Главная
Главная
О журнале
О журнале
Архив
Архив
Авторы
Авторы
Контакты
Контакты
Поиск
Поиск
Обращение к читателям
Обращение главного редактора к читателям журнала Relga.
№05
(407)
21.07.2023
История
История семьи из бывшего города Нахичевани-на-Дону в воспоминаниях ушедших поколений. Часть 1
(№7 [245] 01.05.2012)
Автор: Сергей Келле-Шагинов

 

Предлагаю для публикации мемуары моего деда Ивана Матвеевича Келле-Шагинова, младшим внуком которого я являюсь. На мой взгляд, это очень интересные документы, отражающие историю быта жителей города Нахичевани-на-Дону, официально существующего под этим названием рядом с Ростовом-на-Дону до 1928 года. В публикуемых мемуарах - материалы по истории города, отличающиеся тем, что написаны моим дедом 100 лет назад о событиях, происходящих еще на полвека раньше, непосредственных участником которых был Иван Матвеевич. Кроме переживаемых им событий автор приводит воспоминания о своем отце и деде. Наряду с предлагаемой рукописью в семье хранятся различные предметы старины и другие реликвии. Надеюсь, что данная публикация вызовет интерес историков, этнографов, социологов и просто любознательных читателей.

С.К. Келле-Шагинов, Ростов-на-Дону, апрель 2012 г.

 

 

26 Января (8 февраля) 1913 года

Сегодня мне исполнилось 60 лет. Возраст этот можно рассматривать как преддверие к старости: вступаешь в седьмой десяток, и как бы ни был здоров и бодр, а все-таки эпитет "старик" или "человек старый" с этого возраста, с каждым годом все крепче и крепче присваивается достигшему его человеку.

Из этих соображений день этот является для меня незаурядным, хотя никаких существенных перемен в моей жизни в данную минуту не происходит и не произошло: всё, что меня окружает сегодня, - то же, что и было вчера, и позавчера и т.д., но, тем не менее, мне хочется почему-то отметить этот день, сделать маленькую остановку - передышку, чтобы оглянуться назад, припомнить, как прошли эти 60 лет, прежде чем перейти эту грань человеческой жизни. Да, как прошли эти 60 лет, из коих 55 сознательно, так как, что было с 5-тилетнего возраста моего, я все помню, хотя в моей памяти сохранились некоторые эпизоды и более раннего возраста.

Восстанавливая прошлое, весь этот длинный период в своей памяти, всё, чему пришлось быть свидетелем, всё, что пришлось переживать, перечувствовать, нельзя все-таки не придти к заключению, что всё, что произошло - это был только миг. Точно на экспрессе с быстротой 90 вер. в час пролетающем громадное пространство, жизнь пронесла меня в миг. Таково всё прошлое! Но, между тем, сколько ожиданий, мук было перед тем, когда хотелось достичь того или другого в жизни! Как казалось, время идет медленно, как часто мы нетерпеливо провозглашали: "да когда это будет?", "доживем ли, о, Господи?". Что пройдено - то миг, а что впереди - кажется бесконечностью. Это одно из оптических заблуждений человека, ибо время, в природе неизменно, как вчера шло, так идет и сегодня, так пойдет и завтра, и сотни, и тысячи лет будет то же, но меняется лишь существующее, в том числе и люди.

Человек, как и всякий индивид, по природе эгоистичен, всегда внутренне он недоволен тем, что имеет, недоволен приобретенным, пережитым, и ему хочется и еще, и еще иметь, жить, видеть, насладиться жизнью, а поэтому пройденное ему кажется мигом, приобретенное ничтожным, пережитое неполным, и с нетерпением ждет он лучшего грядущего. В этом и кроется то заблуждение наше – в определении времени прошедшего и будущего. Но в этом и эволюция мировая. Без этого и прогресс человеческой мысли вечно стоял бы на уровне животной беспомощности.

