Главная
Главная
О журнале
О журнале
Архив
Архив
Авторы
Авторы
Контакты
Контакты
Поиск
Поиск
Обращение к читателям
Обращение главного редактора к читателям журнала Relga.
№05
(407)
21.07.2023
Общество
ЯВЬ И БРЕД. Заметки о прошлом и будущем
(№4 [242] 01.03.2012)
Автор: Олег Афанасьев
Олег  Афанасьев

  Удивительно, как возникает в памяти казалось бы навсегда забытое...

До «белой горячки» я напился раз в жизни. В конце 70-х годов соседи, недавние деревенские жители, выдавали дочку замуж. Жениха подыскали тоже из родной деревни, только что отслужившего. И свадьба была в деревне. Но сначала деревенские приезжали большой толпой на автобусе выкупать невесту. Была гармошка и танцоры посреди улицы, были выпивка и магнитофон во дворе соседей. От нас жена преподнесла молодым набор столовой посуды. Когда все собрались уезжать, Володя, отец невесты, стал упрашивать нас с женой ехать хотя бы посмотреть, как в деревне справляют свадьбу. Мне очень не хотелось, я в то время изо всех сил старался не пить. Всё же согласился. Свадьба была многолюдная, шумная, с обилием еды, а пили чистейший, крепчайший самогон, который был конечно намного лучше магазинного зелья, однако скоро я сделался от него хороший-прехороший и проснувшись на следующее утро в деревенской мазанке, где неизвестно как пахло, но хорошо, мало что мог вспомнить. В голове стоял страшный непорядок, хотелос пить, вода не помогала. И с этим пришлось до дневного продолжения свадьбы ждать часа три. Потом всё-таки дождался еды, чистейшей самогонки и напился быстрее прежнего, а в сознание пришёл уже у себя дома, часов через двадцать, то есть когда наступило третье после свадьбы утро. 

- Ты помнишь, каким был вчера? – был первый вопрос, который я услышал от жены.

- А каким?

    После продолжительной паузы она дала себе волю:

 - Ты с ума сошёл! Никогда в жизни такого не видела... Ты меня чуть не убил! 

    Вёл я себя сначала вроде бы неплохо. Шутил, деревне понравился, хоть и городской, а простой, сказали. Потом для нас подъехал открытый военный «бобик», и мы с женой поехали в Ростов. И вдруг, когда мы ехали по земляной дороге сквозь кукурузное поле, со мной что-то случилось.

-  Глаза у тебя стали безумные, закрыл голову руками, с ужасом глядишь в небо на птиц: «Летят! Летят!» Потом схватил меня, и вместе со мной хотел из машины выпрыгнуть. Я ничего не могла понять. Что ты делаешь? А ты рвёшся, кричишь: «Сейчас! Вот сейчас начнут...». Шофер и парень, который сидел рядом с ним и который на свадьбе не был, тебя удерживали, уговаривали. А ты своё: «Надо в кукурузу... В кукурузе может быть спасёмся. В кукурузу... В кукурузу...» Никто ничего не мог понять. «Летят птицы обыкновенные. Чего вы испугались?..» И только когда мотор выключили, ты успокоился, что-то понял... Стыдно мне за тебя было. Что это такое: бомбы, пули какие-то тебе мерещились, кукуруза?.. Я тебя теперь боюсь.

   Она сокрушалась, а я стал припоминать, что да, когда с обеих сторон узкой сельской дороги стали высокие стволы кукурузы – они, и рёв мотора «бобика», и птицы в небе обернулись для меня сорок вторым годом, как мы, беженцы, после ужасной бомбёжки на безвестной станции, когда улетел последний самолёт, спотыкаясь и падая, неслись в казавшиеся спасительными заросли кукурузы. И вот, значит, спустя тридцать примерно лет в моём до крайности возбужденном самогонкой мозгу возник сорок второй год и то, что не состоялось тогда, должно было случиться теперь: самолёты повторно  летели добивать нас, четверых детей с матерями...

