гирей – в недавнем прошлом техпроп в Хибинах» – была принята кандидатом в члены Союза писателей. Но вскоре произошел внезапный поворот не только в судьбе повести, но и в жизни ее автора и некоторых ленинградских деятелей культуры. В рецензии А. Макаренко, написанной сразу после возвращения из Украины, где он проводил свой первый писательский отпуск (июнь 1937 г.), дана неожиданно жесткая и негативная оценка: «То, что написано на 150 страницах этой повести, оставляет у читателей впечатление тяжелое. Книга сделана настолько неудачно, с таким нарушением законов перспективы, с таким преобладанием вражеских тонов и вражеских слов, с таким завуалированным советским горизонтом, с такими подозрительными сравнениями и с такой холодностью, что при всем моем желании быть снисходительным к молодому автору я не могу быть снисходительным». После такой недружелюбной рецензии повесть Н. Гирей вновь подверглась обсуждению на специально созванном заседании ленинградских писателей и издательских работников (26.07.1937 г.) и в конечном счете была признана враждебной. Именно так – «Враждебная книга» – озаглавлена заметка Л. Вича (псевдоним Л. Герасимовича) в «Литгазете» от 31 июля 1937 г. (архив Ленинградского отделения Союза писателей, фонды которого могли бы дать более ясную картину, к сожалению, не сохранился).

На упомянутом совещании ссылками на рецензента Макаренко подчеркивалось: он «убедительно доказал, что повесть Н. Гирей – дурно пахнущее произведение, клеветнически искажающее советскую действительность». Тем самым, сообщалось далее в материале, стало возможным вскрыть истинное «фашистско-кулацкое нутро произведения». Как видно из рукописи заметки Л. Вича, один из выступающих на заседании от 26 июля заявил: «Наш большевистский Север Н. Гирей по существу отдала кулакам». Ярлыки вроде «дурно пахнущий» и «фашистско-кулацкий» в то время неизбежно влекли за собой арест, лагерь или иные репрессивные меры.

Сравнение публикации в «Литгазете» с принятой за основу рукописью заметки Герасимовича о ходе заседания, датированной 27 июля, все же показывает, что столь негативное резкое название – «Враждебная книга» – исходит от редакции, которая не только сильно сократила текст своего ленинградского корреспондента, но и «усилила» политико-идеологические оценки: «дурно пахнущее произведение, клеветнически искажающее советскую действительность» – ничего подобного этим словам в рукописи заметки нет. Через неделю Л. Вич сообщил читателям о том, что 2 августа правление Ленинградской писательской организации подробно занималось «вопросом Н. Гирей» и «признало ошибочным прием ее в кандидаты Союза на основе бесспорно вредной повести». Отзыв Макаренко на повесть Н. Гирей на страницах «Литгазеты» правление «единодушно признало правильным». Тут же последовали жесткие кадровые решения и появились первые жертвы. Ответственный редактор журнала «Литературный современник» писатель М. Э. Козаков, выступавший 15 апреля за принятие Гирей в Союз писателей, о сообщении которого на заседании 26 июля в рукописи материала Л. Герасимовича можно прочитать: оно «свидетельствовало о том, что политический смысл повести Н. Гирей им [Козаковым. – Г. Х.] до сих пор не понят», 3 августа был отстранен от должности, а вскоре исключен уже и из президиума Ленинградской организации Союза писателей. Но на этом «дело» не закончилось.

Во второй заметке, которая вышла 5 августа в «Литгазете», Л. Вич раскритиковал также и Р. Мессер за ее «рекламную» статью о повести Натальи Гирей, вышедшую в № 6 «Литературного современника». Этот материал, составленный еще в марте того же года (как свидетельствовала Мессер в начале августа 1937 г.), был охарактеризован как «яркий пример двурушничества и беспринципности в литературе». На сей раз в обстоятельном послании ответственному редактору «Литгазеты» Р. Мессер этот упрек решительно отвергла. О негативных последствиях для нее за поддержку Н. Гирей до сих пор ничего не известно. Следующая отрицательная оценка повести Натальи Гирей появилась в сентябрьском номере за 1937 год авторитетного ленинградского литературного журнала «Звезда». Ее автором был сотрудник местного филиала Государственного издательства художественной литературы (Ленгослитиздата) Н. В. Лесючевский, который, согласно рукописи заметки Герасимовича, уже на заседании от 26 июля выступил с уничтожающей критикой политического содержания повести и упрекнул редакцию «Литературного современника» в «политической близорукости».

Вскоре после этого Лесючевский был назначен директором Ленгослитиздата, сменив на этом посту М. А. Орлова. По словам литературоведа Е. Г. Эткинда, «заслуги» Лесючевского «перед родной литературой велики: он – автор доносов, на основании которых с 1937 по 1953 год были арестованы и уничтожены писатели». Как председатель правления издательства «Советский писатель», Лесючевский в 1958 году активно участвовал в подготовке решения ССП об исключении Нобелевского лауреата Б. Пастернака из своих рядов. В статье, опубликованной в журнале «Звезда», Лесючевский безоговорочно соглашается с оценкой, данной в рецензии Макаренко. Из этой публикации также следует, что повесть «68-я параллель» была удостоена второй премии в конкурсе на лучшее произведение по Ленинградской области. Ленгослитиздат же во главе с Орловым планировал в рамках серии публикаций, приуроченных к двадцатой годовщине Октябрьской революции, выпустить повесть отдельной книгой. Заключение Лесючевского: «Политическая вредность, враждебность повести „Шестьдесят восьмая параллель“ очевидна. Как же могло случиться, что ее опубликовал советский журнал? Более того: почему некоторые критики и работники журнала и издательства подняли повесть на щит? Ведь еще до опубликования повести бывший врид [временно исполняющий должность. – Г. Х.] редактора (!) „Литературного Современника“ М. Козаков на многих собраниях и заседаниях рекламировал повесть как выдающееся произведение, как „открытие“ журналом замечательного автора. [...] Ротозейство, политическая близорукость и слепота еще находят себе место в литературной и издательской среде. История с повестью Гирей – печальный и суровый урок. Надо сделать из него все выводы для искоренения в нашей среде идиотской болезни – беспечности».

Суммируя все это, можно сделать вывод: из-за рецензии Макаренко Наталью Гирей перестали упоминать как советского литератора. Так, в аннотации к процитированной выше стенограмме заседания по вопросу о творчестве пяти молодых писателей, хранящейся в Центральном госархиве литературы и искусства СССР (ныне Российский госархив литературы и искусства, РГАЛИ), упомянуты лишь четыре из них, а вместо имени пятого, как было принято в советское время при соответствующих устранениях, поставили обыкновенное дополнение «и др.», т. е. фамилия Гирей там отсутствует. Поэтому неудивительно, что в советском макаренковедении вплоть до перестройки эта тема оставалась под запретом. В тексте отзыва и в комментариях к семитомнику «Сочинений» А. С. Макаренко (т. 7, Москва, 1952; 2-е изд., 1958) нет никакого упоминания об авторе, произведение которого разбирает и оценивает критик, в то время как в последнем советском собрании трудов Макаренко (восьмитомник «Педагогических сочинений»; т. 7, Москва, 1986) – после аутентичной публикации этой статьи в рамках Марбургского издания его «Собрания сочинений» (т. 9, Равенсбург/ФРГ, 1978) – имя Н. Гирей в тексте рецензии было восстановлено, но в комментариях она не упоминается. Там, в отличие от характера комментариев других текстов, включенных в данное издание AПН СССР, совершенно неожиданно заключается: «Сложная и ответственная тема перевоспитания, указывает А. С. Макаренко, требует особенной четкости идейно-нравственной позиции, высокого художественного мастерства в реализации замысла произведения» .

Примечательно, что находящаяся в РГАЛИ папка с газетными вырезками, собранными педагогом-писателем, содержит страницу «Литгазеты» от 31 июля 1937 г. со статьей Л. Вича «Враждебная книга» с подчеркиваниями, свидетельствующими о том, что Макаренко следил за развитием событий вокруг Н. Гирей. Подобной безапелляционной критике – «легкомысленное отношение к важнейшим и ответственнейшим темам нашей жизни и борьбы, попытка подменить серьезную работу скороспелым лубком» – Макаренко немногим позже подверг и новое произведение другого автора. Речь идет о «Закономерности» Николая Вирты – романе известного советского писателя о борьбе с «троцкизмом» – совпавшем по времени с требованием Сталина, высказанным на февральско-мартовском (1937 г.) пленуме ЦК ВКП (б), определить свою позицию по отношению к «троцкистам и другим двурушникам». В рецензии Макаренко говорится: «Мы уже хорошо знаем, что такое троцкисты [...]. В интересах повышения нашей бдительности недопустимо подменять это знание легкомысленной и безответственной выдумкой, изображающей врага народа как глупого и безответственного чудака». Произведение Н. Вирты по Макаренко – «закономерная неудача»; он так и назвал свою рецензию, написанную, согласно записи в дневнике, 8 августа 1937 г., т. е. уже зная о последствиях своего отзыва на повесть Н. Гирей, и опубликованную через два дня в «Литгазете». В отличие от произведения Гирей, речь здесь шла не о первой, а о второй книге автора. В наследии Макаренко сохранился более терпимый первоначальный вариант рецензии на роман «Закономерность» («Слепым полетом»), что позволяет сделать вывод: педагог-писатель сначала хотел сделать не столь атакующий отзыв, однако затем передумал. Примечательно то, что первоначальную версию он не уничтожил.

Вышедший перед этим роман Н. Вирты «Одиночество» (журнальный вариант – осень 1935 г., книжное издание – начало 1937 г.) имел большой успех. В феврале 1937 г. сам Сталин настойчиво призывал советских писателей «написать рецензию» на эту «книжку Вирты», «роман о врагах». Рекомендацию вождя, высказанную по телефону В. П. Ставскому, последний, наиболее активный из трех ответственных секретарей правления ССП, передал своим коллегам на IV пленуме правления Союза. Разработанный автором сценический вариант романа под названием «Земля» был принят к постановке престижным МХАТом, о чем 8 мая 1937 г. поспешила сообщить главная газета страны «Правда». Об успехе «первенца» Н. Вирты, как следует из рецензии, Макаренко было известно. Знал ли он также и о протекции Сталина, о чем 20 марта – когда сам «критик» отсутствовал в Москве, еще раз задержавшись на Украине, чтобы уладить служебные дела, – информировала «Литгазета» в рамках публикации стенограммы доклада Ставского, этого на основании данных источников установить невозможно. Но о том, что Сталин протежирует Вирте, он, конечно же, знал.

В московском доме «Советский писатель», в котором жили и Вирта, и Макаренко, об этом судачили даже на лестничных площадках. Поэтому нельзя исключать и того, что именно соседи по квартире ввели Макаренко и его подругу в курс дела. В записной книжке педагога-писателя имеются две пометки, касающиеся Вирты, который был не только его соседом по дому, но и председателем домоуправления № 2 города Москвы по Лаврушинскому переулку, где секретарем являлся Макаренко. В это новое здание ССП он с семьей въехал вместе с группой привилегированных «советских писателей», отмеченных особым доверием партии и правительства. По пометкам можно судить, во-первых, о лично неприязненном отношении Макаренко к Вирте; во-вторых, о том, что написанию рецензии предшествовал обмен мнениями с коллегами-писателями о книге и ее авторе. Обратимся к записям А. С. Макаренко: «Вирта. Он прозрачен. Его „Закономерность“ страшно прозрачна и бесталанна. Он сам тоже прозрачен. И прозрачен его кабинет за 30 000 и торговля из-за рубля с плотником. Но в таком случае, почему слава, и МХАТ, и молниеносные пьесы, и чем все это может кончиться» (май 1937 г.). «Вечером [...] собрался „беспартийный актив“ – Паустовский, Файко, Финн, Финк, Славин. [...] Говорили много о нашем неуменье разбираться в литературных явлениях. В свое время перехвалили „Ненависть“ Шухова и „Человек меняет кожу“ [Бруно Ясенского. – Г. Х.], теперь уже захвалили Вирту» (Дневник, 11 мая 1937 г.). Кстати, в тот же день из партии был исключен писатель польского происхождения Ясенский, который переехал в СССР в 1929 году . Немного позже его арестовали, приговорили к смерти и расстреляли. Шухов также предстал перед судом и в августе 1937 г. был осужден на два года лишения свободы .