Не обладая по природе той свободой перемещения или перелета, какая дана природой птицам, ни органами самозащиты и силы, какими обладают хищные животные, ни покровом, защищающим его от стужи или солнечного зноя, как у пушных животных, ни способностью зарываться в землю, чтобы укрыться  от врага, как кроты и т.п., или нырнуть в воду, как рыбы, - человек был бы обречен на истребление, если бы не обладал мозгом, управляющим всеми его действиями и указующим во всех случаях, как нужно бороться со всеми окружающими его врагами, указующим ему не только на средства самообороны, но и на приручение и управление многими животными в свою пользу, мало этого, - на пользование силами природы, во много различных видах, сделавшим его царем на земле.

Результаты человеческой мысли: все открытия, изобретения,  покорение природы, хотя и частичное, но всё больше и больше увеличивающиеся для пользы человека, с каждым днём расширяют наш горизонт, улучшают условия жизни, доставляя ей большие удобства, изыскивают пути  к сохранению и продолжению человеческой жизни, доставлению людям удобств и спокойствия обыденной жизни.

Как в каждом движении бывают в большей или меньшей степени колебания в противоположную сторону, так и тут не обходится без противоположных эксцессов (войны, убийств, насилия и пр.). Но общая цель имеет одно направление: улучшение условий человеческого существования путем завоевания сил природы.

Электричество, пар и теплота - к услугам человечества; железные дороги, пароходы, телеграф, телефон переносят нас и мысли наши из конца в конец земного шара с молниеносной быстротой. Газеты ежедневно сообщают обо всем, что произошло примечательного в течение суток, за тысячи верст. Мало того, кино, спустя несколько дней, успевает показывать воочию, как это произошло, показывают события, которые редко кому из смертных удается видеть, виды, научные открытия доступные и понятные очень ограниченному кругу лиц делаются всеобщим достоянием; показывают игру лучших артистов мира, вводят в салоны высшего общества, держат каждого в курсе всех новейших открытий и изобретений; восстанавливают образы лиц давно умерших и исторические события. Фонографы воспроизводят пение первоклассных исполнителей, игру на разных инструментах известнейших виртуозов, восстанавливают жизнь, обстановку людей уже умерших, как бы они живыми существовали. Аэропланы, цеппелины, аэростаты, делая все более смелые, дальние и высокие рекорды полетов с каждым днем укрепляют надежду, что близко то время, когда люди будут перемещаться с места на место по воздуху с  не меньшим удобством, как это теперь делается на земле и воде.

 

Успехи фотографии, химии, физики, микроскопии, хирургии, медицины и вообще всех отраслей науки идут вперед гигантскими шагами. Наука неустанно делает новые завоевания в подчинении сил природы.  И вот, ввиду всех этих успехов человеческой мысли, всего, что окружает нас в данное время, всего, чем мы, живущие, пользуемся, когда оглянешься назад, да сравнишь что было у нас 50-60  лет назад и что теперь есть, то невольно поражаешься разницей, резко отличающей прошлое от настоящего, и невольно приходишь к заключению, что люди моего возраста пережили в наиболее интересную эпоху из всего прошедшего времени.

Едва ли история в прошлом нам дает ощутить в жизни любого народа и государства примеры того, чтобы человечество сделало бы столь важных открытий и изобретений, как это произошло за истекшие 60 лет. В особенности это заметно людям, родившимся и жившим не в крупных столичных центрах, а в провинции, в сравнительно молодом городе, не вкусившем в должной степени плодов культуры.

Поражаясь всеми культурными завоеваниями человечества и сравнивая их с условиями жизни нашего детства, когда не было освещения, кроме сальных свечей, не было мостовых, водопровода, школ, больниц и проч., и проч., - оглянувшись назад, нередко припоминаешь глухую старину, и в кругу семьи, друзей и знакомых рассказываешь, что было и как жилось в наши детские годы и о том, что рассказывали наши родители об еще более раннем времени. И при этих рассказах каждый раз слышишь обращение: "Вы так хорошо помните  и рассказанное вами так интересно, что нас удивляет, почему вы эти воспоминания ваши не опишете хотя бы для потомства". Такое обращение в последнее время мне приходится так часто слышать, что невольно пришлось взяться за перо, приурочив начало воспоминаний к сегодняшнему дню. Но ведь рассказать на словах одно дело, а написать - другое. Для того, чтобы написать нечто интересное и достойное, нужно иметь талант писателя, которым не всякий обладает. Когда я рассказываю, то по лицу слушателя я наблюдаю, насколько его интересует мой рассказ, а когда пишу, я не знаю, интересно ли для читающего мое писание. Но всё же я решил написать всё, что припомню, как сумею, не задаваясь ничем иным, как только правдивостью своего описания. Поэтому пусть не сетует на меня читатель, если найдет некоторые недостатки в изложении, помня, что я не писатель, не литератор, а заурядный обыватель-бытописатель, рассказывающий, что прожито, чему был свидетель и что слышал от своих предков.