 

    И из той же песни. Это точно было в 65-м году, 28-го сентября. После почти бессонной от холода ночи в лесополосе под Крымском, въехал я на мотоцикле в жаркий, покрытый цементом Новороссийск. Тогда это входило в моду: на главных площадях городов устанавливать на высоких постаментах танки, пушки, самолёты времён великой войны. Когда миновал улочки предместья, попав в нарядный центр города, куда уже не достигала пыль цементных заводов, увидел на постаменте посреди наверное очень важной площади обгорелый двухосный железнодорожный вагон, в которых с начала века возили скот и простых людей, мобилизованных то на  войны, то в лагеря, то просто вербованных или комсомольцев энтузиастов на великие стройки. Вагон был черный обгорелый, с особенно черными обгорелыми досками обшивки. Сквозь обгорелые доски вагон светился насквозь. Внутри у меня резануло: я вспомнил как эти вагоны горят – железо обнажающегося каркаса чернеет сквозь пламя, в неверном свете пожара мечутся какие-то люди и их тени, и всё кричит, вопит, всё в ужасе,  а вокруг чёрная-чёрная ночь...

     Не тогда, а много времени спустя я вдруг стал спрашивать себя: а где всё-таки я видел эти горящие вагоны? И когда ранним необыкновенно чистым утром, какие бывают только на Кубани, проезжал в поезде через очень большую деревню Армавир, в конце концов, всплыло. Ну да, Армавир! Мы эвакуировались с разбомбленного ростовского вокзала, где лишь местами тлело. А приехали в Армавир, только что переживший налёт, где горело вовсю, разбегались в разные стороны люди, была ночь, а мне, только что разбуженному, хотелось спать и спать. И видимо до конца я так и не проснулся, мы с нашими узлами устроились в какой-то канаве, а когда проснулся ранним утром, увидел бесконечное поле, и была такая тишина и чистота земли, что какое-то время (возможно, это были минуты) я жил без страха, то есть без памяти об окружающей нас войне. А потом за спиной у меня раздался металлический звук, я оглянулся и увидел ужасное разорение железнодорожной станции. 

 

    Старый Лев Толстой будто бы где-то сказал: «Больше писать не могу – прекратилась энергия заблуждений». Это самое случилось теперь со мной. Писать не хочется. Противно. Литература уничтожается. Без озвучивания, совершенно молча инициатива идёт из Кремля и радостно подхвачена провинциальными начальниками всех мастей. Не надо нам умников, не желаем с их помощью увидеть самих себя, надо будет, без сопливых разберемся! Что умная книга приносит нравственное очищение, делает  даже дураков поумневшими – этого они пожалуй не понимают. И время уничтожить книгу и опустить народ ещё ниже прежнего  - подходящее: компьютеры, мобильники сильно увлекают, в особенности молодых, да и старым два десятка телевизионных программ - тоже великий заменитель книги. Само слово «писать» скоро станет анахронизмом. Даже в школах будут сидеть перед тоненькими книжками компьютеров и колдовать, колдовать... И каждый станет чувствовать себя творцом.

     Да, исчезла энергия заблуждений, писать нет желания, если б не проклятое отечество, в котором жить спокойно никому нельзя.

 

    Ведь задуманная Горбачёвым перестройка продолжается. Казалось бы всё то брожение наш последний вперед смотрящий товарищ Путин похоронил. Но ничего подобного. Тогда участвовало в тех делах фактически одно просвещённое крохотное меньшинство, а народ только детской радостью да мычанием мог выразить себя. Теперь, через двадцать пять примерно лет, уже в народных мозгах хоть ясности  нет, но в клубах тумана, сквозь которые и солнце иногда пробивается, чувствуется нарастающее всеобщее движение. То есть народ думает, просыпается. Одновременно власть ведёт себя всё более бездарно, пользуется старыми приёмами, организуя, например, явно гнилое себе подспорье под названием «Наши», в народе мгновенно переименованное в «нашистов». И до чего же точно! И тошно. Потому что повторяются одни и те же глупости. Кроме нашистов Путин твердит о народном фронте. Кто ему поверит, если он сам в этот фронт не верит? Нехорошие дела творятся под его покровительством. Жулика Лужкова, крепкого мужичка-боровичка, сменил прожектёр, собирающийся рядом с нынешней Москвой расшириться ещё одной. Для чего? Для кого? Для строительных фирм, ввиду заоблачных московских цен на жилую площадь? Ну и ещё... Да много кому, жаждущему обогатиться! Ничего другого. А по большому счёту для того, чтобы усилить российский бардак до полного хаоса. Семьдесят лет страна была полна великих строек. И всё больше по окраинам, глухим местам. А теперь пожалуйста: вот тебе и Великая Стройка, и  Большой, и тут же рядышком Малый, и прочее, и прочее, что в ХХ веке стянула к себе столица, - всё получаешь сразу, на любой вкус. А изловчишься  устроиться в столице как надо, будет тебе и Париж, и Лондон, и Майами, и Жанну Фриске познаешь на каникулах в Мексике...