Впрочем, критика Макаренко в адрес романа Н. Вирты осталась вроде без последствий, если не считать реплики в «Правде» (ноябрь 1938 г.), связанной с книжным изданием этого произведения, где вышедшая в «Литгазете» рецензия была квалифицирована как «разнос», учиненный «в печальной памяти РАППовском духе [...] неким горе-критиком» – имя Макаренко, правда, при этом не упоминается. Вирта был достойно оценен властью и получил в 1939 году высшую награду – орден Ленина, а в 1941 году за свой высоко оцененный вождем народов роман «Одиночество» – Сталинскую премию второй степени. Впрочем, в последнем письме Сталину М. Горький 1 мая 1936 г. критично характеризует данное произведение как «роман очень странный». После случая с Гирей Макаренко стал осторожнее. Могло показаться, что он старался избегать резких оценок чьей-то работы. А за начинающего автора Виктора Панова, который так же, как и Наталья Гирей, оказался из-за критики в печати в опасном положении, он даже вступился. Но это было сделано не бескорыстно. Речь идет о статье поэтессы А. Адалис «Об одном толстом журнале» (т. е. «Красная новь» за 1937 г.), опубликованной в газете «Известия» (5 февраля 1938 г.), и отклике Макаренко на нее в «Комсомольской правде» (12 февраля). Защищая В. Панова и его повесть «На севере», педагог-писатель попутно отклонял острую критику на собственную «Книгу для родителей», вышедшую в «Красной нови». В этой связи примечательно, что Макаренко в своем календаре на 8 февраля наметил встречу с Пановым. А чуть позже, на заседании президиума правления ССП от 26 марта, на котором присутствовали и Адалис и Макаренко, уже писатель М. Ю. Левидов назвал статью «Об одном толстом журнале» «очень плохой, безобразной». 

2 

Вернемся к Наталье Гирей. После безуспешных попыток что-либо выяснить о ее судьбе в Союзе писателей Санкт-Петербурга и местной организации «Мемориал» я в 1996 году узнал, что в бывшем архиве КГБ Управления ФСБ по г. Санкт-Петербургу и Ленинградской области хранится «уголовное дело» писательницы. Двумя годами позже я получил архивную справку с надписью на деле «П-72072», где значилось: «Сарач-Ивановская-Гирей Наталья Моисеевна, 22 августа 1910 года рождения, уроженка г. Санкт-Петербурга, русская, гр-ка СССР, беспартийная, из дворян, студентка Ленинградского 1-го Энергетического техникума, литератор, проживала по адресу: г. Ленинград, ул. Павловская [ныне Мончегорская. – Г. Х.], дом 10, кв. 34». Мой киевский коллега А. А. Абаринов получил возможность ознакомиться с уголовным делом, хранящимся на Литейном пр., 4, в котором имеется следующая дополнительная информация о личности задержанной: «дочь дворянина и помещика»; «состав семьи: не замужем. Отец: Сарач – Моисей Маркович – в Днепро[петро]вске или Мелитополе, точно не знаю. Мать умерла в 1924 г. Брат: Андрей Сарач – студент технологического института. Адрес кв. не знаю» (Протокол допроса от 1 апреля 1938 г.). Указанная в архивной справке фамилия «Ивановская» всплывает только однажды, а именно в анкете арестованной от того же дня (она стоит на третьем месте в качестве завершающей тройную (!) фамилию – Сарач-Гирей-Ивановская, вставленная чьей-то рукой). Н. М. Сарач-Гирей была арестована 1 апреля 1938 г. Главным управлением Госбезопасности УНКВД Ленинградской области. О причине ареста сообщалось следующее: Сарач-Гирей «достаточно изобличается в том, что является участницей антисоветской группы и ведет контрреволюционную работу». Поэтому принято решение: «[…] привлечь в качестве обвиняемого по ст. 58–10 и 58–11 УК, мерой пресечения способов уклонения от следствия и суда избрать содержание под стражей в Лентюрьме УГБ». Здесь она провела полгода. На допросах Н. Гирей, в противовес показаниям трех свидетелей, все отрицала.

В обвинительном заключении от 25 сентября 1938 г. говорится: «Следствием установлено, что Сарач-Гирей среди окружающих лиц вела антисоветскую агитацию, распространяла клеветнические измышления о руководителях ВКП (б) и советского правительства по основным хозяйственно-политическим вопросам. Выражала сожаление о расстреле участников троцкистского правого центра [речь идет о подсудимых третьего московского процесса против «блока правых и троцкистов» Бухарине, Рыкове и др. – Г. Х.]. ВИНОВНОЙ СЕБЯ НЕ ПРИЗНАЛА». В показаниях трех свидетелей бросается в глаза, что их фразы о знакомстве с Сарач-Гирей выглядят слишком общими и неубедительными. То же можно сказать и об описании соответствующих событий. Например, о том, что Гирей якобы являлась участницей антисоветской группы, однако по данному делу проходит она одна. К тому же протокол допроса, который уместился на одной страничке, содержит в себе однозначное высказывание, подтвержденное подписью самой подозреваемой: «никакой антисоветской деятельности я не вела, и никаких политических единомышленников из контрреволюционеров у меня нет».

В целом складывается впечатление, что к аресту Сарач-Гирей в Управлении НКВД не подготовились: со свидетелями поработали слабо, не нашли существенных аргументов для изобличения ее как врага народа. Тогда за что же ее все-таки арестовали? Уголовное дело содержит документ, проливающий свет на бытовые условия, в которых находилась Н. Гирей. Вот выписка из протокола ареста и обыска в комнате, где она жила. «Опечатано: комната площадь 10 кв. м., имущество: стол, матрац, два стула, три платья женские. Рукописи. Наброски и черновики и все материалы к повести „68-я параллель”». Вспомним: арест Н. Гирей и обыск ее скромного жилища были совершены только в 1938 году и не стоят в непосредственной связи с рецензией А. Макаренко, после которой против нее была развязана политическая кампания. Впрочем, фамилия педагога-писателя в деле Гирей также не упоминается. Здесь сыграли свою роль еще и иные факторы. Все же – что побудило Макаренко написать такую рецензию? Будучи специалистом по «перевоспитанию», правда, несовершеннолетних правонарушителей, он был в известном смысле предрасположен к теме, обсуждавшейся в повести Н. Гирей. Так, выходившие в свет в СССР в середине 30-х годов издания, прославлявшие ГУЛАГ, и соответствующие рецензии на них неоднократно ссылаются и на «Педагогическую поэму». Однако почему Макаренко вмешался в дела ленинградских литераторов? Находившаяся там писательская организация сохраняла определенную самостоятельность по отношению к головной организации в Москве.

Такие авторы, как Анна Ахматова, Ольга Форш, Михаил Зощенко, все беспартийные, бросались в глаза своими в высшей степени самобытными произведениями, опубликованными в литературных журналах и в издательстве своего города. Это могло побудить верхушку большевистской партии повлиять на эту организацию путем смены руководящих кадров в ней самой и в ее печатных органах. После убийства Кирова, как значится в недатированной заметке, адресованной в правление ССП (фамилия автора документа позже была уничтожена специально), 27 членов Ленинградского отделения, «оказавшихся врагами народа», были арестованы. И в списке фамилий пяти секретарей этой организации с 1932 года, вышедшем из-под пера В. П. Ставского в мае 1938 г., значилось, что якобы «один вредитель сменял другого на протяжении этих лет». А. С. Макаренко, как ни грубо это звучит, была отведена роль одного из «загонщиков» в охоте на питерских писателей в год Большого террора. В опубликованной в «Литгазете» рецензии нет ни единого слова критики в адрес «Ленсоюза». Это даже было совершенно и не нужно, потому что к тому моменту главу ЛО ССП уже сместили со своего поста. Весь огонь критики Макаренко направлен на молодую писательницу и редакцию журнала, которая опубликовала ее повесть, в следующих пафосных выражениях: «до каких пор мы будем печатать что попало, до каких степеней может доходить у нас редакторская небрежность, литературная и художественная всеядность?».

Можно предположить, что статья Макаренко заказная. Помимо цели – укрощения строптивых ленинградских литераторов, московского писателя прямо или косвенно всегда что-то побуждало включиться в схватку одной из соперничающих группировок за руководство Всесоюзным ССП. В борьбе против В. Р. Ставского его противники объединились вокруг А. А. Фадеева. Так, в письме писательниц В. А. Герасимовой (жены последнего) и А. А. Караваевой члену Политбюро ВКП (б) А. А. Андрееву от 2 марта 1938 г. речь идет о «желании В. Ставского и близких ему людей […] сохранить свое руководящее положение», в то время как литературный критик О. С. Войтинская в середине марта того же года проинформировала сталинского наместника в Ленинграде А. А. Жданова о «пресловутой борьбе Ставского против Фадеева, попытке Ставского уличить всех критикующих его во всех смертных грехах». Та же Войтинская сообщила на втором заседании трехдневного совещания писателей в ЦК ВКП (б) (26, 27 марта и 8 апреля 1938 г.), проходившем под председательством Андреева и Жданова, о разговоре со Ставским в конце декабря 1937 г., когда тот ее спросил напрямую: «Ты, собственно, за кого – за меня или за Фадеева?».

Последнему Макаренко еще со времени своего переезда из Украины в столицу СССР чувствовал себя особенным образом обязанным. Пожалуй, именно благодаря Фадееву перед новоиспеченным москвичом открылись возможности добывать своими публикациями необходимые средства к жизни. Фадеев защищал Макаренко также и от политических упреков. Так, например, в начале 1938 г., когда борьба со Ставским за руководящий пост во Всесоюзном ССП разгорелась с крайней остротой, именно Фадеев предложил кандидатуру беспартийного Макаренко на должность директора Гослитиздательства. В ответ на это Ставский указал своему сопернику на то, что из Киева, бывшего места работы педагога-писателя, ему были присланы документы, которые открывали, как там говорилось, «контрреволюционное прошлое» Макаренко. Фадеев, кстати, откровенно сообщил об этом в первый день совещания писателей в ЦК ВКП (б) (26 марта 1938 г. ) и занял по этой проблеме следующую позицию: «А все почему? Потому что Макаренко – самостоятельный человек, любил говорить правду прямо в глаза руководству Союза». А прозаик Л. М. Леонов на следующий день совещания, 27 марта 1938 г., продолжил фадеевскую критику Ставского, указав на то, что тот в разосланном им циркуляре «рекламировал вредную книгу Нат. Гирей „68-я параллель“» – при этом он обратился к заголовку рецензии Макаренко и подхватил ее мотивы.

В день открытия совещания в ЦК Ставский объявил: из 101 члена правления Союза советских писателей, избранных в 1934 г. на учредительном съезде, «30 взяты органами НКВД». Данные о числе «врагов народа» среди литераторов, состоящих в ССП, содержатся в объемном письме секретаря партийного комитета Союза Д. А. Марченко, направленном 11 февраля 1938 г. Сталину, а также Молотову, Андрееву, Жданову, Ежову и Маленкову. В этом документе его автор хочет «обратить внимание на некоторые отрицательные моменты, свидетельствующие о неблагополучии и тревожности положения в результате двадцати месяцев полноправного руководства Ставским литературой после смерти Горького и ухода Щербакова [«оргсекретаря» ССП. – Г. Х.]. За это время – как значится далее в письме, которое сохранилось в бывшем Центральном партийном архиве Института Маркса-Энгельса-Ленина при ЦК КПСС вместе с протоколами трех заседаний совещания в ЦК и, по всей вероятности, послужило поводом созыва этого особо важного мероприятия, – НКВД – в большинстве случаев без участия Союза Писателей – разоблачил много сотен мерзавцев среди писателей – не будет преувеличением определить число их в 30–35 % всего состава Союза Писателей. Ряд писательских организацией (в нац. республиках, Ленинградская [sic!] и др.) оказались еще в большей степени засоренными враждебными элементами». На третьем заседании совещания в ЦК (8 апреля 1938 г.) Ставский, на вопрос Жданова, назвал количество членов ССП – 2 300 человек, что означало: приблизительно 700–800 из них до начала 1938 г. были арестованы. Самого Ставского секретарь парткома характеризовал как «чуждого, если не враждебного партии человека». Из суждений Марченко о «Ленсоюзе» явствует: «После разоблачения многочисленной гореловской банды в Ленинграде [под этим названием имеются в виду сторонники секретаря ЛО ССП А. Е. Горелова. – Г. Х.] Ставский (вместе с Вс. Вишневским) провел на собрании ленинградских писателей новое руководство с Н. Свириным во главе.

Свирин вскоре был разоблачен как троцкистский двурушник». Вспомним: именно Свирин – которого назначили на должность секретаря Ленинградской писательской организации на ее же пленуме 20 марта 1937 г. и уже через три месяца сместили, а также исключили из состава редакции Академического собрания сочинений А. С. Пушкина – на заседании 15 апреля 1937 г. осыпал повесть Н. Гирей похвалами. Пост Свирина в конце июня того же года временно получил авторитетный писатель Н. С. Тихонов, но уже в октябре на эту должность назначен А. И. Шабанов, который на заседании 2 августа присоединился к осуждению молодой писательницы: «Редакцией журнала допущена серьезная политическая ошибка. Помещение повести Н. Гирей на страницах „Лит. современника“ ничем нельзя оправдать». Но его время на вершине ленинградского писательского «Олимпа» также было сочтено. В конце февраля 1938 г. его как «врага народа», «арестованного органами НКВД», исключили из правления ЛО ССП и из числа членов Союза. 