Для того чтобы восстановить в своей памяти постепенный ход описываемой эпохи, я полагаю придать моему описанию автобиографическую форму. Я буду излагать семейную хронику от своего имени, захватывая попутно описание быта того времени. Рассказ свой начну с родителей и предков, а потом постепенно о себе - всё, мною виденное, пережитое, перечувствованное, так я полагаю, мне легче будет передать события хронологическом порядке и постепенно подойти к современному положению, описав и промежуточную эпоху. И если Господь продолжит мою жизнь, то со временем постепенно пополнить событиями последующего времени.

Остановившись на этом, начну описание своих воспоминаний.

 

МОЯ РОДОСЛОВНАЯ

Я уроженец Нахичевани-на-Дону, отец мой тоже, дед же мой - Шагин Никогосов был вывезен из Крыма его отцом, моим прадедом Никогосом Шагиновым в 1779 году, при основании Нахичевани, в возрасте 5-6 лет, судя по ревизии 1782 года (за № 211). Но прежде, чем об них подробнее сказать, нужно знать, чем вызвано было переселение из Крыма наших предков. В 1774 году по заключению Кучук-Кайнарджийского мира с турками, по коему Крымское ханство признано было независимым от Турции, русское правительство начало принимать меры к заселению вновь приобретенного Новороссийского края. Выбор поселенцев для водворения в этом округе пал на проживавших в Крыму армян и греков, которых обещанием различных льгот и привилегий русское правительство старалось переселить в пределы Империи. Предписано было употребить все средства уговорить тех христиан переселиться к ним, обнадеживая их Высочайшим покровительством и всякою на первый случай нужною помощью. Крымские христиане ходатайствовали о выдаче им монаршей грамоты, что и получили - как армяне, так и греки.

Содержание этой Высочайшей грамоты и всех перипетий переселения армян в пределы империи и основание города Нахичевани, его устройства и проч., мною подробно описаны в тетради "Материалы к истории гор. Нахичевани на Дону", тетр. 1 и 2.

Итак, выйдя из Крыма еще в июле 1778 г., после долгих скитаний, основная часть армянской колонии достигла Нахичевани в августе 1779 года. В числе этих переселенцев был и мой прадед, Никогос Шагинов, о котором никаких сведений у меня на данный момент нет. Но есть следующее свидетельство: когда Карабахские армяне восстали против своих угнетателей персов под предводительством Давида Сюна, называемого Давид-Беком, то многие армяне из крымской молодежи в числе 285 человек через Трапезон пошли на помощь Давид-Беку и вместе с ним дрались за свободу. В 1733 году октября 23-го Петр I, посетив Дербент, принимал Давид-Бека во главе этих партизан и Грузинского царя Вахтанга.

Партизаны, добившись своей цели, решили разъехаться по своим домам. Часть из них осталась в 1736 году на месте, образовав город Кизляр, другая часть вернулась обратно домой в Крым. В числе этих храбрецов крымчан встречается много фамилий, потомки коих и сейчас имеются в Нахичевани.

Эти имена, подробно поименованы в указанной выше у меня тетради "К истории Нахичевани" (стр. 28), в числе коих значатся Тер Маргос Шагинян, Богос Ашсьен Андреас, внук которого Тер-Ованес Шагинян - мой дед.

