Главная
Главная
О журнале
О журнале
Архив
Архив
Авторы
Авторы
Контакты
Контакты
Поиск
Поиск
Обращение к читателям
Обращение главного редактора к читателям журнала Relga.
№05
(407)
21.07.2023
Творчество
Томкина робинзонада. Повесть
(№3 [241] 15.02.2012)
Автор: Юрий Кашкин
Юрий Кашкин

 

 

Тамара

 

– А ну геть звідси, лахудра! Кому я сказала! Геть!

Галька замахнулась на Тому веслом. Девочка опрометью выскочила на берег. Мотор взревел, и через какое-то мгновение лодка исчезла за поворотом.

– Чистоплюйка! Білоручка задрипана! – Галькины проклятия перекрывали  рокот двигателя и звонким эхом отбивались от стены сосен на противоположном берегу. 

 

В те времена, о которых идет речь, все герои делились на положительных и отрицательных. Вспомним хотя бы популярные фильмы. Вот, например, рафинированно положительный молодой станочник приходит к своему мастеру с рационализаторским предложением. Мастер-бюрократ (герой настолько отрицательный, что к концу фильма оказывается вражеским диверсантом) отфутболивает юного Кулибина куда подальше. Молодой герой приходит в патологическое отчаяние. Но его верная подруга – то ли ткачиха, то ли доярка, – без малейшего напряжения врубившаяся в нехилые интегралы-дифференциалы своего суженого (странный уровень математической подготовки – ведь наш герой, как и полагается рабочему, учится всего-навсего в вечерней школе), сходу осознает всесоюзное значение новой технологии заточки фрезы и поступает так, как подобает настоящей комсомолке: она берет парня под белы ручки и ведет прямо в партком. Путь их пролегает мимо пивного ларька, где небольшая группа стиляг в неправдоподобных пестрых галстуках, курит, попивая пивко. Это тоже отрицательные герои, но наши-то настолько положительны, что к концу фильма, когда мастер-диверсант будет обезврежен, личным примером и убедительной тирадой перевоспитают сразу их всех. 

Большой партийный начальник настолько близок к народу, что безо всяких там проволочек типа предварительной записи принимает талантливого молодого человека. В отличие от ткачихи (а может, доярки) ему понадобилось гораздо больше времени, чтобы постичь всю гениальность мысли сияющего своей нравственной чистотой молодого станочника, но после этого он сразу же прозревает в отношении безнравственного мастера и оперативно подключает к его обезвреживанию славную советскую милицию (судя по фильму, других ведомств, призванных бороться с чужеземными шпионами и диверсантами, в стране цветущего социализма не было).  Под звуки бодрого молодежного марша вся Советская страна, бросив неотложные дела, кинулась затачивать фрезы и резцы по новой технологии. Перевоспитанные стиляги, переодевшись в чистенькие спецовки, с восторгом и завистью заглядывают в рот юному, но уже мастистому технарю, который несет с трибуны, установленной прямо в цехе, несусветную чушь о том, что нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме, если, конечно, не будет пить пиво и курить… Пристыженные инженеры, в силу издержек своего высшего технического образования не сумевшие догадаться о том, что резцы и фрезы следует время от времени затачивать, бурно аплодируют вместе с передовыми рабочими и усиленно гордятся тем, что в пролетарской среде подрастает достойная им смена. 

А помните, как пяток юных пионеров громили целую гитлеровскую дивизию без малейших потерь со своей стороны? Позор всей Советской Армии, которая долгие годы с неимоверными усилиями и миллионными потерями отбивала фашистское нашествие! Сколотить бы из таких детишек отряд человек в сорок – уже через месяц весь третий рейх разлетелся бы в пух и прах!…

А бензозаправщицу, которая организовала проведение дорожно-ремонтных работ как минимум областного масштаба, помните? А нашего славного разведчика рабоче-крестьянского происхождения с настолько изысканными манерами, что даже немецкий барон в тридцатом поколении не смог заподозрить в нем подделку – разве вы о нем забыли? Как же, он еще отстреливался от преследования из отобранного у фашиста пистолета!.. Полсотни выстрелов – полсотни трупов, и ни одной попытки сменить в пистолете обойму!.. 

Короче, положительных героев на экранах наших кинотеатров, на страницах молодежных журналов и газет было превеликое множество. Было с кого брать пример! И, как ни странно, брали… И, соответственно, становились положительными героями нашей жизни. 

Тамара Канивец, например, была во всех отношениях положительной девочкой. Глядя на нее, так и хотелось процитировать слоган с очень модного в свое время плаката: «Спасибо родной Коммунистической партии за наше счастливое детство!». При этом следовало поторопиться, потому что Томочка уже семимильными шагами выходила из того пухлощекого возраста, которому так шли скрепленные дужкой на затылке косички с пышными букетами белоснежных бантов. Мало того, уже более двух лет прошло с того славного момента, когда Тамара перестала носить красный галстук, сменив его на значок с непонятной для нынешней молодежи аббревиатурой «ВЛКСМ». А еще через год уже никто не увидит на Томочке коричневое полушерстяное школьное платье, поверх которого было принято надевать белый фартушек с мелкими оборочками и прочими кокетливыми прибамбасами. И какая-нибудь бабка в очереди за молоком не скажет, кивнув в ее сторону: «Придерживайтесь вот этой девочки, а я пока в хлебный сбегаю». Смысл фразы останется тот же, но звучать она будет уже по-другому: «Стойте пока за этой девушкой, а я через полчаса вернусь».

Короче, Тамара перешла в десятый, то есть выпускной, класс. Была круглой отличницей и не было никаких сомнений в том, что вместе с аттестатом зрелости ей будет вручена медаль. Скорее всего, золотая. 

У отличной ученицы были отличные родители. Отец в свое время с отличием окончил престижный технический вуз и теперь работал в отличном конструкторском бюро далеко не рядовым инженером. Мать закончила пединститут с красным дипломом. По тогдашним временам слыла отличной учительницей химии, за что ей незадолго до описываемых событий был вручен орден «Знак Почета». Стоит ли говорить о том, что Тамара училась именно в той школе и именно в том классе, где мать преподавала химию?

Справедливости ради стоит заметить, что Тома была настоящей отличницей, не «дутиком». «Дутиками» в те годы называли не только коньки специфической формы, но отличников, которым ставили хорошие оценки только за то, что их папулы-мамулы работали в этой же школе или занимали высокие посты районного масштаба.

Отличница в школе – это особый феномен, мало изученный психологами, но нещадно эксплуатируемый педагогами. Отличница – это постоянный образец для сравнения и подражания. «Что же ты, Надя, подкачала? Двенадцать ошибок в диктанте – это уж слишком! А вот у Тамары – ни одной! Бери пример с нее!». Отличница – это образец в поведении и во внешнем виде. «Катя! Ай-яй-яй! Опять у тебя пальцы в чернилах. Ты видела, чтобы у Томочки хоть когда-нибудь были грязные руки?» 

Отличница вынуждена оставаться всегда и во всем правильной. Даже если ей вдруг почему-то захочется придти в школу в домашнем халатике, без дневника и с принципиально не решенными задачами по тригонометрии, то она все равно нагладит свой белый фартучек, трижды проверит наличие дневника и не ляжет спать, пока не разделит синус на косинус.

Жизнь показывает: начиная с седьмого-восьмого класса синдром отличницы намертво цементируется в юном девичьем характере и потом, чего доброго, выходит боком бедняжке всю оставшуюся жизнь. Попав во взрослую среду, отличницы вдруг выявляют, что вокруг них немало других людей, учившихся в школе похуже, но сумевших добиться большего. Бывших отличниц уже никто не ставит в пример, в их делах рано или поздно обнаруживаются огрехи, за которые им выписывают пилюли наравне с бывшими троечницами. Непривычные к горьким пилюлям, отличницы, бывало, начинали нервничать и комплексовать… Из-за чего, кстати, у некоторых из бывших отличниц отчаянно портился характер. Но это так, к слову.

А пока отличница-медалистка учится в школе, она лучше всех, что, согласитесь, дает им право посматривать на других, не отличников, несколько свысока. 

И с этой стороны Тамара была настоящей отличницей. Она с большой долей пренебрежения относилась к тем, кто учится хуже ее, совершенно не принимая во внимание, что у кого-то и память похуже, и обстановка в семье не самая благоприятная, и благосостояние не такое, как у нее. У Тамары всегда был весь комплект учебников, а у нас, у остальных, – пяток на весь класс. Мы, наскоро пообедав, колесим сложными маршрутами от одного дома к другому, заранее договорившись об очередности припадания к источникам знаний, а Тамара, спокойно выучив уроки, величественно шествует в музыкальную школу, помахивая футляром со скрипкой. На первых порах кое-кто из нашего класса пытался припасть и к Тамариным учебникам, но то ее дома не оказывалось, то она еще не выучила…

Да и ходить в дом к «химичке» было страшновато. Не потому, что она была чересчур злой – мы видывали «училок» и похуже. Слишком у них в доме было все чисто и аккуратно… Как в тетрадке для сочинений ее дочери… Жуткая чистота! Прямо у порога хотелось поставить большую круглую пятерку и раскланяться, шаркнув ножкой. Шаркать ножкой мы не умели, посему к Томке за знаниями не ходили.

Как и полагается отличнице, Томка дружила только с отличниками. Остальным она не отказывала в общении с собой, но никогда не была инициатором этого общения. То есть, снисходила… Не грубила (это крепко подпортило бы имидж отличницы), но недетский холодок в голосе, унаследованный от мамочки, мы научились распознавать довольно рано. Мало того, высокие посты, которые она занимала в классе – председатель совета отряда, комсорг класса – давали ей право на собраниях резко выступать против лодырей и бездельников, не умевших (в Томкиной терминологии – «не желавших») учиться на «пять» и «четыре». 

Как правило, каникулярное лето Томочка проводила в крымских пионерских лагерях. Но в нынешнем году папин местком, внимательно вчитавшись в копию ее свидетельства о рождении, встал в позу: «Согласно правилам, путевки в пионерские лагеря выдаем только для детей до пятнадцати лет, а вашей дочери уже шестнадцать с половиной. Можем предложить путевку во взрослый пансионат, в дом отдыха или в санаторий. Выбирайте!». Папа побоялся отпускать Томочку в самостоятельное плавание по крымским здравницам, которые во все века и времена не отличались пуританскими нравами, а посему отправил дочь к своей вдовой двоюродной тетке, обитавшей в одном из пригородных сел. Село располагалось на живописном берегу Днепра впритык к еще более живописному заповеднику, и отец решил, что пару-тройку недель девочка может подышать свежим воздухом, настоянном на парном молочке (тетка держала свою корову). Сам же отец еще надеялся выбить семейную путевку в Крым или на северный Кавказ, где можно отдохнуть вполне цивилизованно.

…Чистоплотной Тамаре село не понравилось. Неистребимый запах навоза, мухи, глиняный пол, старенькие самотканые половички… Даже алюминиевая кружка, из которой она трижды в сутки пила «молочко прямо з-під коровки», вызывала у нее глухое раздражение. Баба Ганна, получившая от Томиного отца финансовую поддержку в сумме, превышающей ее «колгоспні трудодні» за весь прошлый год, изо всех сил старалась угодить своей внучатой племяннице, но без особых успехов.

– Шо ж мені з нею робити? – кричала бабка Ганна в трубку переговорной будки в сельском почтовом отделении. – Тоскно їй у мене. До клубу не ходить, ні  з ким не водиться, мається і душею, і серцем...

– Теть Аня, не церемонься ты с нею! Заставь ее трудиться. Пусть, например, огород пропалывает или поливает что-нибудь… – сквозь треск традиционно отвратительной связи голос Тамариного отца едва пробивался.

– Та я вже пробувала! А вона каже, що пальці для скрипки береже... Нічого не хоче робити.

– Ну, пусть в магазин ходит… На базар ее отправь за продуктами…

– Гаразд, Вікторе! Попробую...  

Так на Тамару были возложены необременительные обязанности заготовки продуктов из ближайшего сельмага. Сельский люд питается в основном со своего подворья, в магазине покупает разве что хлеб, соль да сахар. В силу этих причин ежедневные прогулки «в центр» и обратно  Тамару не перенапрягали. Баба Аня обычно подгадывала  так, чтобы Тамара шла в магазин поближе к окончанию обеденного перерыва. В этом и заключалась бабкина хитрость: не было такого дня, чтобы перерыв в сельмаге не затягивался на часок-полтора – у продавщицы было большое поголовье птицы и домашнего зверья, требовавших ухода. Хитрая старушка надеялась, что за это время Томочка с кем-нибудь разговорится, раззнакомится, а там глядишь, и подружится. Но все бабкины надежды оказались тщетными: в ожидании пока откроется магазин Тамара терпеливо стояла в тенечке под раскидистым тополем, никем и ничем не интересуясь. Сельский люд, в том числе и молодежь, пытался с нею заговорить, но она либо односложно отвечала на вопросы, либо вообще не снисходила до ответа. Еще бы! По мнению Томочки, в селе могли жить только убежденные троечники. Если бы они были отличниками, то уже давно жили бы в крупных городах и не навоз на ферме таскали, а двигали бы вперед науку или, на худой конец, передовую технику… Народ быстро раскусил ее «жизненную позицию» и перестал трогать. В селе это равносильно политическому убийству, но Тамаре до общественного мнения не было ровно никакого дела. 

Баба Аня, конечно, слукавила, когда сказала, что Тамара не была в клубе. Один раз была. Увидела, как одета сельская молодежь, послушала, о чем говорят, и ушла… 

Может, и задержалась бы из чистого любопытства, если бы не увидела в толпе парней своего одноклассника, Николая Середу.  

 

 

Николай

 

– Ты отличница, да. Но не судья. Не берись не за свое дело. Гальку я понимаю, тебя – нет.

– Но из-за нее я чуть не умерла!

– Не из-за нее, а из-за себя. Здесь может умереть только самоубийца. И то если очень постарается.

 

…Если бы всех учеников 9-Б класса (пардон, теперь уже 10-Б) выстроить в одну шеренгу, но не по росту, а по успеваемости, то на правом фланге оказалась бы Тамарочка Канивец, а на левом – Колька Середа. Последний в учении был не настолько слаб, чтобы педколлектив отправил его после седьмого класса в ПТУ, но после того как школа избавились от прочего «балласта», он оказался в числе самых слабых по успеваемости учеников. К учению относился, по меткому выражению классной руководительницы, «спустя рукава». Действительно, руку на уроках никогда не поднимал, а если его вызывали к доске, то отвечал  настолько конспективно, что ни один предметник не мог поставить ему оценку выше «тройки». Да что там говорить, если он даже на контрольных работах просто сидел и задумчиво грыз свою ручку, в то время как другие «слабачки» вовсю списывали, заранее договорившись о «шпоре» с кем-то из более одаренных одноклассников! Уж если сам тупой, то хотя бы научился выкручиваться ради хорошей оценки! Ан нет! Судя по всему, плевал он на оценки с высокой башни. Сочинения писал исключительно на свободную тему, заведомо зная, что за нее ставят оценку на балл ниже. Его ответы по истории – умора! – сводились к перечислению календарных дат. И вообще, Середа был каким-то тусклым. Ни к кому не задирался, не шалил на уроках, никого никогда не разыгрывал, не участвовал в художественной самодеятельности класса, не ходил на школьные вечера… И ни с кем особо не дружил. А раз так, то его не приглашали на дни рождения, на вечеринки по поводу праздников и мероприятия типа совместных походов в кино.

В девятом классе стали возникать более-менее устойчивые симпатии между мальчиками и девочками. У Николая Середы не было «симпатии». А если бы и возникла, то вряд ли какая из девчонок приняла бы такой «подарок судьбы» с восторгом.

Последний штрих: даже за партой Середа сидел сам. Девочка, которая сидела рядом с ним с первого класса по седьмой включительно, ушла учиться в профессионально-техническое училище, а в восьмом классе никто не пожелал сидеть рядом с «этой серостью», как выразился кто-то из его одноклассников.

Был, правда, среди учителей один человек, который как-то заявил на очередном педсовете: «Подозреваю, что наш Середа не настолько глуп, как нам кажется». Это был совсем уж молодой физик по прозвищу «Иван в квадрате» или «Двойной Ваня», поскольку его звали Иван Иванович. Вчерашнего выпускника пединститута осмеяли всем многоопытным педагогическим коллективом. Тогда покрасневший от стыда молодой человек огласил результаты своих исследований. 

– Помните, в прошлом году, – сказал физик, – у нас в школе была фронтальная проверка районо? В течение всех этих десяти дней у Середы нет ни одной «двойки», ни одной «тройки». Ни по письменным, ни по устным. Как это объяснить? Убежденный двоечник на время проверки стал ударником? Почему? Поумнел в присутствии инспекторов? Допустим… Тогда почему чуть ли не все остальные поглупели? Средний балл у всего класса в период проверки – три и три десятых, а у  Николая Середы «четыре». Девятое место в классе! Инспектора уехали – и опять у Середы пошли косяками «пары» и «трояки». Должно же быть какое-то объяснение этому феномену…

– Есть три вида лжи: ложь, наглая ложь и статистика, – прервал его директор. – Ваши упражнения в статистике не имеют отношения к теме сегодняшнего педсовета. Хотя в ваших рассуждениях что-то есть… Что-то здесь зарыто… но глубоко. Слишком глубоко… Есть время и желание – раскопайте…

Иван Иванович попытался, оставив как-то Середу после уроков на дополнительные занятия. Коля добросовестно переписал полтетради разных формул с доски, тоскливо посмотрел на своего учителя и больше на дополнительных занятиях не появился. Физик пришел к выводу: действительно, если в этом мальчишке и зарыты какие-то таланты, то очень глубоко… И махнул на парня рукой.

Тамара ничего этого не знала. На педсоветы ее не приглашали, мать не имела привычки рассуждать дома на педагогические темы в присутствии дочери, а в  дополнительных занятиях по физике она не нуждалась, поскольку с самого первого урока у нее по физике были «пятерки» и только «пятерки». Мало того, когда в прошлом году в школе проводилась декада физики, то ее реферат «Закон Архимеда и его применение» потряс широкую общественность в лице учителя физики и членов физического кружка глубиной содержания и широтой охвата темы. Очевидно, сказалось наличие у папы хорошей технической библиотеки и свободного времени. 

Реферат был красиво переплетен и выставлен в методическом уголке в учительской как образец плодотворной деятельности педагогического коллектива по реализации принципа политехнизации образования и связи школы с жизнью. Если читатель не понял смысла слов «политехнизация образования», то я бы посоветовал ему не очень-то и переживать по этому поводу – даже сами учителя, внедрявшие этот принцип в практику своей работы, смутно представляли себе, что это такое и с чем его едят.

Принимал Середа участие в декаде или нет – Тома не знала. Сейчас она знала одно – Середа не ее поля ягодка. Они находятся на разных жизненных полюсах, у них разные интересы, разные цели в жизни.

Припомнилось, что за девять лет учебы в одном классе их пути с Середой ни разу не пересекались. Если не считать, конечно, систематических «проработок» за низкую успеваемость – Середа был в числе тех, которые мешали занять классу высокое место в социалистическом соревновании. Да и на таких мероприятиях он вел себя как-то странно: другие оправдывались или огрызались, в итоге обещали учиться прилежнее, а этот… Тамара, другие активисты класса его отчитывают, а этот стоит и с равнодушным видом смотрит в окно. А на лице – ни мыслей, ни эмоций. Истукан какой-то!

– Какая досада – встретить в этом скучнейшем селе именно его, недоучку и лодыря! – подумала Томочка-отличница. – Впрочем, каков поп, таков и приход. Вернее, каков приход, таков и поп… Середа и рожден для того, чтобы навоз таскать…

Она еще раз оглянулась на толпу сельской молодежи, собравшейся вокруг асфальтированного пятачка, гордо именуемого танцплощадкой. Девицы в платьях не по фигуре, такие фасоны вышли из моды лет десять тому назад. Парни, все как один в серых брюках в светлую полосочку и пожелтевших от долгого лежания в сундуках некогда белых рубашках. Наверное, еще их будущие отцы шли знакомиться с будущими их матерями в этих же рубашках… Середа ничем не отличается от остальных парней, ничем абсолютно. Деревня! Вот откуда у него такая успеваемость! Вот почему он тянет класс, в котором Тамара избрана комсоргом, вниз…

Несмотря на свежий ветерок со стороны Днепра, Тамаре явственно почудился запах навоза…

Тома терпела свой «активный отдых на свежем воздухе и парном молоке» ровно две недели. Затем решительно заявила:

– Анна Семеновна! Я здесь больше не могу! Завтра же уеду домой!

– Дивись, доню, сама! Силою тримати я тебе не буду. Звиняй, якщо шось не так... Я ж, сама бачиш, старалася, а нічого путнього з цього не вийшло. Конєшно, нам, сільським, з городськими не тягаться... Я й сама бачу, що незатишно тобі у нас...   

Так бы и случилось, то есть Тамара уехала бы домой, если бы не Аркадий Райкин…

 

 

Галина

 

– Ти, Томко, не тримай на мене зла. Це у мене життя наперекосяк пішло, а ти просто невчасно під руку потрапила. Я й гадки не мала, що моя дурна вдача тобі таким боком вийде. 

– А я на тебя уже и не обижаюсь. Просто я оказалась совершенно ни к чему не приспособленной…

– Це погано. А ти учись, поки молода...  

 

Великий сатирик и превосходный актер Аркадий Райкин никогда не был в этом приднепровском селе. Можно дать стопроцентную гарантию, что он даже не подозревал о его существовании. Но можно посмотреть на этот  же вопрос с другой стороны: благодаря бурному развитию науки и техники, в том числе и телевизионной, не только Аркадий Райкин, но и Людмила Зыкина, и Клавдия Шульженко, и Марк Бернес, и многие-многие другие, великие и не очень,  побывали в каждом уголке нашей некогда необъятной Родины. 

…Поплакав в платочек, баба Ганна решила хотя бы напоследок потешить свою гостью.

– Слухай, доню! Пішли сьогодні до Гальки телевізора дивитися! У газеті написано, що увечері покажуть Аркадія Райкіна. Страсть як люблю його виступи!

Тамара тоже была в восторге от тонкого интеллигентного юмора великого артиста, поэтому с охотой согласилась. Баба Ганна сходила к неведомой Гальке и заранее договорилась. 

За полчаса до начала телевизионного концерта баба Ганна и Тамара уже были у Гальки. 

Галька оказалась дородной теткой с трехгодовалым бутузом на руках. На вид ей можно было дать лет двадцать пять-двадцать семь. Жила она в хатке, рассчитанной на двух хозяев, и занимала половину. Внешне ее хатка мало чем отличалась от других хаток этого села, но внутри была оснащена много лучше. В углу стоял холодильник «Днепр», в другом углу поблескивала стиральная машинка «Рига-57», мебель была современная, из древесно-стружечной плитки. На самом почетном месте, на полированной тумбочке стояла гордость всего села – телевизор «Рекорд». 

На все село, как оказалось впоследствии, было три телевизионных приемника – у бывшего председателя колхоза, у главного агронома и у Гальки. Но те два были еще КВН-48, с маленькими экранами, перед которыми помещалась линза, наполненная дистиллированной водой. А здесь стоял настоящий красавец производства какого-то Воронежского почтового ящика (то есть военного завода) с экраном в 35 сантиметров по диагонали!

Баба Ганна и Тамара примостились на лавочке у окошка. А люди все приходили и приходили. Каждый приносил какой-нибудь гостинец Илюшечке (так Галина называла своего малыша), шумно здоровался со всеми остальными и выискивал себе место, где бы присесть. К началу передачи народу набилось как селедок в бочку. Даже лежачих мест на полу не осталось…

Концерт, как всегда, оказался превосходным. Народ расходился в радостном возбуждении, смех разносился по селу со скоростью слухов – те,  кому посчастливилось посмотреть передачу, в лицах пересказывали интермедии тем, кто на просмотр телепередачи не попал, и все умирали со смеху.

Поскольку Ганна и Тамара пришли раньше всех, то из тесной хатенки уходить им пришлось позже всех. Ганна задержалась на минутку.

– Ну як, Галю, ваше діло? Вигорає, чи отак і зависло?

– Ой, бабо Ганна, боюсь, що ніколи воно і не вигорить... Я вже казала батькові, щоб більше нікуди не рипався, так хіба такого впертого переконаєш...

– А як ти сама? Не хворієш?

– Та Бог милував! Завтра по рибу піду...

– Слухай, Галю! Візьми мою малу із собою... Вона ж геть ніколи не бачила, як рибу ловлять... Тома, підеш з Галею на рибалку?

– А что, интересно… – вяло промямлила Тамара.

Галя критичным взглядом оглядела девчонку. 

– А не злякаєшся рано встати? У чотири, не пізніше...

Тамара еще никогда так рано не вставала. Это уже было интересно. А еще ее крепко задел взгляд, которым Галька ее одарила. Взгляд тот красноречиво выражал мысль: «Неужели этот цыпленок вообще на что-нибудь способен?». 

Тома упрямо сдвинула брови:

– Ровно в четыре я приду. Куда?

Договорились о месте встречи.

…По дороге домой Тома полюбопытствовала:

– А кто у этой Галины муж, что они так зажиточно живут? Холодильник, стиральная машина, телевизор… У нас еще телевизора нет, а у нее…

Баба Ганна неохотно ответила:

  •  Та немає у неї чоловіка... Зовсім немає.
  •  В армии служит или бросил?
  •  Ні те, ні друге. Не було в неї ніколи чоловіка.

–  А ребенок откуда? Нагуляла?

– Доцю, нащо тобі наші сільські плітки? Ти ж завтра додому їдеш? Так їдь собі спокійно. Менше знаєш – краще спиш...

Как истинная комсомолка, живущая в те пуританские по сравнению с сегодняшними времена, Тамара резко отрицательно относилась к внебрачным связям. Наличие ребенка у женщины, никогда не побывавшей замужем, сразу же настроило ее на критический лад. Без мужа, с ребенком, да еще с таким благосостоянием. Тут уж невольно начинают приходить в голову разные соображения. Согласно этим соображениям, образ жизни Гальки был достоин самых строгих мер общественного воздействия, например, проработки в  «Комсомольском прожекторе», а может, и более жестких – вплоть до суда... 

 

 

Браконьеры

 

– Я вижу, что ты в него веришь… И я хотел бы верить. Только я не верю тем, кто о нем говорит…

Чуть помолчав, Николай добавил:

–За красивыми и правильными словами обычно скрывается пустота. А еще чаще – нехорошие дела. Ты, Тамара, умеешь говорить красиво и правильно. А что ты умеешь делать?  

 

Тамара была в назначенном месте ровно в четыре. Оказалось, что она пришла первой. Галина появилась только спустя десяток минут, но не соизволила даже извиниться за опоздание.

Как девочка образцово воспитанная, Тамара так никогда бы не поступила – во-первых, не опоздала бы, а уж если бы какие-то обстоятельства ее и задержали, то встречу начала бы с извинений. Ко вчерашнему Галиному огромному минусу с внебрачным ребенком добавился еще один штришок в виде горизонтальной черточки – невоспитанность.

Тамара молча наблюдала, как Галина открывала запоры на металлическом ящике, доставала оттуда тяжеленный лодочный мотор и устанавливала его на транец широкодонной лодки с облупившейся краской цвета перегнившего абрикоса.

– Готово! Сідай! – наконец сказала совсем запыхавшаяся от напряжения Галина.

Как только Тамара уселась на узкую дощечку, знаменующую сиденье, Галина дернула за шнурок, и мотор взревел. Выполнив несколько несложных маневров, лодка стремительно понеслась по водной глади Днепра.

Было прохладно, и Тамара зябко куталась в тонкую кофточку, которую, помнится, она и брать в село не хотела. И не взяла бы, если бы мать не пригрозила ей самой страшной карой: «Будешь упрямиться, проведешь в селе все время, пока мы с отцом будем отдыхать в Крыму или на Кавказе».

В километре вверх по течению река делилась на множество рукавов, огибающих многочисленные острова, островки и отмели. Фарватер остался далеко слева, а лодка, ловко маневрируя по протокам, приближалась к большому лесному массиву. Массиву предшествовал огромный щит, на котором большущими буквами было написано:

 

ЗАПОВЕДНАЯ ЗОНА

ВЪЕЗД ПОСТОРОННИМ КАТЕГОРИЧЕСКИ ЗАПРЕЩЕН

ШТРАФ 100 РУБ.

 

У самого щита Галина сбросила газ, чтобы еще пройти некоторое расстояние на малых оборотах, а спустя еще несколько минут и вовсе заглушила мотор, пересела чуть вперед и взялась за весла.