3 

Дебют Макаренко в кругу столичных писателей состоялся на их общем собрании по вопросу «Итоги пленума ЦК ВКП (б) и работа ССП» в начале апреля 1937 г., в ходе обсуждения вводного доклада Ставского. Макаренковская речь была воспринята собранием неоднозначно .

Однако не случайно в майском номере влиятельного журнала «Октябрь», одного из органов Союза писателей, опубликовавшем отчет об апрельском совещании, были помещены только две речи – Фадеева «Учиться у жизни» и Макаренко «Больше коллективности». В своем выступлении Макаренко говорил о возможности улучшения качества работы правления ССП. Посему он требовал, чтобы существовал «настоящий, специальный, прекрасно организованный американский учет» работы писателей. «Такой настоящий учет, такой совершенный учет по последнему слову техники» должен быть в президиуме правления. В этой связи Макаренко помимо Ставского называет также и Фадеева. Напомним, что собрание московских литераторов состоялось через месяц после завершения февральско-мартовского пленума ЦК ВКП (б), решения которого предопределили «основные направления» Большого террора. Поэтому одной из основных задач апрельского собрания писателей была не только поддержка требования Сталина в отношении «троцкистов и других двурушников», но и подготовка «ягнят для заклания» из своей родной литературной среды. Здесь конкретно назывались возможные кандидаты для занятия мест «на жертвенном алтаре». Вскоре все они, по хорошо отработанному сценарию, были подвергнуты позорному публичному шельмованию в печати и вслед за тем арестованы. И два года спустя этих хорошо известных тогда писателей уже не было в живых. 5 апреля 1937 г., до макаренковского выступления, на общемосковском собрании резко критиковалась работа секции драматургов ССП. Ее «фактического руководителя» В. М. Киршона упрекали в том, что он «подменял коллективное руководство своеобразным единоначалием». Макаренко стал свидетелем выпадов в адрес «главдраматурга» со стороны И. Л. Прута, в чьей речи он «почувствовал кулацкий запах», а «драмсекцию» назвал «драматургическим хутором», чем вызвал у слушателей смех и аплодисменты.

Спустя несколько недель (в конце мая 1937 г.) педагог-писатель намеком сообщает об этом событии в письме своему харьковскому другу Константину Кононенко: «Киршона ругать не с кем». Следует отметить, что и данное письмо показывает беспомощность Макаренко в незнакомой ему литературной среде столицы. Так он подчеркивает: «Без Кости никакого понятия не имею о конъюнктуре рынка, без чего органически жить не могу». Безусловно, это было связано с тем, что после снятия Ягоды с поста Наркома связи СССР, о чем сообщили газеты 4 апреля 1937 г., не только Киршону, но также и многим другим литераторам, в том числе и бывшему руководителю РАППа Л. Л. Авербаху, вменялась в вину их поддержка наркомом. Тут же в СCП бывшие рапповцы начали делиться на сторонников и противников Авербаха. А между тем, забытый ныне Киршон был тогда популярным драматургом, пьесы которого ставились часто и охотно. Как «бывший соратник троцкиста Авербаха», 11 мая 1937 г. он был исключен из партии, 29 августа арестован, 21 апреля 1938 г. Военной коллегией Верховного суда СССР по обвинению в «участии в контрреволюционной террористической организации» приговорен к высшей мере наказания (ВМН) и 28 июля 1938 г. расстрелян. На уже многократно упоминавшемся совещании в ЦК в марте-апреле 1938 г. Фадеев обвинил Ставского в том, что он «не проявил бдительности» по отношению к Киршону, и когда уже было известно, что арестован Авербах, тот «выступает, берет Киршона под защиту и называет его своим другом». В курс дела относительно «конъюнктуры» литературного рынка Макаренко ввел, вне сомнения, Фадеев. Оказалось, что после участия в общемосковском собрании писателей и публикации его речи Макаренко обрел карьерный вес, а его «рыночная стоимость» ощутимо возросла. Это было как нельзя кстати, так как все ощутимо подорожало. К тому же жизнь его супруги (Галины Стахиевны) на широкую ногу в новой столичной квартире с домработницей и кухаркой (что, впрочем, было заведено Г. С. уже в Киеве), требовало твердого дохода единственного кормильца семьи. Значимость Макаренко выросла не только в семейном быту, но и политически.

После переезда в столицу он жил, «держа нос по ветру», всячески стараясь уловить политическую струю, о чем свидетельствуют его панегирики в честь партии и «нашего чудесного рулевого – гениального Сталина» по поводу выборов в Верховный Совет СССР осенью 1937 г. Как «приезжий», он не был тогда замечен в тесных связях с московскими коллегами и не входил в разнообразные враждебные группировки, что и уберегало его от ареста. Одновременно усилилось влияние Макаренко в аппарате правления Союза писателей. Как видно из протокола счетной комиссии общего собрания московских прозаиков 16 ноября 1937 г. под председательством И. М. Касаткина, в число действительных членов только что организованного Бюро секции прозаиков прошли пятеро. Тайным голосованием 80 лиц, участвовавших в выборах, Макаренко прошел третьим по числу голосов из 27 кандидатов. Первые места заняли Федин и Касаткин. Показательно, что фамилия Ставского, который в ноябре 1937 г. благоразумно снял свою кандидатуру с голосования, отсутствует в заметке о дополнительно избранных членах бюро секции прозаиков. То, что выполнение руководящих функций в Союзе писателей в то время не означало автоматическую защиту от преследований, показывает пример Касаткина, единственного «партийца» среди 5 членов бюро ССП, избранных в ноябре 1937 г. Когда 25 марта 1938 г. на заседании секции прозаиков открытым голосованием были доизбраны еще 4 члена бюро, среди них и проваленный на тайном голосовании Фадеев, имя Касаткина в списке ранее избранных членов уже не упоминалось .

Последняя публикация писателя – «Старый Левон», была в «Правде» от 25 декабря 1937 г. По сведениям московского «Мемориала» этот автор, охарактеризованный секретарем парткома Союза писателей Марченко в вышеупомянутом письме к Сталину как «безобидный», был арестован 31 января 1938 г., Военной коллегией Верховного суда СССР 21 апреля того же года по обвинению в «участии в контрреволюционной террористической организации» приговорен к ВМН и в тот же день расстрелян. «Ценность» Макаренко на литературном рынке явственно устанавливается из изученных мной в фонде редакции «Литгазеты» «ведомостей на выдачу гонорара авторам статей». Его первый гонорар начинающего публициста здесь составлял только 30 рублей (за статью «Писатели – активные деятели советской демократии», 10.03.1937 г.); с апреля 1937 г., после выступления на общемосковском собрании писателей, гонорар увеличился (пропорционально официальному весу Макаренко) до 150–500 рублей за статью. Такие деньги тогда получали лишь несколько обласканных властью писателей: Фадеев, Шолохов, Пастернак, А. Н. Толстой. Общая сумма его гонораров за публикации только в «Литгазете» и лишь за 1937 год – среди них рецензии на произведения Н. Гирей (450 руб.) и Н. Вирты (500 руб.) – составила около 4000 рублей. Главным журналом для писателя Макаренко стала в 1937 году «Красная новь», где уже с июльского номера начали печатать «Книгу для родителей» (гл. 1–4). Первоначально это произведение должно было быть опубликовано в издаваемом Горьким «Альманахе», периодическом издании под названием «Год шестнадцатый» [и т. д. – после Октябрьской революции. – Г. Х.], в котором ранее, в 1934–36 годах, уже была опубликована «Педагогическая поэма».

Почему «Книга для родителей» не вышла «в миленьком моем альманахе», как называл его педагог-писатель в одном из своих писем в редакцию, а была опубликована в журнале «Красная новь»? Причиной такой «измены», вероятно, послужило знакомство Макаренко с двумя членами редколлегии «Красной нови», которые два года спустя рекомендуют его кандидатом в члены ВКП (б) – А. А. Фадеевым и В. В. Ермиловым. Эти бывшие рапповцы, вместе с их ленинградскими коллегами Ю. Н. Либединским и Чумандриным (покровителем Гирей), уже к моменту 1-го Пленума Оргкомитета ССП (осень 1932 г.) твердо заняли партийные позиции. В свое время Фадеева и Ермилова включили в редколлегию «Альманаха», созданную еще Горьким, однако ее распустили летом 1937 г. Тот факт, что решение о месте публикации «Книги для родителей» было принято, так сказать, в последний момент, свидетельствует следующее: в июньском номере журнала в анонсе на второе полугодие 1937 г. макаренковское произведение отсутствовало. Интересная деталь: «Красная новь» в тексте журнальной версии «Книги» была охарактеризована автором как «мой уважаемый шеф». Через год это периодическое издание опубликовало также новую повесть Макаренко «Флаги на башнях. 

4 

Но вернемся к «делу» Н. Сарач-Гирей. Составляя 1 апреля 1938 г. анкету арестованной, сотрудник Лентюрьмы НКВД Ефимов в графе 20 пишет, что на вопрос, состояла ли Н. Гирей под судом и следствием, последняя дала отрицательный ответ: «Не судилась». Зато оперуполномоченный ІV отдела УГБ сержант ГБ Михайлов, который допросил Н. Гирей в качестве обвиняемой в этот же день, записал в протоколе допроса: «В 1931 г. была арестована ОГПУ. Под арестом находилась 5–6 месяцев. Освобождена без последствий». Знакомство с методами работы ОГПУ-НКВД позволяет прийти к выводу, что в 1931 году на свободу без постановления о прекращении следствия, без суда, без применения реабилитации или амнистии, вышла Н. Сарач-Гирей-Ивановская – новоиспеченный агент ОГПУ, впоследствии переданная в том же качестве в НКВД. По всей вероятности, она была запущена в окружение коллег с одной целью – следить и информировать. Некоторые данные в уголовном деле Сарач-Гирей, как, например, «незнание» того, где находится ее отец, по какому адресу проживает в Ленинграде ее брат, – все это косвенно подтверждает такое предположение. Факт реабилитации Н. Гирей не в середине 1950-х (сразу же после смерти Сталина), а лишь 17 августа 1989 г. – еще один аргумент, свидетельствующий об агентурной деятельности студентки. Она была реабилитирована «на основании статьи 1 Указа Президиума Верховного Совета СССР от 16 января 1989 г. „О дополнительных мерах по восстановлению справедливости в отношении жертв репрессий, имевших место в период 30–40-х годов и начала 50-х годов”».

Этим Указом были реабилитированы те, кого заставляли доносить, и те, кто, несмотря на сотрудничество с органами, были репрессированы. В уголовном деле НКВД СССР № 23686 по ленинградскому писателю Б. И. Эрлиху, обвиняемому в принадлежности к «контрреволюционной троцкистской организации» и проведении «активной террористической и вредительской работы», задержанный согласно протоколу допроса от 9 ноября 1937 года заявил, что он был «завербован в 1932 году в городе Ленинграде Чумандриным Михаилом Федоровичем, бывшим членом Союза советских писателей». Далее в протоколе перечисляются традиционные для НКВД того времени «признания». В частности, Эрлих заявил следователям: «я знал от Чумандрина, что наша контрреволюционная организация была связана с японской разведкой». По странному стечению обстоятельств объявленный контрреволюционером Эрлих незадолго перед тем в соавторстве с Чумандриным и другими литераторами написал отчет об общем собрании ленинградских писателей по поводу второго «Московского процесса», который был опубликован 19 января 1937 г. под заголовком «Никакой пощады!» на страницах газеты «Литературный Ленинград». Однако в то время как Эрлих 19 ноября 1937 г. был приговорен к ВМН и расстрелян, о репрессиях в отношении известного писателя Чумандрина и его (временном?) исключении из ССП до сих пор нет никаких сведений. Он еще участвовал в советско-финской войне и умер от болезни в 1940 году; в феврале 1941 г. в Ленинградском Доме писателя состоялся вечер памяти М. Ф. Чумандрина, а его детям по ходатайству Союза писателей была назначена пенсия .

Если считать высказывания Эрлиха на допросе достоверными, то тот факт, что карьера Чумандрина не оборвалась внезапно, можно объяснить лишь тем, что и он был секретным сотрудником «органов» или имел там хороших знакомых, прикрывавших его. Как говорится в «Выписке из протокола Особого совещания при Народном комиссаре Внутренних Дел СССР от 8 октября 1938 г.», включенной в уголовное дело Сарач-Гирей Натальи Моисеевны, она получила приговор в тот же день – «за к[онтр-]р[еволюционную] агитацию заключить в исправтрудлагерь, сроком на пять лет, считая срок с 1/IV-38 г.». Согласно вышецитированной архивной справке, срок наказания она «отбывала в УСОЛЬЛАГЕ НКВД (УСОЛЬские ЛАГеря) ст. Соликамск, ж. д. им. Кагановича [Пермская область. – Г. Х.]. Сведений о дальнейшей судьбе в материалах дела не имеется». 