 

      А мне кажется, что пора России воспользоваться своими пространствами. И как? Да вернуться на сто лет назад, когда были «Вехи», Витте, Столыпин, Бердяев... Когда вся интеллигентная Россия  была за перемены, думала, кричала.

     К Просвещению Россия шла своим путём. Вернее, без пути. В Европе все классы благодаря христианской церкви развивались как бы равномерно, во всяком случае доступ к знаниям не был закрыт никому. В России просвещение стало обязательным для дворянства, народу, считалось, оно ни к чему, народу оставили Православие («мужицкую веру», был такой термин), в народ оно начало поступать стихийно, лет  на сто позднее.

 

    В 43-м году, когда мы жили некоторое время под Ереваном в какой-то бедной халупе с окнами без рам и стекол, одно из моих развлечений в голодной той жизни было разглядывание в отцов полевой бинокль закавказской холмистой пустыни, особенно далёкой красивой горы Арарат. Удивило меня тогда начало зимы в тех краях. Однажды я увидел, что верхушка святой горы покрыта ослепительно белой шапкой – снегом. А потом края шапки опускались ниже и ниже, и однажды вся гора стала белой, а скоро и вокруг нас стало белым-бело. В позапрошлом ХIХ веке нечто подобное начиналось в России. Как гора Арарат, покрывающаяся белым снегом, Россия начала обзаводиться собственной интеллигенцией – лучшими думающими людьми из самых разных слоёв общества, в том числе из крестьян и ремесленников. К началу первой мировой войны в России, пожалуй, не оставалось уголков, не затронутых работой всё более крепнущей просвещённой группы людей интеллигентов. Но так как просвещёных знанием становилось больше и больше, усиливалась разноголосица. Самые нетерпеливые (революционеры, в массе своей практически ничего не умевшие) хотели получить всё сразу, большинство, плодотворно трудившиеся  на всех участках огромной страны – врачи, учителя, промышленники, торговцы понимали, что только труд, труд и труд  может изменить жизнь к лучщему. К великому несчастью многих народов империи, когда пришло время кончать с феодализмом, во главе взбунтовавшихся народных масс встали худшие из худших.

 

     А всё ведь сто лет тому назад началось, двинулось замечательно. И все мысли, дела той погубленной России, теперь обнародованные, по сей день актуальны. И надо вернуться ко всему тому и начать всё сначала. И первым делом не вторую Москву строить руками гастарбайтеров (которые, построив, вряд ли куда уйдут), а наоборот, рассосаться более-менее по всей стране, вернувшись к труду,  вернув земле трудового человека. На земле надо жить, ощущая её целостность и красоту, а не занимаясь устройством муравейника, который прихлопнуть – как два пальца обоссать. А что? Всё сосредоточено в Москве. Даже города-миллионщики вроде Ростова полностью подчинены Москве, числясь в холуях, не более. И наверняка многие понимают, что стоит отрубить чудищу голову, туловище сделается беспомощным. То, что было русской Россией, может быть соберётся с силами, уцелеет, но Сибирь, Дальний Восток – они же пустые, заходи, бери... И ведь в чём, как теперь говорят, фишка? Если кто-то решится голову снести, никто не пожалеет, не вступится. Наоборот, вздохнут с облегчением: сколько ж дури было в этой голове, как тяжело было от неё! Одно утешение: мы не одни такие. Дураков вокруг хватает, за счёт этого и существуем. Отсутствует мораль. Самая обыкновенная мораль. И самая обыкновенная житейская мудрость. Я просто кожей чувствую, сколько народу по правую сторону Амура во сне и наяву видит, как они могли бы распорядиться российскими пространствами от Урала до Курил, которые ведь когда-то принадлежали азиатским родственным друг другу народам и должны вернуться в Азию. И в конце концов мечтатели не выдержат.