Тамара немало слышала об этом заповеднике, но ни разу здесь еще не была. Она сразу почувствовала, что в зарослях, спускавшихся до самой воды, нога человека – не частый гость. Правда, каждые метров триста на берегу стояли заросшие буйной растительностью щиты-плакаты, запрещавшие то охотиться, то ловить рыбу, то собирать грибы и ягоды. Каждый второй щит убеждал: «Лес – народное достояние. Берегите его!» А еще были щиты, предупреждавшие об опасности лесных пожаров.

В самой глуши – а это километрах в трех от первого щита – Галина провела лодку в небольшой заливчик, накрытый сверху ветвями деревьев как крышей, и причалила к берегу. Листва на деревьях была настолько густой, что на берегу даже трава не росла.

  •  Так, давай швиденько, допомагай мені. Ми і так запізнюємся...
  •  А что нужно делать?
  •  Ти тягни за цю вірьовку, а я тягтиму за ту...

В течение всего утреннего путешествия Тамара была уверена, что они с Галей сядут где-нибудь на бережку, достанут удочки, насадят на крючок каких-то там червячков (бр-р-р! – какая мерзость!) и будут внимательно следить за погружением в воду поплавка, когда на крючок насадится какая-нибудь глупая рыбешка.

Галина же технология в корне отличалась от придуманной Тамарой. 

– Тягни ж, чого рота роззявила! – зашипела на нее Галька.

Тамара взялась за веревку и потянула ее в сторону берега. Мокрая веревка скользила в несильных руках девочки. Тома вынуждена была отметить про себя, что Галина и сильнее, и расторопнее – на стороне Галины из воды показалась сеть. Забились застрявшие головами в ячейках рыбины.

– Ты!.. Ты!.. – задохнулась от возмущения Тамара. – Это же браконьерство!

Не надо быть отличником, чтобы знать, что браконьерство – это нарушение закона. А нарушение закона в Томином сознании – это уже не минусик, не минус, а минусище размером с железнодорожный шлагбаум. 

– Не шуткуй, а працюй! Потім побалакаєш! 

Лицо Галины покраснело от натуги, но в глазах поблескивали искорки азарта. Судя по всему, улов оказался удачным.

– Я – нет! В преступлениях участия принимать не буду!..

– Так іди звідси! Отсюдою – прямо до правління заповідника. Тілько приготуй по дорозі сто карбованців. Це розмір штрафу. Читала?

Тамара покорно потянула веревку. Когда и с ее стороны наконец-то показалась сеть, руки не выдержали напряжения, и веревка выскользнула из рук.

– Ой лишенько! Скільки риби загубили! Половину, не менше! – захватив в руки оба конца, Галина с огромным усилием вытащила сеть на берег. В сети билось не менее двух дюжин весьма приличных по размеру рыб. Каждая по килограмму, если не больше.

– Добре, допоможи хоч рибу повитягати. Ось сюди складай! – Галька бросила в сторону Тамары обыкновенный мешок, в который обычно складывают картошку.

Рыба оказалась скользкой и сильной. Сначала одна вырвалась из Тамариных рук, потом другая. Обе рыбки оказалась еще и умными, потому что, резво извиваясь, попрыгали в сторону реки. Одна успела-таки достичь воды и благополучно покинула пределы заливчика, насмешливо махнув хвостом на прощание. Вторую Галька ловко перехватила у самой кромки.

– Іди, сідай у човен і сиди тихо! Помічниця, прости Господи! – презрительно процедила сквозь зубы Галина.

Тамара обиженно бросила сеть и уселась на свое сиденье.

Ее все больше разбирала злость. Ловко же пристроилась эта Галька в жизни! Вот откуда у нее и мебель современная, и телевизор, и стиральная машина с холодильником! Браконьерствует!! Другими словами, ворует народное добро, продает на базаре и на вырученные деньги… развратничает! Откуда же у нее ребенок без мужа?

Галина управилась с рыбой и бросила мешок в ящик на носу лодки. Вопросительно посмотрела на Тамару, но, что-то решив, махнула рукой и стала раздеваться. Наголо. Тома с отвращением смотрела на дородное тело женщины, совершенно не тронутое загаром. Лицо, шея, кисти рук и ноги до колен были чуть ли не коричневыми, а спина, бедра, живот – белоснежными… 

Галька взяла лежащую на берегу сеть и вновь потащила ее в воду. Стоя по шею в воде,  она расправила ее, растянула в нужном направлении и закрепила концы за ивовые ветви, опустившиеся в самую воду. 

После этого вышла на сушу, поспешно надела свои тряпки на мокрое тело. Тамаре и это было противно. На крымских пляжах она всегда пользовалась огромным махровым полотенцем. Или обсыхала прямо на солнышке, приняв предварительно пресный душ. 

«Господи, всего-то десяток километров от города, а какая дикость! – подумала Тамара. – Нет, мы с ними живем в разных измерениях. И даже в разные века!..»

Назад ехали так же молча, как и туда. Галина пыхтела на веслах, а Тамара рассматривала щиты.

«Берегите природу! Наша природа – наше богатство!»

Неожиданно даже для себя Тамара выдала прямо в лицо своей визави:

– Как честный человек и комсомолка, я вынуждена буду обратиться в милицию и заявить, что мы с тобой браконьерским способом ловили рыбу. Я готова нести ответственность, хотя и была вовлечена в преступление по незнанию. Но ты должна понести наказание по всей строгости советских законов!

У Галины и челюсть отвалилась.

– Що?! Що ти сказала? У міліцію?! – наконец-то до нее дошло.

Она развернула лодку и в несколько мощных гребков достигла берега ближайшего острова.

– А ну геть звідси, лахудра! Кому я сказала! Геть!

Галька замахнулась на Тому веслом. Девочка опрометью выскочила на берег. Мотор взревел, и через какое-то мгновение лодка исчезла за поворотом.

– Чистоплюйка! Білоручка задрипана! – Галькины проклятия перекрывали  рокот двигателя и звонким эхом отбивались от стены сосен на противоположном берегу. 

Тамара осталась одна.

 

 

Робиндотэ. День первый.

 

– То, что мы учим в школе – сплошная химия. Взяли жизнь, растворили ее в кислоте, погасили душу щелочью, разложили на молекулы, на атомы, и преподносят на каждом уроке по штучке. А жизнь, она и сложнее, и интереснее. Когда еще цельная… 

– Теперь мне начинает казаться, что ты прав, Коля.

 

Всем известный Робинзон Крузо, как известно, сумел-таки выжить на необитаемом острове. Завел такой себе колхозик с рабсилой в одного человека и целых двадцать семь лет ждал, когда его заберут назад в цивилизованный мир. 

Давайте теперь представим, что где-то на берегу у Робинзона осталась сестра. Как бы вы ее назвали? Разберемся. Итак, Робин. Робин – это имя. Робин Гуд, например. Зон – по-английски «сын». Другими словами, Робинзон – это сын Робина. Отсюда проистекает, что сестру Робинзона можно было бы назвать Робиндотэ, поскольку «дотэ» по-английски – то же самое, что «дочь» по-русски. 

Так вот, с того момента, когда моторка с Галиной на борту скрылась за поворотом, Тамару с полным правом можно было бы назвать Робиндотэ. 

Эта мысль посетила Тому не сразу, а только после того, как она выяснила, что находится на острове, густо поросшем деревьями и кустарником. Длина острова – метров двести пятьдесят-триста, ширина – метров пятьдесят. В самом широком месте.

Первые полчаса девочка сидела на берегу в том месте, где ее высадила взбесившаяся Галька. Тома надеялась, что Гальку загрызет совесть и она вернется. Потом она надеялась на это же еще в течение получаса, но уже в нетерпении прохаживаясь по бережку. К концу третьей получасовки Тома пришла к выводу, что если Галька когда-нибудь умрет, то патологоанатом поставит любой диагноз, но только не «угрызения совести».

Оставался один выход – помахать ручкой любой проплывающей мимо моторке и напроситься в пассажиры. 

Тут только Тамаре пришло в голову, что в течение всего утра она ни разу не видела ни одной лодки в округе. Понятно: заповедная зона, а законопослушных людей у нас гораздо больше, чем браконьеров типа Гальки. Перешла на другую сторону острова. От фарватера ее отделял совсем уж маленький островок, длинной косой протянувшийся в сотне метров от того, на котором находилась Робиндотэ. На этом островке деревьев не было, но кустарником он оброс основательно. И кустарник-то небольшой – в человеческий рост, не более. Но именно он и скрывал от Томы все, что творилось на реке. Время от времени девочке казалось, что она слышит шум мотора, она начинала кричать и кричала до тех пор, пока не сообразила, что ее тонкий голосок никто не расслышит… Она представила сидящего у ревущего мотора рыбака и поняла, что он просто не в состоянии услышать зовущий где-то вдали тоненький девичий голосок. 

Вот тогда она и отправилась обследовать свой остров. Солнце поднялось уже высоко и нещадно палило, но в тени деревьев было очень даже уютно. Сказывалась и близость воды, от которой все еще веяло утренней прохладой. Обойдя по периметру весь остров, Тамара определила, что в самом узком месте ее отделяет от берега метров двести. Плавать девчонка чуть-чуть умела (стилем «по-собачьи»), но такое расстояние было для нее непреодолимо. 

Что ей оставалось делать? Ждать и терпеть. Терпеть и ждать. 

Когда солнышко совсем уж припекло (часов у Томы не было, еще не наступили те времена, когда на руке у каждого, кто был в состоянии самостоятельно оторваться от горшка, появились часики, как минимум электронные), Тома разделась и с превеликим наслаждением искупалась. Постояла на солнышке, обсыхая. Посмотрела на свои ножки, покрытые ровным кремовым загаром (что-что, а грамотно – чуть было не сказал: профессионально – загорать Тома научилась еще в глубоком детстве, то есть лет в двенадцать), мысленно сравнила себя с белоснежной Галькой, и пришла к утешительному выводу – Гальке до нее, как до Киева… на четвереньках.

Следующая тема Томиных рассуждений – месть Галине. Она во всех подробностях представила себе, как придет в ближайшее отделение милиции и, несмотря на волнение, твердо и решительно расскажет, как Галина подло и низко ворует в заповеднике рыбу. Милиционеры составят с ее слов подробный протокол, а затем милицейский наряд в машине канареечного цвета с синей полоской по борту и надписью «Милиция» отправится арестовывать преступницу. Два милиционера с суровыми лицами и пистолетами наголо приведут преступницу в отделение и запрут в камеру.

А через день-два состоится суд. Тамара будет давать показания все тем же твердым и решительным голосом, но теперь уже не волнуясь. Судья (женщина в нарядном темном платье, на голове – строгая прическа) и народные заседатели (пожилой мужчина с седыми усами и еще одна женщина помоложе в косынке ткачихи – таких Тамара видела на каком-то плакате) вынесут Гальке суровый, но справедливый приговор. Галька будет плакать и просить о снисхождении. А заодно и просить прощения у Тамары, потому что к тому времени осознает, что заниматься браконьерством – зло, а вот так поступить с хорошей девочкой, оставив ее на необитаемом острове, – зло еще большее. Но и судьи, и Тамара останутся непреклонными. Конвой уведет преступницу в тюрьму. 

А еще через несколько дней в «Комсомольской правде» появится статья «Комсомолка изобличает браконьеров». К статье будут приложены две фотографии: первая – в левом верхнем углу статьи – портрет принципиальной комсомолки Тамары Канивец, а вторая – справа внизу – кадр с конфискованным у браконьера уловом… 

Потом мысль ее плавно перешла к рыбе, которую Галька выпутывала из сети. Потом она представила эту же рыбу, но уже почищенную и прожаренную до розовой корочки. Баба Аня – мастерица на все руки – однажды угощала Тамару таким деликатесом. Возникшая в воображении картина была настолько реальной, что Тома даже ощутила на языке вкус этой самой розовой корочки, слегка хрустящей и ароматной…

Желудок среагировал на эту картину быстро и однозначно. «Хочу есть» – сердито проворчал он. 

С этой минуты и начались Томкины мучения.

Подсознание тоже не дремало и выдало на-гора, то есть в сознание, такую картину: стоит себе неподалеку мельком виденное дерево с черными мелкими плодами. Тутовое дерево, известное в наших краях под именем «шелковица». Дерево отыскалось довольно быстро и на какое-то время утешило желудок, который в обычной домашней обстановке почему-то никогда не был таким требовательным.

До заката солнца Тома еще четырежды подходила к этому дереву, но желудок почему-то переваривал очередную порцию сладких ягод со все возрастающей скоростью и настойчиво требовал еще, еще и еще.

За весь день в прибрежных водах острова не появилось ни одной лодки… 

Вечером Тома пыталась отмыть в реке почерневшие от темно-сиреневого сока руки в реке и с тоской думала, что зря она написала бабе Ганне ту злополучную записку…

...Будильник был заведен на три тридцать, но Тома, к своему удивлению, проснулась на две минуты раньше и успела отключить механизм трезвона. Она плотно позавтракала тем, что предусмотрительная баба Ганна оставила  на столе, и нацарапала химическим карандашом такой шедевр:

«Бабушка Аня! Спасибо Вам за Ваше гостеприимство! Если успею вернуться к семичасовому автобусу, то я им и уеду. За вещами папа приедет на машине, может быть, в конце лета. 

До свидания! Еще раз большое спасибо!

С уважением, Тамара».

И действительно, эта записка сыграла свою роковую роль в судьбе автора. Теперь баба Аня пребывала в уверенности, что Тома уехала к родителям. Мало того, когда встретившаяся возле сельмага Галька спросила у нее: «Ну шо, ваша краля вже прийшла?» без всякой задней мысли простодушно ответила:

– Та, мабуть, уже давно додому рвонула!  Ще першим автобусом, о сьомій...

Галька удивилась, насколько быстро эта злючка-белоручка выпуталась из сложной ситуации, и занялась своими делами. А к вечеру Илюшечка умудрился опрокинуть на себя кастрюлю с горячей водой, и Галька отправилась с малышом в районную больницу. Вода не была крутым кипятком, посему ожоги не были опасными, но несколько дней в больнице провести все-таки пришлось…

  А Тамара, ежась от вечерней прохлады и отбиваясь отломанной веткой от комаров, сидела под раскидистой ивой и под лягушечьи серенады думала о том, что придется ей как-то ночь продержаться, пока эта ненавистная браконьерка не отправится за своей добычей. По-видимому, придется унижаться и проситься к ней в лодку…

До утра картина Галкиного ареста и суда над нею была прорисована в мельчайших деталях. Но добавилась еще одна деталь: учитывая, что Галька все-таки приехала забрать Тому с острова, последняя попросит суд о смягчении наказания. Но суровый суд будет непреклонен…

Ночь прошла без сна. Как только на востоке заалела утренняя заря, Тамара вышла на бережок в том месте, куда ее выгрузила Галька, и стала ждать, тревожно вглядываясь в туманную даль. «Раз Галька сети растянула, значит, рассчитывала на улов, – рассуждала про себя Тома. – Браконьерствует она по утрам, следовательно, с минуты на минуту должна появиться».

Шли минуты, часы… Галька так и не появилась.

«Или испугалась, или ее все-таки заела совесть, – подумала Тамара. – Да, но кто меня теперь с этого острова снимет?»

 

 

Робиндотэ. День второй.

 

– Мама, ты могла бы в домашних условиях превратить сахар в спирт?

– А зачем? Его без проблем можно купить в любой аптеке…

– Тогда скажи: зачем нам знания, которые мы не применяем?

– Ну, не самогон же варить!

 

Когда солнышко вновь поднялось на ту высоту, с которой можно было палить нещадно, Тамара вновь отправилась обследовать свою тюрьму. На сей раз она была уже более внимательной и убедилась, что время от времени остров люди все-таки посещают.

Вот следы кострища. Возможно, прошлогоднего. А вот эта банка из-под бычков в томатном соусе брошена сравнительно недавно – наклейка еще не совсем выцвела и можно было даже разобрать: «УССР, Херсонская обл., г. Геническ»

В Геническе Тамара с родителями бывала, но в данный момент почему-то вспомнились именно бычки: мягкие чуть сладковатые ломтики, вываренные под давлением до такой степени, что даже косточки стали съедобными, и щедро политые красным ароматным соком. Эти чуть ли не самые дешевые консервы Тома раньше не любила. «Ну и дура!» – самокритично дала себе оценку Тамара и отправилась к своей заветной шелковице.

Желудок недовольно заурчал. «Хлеба хоть бы ломтик» – сознание  перевело это ворчание на понятный для Тамары язык.

До следующего приступа ворчания было немного времени, поэтому Тома продолжила обследование острова. Ничего съедобного не было обнаружено, но раздражающих факторов нашлось множество. 

Пустая бутылка из-под лимонада. Тома вспомнила, как когда-то они с мамой и папой сидели в кафе на набережной Ялты, а официант принес им по бутылке лимонада каждому и по бисквитному пирожному. Лимонад был настолько холодным, что на зеленом стекле бутылки проступили капельки росы. И стакан запотел, как только в него полился золотистый шипучий напиток… А пирожное было вкусным-вкусным! И огромным! Настолько большим, что даже папа свою порцию не осилил…

Кукурузный початок. Прошлогодний. Его кто-то обглодал, возможно, именно в тот день, когда они в Кисловодске купили горячие, еще парящие початки и ели, смазывая каждую новую порцию сливочным маслом и посыпая солью. А еще в тот же день вечером папа повел их с мамой в шашлычную… Мясо было нежным-нежным. Прямо таяло во рту… Вместе с лавашем, нарезанным тонкими ломтиками, как наша лапша…

Бумажный пакетик. «Каша гречневая». Как же! Знаем, видели. В каждом продуктовом магазине продаются такие брикетики. Как там в инструкции? «Залить 6 стаканами воды и варить до готовности». В Тамариной семье каши не очень жаловали, а вот баба Ганна варила очень вкусную гречневую кашу. Наверное, вкусную. Жаль, что Тома так ни разу ее и не попробовала…

Все! Пора! Желудок недовольным ворчанием погнал девочку вновь к шелковичному дереву.

На ветках, до которых Тома еще могла дотянуться, ягод почти не осталось. А те, которые остались, предпочитали падать в песок, а не девочке в руку. 

Тамара попыталась насобирать таких ягод и отмыть их в реке. Внешне все получилось отлично, но песок все равно скрипел на зубах. Выход был один – лезть на дерево. Но… Вы видели когда-нибудь отличницу на дереве? Я лично не видел. Отличница умеет решать уравнения, спрягать глаголы, учить наизусть целые поэмы, но по деревьям лазить она не умеет…

Кстати, Тома тоже никогда не видела отличницу на дереве. Но тут у нее то ли от жары, то ли от голода закружилась голова и на какое-то время наступило умопомрачение, а когда она очнулась, то обнаружила, что сидит на ветке чуть ли ни на самой верхушке шелковицы и ест, ест, ест. Ягоды вместе с листьями. 

Пришло время спускаться. Тома с двухметровой высоты с удивлением рассматривала гладкий ствол и недоумевала: как вообще на него можно взобраться? Пришлось прыгать, благо под деревом был мягкий песочек, сквозь который пробивалась редкая чахлая травка…

В перерывах между трапезами Тамара вновь и вновь возвращалась к Галькиному вопросу. Конечно, рассуждала она, браконьерствовать – нехорошее занятие. Но, с другой стороны, если Галька все-таки приедет за рыбой, то можно будет напроситься к ней в лодку. Взамен Тамара готова несколько поступиться своими принципами и не пойти в милицию, хотя и читала где-то, что сокрытие преступления – тоже преступление. 

В качестве реабилитирующего фактора Тамара готова сама написать статью в «Комсомольскую правду» о вреде браконьерства. Она не будет, конечно, полностью раскрывать имя Галины, а назовет ее так: «гражданка Г.». Но уж выдаст она этой «гражданке Г.» на полную катушку! 

К вечеру она продумала минимум три варианта статьи и пожалела, что на острове не было ни карандаша, ни бумаги… 

Следующая трапеза проходила без обмороков, что позволило Томе отметить в сознании тот факт, что на данную конкретную шелковицу взбираться куда легче, чем на тот же канат в школьном спортивном зале.

Когда солнце уже приготовилось скрыться за верхушками деревьев, растущих на соседнем острове вверх по течению, послышался гул мотора. Тома выскочила на один берег – никого. На другой – никого. А гул нарастал и нарастал… Снова бегом в сторону фарватера – никого!.. Только тогда она, прикрыв ладошкой глаза от солнца, увидела летящий в небе пассажирский самолет… Тамара побегала по бережку, помахала руками, но… И так все ясно… Девочке уже приходилось летать в самолетах, она всегда с удовольствием глядела в иллюминатор. С такой высоты люди кажутся мурашками. Кто разглядит мурашку, которая машет руками? А если и разглядит, то толку – нуль. Чего машет – поди догадайся! Может, от радости, что самолет увидела… Может, это физкультминутку она так проводит… Может просто от комаров отмахивается… Комаров, кстати, здесь превеликое множество. Наверное, в заповеднике их специально разводят.

Вскоре совсем стемнело. Еще не было на белом свете такого, чтобы девочка-отличница две ночи подряд не спала. Тамара вернулась к тому дереву, под которым провела предыдущую ночь, выбрала себе местечко, окаймленное выступающими из песка корнями, улеглась на теплый после знойного дня песок, свернувшись калачиком… Тотчас же налетела туча комаров. Пришлось встать, зарыть ноги в песок, а кофточкой укутать голову. В таком виде Тамара и заснула под колыбельную, которую пели для нее невидимые лягушки. Последней мыслью, которую зафиксировало сознание, было: «Первый раз в жизни придется спать не на кровати». Но к этой мысли Тома отнеслась почему-то с полнейшим равнодушием…

 

 

Робиндотэ. День третий.

 

– Папа, ты хороший конструктор, да? Тогда придумай, как бы ты превратил лодку в домик?

– Хм… Ну, скажем, вот так… – карандаш проворно забегал по бумаге.

– Гениально! Я такую конструкцию уже видела. Действительно здорово! И уютно.

 

Чем ближе человек к природе, тем раньше он встает. Тамара проснулась с первыми лучами солнца. Объяснение здесь очень простое – перед рассветом обычно становится прохладно, а кофточка на Томе – скорее намек на возможность сохранения тепла, чем само тепло. Да и комары все-таки нашли щели в созданной Томой защите и, судя по количеству волдырей, пировали всю ночь.

Тома немножко побегала по бережку, чтобы согреться. Босыми ногами прошлась вдоль берега по мелководью. Водичка была приятно теплой, но лезть в воду совершенно не хотелось. Девочка про себя отметила, что и вчера она не купалась. Странно… Столько хорошей теплой воды вокруг, а лезть в воду совершенно не хочется…

На шелковицу Тамара взобралась с ловкостью инструктора по альпинизму. Ягоды утоляли и голод, и жажду, но уже успели опротиветь. «Если я отсюда когда-нибудь выберусь, то в сторону шелковицы и смотреть не буду» – решила она.

И вновь отправилась в путешествие по острову, тщательно вглядываясь в каждую деталь. 

На берегу, ориентированном в сторону заповедника, было гораздо меньше следов пребывания человека. Браконьеры, как их называла Тома,  держались той стороны острова, где была меньше вероятность, что их заметит кто-либо из лесников или егерей. На одной из полянок ей несказанно повезло: она обнаружила настоящий щавель. Как сюда попала эта огородная травка – остается только гадать. Может, птичка случайно занесла сюда семя, может, ветер принес…

Неискушенная в кухонных делах девочка не сразу распознала находку. Конечно, случалось, что мама варила борщ со щавелем. Но листики там были уже отмыты, измельчены, выварены.

Короче, она уже отошла от полянки метров на пятьдесят, когда только что увиденная травка стала ассоциироваться с чем-то съедобным. Тома не поленилась вернуться. Сорвала один листик, понюхала, затем попробовала… 

Какая же это прелесть, когда что-то кисленькое попадает на язык после двухдневного питания сплошными сладостями! Сначала Тома просто жадно жевала темно-зеленые листики, а потом, как истинный гурман, предалась наслаждению: разжует очередной листик и держит получившуюся кашицу на языке, прислушиваясь к тому, как щавелевая кислота вместе со слюной движется к гортани…

Наслаждаясь щавелем, Тома внимательно разглядывала окружавшую ее флору. Может, здесь еще есть что-нибудь съедобное? А что если сорвать листочек вот с того кустика и пожевать? Однако Тамара сразу же отвергла эту кощунственную мысль. Дочь учительницы химии, она прекрасно усвоила с раннего детства, что производить на себе опыты даже с хорошо известными растениями опасно. Смертельно ядовитых среди них в наших краях не так уж много, но сколько тех, которые в народе используют как слабительное, или рвотное, или с Бог его знает с какими еще последствиями!

Тогда мысли девочки переключились в другом направлении. Уже года два-три ее одноклассницы нет-нет, да и сорвутся в обыденных своих разговорах на фразы типа: «Ой! Не успела я стишок выучить – пришлось борщ варить да картошку жарить», «Не, девки, не приду я завтра – мы с мамкой помидоры консервировать будем!», «Руки аж гудят – все воскресенье со стариками капусту на закваску резали!»

Тамара была ограждена от всех этих сложностей. Главное, считали родители, – это учеба! Не дай Господь сорваться Томочке на четверки, и все – прощай, медаль! Поэтому Тамара на кухню заходила только как потребительница всех тех деликатесов, которыми потчевала их мама-химик.

– Я даже яичницу изжарить не сумела бы! – горько зафиксировала себе Тамара. По рассказам подружек, яичница – самое легкое по технологии приготовления блюдо.

Весь оставшийся день ушел на протаптывание прямой дорожки между щавелевой поляной и шелковичным деревом…

Засыпая, Тамара подумала, что если она еще пару деньков будет питаться исключительно свежей зеленью, то она обрастет шерстью, у нее вырастут рога и бородка. И будет она мекать. Не зря же бабушка, мамина мама, в детстве ее козочкой обзывала. И медаль за отличную учебу вручат уже не девочке, а козе. Коза-медалистка – каково? 

Подходили к концу третьи сутки ее вынужденной робинзонады. Папа обычно звонил бабе Ганне один раз в три дня. Следовательно, уже сегодня в оговоренное заранее время баба Ганна побывала на переговорном пункте. А это значит, что уже завтра, не позже, ее начнут разыскивать. Прижмут Гальку как следует, та признается в своем античеловеческом поступке, и за Томочкой приедет папа. Она представила, как папа сходит с шикарной моторной лодки и, как в детстве, подхватывает ее на руки… За его спиной два милиционера держат Гальку, заломив ей руки за спину. Тамара обнимает отца за шею и делает знак милиционерам. Те кивают в знак согласия и уводят Галину с глаз долой… 

Тамара устроилась в своей песчаной кровати под старой ракитой и быстро заснула, несмотря на то, что у лягушек сегодня по плану был конкурс хорового пения и каждая из них старалась как можно громче выдать в эфир свои вокальные возможности. Да и комары озверели до неприличия – стали кусаться даже через платье. Пришлось зарываться в песок чуть ли не с головой. 

Во сне Тамара представлялась себе хозяюшкой, потчующей папу и маму блюдами собственного приготовления. Это был настоящий пир, праздник гурманов и обжор. На подаваемых Томой тарелках лежало НЕЧТО,  исключительно мясное или рыбное. А какие-то рабочие двуручной пилой спиливали растущую под окном шелковицу…

Тамара еще не знала, что где-то далеко произошло какое-то ЧП с серьезным изделием оборонной техники, и ее отца, как конструктора, еще вчера спецрейсом отправили для проведения экспертизы. А мама вместо папы бегала по профкомам, чтобы сдать уже полученную путевку в Железноводск…

 

 

Робиндотэ. День четвертый.

 

– Коль, а Коль! Дай кусочек хлеба… Ну пожалуйста!.. – попросила дрожащим тонким голосом русалка.

Ничего не соображая, парень протянул утопленнице недоеденный бутерброд. Русалка схватила его и жадно впилась зубами.

 

Четвертое утро началось, как и предыдущее, с прохлады. Но Тамара была уверена в том, что сегодня должно произойти нечто… нечто сверхзначимое!

И оно произошло! Обследуя оставшуюся часть берега, Тома нашла…

А теперь пусть поднимут руку те, кто знает, из чего делают растительное масло! Те, которые считают, что из оливок, могут опустить руки. Они правы, но мы живем не в Греции, а на Украине. На Украине, как следует из оставшихся поднятых рук, растительное масло производят исключительно из подсолнечника. 

Все знают, как это делается? Опустили руки. Для остальных – в общих чертах. Сначала семечки подсолнечника жарят (или не жарят), затем измельчают, а потом кладут под мощный пресс. Пресс выдавливает масло, а «обезмасленная» масса, в просторечии именуемая поэтичным словом «макуха», идет в отходы. Скажем, на корм скоту.