Объяснив причины переселения армян и основания города Нахичевани, приступаю к описанию жизни моего деда по рассказам моей бабушки, его вдовы.  Прадед мой, Шагинов Никогос, родился в Крыму в 1751 году и умер в Нахичевани в 1801 году. При переселении ему было 28 лет от роду, с ним был дед мой 5-ти лет, другой сын его Калуст родился уже в Нахичевани в 1786 году, у последнего были сыновья Никогос - отец ныне здравствующего священника Кеворка Келле-Шагинянца, другой сын Калуста Минас умер холостым в 1904 году.

Дед же мой - Шагин Никогосов Келле-Шагинов был диаконом церкви св. Титороса (Федоровской), в 1808 году женился на дочери протоиерея этой церкви о. Крикора Аксентова, Екатерине, впоследствии "Гаджи мамы Гадарине", родившейся в 1792 году и умершей в 1876 году, 84 лет от роду. Декабря 3-го 1813 года у них родился сын Татиос, мой отец, а позже дочь Анна, моя тетка, вышедшая замуж за диакона Соборной церкви, впоследствии священника Тер Погоса Хырджияна, протоиерея Соборной церкви. Дед мой после женитьбы был посвящен в священники при церкви Теодороса и назван Тер-Оганес, в общежитии Тер-Шагин, приблизительно в 1818-1820 году, ибо по ревизии 1812 года под № 147 записан диакон  38 лет, а по ревизии 1817 года под № 154 также диаконом Шагин Никогосов Келле-Шагинов 42 лет, а умер в 1823 году уже будучи священником в иечение 4-5 лет.

Дед мой был очень трудолюбивый и религиозный, во время стройки каменной церкви св. Теодороса из усердия, всё время, от начала до конца, наравне с рабочими, копал землю, носил кирпичи и клал стены, был очень набожен, правдив и усерден по службе. Представительный по внешности, с темно-каштановой шевелюрой, с карими глазами,  был начитан, обладал даром слова, серьезен и твердых правил, бескорыстен и благочестив. Ежегодно, ко времени Нижегородской Макарьевской ярмарки местное духовное Правление командировало на ярмарку одного священника из Нахичевани для совершения церковных треб. На этой ярмарке была армянская церковь, съезжалось много армян купцов из разных мест, а потому эта командировка была довольно доходная. Дед мой за 3-5 лет священничества снискал общее внимание и уважение между другими священниками.

Это было начало июля 1823 года, его вызвали в Духовное Правление, где ему объявили, что Правление остановило свой выбор на нем для командировки на Нижегородскую  ярмарку и предложили ему готовиться к этой поездке. Это было для него очень лестное сообщение, как еще очень молодого священника, ибо всегда посылались священники с бОльшим стажем. Услышав это, дед мой поблагодарил за выбор и изъявил свое согласие ехать, обещав с честью исполнить свои обязанности. Председательствующий в Духовном Правлении протоиерей отец Каприел Попов (дед Кирилла Михайловича Попова, нынешнего Городского головы), резко обрывая его, заметил, что Правлению не нужны его словоизлияния, а обыкновенно в этих случаях платят за назначение. Нужно не сухую благодарность изъявлять, а сказать, сколько он принес с собой денег. На это дед отвечает, что ничего он не принес и не знает, за что и кому он обязан давать деньги. Если его признали достойным, то он готов принять предложение и с благодарностью  исполнит свои пастырские обязанности, но считает недостойным покупать и делать из обязанностей пастыря предмет торга и барыша. Председатель, человек суровый и резкий, всегда находящийся под винными парами, как и теперь, изрядно выпивший, назвал возражение деда дерзостью, крикнул на него: «Ты еще мальчишка, позволяешь себе рассуждать перед Правлением, которое хочет тебе благодеяние оказать, пойди сейчас же, найди и принеси сюда 200 р., иначе ты этого назначения не получишь». Сказано это было в таком тоне и с такой раздраженностью, которые не могли не оскорбить до глубины души всякого честного человека, и дед мой на это ответил, что очень сожалеет, что такие торгашеские и недостойные приемы встречает он от людей, поставленных над служителями церкви, забывшими заветы Великого Учителя нашего Иисуса Христа, унизившими свой сан и оскорбляющими других. «Вспомните слова Евангелия...» Тут его речь была оборвана на полуслове возгласом председательствующего: «Замолчи, пес, вон отсюда!» и в то же время в него вслед полетел тяжелый кот с ноги председателя, который угодил деду моему в висок и свалил его с ног, всего окровавленного. В те времена летом на ногах носили эти коты, так называемые «хатр», вроде ботика, громадные, из толстой грубой кожи, фунтов 5 в каждом.