      Написав предыдущее, сказав, что надо вернуться назад, в начало ХХ века, а этого пока не происходит, я забыл о Православии. Так вот вернули из тех времён только Православие. В Москве до девяностых было 20 церквей, теперь их 220. И при всех неизвестно откуда взявшиеся в изобилии попы. А чаяния лучших русских людей начала ХХ века - это бесчисленные, ничем по сей день не кончающиеся, телевизионные обсуждения.

 

     Ах, сколько в двадцатом веке было лжи, протянувшейся в полной мере уже и в двадцать первый! Считалось, что при нашем развитом социализме у нас было три класса: рабочие, крестьяне, интеллигенция. Рабочие и крестьяне – это работающие руками, интеллигенция – головой. Примитивно, но так же просто и понятно, как билль о правах. Сейчас у нас про классы вообще забыли. И не зря. Тот обман теперь никому не нужен. Теперь все разделились на шайки бюрократов разного уровня, прокуроров-судей-адвокатов, ментов, строителей, торговцев, бандитов, телевизионщиков, киношников и т. д. Никто не знает, что такое РФ, что такое хотя бы твой город, район. Не знает и знать не хочет. Потому что невозможно узнать правду - все врут, а враньё ведь никому не нужно. И чтобы жить, и желательно неплохо, лучше всего уподобиться крысам, освоив раз и навсегда своё богом посланное подполье, и ни шагу в сторону.

 

      Главной болезнью ХХ века считаю СОЦРЕАЛИЗМ – убожество, вылупившееся из века ХIХ, из бродившего по Европе призрака, материализовавшегося в качестве великого эксперимента в России.  

  Христианство начиналось, как религия рабов. Язычество, где каждый волен был выбирать себе бога в соответствии со своей натурой, более того, этого бога совершенствовать, наделять правами или лишать их, такая религия, хорошо обслуживающая героев, индивидуумов, личностей, не могла быть угодна массам. В определённый период, когда евреям стало очень плохо в египетском плену, и жаждущие свободы, они толпой пошли из Египта, родились в этой толпе в виде заповедей основы христианства. И продержалось христианство почти две тысячи лет без каких-либо покушений на его основу.

 

      В ХIХ веке народы заболели социализмом, в теории обязанном в конце концов превратиться в коммунизм, при котором счастливыми сделаются все. У нас в России социализм этот быстренько превратился не в коммунизм, как мечталось создателю реально существовавшей большевистской партии, а выродился в соцреализм.

    Рождение этого феномена я себе объясняю так. Перед захватившими власть большевиками была с первого дня задача: во-первых, удержать власть во что бы то ни стало, а для этого уничтожить, в основном физически, лиц, способных управлять государством, что и было проделано с блеском, то есть, с невероятной жестокостью; во-вторых, покорить своей властью народ, уничтожая, мучая в концлагерях самых неподатливых – эта задача растянулась на все годы их правления, годы бессовестного обмана, в том числе обмана самих себя, годы соцреализма. 

        Он был разлит даже там, где и представить трудно.