Макуха во все века и времена пользовалась повышенным спросом у рыбаков. 

Стоп, стоп, стоп! Мы тоже в детстве с удовольствием жевали макуху, особенно свеженькую, еще теплую, прямо из-под пресса. Допускаю, что кое-кто из рыбаков до сих пор балуется этим деликатесом. Я их понимаю. Но рыбакам макуха нужна как приманка (или прикормка) рыбам. Вот откуда повышенный спрос. Простите, это я просто оговорился. Следовало сказать так: «Макуха во все века и времена пользовалась повышенным спросом у рыб». 

Так вот. Тамара нашла в кустах потерянный (может – припрятанный) кусок макухи. Почти полдиска. И это со стороны судьбы был почти царский подарок!

До того, прямо скажем, счастливого дня девочка-отличница макуху и не нюхала, но не раз видела, как малыши попроще уплетают ее за обе щеки. А теперь довелось и понюхать (пахнет жареными семечками) и пожевать (тоже напоминает жареные семечки). Макуха была еще не старой (возможно, ей было всего пару недель от роду), а поэтому в ней сохранился и аромат, и вкус. Но макуха не была и свежей, поэтому кусать ее как, например, пирожок с мясом, было непросто. Убедившись в этом, Тома стала размачивать свою находку прямо в реке и небольшими кусочками отправлять в рот.

Разнообразие меню увеличилось на целых пятьдесят процентов, а посему жизнь вместе с радостными предчувствиями скорого освобождения стала казаться светлой и радостной.

Тамара бегала от берега к берегу, выглядывая шикарную моторку с отцом на борту. По пути она забегала то на щавелевую поляну, то обносила шелковицу, то размачивала в Днепре макуху. В суете и маете она не сразу заметила, как с запада подобралась свирепая свинцовая туча, блистающая гневными молниями и ругающаяся нехорошими словами на своем небесном наречии. Когда тучка добралась до солнышка, резко похолодало, вырвавшийся на свободу из жаркого плена ветер поднял темную волну, украшенную белыми бурунчиками пены, а с неба полил дождь.

Сначала это были отдельные крупные капли-разведчики. Они падали на прогретый солнышком песок, поднимая тучки пыли и пара. «Тук, тук, тук» - передавали они на небо свои тайные сообщения. Разведка, по-видимому, оказалась успешной, ибо вслед за разведчиками уже неслись, набирая скорость, основные силы. «Бей! Бей! Гр-р-роми!» – отдавал приказы гром. Небесная пехота сплошным потоком обрушилась на всех и вся, и уже не пыль поднималась от сухого песочка, а вскипали большущие пузыри на лужах и на бушующих в неистовстве волнах. «Бей! Бей!» – командовал гром, посылая одну за другой сигнальные ракеты молний. Тучи подчинились и послали в бой свою тяжелую артиллерию – крупные, величиной с голубиное яйцо, куски льда. Если каплям-пехотинцам деревья еще противостояли, отводя густой листвой потоки небесной воды по сторонам, то град победил земную зелень полностью и окончательно: градины легко пробивали кроны деревьев, захватывая по пути наиболее упрямые листья и даже маленькие веточки… «Бей! Давай! Гр-роми!» – гром упивался добытой победой, выжимая из каждой тучки по максимуму, подстегивая и подстегивая их ударами молний как кнутами. И уже не видно песка, он покрыт холодным белым покрывалом, которое живет, дышит градинами, отскакивающими от своих более удачливых сородичей, которые первыми припали к теплому песку и тихо тают от восторга.

«Давай! Давай! Бей!» – гром погнал свои армии-тучи дальше на восток, а тучки, идущие в арьергарде, с высоты птичьего полета осматривают поле недавней битвы. Вот столетний дуб, расколовшийся от удара молнии надвое, вот десятки и сотни гектаров хлебов, намертво уложенных градом на матушку-землю, вот гребля, разрушенная лавиной воды, несущейся к Днепру… А вот девочка, избитая градом и облитая холодной водой. Она стоит под старой ракитой, втянув голову в плечи и прижимает к груди кусочек какого-то жмыха. Это тучкам неинтересно. Интересно то, что на ней нет ни единой сухой нитки, а посиневшие губы дрожат от холода. Ручки и ножки у девочки покрыты гусиной кожей и тоже приобрели синеватый оттенок. «Добр-рая р-р-работа!» - прокомментировал увиденное тучками зрелище удаляющийся гром. «Р-работа! Бой! Бой!» – вновь прозвучал боевой клич, и тучки рванули вслед за войском. 

Если град надеялся на очень теплый прием, то он несколько ошибся.  Солнышко стыдливо спряталось за тучки и до конца дня так и не появилось. Девочке не удалось даже лучика поймать, чтобы подсушиться и слегка обогреться. 

К ночи град растаял, но теплее не стало. Остывшей земле нечем было платить дань пришедшей ночи – остатки тепла, смытого холодным дождем, ушли на ублажение града, а солнышко, сочтя свою миссию на сегодня законченной, ушло на покой. Ночь в течение долгих часов молча смотрела на приплясывающую на мокром берегу девочку, и тихо растаяла, уступив место по-осеннему хмурому утру.

Завершились четвертые сутки Томкиной робинзонады.

Впервые за все девяносто шесть часов пребывания на острове в Томкину душу пришло отчаяние… Если бы сейчас из-за поворота появилась Галька-браконьерша в своей обшарпанной лодке, то Томка кинулась бы ей на шею и расцеловала. А ворованную общенародную рыбку она готова была съесть сырой, с чешуей.

 

 

Робиндотэ. День пятый.

 

– Коля, а ты хотел бы со мной дружить?

– Так мы вроде бы никогда врагами и не были...

– Я не это имела в виду.

– Не знаю… Мне такая мысль и в голову не приходила…

 

Для отчаяния в Томкиной душе уже было все готово. Мокрая одежда неприятно прилипала к телу, дешевенькие босоножки из кожимита набухли от воды и расползались прямо на глазах, организм устал не только от всенощной пляски на берегу, но и от многочасового переохлаждения. Время от времени девочка присаживалась на корточки, собравшись в комочек, но уже спустя несколько минут вновь вскакивала от холода. Воздух остыл, быть может, градусов до десяти, но Тамаре уже мерещился покрытый льдом Днепр…

Вчерашний дождь казался прелюдией к очередному ледниковому периоду.

Теплый дождь с громом и молнией в начале июля – явление быстротечное. Проскакала гроза по небу, гонимая лихими ветрами, полила землю щедрыми потоками воды, посияла радугой-семицветкой на прощание – и вновь солнышко, и снова теплынь, только пар поднимается от камней, в незапамятные времена выползших из-под земли на берег, чтобы полюбоваться красотами Днепра.

А бывает, что небо затягивает тучами надолго. Тучи часами, а то и сутками сеют на землю мелкие капли неприятно холодного дождя, и если бы не одетые в зелень растения, то создавалось бы полное впечатление угрюмой ноябрьской слякоти.

…Момент восхода солнца Тамара не зафиксировала, потому что небо было затянуто плотной пеленой туч неприятного мрачно-серого цвета. Но природа восход солнца отметила и устремила ему навстречу потоки воздуха. Ветер, дувший вдоль течения, вновь поднял высокую волну. Что самое неприятное – Тамаре, и без того замерзшей донельзя, стало еще холоднее…

Девочка еще энергичней забегала вдоль берега, а когда начинала чувствовать неимоверную усталость, пряталась от пронизывающего ветра за толстым стволом огромного тополя. Тополь Тому, естественно, не спасал. Складывалось впечатление, что он, мокрый от верхушки до самых корней, и сам замерз – его листья трепетали на ветру, а со стороны могло показаться, что его бьет дрожь. И вообще, весь остров дрожал от холода, волнами передавая от дерева к дереву то усиливающееся, то ненадолго затихающее трепетание.

Правда, когда вновь заморосил дождь, ветер поутих, но теплее не стало. Укрыться от холодных капель было негде. Деревья собирали капли на свои листья и норовили направить струйки прямо на Тому.

Не только холод, но и голод одолевали Тамару. Выбор блюд свелся к двум наименованиям: все уменьшающийся кусочек размокшей макухи и щавель, которого тоже оказалось не так уж и много. Дождь и град оббили с шелковицы все ее плоды, и на мокрое скользкое дерево лезть не было ни малейшего смысла. 

В районе полудня Тамара слизала с ладоней остатки макухи и заела ее последним листиком щавеля. Села прямо на мокрую траву, а вернее – в лужу, и заплакала. Есть было нечего, никто ее не спасает, никто ее не ищет, никому она не нужна… Никто не знает, сколько она продержится и в каких мучениях будет умирать, никто так и не узнает, как ей не хотелось умирать. Может, ее найдут, когда она превратится в скелет, а может, и скелета не найдут…

Дождик вновь припустился и неприятно забарабанил по спине. Тамара решила, что умирать лучше под ее любимой ракитой, в той постельке, в которой она спала. Поплелась, не прячась от дождя, к «своему месту», поковыряла носком расползшегося вконец босоножка промокший песок и уселась на торчащий из песка корень. Сидела, безучастно глядя сквозь ветви дерева на волны, слезы текли из ее глаз и, сливаясь с каплями дождя, стекали с подбородка в лужицу под ногами. Сама того не замечая, Тамара тихонько выла от тоски и отчаяния…

 

 

Поручение 

 

– Дивись, Миколо, охмурить вона тебе, охмурить! Нащо тобі така ледацюга? А гонору, гонору в неї скільки!

– Успокойся, Галька, никто меня охмурять не собирается. Да и не такой уж плохой она человек, эта Томка. Бывают и похуже. Уж тебе ли не знать…

– І то правда...

 

Николаю вовсе не хотелось выходить в тот день из дому. А тем более не хотелось грести по такой крутой волне, да еще и против течения. Уж о том, как ему хотелось лезть в холодную воду, мы и вовсе умолчим. Но Галька так просила, так настаивала, что пришлось согласиться. А согласиться – это все равно, что слово дать. Николай был не из тех, которые могли позволить себе не выполнить данное кому-либо слово. Тем более – Галине.

При хорошей погоде в Галькином поручении не было ничего сложного – час туда, час назад – всего-то и делов. А сегодня… Моторку не возьмешь – по такой волне спалить мотор, что раз плюнуть. На веслах – часа три туда, и столько же обратно. Это, считай, полдня.

– Добре, – сказал он Галине, – тогда я пойду под вечер, там и заночую. А утром соберу урожай и привезу.

– А дощ! Як же ти ночуватимеш?

– Под лодкой. Первый раз, что ли?

– Ну, тобі видніше, любий... – Галина поцеловала Миколку в щечку. – Як кажуть, з Богом…

 – Тогда пока! Выздоравливайте!

 – Щасти!

Галину с Ильей должны были завтра-послезавтра выписать из больницы, и Галина решила «отблагодарить» врача и медсестер рыбой. Поэтому Николаю поручалось поставить на ночь сеть, а утром «собрать урожай» и привезти ей сюда, в больницу. Вот почему Николай экипировался как следует сам, снарядил свою любимую «Чайку» (такая надпись была на борту его плоскодонки) и поближе к вечеру сел за весла.

Дорога туда – это значило идти и против ветра, и против течения. Посему Коля выбрал не самый кратчайший путь, а пошел между островами, по мелководью, где волна была поменьше и течение не так сказывалось. 

Грести было тяжело, и парень размышлял о том, что, возможно, стоило бы сходить пешком. В идеале, конечно, велосипедом через заповедник, как на следующий день после того, как Галька с малышом попала в больницу. Но в такую грязь велосипед пришлось бы нести на себе, а это глупо. Пешком – это значило идти дважды все по той же грязи. Вечером – чтобы поставить сеть, утром – чтобы вытащить… Нет, лодка – все-таки наилучший вариант.

Когда дело было сделано, то есть сеть поставлена, Николай решил обустроить себе ночлег. Любимое его место – остров, который начинался  метрах в трехстах по течению ниже. 

Парень перенес из лодки на берег все, что в ней было и рывками потянул лодку по мокрому песку подальше от воды, к травке. Песок был пропитан водой – начавшийся с утра затяжной дождь все сеял и сеял, – поэтому особых усилий прилагать не пришлось. 

Выбрав место, Николай развернул свою «Чайку» носом к воде и перевернул ее вверх дном. Потом он сходил на берег за веслами и, приподняв нос лодки, вставил весла в специально сделанные им пазы. Эти пазы, как и все остальное, были его изобретением. В свое время он много думал над усовершенствованием «крейсера» и гордился тем, что масса немудреных приспособлений делала его лодку универсальной. В данной ситуации плоскодонка превращалась в палатку, точнее, в небольшой домик.

 Два куска специально скроенного брезента были прикреплены к крючочкам по бортам и привязаны к веслам, расставленным как палочки у буквы «Л». Штырьками из арматуры крылья брезента были прикреплены к земле. Когда Николай завешивал вход в свой домик плащ-палаткой, которая сейчас по случаю дождя была на нем, то никакой ветер не задувал в его временное пристанище. 

Но пока очередь до плащ-палатки не дошла. Николай снял сиденья с лодки, чтобы не биться о них головой (тоже пришлось поломать голову над удобными креплениями) и, соединив их друг с другом, устроил себе что-то похожее на скамеечку. Действительно, не сидеть же на мокрой траве!

Итак, комплекс номер один подготовительных к ночлегу работ был выполнен. Были еще комплексы номер два (разведение костра и приготовление ужина) и номер три (надувание матраца), но парень почувствовал голод и решил, что надо пока перекусить всухомятку. Он достал из вещмешка продукты, отрезал толстый ломоть хлеба, положил на него толстый шмат сала и интенсивно заработал челюстями, безучастно глядя на мрачные волны, щедро поливаемые дождем из низких скучно-серых туч… Все вокруг навевало тоску и какую-то суеверную жуть. Хотя Николай суеверным себя и не считал, но если бы сейчас кто-нибудь ему сказал, что это нечистая сила разгулялась, то он, пожалуй, разговор поддержал бы…

И вдруг…

Николай вздрогнул.

Откуда ни возьмись, перед ним появилась русалка. Тонкая фигурка обтянута мокрым платьицем, прилипшим к ногам, поверх платья натянута сиреневая кофточка, с концов которой на травку капает вода. У русалки, в отличие от сказочных ее сестер, был не рыбий хвост, а тонкие ножки, взявшиеся гусиной кожей, обутые в расползающиеся от воды босоножки. Нижняя часть лица темно-синюшная, неопределенного цвета мокрые спутанные волосы космами спадают на лицо, на плечи. В волосах торчат какие-то листочки и палочки. С волос тоже капает вода. И вообще, вся эта русалка была какой-то синей в темных пятнах. 

Жуткое зрелище! Когда-то в детстве Коля бегал на берег посмотреть на всплывшую утопленницу. Цветом эта была точной копией той, только та была пухлая, набрякшая от воды, а эта – тощая, как тростиночка.

Итак, Николай вздрогнул. Он почувствовал, как мгновенно вспотел, но вдоль позвоночника пополз иней, а в желудок как будто кто-то бросил глыбу льда…

– Коль, а Коль! Дай кусочек хлеба… Ну пожалуйста!.. – попросила дрожащим тонким голосом русалка.

Ничего не соображая, парень протянул утопленнице недоеденный бутерброд. Русалка схватила его и жадно впилась зубами.

 

 

Спасение

 

– Иван Иванович! Какую бы оценку вы поставили тому ученику, который сам сконструировал транзисторный приемник, не требующий источника питания?

– Если бы такое в принципе было возможно, то без малейших колебаний – «пятерку»! Причем сразу же за четверть.

– Так почему же вы ставите Середе «трояк»?

 

– Ты… кто? – одеревеневшими губами спросил Николай. 

Утопленница зыркнула на него своими огромными серыми глазами, но промолчала. В это мгновение она проталкивала в горло последний кусок сала. Коля готов был дать голову на отрез, что она и не пыталась его жевать.

Парень осторожно потянулся рукой к топорику, который он приготовил, чтобы рубить хворост для костра…

– Дай еще, а, Коль! – снова попросила русалка, когда и последний кусок хлеба исчез у нее во рту.

– Ты кто? – уже смелее спросил Николай. Он уже стал соображать, что утопленницы не едят. По крайней мере, хлеб с салом.

– Ты меня не узнал? Я – Тамара…

– Какая Тамара? – по инерции спросил парень, хотя знакомые черты уже стали как-то прорисовываться в этой жалкой фигурке.

– Канивец я. Тамара Канивец. Мы с тобой в одном классе учимся…

– Фу-у!… Ну ты даешь!.. Чуть заикой не оставила!..

Ледяная глыба исчезла из желудка.

– Что ты здесь делаешь?..

– Замерзаю…

– А ну-ка, лезь сюда. Нечего стоять на дожде…

– Спасибо, Коленька!

Чтобы чванливая Тамарочка, которая раньше Николая в упор не замечала, назвала его Коленькой? Точно «щось у лісі здохло»! Да и вообще, уменьшительно-ласкательные суффиксы к именам мальчишек никто в их классе  никогда не лепил.

– Ты отвезешь меня домой?

– Ты замерзла… Сделать тебе чаю?

– Ой, пожалуйста!..

Через пару минут Тамара пила чай, обхватив кружку обеими руками. Плечи ее дрожали, а кружка стучала о зубы…

– Вот что! Я сейчас пойду дров для костра нарублю, а ты пока переоденься в сухое. – Парень стал доставать из вещмешка вещи. – Вот тебе мой свитер, правда, старенький. А это штаны… Тоже старенькие, для рыбалки. Переодевайся, а то простудишься…

Когда Николай вернулся, Тамара уже переоделась. Теперь она отжимала  свои мокрые волосы у входа в лодочный домик, выпутывая листики и веточки.

Николай заглянул вовнутрь домика. Девочкины вещи лежали на траве, завернутые в кофточку.

– А чего не развесила? Или ты собираешься в селе в таком виде появиться? Засмеют…

– Да, но… 

– Понимаю. Купальник. Лифчик и трусики. Думаешь, я такого в глаза не видел? У меня две сестры, не считая двоюродной…

– Все равно неудобно как-то…

– Пока костер разведу, пока ужин приготовлю, мелочь вся и подсохнет. Я смотреть не буду…

– Тогда ладно…

Николай вытащил из кармана пластмассовую расческу:

– На, вычеши мусор из волос. И возьми полотенце в вещмешке…

Через несколько минут Томкина физиономия появилась между веслами.

– Так когда ты меня домой отвезешь?

– Завтра утром.

– Почему?

– У меня здесь дела на рассвете…

– А сегодня нельзя?

– Сегодня нельзя.

Впоследствии Тамара не раз мысленно возвращалась к эпизоду своего спасения.

…Она сидела под ракитой и плакала, дрожа от холода, когда увидела, что по проливу движется лодка. В лодке сидел мужик в мокрой от дождя плащ-палатке. Она подскочила и пискнула. Писк получился совсем уж тихим, но Томе показалось, что мужик ее услышал. Он резко взмахнул правым веслом и направил лодку прямо к берегу. Девочка побежала  навстречу своему спасителю. Мужик въехал лодкой глубоко в песок и встал во весь рост, повернувшись спиной к корме. 

И тут Тамара узнала мужика. Вернее, это был вовсе никакой не мужик. Это был ее одноклассник Николай Середа. Если бы на его месте был любой другой, то Томка уже висела бы у него на шее, обливая слезами радости и осыпая поцелуями благодарности, а здесь ее как будто парализовало. Она стояла в десяти шагах от Николая за кустом маслины и ждала, какой из инстинктов победит: тот, который гонит ее к спасителю,  способному, как минимум, переправить ее на тот берег, или тот, который гонит ее прочь от парня. Парня, к которому она всегда относилась с презрением, которого нещадно критиковала на пионерских сборах, а потом и на комсомольских собраниях за патологическую лень и бездарность, который, в свою очередь, ее недолюбливал и как-то даже обозвал «дурой образованной».

Если говорить честно, то победил второй. Интуиция подсказала ей, что сейчас Николай прогонит ее прочь, может, даже ударит… Или поставит условия, на которые она не пойдет даже ради спасения жизни. Ей придется убегать, а вслед она услышит слова, унижающие ее, оскорбляющие, злорадные, злые… Честолюбивая Томочка готова была пойти на любые жертвы, но не унизиться перед пацаном, который, по ее мнению, был и сам ниже травы… Замерзая под холодными струями дождя, она стала сравнивать себя с Зоей Космодемьянской, которую фашисты голой и босой вели по глубокому снегу к виселице…

Тома укрылась за стволом толстой осины и стала наблюдать за происходящим. Николай работал размеренно и четко. Чудесным образом в считанные минуты он превратил свою лодку то ли в домик, то ли в палатку, разложил какие-то вещи, а потом… 

Этого Томин желудок не выдержал: Николай сидел на пороге своего домика и с аппетитом ел огромный кусок хлеба с толстым куском сала. Голодные спазмы сжали горло, в голове помрачилось… Как она оказалась перед Николаем, Тамара уже не помнила.

Против ожидания, Николай отнесся к ней с пониманием и сочувствием. Он не только поделился с нею хлебом, но упрятал от дождя в своем домике,  напоил горячим чаем, дал переодеться в сухое. И ни малейшего намека на какие-либо обиды, ни одного грубого слова…

Внутреннее напряжение, возникшее в Томе в силу ее больного воображения, разом куда-то спало, и она целиком отдалась течению событий. Она все равно уже спасена, а на дальнейшее она влиять уже и не пыталась… Сегодня отвезут ее домой – хорошо, завтра – и то не так страшно. Одно дело стоять под дождем, а другое – созерцать его из-под крыши, греясь в грубой вязки шерстяном свитере и теплых вельветовых брюках, настолько длинных, что в них можно завернуть ноги полностью. Горячий чай тоже делал свое дело – плечи еще подрагивали, но зубы уже не стучали друг о друга...

Вдруг Тамаре показалось, что неудобно вот так сидеть и бездельничать, когда ее спаситель работает.

– Давай я тебе чем-нибудь помогу.

– Если свитер промокнет, тебе уже не во что будет переодеться. Сиди там.

– Хорошо, Коля, я поняла…

Маленькой саперной лопаткой Николай вырыл почти у самого входа в домик продолговатую ямку, укрепил боковые стенки двумя жестянками, которые, судя по наличию на них копоти, именно для этих целей и были предназначены, аккуратно уложил в ямку порубанные хворостинки, а под них – кусок старой газеты.

Тамара сначала молча наблюдала за этими приготовлениями. Потом ей показалось невежливым вот так сидеть и молчать…

– Как же сырые дрова будут гореть?

– Они не сырые, они сухие…

– Да посмотри, с них же капает! Сейчас на всем острове не найдется ни одной сухой хворостинки…

– Ну и что? Перед дождем они ведь были сухими. Вода с них быстро испарится… Сырые – это те, которые свежие, еще с соком…

– Хорошо, а как будет гореть мокрая газета?

– Она совершенно не мокрая… Сейчас увидишь.

Николай достал из кармана спичечный коробок. 

– Черт!.. Спичек мало осталось.

Под аккомпанемент этих слов одна спичка выпала у него из рук прямо в лужицу.

– Ну вот! Еще одна спичка пропала! – Тамара начала сопереживать.

Коля спокойно поднял спичку, чиркнул нею о коробок. Спичка загорелась, огонь от нее перекинулся на газетку, которая очень быстро загорелась ярким желтым пламенем. От дровишек тотчас пошел парок, а еще через мгновение послышалось характерное потрескивание занявшегося хвороста. У Тамары округлились глаза:

– Ты что, фокусник? Когда ты успел заменить спичку?..

После паузы:

– Почему не отсырела на дожде газета?

Коля молча бросил в ее сторону коробок.

Тамара присмотрелась. 

– Они воском покрыты! Здорово! А где такие продают?

– Не воском. Парафином. Со свечки. Взял обычный коробок, помакал спички в растопленный парафин – и никаких проблем с сыростью. Я же каждое лето на воде, такие мелочи очень важны…

– Гениально! Газета тоже в парафине?

– Сообразительная!..

Николай насмешливо посмотрел в сторону девочки и добавил:

– Тебе бы еще физиономию отмыть как следует, так тебе бы цены не было. Даже в мужских брюках…

– А что, разве я не умытая?

– Возьми сверху в вещмешке бритвенный прибор, в нем есть зеркало.

– А ты разве уже бреешься?

– Я же пошел в школу с восьми… Уже почти год бреюсь. Но не часто…

Тамара глянула на себя и ахнула: вся шелковичная эпопея была у нее, что называется, на лице в виде синих и фиолетовых пятен!

  •  Кошмар! Что же ты сразу не сказал? Позорище какое! 

– А ты и не спрашивала! Выдрала у меня буквально из горла хлеб с салом и враз проглотила. Ну и видок был у тебя тогда…

– Я сейчас пойду умоюсь. У тебя есть мыло?

– А дождь? Ладно уж, сиди. Сойдешь и такая, раз других нету.

Костер действительно разгорелся, почти не выделяя дыма. Николай подложил еще дров, установил сзади костра лист алюминия, по бокам – две железные рогульки с поперечным штырем, а сам с котелком спустился к Днепру. Отраженный от экрана огонь согревал Тому, да и на душе стало тепло. Как-то совсем некстати она подумала, что за девять лет совместной учебы она ни разу не говорила с Колей по-людски. Так, цапались изредка. А он, как оказалось, неплохой парень, с ним даже интересно разговаривать. Да и не такой уж дурак, как всегда казалось. Вот, домик из лодки как ловко соорудил, да и со спичками здорово получилось…

– Слышь, Коля! Мне стыдно вот так сидеть, ничего не делая. Давай я тебе что-нибудь помогу…

– Ладно, сейчас я рыбку принесу, почистишь… 

– Так ты с рыбалки? И много наловил?

– Нет, я не с рыбалки. Но рыбка сейчас будет… Видишь, водичка под рыбный супец уже греется.

– Дурдом! Кто же ставит кастрюлю на огонь, а потом идет на рыбалку?

– А как иначе, если Днепр рядом?

Николай отошел в сторонку, в пустую бутылку из-под водки натолкал каких-то камешков, вынимая их из жестяной коробочки, туго заткнул пробкой, сквозь которую пропустил узенькую трубку. Для надежности пробку еще и проволочкой закрепил. После этого разулся, закатил брюки до колен, взял сачок и пошел к реке.

– А удочки ты забыл?

– Зачем удочки? – рассеянно оглянулся на Тому парень. – С удочками мы до утра чикаться будем…

Он забросил бутылку далеко вверх по течению, зашел в воду по колени, приготовил сачок и стал ждать.

– Ждешь, пока рыбка сама к тебе в сачок заплывет? – пыталась понасмешничать Тома.

– Конечно. Я же бросил вверх по течению, – не понял ее сарказма Николай.

Бах! В том месте, куда упала бутылка, вода вспузырилась, а через несколько секунд стала всплывать рыба. Николай вылавливал наиболее крупную сачком и выбрасывал на берег. Когда набралось штук восемь-десять, собрал ее в сачок и принес к домику.

– А остальная рыба погибла?

– Нет, разве что самая мелкая. Она пойдет на корм хищникам. Остальная оглушена. Минут через десять начнет отходить и уплывет.

– Но ведь это незаконный способ ловли рыбы? Так нельзя делать?..

– Конечно нельзя! Я и не делаю. Сегодня – исключительно ради тебя. Сейчас тебе нужно побольше жидкого и горячего. А то вон какая синяя…

Тамара вспыхнула. Сразу по трем причинам: первое – ей снова напомнили о ее непрезентабельном внешнем виде, второе – на нее нахлынул очередной приступ голода, а третье, и главное, – снисходительный тон, с которым с нею общался этот… Коля. Подумаешь, на год старше! Зато она учится лучше! И вообще… 

Тамара попыталась было почистить рыбу. Николай сразу определил, что она никогда в жизни ничего подобного не делала.

– Давай-ка я почищу! А то рыба очухается и покусает тебя, неумеху… Кстати, рыба портится с головы, а чистится с хвоста.

Тома даже удивилась тому, что на такие слова она не обиделась. Наоборот, улыбнулась…

– А разве рыба кусается?

– Еще как! Как только начнешь ее с головы чистить, так сразу за палец – цап! И вместе с пальцем – в реку… – очень серьезно ответил Николай.

– А если рыба мороженая? А если морская?

– И мороженая кусается. И вместе с пальцем убегает в море…

Только теперь Тамара сообразила, что Николай шутит.

Все-таки веселый этот парень Коля! И речь у него не такая, как у других двоечников… Те двух слов без матюков не свяжут, а этот за словом в карман не лезет.