5 

Дополнительные данные о молодой писательнице содержит личное дело «Сарач Натальи Моисеевны», сохранившееся в архиве Санкт-Петербургского энергетического техникума, которое петербургский макаренковед З. Ш. Тененбойм по моей подсказке нашел в 2008 году и сумел его просмотреть. Речь идет о документах относительно зачисления Сарач в это учебное заведение, а именно: письмо редакции журнала «Литературный современник» от 7 февраля 1937 г., содержащее рекомендацию принять автора на вечернее отделение подготовительного курса; справка о том, «что она действительно проживает в доме № 8, кв. 5 по ул. 3 Июля»; а также недатированная автобиография того времени, которая заслуживает особого внимания. Данный рукописный текст гласит: «Автобиография Н. М. Сарач Ул. 3 июля № 8, кв. 5. Родилась в 1910 г. в Ленинграде. Отец военный врач. Детство до 15 лет провела на юге Украины и Кубани. В 1927 окончила школу II ступени (IХ групп). По окончании школы до момента смерти отца находилась на его иждивении (до 1931 г.). С 1931 г. работала в системе Западно-Сибирского ОГИЗа в городе Новосибирске, сперва продавщицей в книжном магазине, потом в самом издательстве, и с осени 1932 г. по декабрь 1933 г. в газете „Новосибирский рабочий“. С января 1934 г. работала в городе Кировске, первое время литературным сотрудником в газете „Хибиногорский рабочий“. А с 1935 г. в системе треста „Апатит“ по курсовой части в качестве преподавателя математики в кружках техминимума и на стахановских курсах при ЦЭС и ЖДВ по декабрь 1936 г. Последнее время работала над своей книгой. Н. Сарач». Кроме уже упомянутых документов, в личном деле Н. М. Сарач из архива Санкт-Петербургского энергетического техникума сохраняются и следующие бумаги: свидетельство об образовании (справки о посещении ею средней школы в Ленинграде от 15 июля 1927 г. – она окончила полный курс I и II ступени 15-й единой трудовой школы, одного из престижных учебных заведений города на Неве, «причем обнаружила достаточные познание и развитие по всем обязательным предметам курса») и о предыдущей трудовой деятельности, а кроме этого, подтверждение о зачислении ее в Ленинградский энергетический техникум от 14 февраля 1937 г.; заявление с просьбой о включении ее в число студентов 1 курса от 27 июля того же года, а также подписанное зам. директора по учебной работе данного техникума распоряжение от 26 апреля 1938 г. об отчислении «за непосещение занятий» – это производит впечатление: о причине отсутствия на занятиях, т. е. об аресте студентки 1 апреля преподавательская общественность не была информирована; однако также не исключено, что такая запись была сделана специально, чтобы «своевременное» отчисление избавило техникум от ответственности. В личном деле имеется, кроме того, и студенческий билет от 31 марта 1938 г. с фотографией, который Н. М. Сарач уже не мог быть выдан. Впрочем, фамилия «Гирей» в вышеупомянутых документах нигде не значится. Совершенно очевидно, что речь идет о псевдониме, который начинающая писательница Н. Сарач взяла только в связи с публикацией ее повести весной 1937 г.

Известная из цитированной архивной справки, а также из анкеты арестованной фамилия Сарач-Ивановская появляется в личном деле только однажды, а именно – в справке о посещении школы от 15 июля 1927 г. Рекомендательное письмо редакции от 7 февраля 1937 г. дает нам кроме всего прочего понять, что книга, над которой молодой автор тогда работала и за которую она от журнала, начиная с того же месяца, «получала ежемесячное жалование по 30 р. в счет платы за свою литературную работу», первоначально должна была называться «Паныч с фольварка». По вышеупомянутой автобиографии (начало 1937 г.), Н. Сарач как дочь военного врача провела «детство до 15 лет на юге Украины и Кубани». Так что она была знакома с местами, откуда происходил главный герой ее романа. В автобиографии также повествуется о том, что Н. Сарач с момента окончания школы в 1927 году до смерти своего отца «находилась на его иждивении (до 1931 г.)». В вышецитированном уголовном деле, однако, значится, что отец Натальи еще был жив до ее ареста (в 1938 г.). В 1931–1933 гг. она, согласно автобиографии, работала в системе Западно-Сибирского ОГИЗа в Новосибирске, сначала продавщицей в книжном магазине, потом в самом издательстве и с осени 1932 г. – в редакции газеты «Новосибирский рабочий»; после чего переехала в г. Хибиногорск (Кировск) Ленинградской (с 1938 г. – Мурманской) области, где она с начала 1934 г. работала литературным сотрудником в редакции газеты «Хибиногорский рабочий», затем преподавателем русского языка и математики на стахановских курсах и курсах малограмотных, а впоследствии – в Управлении Железнодорожной ветки Северного горно-химического треста «Апатит». В соответствующих справках имеется стандартная формулировка, согласно которой она «за время своей работы проявила себя как хороший и добросовестный работник». Побуждение к изучению энергетики она получила, очевидно, на основе ее деятельности в системе треста «Апатит». 

6 

В личном фонде писателя С. А. Семенова (1893–1942), который тогда же в Ленгослитиздате был ответственным за работу с начинающими литераторами (и участвовал в вышеупомянутом расширенном заседании правления ЛО ССП по вопросу о творчестве молодых авторов 15 апреля 1937 г.), З. Ш. Тененбойму удалось обнаружить некоторые документы о Н. Гирей за 1937 год, в том числе автобиографию, а также четыре письма и почтовые открытки к писателю. Эти материалы из личного архива Семенова, хранящегося в Рукописном отделе Российской Национальной библиотеки Санкт-Петербурга, несомненно имеют отношение к планам Ленгослитиздата включить повесть «68-я параллель» в серию книг, приуроченных к двадцатой годовщине Октябрьской революции. В автобиографии, датированной «23 V» (1937 г.), говорится: «Родилась и выросла на Кубани. Отец военный врач, с 17 по 23 год служил в Красной Армии. По долгу службы ему приходилось много разъезжать. Мы в эти годы исколесили весь юго-запад Украины. Иногда мы с матерью оставались у кого-нибудь из бесчисленных родственников. Приходили, уходили белые, Петлюра, Махно, снова приходили красные. Отец возвращался. Родственники добрели и не попрекали больше нас, что мы всю семью в опасность ставим. После нескольких дней отдыха и благополучия мы укладывали вещи и ехали дальше. В 1924 году отец демобилизовался и осел в Новороссийске. Работал курортным врачом. Но недолго было наше оседлое житие. Началась снова кочевка. По линии Курорта. С 1924 года по 1929 г. объехали весь берег Черного моря. В 1929 году осенью отец по советам друзей решил перебраться в большой город. Надо было мне „давать образование“. До этого я училась кое-как, урывками, однако успела кончить 9-летку». О том, что это было в 1927 году, и именно в Ленинграде, автор данного биографического текста сознательно умалчивает. Вместо этого указана Москва. «Перебрались в Москву в середине зимы. Мать умерла еще в 1928 году.

Среди зимы поступать учиться было некуда. И я „вела хозяйство“, а фактически эту зиму ничего не делала и читала запоем. Большой город не понравился. Я боялась автомобилей и трамваев, и перейти улицу было мучением. Отец в непривычном климате стал прихварывать. Поступила я на работу, штемпелевать какие-то карточки. Но работа была нудная, скучная. Это были не веселые южные „приработки“ вроде сбора и упаковки фруктов, или карауления бахчей, а служба изо дня в день. Зимой 1930–31 года отец умер, и я осталась одна-одинешенька в чужой Москве. Знакомые, повыражав сочувствие, перестали обращать на меня внимание. По вечерам я чувствовала себя совсем потерянной и ходила на все лекции о „дальних странах“. Казалось, вспыхнет на экране вместе с пленкой о чужих краях мое кочевое детство, когда я была „дочкой“, а не затерянным никому не нужным человеком. На одной из лекций приехали новосибирские писатели, и не помню уже как, но я сообразила, что Сибирь – это замечательная страна, и там можно найти дело поинтересней штемпелевания карточек. Взяла адреса, к счастью одна из школьных подруг оказалась в Новосибирске замужем за работником исполкома. Списавшись с ними, я приехала в Новосибирск. Сперва работала в магазине „Культтовары“, потом в краевом издательстве, потом в газете. Квалификации не было. Платили мало». По поводу выдумок Н. Сарач-Гирей следующее высказывание в ее автобиографии заслуживает внимания: «В 1933 году я попала в Хибиногорск (теперь Кировск). Тут моя газетная карьера кончилась в три недели. Редактор нашел, что у меня „чересчур живая фантазия“, а очерки „должны быть точной копией“. Кроме того, сотрудник городской газеты, который мечтает написать книгу – это нечто вроде не-прилич[ное]». Неподписанная автобиография Н. Гирей из наследия писателя Семенова заканчивается словами: «С 1933 года работала в Кировске (б. Хибиногорск). Сперва (очень маленькое время) я работала в газете „Кировский рабочий“. Потом перепробовала пять или шесть работ, пока (с осени 1934 г.) не поступила на ЦЭС, где и работала по линии техпропаганды до 1937 года. В настоящее время учусь в Первом Ленинградском Энергетическом техникуме». Первое из писем С. А. Семенову с подписью «Н. Г.» датировано «22/VII» (1937 г.). В нем молодой литератор по-деловому сообщает писателю о состоянии своей рукописи для запланированного книжного издания. О выходе из печати неделю назад рецензии Макаренко там ничего не упоминается.

В тот момент Н. Сарач-Гирей о роковой публикации, очевидно, еще не знала. От содержания и тона этого письма отличаются два других документа из наследия С. А. Семенова – почтовая открытка от 13-го и письмо от 21 сентября 1937 г., т. е. спустя полтора месяца после заседания 2 августа по «вопросу Н. Гирей». На открытке без обратного адреса дословно говорится следующее: «Сергей Александрович! Возьмите меня отсюда. Здесь самый воздух пропитан болью и человеческим горем. Я уже не думаю о радостной книге, я хочу только как-то внутренне выжить. Меня положили с пропойцами и тому подобное. У меня отняли право на мое человеческое горе. Возьмите меня. Мне хочется учиться, ходить по улицам, видеть мир. Лежишь, книг нет, мысли вертятся. Самое лучшее, если нельзя учиться, чтоб разрешили мне съездить в Москву к крестной. Два дня я поживу в атмосфере, где со мною будут ласковы. Здесь лучше, чем у Елены Ивановны, но все-таки очень уныло. Н. Гирей». 21 сентября она повторяет свою просьбу о помощи. На конверте данного письма написан обратный адрес: «Из психиатр. больн. Корпус № 12. Гирей Н. М.». В этом письме говорится: «Я, правда, теперь причислена к полоумным, но все-таки достаточно соображаю – быть запертой целые дни с 16 истеричками-алкоголичками, не имея ни книг под рукой, ни чем развлечься. [...] Пишу огрызком карандаша. Если хотите сохранить во мне хоть кусочек не измученного, не истерзанного до конца, возьмите меня как можно скорей отсюда». С. А. Семенов, очевидно, помогал Н. Сарач-Гирей. Это можно заключить из ее почтовой открытки писателю от 01.10.1937 г. из санатория «Орлино» (Варшавская ж. д., ст. Строганово), где дословно говорится следующее: «Дорогие Сергей Александрович и Наталия Георгиевна! Благодарю Вас еще раз за все внимание и заботы, которые от Вас видела. Здесь гуляю, ем, пью, отсыпаюсь. Чувствую себя неважно. Доктор запретил и думать о работе на этот месяц. Читаю исключительно „легкие“ книги. Катаюсь на лодках. Стараюсь ни о чем не думать, но, увы, это не так просто. В санатории ко мне очень внимательны. Палата маленькая, на двоих. Соседка тихая. Здесь развлекают кино и концертами, но мне приятнее всего гуляние, когда тихо и воздух. Сердечный привет. Н. Гирей». Согласно процитированным документам из наследия С. А. Семенова, Наталья Гирей в середине сентября 1937 г. оказалась в психиатрической больнице. Вероятно, после того как она узнала о заседании правления Ленинградской писательской организации от 2 августа по «вопросу Н. Гирей», у нее появились признаки серьезных психических отклонений. Тем не менее, за этим могли также стоять и меры, предпринятые С. А. Семеновым для предотвращения преследований писательницы. Какие-либо достоверные данные о заключении Н. Сарач-Гирей в августе или в сентябре в застенки НКВД отсутствуют, не говоря уже о том, что из психбольниц для подследственных в лечебно-оздоровительные учреждения статуса комфортного санатория «Орлино» в СССР в 30-е гг. люди обычно не попадали. Это, судя по всему, происходит благодаря С. А. Семенову. Примечательно и то, что супруги Семеновы не боялись вести переписку с общественно заклейменным человеком. Установлено: осенью 1937 г. молодая писательница была включена в число студентов первого курса 1-го Ленинградского энергетического техникума. Характерно для Н. Сарач-Гирей то, что во всех своих автобиографиях, имеющихся в наследии С. А. Семенова, она ни разу не называла своего отчества.