Брошенный в сильном раздражении, с силой, кот пробил артерию и тут же дед истек кровью и скончался, спустя некоторое время. В то время докторов не было, расследовать было некому, судов не было, не было полиции, все дела вел магистрат из выборных обывателей, безграмотных людей, которым было предоставлено чинить суд и расправу по их обычаям. Виновник же был протоиерей с громким именем, Глава Верховного Правления, самого сильного в то время института, лица грозного, свидетелями - два священника, участники события, вполне от него зависимые, всегда раболепствующие перед ним и заинтересованные в общей дележке. Заступиться было некому.

Труп покойника только к вечеру привезли домой, сказав, что внезапно умер. Осталась бабушка моя, 30-летвяя вдова, без всяких средств, при двух малолетних детях: сын - мой отец, 10-й год и дочь - моя тетка пяти лет. Нужно прибавить, что моя бабушка, воспитанная в правилах еще чуть ли не татарских обычаев, когда женщина без всяких прав, без воли,- должна была быть всегда покорной, бессловесной, как рабыня - куда ей было обратиться за правдой, против таких сильных мира сего?... Позвали человека оказать как бы благодеяние, посылку на ярмарку, а взяли, послали на тот свет, к праотцам! Отец бабушки - тоже священник, старый совсем по тем временам, 70 лет, был уже на покое, ничего не мог сделать, ничем помочь, сам больной, богобоязненный, едва передвигающийся, дети еще малые. Словом, некому было выяснить и обнаружить это вопиющее душегубство и самого преступника, оставшегося безнаказанным. Покойника похоронили на другой день за церковью, на восточной стороне, как раз посередине линии церкви св. Теодорос, где служил он и в построении которой положил целый год физического труда.

Осталась молодая вдова с двумя детьми, без средств, без пристанища. Замуж вновь выйти, как попадья, по церковным уставам не вправе, а жить надо, надо воспитать детей, но как? чем жить? Маленький трехоконный дом деревянный на 33-й линии близ Федоровской церкви, где они жили при дедушке, был наемный, теперь, после смерти деда, платить аренду бабушка не могла, нужно съехать - пришлось переехать к престарелому отцу, у которого дом был на углу 33-й линии, в полтора этажа, верх неотделанный. Жили только в полуподвальном помещении, она заняла маленькую комнату, где и поместилась.

Бабушка, как дочь священника была грамотная, знала все молитвы и церковное служение, что в то время среди женщин было редкостью. Это ей и помогло. Она занялась обучением грамоте детей. Тогда школ не существовало, всякий мог обучать, никаких разрешений или дипломов не требовалось, никаких инспекций, лишь бы сам был мало-мальски грамотен, учи, как только умеешь. Отчасти обучением, отчасти шитьем бабушка сумела пропитать себя и двоих детей. Отца моего старый священник, дедушка его, повел к своему старому знакомому «Хазез» Минасу Мясникову, отдал на обучение на 10-м году, где он пробыл до 13-летнего возраста, когда его взял в отъезд, в мальчики галантерейной торговли «Карп Тумасов» в городе Екатеринодаре. У Хазез Минаса отец мой Татиос научился плести разного типа шнурки, фитили для сальных свечей, канты разные крученые из шелка и мишуры для обшивки краев кафтанов по тогдашней моде. Кафтаны эти "габа" были всеобщим верхним мужским костюмом, летом делались из легкой  материи, а зимой на вате и подкладке из сатина или атласа. К ним же делались пуговицы шмуклерской работы, для платьев также. Но главная работа была - плетение фитилей для свечей. Сальные свечи были существенным предметом освещения в домах ночью, умело сплетенный фитиль играл ту роль, что, сгорая, не давал большого нагара, как и стеариновые свечи.
Вот такие фитили умел плести отец, и я помню, что в первые годы детства он имел формы для свечей и отливал их особым способом, с самодельными фитилями, которые горели гораздо ярче продаваемых на рынке, и нагара не давали. 