Когда последняя почищенная рыбка нырнула в котелок, который как по мановению  волшебной палочки как раз к этому времени закипел, Николай сказал:

– Мне показалось, что ты основательно голодна… Может, сварим на второе гречневую кашу? 

Тамара радостно закивала головой:

– Обожаю гречневую кашу! – Никогда в жизни она никаких каш не ела, если не считать манную кашу в глубоком детсадиковском возрасте.

– А сварить сумеешь, пока я с овощами разберусь?

Тамара стыдливо опустила глаза.

– Если честно, то я никогда ничего не варила…

– Принято. Тогда сиди и режь огурчики вот в эту миску…

…А потом Тамара, обжигаясь, ела рыбный суп, вкуснее которого в жизни не было и не будет. 

– Коль, а можно еще?

– Какие вопросы!

За рыбным супом пошла пахнущая дымком каша, заправленная нежными кусочками чуть притопленого сала.  И хорошо пошла! С припевом! То есть, с добавкой… Нехило досталось и салатику из огурчиков с зеленым лучком.

Только после этого она задала вопрос:

– Коля, а почему ты не ешь?

– Ты ведь не предупредила меня, что будешь здесь. А я имею привычку брать с собой только одну миску, одну ложку и одну кружку…

– Ой, извини! Давай мне твой плащ, я сбегаю к речке помою посуду. Прости меня, я бываю очень невнимательна…

– Да, это заметно. Дождь-то кончился… Но мне плаща не жалко, можешь взять.

Действительно, дождь уже кончился, облака поредели, даже заходящее солнышко успело проглянуть, в его последних лучах все деревья искрились мириадами янтарных бусинок. Вода в проливчике успокоилась и как будто даже посветлела. Но волны, гонимые ветром, все еще навевали тревогу.

С помытой посудой и даже частично умытая Тома кинулась к котелкам. В первом на самом донышке блестела жалкая лужица, из которой торчал рыбий хвост. Гречневой каши во втором не хватило бы и на одну порцию в заводской столовой, которая минимум полгода не проверялась рабочим контролем.

– Боже, что я натворила! Как я могла! Я же тебя голодным оставила… Извини, Коля! Давай еще рыбки наглушим и снова сварим!

– Пожалуй, я не голоден. Насытился, глядя как ты уплетаешь. Это было, конечно, не столь впечатляюще, как первые полбутерброда, но тоже весьма эффектно. Я уж подумал, что ты дня три ничего не ела…

– Не три, Коля, а пять…

 

 

Галькина история

 

– А что за посторонние у тебя на борту? Давай сюда нарушителя!

– Дядь Слава! Пока она на моем борту, она под моей защитой. Ты же моряк, и морские законы знаешь.

– То-то смотрю, на ней твой свитер… Тогда хвалю! Настоящий мужик!

 

– Пять? – изумился Николай. – Как же ты умудрилась? Ты что, от бабы Ганны сбежала? Так она вроде бы тетка добрая, не могла тебя так достать. Да, в конце концов, и в город вернуться не проблема… Автобус шесть раз за день ходит…

– При чем тут бабушка Аня! Она действительно хорошая. Это я, пожалуй, по отношению к ней свинья неблагодарная… Как только мы вернемся, я пойду у нее прощения просить.

– Так в чем проблема?

– Слушай. И пожалуйста – не перебивай…

Тома обстоятельно, с подробностями рассказала, как она попала с Галиной на браконьерскую рыбалку, о ссоре, о том, как была высажена на необитаемый остров, как чуть было не умерла с голоду. Галина в ее рассказе выглядела чуть ли не людоедкой, а ее личная борьба за собственную жизнь с помощью шелковицы, щавеля и макухи – подвиг, сравнимый с подвигом Алексея Мересьева.

Николай ее действительно ни разу не перебил. Он сидел между веслами, смотрел на воду и грыз какую-то травинку.

Тамара закончила свою повесть, а парень все так же молча сидел с травинкой в зубах.

– Ты знаешь, Коля, я считаю, что Галина совершила преступление, и не одно. Это у нее в крови. Лезет без спроса в заповедник, а это, между прочим, всенародное достояние. Рыбу ловит незаконными способами. Может, здесь, в заповеднике, остались какие-нибудь ценные породы, а она их уничтожает. Наверняка потом продает втридорога. Откуда у нее и мебель суперсовременная, и холодильник, и стиральная машина, и даже телевизор? А еще ребенок без мужа. Согласись, что это уже определенная характеристика. А со мною как она поступила?

Парень продолжал молчать.

– Почему ты молчишь? Ты что-то из моего рассказа не понял?

– Нет, почему же! Ты все очень внятно изложила. Прямо как в конкурсном сочинении по литературе.

– По твоему тону я понимаю, что ты или не веришь мне, или считаешь мои суждения неправильными… Мне казалось, что я не настолько не образована, чтобы не суметь дать правильную оценку поступкам особы, по которой тюрьма давно плачет.

– Ты отличница, да. Но не судья. Не берись не за свое дело. Гальку я понимаю, тебя – нет.

– Но из-за нее я чуть не умерла!

– Не из-за нее, а из-за себя. Здесь может умереть только самоубийца. И то если очень постарается.

– Но почему ты защищаешь Гальку? Она что, твоя возлюбленная?

– Ну что ты, конечно нет. Я ее просто люблю…

– Ты?.. Вот эту старуху? Да ей же двадцать пять, не меньше!

– Меньше. Она всего на год старше меня. А люблю я ее, потому что она мне сестрой доводится. Двоюродной. Наши матери – сестры.

– Извини, я не знала. Но даже это не оправдывает ее в моих глазах.

Вдруг Томкины глаза округлились.

– Ты хочешь сказать, что ей восемнадцать? Так а ребенку…

– Правильно вычисляешь. С арифметикой у тебя всегда лады были. Родила она в пятнадцать. А забеременела – в четырнадцать.

– Но это же!.. – задохнулась Тамара.

– Теперь ты помолчи. И слушай, судья всенародный…

Николай выплюнул травинку.

– Я начну с второстепенных деталей, а потом перейду к главному. Если доберусь.

– Вот ты говоришь: «Заповедник! Всенародное достояние!». Ты не очень-то щиты читай. Этот лес, в котором мы находимся – не заповедник и никогда заповедником не был. Не внесен этот лес во Всесоюзный реестр заповедников. Но охраняется почище Аскании-Нова. Потому что это заказник. Место охоты нынешних панов. Приезжают сюда высокие областные чины расслабиться, косуль да кабанчиков, уток да зайчиков  пострелять, в баньке попариться, водочки похлебать. Это простым смертным здесь запрещено даже грибы собирать, а высокому начальству все позволено… Я знаю это наверняка, потому что один мой дядька здесь егерем был, а другой и сейчас лесником служит. 

– А знаешь, как высокое начальство развлекается? То-то. Построен там домик, на гостиницу похожий. Номеров в той гостинице немного. Но обставлены – ого-го как! Ковры, полировка везде и сияние. Посуда фарфоровая старинная, как из музея. Порасспроси свою бабу Ганну, она там полжизни в горничных прослужила… Перед приездом высокого начальства приезжают туда машины с продуктами, шеф-повара из моднейших ресторанов, начинают стряпать-готовить. Да не рыбный суп с гречневой кашей, как мы с тобой сегодня, а что получше. Часто тебя омарами потчевали? 

Тамара отрицательно покачала головой.

– А мне не раз приходилось пробовать. Галькин отец с барского стола приносил, чтобы нас, малышей, побаловать. И ананасы, и бананы, и другие деликатесы. Мясные котлеты-отбивные-шницели такие, что мы их и названий не слышали. Икрой красной и черной паны даже друг в друга швыряются, когда крепко за воротник заложат. 

– Отдохнут – и за ружьишка, на охоту. Лицензии, охотничьи билеты и прочие формальности – это не про них. Егеря на них зверя гонят, а паны знай себе постреливают. Помню, Галькин батя вот такими слезами плакал, рассказывая, как один из бывших секретарей обкома партии – сейчас он в Киеве на высокой должности – напоролся на кабаниху с выводком. А выводок – сосунки еще, к самостоятельной жизни не приспособленных поросят шесть душ. Он мамку сходу убил, а потом всех шестерых, в упор… Так в раж вошел, что потом малых, уже убитых, прикладом добивал – ему по пьяни казалось, что они еще шевелятся… Кстати, когда поголовье уменьшается, зверье откуда-то с Южного Урала да с Белоруссии нам завозят. Да не все приживаются…

– Хочешь спросить, почему поголовье уменьшается? Причина только одна – панская охота. Никто из местных охотой не занимается. Во всех близлежащих селах все охотничьи ружья уже давно изъяты… Летом, конечно, рыбалка… Только не в Днепре – большие начальники слишком нетерпеливы, чтобы часами на бережку с удочками сидеть. Есть там, подальше, несколько заток перекрытых. Там рыбы – видимо-невидимо. Чтобы не реже одного раза в две минуты клев шел… Специально разводят или откуда-то завозят – не знаю. Туда вообще никто, кроме двух-трех ихтиологов-биологов, доступа не имеет. Вот эта рыбка, что мы съели, – обычная, из Днепра. Рыбка плакатов не читает, плавает, где ей заблагорассудится. Ей все равно, куда она заплыла –  в  заповедник или в залив, что против села. Не может быть здесь тех пород рыб, которых нет в остальных местах Днепра...

– Все знают, что мужикам скучно без мадамочек. Поэтому большие начальники с барышнями приезжают. Не с женами, конечно. Они молоденьких обожают. То артисточки, то так называемые комсомольские активисточки. Немало из них таким способом себе потом карьеру делают, в номенклатуру попадают. Нравятся им омары в ананасном соусе… Банька там, рядом с гостиницей, знатная. Идут паны в баньку попариться, а им туда – активисточек голеньких…

– Врешь ты все! – Не выдержала Тамара.

– А ты у Гальки расспроси, она это все собственными глазами видела. С бабой Ганной пообщайся… Тоже кое-что рассказать может. И не перебивай меня, я же тебя не перебивал… Так вот. Если сюда высоких гостей из Киева или, чего доброго, из Москвы привозили, то… Наши, областного масштаба, перед теми на цырлах, как халдеи. «Чего изволите, Сан Саныч? Чего бы вы еще хотели, Ван Ваныч?»

– Четыре года тому назад прибыл к нам такой вот гость московский. Очень высокий начальник, его портреты даже в газетах печатают. Делегат всех партийных съездов, депутат Верховного Совета всех созывов… Погулял, побуянил, красной икрой в местных покидался и в номер собрался. «Давайте вашу активисточку!». А тех – целый табун. Блондиночки, брюнеточки, шатеночки, тоненькие, толстенькие – на все вкусы. Посмотрел московский гость на всех на них, и говорит: «Что они у вас все такие затасканные? Найдите че посвежее…». Кинулись халдеи партийное задание выполнять. Вот тут на Галчонка и напоролись. Она чисто случайно там оказалась – к отцу пришла с каким-то мелким поручением от матери еще до приезда гостей, а потом ее прибывшая охрана не выпустила. Не положено из заповедника никого выпускать, если туда начальство понаехало… 

– Схватили халдеи девчонку – и к высокому гостю в номер забросили. Ну и… Короче, через девять месяцев, день в день, и родила… Через неделю после своего пятнадцатилетия. Высокий гость ее через час голой из номера вышвырнул и втык халдеям устроил: «Че за неопытную малолетку мне подкинули? Искусала всего, исцарапала, а делать ничего толком не умеет. Гони мне другую!». Представляешь, кричала, кусалась, царапалась… Отец ее всего в ста метрах был, с другими егерями кабанчика для высокого гостя свежевал и ни о чем не догадывался…

Тамара с ужасом смотрела на своего собеседника…

– Отец узнал обо всем об этом только после отъезда насильника. Сразу же кинулся на него управу искать. Да куда там! Сначала от него откупиться хотели. Вот откуда и мебель, и холодильник, и телевизор. Это наши халдеи, областные. «Вы успокойтесь, всякое в жизни бывает. Вы тоже хороши: в запретную зону дочери дорогу показали! Мы вам моральный ущерб компенсируем, мы вашу дочь к лучшим докторам…». А отец: «Нет, пусть негодяй несет ответственность по советским законам. Сам же эти законы составлял, принимал и подписывал. Сам их пропагандирует, так пусть сам же по ним и отвечает…» 

– И добился?

– А как же! Держи карман шире! Галчонка через три месяца из школы исключили. За аморальное поведение. А она, кстати, круглой отличницей с первого класса была, вроде тебя. Отца с работы выгнали. Нашли то ли окурок  на его участке, то ли ветку сломанную. Придрались, короче… Теперь он по судам да прокурорам бегает, в ЦК жалобы пишет. Совсем в сутягу превратился… Алкашить начал… 

– Сначала пять или шесть свидетелей – это все из наших, сельских –  показания давали в Галькину пользу. Было изнасилование, было. Потом стали прокурорские склонять к разврату несовершеннолетних. Мол, все по согласию, только бедняжка-москвич сослепу не рассмотрел, что ей нет еще восемнадцати… За это наказание поменьше. Потом свидетели как-то резко стали память терять. «Не знаю, не видела, не слышала, не помню такого…». Один упрямый остался – дед Костя, он там в истопниках числился. Старался, как мог, Гальке помочь. Сам лично письмо Никите Сергеевичу Хрущеву писал об этой истории. А как дед Костя помер, так и вовсе в другую сторону раскрутили. Теперь выходит, что сама Галька к уважаемому человеку в номер ворвалась и сама же его изнасиловала… В последней отписке, что из Москвы пришла, сказано, что начальника охраны понизили в звании, а еще двух уволили… 

– Кстати, с дедом Костей тоже как-то странно получилось… В селе многие к рюмке прикладываются, а дед Костя – ни-ни. Как с войны вернулся, так ни капли в рот. А нашли его в лесу уже мертвым. Из милицейского протокола выходит, что был пьян, упал и «захлебнулся рвотными массами». Никто у нас в селе этому не верит… Но никто никому ничего и не скажет… В селе немало таких, кто имеет отношение к заповеднику, и все они в один голос – защита наших социалистических панов настолько сильна, что лучше с нею вообще не связываться.

– Вот тебе и ребенок без мужа… А насчет рыбки… Это у Галки пунктик такой – ловить рыбу именно в заповеднике. Столько же, даже больше, можно поймать и возле села, а еще больше – у камней, что ниже по течению. Это она как бы мстит заповеднику… Рыбу в жизни никому не продавала. Дарила, просто раздавала, но не продавала. Кстати, в заповеднике это все знают и все к этому относятся с пониманием. Никто ее не трогает – жалеют. Народ-то у нас добрый… Пока большого начальства рядом нет… 

 

 

Естествознание

 

– То есть, я тебе нужен, как костыль инвалиду? Чтобы подпирать в трудную минуту?

– Господи!.. Рядом с тобой я все время чувствую себя дурой!.. Откуда ты взялся на мою голову!

 

Тамара смотрела на Николая печальными глазами.

– Я… Я ведь не знала… Почему мне никто не сказал?

– Не думаю, что это то, что запросто выносится на люди. Это наша, семейная беда. Я имею в виду село…

– Я обязательно извинюсь перед Галиной. Я повела себя как настоящая идиотка… Мне стыдно даже перед самой собой.

– Вот и лады. Галька – чудная девчонка. Только после той истории с паном московским нервной очень стала…

Николай встал, чтобы размять ноги. Тамара тоже вышла из-под лодки. Костер уже догорал, взявшись жаром. Николай подбросил дровишек.

  •  Мы еще на ночь чаек попьем. Да и домик пусть прогревается…

– Послушай, Коля! Ты мне сердито так заявил, что на этом острове умереть может только самоубийца. Что ты имел в виду?

– Я не имел в виду остров. Я сказал «здесь». А имел в виду то, что отсюда до села километров пять или даже меньше того. Час ходьбы.

– Так как бы я перебралась на тот берег? Я почти не умею плавать. Утонула бы где-то на середине.

– А причем здесь умение плавать? – в глазах Николая светилось искреннее недоумение.

– Так я же не Библейский герой, который «по воде, аки по суху».

– Ну?

Оба стояли и смотрели друг на друга с полнейшим непониманием.

– Я еще раз повторяю: я не умею плавать!

Николай помотал головой:

– Не врубаюсь: тебе надо было научиться плавать или надо было перебраться на тот берег?

– Перебраться на тот берег. Но для этого надо было бы уметь плавать.

До Николая, по-видимому, стало доходить.

– Понял. Начнем сначала. С самого Архимеда. Если бы у тебя был надувной круг, то не утонула бы, доплыла?

– Конечно!

– Так что мешало?

– Отсутствие надувного круга!

– А если бы не надувной, а пробковый, как спасательные круги на пароходах?

– Тоже не утонула бы.

– А если бы не пробковый, а деревянный?

– Не утонула бы.

– А если не круг, а квадрат?

– Какая разница?

– А если цилиндр?

– Тоже.

  •  Вот тебе цилиндр.

Николай ткнул ногой полусгнивший ствол дерева, сваленного когда-то бурей. 

– А как бы я его до воды донесла? Я даже приподнять его не смогла бы.

– Это у нас в школе круглое несут, а плоское катят… Его надо было  катить. 

– И это тяжело.

– Тогда рычаг.

– Какой рычаг?

– Рычаг второго рода.

– А где бы я его взяла?

– Везде. Вот, например.

Николай поднял с земли толстую ветку, обломал пару мешавших ему сучьев, подвел одним концом под ствол и легко перекатил его на полметра.

– На, попробуй ты…

Тома подчинилась и с удивлением обнаружила, что тоже смогла перекатить ствол на те же полметра ближе к воде.

– Согласна, что через три минуты деревяшка будет в воде, а еще через десять-двадцать минут ты – на том берегу?

Тамара потупилась. Она все поняла, но сдаваться не хотелось.

– А как же вещи?

– А у тебя с собой сундук кованный?

– Нет, но платье, кофточка…

– В них бы и поплыла.

– Так они бы намокли!

– Во-первых, они и так намокли, что дальше некуда. Во-вторых, на том берегу разделась бы, развесила на кустики и высушила… Пять дней назад погода была очень жаркой, высохло бы за считанные минуты.

– Так что, я бы голой на людях…

– Каких «людях»! Ты много здесь людей за пять дней встретила?

Тамара даже губу от обиды закусила.

– Похоже, ты прав на все сто… Но даже если бы я это знала, то побоялась бы…

– Знала, знала! Не прикидывайся! Закон Архимеда и рычаги мы еще в шестом классе проходили. И о том, что дерево в воде плавает, ты тоже, возможно, догадывалась. Но страх – это довод. Принимаем его во внимание. Рассмотрим второй вариант. Пошли со мной.

Коля подвел девочку к западному краю острова. Солнце уже скрылось за горизонтом, но вечерняя заря еще давала возможность рассмотреть все детали открывшегося пейзажа.

– Что ты видишь?

– Еще один остров.

– А еще?

– За ним еще один или два.

– Три. А мостик видишь?

– Я на него каждый день облизывалась и жалела, что он где-то, а не здесь.

– Что мешало тебе к нему сходить? 

– Река. Днепр. Глубина. Неумение плавать.

– Хорошо. Посмотри на волны. Что ты видишь?

– Волны.

– Одинаковые, или есть побольше и поменьше?

– Нет, не одинаковые.

– Где поменьше?

– Вот здесь. – Тамара показала рукой в сторону острова, расположенного прямо перед ними.

– Как думаешь, почему они меньше?

– Остров от ветра затеняет.

– И очень ты чувствуешь это затенение?

– Нет, дует хорошо… Так почему?

– Мы же совсем недавно проходили колебания и волны! Как ты думаешь, может быть волна выше глубины? 

– Нет, конечно…

– Вот тебе и ответ. Здесь мелко. Мы можем сейчас с тобой сходить на тот остров и вернуться назад, не замочив пупка…

– А где гарантия, что между следующими двумя островами тоже мелко?

– Гарантия описана в учебнике по физической географии для пятого класса. Там есть интересная история о том, как реки образуют рукава и протоки. Твое непреодолимое препятствие – обыкновенный рукав, идущий параллельно основному течению. Можно заподозрить, что когда-то все эти острова были единым островом… Вопросы есть?

– Ты думаешь, я – дура?

– Как раз я так не думаю, но ты старательно пытаешься убедить меня в обратном… Ну ладно, уже темнеет. Пошли чай пить…

Сначала Тамара дулась, молча шлепая разлезшимися босоножками вслед за Николаем. Потом, подумав, она мысленно согласилась с тем, что она дура и есть, если не смогла «допетрать» до таких простых вещей, в которые ткнул ее носом Коля, и даже повеселела. 

– Смотри, Коля, вот полянка, где я нашла щавель. Какая красота – кисленькое после избытка сладкого!

Коля снисходительно обернулся в сторону Томы, но не сказал ничего.

– А здесь, посмотри, я спала. Здесь в грозу была вот такая лужа!

Николай изумленно уставился на девчонку. 

– Ты здесь спала и мечтала о кисленьком?

– Да, а что?

Коля сорвал листик с ближайшего же кустика. 

– На, пожуй!

– Ух ты! Красота!

– Не красота, а кизил. Пока листья молоденькие, они вполне съедобные. Я ими часто балуюсь.

– Но кизил нам завозят из Крыма!

– Да, там климат более благоприятный, поэтому плоды побольше. Но и в наших краях он растет…

– Откуда же я могла знать!

– Вот именно… 

Костер снова разгорелся, в котелке забулькал кипяток. Николай и Тамара сидели рядышком, плечом к плечу, между веслами. Тома о чем-то напряженно думала.

– Коля, можно тебя спросить?

– Ну…

– Почему тебе не нравится учиться?

– Кто сказал?

– Ну как же! У тебя то «двойки», то «тройки»… Потом ты сказал, что у нас в школе круглое несут, а плоское катят.

– А!.. То другое дело…

– Послушай! Ты как иностранец – все время мы друг друга не понимаем! Так тебе нравится учиться?

– Угу…

– И какие предметы тебе нравятся?

– Физика, химия… Немного биология. Ну, математика еще. Не вся…

– Да ну! А моя мать все грозится оставить тебя на второй год… А какие предметы тебе больше всего не нравятся?

– Больше всего – физика. Нет – химия… Биология у меня вообще в печенках сидит!.. Да и остальные тоже!

– Николай! Ты все время ставишь меня в позицию идиотки! Сначала ты говоришь, что ты химию любишь. Ровно через секунду заявляешь, что терпеть ее не можешь… Где правда?

– Как бы тебе объяснить?.. Вот ты отличница, все предметы знаешь на «пять с плюсом». Закон Архимеда прямо на уроке выучила и сразу же на пять баллов выдала. А перебраться на тот берег с помощью того же закона не можешь… Это к примеру… Я тебя горячим чайком напоил, когда ты в форме русалки передо мною явилась? Напоил. А костер был разведен? Нет. Откуда я горячую воду взял?

– Да, кстати, у меня за сегодня к тебе куча вопросов возникла…

– Ответ оттуда же, откуда спички в парафине… На воде, особенно когда на лодке далеко от берега, костер не разведешь, а горяченького хочется. Вот я и вожу в своей лодке хорошо закрытую жестянку с негашеной известью. Насыплешь ее в баночку, водички чуть-чуть брызнешь, известь и гасится, а при этом тепло выделяется. Ставь кружку с чайком и грей себе на здоровье!

– Чудеса!

– Вот и я о том же! А твоя маман меня спрашивает: как называется реакция, сопровождаемая выделением тепла? Ну, «пару» и влепила… А мне плевать, как она называется!

– Экзотермическая…

– Ну и пусть… Я тут по случаю «Органическую химию» для десятого купил, почитал на досуге… Формулы – во! – Николай раздвинул ладони на полметра. – На страничку не поместятся… В нашем селе любую бабку на куски режь, она не признается, что формула спирта – це два аш пять о аш. Зато кило сахара в литр этого же самого спирта, по-нашенскому – самогона, с закрытыми глазами превратит, лишь бы сумела дрожжи достать… А то и без дрожжей, на проросшем ячмене…

– За самогоноварение наказывают…

– Если на продажу – да! А если для собственного употребления – травы настаивать или ревматизм растирать, – то даже милиция слова не скажет… Или читаю – производство ацетилена. Неплохо описано, как для сварки металлов применяют. Я этим летом сам щеколду на калитку приварил – пробовал. Получилось! Но это все! А я, кстати, этим же карбидом бутылочку зарядил, рыбку глушанул и супчиком тебя накормил… Об этом в учебнике химии – ни-ни! В физике – и то не напрямую, а косвенно…

– Про рыбку? Где? 

– Да не про рыбку! А когда про идеальные газы формулы учили… Ну, про давление на стенки сосуда. 

– Так ацетилен – это газ, а карбид – такие камешки, белые и вонючие.

– Не белые, а темные; вонючие – это и есть ацетилен. Если карбид водичкой полить, то ацетилена навалом выделяется, а карбид в известь превращается… В моей бутылке трубка была, куда водичка и налилась. Через тонкую трубку ацетилен не успевал вытекать, давление внутри увеличивалось, бутылка не выдержала и рванула. Давление со скоростью звука в воде побежало в стороны, если на пути рыбка попалась, то ее подводной волной и стукнуло. Не успела она очухаться, как в котелок попала… Вот и весь ужин!

– Жуть как интересно! А еще про фокус с бутылочкой расскажи…

– С какой еще?

– А как ты из одной и той же бутылки огурчики и сало поливал. Огурчики – постным маслом, а сало – уксусом…

– Так это опять закон Архимеда! Масло легче уксуса, а друг с другом они не смешиваются, поэтому я и вожу их в одной бутылке. Надо масло – надливаю из бутылочки сверху, нужен уксус – затыкаю горлышко пальцем, переворачиваю бутылочку вверх дном, жду, пока масло не всплывет снова вверх, и потихоньку уксус сцеживаю!

– Ты прямо как Сайрус Смит!

– О, я Жюля Верна обожаю! Тринадцать томов из полного сочинения прочел! Остальные из нашей библиотеки кто-то украл…

– Так ты и книги читаешь? А по литературе у тебя…

– Так не интересно мне про Базарова. И Печорин никакой не герой. Придурок и лодырь. И Каренина ваша любимая сдуру под колеса рванула… Не понимаю я их… Ушло их время и никогда не вернется!

– Так и время Жюля Верна ушло.

– Ничего подобного! Его время только начинается! Из пушки на Луну – это, конечно, слабовато с точки зрения физики, но вместо пушки теперь ракеты. Идея почти та же, только техническая реализация другая… А Сайрус Смит и через сто лет людям пригодится… Он и думать умеет, и делать…

– Если тебя послушать… Точнее, если за тобой понаблюдать, то выходит, что ты и физик, и химик, и биолог, раз в растениях разбираешься… А почему говоришь, что химию не любишь? И все то, что мы учим в школе.

– То, что мы учим в школе – сплошная химия. Взяли жизнь, растворили ее в кислоте, погасили душу щелочью, разложили на молекулы, на атомы, и преподносят каждый урок по штучке. А жизнь, она и сложнее, и интереснее. Когда еще цельная… 

– Теперь мне начинает казаться, что ты прав, Коля. 

Николай уже не мог остановиться.

– Школа – сплошная теория. С этой теорией ты в жизни – ноль без палочки. Подхожу в мае к Двойному Ване, спрашиваю: «Как мне транзисторный приемник сделать, чтобы он без батареек работал? Батарейки – страшный дефицит». Думал, физик наш молодой еще, наукой не испорчен…  А он мне песню заводит про вечный двигатель, КПД и прочую дребедень из учебника… Целую доску формулами исписал, а у меня от его формул зубы начинают болеть. Мрак!

– Но он же прав!

Николай полез в вещмешок, достал оттуда мыльницу, в которую в те времена модно было помещать самодельные транзисторные приемники. Щелкнула кнопка, и в домике тихо-тихо полилась мелодия. Парень покрутил колесико, и Тома убедилась, что приемник берет несколько станций. Потом Коля снял заднюю крышку. В свете костра Тома убедилась, что внутри нет никакой батарейки. Кусочком провода из серединки мыльницы Коля присоединился к штырю, торчащему из носа лодки. Мелодия зазвучала чуть громче… 

– Жаль, что еще громче сделать не могу… Если ветер шумит, то плохо слышно. Но для меня главное – время узнавать.

Тамара смотрела на Николая с нескрываемым восхищением.

– Слушай, Коленька! Ты же изобрел вечный двигатель!

– Чушь! Законы физики нарушить невозможно. Это тебе не устав комсомола…

– Пи-пи-пи-пи-пи-пи… В Москве – двадцать два часа. Вашему вниманию предлагается концерт по заявками радиослушателей… – вмешался в их разговор далекий диктор.