В недатированной машинописной записке и. о. зав. сектором начинающего автора (фамилии и подписи нет) секретарю парткома Ленгослитиздата речь идет о том, что «в секторе начинающего автора возник ряд сомнений по поводу личности Н. Гирей». Здесь упомянут известный в то время в культурной среде Ленинграда Д. И. Выгодский – переводчик художественной литературы с немецкого и испанского языков, член правления ЛО ССП, редактор Ленгослитиздата – игравший в жизни молодой писательницы, очевидно, немаловажную роль. В этой служебной записке сообщается: «Сомнения эти основываются на следующем: 1. Имеется две карточки на Гирей. Одна, заполненная и, по-видимому, со слов тов. Выгодского, указывает фамилию автора – Гирей-Ивановская Наталья Дмитриевна, дочь врача, причем указано, что образование незаконченное высшее. Вторая карточка, заполненная лично Гирей, дает иные сведения: Сарач (Гирей) Наталья Максимовна, дочь военного командира, образование среднее. 2. Консультант сектора тов. Наумова утверждает, что она и поэтесса Р. Карельская знали Гирей по Ленинградскому университету, причем Гирей носила фамилию Ивановская. Гирей категорически отрицает как факт обучения в Ленинградском университете, [так и] факт ношения фамилии Ивановской. 3. По имеющимся у нас сведениям, в паспорте Гирей указано место рождения – Ленинград, а в прилагаемой автобиографии местом рождения указана Кубань. Ставя Вас в известность о наших сомнениях, прошу обеспечить возможность уточнения неясных мест в биографии Гирей». Карандашное дополнение: «Со слов Выгодского. Гирей якобы рассказывала ей (Выгодской), что Гирей уехала в Кировск в качестве жены секретаря парткома (Таничева)», прототипа «единственного „положительного“ персонажа повести» – секретаря парткома Ганичева. Несомненно, речь идет об А. А. Таничеве («год рождения: 1899, народность: великоросс., родной язык: русский, социальное положение: крестьянин»), который, как видно из его «Учетной карточки» ЦК ВКП (б), заполненной в 1933 году, в 1920 году стал член партии и с октября 1930 по февраль 1932 года был секретарем Горкома ВКП (б) г. Хибиногорск, а затем перешел на должность директора «Нивагрэс» (место работы: населенный пункт Нивастрой на реке Ниве в Карельской АССР). И это могло бы означать (по интерпретации З. Ш. Тененбойма), что Н. Гирей, которая в действительности приехала в Хибиногорск лишь в 1933-м или в начале 1934 года, выдает себя за «первую леди» Кировска! На обороте данного документа: составленная С. А. Семеновым «Краткая биография писательницы Натальи Максимовны Гирей» – проект ответа секретарю парторганизации Ленгослитиздата (черновой автограф), которая в отличие от подобных ранее известных свидетельств содержит подробную информацию о происхождении и детстве последней. В нем говорится: «Родилась в селе Мысхако, 6 кил. от Новороссийска (считает это место избою), в августе 22, в 1910 г. Крещена в Ленинграде в [1]911 в ноябре. Мать в 1912 г. вышла замуж за Ивановского (воен. врача). В 1914 г. все вместе жили в Полоцке, уже во время войны. В 1917 г. Ивановского выбрали в С.Р.К. и С.Д. [Совет рабочих, крестьянских и солдатских депутатов. – Г. Х.] в Могилеве. Уншлихт и Шапошников хорошо знали Ивановского. По словам Гирей, с 1917 по 1924 год он служил у красных, в 1924 г. Ивановский демобилизовался. С 1924 г. жили все вместе в Новоросс[ийске] до конца 1926 г., [отец] был врачом по курортн[ой] линии. С 1927 по 1929 г. жили в Ялте, отец по-прежнему работ[ал] в курортн[ом] Упр[авлении]; похоронили в это время мать. Н. Г. посыл[али] (в 1929 г.) в Ленинград для поступл[ения] в Лен. Универс. Не поступила. Не выдержала приемн[ых экзаменов]. После этого „болталась“ месяц – затем уехала в Ялту. Всего была в Ленинграде около 2? мес.». После смерти отца (9 сентября 1931 г.) она («Ивановская»!) «уехала в Новосибирск, поступила на работу в книжный магазин – продавщицей (1 год), затем в издател[ьство] (Сибирск. Краевое) офсетчицей (2 пол), затем в газету «Новосиб. Рабоч.» – была около года (с ноября 1932 г. до осени 1933 г.). В декабре 1933 г. приехала в Ленинград (сидела у Выгодских, Выгодские уговорили ехать в Кировск – уехала). Отец – военный врач (ромб.)».

Согласно автобиографии для техникума, Наталья в 1927 г. окончила полный курс единой трудовой школы именно в Ленинграде, что подтверждается подлинником аттестата и упоминается в протоколе допроса от 1 апреля 1938 г. В декабре 1932 г. она была в Новосибирске, в январе 1933 г. – в Хибиногорске. То есть туда попала не из Ленинграда, а из Новосибирска. Из-за такого противоречия З. Ш. Тененбойм в письме ко мне выразил следующие предположение: не была ли Н. Сарач в Хибиногорск из Новосибирска сослана? Вспомним запись в протоколе допроса от 1 апреля 1938 г., о которой позднее она также «забывала» упомянуть во всех своих автобиографиях: «В 1931 г. была арестована ОГПУ. Под арестом находилась 5–6 месяцев. Освобождена без последствий»... Выводы из процитированного документа сектора начинающего автора Ленгослитиздата: при упоминании о скончавшемся в 1931 году военном, а потом курортном враче Ивановском – речь идет об отчиме Натальи. Кроме того, у начинающей писательницы военный врач превратился в красного командира генеральского ранга. В упомянутом «уголовном» деле 1938 года значится, что отец (очевидно родной отец Моисей Сарач) во времена ареста дочери был еще жив. Сведений об отчиме здесь нет. 

7 

Автобиографическая «метаморфоза» Н. Сарач-Гирей определилась в 1937 году, в пору ее вхождения в писательскую среду. Причина изменения отчества и умолчания о судьбе родного отца не установлена, хотя все же можно предположить, что с середины 1930-х гг. в СССР решающее значение приобретает анкетная чистота и набирает силу государственный антисемитизм. Наталья всячески старается скрыть свое происхождение. Цитированный выше протокол допроса от 1 апреля 1938 г. содержит по пункту «Социальное происхождение» подписанное Н. М. Сарач-Гирей заявление «дочь дворянина и помещика». При этом речь может идти о некорректной передаче данных из анкеты арестованного с подписью Н. М. Сарач того же дня, где говорится: «из дворян». В действительности же отец не был дворянином, дворянкой была мать. И она также, на что может указывать отчество, была не еврейского, а караимского происхождения. Это явствует из документов личного дела студента Юридического факультета Императорского С.-Петербургского университета Моисея Мордхаевича (Марковича) Сарача, ее отца, которые З. Ш. Тененбойм нашел в материалах данного вуза за 1908–09 учебный год. Они сохранились в Центральном Государственном историческом архиве Санкт-Петербурга (ф. 14, оп. 3, д. 52598). М. М. Сарач происходит из Евпатории, одного из центров караимской жизни Крыма. Здесь в 1882 году он родился в семье евпаторийского купца караимского вероисповедания Мордхая (Марка) Симовича Сарача и его жены Тотешь, ур[ожденной] Туршу (?). Как и его отец, Моисей Маркович был евпаторийским купцом караимского вероисповедания. Обучаясь в Московской частной гимназии Ф. Креймана, которая имела репутацию строгого учебного заведения, он с 1 мая по 3 июня 1908 г. подвергся испытанию на аттестат зрелости в Евпаторийской мужской гимназии и в августе того же года поступил в Петербургский университет .

В справочнике «Весь С.-Петербург на 1908 г.» Сарач Моисей Маркович был зарегистрирован как «куп[ец]» по адресу «Звенигородская, 22. Тлф. 1629». В 1906 году в Евангелическо-лютеранском приходе Св. Анны в С.-Петербурге были обвенчаны сын «покойного личного почетного гражданина» Моисей Сарач «с девицею Ольгой Шабуневич», дочерью Действительного статского советника Александра Адамовича Шабуневича (Помощника Управления эксплуатационного отдела Департамента железных дорог) и его жены Анны Степановны ур. Самохваловой, родившейся в 1887 году в Киеве, лютеранского вероисповедания, члена прихода Св. Анны. «Оба первобрачные». Как видно из документов дела благородной девицы С.-Петербургского училища Ордена Св. Екатерины Ольги Шабуневич (за 1898–1900 гг.), которое З. Ш. Тененбойм нашел в ноябре 2009 года в Центральном государственном историческом архиве города на Неве, ее отец – надворный советник А. А. Шабуневич – на тот момент был Начальником Коммерческого отдела Департамента железных дорог. Как «постоянное место жительства» семьи Шабуневич в документах данного дела указан адрес: С.-Петербург, Ямская ул., д. 27, кв. 9. На основании «промыслового свидетельства на промышленное предприятие V разряда», выданного Евпаторийской Городской Управой, М. М. Сарач «вместе с членами своего семейства» («жена Ольга Александровна, 20 л.») в конце 1907 г. был «записан в Евпаторийское Купечество второй гильдии на 1908 г. Посему Сарач с означенными членами семейства [...] имеет право по 31 декабря 1908 г. пользоваться Купеческим званием второй гильдии и всеми преимуществами, присвоенными по закону, купечеству этой гильдии 29 дек. 1907 г.». В книгах «Весь С.-Петербург» на 1908 до 1911 гг. Ольга не упомянута, а М. М. Сарач был зарегистрирован по адресу Звенигородская, 22, т. е. он проживал вместе с женой у ее родителей. В этой семье 9 августа (по новому стилю – 22 августа) 1910 г. родилась Наталья Сарач. В документах личного дела студента Моисея Сарача это событие упомянуто, но там отсутствуют данные о месте рождения Натальи. Ее крестины состоялись 21 ноября (4 декабря) 1910 г. в С.-Петербурге, а именно в Екатерининской церкви при петербургском Училище правоведения. Это следует из метрической церковной книги. Бросается в глаза, что в изданиях «Весь С.-Петербург» на 1910 и 1911 гг. также числится лишь М. М. Сарач (без названия профессии, но с указанием того же адреса и телефона, что и в аналогичном справочнике за 1908 год). Причиной этого, безусловно, было то обстоятельство, что семейный союз Моисея Марковича и Ольги Александровны просуществовал лишь короткое время.

Еще 9 февраля 1911 г. С.-Петербургская Евангелическо-Лютеранская Консистория – «на основании 374 статьи 2 п. Устава о духовных делах иностранных вероисповеданий (часть I, том XI Свода Законов Империи, издания 1896 г.)» – постановила, что брак подлежит расторжению; мужу, «на основании статьи 375 того же Устава, вступление в новый брак воспрещается». В обоснование этого решения говорится: «ответчик [М. М. Сарач. – Г. Х.] фактически покинул жену свою и категорически отказывается продолжать с ней супружескую жизнь». По желанию матери ребенка было решено оставить с ней. При этом Консистория указывала «на то обстоятельство, что таковому в его нежном возрасте, во всяком случае, необходимы заботы о нем матери, и что только последняя располагает средствами, необходимыми для воспитания ребенка и попечения о нем». На документе имеется пометка «Перевод с немецкого». Поэтому не исключено, что мать или бабушка Наташи по национальности была немкой. 19 апреля 1912 г. ректор С.-Петербургского университета выдал студенту Юридического факультета М. М. Сарачу свидетельство «в том, что со стороны Университетского начальства не встречается препятствий к вступлению его, Сарача, во второй законный брак с дев. Евдокией Андреевн[ой] Галуновой при наличии условий, необходимых для вступления в брак (Св. Зак. Гражд. Т. Х, ч. I, ст.ст. 1–33)», т. е. «если таковой будет разрешен духовным начальством». Е. А. Галунова, род. в 1888 году, была также евангелическо-лютеранского вероисповедания. Этот новый семейный союз был заключен 8 января 1913 г., и справочник «Весь С.-Петербург» на упомянутый год уже содержит следующую запись: «Сарач Евд. Андр. Каменноостр. пр. 38. Т. 21376». Через год в данной квартире зарегистрирован и «Сарач Моис. Марк.» – без указания профессии (он в то время еще был студентом). Как «совершенно неспособного к военной службе» Евпаторийское Уездное воинское присутствие его еще в 1903 году освободило «навсегда» от службы. В январе 1915 г., «как не внесший плату», он был уволен из студентов, а через два месяца вновь принят в Петроградский университет. Однако уже в мае 1915 г. он просил декана Юридического факультета о выдаче выпускного свидетельства. Из этого можно заключить, что данный факультет М. М. Сарач не окончил, по крайней мере, на то время. В указанной квартире на Каменноостровском проспекте семья Сарач-Галуновой жила еще в 1917 году. Там же, наверное, появился и упоминаемый в протоколе допроса Н. М. Сарач-Гирей от 1 апреля 1938 г. ее «брат Андрей Сарач».