       Первые семь лет себя обеспечивающим я был токарем. Работать начинал в 54-м году, в цехе, полностью укомплектованном немецкими прессами, гильотинами, токарными, сверлильными станками и прочим оборудованием, вывезенном из побежденной Германии. Я работал на немецком, страшно разболтанном станке. Ещё тогда слышал от опытных работяг: «Вот бы наш ДИП-200!» Через полтора года с завода, где мне, обретшему самостоятельность, очень нравилось, я был подведён за строптивость («конь ты необъзженный!») - под сокращение штатов. Но это оказалось к лучшему. На другом заводе меня приставили как раз к легендарному «ДИП-200», работу давали более точную и разнообразную. Я полюбил свой ДИП. И только много лет спустя узнал, что означает название моего станка. Это был лозунг тридцатых годов, призывавший ДОГНАТЬ И ПЕРЕГНАТЬ Америку. А носиться в воздухе это началось ещё накануне первой мировой: уже тогда проклятые буржуи подумывали догнать и перегнать Америку. Когда я это вычитал из самых случайных книжек, мне даже как-то стыдно стало, будто увидел что-то, на что смотреть нельзя. ДИП-200 - это был чистый соцреализм,  окружавший нас с самого рождения.            

  Удивительная была жизнь во времена Сталина, главного творца времен соцреализма. Он заколдовал страну. Кто служил государству, обязаны были видеть всё без исключения глазами товарища Сталина. Ум нужен был для угадывания мыслей товарища Сталина.

       В 43-м году мы побывали у отца под Ереваном. После ранения он был отправлен в резервный батальон – были такие. У Гитлера солдат после ранений отпускали на поправку домой, чтобы мог он дома поднабраться сил, а заодно накачать любимую жёнушку или невесту, чтобы не иссякала нация. У нас направляли поправляться в резервные батальоны – на голодное существование в ужасной форме, пробитой пулями, разодранной и прожженной снарядными осколкими, стиранной в том числе и после умерших, в том же госпитале. То есть относились к своим солдатам, как немцы к  военнопленным,  – чтоб плохо одетые, ослабленные голодом, не могли бы бежать, а мечтавших о побеге было немало. Здесь коммунисты (глядящие глазами Сталина) были необыкновенно проницательны, видели замордованного человека насквозь: не хочет он любить Родину-Мать, так и тянет его освободиться, чуть отпусти, убежит. Резервные батальоны - это был соцреализм.

      И роман «Молодая гвардия» и сотни подражаний ему – соцреализм. И чека-нквд-кгб - то же самое, очень, очень то же самое. А уж концлагеря, по замыслам Ленина созданные будто бы для перевоспитания масс... Здесь комментарии излишни.

       Революционерам, части из них, выродившихся в большевиков, сильно везло.

   ХХ век – век торжества научно-технической революции оказался особенно благоприятным для яростной пропаганды власти государства над людьми. Поле для обмана было благодатнейшим. Люди были ещё очень наивны, печатному слову верили как себе. Радио, кино, «лампочка Ильича» казались чудом и работали на захвативших власть безотказно. Для народа с детским разумом всё,  что неслось из репродукторов, что показывал экран - было правдой, только правдой. Для меня, и видимо для многих, мучительной правдой: «Почему в нашем околотке мы не можем радоваться жизни как в «Кубанских казаках»? Но всё равно где-то это есть и это замечательно, и вот бы нам всем как одному сделаться сознательными». «Сознательность» - ключевое слово соцреализма. Несознательными были те, кто не хотел под властью большевиков изучать Карла Маркса и строить социализм; сознательными – все,  кто страшно боялся хотя бы за случайно оброненное слово оказаться среди несознательных, и таким вот сознательным был фактически весь так называемый советский народ.

 

     Одним из главных достижений соцреализма считаю изготовление нового типа человека, названного Александром Исаевичем Солженицыным - образованщина.