– Но у твоего приемника нет источника питания!

– Чего нет?! Все! Хватит, отличница! Ты меня достала до самых печенок! Давай будем укладываться спать – завтра рано вставать.

 

 

Перелом

 

– Коленька, давай мириться, а?

– Кому это нужно?

Тамара глубоко вздохнула.

– Мне… Наверное, мне понравилось на тебе ездить… Ты мне скажи, что тебе надо взамен, и я все для тебя сделаю…

 

– Хорошо, Коля! Ты ложись, а я где-нибудь рядышком погуляю…

– С какой стати?

– Ну… Как бы тебе объяснить? Кружка у тебя одна, ложка одна…

– Дура! Ненормальная! Выйди и стань за костром! Стой молча! Еще слово скажешь – утоплю!

– Хорошо. А можно твой приемник пока послушать?

– Да!!! На!!! Дарю!!! На вечную память! Ну и дура! Точно говорят: создал Господь, посмотрел и плюнул…

Николай схватил топорик и скрылся в темноте. Некоторое время где-то поблизости стоял стук и треск, потом парень появился с двумя довольно прямыми кольями толщиной в руку. Вытащил из мешка рыболовную сеть, разложил на траве, потом сложил вдвое, несколько раз бегал в домик и обратно, что-то примеряя и привязывая. Тамара внимательно следила за его действиями и одновременно слушала приемник, прижав его к уху. Минут через двадцать Николай произнес:

– Иди сюда!

Тамара подошла. Четко выговаривая каждое слово, Коля отчеканил:

– Видишь? Это почти гамак! На нем лежит спальный мешок. Сейчас я выхожу наружу и придерживаю лодку, чтобы ты, раскачиваясь, ее не свалила. Ты взбираешься на гамак, втискиваешься в спальный мешок, застегиваешься изнутри и подаешь мне сигнал, что ты готова. Для особо умных теоретиков намек: если ты свое самое мелкое одеяние прижмешь к своему телу покрепче, то оно высохнет побыстрее, потому что скорость высыхания напрямую зависит от температуры. Если ты этого не сделаешь, то нам придется завтра утром задерживаться, чтобы все это высохло на солнце…

– А ты думаешь, что утро будет солнечным?

– Уверен.

– Почему?

– Ты лягушек слышишь? 

– Слышу.

– Много их?

– Немного.

– Это ответ. Плюс цвет заката, который мы с тобой наблюдали, плюс ревматизм моей бабушки, плюс прогноз погоды, который передавали по радио…

– Понятно. Спасибо… Стой! А как же ты? Где ты будешь спать? 

– Если ты раскроешь глаза, то увидишь, что прямо у тебя под ногами лежит надувной матрац. Когда ты уляжешься, я его надую и улягусь прямо под тобой… Если ты ночью свалишься, то грести до самого села тебе придется самой. Похороны тоже за твой счет. Кстати, не споткнись…

– Давай я помогу тебе надуть. 

– Сгинь!

– А можно я приемник с собой возьму?

– Да хоть съешь его! Раз я тебе его подарил, то он твой!

– А как же ты время будешь узнавать?

– По звездам. По солнцу. По ветру. А завтра я новый спаяю. Чтобы был погромче.

Тома вздохнула.

– Ладно, я полезла…

Она присмотрелась к гамаку. Две суковатые палки были продеты в ячейки рыболовной сети, концы палок были веревками привязаны к чему-то в лодке. Как просто!

…Коля надул матрац, завесил вход в домик плащ-палаткой, улегся и затих…

Тома еще некоторое время слушала приемник, но быстро почувствовала, что засыпает. Сказывалась и предыдущая бессонная ночь, и переохлаждение, и нервное напряжение последних пяти дней. Уже проваливаясь, она почувствовала какую-то тревогу. Такое чувство у нее появлялось тогда, когда она вспоминала о чем-то невыученном.

 – Коля!.. – прошептала она. – Ты спишь?

Николай неопределенно хмыкнул.

– Коля, а ты хотел бы со мной дружить?

– Так мы вроде бы никогда врагами и не были...

– Я не это имела в виду.

– Не знаю… Мне такая мысль и в голову не приходила…

– А ты над этим подумаешь?

– Подумаю… Спи!..

– Спокойной ночи!

– Спокойной…

– Коля! Я забыла тебе сказать: ты очень хороший… и умный… Спасибо тебе!

– Пожалуйста! Кушайте на здоровье! Спи…

Вот теперь все задания на сегодняшний день были выполнены. Тома сладко заснула. Последнее, о чем она успела подумать, это насколько ей тепло, уютно и спокойно… Никогда еще ей не было так хорошо!

…На рассвете Николай превращал домик снова в лодку. Тома бегала вокруг него и все время приставала: 

– Давай я тебе чем-нибудь помогу!..

В итоге только мешала. Чтобы девчонка отстала, Николай ткнул ей в руки обмылок:

– Иди отмывать со своей физиономии шелковицу. Вернешься грязной – оставлю на острове!  

– Мне это уже не страшно – я знаю, как отсюда выбраться!

Вернулась от реки сравнительно чистенькой.

– Вот теперь я могу тебе помогать!

Парень вынул из кармана расческу:

– Причешись, а то на голове у тебя опять сорочье гнездо…

– Ну что ты меня все время стыдишь! – покраснела Тома. – Конечно, я же себя не вижу!

– А где зеркало взять, ты, конечно, не знаешь…

– Но это же твое зеркало!

– Тьфу!.. Ну и дура!.. То в друзья набиваешься, то зеркало взять стесняешься…

Пока Тома распутывала свои волосы, Николай успел полностью экипировать лодку.

– Кстати, о друзьях… Ты уже подумал над моим предложением?

– Подумал…

– И как?

– Помоги лодку на воду столкнуть…

Когда они отплыли, Тома вновь вернулась к интересующей ее теме.

– Я так и не услышала ответа на свой вопрос…

– А как тогда Кирюшка?

Тамара и Кирилл, тоже из отличников, симпатизировали друг другу. Их еще нельзя было дразнить женихом и невестой, но и просто дружбой их отношения уже не назовешь…

– Причем здесь Кирюшка? Окажись он на моем месте – я имею в виду здесь, на острове – точно так же подыхал бы от тоски и голода!

– То есть, я тебе нужен, как костыль инвалиду? Чтобы подпирать в трудную минуту?

– Господи!.. Что ты меня все время дурой выставляешь?.. Откуда ты взялся на мою голову!

– Ну, и сидела бы под своим деревом… Сама же пришла! Я тебя не звал…  

Тамара опять обиделась. Сидела молча, посматривая все на те же щиты, установленные вдоль берега. Теперь, правда, надписи на щитах не вызывали у нее ни уважения, ни благоговения…

– А, Миколка! А я-то думаю: кто это с рання тут шастает?

На берегу стоял усатый мужик в какой-то полувоенной форме защитного цвета. Сквозь открытый ворот виднелась тельняшка. На плече висело охотничье ружье.

 Николай развернул лодку, чтобы быть лицом к собеседнику, и опустил весла. Тамара оказалась спиной к берегу.

– Привет, дядь Слава! Тебе, я вижу, не спится!..

– Мы, как знаешь, пташки ранние. Чем позже ляжешь, тем раньше встанешь. Куда гребешь?

– Иду Галькины сети чистить. Ее сегодня из больницы выписывают, она своим лекарям рыбки обещала.

– Выписывают, говоришь? Выходит – ничего страшного? Я ж говорил, что все обойдется…

– Спасибо на добром слове!..

– А что за посторонние у тебя на борту? Давай сюда нарушителя!

– Дядь Слава! Пока она на моем борту, она под моей защитой. Ты же моряк, морские законы знаешь.

– То-то смотрю, на ней твой свитер… Тогда хвалю! Настоящий мужик!

Любопытная Тамара обернулась, чтобы посмотреть на «дядь Славу».

– А чего не узнаю? Не нашенская?

– Не-а… Одноклассница моя…

– Симпатичная! Хорошая девка?

– Отличница!

– Ну, с Богом!.. Береги свою отличницу!

– Постараюсь…

Николай налег на весла.

– Да, Миколка! На старой пасеке видел ведьмины кольца! А после дождичков, сам понимаешь…

– Спасибо, дядь Слав! Сегодня же приду!

– Учти: заловлю – заряд соли в задницу гарантирую!

– А ты что, мог меня когда-то заловить?

– Заловлю!..

«Дядь Слава» скрылся в высоком кустарнике.

– Этот лесничий – твой родственник?

– Во-первых, не лесничий, а лесник…

– А что, есть разница?

Николай картинно вздохнул.

– Лесники – как солдаты. Лесничий – их командир… Во-вторых, он мне не родственник. Хотя… Сейчас подумаю… Это муж двоюродной сестры мужа моей троюродной тетки по отцовской линии. 

– Почему же ты к нему на «ты» обращаешься?

– А у нас в селе так принято.

– Почему ты все время говоришь «у нас в селе»? Ты же в нашем городе живешь.

– А! Здесь полсела – родня моего отца. Я тут каждое лето провожу. Вот и привык так говорить…

– А у меня здесь только двоюродная бабушка. Баба Аня. Тоже родственница по отцу. А в этом селе я чуть ли не первый раз в жизни. Когда-то меня родители сюда привозили, но я тогда еще на ручках у папы сидела. Конечно, ничего не помню. Баба Аня иногда к нам в город приезжает. А так… Бывает, отец сюда ездит на день-два. По выходным. Иногда сам, иногда с мамой. А в отпуск мы всегда ездили куда-нибудь на море. В Крым или на Кавказ.

Николай снова с удивлением посмотрел на Тому:

– Баба Ганна? Тогда у тебя здесь тоже родственников – ого-го!

– В каком смысле?

Но Николай не успел ответить на вопрос.

– Хорош! Приехали!..

Только теперь Тамара заметила, что они находятся в том же заливчике, что и тогда с Галиной.

– О! Я здесь уже была! Чур – я тяну за этот конец, а ты – за тот…

– Да ну! Ты даже сеть тянула? Я начинаю смотреть на тебя другими глазами…

– Если честно, то у меня тогда ничего не получилось. Из-за меня половина улова пропала. А еще я одну рыбину выпустила, когда из сетки вытягивала. Галя на меня и обиделась…

– Галька на тебя не из-за этого обиделась. Ну, поехали!

Тамара, напрягаясь изо всех сил, тянула на себя веревку. Как и прошлый раз, много она не вытащила, но веревку удержала. А потом увлеченно выпутывала рыбу из сети и удивлялась тому, что в ней проснулся охотничий азарт. На этот раз ни одна рыбка не выскользнула у нее из рук, хотя некоторые и трепыхались отчаянно.

– Ну, я пошла! – сказала она, когда рыба была уложена в мешок.

– Куда, если не секрет?

– Прошлый раз, когда Галя ставила сеть, она раздевалась наголо, чтобы полезть в воду…

– А-а… Нет, сеть мы ставить не будем. Мы ее только притопим, и все. Галька сама поставит, когда ей надо будет…

– Ну, тогда я уйду за кустики и переоденусь в свое. Мы же сейчас в село едем, правда?

– Конечно… Валяй! Я в лодке подожду…

Назад Тамара вернулась все в том же свитере и брюках.

– Ты чего?

– Коля! Ты мне покажи, какой дорогой идти, я потом сама приду.

– В чем дело?

– Смотри, какое у меня платье грязное! Я в нем и в луже посидела, и обляпала чем только могла. И шелковица на ней следы оставила… Ты мне мыло дай, я постираюсь, посушусь, а потом уже в село пойду…

– Ты не девка, а сплошное приключение! Садись в лодку…

– Нет, в таком виде я тоже на людях появиться не могу…

– Приведешь себя в порядок в другом месте. А здесь тебе тот же дядя Слава загонит соли из двух стволов, будешь потом себе одно место залечивать… Мы по дороге привал сделаем. Да и солнышко к тому времени припечет как следует, быстрее высушишь.

…Теперь Тамара сидела лицом к восходящему солнцу. Сложыв руки козырьком, она всматривалась в Николая.

– Коля! А кто твой отец? Он здесь, в селе работает?

Николай нахмурился.

– Нет у меня отца!

– Как же! Ты же сам только что говорил, что полсела – родня твоего отца. Где же тогда сам отец? Или мне не надо было спрашивать?

– Нет, почему же… Отец у меня был. Только некрасивая история с ним получилась. В войну, в Корсунь-Шевченковской операции, был серьезно ранен. Попал в госпиталь, там они с моей мамой и познакомились. После госпиталя его начисто комиссовали и, учитывая, что он был офицером, а перед войной окончил техникум, поставили председателем колхоза в соседней области. Там я и родился. А в сорок седьмом голодовка была. Колхозы весь урожай в фонд восстановления народного хозяйства сдавали, себе даже на семена не оставляли. Мать моя тогда заведовала детскими яслями. Пожаловалась как-то отцу, что дети с голоду пухнуть начали. Отец и дал команду зарезать одну свиноматку. Племенную. С точки зрения государства это дело серьезное. Детишек спасли и в яслях, и в садике, и в школе. А отца… С должности – вон! Из партии – вон! Хорошо, дело до суда не дошло… Сумели односельчане доказать, что ни кусочка мяса никому из взрослых не досталось. А то точно за решетку посадили бы… Отец с горя и запил. Дома скандалы начались, дело до драк доходить стало. Мать меня в охапку – и к себе домой, то есть в наш город. Развелись они. Мне тогда и трех лет не было. Отец потом в Ташкент уехал. Там землетрясение случилось, вот он и поехал восстанавливать. Там пропал без вести… 

Николай причалил к тому острову, на котором Тома чуть не погибла. Уже выходя из лодки, он закончил:

– А через несколько лет папкина родня меня вычислила и пригласила сюда. С тех пор я каждое лето здесь…

– За что же наказывать?! За что из партии выгонять?! Твой отец детей спас!

– При чем здесь дети! Партии не дети нужны! Партии отчет был нужен: сколько в районе свиноматок, каков опорос, какие привесы… А тут на тебе: в сложные послевоенные годы поголовье племенных свиноматок уменьшилось! Хоть на одну голову, да уменьшилось! ЧП чуть ли не всесоюзного масштаба! Персональное дело моего бати было на контроле в обкоме партии! 

– А если бы он не племенную свинью зарезал, а обыкновенную?

– А это и была обыкновенная хрюшка. В начале войны племколхоз куда-то в Зауралье эвакуировали… Племенные свиньи не выдержали тамошнего климата и все как одна передохли. Их дорезали, пока еще шевелились – на тушенку для армии. А потом по деревням скупали поросят, каких только могли, а выдавали за племенных. Прежние председатели боялись в этом признаться – по военному времени за такое могли и к стенке поставить. Поэтому обыкновенные свиньи по отчетам проходили как ценная мясная порода. Здесь, на Украине, когда свинофермы домой вернулись, ветеринары на «породу» глянули и ахнули: дистрофики! Но в отчет вписали как особо ценных… Других в то время в колхозе и не было…

– Кошмар какой-то!

– Да, кошмаров у нас навалом… Ну ладно, то дело прошлое… Бери мыло, иди стирать. А я пока костер разведу. Позавтракаем, чайку попьем и домой поедем. Мне надо успеть в больницу до утреннего обхода, чтобы Галька успела рыбку поделить, кому сколько наметила…

– А сестры откуда? 

– Мать потом замуж за вдовца вышла. Одна, Алена, мне сводная, она в нашей школе в восьмом. Вторая, Катя, в этом году в первый класс пойдет. По матери она мне родная. А вообще-то я их одинаково люблю, как и Гальку, между прочим…

– Так, значит, у тебя отчим…

– Был. В позапрошлом году умер. Рак желудка.

– Извини, я ничего этого не знала…

Во время завтрака Тамара долго сидела тихо и задумчиво. Потом сказала:

– Как газеты почитаешь, радио послушаешь, так у нас – самый справедливый строй на земле. А как тебя послушаешь, получается с точностью до наоборот! Тогда, выходит, я не должна верить тому, что пишут газеты. Или они не все пишут?

– А какая газета описала бы, скажем, Галькину историю? «Правда»? «Известия», «Пионерская правда»? Тогда все – и у нас, и за границей –  поняли бы, что среди самых-самых, народом избранных, есть негодяи и развратники. Если развенчать хоть одного из них, то станет ясно, что и другие – такие же… Нет, все газеты, все радиостанции и все телестудии находятся под контролем. Они пишут и передают только то, что им велят. Это, может быть, правда и только правда, но не вся правда… А только та, которую можно говорить всем. Красивые и правильные слова.

– А как же тогда коммунизм? Весь народ верит в коммунизм!

– Я вижу, что ты в него веришь… И я хотел бы верить. Только я не верю тем, кто о нем говорит…

Чуть помолчав, Николай добавил:

–За красивыми и правильними словами обычно скрывается пустота. А еще чаще – нехорошие дела. Ты, Тамара, умеешь говорить красиво и правильно. А что ты умеешь делать?  

– Я стараюсь хорошо учиться, чтобы потом делать все хорошо и правильно…

– Потом – это когда?

– Ну, не знаю… Когда институт закончу…

– Год в школе, потом еще пять в институте, потом еще десять, пока опыта наберешься… Так жизнь и пролетит… А что сегодня, сейчас ты умеешь?

– О!.. – начала было Тома, но, глянув на Николая, осеклась. 

Тот пытливо продолжал смотреть ей в глаза. Тамара покраснела, в сердцах бросила кружку с недопитым чаем оземь и закричала:

– Да! Да! Да! Ни черта я не умею делать! Ни чер-та!.. Я не умею варить кашу, я не знаю, где и как применяется закон Архимеда, я не понимаю, почему твой транзистор работает без батарейки, я понятия не имею о том, как варят самогон!.. Я не могу врубиться, почему насильника не садят в тюрьму и почему свинья важнее умирающих от голода детей! Мне тошнит от Печорина и мне по боку князь Андрей вместе с Наташей Ростовой! Но мне обещали, что я, мой будущий муж, мои дети, если они будут, – все мы будем жить при коммунизме! Тогда, когда от каждого – по способностям, а каждому – по потребностям… 

– Сядь, Тома, остынь. А еще лучше – помой кружку в реке, я ведь чай еще не пил…

Обыденность, с какими были сказаны эти слова, успокоила Тамару. Она помыла кружку, набрала в нее кипятка и протянула Николаю.

– Извини. Я не только дура, я еще и псих… Но у меня в голове все перевернулось…

– Это с голодухи. Бывает… Так вот, коммунизма мы с тобой не дождемся. Никогда.

  •  Почему это?

– Причин тому много… А самая главная – в смысле слова «потребности».

– А что же тут неясного?

– Хорошо, приехал сюда отдыхать дяденька лет под пятьдесят. Увидел он тебя, и возникла у него потребность тебя… поиметь.

– А вот ему! – Тамара скрутила сразу две фиги, но ткнула их под нос не абстрактному дяденьке, а Николаю.

– Где же тогда коммунизм? Потребность-то не удовлетворена…

Возможно, Николай подобрал не самый удачный пример, потому что Тамара стала «заводиться».

– Ты утрируешь…

– Я утрирую? Это тот, кто моей сестре Гальке жизнь поломал, … «утрирует». Ладно, возникла у меня потребность своей невесте шубу норковую подарить. Удовлетворили мою потребность. Глянули на мою невесту-красавицу другие – тысяч сто сразу – и у них возникла такая же потребность. А норок на всех уже не хватает. Где же коммунизм? Если мы сегодня удовлетворим потребность в персональных автомобилях, то и через дорогу перейти невозможно будет, а сами автомобили будут в бесконечных пробках стоять… При коммунизме автомобильные потребности резко возрастут. А бензин где для них брать? Запасы нефти не бесконечны.

– Потребности будут разумно ограничены.

– Так этого и ждать не надо. В Китае, например, все – и мужчины, и женщины – в одинаковой одежде ходят. Всем положено одно и то же количество риса. Это и есть ограничение потребностей. Стоит ли желать такого коммунизма?

– Ну, это ты опять перегибаешь…

– А может, по-другому будем коммунизм строить? Не для всех сразу, а для отдельной группы людей, потом – для большего количества, и так далее. Классики марксизма мечтали о мировой революции, когда коммунизм победит сразу во всем мире, а Ленин добился победы социализма в одной отдельно взятой стране… Весь народ мечтает о коммунизме, а мы построим его сперва только для некоторых…

У Тамары и вовсе разбуянился дух противоречия.

– Может быть… Я об этом не думала… Хотя бы и так! А что?

– А то, что нынешнее поколение советских людей уже живет при коммунизме. Но не мы, нет. Мы рылом не вышли. А вот те, – Николай ткнул пальцем в сторону заповедника, – которые сюда отдохнуть приезжают, уже живут при коммунизме. У них уже все по потребностям… Жратва, питье, женщины, удовольствия, развлечения… Только вот что: чем больше будет их, тем меньше коммунизма придется на каждого. Это они прекрасно понимают и, пока живы, никого лишнего в свой коммунизм не пустят. В том числе и нас с тобой. 

– Но рано или поздно всех негодяев разгонят, к власти придут честные люди, и все станет на свои места…

– Честные люди – тоже по ведомству журавлей в небе… Как символ бесконечности в математике – символ есть, а числа соответствующего нет. Не бывает таких… Особенно среди тех, кто нами помыкает, а сами жируют, прикрываясь партбилетами и должностями… – он кивнул в сторону заповедника. 

– Ну, ты и жук! Если бы мы были сейчас у нас в школе, я бы тебя…

– Что?

– А то, что ты негодяй! Тебя за такие слова из комсомола исключать надо!

– Спасибо. Ты необыкновенно честный человек. Идейный и порядочный.

– Да! И горжусь этим.

– Тогда тебе прямая дорога туда, в «активисточки»! – Николай ткнул пальцем в сторону другого берега.

Такого Тамара не выдержала. Она отвесила Николаю звонкую пощечину. От неожиданности парень уронил кружку, чай вылился на песок. Тамара стояла перед ним, красная от возбуждения и осознания собственной правоты.

– А я еще хотела с тобой подружиться! Да я!.. – она сдула со щеки прядь волос, выбившуюся из-под заколки. – Я не хочу с тобой даже в одном классе сидеть!

Николай выпрямился перед нею во весь свой рост.

– А чем ты отличаешься от них? Посмотри: не далее как вчера вечером ты съела свою порцию ужина, а заодно и мою. Это потому, что была голодна, то есть у тебя возникла потребность поесть. На тебе моя одежда, потому что ты промокла и замерзла, у тебя возникла потребность согреться. Потом у тебя возникла потребность выспаться, и ты спала в моем спальном мешке. Теперь у тебя возникла потребность вернуться домой, и ты ждешь, когда я тебя отвезу. Отлично! Почти все признаки коммунизма налицо. Как насчет способностей? Кашу сварить ты не способна, рыбу чистить не умеешь. Гамак я для тебя сделал. Костер я для тебя разжег. Я дал тебе свою миску и ложку. Все потребности удовлетворил. В благодарность ты мне решила прочистить мозги, кончилось тем, что обругала и дала по морде. Все делаешь так же, как они! Сначала удовлетворяют свои потребности, потом со страниц газет учат нас жить, а если кто кривое слово скажет, того – по лагерям!.. Молодец! Хвалю! Вот уж воистину: комсомол – помощник и резерв нашей родной партии. Ты – идеальный резерв! Могу письменно подтвердить, что ты прошла все необходимые испытания.

Кровь медленно отливала от Томиного лица.

– Ты хотела знать, хочу ли я с тобой дружить? Ответ: нет! Потому что мы по разные стороны жизни. Ты – наездница. Сейчас ты ездишь на своих родителях. Они тебя обувают, одевают, кормят, стирают за тобой (стирать ты тоже не умеешь, я только что это видел). Сейчас ты немножко проехалась по жизни на мне. Потом будешь ездить на всех и вся… Ты мне никогда не нравилась, не нравишься и сейчас. За твоими правильными словами, за твоими отличными оценками – зазнайство и чванство. С тобой дружить невозможно – ты не умеешь дружить. У тебя всегда были учебники, но никто из других ребят класса не мог ими воспользоваться. Ты никогда никому не давала списывать. Даже Олегу, своему соседу по парте. А ему некогда уроки учить, у него мать инвалид, а отец их бросил! Он приходит со школы домой, и не уроки садится делать, а стирает, убирает, готовит еду, бегает по магазинам, потому что у матери атрофированы руки. Он ее из ложечки кормит! Ее снарядом контузило, когда она на фронте раненого с поля боя выносила. Пенсия у нее – сто сорок рублей. На эти сто сорок рублей они вдвоем с Олегом и живут!.. На эти сто сорок рублей Олежка своей матери заслуженный ею коммунизм обеспечивает, потому что больше никому до нее дела нет. Ходил Олег с нею к одному партийному чиновнику помощи попросить. Знаешь, что он ей в лицо бросил? «А я вас на фронт не посылал! Чего вы ко мне пришли?». А здесь, в заповеднике, он подбрасывает бутылки с водкой в небо и стреляет по ним. За один раз настрелял водки на сумму, большую той, которую у него Олег с матерью просили! 

Тамара смотрела на Николая широко открытыми глазами. Губы у нее пересохли, время от времени она их облизывала…

  •  Тебе в коммунизм хочется? Скатертью дорога! Ничего другого, как жить при коммунизме, ты не умеешь. Вперед! Сначала в качестве «комсомольской активисточки», а там, глядишь, добрый дяденька тебе в награду за непосильные труды карьеру обеспечит! Не смотри на меня так: не ты первая, не ты и последняя. Только вот что я тебе скажу: я не Галька, на необитаемый остров тебя высаживать не буду. Одевайся в свои шмотки и садись в лодку. Отвезу я тебя в село. Но чтобы после этого ты мне на дороге не попадалась! Ты не хочешь со мной в одном классе сидеть? Мне тоже противно видеть таких, как ты. Слава Богу, вас таких немного. Но запомни: мы без вас проживем, а вы без нас – с голоду повыздыхаете. Не будет у нас коммунизма, будем жить в вечных дефицитах, и будем «ограничивать свои потребности». Но будет у нас другое. И дружить мы будем, и в беде выручать друг друга, и любить будем. А ты любить не умеешь, ты любишь только себя. А поэтому никогда не будешь любима, никогда не будешь счастлива. Жратвы будет полно, шмотки на тебе будут самые лучшие, на лучших курортах валяться будешь. И всю жизнь будешь завидовать нам, потому что в вашем коммунизме принцип курятника – кто выше сел, тот нижним на голову и гадит. Так что заготавливай побольше мыла! Хочешь такой жизни кастрированной? Ты ее получишь. А сейчас собирай свои тряпки, поехали! 

 

 

Решение

 

– Я – твоя мать. И я не позволю тебе дружить с этим… с этим… бездарем и тупицей!

– Мама, ты опоздала со своими запретами. Крепко опоздала…

– Что-о?!! Что ты хочешь этим сказать?!

 

Николай греб сильно и резко. Тамара сидела лицом к нему, но солнце слепило ей глаза, мешая видеть выражение лица парня. А ей очень хотелось бы встретиться с ним взглядом.

Она одарила Николая пощечиной, а взамен получила такую тираду, от которой у нее до сих пор внутри все трепетало, а сердце билось какими-то редкими сильными толчками. Губы и щеки у нее одеревенели, по рукам и ногам бежали мурашки. Платье и кофточка на ней были еще полусырыми, но она этого даже не замечала…

Как у каждого человека, бывали и у нее в жизни мелкие неприятности, случалось, мать или отец «давали ей чесу». Но такой стресс она пережила впервые в жизни. Ощущение было такое, как будто ее раздели наголо и выставили в самом центре базарной площади, позволив людям забросать ее тухлыми яйцами и гнилыми помидорами. Вот стоит она, привязанная к позорному столбу, и чувствует, что первое тухлое яйцо уже летит ей в физиономию.

Николай, отчитывая зарвавшуюся девчонку, не очень стеснялся в выражениях. Нет, он не произнес ни одного матерного слова, даже ради «связки», как это делали многие из ее знакомых парней, когда поблизости не было никого из взрослых. Но лучше бы хоть одно сказал! Тогда можно было бы за него укрыться, отгородиться ним от всех остальных слов, от той горькой правды, которая в них содержалась.