Позже эта семья, по всем данным, переселилась на Украину. Возможно, это было, как и у многих других состоятельных петроградцев, бегство от эпидемии испанского гриппа, который в 1919 году свирепствовал в столице. О дальнейшей судьбе этой семьи некоторые данные по просьбе З. Ш. Тененбойма сумела выяснить директор Музея истории С.-Петербургского Государственного Технологического института (ТУ) О. В. Щербинина в октябре 2009 г. из дела студента Ленинградского Химико-технологического института им. Ленсовета А. М. Сарача. Оттуда узнаем, что Андрей Моисеевич, род. в 1914 году в г. Евпатории быв. Таврич. губернии; «национальность: караим, подданство: СССР»; в 1929 году в г. Мелитополе окончил трудшколу, с 1929 г. по 1931 г. «в сельхозе» работал слесарем, с 1931 г. по 1933 г. учился в ФЗУ при депо ст. Мелитополь и до 1934 г. работал слесарем на одном из заводов; с 1934 г. по 1935 г. учился на рабфаке ЛХТИ и после этого на Технологическом факультете данного вуза (окончил в 1940 г.). В качестве адреса студент в 1935 г. называет две квартиры: в Днепропетровске (I Чечелевка, д. 42, кв. 2 – «постоянное местожительство семьи») и Ленинграде (Плеханова, д. 6, кв. 9). В аттестате 1939 г. отмечено: «Б/п, успеваемость средняя, недостаточно дисциплинирован. Не внушает политического доверия». В этом же документе говорится о родителях А. М. Сарача: «Отец с 1916 г. по 1921 г. занимался юридической практикой. С 1921 г. работал юрисконсультом в Днепропетровске. В 1938 г. арестован органами НКВД. Мать работает педагогом в средней школе на ст. Божедаровка» (ж. д. линия Верховцево – Кривой Рог). Впрочем, в анкетах данного дела студент не дает никакой информации о сестре. О судьбе отца Натальи и Андрея Сарач свидетельствует «Наукове видання „Реабілітовані історією“. Дніпропетровська область». Книга друга. Дніпропетровськ, 2000 р., стр. 827. Здесь говорится (перевод с укр. языка): «САРАЧ Моисей Маркович, 1882 р., г. Евпатория, еврей (!), юрисконсульт треста „Трубосталь“. 15.10.1938 р. обвинен в участии в повстанческой организации, расстрелян. Реабилитирован 01.09.1989 г.». Об отчиме Натальи минимум необходимых сведений по моей просьбе смогла раздобыть Наталья Высоцкая в феврале 2010 г. в Госархиве Автономной республики Крым (ГААРК; Симферополь) из фонда «Курортный трест (куртрест) общегосударственного значения (Южного берега Крыма) Народного комиссариата здравоохранения РСФСР, г. Ялта». Врач Люциан (!) Романович Ивановский – род. в 1876 году в Ленинграде, высшее образование (выпускник Военно-медицинской академии в 1900 г.), беспартийный, женат на Ольге Александровне Шабуневич, «имена и время рождения детей, адрес их: Наталия 1909 (!) года», на службе этого управления (треста) состоял с октября 1926 г. по март 1930 г. «в следующих должностях: 1) С 20-го октября 1926 года – главврач Медуправления Крымкурупра, а с 1-го января 1927 года – главврач курортов Южного берега Крыма, состоя одновременно с 1-го мая 1927 года по 8-ое марта 1928 года – в должности директора Центральной Поликлиники Южкрымкурупра в Ялте, с возложением на него с 8-го марта 1928 года обязанностей главсанврача курортов. – 2) С 17-го мая 1928 года по 10-е марта 1930 года в должности главсанврача курортов Южного берега Крыма с совмещением обязанностей главврача курортов. – Освобожден от занимаемой должности, согласно его заявления».

По всей вероятности, Л. Р. Ивановский вынужден был уйти с работы по причине болезни. Однако о месте его смерти в сентябре 1931 г. до сих пор точно ничего не известно. Возможно, это была Москва. В «Списке по службе врача Ивановского Люциана Романовича», составленном 17.11.1926 г., кроме приведенных выше данных, особенный интерес представляют следующие сведения: до 1 марта 1917 г. (до Февральской революции) он работал «начальником госпиталя № 4 РОКК [Российское общество Красного Креста]», а «с 1917 года в Ставке Главковерха [Верховного главнокомандующего]»; а на вопрос «Служил ли в Красной Армии, и с какого времени и на каких должностях» Ивановский отвечает: «Со дня основания Военно-санит. инспектором при Военном совете и Военно-санитарным инспектором Реввоенсовета Республики». Под Революционным военным советом Республики (с августа 1923 г. – СССР) имеется в виду коллегиальный орган высшей военной власти. Вспоминаем: Наталья Сарач в беседе с С. А. Семеновым (1937 год) подчеркнула, что И. С. Уншлихт «хорошо знал Ивановского»; с 1923 года Уншлихт был членом, а с 1925 по 1930 гг. заместителем председателя Реввоенсовета СССР. В графе «Фамилия, имя и отчество ближайших родственников (отца, матери, братьев, сестер), адрес их» списка по службе 1926 года Ивановский написал: «Мать – Мария Петровна. Брат – Роман Романович. Сестры – Мария, Елена находятся в Польше, но где не знаю, сведений не имею», а в «Трудовом списке» Л. Р. Ивановского («врача со стажем 18 лет»), составленном в 1930 году, в графе «Национальность» написано «поляк».

По всей вероятности, это явилось причиной того, почему Н. Сарач-Гирей как падчерица поляка – представителя одного из национальных меньшинств СССР, которые в году Большого террора подвергались репрессиям, в беседе с другими начинающими писательницами в 1937 году «категорически отрицала [...] факт ношения [очевидно в 1929 году. – Г. Х.] фамилии Ивановской», а также изменила отчество «Люциановна» на «Дмитриевна». 

8 

Вернемся к роковому для Натальи 1938 году. Вышеупомянутый писатель и переводчик Д. И. Выгодский был арестован 14 февраля того же года – сразу же после заседания секретариата ЛО ССП, в котором он как член правления участвовал, а именно совместно с женой Э. И. Выгодской, детской писательницей, переведенной на заседании из кандидатов в члены ССП. Выгодский был 23 июля 1940 г., обвинен в совершении преступлений по ст. 58–8 УК РСФСР (террористические акты), 58–10 (антисоветская агитация и пропаганда) и 58–11 (организационная деятельность, направленная к совершенно контрреволюционного преступления), приговорен к 5 годам ИТЛ; умер в 1943 году в Карагандинском ИТЛ. З. Ш. Тененбойм в письме ко мне высказал предположение: не исключено, что обвиненная по ст. 58–10 и 58–11 УК Наталья Гирей 1 апреля 1938 г. была арестована в порядке продолжения «дела» Выгодского, «за связь с врагом народа»… Арест Н. Гирей обязывал руководство «Ленсоюза» предпринять меры против тех двух активистов из своих рядов, которые были ответственны за принятие в апреле 1937 г. начинающей писательницы в кандидаты на членство в ССП. Соответствующие документы мне удалось обнаружить среди копий материалов Ленинградского отделения, которые сохранились в РГАЛИ (фонд Союза советских писателей). Они также подтверждают, что Н. Гирей, несмотря на жестко отрицательную оценку ее повести А. Макаренко, до ареста была полноправным кандидатом в члены ССП. Следовательно, арест не был инициативой Союза писателей. Вот два протокола заседаний секретариата «Ленсоюза». В них, в частности, удостоверяется: 1. Заседание от 13 марта 1938 г. «Слушали: О т. Гирей. Постановили: Просить т. Семенова С. А. связаться с администрацией Гос. Университета от имени Союза Писателей и просить о выдаче стипендии т. Гирей». 2. Заседание от 14 апреля 1938 г. «Слушали: Об исключении Гирей из Союза Писателей. Постановили: Исключить Гирей из Союза Писателей, как арестованную органами НКВД. На след. заседании Правления вызвать т.т. Козакова и Мессер для обсуждения рекомендации Гирей в Союз». Протокол соответствующего заседания правления ЛО ССП все еще не удалось обнаружить, поэтому пока неизвестно, какие меры были приняты в отношении этих лиц. Во всяком случае, они не были репрессированы и все еще могли продолжать заниматься своей писательской и редакторской работой. Известно, что Козаков после войны выступал как автор-драматург сценических постановок произведений Макаренко (!), а Мессер в 1950 году получила степень кандидата филологических наук. О первых этапах пребывания Н. М. Сарач-Гирей в застенках НКВД Пермской (Молотовской) области информирует архивная справка № 346730 от 17.11.2009 г., полученная ростовской писательницей Галиной Ульшиной из архива Главного управления Федеральной службы исполнения наказаний (ГУФСИН) по Пермскому краю, г. Соликамск (через Ростовское УФСБ). В этой справке, составленной на основании архивной карточки № 26975, говорится следующее: «Сарач-Гирей Наталия Моисеевна, 1910 года рождения, русская, электромонтажница, уроженка г. Ленинграда. Осуждена 08.10.1938 г. О[собым] С[овещанием] НКВД СССР за контрреволюционную агитацию сроком на 5 лет. Начало срока 01.04.1938 г. Конец срока 01.04.1943 г. В Усольлаг прибыла 20.11.1938 г., в Комендантский Отдельный Лагерный пункт (КОЛП) Соликамского района Молотовской области (ныне Пермского края) прибыла 29.04.1939 г., в пересыльный пункт Соликамского района [...] прибыла 16.05.1939 г., убыла 31.10.1939 г. в Соликамскую тюрьму [...]». Дополнительная информация о Сарач-Гирей включена в другую архивную справку (№ 90 от 21.01.2010 г.), которую Г. Г. Ульшина получила из УФСБ по Пермскому краю.

В этом документе, составленном на основании архивного уголовного дела № 8794, ф. 643/2, оп. 1, карточки № 26975, хранящемся в Пермском госархиве новейшей истории, о Н. М. Сарач-Гирей говорится следующее: «уроженка г. Новороссийска, русская, образование среднее, служащая, беспартийная, социальное происхождение – из дворян, дочь Казачьего есаула (!), отец служил в белой армии, в 1920 году расстрелян красными». Таким образом осужденная несомненно стремилась скрыть свое караимское происхождение. Как свидетельствует Книга памяти жертв политических репрессий Пермской области «Годы террора», Н. Сарач-Гирей во время отбывания наказания получила «второй срок»: она вновь была приговорена за «контрреволюционную агитацию», в этот раз на десять лет. В пермской книге указано: «Сарач-Гирей Наталья Максимовна, р. 1910, г. Новороссийск, Краснодарский край. Русская. Арестована 25.07.1939. Место ареста: ОЛП Селянка Усольлага НКВД. Осуждена 05.11.1939. Обвинение: КРА. Приговор: 10 лет лишения свободы». И вновь репрессированная представлялась не Натальей Моисеевной, а Натальей Максимовной, и родилась не в Ленинграде, а в Новороссийске. О вынесении приговора «десять лет лишения свободы» в вышеупомянутой второй архивной справке более подробно говорится: «1 октября 1939 года осуждена Постоянной сессией по уголовным делам Пермского областного суда в г. Соликамске по рассмотрению дел Усольлага НКВД. Обвинялась в том, что, отбывая наказание в Усольлаге НКВД, проводила среди заключенных контрреволюционную агитацию, клеветала на советскую власть, восхваляла фашистский строй в Германии, срывала выполнение производственного плана, систематически отказывалась от работы. Суд, считая, что Сарач-Гирей Н. М. является особо опасным элементом в лагерной жизни, приговорил подвергнуть ее по ст. 58–10 ч. 2 к высшей мере наказания – расстрелу.