   Сам дьявол подсказал большевикам внушать поколениям России мысль, что главное, когда хочешь быть Человеком, – надо учиться, учиться и учиться. Ведь надо было сменить старую интеллигенцию на новую. Для старой требовалось несколько лет учения, а потом, работая, жить собственным умом, не пренебрегая тем новым, что рождала непрерывно наука и культура. Для новой интеллигенции главным было подчинение высшему уму – Партии. И учиться, учиться, учиться... Главной целью начинающих жить считалось получить так называемое Высшее Образование. И многие, очень многие верили всему, что внушала им под видом науки пропаганда. Такие, усвоившие, так сказать, текущую идеологию, читающие газеты, будто бы имеющие убеждения, уходили добровольцами на войну, уцелев, в мирное время отстаивали день вчерашний: всё что было – было святой необходимостью. Эти люди – продукт эпохи. Они любят слово «мы»,  имея ввиду себя, поднявшегося над толпой благодаря Высшему Образованию. Но на самом деле их высшее образование было далеко не высшее. Это лишь оценка за выученные в молодости уроки. И смертный грех образованщины – неумение думать, ставя себя на место близких и дальних. Вчера заговорил я за новогодним столом о солдатах, которых после окончания войны эшелонами повезли на Воркуту, Урал, Магадан. К., просвещённый К., стал говорить, что это не совсем так, что его отец три года был в плену в Германии и после освобождения ещё и какую-то награду получил за порядочное поведение в неволе: не всё было плохо! Не всё. Были исключения. Но солдатики, чудом уцелевшие в четырехлетней бойне и отправленные окончательно загинаться в родные ледяные просторы - это ведь правда. И что солдатики! Убитые и замученные они по меньшей мере посчитаны (до сих пор, правда, точная цифра не названа), им установлены памятники. А вот бесчисленные миллионы молодых матерей, оставшихся после всех этих мужчинских драк один на один с голодными, буйными, ни во что не ставящими их детьми от одного, а то и до десятка ртов – своим горем горьким - это как? Да и сами дети, безродная уличная шпана, в ближайшие после войны годы новая рабсила, сменившая своих отцов в тех же концлагерях? Только статьи у детей были уже не политические, а уголовные. За горстку угля, например, украденного из открытых вагонов на железной дороге срок был от четырёх до восьми лет. Причём впервые пойманному с поличным паяли сразу по полной. И даже показания товарища о краже было достаточно. Иногда пацанов целыми улицами брали в один приём. И уж оправдывать каким-то частным случаем, что вот такого-то мальчишку пожалел следователь, не стал клеить дело, отпустил... Было, жалели. Меня, например. А горело много. Повезло. Но в родном Красном городе-Саде как минимум половина пацанов рождения 28-42 годов побывали в лагерях. Не все оттуда вернулись. И калеками возвращались. Пришибленные, горько хмыкающие на вопросы о том житье-бытье. Будто бы образумившимися делались многие, но мало кто распрямился по-настоящему. Не принято у нас говорить об этом главном, по сей день замалчиваевом, далеко не изжитом преступлении тех времён. И никакой вроде бы статистики об этих безмолных, недоразвитых бесчисленных детях и их матерях. Ни памятников им, ни льгот, как ветеранам ВОВ. Самый великий позор был, когда эти, досрочно состарившиеся матери, стоят в очередях хоть за продуктами, хоть в учреждениях или больницах, ждут, а мимо гордо проходят безочередные льготные ВОВы, защитники Родины-Матери. Всеобщим был тот позор – и матерей терпящих, и ВОВок, принимающих жалкие блага за счёт этих самых матерей.

 

      И вот во что выродилось ленинское «учиться и учиться». Как только нагрянула на нас свобода и ещё более прежней всеобщая нищета, открылось много новых учебных заведений, старые меняли имена на новые, более внушающие: институты делались университетами, академиями, школы - коледжами, гимназиями. Носители знаний выживали, завлекая к себе носителей денег. Учиться стало легко, поскольку от учащихся требовалось мало, а то и ничего – только плати исправно. Одни делали вид, что учат, другие, что учатся. Одним нужны были деньги, чтоб как-то существовать, другим получить диплом, придающий весу при поступлении на любую работу, отсрочку от армии, а главное - возможность жить за счёт родителей, как бы имея на то основание, на самом деле убивая время, ничего больше... И распустилась молодёжь - дальше некуда. Подростки стали сквернословить, в том числе девчонки, не стесняясь взрослых. Совершеннолетние - блудить на всю катушку.