Тамара изначально понимала, что Николай прав. Прав на все сто процентов, потому что был реальный Илюшечка, которому никогда не узнать, кто его действительный, «биологический» отец. Была реальная бабушка Аня с ее словами: «Доцю, нащо тобі наші сільські плітки? Ти ж завтра додому їдеш? Так їдь собі спокійно. Менше знаєш – краще спиш...». Тома чувствовала, что именно эти слова и служили самым веским доказательством правдивости описанной Николаем истории. Сердцем девчонка чувствовала, что история Колиного отца – тоже истинная правда. Сами же на политинформациях читали материалы, развенчивающие культ личности Сталина и его приспешников, поэтому даже по межстрочным интервалам можно было понять, что слухи о нравах, царивших в подобных «заповедниках», соответствуют истине. Другое дело, что все, о чем писали газеты, добавлялось слово «было». А раз это «было», значит его уже нет, оно прошло, оно уже никого из нас не касается. Но к тому, что она услышала от Николая, следовало добавлять слово «есть». Это было страшно. Это ставило с ног на голову все представления о правде, о чести, о совести, обо всем, о чем так искренне говорила сама Тамара на комсомольских собраниях, о чем она писала в сочинениях, о чем горячо дискутировала со своими сверстниками даже в неофициальной обстановке.

Это было важно, но не это было главным. Главное – это какую оценку получила она сама, Томочка-отличница, девочка, которую с самого первого класса всем ставили в пример. «Наездница»! Тамара готова была разорвать себя на куски только за то, что и это было правдой! Голой, неприкрытой правдой!!! Коля – пусть даже они до этого не дружили – поступил с нею по-товарищески: покормил, обогрел, подбодрил, спать уложил. Мальчишка, а смотри какой умелый! Вдобавок заботливый какой! Все старался предусмотреть, все предупредить! А она… Попользовалась им, а потом и выплюнула! Стала учить его жить по лозунгам, которыми их потчевали люди, живущие по принципу курятника. Для них все эти колхозники, рабочие, инвалиды, пенсионеры, пионеры – куры самого нижнего ряда. И Коля, и Галя, и баба Ганна, и даже «дядь Слава», который должен был бдить на своем посту, а он запросто пропустил их с Николаем браконьерствовать, – собственными глазами видели этот насест и знали настоящую цену лозунгам и призывам. Кстати, каждый из них по-своему – кто больше, кто меньше – отнесся к Томе по-человечески, каждый проявил к ней участие. А она… Она в ответ нагадила на них сверху той же демагогией, которую валили на голову всем нам «живущие при коммунизме»…  

Лодка обогнула небольшой мысок и вышла к заливу, на берегу которого живописными пятнышками хат и располагалось село. Николай притормозил правым веслом, лодка слегка развернулась, и солнце наконец-то перестало бить Томе прямо в глаза. 

Тома снова попыталась перехватить Колин взгляд. Но он глядел как бы сквозь нее, будто перед ним никого не было.

Как мы уже говорили, Тамара вплотную приблизилась к той грани, которая отделяет угловатого подростка от девушки. Но мы-то знаем, что в душе, в глубине, эта грань пересекается гораздо раньше! Девчонке в этом возрасте уже нравится ощущать на себе заинтересованные взгляды «лиц противоположного пола», ей далеко не все равно, что о ней думают мальчики (кстати, в этом же возрасте мальчики как раз думают о девчонках меньше, чем тем хотелось бы), ей нравится пококетничать с теми, кто предлагает дружбу, грозящую перерасти в будущем в нечто большее. 

Тома пришла уже в эту фазу жизни, несмотря на еще подростковую худощавость, у нее уже было все, что следовало скрывать от постороннего взгляда, и даже взрослые дяди лет двадцати пяти, бывало, задерживали на ней свой взгляд где-то в районе третьей пуговицы, считая от воротника. Кстати, и личико у нее было не самое, скажем, заурядное. 

А тут… Она сама предложила Николаю такое… такое… Да полкласса уже слюни пускали от радости, если бы Томочка подвалила к ним с таким предложением! И не только полкласса, если вспомнить кое-кого из выпускников нынешнего года… А этот Коля что? «Ты мне никогда не нравилась, не нравишься и сейчас». Вот это да! Женское (девичье) самолюбие Тамары было уязвлено… Да что там говорить – она испытала шок! Разве может образцовая девочка кому-то не нравиться? 

Но… раз не нравится, значит не образцовая? Она еще раз вспомнила сказанное Николаем и призналась себе: не образцовая. Не во всем образцовая… 

Тома еще раз посмотрела на Николая. Он с самого начала снял с себя рубашку, хотя к моменту отплытия было еще прохладно. Широкие плечи, хорошо развитая мускулатура – видно, что парень привык заниматься физическим трудом. Вдруг Тома представила, что было бы, если бы Коля не речь в ее честь произнес, а просто двинул по физиономии в ответ. Точно перебралась бы на тот берег, но не по закону Архимеда, а по законам аэродинамики… Еще бы и просеку в лесу на полкилометра своим тупым лбом прорубила…

А чего бы ему стоило стукнуть? Все стало бы на свои места, были бы квиты. Можно было бы начинать сначала…

И стоило начать! Не знай Тамара, что Николай ходит в отстающих по успеваемости в классе, она бы, пожалуй, уже давно на него глаз положила. Куда там прыщавому Кирюшке до него! Хиляк рахитичный! От Николая веяло силой и основательностью… «Костылем» себя обозвал. Он скорее производил впечатление каменной стены трехметровой толщины, как та монастырская в Суздале, куда они после восьмого класса ездили на экскурсию…

– Коля! Я хочу попросить у тебя прощения! Ты меня спас, а я вместо благодарности такой чуши тебе навалила! Еще и ударила! Извини меня!

– От кого я тебя спас? 

– Черт! Почему я все время чувствую себя рядом с тобой дурочкой?

– Вот поэтому.

– Коленька, давай мириться, а?

– Кому это нужно?

Тамара глубоко вздохнула.

– Мне… Наверное, мне понравилось на тебе ездить… Ты мне скажи, что тебе надо взамен, и я все для тебя сделаю…

Уловив двусмысленность своего намека, залилась краской и поправилась:

– Короче, я хотела бы с тобой дружить, в смысле быть тебе товарищем. Мне кажется, что я могла бы многому у тебя научиться, но могла бы многому  научить и тебя в математике, в литературе, в немецком… И буду помогать Олегу. Я не знала, что у него так с мамой…

Николай греб молча.

– Коля! Даю тебе честное комсо… Даю тебе самое честное слово, что я не хочу в коммунизм! Я понимаю… я уже понимаю, – Тома особенно подчеркнула слово «уже», – что мои отличные школьные знания никакого отношения к жизни не имеют. Спасибо тебе, что ты особо со мной не церемонился и натыкал меня физиономией в мое же… замнем для ясности. Мое самолюбие до сих пор этого переварить не может, но я уже поняла, что раньше жила неправильно. А так, как они, – она кивнула головой назад, – я жить не буду. Мне нужно учиться жить сначала. Помоги мне в этом. Я хочу быть такой, чтобы и меня было за что любить. Счастье, я думаю, дороже самой дефицитной жратвы…  Прости меня, Коля, а?

– Ладно, – буркнул Николай, – уже простил… До следующего твоего выбрыка…

Тамара воссияла.

– Коля! Можно, я тебе буду вопросы задавать?

– Валяй!

– Это правда, что у вас в лесу ведьмы водятся?

– А ты как думаешь?

– Я думаю, что ведьм не бывает. А что такое тогда «ведьмины кольца», которым ты так обрадовался, когда тебе об этом сказал дядя Слава?

– А, это… Это грибы так растут, кольцами. Бывают до трех-пяти метров в диаметре.

– Интересно как! А почему они так растут?

– Стоял один гриб. Постарел, посыпал вокруг себя землю спорами. Из спор новый урожай пошел. Чтобы не мешать друг другу, новая поросль как бы расступается, образуя колечко с пустым центром посредине. Потом так повторяется и повторяется много раз. И каждое новое поколение отходит от центра все дальше и дальше… Почему-то в старину такие кольца назвали ведьмиными.

 – То есть, ты собираешься сегодня по грибы! Возьми меня с собой! Я еще никогда в жизни грибов не собирала!

– А не боишься от дяди Славы заряд соли в ягодицу получить?

– Но я ведь с тобой буду! Как ты обо мне сказал? «Пока она на моем борту, она под моей защитой». А дядя Слава моряк, он морские законы знает.

– А где ты в лесу борт возьмешь? 

– Это я так, условно… Так возьмешь?

– Ну, если баба Ганна тебя не вздует, за то, что ты пять дней шлялась неведомо где, то… посмотрим, короче.

Причалили. Николай пристегнул свою «Чайку» на замок, все вещи запрятал в тот же железный ящик, в котором Галина хранила мотор, взвалил мешок с рыбой на плечо.

– Все! Пока!

– Подожди, Коля! А где тебя искать? Я же не знаю, где ты живешь…

– Я за тобой зайду.

– А ты куда сейчас?

– Сейчас домой, переоденусь и двину к Гальке в больницу… Пока!

– Чао…

Баба Аня очень удивилась, вновь увидев Тамару.

– Знов приїхала, дитино? Забула щось?

– Да, Анна Семеновна! Я забыла вам спасибо сказать. Можно, я еще у вас поживу?

– Живи! Мені веселіше, коли вдвох... Та й до крамниці сходити нікому...  

– Папа не звонил?

– А чого б він дзвонив, як тебе не було?

– Да так, ничего. Собирался. Я сейчас переоденусь и в больницу сбегаю. Где у вас больница?

Тамара кинулась перебирать свои наряды, отобрала самое лучшее свое платье и достала из коробки светлые туфельки-«танкетки», которые еще ни разу в селе не надевала – некуда было.

– А що? Чи не захворіла бува?

– Вовсе нет. Галину сегодня должны выписать.

– А ти звідки знаєш?

– Николай сказал. Который ее двоюродный брат.

– Середівський Миколка? А з цим коли ти встигла познайомитись? Ти мене вражаєш: таке собі тихесеньке дитятко, все вдома сидить, книжки почитує, а поглянь – уже у такого хлопця у подругах! – всплеснула руками баба Ганна.

– Так мы с ним в одном классе учимся. Уже девять лет.

– А, ну то інша справа! Повезло тобі... А то тут багато сільських дівчат на нього вже свої приваби націлюють... 

– Да ну?! Анна Семеновна, вы обязательно все это мне расскажете. Но попозже… А как мне кратчайшей дорогой до него добраться?

– Ой, лукава дівка! Не замилюй мені очі, голуба! Як би ти з ним товаришувала, то знала б напевне, де він живе!  

– А я разве сказала, что мы дружим? Я сказала, что мы в одном классе учимся… 

– А... Тоді так: ідеш до Галкіної хати і заходиш з другого боку. У них хата на дві половини. Миколка – у другій... Іди, не бійся, собаки в них немає.

– Спасибо! Я пошла!

Баба Ганна оглядела нарядную Тому с ног до головы и понимающе сказала:

– Ну, дай тобі Бог щастя!

Правда, Тома не сразу пошла к Николаю. Сначала она забежала на почту и отбила домой телеграмму: «ОСТАНУСЬ ЗДЕСЬ КОНЦА ЛЕТА ТЧК ЦЕЛУЮ ТАМАРА»

Если вы еще раз представите себе Томочку-отличницу, папенькину, а заодно и маменькину дочку, послушную девочку, которая всегда и во всем беспрекословно подчинялась родителям и учителям, то есть была образцом послушания, то вы оцените по достоинству только что отправленную телеграмму. Она свидетельствовала о том, что Тамара приняла первое в своей жизни самостоятельное решение. Хотя, если признаться честно, не знаю, каким скандалом закончилась бы эта ее выходка, если бы не случайное совпадение со срочной командировкой отца.   

...Николай, уже переодетый в предназначенную для официальных визитов форму, то есть в серые брюки и с несильным желтоватым отливом белую рубашку, сидел на маленькой скамеечке и ел свой любимый бутерброд: толстый ломоть черного хлеба, а поверх него – кусок сала. Как мы помним, в последнее время ему несколько не везло с питанием – много готовил, но мало доставалось. 

Второе за последние сутки внезапное появление перед ним Тамары потрясло его. Если первый визит Томочки можно было с определенной натяжкой считать случайным, то во втором ее визите парень похолодевшим позвоночником ощутил неотвратимость судьбы. Он просто молча протянул Тамаре оставшуюся половинку своего бутерброда. Тамара юмора не поняла – мало ли, может, в этом селе так принято проявлять гостеприимство, – приняла бутерброд и стала его есть. Николай откинул голову и тихо застонал…

– Ты что, всю жизнь меня объедать собираешься? 

Тамара сделала круглые глаза:

– Ты же мне сам дал! Разве я просила? – она ткнула бутерброд назад в руки Николаю.

– Артистка! Тебя только в кинокомедиях снимать. Сейчас выяснится, что ты нарядилась так в лес идти за грибами.

– Нет, я хочу вместе с тобой пойти в больницу. Чем раньше я извинюсь перед Галиной, тем будет лучше. Я так решила.

– Кому будет лучше?

– Много будешь знать – скоро станешь дедушкой!

К Тамаре стали возвращаться замашки лидера. Николай это сразу же просек и нашел способ сбить спесь.

– Угу… Решила, говоришь… Интересно! Ну, тогда бери сумку за эту ручку и пошли.

Николай взялся за другую ручку. Судя по всему, в большой хозяйственной сумке был весь сегодняшний их рыбный «урожай». То есть, сумка была тяжелой. Тамара крепилась изо всех сил метров триста, потом взвыла:

– Постой! Давай или отдохнем, или руку поменяем.

– Давай! – легко согласился Коля. – Но впредь, принимая решение, подумай о том, насколько тяжелы будут последствия.

Он отобрал у девочки сумку и легко понес сам. Тамара шла рядом, нарядная и красивая. Ей было лестно видеть, какими завистливыми взглядами провожают ее сельские женщины и оценивающими – мужчины… Но самое лестное – это Тамара уже осознала – было идти рядом с  замечательным парнем, Николаем. Вредным (ох, каким вредным!), но все-таки замечательным…

 

 

Начало

 

– Где-то мы свою дочь упустили. Теперь она возомнила себя взрослой, а посему становится неуправляемой. Что делать, Витя? У меня идей нет…

 

Галина нисколько не удивилась, увидев рядом с Николаем эту «кралю», то есть Тамару. Только губы поджала.

– Я не опоздал, Галинка-калинка?

– Ні, в самий раз! Лікарка уже сусідню палату обходить.

– Тогда беги, мы подождем.

– Та мене покличуть, я домовилася з тітками. Як там справи?

– Есть что и рассказать, и показать! Вот, привел наглядное пособие. По твоей милости сия особа чуть дуба не врезала на необитаемом острове, куда ты ее высадила!

Николай вкратце рассказал основные вехи Томкиной робинзонады. 

Галина густо покраснела. Тамара решила перехватить инициативу разговора.

– Галя! Я пришла специально, чтобы попросить у тебя прощения. Я уже осознала, в какой степени я была виновата перед тобой…

Галина покраснела еще больше, но ничего не успела ответить. Откуда-то из коридора донеслось:

– Галька! На обход!

Галина подхватила принесенную Николаем сумку и исчезла в двери.

Не было ее больше часа. Наконец, она появилась уже в «гражданской» одежде, а не в больничном халате, в одной руке она держала пустую сумку из-под рыбы и авоську с какими-то вещами, а второй рукой вела Илюшку. 

– Микола! – сразу же отреагировал малыш на своего двоюродного дядьку. – На сию!

Николай подхватил малыша и забросил себе на шею. 

– А тепер скаци! 

И Николай, изображая лошадь, поскакал вприпрыжку по больничному двору. По-видимому, наездник в свое время крепко выдрессировал своего «боевого коня», потому что так, вприпрыжку, и скакал на нем до самого дома.

Галина и Тамара шли рядом.  

– ...Ти, Томко, не тримай на мене зла. Це у мене життя наперекосяк пішло, а ти просто невчасно під руку потрапила. Я й гадки не мала, що моя дурна вдача тобі таким боком вийде. 

– А я на тебя уже и не обижаюсь. Просто я оказалась совершенно ни к чему не приспособленной…

– Це погано. А ти вчись, поки молода...  

– Так я вроде бы всю жизнь училась, и хорошо училась. И только теперь выяснилось, что училась чему-то не тому.

– А ти на Миколку поглянь. Він у школі, може, і не теє, не дуже... А руки в нього золоті. І голова на місці. Не збрешу, коли скажу, що до нього, бува, і механік з гаража, і навіть головний інженер з колгоспу приходять, коли щось у них не ліпиться. Не завжди, звичайно, але щось дільне й придумає. Хлопець тільки до десятого перейшов, а у нього уже шість свідоцтв за рацпропозиції. Це тільки те, що наш головний механік колгоспу через міністерство оформив. А таких собі, дрібних – мабуть, вже тисячі… З шостого класу він у наших мужиків за генія. – Судя по всему, Галина очень гордилась своим братом. – У нас у селі з хлопцями проблеми – не усі з армії повертаються, десь по містах залишаються... Так він у нас перший жених. За дівчат я зовсім мовчу – навіть дівкини батьки хіба що не сватають його за своїх цвигалок. Розуміють, що за таким і дочка при грошенятах буде, і у хазяйстві кожен гачок при місці висітиме.  

– Я уже имела возможность убедиться в этом.

Галина подозрительно посмотрела на свою собеседницу и перевела разговор на другую тему.

– А що тобі Микола про мене наговорив?

– Ты на него не обижайся, пожалуйста, но он мне все рассказал. Так получилось. Не для того, чтобы тебя в плохом свете выставить, а чтобы меня, дуру, на место поставить. 

– Що конкретно він казав?

В двух словах Тома рассказала Галине ее же историю. А под конец спросила:

– Неужели это правда?

– Правда…

Может, сработал эффект купейного вагона, когда в поезде дальнего следования человек раскрывает свою душу до дна случайным попутчикам, а может, Галина увидела в Тамаре внимательного слушателя, но она сама рассказала девочке свою трагическую историю в подробностях, от которых  у той волосы встали дыбом. Потом они сидели в Галиной хатке и Тома своими собственными глазами читала казенные строки, напечатанные на официальных бланках с названиями очень высоких инстанций. Абсолютно все ответы содержали одну и ту же фразу: «…факты, изложенные в вашем письме, не подтвердились...». А в это время живой «факт», заразительно смеясь, играл с «дядей Колей» во дворе в футбол.

Больше всего Тамару потрясла фотография, на которой была изображена пухлощекая девчонка в школьной форме с пионерским галстуком на шее.

– Оце я у сьомому класі. Мене як відмінницю сфотографували на шкільну Дошку пошани. Та повісити не встигли, а за три місяці й взагалі вигнали... за аморальну поведінку. Пішли чутки селом, мене спочатку до директора, а потім – на педраду. Так я сьомий клас і не закінчила...

– А потом как, в вечернюю школу пошла?

– Звідки у нас вечірня школа? Так недоучкою і сиджу. Може, з вересня запишусь до заочної школи... Ілля вже підріс, восени я його у дитсадок здам, трохи легше буде. Я ж хотіла після сьомого класу до педучилища документи подати... Збиралася стати вихователькою у дитячому садку. Тепер уже не стану. Заочної форми навчання за цим профілем немає, а на денну – хто ж мене з дитиною у гуртожиток поселить?.. Та й батько уже три роки не працює, все правду шукає, а що ми з матір’ю заробимо – пропиває. Одна мати моє навчання не потягне – у місті усе таке дороге... 

– Так ты работаешь?

– Авжеж! У городній бригаді. Як з школи вигнали, так і пішла. А якби не пішла, то у колгоспу не було б підстав мені допомогу надавати. Я уже четвертий рік член колгоспу... Якщо пощастить сьомий клас закінчити, піду, мабуть, на бухгалтера вчитися. Голова колгоспу обіцяв направлення на заочний виправити, парторг його підтримує, навіть наш комсорг за мене, хоч я і не комсомолка...

– Как не комсомолка?! – изумлению Тамары не было предела. Некомсомолку комсомольского возраста она видела впервые в жизни.

– А так… У школі не встигла, потім було не до комсомолу. А торік умовили мене. Написала заяву, статут вивчила. Тут, у колгоспі, прийняли без усяких. А у райком приїхала, а там одна коридором швендяє, чергу на бюро встановлює... Я її, курву,  зразу пізнала, бо коли мене з «апартаментів» викинули, вона туди попливла, задом крутячи. А я у одному комсомолі з такими б... (Галина подобрала очень емкое, но не самое целомудренное слово) ніколи не була і ніколи не буду. Розвернулася я тоді на усі сто вісімдесят, і рушила додому. Тут я сказала комсоргові усе, що я про комсомол думаю, і мене більше ніхто не чіпав.

– Спасибо тебе, Галя! Вы с Колей крепко мне мозги вправили… Другими глазами на нашу жизнь теперь смотрю. И на свою жизнь тоже… А теперь мне пора: обещала Анне Семеновне в магазин сбегать, да и вообще… Помогать ей буду.

– А, ну то йди... Ось що, Томко! Коли вулицею йдеш, то здоровкайся до людей, а то про тебе не дуже добре в селі кажуть...

– Так я же почти никого не знаю…

– А ти все одно здоровкайся... Тебе теж не знають, так знають бабу Ганну, батька твого знають. Ти про них подумай…

Когда Тамара исчезла за поворотом, Галина позвала Николая и Илью к столу. В разговоре Галька попыталась коснуться скользкой темы.

– Дивись, Миколо, охмурить вона тебе, охмурить! Нащо тобі така ледацюга? А гонору, гонору в нїй скільки!

– Успокойся, Галька, никто меня охмурять не собирается. Да и не такой уж плохой она человек, эта Томка. Бывают и похуже. Уж тебе ли не знать…

– І то правда...

– Мы проучились в одном классе девять лет, а я ее, считай, не знаю. Моя компания считала ее компанию дураками, а они, соответственно, нас за дураков держали. Сейчас я вижу: если она и дура, то дура честная, искренняя. А такому человеку даже если ума вставить, то он честным останется.

Галина внимательно всмотрелась в глаза парню.

– Зрієш ти, хлопче, визріваєш, як черешня на сонці...

– Что ты хотела этим сказать?

– Та так, нічого... Це я просто...

...В этот день грибная охота не состоялась. Когда Тома вернулась из магазина, ее ждала телеграмма-вызов на переговоры. Коля, который в назначенное время пришел за Тамарой, вошел в положение и пообещал, что слово свое сдержит завтра. 

Звонила мать. Встревоженная телеграммой дочери, она потребовала, чтобы та сидела дома, никуда не выходила до ее приезда. Приехать обещала через неделю – отца срочно отправили в командировку, а ей нужно решить море проблем, связанных с путевкой. По крайней мере, сообщила мать, может случиться так, что они поедут отдыхать вдвоем с Тамарой.

– Никуда я отсюда не поеду! – кричала ей в ответ Тома.

Мать что-то говорила насчет здоровья перед выпускным классом, о накоплении энергии, об иммунитете и усиленном питании. Все это забивалось отголосками чужих переговоров, пулеметным треском телефонной автоматики. В результате Томка просто бросила трубку и ушла с почтового отделения.

Баба Ганна крутилась на кухне.

– Анна Семеновна! Вы обратили внимание, что я белоручка и неумеха? Через неделю приедет моя мама, к тому времени я должна резко исправиться. Научите меня варить гречневую кашу. И корову доить. И самогон варить. И еще тысячу вещей делать…

– А самогон тобі нащо?

– Так вы действительно умеете гнать самогон?

– Так хто ж цього не вміє!

– Мне самогон не нужен, я его пить не собираюсь. Мне просто нужно кое-кому нос утереть…

– Чи не Миколі, бува?

– Нет, Анна Семеновна, его я уже никогда не догоню… Мне до него, как до неба.

– Коли ж це тобі приспічило?

– Целых пять дней я созревала… – и Тома рассказала бабе Ганне всю свою эпопею. Рассказывала с юмором, совершенно не жалея и не выгораживая себя. Зато Николай в ее рассказе получился чуть ли не киногероем в стиле Жана Марэ.

Баба Ганна и охала, и ахала, в каком-то месте всплакнула, а начиная с эпизода с Колькиным бутербродом смеялась до слез, хлопая себя по бокам… Когда исповедь закончилась, она посуровела и сказала:

– Твоїм я нічого не казатиму. Якщо вирішиш – розповіси сама. Думаю, буде краще, як розкажеш. А у селі не дуже патякай, бо засміють. У нас це запросто.

Потом, собрав все свое отвращение, Тамара рассказала бабе Ганне все, что успела за последние дни узнать о заповеднике.

– Ні, доню, не все воно так, як ти розказала. Я ж там чи не тридцять років пиляку витирала та білизну міняла. 

Старушка отложила нож, которым чистила картошку, и предалась воспоминаниям.

– Спочатку все було, як у людей. Приїжджали, як ти кажеш, «пани», тільки приїжджали із сім’ями, з дітворою, а то й з онуками. Полювали й тоді, нічого не скажу, смачно їли та пили, а щоб щось таке, з дівками, то ні-ні... І з Москви наїздили, і з Харкова, коли там столиця була, і з Києва. Та все одно наші, мєстні, із сім’ями їх зустрічали. Не без того, що між нашими та гостями щось таке намічалося, та це було не від розпусти, а від щирого серця, з любові. Я тобі й сьогодні могла б показати справжнього сина Будьонного, Семена Михайловича, той що зараз маршал. Семен тоді її, молоду, до себе тяг, у Москві житло і роботу обіцяв. А вона йому: «Ні, Семене, не поїду. За сина – дякую, за кохання твоє усе життя руки тобі цілуватиму, а звідси нікуди не поїду». Отакі були у нас дівки...

Баба Ганна даже всплакнула, вспомнив давнее романтическое приключение своей подруги.    

– Та й після війни спочатку старих традицій трималися. Правда, недовго. Начальство наше на дві частини розділилося. Одна частина – це ті, що перспективу мали. Думаєш, що Микита Сергійович щось таке собі дозволяв? Дзуськи! Полювати любив, попоїсти – з насолодою, чарки добрячої не цурався. А щоб котруюсь із нас, скажімо, по попці вдарити... ні, навіть не чула ні від кого. Такі й зараз уміють себе у рамках пристойності тримати. А ті, яким догори вже дороги не було, ті й почали... Після війни на чоловіків дефіцит був, кожен з начальства дві-три коханки мав. Так вони стали своїх законних вдома залишати, а з тими – сюди. Та й то ще було з натяком на пристойність. Все ж його з дівкою щось зв’язувало. Кохання чи страсть яка – то не наше діло. Потім – це з московського начальства почалося – стали так перепиватися, що вже не дуже й розумілися, хто кого під себе потяг. 

Пару секунд баба Ганна колебалась, продолжать ей или прекращать. Решила еще чуть-чуть продвинуться вперед.

– Серед кар’єристів багато таких, що заради «продвіженія вверх» не те що законну жінку, а й дочку свою під високе начальство запхали б. А тут – коханка... Та на греця вона йому, як він тільки свисне – півсотні збіжиться? От і віддає вищому начальнику, як начебто вона не людина, а так... запасна ковдра. На перших порах – сльози, істерики, ляпаси направо й наліво. Ну, щоб заспокоїти, доводилося якось уладнувати. Там на хороше місце пристроїли, там квартирне питання поза чергою розв’язали, чи дефіцитами розжитися посприяли. Це уже розпуста, тільки розпуста з боку чоловіків.

Чувствовалось, что «розпусту з боку чоловіків» баба Ганна не оправдывала, но все же допускала. Но вот ее голос перешел в иную тональность – злую и брезгливую одновременно. 

– А десь уже після смерті Сталіна за кілька років настала черга дівок, які тих коханок замінювати почали. Ті дівки добре розуміються, з якого боку на бутерброді масло. От і злизують, з кого що можна. Ладні одна одній очі повиколупувати за можливість пропхатися до якомога вищого начальства. Думаєш, таких сотні чи тисячі? Та ні! Може, з десяток-два... А не переводяться, стерви! Одні вибувають, інші прибувають. Інколи – такі молоденькі, що й глянути страшно. Бува, з вечора стоїть під дверима, дрижить з переляку: «Тетя Аня, ну как я выгляжу, не очень страшно?». А вранці виповзає на поріг і кричить: «Горничная! Почему до сих пор какао и кофе не принесли?! И скажите буфетчику, пусть Алеше армянский коньяк подадут, а не одесский!». А той «Альоша» не те що у батьки – у діди їй годиться.  

Баба Ганна вновь взялась чистить картошку, давая понять, что ее рассказ подходит к концу. 

– Далі – більше. Ті, що порядні, взагалі перестали їздити. Хіба що зберуться гуртом, приїдуть на день-два пополювати, та й тихенько собі по домівках роз’їдуться. Ну, не без того, що по пляшці на двох-трьох розіп’ють. А ці, що розпутники, тепер за головних. Щоразу щось таке витворять, що ні в тин, ні в ворота. Добре, що я вже пішла геть звідтіль. А ті, що залишилися, уже й слів не знаходять розповісти, що там бачать... До чоловічого розпутства додалося жіноче, а воно, прости Господи, гірше чоловічого, бо розсудливе й розважливе. Колись чоловіки розбещували дівчат, і це було гірко. Тепер жінки розбещують чоловіків, а це – страшно...