Татиос в этом деле скоро сделал заметные успехи, так что хозяин нашел возможным положить ему небольшое жалование, которое дало ему средства иметь свою обувь и даже летом не ходить босиком. Обувь эта была самая примитивная, сшитая из местной выделки сафьяна, сшитая вроде чего-то среднего между калошей и туфлей.

Так, бабушка, оставшись одна с дочерью, вырастила ее до возраста, когда и выдала замуж за диакона Соборной св. Григория церкви, вскоре посвященного в священники Тер Богоса Хырджияна, жившего до глубокой старости, очень всеми уважаемого и любимого пастыря. А бабушка, оставшись уже одна, была сыном Татиосом привезена в Екатеринодар на место его торговли, о чем речь будет впереди.

МОЙ     ОТЕЦ

Отец мой, Татиос, мальчик 13 лет, в галантерейной лавке Тумасова в Екатеринодаре. Лавка его хозяина Карпо-Аги была в гостином ряду, представляющем из себя ряд лавок деревянных, пристроенных одна к другой, построенных на площади фасадом к улице, с галереей, под общим навесом. Площадь эта была базарная, лавки эти были выстроены вокруг площади, с 4-х сторон ее, с каждой стороны фасада - по интервалу для въезда внутрь площади, предназначенного для привоза; это был общий тип гостиного двора того времени, и вся торговля сосредоточивалась здесь, в гостином дворе. Под домами магазинов не строили. Окон и дверей дома не имели, были стойки и спускные дощатые створы, поднимающиеся к потолку на подставках; сзади лавок маленькое отделение, где зимой помещался очаг для изготовления пищи. Летом же очаг устраивался во дворе, в который имелась входная дверь. На обязанности мальчика было подметать пол, следить за чистотой, приготовить дрова и подтопить очаг, купить провизию тут же на базаре и готовить обед под руководством хозяина. Затем остальное время помогать хозяину в торговле. Галантерейный товар тогда имелся очень незатейливый, ничего заграничного, все кустарного производства: гребни, чулки, игольный товар, пуговицы, ленты, тесемки, шнурки, игрушки, мыла, помада, вязанки, туфли, шпалеры, нитки, бумага, чернила, иконы, кожевой товар, кресты, кольца, москательные товары, цветы искусственные, сундуки нижегородские и проч. и проч. Товары обыкновенно запасались один раз в год на Нижегородской ярмарке, большею частью в кредит на срок 12 мес. Продавали обыкновенно, что есть, покупатели тоже были непритязательны, брали что есть, а чего нет - ждали, когда привезут с будущей ярмарки. Конкуренции особенной не было, цены брали, с хорошим барышом. Татиос помогал хозяину, скоро в роль вошел, изучил, какие товары имеются к продаже, где что лежит, куда что нужно убрать, а также цены - что почем надо продавать. Научился покупать провизию, готовить обед, который обыкновенно бывал незатейливый, короче говоря, при своей понятливости угождал хозяину, который его полюбил, и мало-помалу всё на него возложил. Хозяин обыкновенно сидел на прилавке, поджав под себя ноги, по-турецки, с длинным чубуком у рта, курил из трубки, которая набивалась крошеным табаком. Подходит покупатель, мальчик подает товар, который покупатель спрашивает, продает хозяин, не меняя своей позы, получает деньги и отпускает товар. Если не то подано, что нужно, он своим чубуком указывает, где найти этот товар, если мальчик нерасторопный и не угодит, то чубук и по спине его попадет. Это всё было в порядке вещей. Татиос скоро всё схватил, так управлялся, что его Карпо-Ага, как придет, засядет, так и с места тронуться не представлялось ему надобности, благо, графинчик всегда был возле, под рукой, куда довольно часто прикладывался, а летом в жару залезет под лавочку засыпать, зная, что Татиос не упустит ничего. Так год за годом дело налаживалось и улучшалось.