5 ноября 1939 года Судебная коллегия по уголовным делам Верховного суда РСФСР переквалифицировала преступление Сарач-Гирей Наталии Максимовны на ст. 58-10 ч. 1. УК РСФСР и определила меру наказания 10 лет тюремного заключения с поражением в правах 5 лет. В связи с тем, что Верховный суд в своем решении не указал начало отбывания срока, 7 апреля 1948 года Молотовский областной суд вынес определение: начало срока осужденной Сарач-Гирей Н. М. исчислять с момента вынесения приговора 1.10.1939 года. Копия указанного дела была выслана в тюрьму г. Владимира». В этом застенке она на тот момент (апрель 1948 г.), очевидно, находилась – возможно, и до конца срока тюремного заключения (01.10.1949 г.). Однако до сих пор мы точно не знаем, когда Сарач-Гирей освободили из заключения. После этого она могла быть сравнительно свободной – но бывшие заключенные, как известно, «поражались в правах», т. е. им не разрешали выехать за черту оседлости. Между тем, в сведениях, записанных в электронном справочнике «Жертвы политического террора в СССР», значится: «Сарач-Султан-Гирей Наталья Максимовна, родилась в 1910 г., Краснодарский край, арестована в 1950 г.». Источник: «Книга памяти Республики Киргизия». Подробности об этом «третьем сроке» долго не были известны. Но в конце декабря 2009 г. Галина Ульшина на свой запрос в УФСБ России по Ростовской области получила ответ, в котором данное управление информирует, что «по сведениям, полученным из ГИАЦ МВД России, значится: «Султан (Сарач-Гирей) Наталья Максимовна, 1912 (1910) года рождения, уроженка ст. Новороссийcкая, была осуждена [...] 28.11.1950 года Судебной коллегией Иссык-Кульского облсуда Киргизской ССР по ст. 58–10 ч. 2 УК к 10 годам лишения свободы. Освобождена 09.07.1956 года по Определению Молотовского облсуда от 04.07.1956 года в соответствии с указом от 14.07.1954 года из мест лишения свободы Молотовской области. Постановлением ПВС Киргизской ССР от 15.02.1990 года приговор 28.11.50 отменен за отсутствием состава преступления. Архивный номер 9884-СУ КГБ Киргизская ССР». Как видно из письма УФСБ России по Ростовской области № 115/6/13-У-1277 от 01.02.2010 г. к Г. Г. Ульшиной, в адрес данного управления «поступил ответ из УГСНБ Кыргызстана следующего содержания: «По материалам архивного уголовного дела Сарач-Султан-Гирей Наталья Максимовна, 1910 г. р., уроженка ст. Новороссийская, Краснодарского края, по национальности черкешенка (!), беспартийная, образование высшее, преподавала английский язык в школе, разведена (!), детей нет. Имеет две судимости: первый раз судима в 1938 году ОС при НКВД СССР по ст. 58–10 ч. 2 УК РСФСР к 5 годам лишения свободы; в 1939 году Пермским областным судом за антисоветскую агитацию в местах лишения свободы по ст. 58–10 ч. 2 УК РСФСР к 10 годам лишения свободы с поражением в правах на 5 лет. 07.09.1950 года арестована по признакам ст. 58–10 ч. 1 УК РСФСР. До ареста проживала в совхозе „Тамчи“ Иссык-Кульской области, Киргизской ССР. Работала сторожем на Рыбачинском лесосплавном комбинате. 23. [28.?]11.1950 года решением Судебной коллегии по уголовным делам Иссык-Кульского областного суда приговорена к 25 годам лишения свободы с поражением в правах на 5 лет. 08.02.1955 года решением судебной коллегии по уголовным делам Верховного Суда Киргизской ССР приговор изменен, и мера наказания снижена до 10 лет ИТЛ. 15.02.1990 года Постановлением Президиума Верховного суда Киргизской ССР дело в отношении Сарач-Султан-Гирей Н. М. производством прекращено за отсутствием состава преступления». Как говорится в пермской архивной справке от 21.01.2010 г., «Сарач-Гирей была реабилитирована 22 декабря 1992 года». 

9 

В Ростове-на-Дону Н. М. Сарач жила с 1976 года, в очень бедных условиях – первые годы летом в угольном сарайчике, зимой в уголке, где стояла ее кровать; позднее – в маленькой комнатке коммунальной квартиры. Преподавая английский и немецкий языки, она договаривалась с родителями своих учеников об условиях: у одних обедала, у других раз в неделю принимала ванну. Позже она вела практику по английскому языку у студентов медицинского института – африканцев, арабов. Много работала в библиотеках. Как свидетельствует А. Н. Крахалев (директор издательства «АКРА» и автор проекта по изданию произведения Н. Султан-Гирей «Дитя века») в телефонном разговоре с З. Ш. Тененбоймом (30.10.2008 г.), в заключении Наталья написала «с десяток книг», а после распада СССР успела опубликовать в названном издательстве (также под фамилией «Султан-Гирей») два своих исторических романа, действие которых разворачивается в Италии: «Рубикон» (о Цезаре, 1993) и «Флорентийский изгнанник» (о Данте; 1996). В 1995 году в возрасте 85 лет Наталья Султан-Гирей была принята в Союз российских писателей. На основании справки о захоронении Н. М. Султан-Гирей 12 сентября 2001 г. (выданной О. А. Лукьянченко администрацией Северного кладбища г. Ростова-на-Дону 26.04.2010 г.), можно сделать вывод, что показания некоторых достоверных свидетелей (В. В. Безбожного, И. И. Бобовича, Галины Цой) в беседах с Г. Г. Ульшиной о том, что писательница умерла 8 сентября 2001 г. на 92-м году жизни, соответствуют действительности, а дата смерти 9 августа 2001 г., включенная в книгу «Дон литературный» (гл. редактор и составитель Г. Губанов; Ростов, 2006, стр. 400–401), ошибочная. После кончины писательницы в ростовском журнале «Донское слово» были опубликованы несколько глав из ее обширного художественного произведения автобиографического характера «Дитя века».

Сообщение А. Н. Крахалева, запись в электронном справочнике «Biografija.ru» (2006–2008) и краткая биографическая справка о Н. Султан-Гирей в справочнике «Культура Дона в лицах», Ростовское книжное издательство (Ростиздат), 1997, позволяют сделать вывод, что эти новые биографические данные были составлены и отобраны самой писательницей. Предстоит проверить, что в них вымысел, а что правда:

1. «Родилась 22 августа 1910 г. в Генуе, Италия (?!)».

2. «У нее прекрасное образование. Говорит на итальянском, французском, английском и испанском языках»; «окончила (?!) ф-т языково-материальной культуры ЛГУ». 3. «Только за то, что родом она происходила из известной семьи, Наталья Максимовна Султан-Гирей шесть лет провела в лагерях ГУЛАГа». В журнале «Донское слово» (главный редактор: А. Крахалев) были опубликованы пять частей из произведения «Дитя века» с подзаголовком «Повесть о моей современнице». Эти весьма объемистые публикации 2006–2007 гг. подтверждают вышеупомянутое высказывание А. Н. Крахалева в телефонном разговоре с З. Ш. Тененбоймом о том, что данное произведение ориентировано в значительной степени на автобиографию Н. Султан-Гирей. Так, «современница» тоже родилась в 1910 году, важнейшие события повести происходят в Крыму, месте происхождения родного отца писательницы, его предков и родни; главная героиня повести росла при матери и отчиме – Люциане Ромуальдовиче («Люцик»), красном командире в генеральской должности (в повести, однако, отец не рано ушел от жены, а – что является более героическим поступком – погиб в мировую войну). Бросаются в глаза также совпадения возраста и причины неожиданной смерти действительной и литературной матери, нерегулярное обучение дочери в школе, смерть отчима и прочее. Однако самое приметное – точное совпадение весьма редкой фамилии: мать писательницы – Ольга Шабуневич, а в повести мать главной героини зовут Ольга («Олечка»), но фамилия итальянская; зато отчим имеет фамилию Шабуневич.

Примечательна также и трансформация происхождения «современницы», которая в повести носит имя Валерия. Ее дед и бабушка (по материнской линии) в свое время выехали в Италию, где она и родилась (в Генуе). Отец Валерии изображен весьма положительным «русским офицером», выпускником элитарного петербургского пажеского корпуса, «князем», «красавцем». Зовут его Селим-бей, из чего следует, что Валерия из крымских татар и «княжна». Возвращение матери с девочкой в Россию (о котором упомянуто сразу же в начале произведения) датировано временем, когда дочери «двух лет не было» – больше чем через год после крестин будущей писательницы, которые, как это показано выше, состоялись еще в год ее рождения в С.-Петербурге. Нерусское происхождение матери сохранено в повести, где она фигурирует как «иностранка»; в то же время здесь есть лишь беглое, безразличное или нелестное упоминание о караимах. На их месте в произведении «Дитя века» – крымские татары. Так что по автору и содержанию повести Валерия предстает перед читателем как: «Азиатка! Настоящая татарка!», «татарская девушка», которая «ненавидела в себе эту дикую азиатскую кровь, не сознавая, что именно это Чингисханово наследие предает ей и жизнестойкость, и отважность». Впрочем, выбор писательского псевдонима «Гирей» в 1937 году, отмеченном российским национализмом, должен рассматриваться в значении «декараимизации» происхождения отца Н. Сарач. И спустя полвека, в «главной книге ее жизни», как говорится в «Слове редактора» в связи с публикацией первой части повести «Дитя века», Наталья поднимает эту престижность на немыслимую высоту.

Теперь она Султан-Гирей, прямой потомок рода Чингисхана. Имя «Гирей» известно давно. Это могущественная династия крымских ханов (XV–XVIII вв.), потомки которой после присоединения Крыма к Российской империи имели немалые заслуги перед ней и соответствующие высшей знати привилегии. Только после развала Советского Союза Н. Султан-Гирей призналась в своем происхождении и стала членом Ростовской караимской национально-культурной общины, что удостоверил его многолетний председатель И. И. Бобович. Интересная деталь: в беседе с приятельницей Н. М. Султан-Гирей Галиной Цой, русской женщиной, Бобович утверждал, что «Н. М. приняла караизм как вероучение». В противоположность «Слову редактора», произведение «Дитя века», по всей вероятности, является не «последним романом» писательницы. Необходимо исходить из того, что эта повесть была задумана и даже в значительной степени написана еще при советской власти – иначе трансформацию национального происхождения главной героини повести по линии отца едва ли можно объяснить.

Предположение о раннем начале работы над этим произведением косвенно подтверждается авторскими данными при публикации его первых глав: вместо «Наталья Султан-Гирей» – под этим именем с 1993 года выходили в свет книги писательницы; под ним же она представлена в колонке редактора в соответствующем издании «Донского слова», а также в легенде к ее портретной фотографии на первой странице публикации – там, как и в оглавлении данного номера журнала, исходя, по всей вероятности, из авторской рукописи, создателем повести значится «Наталья Гирей». При публикации последующих частей эта «ошибка» была устранена. Выбор фамилии Гирей позволяет, на мой взгляд, сделать вывод о том, что автор произведения «Дитя века» при работе над ним сначала намеревалась придерживаться использованного ей еще в 1937 году псевдонима «Наталья Гирей» и таким образом сознательно обращается к истокам своей писательской деятельности. Данный анализ опубликованных частей повести «Дитя века», проведенный совместно с В. Г. Бейлинсоном (Франкфурт-на-Майне), позволяет без сомнения сделать вывод о том, что Наталья Гирей и Наталья Султан-Гирей являются одним и тем же лицом. Эта гипотеза получила свое развитие в ходе переписки автора настоящей статьи с З. Ш. Тененбоймом.