Баба Ганна вдруг спохватилась, будто забыла сказать самое главное:

– А ще я хочу ось що сказати. Пам’ять я ще не розгубила – майже усі, які до нас приїздили, перед очима стоять. А це не десятки – сотні. А може, і за тисячу перевалило. Це у ті часи. Зараз кількість начальників не зменшується, а весь час збільшується. А число постійних клієнтів у нашому готелі, з тих, що буянять, – ну дві дюжини, ну три... Хай навіть чотири. А решта де? Раз сюди не приїздять, то, значить, працюють. З сім’ями, з друзями чарку у свята перехилять – і знов за роботу... Так що, голуба, не з Галькиного насильника світ зліплено... Та й серед тих усякі бували. Коли у мого Івана, царство йому небесне, осколок з коліна пішов – це йому германець під Курськом загнав, – так я до одного такого розпутника з проханням звернулася, щоб у обласний шпиталь поза чергою пристроїв. Який не був п’яний, а слова свого дотримав – через два дні аж із області машину прислав...  

И снова в голове у Тамары все перемешалось. Сначала мир казался светлым и радужным. На картине мира не было ни одного темного пятнышка, путь в будущее был прямым и ясным. Потом – после того, как она узнала Галькину историю, историю Колькиного отца – мир помрачнел до иссиня-черного цвета той тучи, которая принесла к ней на остров грозу. Теперь выясняется, что и это еще не вся правда. Мир неоднороден, хорошее и плохое в нем переплетается хитроумными узлами, да и сами понятия «Что такое хорошо и что такое плохо?» совершенно не соответствуют тому, что вдалбливал в податливые детские умы знаменитый детский стишок Владимира Маяковского. А хитросплетения хорошего и плохого вдобавок еще и не статичны, они находятся в бесконечном взаимодействии, в постоянной борьбе, и каждое их столкновение изменяет картину мира. Так при малейшем движении меняется картинка-орнамент в детском калейдоскопе.

Тот же Николай еще до позавчера был однозначно плохим, и от этого было легко, потому что это было просто. Судьба чуть-чуть повернула колесико жизни и оказалось, что Коля – просто золотой человек, благородный и честный. И это тоже воспринялось легко, потому что было просто. Хорошее – плохое, черное – белое, включено – выключено... Хороший человек – с ним надо дружить, плохой – отодвинуть от себя подальше. Она предложила Коле дружбу, а он ее отодвинул… Разве Томочка-отличница – плохой человек? Но раз ее отодвинули, значит… Значит, ей надо начинать жизнь сначала! 

В то мгновение, когда Тамара вплотную подошла к этой мысли, она… Да ничего с нею страшного не случилось! Просто она стала взрослой. И это мгновение стало началом жизни. Настоящей жизни.

 

 

Мамины тревоги

 

– Николай сказал, что будет в селе буквально до тридцать первого августа…

– Так и Томка пусть там сидит!

– Витя, как ты можешь?

– Пусть сидит, я сказал! – припечатал отец ладонью стол.

 

Нет плохих людей, нет людей хороших. Есть просто люди. Каждый из нас – это сгусток противоречий, которые, как и весь окружающий нас мир, находятся в постоянном противостоянии и взаимодействии. И сама Тамара уже не Томочка-отличница, послушная девочка и образец для подражания, а странная смесь плюсов и минусов, а где какой знак – ей и самой не разобраться. Отличница – а толку с того, если в нестандартной ситуации отлично зазубренные сведения оказались совершенно бесполезны? Послушная девочка – это неумение принять самостоятельное решение. Образец для подражания – это шоры для тех, кого вынуждают брать с нее пример.

Или тот же Коля. Троечник – это его форма протеста против тех знаний, которые устарели еще за сто лет до его рождения. Грубиян – это реакция на пренебрежительное к нему отношение. Бездарь – это оценка тех, кто не знает о шести его «взрослых» изобретениях, и то если учитывать только документально подтвержденные…

Нет людей ни плохих, ни хороших. Плохими или хорошими могут быть поступки. 

Вот к такому выводу пришла Тамара, кроша почищенную бабой Ганной картошку в кастрюлю. 

Если хочешь себя уважать, если хочешь, чтобы тебя уважали и любили другие, надо учиться совершать хорошие поступки. Я, – рассуждала Тома, – я не умела принимать решения, всегда кто-то за меня их принимал, дергал невидимые ниточки и я, как марионетка, исполняла то, что было велено. Но это были не мои решения, это были не мои поступки. Я не была человеком, а была куклой в чужих руках. А куклу нельзя ни уважать, ни любить. Кукла не может быть счастлива. Как там в популярной песенке поется? «Кукла, кукла восковая, не полюбишь вовек, не настоящая, не живая, только с виду человек». 

…И началась с того дня у Томки другая жизнь. Трудно, ой как трудно было ей, особенно вначале. Как болели руки, когда она впервые самостоятельно подоила Зорьку! А ноги как дрожали, когда она лазила по деревьям, собирая урожай вишен! Как ныла спина, когда она тяпкой выпалывала огромные сорняки на бесконечно большом бабкином огороде (пятнадцать соток – с ума можно сойти)! Зато каждый день приносил ей море открытий.

– …Анна Семеновна! А как вы узнаете, готово варенье или еще нет?

– А ти, дитинко, капни сиропом на ніготь. Якщо капля вже не розпливається, то значить, що зварене...

– …Баб Аня! Почему у вас каша получается рассыпчатая, а у меня нет?

– По-перше, я з самого початку ложку олії туди увіллю, а потім, коли гречка ще трохи недоварена, я її з плитки знімаю, у кожуха закутую і ставлю окремо, поки запариться...

– ...Коль, а Коль! А вот этот гриб съедобный?

– Томка! Ты меня в гроб загонишь! Как ты умудрилась за один час три бледных поганки найти? Я, бывает, за целое лето ни одну не встречу…

– Откуда я знала, что это не сыроежка?

– А вот, смотри…

– ...Галя! Дай я попробую мотор завести!

– Берись за оцю ручку і смикай. Та не так! Уяви собі, що перед тобою замкнені двері, а ти намагаєшся їх з петель зірвати. Оце воно! Поїхали! Чого сидиш, очі витріщивши? Сама завела, сама й керуй!...

Тамара раззнакомилась (через Колю, конечно) с кое-какими сельскими ребятами. Однажды они вшестером – четверо девчонок и двое парней – отправились «на шашлыки». Там Тома тоже научилась многому: разводить экономный костер и разжигать его с одной спички, насаживать на металлические прутья (шампуры были у ребят самодельные) вымоченные в уксусе куски мяса и варить незамысловатый кулеш.

Тут же она с удивлением обнаружила, что сельские ребята в эрудиции вовсе не уступают ей: Сашко (так звали Колиного друга) пел под гитару песни на стихи Есенина (на тонкий Тамарин слух время от времени фальшивил), некоторые из них Тома слышала впервые; Светка-хохотушка знала о фотосинтезе больше, чем Томочка-отличница, и Тамара, наконец-то из ее объяснения поняла, почему в солнечный год черешни слаще; смуглая кареглазая Раечка рассказала о казаках, основавших их село, так, как будто она лично при сем присутствовала, а Надийка с удовольствием комментировала новые произведения, которые печатались в журнале «Юность». Кстати, Томочка, в силу особой занятости их совершенно не читала… 

С этими ребятами было интересно, интересней даже, чем со школьными друзьями-отличниками. Ребята держали себя естественно, говорили, быть может, не всегда правильно, смешивая русские и украинские слова, но совершенно не тяготели к грубости или нецензурщине, не уклонялись к «скользким» темам или сальным анекдотам, как это было принято среди ее городских друзей… Это открытие поразило Тамару. «Деревня!» – так городские порой отзываются о сельских, вкладывая в это слово максимум пренебрежения. «Это еще вопрос, кто из нас деревня» – пронеслось у Тамары в голове, когда они под вечер возвращались с островов в село. 

Тамара впервые в жизни села на весла, ну и, естественно, начала с того, что окатила всех сидящих в лодке водой. То-то смеху было! Естественно, она тут же была отомщена, а потом под шутки и прибаутки постигла сложную науку погружения весел в воду… Ну и что, что потом руки болели так, что ложку ко рту поднести было невмоготу, зато душа буквально пела!

…Мать обещала приехать через неделю, но какие-то неотложные дела ее задержали, и она приехала только через три. Тамара, предупрежденная телеграммой, вышла ее встречать к вечернему автобусу. Обнялись, расцеловались. А потом шли селом, и Тамара увлеченно рассказывала ей о Николае, о Галине (о мрачных страницах биографии подружки она сказала вскользь, без подробностей), о новых друзьях. 

Чем больше Тамара рассказывала, тем мрачнее становилось лицо ее матери. Когда подошли к Ганниной хатке, настроение у матери было уже ниже нулевой точки отсчета.

Баба Ганна усадила гостью за стол, вдвоем с Томой они стали собирать на стол. Тома порывалась донимать мать расспросами.

– Мама, ты могла бы в домашних условиях превратить сахар в спирт?

– А зачем? Его без проблем можно купить в любой аптеке…

– Тогда скажи: зачем нам знания, которые мы не применяем?

– Ну, не самогон же варить!

– А все-таки, смогла бы?

– Хватит мне твоих дурацких вопросов!

Когда все уселись, мать принялась за воспитание дочери:

– Так как я должна тебя понимать? Почему ты настроена остаться в селе до конца лета?

– Мама, мне здесь так нравится! – Тома, увлеченная своими мыслями, еще не заметила настроения матери.

– Меня это не интересует! Меня интересует, почему я бегаю по всем инстанциям, выбиваю путевку, чтобы, кстати, именно тебя оздоровить перед самым напряженным годом учебы, а ты, как маленькая девчонка, позволяешь себе капризничать? Или родители для тебя уже не авторитет?

Тамара недоуменно молчала. Только что она, как ей казалось, очень внятно объяснила, чем именно привлекает ее отдых в селе. Мать же гнет какую-то свою линию. Какую?

– Я очень сожалею, – продолжила мать, – что отец в отъезде. Ему тоже интересно было бы послушать, как ты здесь спуталась с какими-то личностями, весьма и весьма подозрительными во всех отношениях!

– Какими личностями? О чем ты говоришь, мама?

– А ты не понимаешь?! Я говорю о том же Николае Середе, которого я, слава Богу, прекрасно знаю! Лодырь, бездельник, грубиян! Тупица – не способный двух слов связать! А он, оказывается, уже у тебя чуть ли не в лучших друзьях! А лучшая подруга – безмужняя мать-одиночка! До чего ты опустилась, Тамара?! 

Вспыхнувшая было Тамара неожиданно для себя вспомнила, какой речью наградил ее в свое время Николай, внутренне улыбнулась и тут же  остыла.

– Мама, мы потом поговорим! Ешь, не стесняйся.

Мать рефлекторно подчинилась, съела пару ложек каши и снова вернулась к «воспитательному моменту»:

– Ты меня не перебивай! Как ты понимаешь, мне далеко не безразлично твое окружение! Я категорически запрещаю тебе общаться с Середой! Я не знаю другой такой кандидатуры, которая была бы менее достойна тебя, чем этот Середа! 

– Мама, а мне, – Тамара сделала ударение на слове «мне», – нравится Коля и я дорожу дружбой с ним. Не представляю, кто может управлять моими симпатиями…

– Я – твоя мать. И я не позволю тебе дружить с этим… с этим… бездарем и тупицей!

– Мама, ты опоздала со своими запретами. Крепко опоздала…

– Что-о?!! Что ты хочешь этим сказать?!

– Только то, что ты слышала…

– Ты!.. Ты!.. Ты – распутная девка! О себе не думаешь, так подумала бы о нашем добром имени! Обо мне, об отце!

– Ого!.. Вот даже как! А ты знаешь, мамочка, эти слова в первую очередь характеризуют тебя не самым добропорядочным образом! Кто это из великих произнес: «Каждый судит о других в меру своей распущенности»?

– Что? Что ты себе позволяешь? Ты затоптала в грязь меня как мать, а теперь оскорбляешь и как женщину!

– А ты меня как оскорбляешь, как козу? Разве я – не женщина? Ты представляешь, в чем ты меня заподозрила? Как ты отнеслась бы к человеку, который бросил бы тебе в лицо такие обвинения в твои шестнадцать?

– Куда ты клонишь?

– А вот куда: до недавнего времени ты чуть ли не из ложечки меня кормила, а сегодня ты села за стол и ешь гречневую кашу, сваренную мною, залитую молоком, которое я надоила! Вот этими руками, которые кроме авторучки и смычка никогда ничего не держали. А на десерт приготовлен кисель, крахмал для киселя я тоже этими же руками добывала, вишенки я с дерева сняла, и варила тоже я. Так вот, мамочка, пока вы с папой меня из ложечки кормили, вы имели право диктовать мне, с кем мне дружить, а с кем не дружить. А сегодня не ты меня кормишь, а я тебя кормлю. Может, мне теперь диктовать тебе свои условия, например, потребовать изменить твое отношение к Ивану Ивановичу, нашему физику? До недавнего времени я была уверена в том, что без вас я не выживу. Теперь я чувствую, что могу и сама выжить. А раз так, то ваше время ушло. Я достаточно взрослая, чтобы принимать самостоятельные решения, и отныне я буду их принимать. Вот что я имела в виду, когда сказала слово «поздно». А теперь я готова послушать твои объяснения насчет того, на каких основаниях ты заподозрила меня в распущенности и какой повод я дала тебе для этого…

Не сами слова произвели впечатление на мать, а тон, которым они были произнесены: спокойный, даже несколько насмешливый. Вроде бы совсем недавно из дому уехала Томочка, дочурка, маленькая девочка, а сейчас… Вроде та же, но уже не та… Что-то незнакомое в ней появилось… Незнакомое и тревожащее… 

– Так что, у вас с Середой ничего не было?

– И не только с ним…

– Так что же ты мне голову морочишь?!.. Подумаешь, кашу сварила! Что, обязательно надо было из-за такого пустяка целый спектакль разыгрывать? Я за свою жизнь столько каш переварила!..

– Мама! Не уклоняйся от темы! Я хотела сказать, что отныне я сама буду решать, с кем мне дружить. А кроме того, я жду извинений…

– Хорошо, дочь! Признаю, что я была не права. Извини меня. Но у нынешней молодежи такие нравы… 

– Прекрасно, этот вопрос мы закрыли. Переходим к следующему.

– Ты опять о Середе? Категорически нет!

– Кто же дает советы в категорической форме?

– А кто их теперь слушает?.. – совсем уж примирительно сказала мать и принялась за кашу…

Вечером Тамара с матерью прогулялись к Днепру. Тамара не видела смысла скрывать от матери свою робинзонаду и в подробностях рассказала о своих злоключениях на необитаемом острове. Сначала мать разволновалась, расстроилась и даже задним числом испугалась. Даже схватила Тому за руку, как бы пытаясь убедиться, что та еще жива и здорова. Потом слушала внимательно, то качая головой, когда Тома описывала свои гастрономические изыскания на шелковице, то напрягаясь, когда речь шла о совместном ночлеге дочери с чужим парнем в домике, то снисходительно улыбаясь, когда дочь рассказывала об уроке, который Николай преподнес Тамаре. Не перебивала она Тому и тогда, когда та поведала грустную Галину историю. К неописуемому удивлению девочки оказалось, что мать эту историю прекрасно знает:

– Да, отец рассказывал мне об этой трагедии. Но, признаться честно, я усматривала и прямую вину Галины. Нет, я не оправдываю того партийного вельможу. Он преступник – это однозначно. Выкормыш Лаврентия Павловича Берии. Однако думала, что девочка тогда сдалась несколько поспешно. Теперь, услышав эту же историю в твоей интерпретации, поняла, что была не совсем права.

– Почему вы мне ничего не рассказывали?

– А зачем? Да и не по твоему возрасту это было бы. Мы с отцом решили держать тебя от этих мест подальше, вот и все… Я и в нынешнем году очень противилась, когда отец тебя сюда отправлял. Чуяло мое сердце, что тебя в заповедник потянет. Как говорится, запретный плод сладок. И как оказалось, была права… Согласись – радоваться надо, что твою робинзонаду не прервал какой-нибудь… любитель «активисточек»…

– А, так вот почему вы сюда всегда без меня ездили!

– Да, Тамара. Хотя мы с отцом очень любим эти места. Здесь мы с твоим папой впервые встретились…

У Тамары округлились глаза:

– Вы мне никогда об этом не рассказывали!..

Мать только грустно улыбнулась.

Завершился разговор неожиданно.

– Тома! Я тысячу лет не отдыхала на Днепре. То Крым, то Кавказ, то Прибалтика… Вы бы не могли организовать мне с Николаем отдых? Хотя бы на полдня. В идеале – на острове имени Робиндотэ, где я могла бы своими глазами увидеть то, что нарисовало мне мое воображение.

Тамара несказанно удивилась просьбе. «Проверять меня будет, что ли?» – темной тучкой пронеслось у нее в голове.

А ларчик просто открывался: Людмила Романовна (так звали Томину мать) уже окончательно приняла тезис, что дочь ее взрослеет, и относиться к ней придется соответственно. Отсюда следовало, что она вынуждена принять и факт дружбы между Тамарой и Николаем Середой. Дочь свою она знала, как ей казалось, неплохо, верила в нее. Если Тома нашла что-то в этом парне, значит, в нем действительно что-то есть. Вот Людмила Романовна и решила выяснить, что же именно. Кроме того, мать есть мать, даже если она – орденоносная учительница химии… 

– Если вас соберется целая компания, то я постараюсь вам не мешать, – добавила мать. 

И пикник состоялся... Каким бы ни было предубеждение Людмилы Романовны против Николая, она вынуждена была признать, что, во-первых, дочь ей ни в одной детали не приврала, а во-вторых, Середа – действительно интересный парень, напичканный по самую макушку практицизмом. Кстати, в отличие от школы, в непринужденной обстановке слова он связывал не парами, а гроздьями. Что же касается химии... Тут многое предстояло переосмыслить перед началом учебного года. 

Домой мать уезжала успокоенной:

– Я вижу, Тома, что отдых в селе действительно идет тебе на пользу. До конца лета вряд ли удастся, но еще какое-то время у тебя в запасе есть, пока не вернется отец.

А когда отец действительно вернулся, мать пересказала ему историю дочери и доложила о своих наблюдениях.

– Парень живет исключительно своими техническими идеями, до серьезных отношений с противоположным полом он не дорос. Но вокруг него уже вьется стайка девчонок. С сожалением вынуждена констатировать, что в череде потенциальных невест наша дочь – на последнем месте. Это Тамара тяготеет к нему, он же к ней, скорее всего, равнодушен. Дело не в парне. Меня тревожит то, что Тамара совершенно непрактична, ее кругозор не выходит за рамки школьной программы, а взгляды на реальную жизнь соответствуют уровню старшей группы детского сада. Где-то мы свою дочь упустили. Теперь она возомнила себя взрослой, а посему становится неуправляемой. Что делать, Витя? У меня идей нет…  

 

 

Нестандартный отец

 

– Ну все, я пошла домой, а то папа будет ругать…

– Тома! Я хотел напоследок извиниться… Ну, за то… Я бы хотел с тобой дружить… Если ты не передумала, конечно…

– Нет, Коля, я не передумала. 

 

– А что, Тома крепко комплексует после своей робинзонады?

– В том-то и дело, что внешне стала цельнее. Когда я, признаюсь, чисто случайно оскорбила ее, то не раскисла в ревах, как обычно, а отбрила так, как будто действительно повзрослела. Но в душе у нее такая паника, какой за ней никогда не наблюдалось… Представляешь, Витя, девочка кинулась учиться всему подряд: кушать готовит, корову доит, по деревьям лазит, даже самогон научилась варить. За считанные дни, Витя, за две-три недели! Заявила, что смычок больше в руки не возьмет!

– Да черт с ним, с тем смычком! Не столь уж талантлива она в музыке… Представление о музыкальной культуре получила, и хватит с нее!.. И крепко она влюбилась в парня? 

– Не то слово! 

– А что, этот Николай действительно никчемное существо? Что-то мне помнится, что он у них в классе в числе последних числился.

– Что самое поразительное, Витя, это славный парнишка. Я два года вела у них химию и за это время он мне слова толкового не сказал. Честно признаться, «тройки» я ему натягивала ради сохранения высокого места школы в социалистическом соревновании… А когда в неформальной обстановке за ним понаблюдала – при этом мы чуть ли не подружились – то оказалось, что химию, во всяком случае, ее практическую часть, он знает лучше всех. Мало того, мне даже пришлось проявить некоторую изобретательность, чтобы показать Середе, что и я в химии не последняя дура… Но и это еще не все. Оказывается, химией как таковой он вовсе не увлекается. Его конек – техника! Пообщалась я с одним из твоих двоюродно-троюродных родственников (никогда в жизни всех не запомню!), с тем, который в колхозе главным механиком, так оказалось, что у Середы уже шесть официальных свидетельств! Скажу нашему физику – тот в осадок выпадет!

– А как человек? 

– Первое впечатление хорошее. Внешне несколько грубоват, но сердцем  добр: очень чутко относится к сестрам, а одна из них, учти, – сводная. Как относится к Тамаре, я тебе уже рассказала. Какие у него плюсы? Гусар: дал слово – умрет, а выполнит. Честен, открыт. Что еще? Вот! В их возрасте уважение к взрослым не в почете. Юношеский максимализм и так далее… Середа уже научился относиться к человеку с уважением без оглядки на возраст. Сам признался мне, что нецензурщину терпеть не может…

– С такой характеристикой ему место на общешкольной доске почета! Не прониклась ли ты к нему Томкиными симпатиями?

– Наоборот! С огромным трудом преодолевала сложившееся предубеждение, но ради дочери вынуждена быть объективной.

– Думаешь, что в скором времени у них могут сложиться какие-нибудь отношения?

Мать глубоко и протяжно вздохнула…

– Тебе же не удалось отмазаться от меня… Но мне тогда девятнадцать было, а ей шестнадцать… 

– Ну, предположим, я не очень-то и упирался.

– А Николай Тому отодвинул. Если учесть, что она унаследовала твое гипертрофированное самолюбие… В шестнадцать можно таких глупостей натворить!

– Да… Интересную картину ты мне нарисовала… Так ты думаешь, что никакими уговорами мы их дружбу не разобьем?

– Тома мне так и сказала: «Ваше время ушло». Об уговорах можешь забыть навсегда, равно как о приказах, скандалах и прочих атрибутах нашей семейной жизни. Девчонка, как говорится, вошла в возраст. В этом возрасте уже другая психология, а законы психологии, сам понимаешь, столь же объективны, как и законы физики.

Отец помолчал, о чем-то задумавшись, а потом положил руку жене на плечо.

– Люська! Ты представляешь, мы еще не старые, а у нас уже взрослая дочь! Здорово как! А?

– Чему радуешься, пень ты трухлявый! Что делать-то будем?

– Так это же проще простого! Если с чем-то не можешь бороться, его следует возглавить. Пусть дружат, раз уж парень сам по себе не плох… Пусть Тома приглашает его к нам в гости, пусть уроки делают вместе – учебников все равно на всех не хватает. Чем больше будут на виду, тем меньше вероятность дурных последствий…

– А что в школе скажут? Отличница дружит с двоечником! Да мне стыдно будет в учительской появляться!

Лицо отца стало жестким, даже суровым.

– Вот это, голуба, ваши проблемы, педагогические. И этот Середа – ваш стопроцентный брак. Кстати, наша с тобой дочь – тоже ваш педагогический брак! И тоже стопроцентный!

– Виктор! Ты лезешь не в свое дело!

– Нет, Людочка, на сей раз это мое дело, поскольку речь идет о моей дочери. Ладно, я не буду сейчас вспоминать наши с тобой скандалы по поводу того, что Тома никогда не имела домашних обязанностей. Даже посуду не мыла. Я поговорю о вашей методике. Скажи мне, пожалуйста, кто виноват в том, что Тамара не узрела в обыкновенной палке рычага? Почему для нее рычаг – такая нарядная линеечка с делениями, подвешенная к штативу в кабинете физики? Почему для нее волны – это синусоида, нарисованная на доске? Почему твои дети понятия не имеют о том, что фенолфталеин, которым ты их учишь определять щелочи, – это обычное слабительное из аптеки под названием «пурген»? Ты говоришь, что комарики нашу Томочку искусали? Ай-ай-ай, как жалко! Так почему ты ей – а заодно и другим деткам – не рассказала, что в составе комариного укуса – муравьиная кислота, которую легко нейтрализовать любой щелочью. Почему не показала растения, которыми можно нейтрализовать комариные укусы? Я заглядывал в тетрадки, которые ты тут ночами проверяешь… Не сумел ребенок индекс в формуле правильно проставить – «пара» ему, негодяю! Не готов к большой химии! А химией он будет всю жизнь заниматься и за кухонной плитой, и у корыта, и в аптеке, если, не дай Бог, заболеет, и в ходе ремонта, я уж молчу о производстве чего угодно… И все это, представь себе, без индексов. За индексами главное не видно, как лес за деревьями… 

Отец перевел дух.

– Ладно, не обижайся на меня! Я обвиняю не тебя лично. Ты лишь исполнитель роли, которую тебе написали бездарные режиссеры… Меня ведь тоже так учили – кастрированная физика, околонаучная химия, формальная биология… Но я мальчишкой был – где-то что-то мастерил, где-то что-то конструировал, где-то что-то разбирал… И своим умом постигал то, чего не удосужились изложить в учебнике, о чем недосказали учителя. В каждой задачке пытался практический смысл найти. Классе в шестом, помню, выписал из задачника арифметический пример с дробями на двадцать семь действий и послал в «Пионерскую правду» с вопросом: где в жизни может такой пример встретиться? Пришло письмо: так, мол, и так, сами мы не специалисты, поэтому пересылаем ваш вопрос в Министерство просвещения, оттуда и ждите окончательный ответ. До сих пор жду…

– А девчонка, как наша Тамара, например, – добросовестная, усидчивая, старательная – зубрит и зубрит формулы, определения, решает какие-то абстрактные примеры, начисто лишенные реального смысла… А к чему это все – понятия не имеет! Угробит десять лучших лет своей жизни на школу, а потом только начинает учиться жить… Насколько школа далека от жизни, по-моему, наглядно показал этот Коля – как его? – Середа. Вы ему двойки ставили не за то, что он плохо учился, а за то, что вы его не тому учили. Свою вину на него переложили. Да еще и ярлык прикрепили, на котором большими буквами написали: «Невежда». Так это, пардон, вы невежды, о чем вам деликатно намекает государство в лице Государственного же комитета по изобретениям своими шестью свидетельствами. Дайте мне этого пацана в мой отдел, и я из него за десять лет гения сделаю, даже если он не сможет написать структурную формулу твоей дурацкой глюкозы. А в награду Томку ему в жены отдам!

– Виктор! По-моему ты уже заговариваться начал! В отношении школы ты, конечно, в чем-то прав, но Томочка – не предмет для каких-то сделок!..

– Не надо повышать на меня голос! Я ставлю перед тобой вопрос так: в ваши, извините за выражение, педагогические дела я лезть не буду, раз меня туда так настойчиво не пускают, но если вы со своим педагогическим коллективом за последний год не исправите тот брак, в который вы превратили мою дочь за девять предыдущих лет, то я изыщу способ, как разогнать вашу шарашкину контору к чертям собачьим! В отличие от вашего пацанчика, у меня свидетельств на изобретения уже за сотню, так что  подходящий способ изыщу наверняка... Короче, давай мне этого пацана, еще я на него посмотрю!

– Николай сказал, что будет в селе буквально до тридцать первого августа…

– Так и Томка пусть там сидит!

– Витя, как ты можешь?

– Пусть сидит, я сказал! – припечатал отец ладонью стол.

– Ненормальный отец у моей дочери!

– Скорее, нестандартный… На первых порах все нестандартное кажется ненормальным…

– А если, не дай Бог, что-нибудь…

– Тогда я вам обеим головы откручу. Тебе первой, коль ты не сумела правильно воспитать свою дочь в вопросах, куда отцу совать нос по штату не положено!

Зная, что с упрямым отцом, да еще вошедшим в раж, спорить бесполезно, мать только рукой махнула.

А отец пошел звонить начальству. Он настоятельно просил дать ему три дня отгулов. 

– Что ты надумал? – полюбопытствовала мать.