 

        Но!.. Страна вроде бы переживает новый застой, однако в руках масс появились в изобилии игрушки, немыслимые ещё десять лет тому назад. Автомобили, компьютеры, мобильники опрокинули, перевернули многое в нашей последних времён жизни. Это вне всякого сомнения куда-то ведёт. И радоваться бы. Вместо этого страшно. Мы-то всё равно не меняемся. А вот если умники изобретут устройство, читающее наши мысли. Сколько дряни, мусора обнаружится, выплеснится из наших голов! Мир, так сказать, глобализуясь, делается всё менее управляем. А если машины начнут читать наши мысли? Страшно подумать.

   Например,  институтка  Лариса, потерявшая работу в разваливающемся проектном институте, прежде чем устроилась на бензоколонку, видела ужасный сон, будто она умерла и участвует в приготовлениях собственных похорон и надо, чтоб затылок был плоский и как-то его остричь. Потом она внутренне рванулась, чтобы жить, и проснулась. Вечером пошла по объявлению устраиваться на бензоколонку. Приняли стажёром. Сон был прямого действия, так сказать.

   Дальше было то, что вчерашняя институтка, при которой даже слова «блядь» нельзя было сказать, которое у её мужа, строителя, шло вроде междометия, тут же заноет: «Ой-ой, разве нельзя без этого?», - теперь, являясь утром со смены, сама ругается запросто. Там у них сплошные страхи. Все стремятся заработать денег помимо положенных от хозяйки, все живут в страхе разоблачения и кары. И получается, что дневные страхи - ночной сон-бред. Ларисе приснилось, будто она снова безработная (случилось самое страшное: Анна Иоановна, хозяйка бензоколонки, уволила) и ищет место.  Находит. Актрисой теперь будет. Дают роль, она говорит, что не знает слов. Её успокаивают: «А у тебя всего одна фраза: "Пошёл на хуй!" Лариса сокрушается: «Да как я это со сцены скажу? Это меня надо вывести из себя…». Муж на это сказал: «Поздравляю! Теперь ты окончательно адаптировалась в новой жизни».

 

        Но о новой будущей жизни мы как-то не заботимся. Сплошная загадка текущее. Вот вдруг! Нами дъявольски талантливо манипулируют. Основоположнички расчитывали на пролетариат, как ударную в переворотах силу. Великие последователи Маркса-Ленина - Сталин и кто за него - поняли, что количество пролетариата, то есть стопроцентно зависящих от власти людей, надо увеличить. Поскольку пролетариата и разномастной шпаны, выброшенной из жизни первой мировой и гражданской для поддержки власти, было мало, они превратили в пролетариев крестьянство. То была дерзская, великая операция по живому. Теперь, когда ход истории таков, что тоталитарные режимы рушатся по всему миру, в том числе рухнул у нас, в Москве придумали создать себе поддержку из чиновничества,  по сути своей всё тот же пролетариат, в массе своей живущий на зарплату, полностью зависящий от руки дающего, то есть от власти, так называемый президентский и губернаторский ресурс. Вдвое уменьшившаяся Россия имеет чиновников теперь в несколько раз больше сравнительно со старым Великим, Несравненным, Неповторимым СССР. Вот и приехали...

 

P. S.  Вообще-то вначале был профессор философии товарищ Гегель. Это он мечтал об обществе социальной справедливости. А управлять этим новым обществом должны были лучшие из лучших: учёные, художники, всё самое умное, с богатым воображением. Кабинетный человек, он считал, что прийти к такому обществу люди должны мирным путём, в результате развития. Мечтатель, он не знал жизни, Маркс с Энгельсом поняли это и случилось вышесказанное.

_____________________

© Афанасьев Олег Львович


Белая ворона. Сонеты и октавы
Подборка из девяти сонетов. сочиненных автором с декабря 2022 по январь 2023 г.
Чичибабин (Полушин) Борис Алексеевич
Статья о знаменитом советском писателе, трудной его судьбе и особенностяхтворчества.
Интернет-издание года
© 2004 relga.ru. Все права защищены. Разработка и поддержка сайта: медиа-агентство design maximum