Наше предположение до недавнего времени ставилось А. Н. Крахалевым под сомнение: в имеющейся у него полной рукописи «Дитя века» объемом почти в тысячу страниц нет упоминания ни о караимах, ни о произведении «68-я параллель». Об этой своей первой публикации ростовская писательница, по всей вероятности, никогда не упоминала. Однако в материале, датированном мартом 2009 г., «Краткий биографический очерк Сарач Натальи Максимовны (литературный псевдоним Султан-Гирей)», составленном для меня И. И. Бобовичем, речь идет и о повести «68-я параллель». Указание на данное произведение последний в ноябре 2008 г. получил от моей симферопольской соратницы Натальи Высоцкой как ответ на вопрос о причине интереса «этого немца Хиллига» к писательнице. «Краткий биографический очерк» представляет собой компиляцию бесед писательницы с ростовской журналисткой Е. Г. Джичоевой, дополненную информацией из опубликованных частей повести «Дитя века» (полная рукопись этого произведения неизвестна также и Бобовичу). О том, что к такому конгломерату сведений необходимо отнестись с предельным вниманием и сомнением, наводит на мысль следующий отрывок из очерка: «[...] в 1926 г. она окончила Ленинградский университет – Романо-германское отделение, стажировалась в Кембридже. После окончания, в 16 лет, она первое время работала, где придется. В этот период она стала замечать, как исчезают бесследно ее знакомые. Явно их арестовывали за принадлежность к богатым сословиям до революции. Наталья поняла, что ей нужно немедленно убираться. Чтобы избежать этого, она нанялась разнорабочей в геологическую экспедицию. Позже она обратилась в Облоно и попросила направление на Север в Мурманский округ. Это был 1927 г., когда ей было 17 лет. Там она прожила несколько лет и преподавала английский язык. В Мурманске началась ее литературная деятельность, и ее первая повесть „68-я параллель“ была опубликована в 1927 г. в журнале „Литературный современник“. В 1928 г. в журнале „Наш современник“ появились ее первые рассказы». Согласно вышеупомянутым данным, подтвержденным документально, Наталья Сарач-Ивановская окончила в Ленинграде полный курс I и II ступени единой трудовой школы, однако не в 1926, а в 1927 году, a в университете или иных вузах она никогда не училась. Утверждение «биографа» о том, что выпускница Ленинградского университета в 1926 году «стажировалась в Кембридже», следует также отнести к области фантастики. Как и подавляющее число граждан СССР, она никогда не покидала своей родины. То обстоятельство, что советских людей арестовывали «за принадлежность к богатым сословиям до революции», подходит скорее к первым годам советской власти и ко времени Большого террора, чем ко второй половине 1920-х гг. На Севере Наталья иностранных языков не преподавала, а если бы и преподавала, то это был никак не английский, а, скорее всего, немецкий – иностранный язык, который являлся одним из ее школьных предметов и широко преподавался в СССР вплоть до конца Второй мировой войны. Ее первая повесть «68-я параллель» действительно публиковалась в журнале «Литературный современник», как указано выше, но не в 1927, а в 1937 году. Данное ленинградское издание начало выходить лишь с 1933-го, а московский «Наш современник» – с 1956 года. О том, что в этом или в другом печатном издании «появились ее первые рассказы», до сих пор ничего не известно. Как следует из «Краткого биографического очерка», Наталье Сарач (именно с такой фамилией) – по совету редакции московской газеты «Караимские вести», которая выходит с 1994 года – в 1996 году удалось связаться с только что организованной Ростовской караимской общиной под председательством И. И. Бобовича. Последний, принимая соответствующие данные по поводу фамилии отца героини из повести «Дитя века» за чистую монету, в своем очерке пишет: «Отец ее – Сарач Селим-бей – принадлежал к богатому старинному караимскому (!) роду». Особо следует упомянуть высказывания Бобовича о периоде, когда Наталья Гирей была репрессирована – 1938 г. и последующие. Что же могло послужить причиной того, что она не сообщила правдивые сведения о своем аресте, троекратном осуждении и отбывании срока в трудовых лагерях и тюрьмах? По всей вероятности, ей не хотелось, чтобы общественность узнала о роли А. С. Макаренко в клеветнической кампании против нее в 1937 году – не в последнюю очередь из-за его канонизации к началу 1940-х гг. как выдающегося советского педагога. Она, без сомнения, знала об авторе разгромной рецензии еще до осуждения и направления в ГУЛАГ.

Не меньшим поводом к молчанию послужила и надежда на будущую карьеру писательницы, в которую она твердо верила, и сама обстановка в стране, вынуждавшая молчать. Как же она описывает этот трагический период ее жизни в беседах с третьими лицами и, по всей вероятности, также в произведении «Дитя века»? Она причисляет себя к прославленным жителям города на Неве, которые стойко переносят блокаду, и «отодвигает» свой арест на 12 лет – уже на послевоенное время. Вот как об этом сказано в очерке: в конце 1930-х годов «в Ленинграде она выходит замуж за военного летчика – корейца Цоя. В 1941 г. начинается война и муж ее уходит на фронт. Эвакуироваться она не стала, потому что не могла оставить больную тетю, которую очень любила и которая была не транспортабельна для переезда. Так началась ее тяжелая блокадная жизнь. Тетя вскоре умерла, и она осталась одна, испытывая все тяготы блокадного города. В 1944 г., после прорыва блокады, ее эвакуировали в военный госпиталь в Сибири». И далее говорится в очерке Бобовича: «После окончания войны в 1945 г., она тут же вернулась в Ленинград, где вскоре ее нашел муж. Так как муж был военнослужащим, его направили служить на границу в поселок Рыбачий около озера Иссык-Куль, и там [в Киргизской ССР] они стали жить. Как-то раз у них собрались летчики, друзья мужа. Немного выпили и стали говорить, что наши самолеты – летучие гробы, а вот американские самолеты намного лучше. Одна из жен летчиков донесла, и всех мужчин арестовали, а через три дня взяли и ее. Наталью обвинили в стремлении подбить военных летчиков на измену и ее приговорили к высшей мере наказания. Однако обнаружилось, что Наталья ждет ребенка, и ей расстрел заменили 25 годами лагерей. Позже ребенок родился мертвым и возвращать прежний приговор не стали. Это был 1950 год, и ей было 40 лет». Что касается меры наказания, то здесь есть значительный перегиб. В 1950 году начинающая писательница, согласно вышеупомянутым данным, была осуждена к лагерям, а не к смерти. Кроме того, не известно ни одного случая, чтобы представитель репрессированного национального корейского меньшинства во второй половине 1930-х годов мог стать в Красной армии боевым летчиком, офицером.

Конечно, не исключено, что представитель одной из тех национальностей, которые во время сталинского террора были подвергнуты репрессиям, получил свою подготовку летчика еще в более ранний период. Ключ к решению «корейской загадки» удалась найти Г. Г. Ульшиной. В письме от 8 ноября 2009 г. она мне писала: «Приятельница Натальи Максимовны, Галина Цой (!), вспоминала рассказ Н. М. о том, что муж-летчик в компании друзей высказался о сыне Сталина таким образом: „Васька Сталин сделал себе погоны на наших крыльях“. После чего был донос на всех присутствующих и арест. Сама же Н. М. шла по другой статье – как предатель Родины. Причина была в том, что Н. М. действительно помогла денщику своего отчима перейти советско-китайскую границу. Причем перебежчик убил двух пограничников, но перешел границу. Она сама говорила так: „Я сидела за дело“». В другом письме Г. Г. Ульшиной (от 24.11.2009 г.) речь идет о том, что летчик Цой Сик был не законным мужем Н. М. Сарач, а гражданским, скорей ее возлюбленным. Более полное представление об отношениях этих двух людей я получил в связи с вышеупомянутом сообщением УГСНБ Кыргызстана от января 2010 г., адресованным УФСБ России по Ростовской области. Об этой новости Галина Ульшина меня информировала в письме от 06.02.2010 г. В данном сообщении из Кыргызстана говорится, что «по материалам архивного дела Цой Сик, 1898 года, уроженец г. Каним (Корея) – по национальности кореец, исключен из рядов ВКП (б) в 1937 году за контрреволюционную деятельность, летчик, директор совхоза им. Баумана, Каракольского р-на Киргизской ССР. Состав семьи – жена Цой Ядвига Фоминична, 1899 г. р.; дочь Цой Тереза (дата рождения не указана). На момент ареста проживали: г. Ленинград, Петроградская сторона, корп. 20, кв. 23. Арестован в августе 1937 года по признакам преступления, предусмотренным ст. 58–6 ч. 2 УК РСФСР (шпионаж в пользу Японии). 26.09.1938 года решением Тройки НКВД Киргизской ССР приговорен к высшей мере наказания – расстрелу с конфискацией имущества. Приговор приведен в исполнение 02.10.1938 года. Место захоронения неизвестно. 13.06.1989 года Постановлением Военной прокуратуры ТУРКВО – Цой Сик реабилитирован посмертно».

Дополнительные данные об обвинении Цой Сика содержатся в «Выписке из протокола № 12 Заседания тройки НКВД Киргизской ССР от 25 сентября 1938 г.», который Г. Г. Ульшина получила в феврале 2010 г. Здесь говорится: «СЛУШАЛИ: 20. Дело № 2351–3–0 дело УГБ НКВД по обвинению Цой Сик, 1898 г. р., кореец, род. город Каним (Корея), служащий, исключен из рядов ВКП (б) в связи с арестом, гражданин СССР. С 18 по 21 год неоднократно нарушал границу из Китая в СССР и обратно. Обвиняется в том, что в 1937 году на райпартсобрании выступил на защиту врагов народа: Троцкого, Зиновьева. Работая директором совхоза, окружил себя чуждым элементом, проводил вредительство, уничтожая скот, вел к/р агитацию. Содержится в тюрьме города Фрунзе. ПОСТАНОВИЛИ: Цой Сик РАССТРЕЛЯТЬ, имущество конфисковать». В письме от 09.02.2010 г. Галина Ульшина цитированные выше документы из Кыргызстана поясняет таким образом: данные о летчике Цой Сике она «нашла в архивах Качинского высшего военного авиационного училища – он там, в музее, в списках по базе № 4813, проходит как выпускник 1926 года летного авиаучилища, с комментарием: качинец-интернационалист. Это же училище заканчивал и Василий Сталин – по воспоминаниям именно в его полку Цой Сик и воевал». По рассказам вышеупомянутой Галины Цой, много лет знавшей Н. М. Султан-Гирей, она «познакомилась с Цой Сиком в Ленинграде, когда он пролечивался в госпитале, и у них началась любовь. Предварительно она написала ему на фронт [очевидно в Испанию. – Г. Х.] письмо – раньше так было принято, чтобы девушки через газеты поддерживали письмами бойцов, а его фото в составе эскадрильи было напечатано в газете. [...] у них завязался роман в письмах – а потом и свидания в Ленинграде». На момент ареста Цой Сик, очевидно, был в гостях со своей женой, с которой он, по свидетельству Галины Цой, тогда уже находился в состоянии фактического развода. Рецензия Макаренко в конце июля 1937 г. и арест Цоя в августе того же года, несомненно, явились двойным ударом для Н. М. Сарач. В результате она попала в психбольницу. Вспомним, что 13.09.1937 г. Наталья писала С. А. Семенову: «У меня отняли право на мое человеческое горе»... В письме от 10.02.2010 г. Галина Ульшина мне писала: «Очевидно одно: любовь к корейскому герою-летчику Цою она пронесла через всю жизнь. Это отмечают многие свидетели: и соседи, и литераторы, и Галина Цой». 

Вернемся все же к цитированному выше «Краткому биографическому очерку Сарач Натальи Максимовны (литературный псевдоним Султан-Гирей)». Здесь о пребывании писательницы в учреждениях ГУЛАГа Бобович пишет: «Ее направили на Сахалин, мыс Лазарева, на строительство подводного канала. Но, пока ее везли, выяснилось, что канал уже не нужен, и ее направили на лесозаготовки. Так началась ее лагерная жизнь. Практика властей была такова – нигде осужденных на одном месте более полутора лет не держали, ибо человек, осмотревшись с обстановкой, мог убежать. В 1953 году, после смерти Сталина, статью об антисоветской пропаганде отменили, прошло еще три года, и в 1956 году она вышла на свободу. Так она прожила в лагерях 6 лет [в действительности почти 18 лет: с 1938 по 1949 гг. и с 1950 по 1956 гг. – Г. Х.]. Будучи в заключении, дух литератора, писателя у нее оставался. В конце срока заключения она некоторое время [работала] на швейной фабрике в Хабаровске». По утверждению И. И. Бобовича, Наталья Сарач обладала феноменальной памятью. Поэтому после освобождения ей удалось воспроизвести на бумаге все задуманные еще в ГУЛАГе произведения, и «благодаря ее таланту и памяти, весь сочиненный текст ложился в голове страница за страницей. Это был компьютер в ее мозгу».

И если о качестве произведений Н. Сарач существуют разные мнения, то ее упорство и выдержка на пути к исполнению мечты стать писательницей, без всякого сомнения, заслуживают уважения. Выявленные на сегодняшний день источники, на мой взгляд, позволяют решить загадку о месте рождения Натальи Сарач-Ивановской-Султан-Гирей следующим образом: это был не Ленинград (С.-Петербург), где будущую писательницу крестили по канонам евангелическо-лютеранской церкви в соответствии с религиозным происхождением ее матери, а село на Кубани, судя по всему: Мысхако, неподалеку от Новороссийска – вероятно, поместье семьи ее отца-караима (Моисея Сарача). Последний уже вскоре после рождения ребенка развелся со своей женой и начал новые отношения с другой женщиной; второй брак заключила также и мать Натальи (Ольга Шабуневич-Сарач-Ивановская). Вполне очевидно, что мать не хотела показывать караимское происхождение первого мужа. Позднее последовала примеру матери и сама начинающая писательница (Гирей, Султан-Гирей), объявив отчима родным отцом и перенеся место своего рождения в далекую Геную. 

______________________________

© Хиллиг Гётц ( Hillig Goets), 2011