– Еду знакомиться… Знавал я одного Середу, Ивана. Он со Славкой дружил, у которого я тебя отбил на свою голову. Если рассуждать по принципу «яблоко от яблони», то не так уж плохи дела… Как, говоришь,  этого Николая по отчеству кличут?

– Не знаю, я же не классный руководитель…

 

 

Знакомство

 

– Не собираюсь я жить с оглядкой на кого-то… Ты ведь ни на кого не оглядываешься?

– Я не за себя, я за тебя думаю…

– Спасибо, Коля! Ты действительно хороший парень…

 

Отец свалился как снег на голову. Тома возвращалась из магазина и еще издали увидела у двора бабы Ганны знакомый силуэт папиной «Победы» (для тех, кто не знает: «Победа» – марка одного из первых советских автомобилей, которые можно было приобрести в личную собственность). У Тамары заныло под ложечкой: папочка бывал непредсказуем, но всегда был непреклонен, спорить с ним, если уж он принял решение, было абсолютно бесполезно. Если он вдруг решит, что Томе пора домой, то… Для Томы это было бы трагедией.

Но у папы было великолепное настроение. 

– Ну, совершенно не ожидал, доча! Стоило тебя оторвать от родителей на пару недель, как ты тут же повзрослела! Пожалуй, тебя стоило еще пяток лет тому назад отправить сюда в ссылку! А какой красавицей стала! Загорела как! 

Девочка прильнула к отцу. Хоть и доставалось ей порой от папочки, она все-таки его крепко любила.

– Тома! Внеси-ка ясность в один вопрос. Тут тетя Аня внушает, что эту великолепную окрошку приготовила ты лично. Небось, разыгрывает?

– Не, папа! От начала и до конца это мое произведение!

– Все ясно! Наливай мне и третью тарелку, ибо первые две не произвели на меня должного впечатления! Ну и вкуснотища! Вывод: мамочку мы разжалуем, раз дочь уже готовит лучше нее. Зачем нам мама? – Отец подмигнул дочери. – Мы теперь и без нее справимся…

Потом отец хвалил сваренное Томой варенье, потом с восхищением наблюдал, как баба Ганна и Тома лепят вареники. Томочка млела от папиных комплиментов и сияла, как солнышко. Только одна тучка маячила на горизонте, и Тома решила взять быка за рога:

– Ты приехал меня забирать?

– А зачем? Ты тут научилась многим полезным вещам; по моим наблюдениям, процесс еще в активной фазе, поэтому нет ни малейшего смысла прерывать его на взлете. Будешь сидеть здесь до нуля часов первого сентября текущего года!

– Папа, ты не шутишь?

– А разве я когда-нибудь шутил?

По той радости, с какой дочь кинулась ему на шею – чуть ли не со слезами на глазах – отец понял, что ее увлечение Николаем, как говорят в Одессе, «имеет место быть».

– А если серьезно, доча, то я сторонник того, чтобы ты побыла здесь как можно дольше – здесь и воздух посвежее, чем в городе, и питание повитаминнее. На работе у меня серьезные проблемы, в отпуск меня сейчас никто не отпустит, никаких путевок в этом году не светит… Но и силой удерживать я тебя не собираюсь. Принимай решение сама: какую дату назовешь, тогда я тебя и увезу. Плюс-минус три дня. Так как?

И Тома во второй раз выдала себя с головой:

– Тридцать первого августа. Желательно вечером.

– Решено!

– А чего сейчас приехал? Просто проведать?

– Угадала! Но это только одна из причин, хоть и главная. Устал я в командировке, а впереди еще огромный кусок напряженной работы. Посему выпросил я себе трое суток отдыха. Вот вечерком выпью стаканчик зелья, производство которого, по слухам, ты освоила на «отлично», и лягу спать, а с завтрашнего утра – активный отдых. Мечтаю порыбачить. У тебя нет на примете кого-нибудь с веслами?

Как легко обвести вокруг пальца наивную девочку! У отца же полсела родни – только свисни, и будет караван лодок хоть с веслами, хоть с парусами, хоть с моторами! Но Тома подвоха не заметила:

– Сегодня попытаюсь с кем-нибудь договориться. Сам поедешь или компанию соберешь?

– Какая компания в рабочий день, да еще в разгар уборочной! Вот ты, например, – если есть желание, конечно, – можешь составить мне компанию. Хочешь – с собой кого-нибудь прихвати… Мне все равно! Мне главное – удочка, коробочка червячков и чтобы никто не мешал…

Папа потянулся, смачно зевнул и ушел в спальню вздремнуть перед ужином.

…Коля встретил Томину просьбу язвительным вопросом:

– Сколько у тебя всего родственников? Не могла бы ты их в пучок сложить, чтобы их можно было за один раз в Днепре вымочить?

– Извини, Коля! Я действительно злоупотребила… Пойду просить кого-нибудь другого…

– Ладно уж… Мы все равно собирались завтра с Сашкой порыбачить. И девчонок пригласить. Я так понимаю, что Сашок на Надийку крепко запал, вот и ищет возможность рядышком побыть… Хорошо, прихватим мы и твоего батю, только пусть он под нас подстраивается. Выезжаем не позже пяти…

– Спасибо, Коля! Папа сказал, что ему нужно, чтобы никто ему не мешал, значит, и он никому мешать не будет…

Отец условия принял. 

– В пять – это самый клев. Жаль, что в таком случае «зелье» отменяется. Но и в этом есть свои плюсы – меньше шансов превратиться в алкоголика… Что ж, дочура, придется тебе меня развлекать… Расскажи-ка поподробнее о своей робинзонаде!

 Тома уже в который раз начала свое повествование. Даже принесла листик бумаги, на котором начертила план острова. Отец, уже слышавший эту историю в пересказе матери и «переваривший» первый стресс, хохотал чуть ли не над каждым ее словом: «Вот так?.. Да ну!.. И это моя дочь? Стыд и позор на мою седую лысину!.. Чудеса в решете!…». Когда Тамара дошла до появления Николая-спасителя, у отца даже глаза расширились.

– Папа, ты хороший конструктор, да? Тогда придумай, как бы ты превратил лодку в домик?

– Хм… Ну, скажем, вот так… – карандаш проворно забегал по бумаге.

– Гениально! Я такую конструкцию уже видела. Действительно здорово! И уютно.

– Гм… Неожиданный комментарий… Похоже, у твоего Николая извилин больше, чем одна.

А Тома в подробностях описала и способ глушения рыбы с помощью карбида («Ну, это старо! Мы делали точно так же!»), и подогрев с помощи извести («Уже в войсках консервы с таким подогревом выпускают»), и определение глубины по высоте волн («Позорница! Это же очевидно!»). По-настоящему отца заинтересовал только транзистор без батареек («Детекторный приемник, что ли? Так тому антенна мощная нужна, я уж молчу о заземлении!»).

Тамара принесла Колин подарок. Включила, ручку покрутила. Отец деловито открыл заднюю крышку мыльницы и надолго задумался. Что-то почертил на бумажке, прикинул несколько формул. Опять задумался…

– Решение – супер! – сказал наконец он. – Фактически здесь у него два приемника. Один, как я полагаю, настроен на ближайшую радиостанцию. Сигнал от нее мощный, этот сигнал выпрямляется, что и служит источником питания для другого приемника, который мы сейчас с тобой слушаем. Но все равно здесь слишком маленькие напряжения… Странно, странно… Но работает ведь! Как назвал твой приятель свою поделку?

– По-моему, никак…

– Пусть назовет «Майский жук»!

– А почему жук, почему именно майский?

– А потому что майский жук, если верить классическим формулам аэродинамики, летать не должен. Но летает же! По классическим формулам радиотехники этот приемник работать не должен. Но работает! Вот почему…

Поездка удалась на славу! Зато рыбалка не удалась. Томин отец даже удочки не размотал. Еще в лодке он зацепил Николая вопросом о приемнике, сквозь рев двигателя выслушал лекцию о микрорежиме транзисторов, плавно перевел разговор на механику (он-то механик-конструктор), а когда в запретной зоне мотор был заглушен, они так заговорились, что и грести перестали… Сашке пришлось зацепить их лодку веревкой и тянуть обе лодки к острову мотором в одну Сашкину силу.

На берегу сделали только одну паузу, чтобы превратить лодку в домик. Да и то… 

– Зачем тебе здесь барашек? – возмущался отец. – Цанговый зажим – лучшее решение!

– А чем я цангу делать буду? – возмущался в ответ Николай. – Не ножовкой же!

– Именно ножовкой! А вот здесь, наоборот, резьба будет надежнее…

– У меня сначала так и было. Потом, когда меня песок до печенки достал…

Девчонки плюнули на эти маловразумительные речи и пошли с Сашкой играть в волейбол на полянке. Когда они вернулись, костер еще не был разведен, а оба «рыбака» лежали на бережку и решали конструкторские задачи:

– …Так! Тут идея была правильной. Пошли дальше. Дано: две трубы, расположенные параллельно друг другу на расстоянии десять-пятнадцать сантиметров. Два крана. Условие: оба крана закрыты, открыт только левый или только правый, но ни в коем случае не оба одновременно. Идеи?

– Думаю!.. Вот одна.

– Ненадежно, поскольку сложно. Вот в этом положении может и вообще заклинить…

– Думаю… Вот проще…

– Это уже лучше. Но есть решение еще проще…

– Думаю…

Сашка обеспечил костер, девчонки принялись куховарить. 

– Приято! Теперь такая ситуация: дан ряд кнопок…

– Где вы такие задачи берете?

– Из практики, голубок, из практики. Мы ведь не утюги конструируем и даже не керогазы… Техника сложная – оборонка…

– Здорово!.. 

Когда кулеш сварился, с трудом оторвали «технарей придурочных» от песка и друг от друга.

За обедом отец принялся разбираться в родственных связях. 

– Рая, ты чья? Какого Мельниченка – Николая или Федора? А-а, Степана, значит… Ну, это другая ветка… Стоп, стоп! Выходит, ты мне доводишься сестрой… точно: троюродной! Кровное, между прочим, родство! Налей-ка мне, сестричка, еще юшки… Надю я знаю – Борькина дочка. Угадал? Ты мне не родня, но наши фамилии за последние триста лет роднились раз двадцать… Кстати, мы с тобой виделись не так уж давно.  Помнишь? Ну вот…

За час с небольшим стараниями отца Тамара обрела в лице своих сельских подружек тетку и племянницу, а в лице Сашки – брата с размытой степенью отдаленности. В который раз ей пришлось пережить чувство стыда: как это ей в голову не пришло, что если у отца полсела родственников, то и у нее столько же!? Ведь родственники отца – ее родственники... А она пренебрегала общением с ними, и сама не здоровалась и на приветствия не отвечала… Позорище!

За время обеда «дядь Витя», ее отец, стал для ребят «своим в доску». Кстати, первым обозвал его так Николай после того, как выяснилось, что Томин отец и его «батя» даже в молодости дружили.

– В тридцать третьем, если вы, ребята, не знаете, на Украине страшный голод был. Много народу тогда от него померло… Мои родители меня сюда и отправили – в селе все-таки было больше шансов выжить. Привела меня тетя Аня в школу. Кстати, директором тогда Раин дед был… Зашел я в класс, посадили меня за парту. Я портфель в парту сую, чувствую, там что-то по доскам катается. Вытаскиваю – несколько зерен ячменя. Я, не долго думая, раз – и в рот. А сосед по парте мне – раз! – и в глаз! Оказывается, там у него заначка была. Вот так мы с твоим отцом, Коля, и познакомились. Потом дружить стали… Маму твою Сюзанна зовут? Точно! Когда твоего отца в сорок четвертом по ранению демобилизовали, они с Сюзанной и расписались. Иван привез ее сюда, в село, родне показать. Тут и свадьбу скромную справили: две бутылки самогонки на шестерых, казанок картошки в мундирах и моя банка тушенки. А на десерт – две плитки шоколада, тоже, кстати, моих. Я же в истребительной авиации служил, нас шоколадками баловали… Мне дали после ранения десять дней отпуска, я и рванул домой, к матери. Четыре дня сюда, четыре – назад, и двое суток здесь. Приехал, а тут Ваня свадьбу играет… Вот мы и отметили…

– Мне мама рассказывала, только я и подумать не мог, что «летчик Витя» – это вы.

– Ну, вот видишь, рано или поздно все тайное становится явным… Я ведь тоже не подумал, что одноклассник моей дочери какой-то там Середа – из наших. Фамилия твоя на Украине, признаюсь, не самая редкая… На родительские собрания я по вполне понятным причинам никогда не хожу, раз уж жена учительница, а то бы я Сюзанну сразу узнал.

– Дядь Витя, а на каких машинах вы летали? – у Томы и глаза из орбит вылезли, когда Николай так обратился к ее отцу.

– «Ишачок», И-16. Славная машина! Две пушки, два пулемета, скорость под пятьсот, потолок под десять тысяч. Я на ней четырнадцать фрицев завалил…

– Дядь Витя! Расскажи, как фрицев валил! – Сашка пошел еще дальше – он уже с Томиным отцом на «ты»! Тамара не верила своим ушам. А отец и ухом не повел.

– Ну, на мои мемуары много времени уйдет… Вы чего сюда приехали – купаться или военные байки слушать?

– Расскажите, дядя Витя! – чуть ли не в один голос зазвенели девчонки.

– …Так, детвора! Сколько раз я предупреждал, чтобы в заповедной зоне и духу вашего не было! – за разговором никто и не заметил, как к острову подошла лодка с «дядь Славой» на борту. Сейчас он шел прямо к костру, грозно сдвинув брови, весь преисполненный служебного долга.

– Ба! – обрадовался Томин отец. – Кого я вижу! Славка, бычок ты черноморский! Сто лет тебя не видел! А что, рыбы уже вслух говорить научились?

– Витька! – «Славка» кинулся ему навстречу. – Чтоб я в луже утонул! Витька! Голубь наш общипанный! Каким сквозняком тебя сюда занесло?

Мужики долго обнимались, крепко хлопая друг друга по спине и обмениваясь комплиментами типа: «Якорь ты ржавый!.. Петух бесхвостый!.. Дырявой шлюпки боцман!.. Стрекозел перелетный!..»

Когда канонада, наконец, прекратилась, отец сказал:

– Славка! Познакомься – это моя дочь, Тамара! Ты же ее ни разу не видел.

– Уже во второй раз вижу. Готовь, папаня, две сотни на штрафы. Мы с тобой же их и пропьем…

– И без штрафов пропьем!..

– Правильно! Ты мне до сих пор магарыч за мою невесту не поставил! Тамара, смотри внимательно на этого негодяя – он у меня лучшую девушку из-под носа увел. Надо полагать, твою мамку.

– Слушай, Тома, внимательно слушай! Лучшую! После чего у этого султана еще дюжина осталась… Куда там дюжина! Весь химфак университета! Их прислали сюда картошку копать, а они всем дружным студенческим коллективом на одного морячка запали. Представь картину: бушлат, тельняшка, бескозырка, брюки-клеш шире уставных на полметра и усы! И кнут в руке – бригадир!.. Девки только глянули на это чудо – и забыли, ради чего их сюда привезли…

– А ты тоже хорош! Мы с девками в грязи, в пыли… А тут является: сапоги почище зеркала, на фуражке крылышки, на погонах звезд, как в созвездии Большой Медведицы, на груди побрякушки в три ряда!.. И все звенят! Признайся своей дочери, что у Ивана штук пять медалек одолжил! Люська как глянула, так и упи… в смысле, влюбилась!..

– Брешешь, тюлька малосольная! Никогда чужих наград не надевал!

– Сам ты индюк общипанный! Моряк не брешет – моряк травит!.. 

У Тамары снова голова пошла кругом. В своей сознательной жизни она ни разу не была в этом селе. Знала, что у отца в селе есть родственники, он к ним иногда ездил. Оказывается, у него здесь не только родня – у него здесь еще и друзья. И какие! 

Тома украдкой бросила взгляд на остальных. И девчонки, и парни от всей души веселились, глядя на «дядь Славу» и «дядь Витю». Каким-то шестым чувством девочка догадалась, что отныне для всех присутствующих и она – «своя в доску». «Здесь мои корни» – подумала она избитым литературным штампом, не раз использованным ею в сочинениях по литературе, но только теперь осознала, насколько это здорово – иметь корни.

…Домой возвращались без Томиного отца – «дядь Слава» забрал его с собой в заповедник. Надо полагать, «обмывать» отбитую восемнадцать лет тому назад невесту.

– У тебя батя – во! – Николай показал Томе большой палец. 

– Томка! – подхватил с соседней лодки Саша. – Скажи ему, пусть нам про войну расскажет! Истребитель – это здорово!

– Ну, не знаю… Послушает ли он меня… Он всегда так занят…

– Райка! Ну хоть ты уболтай своего братца кровного! 

– Запросто! Я мамке скажу, она его быстро в угол поставит! Или деду скажу – он ему «пару» в дневник влепит…

– Тетя Тамара, – паясничала Светлана, – ну, пожалуйста, ну, я вас очень прошу: уговорите дедушку Витю рассказать нам о наших предках то, что они так тщательно от нас скрывают…

– Он сегодня рассказал больше, чем я до сих пор знала…

Даже Надийка, и та вставила свое словечко:

– А что, Тома! Действительно, твой отец – очень интересный. И веселый… С ним так здорово! Каждый раз, когда он к нам приходит, он столько рассказывает!

– И… часто он к вам приходит?

– Каждый раз, когда в село приезжает. Каждое лето то есть. Они с моим папой крепко дружат. Когда-то это была неразлучная троица – твой отец, мой и Колин. Это еще до войны… Они еще себя мушкетерами называли. А дядя Слава при них был Д’Артаньяном, поскольку появился в селе позже…

Тамара слушала ребят, и так хорошо было у нее на душе, так славно, как никогда до этого… И пришла ей в голову шальная мысль: а ведь без этих ребят, без этой большой родни, без этого села она жила как на необитаемом острове. Робинзонада длиною в шестнадцать лет…

 

 

Дорога

 

Вслушайтесь в тишину. Слышите? Тук-тук-тук… Неужели счастье не отзовется на этот призыв?

 

Отец вернулся в село поздним вечером. Оказалось, что он еще днем, на острове, договорился с Николаем порыбачить хотя бы завтра, раз уж сегодня за разговорами не удалось даже удочки развернуть. Выезд – пять утра. Николай появился во дворе у бабы Ганны в половине пятого, когда отец еще чистил зубы. 

– Между прочим, – заявил он вместо приветствия, – ваш датчик давления не будет работать, если в бак залить не бензин, а воду…

Оказалось, он все еще решает те технические задачки, которые вчера вывалил ему на голову Томин отец. 

Отец завелся с полуоборота:

– Наоборот, чем выше плотность, тем выше чувствительность…

По этой причине и сегодняшняя рыбалка не состоялась.

Тамара с бабой Ганной готовили завтрак, а потом обед, занимались уборкой и стиркой, доили корову и кормили кур, ходили к Гальке «на телевизор» и…

Отец с Николаем снимали с двигателя «Победы» какую-то железку и всю грязь с нее переносили себе на руки и на морды (интерпретация бабы Ганны). Провозились бы, наверное, до самой ночи, если бы отец не заявил категорически:

– Все! На сегодня хватит! Мне еще нужно нанести несколько визитов. Если есть желание, то приходи завтра с утра.

Коля ушел не сразу. Сначала он долго отмывался от солидола и масла, а Тамара ему поливала на руки кружкой из ведра. Чтобы не молчать, они разговорились. Внешне разговор не был значимым – так, «треп» двух одноклассников, товарищей по учебе. Потом разговор продолжился, хотя Николай был уже достаточно чист, чтобы идти домой. Но, как оказалось, не все темы исчерпаны… 

Вот уже и солнышко скрылось за лесом, вот и первые звезды зажглись, а беседа двух молодых людей все лилась и лилась ручейком. И кто его знает, сколь долго это продолжалось бы, если бы не вернулся Томин отец.

– Ну все, я пошла домой, а то папа будет ругать…

– Тома! Я хотел напоследок извиниться… Ну, за то… Я бы хотел с тобой дружить… Если ты не передумала, конечно…

– Нет, Коля, я не передумала. 

– Только…

– Что-то не так?

– А не боишься, что… Ты же лучшая в классе, а я… У нас есть такие, что начнут смеяться…

– Не собираюсь я жить с оглядкой на кого-то… Ты ведь ни на кого не оглядываешься?

– Я не за себя, я за тебя думаю…

– Спасибо, Коля! Ты действительно хороший парень… Ну, мне пора. Пока!

– До завтра…

Против ожидания, отец и не подумал хоть как-то отреагировать на позднее свидание дочери, и она потом до утра жалела, что прервала разговор с Николаем на самом интересном для нее месте.

…Когда Николай явился рано утром и на третий день, отец ошарашил его вопросом:

– Ты машину водишь?

– Та не… Только пробовал на пустыре. Колхозную полуторку.

– А «Победу» повел бы?

Николай побледнел и облизался…

– Мне надо заправиться. До трассы ведешь ты, а дальше я. Тома, едешь с нами?

Тома вприпрыжку побежала к машине. На свое место, на заднее сидение.

– Нет, – возразил отец, – на место штурмана. А я на заднем сиденье поваляюсь, подремлю. У меня полчаса точных есть. 

Отец действительно прилег, но дремать и не собирался – вдруг придется вмешиваться в управление? Машина осторожно тронулась с места, некоторое время повиляла, как бы пытаясь поймать колею, а потом пошла все увереннее и увереннее. Отец спокойно прикрыл глаза. У него есть немного времени подумать о будущем.

Николай… Как он похож на него, на Виктора, только Виктора семнадцатилетнего, молодого и неопытного. А ведь дальше пошел, пацанчик чертов: первую свою заявку на изобретение Виктор подал – когда это было? Ах, да уже после войны. В двадцать пять… Но вот незадача – Виктор был в школе круглым отличником, а этот – чуть ли не убежденный двоечник. Что-то тут не так… И причину следует искать не только в этом мальчишке… Не разгадали его учителя, что ли? Или действительно система виновата? Может, вмешаться? А как? Надо будет подумать…

Теперь Тамара… Неплохая ведь девчонка: и способности есть, и вроде бы не лодырь, и характер проявляется – вон как за хозяйственные дела схватилась, когда прижало! Наверняка трудно было, другая на ее месте уже плюнула бы на все дойки-прополки, лежала бы себе в тенечке да книжечки почитывала. Ан нет! Гребется, как лягушка в сметане… Молодец, дочка! Обидно только, что так надолго в детстве задержалась… 

Тамара и Николай… Молодые еще… Рано им еще о чем-то серьезном мечтать. Просто пришла пора первой влюбленности. Это прекрасная пора, жаль только, что в большинстве случаев она проходит, не оставив после себя ничего, кроме светлых воспоминаний… Ну что же, Томочка, повертелся я тут на одном пальце ради тебя! Парня своими идеями заворожил так, что тот уже готов на меня Богу молиться. Или вот: рискнул, машину доверил. У бедняги даже губы побелели от волнения. Может, это и дешевая привлекалочка, но шанс я тебе, доча, дал. Не сумеешь воспользоваться – твоя вина. Хотя… Если учесть, до какой поры ты вчера его удерживала, то у тебя и свои шансы есть… По большому счету, есть и резервы: буду давать я твоему Николаю кое-что из технической литературы, будет он за нею к нам в дом приходить… Да, вот еще: из проблемы с учебниками тоже шансы вытекают… А дальше посмотрим на развитие событий… Понадобится – еще что-нибудь сочиним, не будут отношения складываться – перекроем и то, что есть…

Отец чуть приоткрыл веки и посмотрел на ребят. 

Николай сосредоточенно вел машину, но руки уже не так судорожно сжимали руль, как в первые минуты. Тамара время от времени восхищенно поглядывала на него, но и ее внимание тоже было приковано к дороге.

Молодые еще, ой, какие молодые! Они еще не умеют думать о будущем, они умеют только мечтать… Но это же прекрасно – мечтать! Жаль только, что с годами это умение безвозвратно исчезает…

Николай вел машину, обливаясь потом от напряжения. Он не умел думать о будущем, а тем более не мог его предвидеть… Он не знал, что его жизнь будет похожа на эту разбитую проселочную дорогу с ее рытвинами, колдобинами, выбоинами, и проживет он эту жизнь вот так же напряженно, работая в поте лица. Он даже не догадывался, что «дядь Витя» с одной стороны, а Иван Иванович, его учитель физики, – с другой, убедят его в необходимости теоретических знаний, и будет он ночами наверстывать то, без чего собирался в жизни обойтись. Но это будет интересно, потому что «Иван в квадрате» с подачи Людмилы Романовны организует в школе клуб «Робинзоны» и он, Колька-«слабак» будет избран первым президентом этого клуба, и будет он с пацанами помельче и огонь без спичек добывать, и тайнописью средствами домашней аптечки заниматься, и фантастические средства передвижения изобретать. Не знал он еще, что в аттестате его будет всего две тройки: по русской литературе – не сумеет убедительно показать руководящую роль коммунистов в романе А. Фадеева «Молодая гвардия» – да по Конституции СССР. Не думал и не гадал он, осторожно обгоняя трактор, что впереди у него долгие годы учебы: год в школе, три – в техникуме и пять – в институте. Он даже представить себе не мог, что еще до сорока станет ведущим конструктором в важном оборонном НИИ…

Очень хотела бы, но никак не могла заглянуть в свое будущее и Тамара. Она не знала, что уже через месяц в глазах учителей с нее слетит флер образцовой паиньки, и они будут жаловаться друг другу на то, что на уроках Тамара Канивец донимает всех внепрограммными вопросами и вмешивается в процесс выставления оценок. Самым памятным на долгие годы станет следующий диалог с молодым физиком:

– Иван Иванович! Какую бы оценку вы поставили тому ученику, который сам сконструировал транзисторный приемник, не требующий ни батареек, ни электросети?

– Если бы такое в принципе было возможно, то без малейших колебаний – «пятерку»! Причем сразу же за четверть.

– Так почему же вы ставите Середе «трояк»?

– А потому, что приемник без источника питания – вечный двигатель, а сама идея вечного двигателя противоречит законам термодинамики.

– Тогда найдите источник питания вот в этой мыльнице.

Тамара включит самодельный приемник и весь класс будет слышать слова диктора и музыку, а молодой физик действительно не сможет объяснить, как и почему работает эта самоделка. Он вынужден будет обратиться за разъяснениями к Середе, и Николай объяснит. Потом у учителя будет долгий спор с классом о способах передачи энергии и он потеряет контроль над классом, который будет требовать, чтобы Середе уже пятого сентября поставили четвертную оценку. И на сторону учителя станет один единственный человек – все тот же Середа… 

И эта история послужит причиной ссоры между Николаем и Тамарой, и ссор у них впереди еще много-много. А после каждой ссоры они будут мириться, и в каждом их перемирии будет своя прелесть и своя сладость. И даже не после свадьбы, а только после рождения первенца они, ссоры, пойдут на убыль.

И не хотела даже думать девочка о том, что однажды в какой-то класс войдет молодая учительница физики Тамара Викторовна, и будут эту учительницу донимать фантастическими идеями другие Николаи, и будут огорчать своей непрактичностью совершенно другие Томочки-отличницы…

Все это будет там, в будущем.

А сейчас… Мчится по проселочной дороге старенькая «Победа», волоча за собой хвост сухой июльской пыли. Дремлет на заднем сидении нестарый еще мужчина, крепко держится за руль парнишка с пушком над верхней губой, а справа от него, как невеста на свадьбе, сидит симпатичная девчонка с большими серыми глазами. Тук-тук-тук – гулко бьется ее сердечко, перебивая монотонный рокот мотора. Тут-тук-тук – слышно сквозь шуршание шин. Тук-тук-тук – разомлевший на утреннем солнце ветерок лениво приподнялся, посмотрел машине вслед и вновь затих в сонной неге.

Скрылась в проруби ближайшей лесопосадки машина. Брошенная ветром на произвол судьбы пыль нехотя осела на дорогу. Вот уже и звук мотора затих, будто растворился в утреннем мареве… 

Вслушайтесь в тишину. Слышите? Тук-тук-тук… Неужели счастье не отзовется на этот призыв?

А может, оно уже и отозвалось, раз девчонке очень хочется, чтобы дорога, которую наматывает на колеса старенькое авто, была длинной-длинной и никогда не кончалась…

_____________________

© Кашкин Юрий Иванович


Чичибабин (Полушин) Борис Алексеевич
Статья о знаменитом советском писателе, трудной его судьбе и особенностяхтворчества.
Почти невидимый мир природы – 10
Продолжение серии зарисовок автора с наблюдениями из мира природы, предыдущие опубликованы в №№395-403 Relga.r...
Интернет-издание года
© 2004 relga.ru. Все права защищены. Разработка и поддержка сайта: медиа-агентство design maximum