Хозяева обыкновенно жили на квартирах особо, а мальчики ночевали в лавке и лето и зиму. Бывала, лавки уже заперты, мальчики поужинали, собираются спать, потушили огонь, перекликаются с соседями; лавки деревянные, тоненькие перегородки, слышно не только соседа, но даже через две лавки, начинаются общие разговоры, которые зачастую переходят в спор, спор ожесточается, вследствие того, что стороны не сдаются, тогда начинают вызывать друг друга на борьбу, которая должна решить, кто прав, а прав тот, который поборет, выскакивают с постелей и начинают бороться, чтобы  решить спор, будет это летом или зимой, молодость ничего не боится и на снегу поваляется.

Обед обыкновенно состоял из вареной баранины и мучного блюда - чебуреки, "самса хатлама", галушки, каши, ушки и проч. Чай пили не из самовара, а калмыцкий, т.е. плиточный, который кипятится с молоком. Пили, добавив коровье масло, соль (вместо сахара), для аромата только крошили мускатный орех, разливали в полоскательные чашки и брали ложками и с сухарями пили. Спичек не существовало, огонь добывали посредством кресала и трута, которые у всякого в кармане водились, а также и то, и другое было предметом их торговли. Топливо состояло из дров и хвороста поровну, которые черкесы на своих арбах привозили из-за Кубани, другого топлива не существовало, об угле и в помине речи не было. Карпо-Ага был низенького роста, пузатенький добряк, летом стоит, бывало, в нанковых штанах, стянутых учкуром (как малороссы носят), в сорочке с открытой грудью, всегда с трубкой и в таком положении вел свою торговлю, куря и "кейфуя", подкрепляясь из графинчика. А иногда, в часы досуга, когда торговли нет, или вечерами соседи сойдутся у кого-нибудь, начинаются разговоры ни о чем, газет не было, политики не знали, не знали, что делается на белом свете, так потешались анекдотами о мифическом "Насреддин Ходже", которые каждый из них слышал не раз, но это не мешало никому еще раз послушать умелого рассказчика. Вообще о Насреддине говорилось, как об остроумном субъекте, находчивом оригинале, изворотливом, иногда остряке, иногда пошляке, хитром, порой нарочито наивном, настраивающем слушателя на смех. Словом, это был образ, вмещающий в себе ряд противоречий, простачок и лгун.

Для примера приведу некоторые анекдоты из этой серии:

I. Соседка пришла к Насреддин Ходже просить веревку, чтобы развесить белье, тот говорит, что веревка занята, та спрашивает: "На что ж тебе веревка, ведь ты еще вчера убрал свое белье? Ведь она у тебя свободна". - "Нет, она будет сейчас занята". - "Чем же?" "Я развешу сейчас на ней мыльную пенку, которая осталась от стирки".

Этот, в сущности, бессмысленный ответ вызывал у слушателей взрыв хохота "за находчивый ответ".

2. Двое заспорили, что как ни хитер и находчив Насреддин, а меня не сумеет провести, я его перехитрю и не отдамся его обману, - сказал один из споривших. Заключили пари. Хвастун пошел отыскивать Насреддина. Встречает его на улице, упершегося к покосившемуся забору. Хвастун обращается к нему. "Насреддин, правда, что ты такой хитрый, что всякого умеешь провести? Вот я подержал с одним пари, что меня не сумеешь ты провести". Тот ему отвечает: "Да, пожалуй, что это не так легко, но попробую все-таки, но для этого мне нужно сходить домой за моей палочкой". - "Ну что ж, поди, принеси, я уверен, что меня не проведешь, я выиграю пари". - "Хорошо, только нельзя оставить забор, он повалится, ты постой тут за меня, я схожу за палочкой, кстати, прижму подпорку к забору и тогда приступим к опыту". Тот согласился, стал на его место, подпирает забор, чтобы он не повалился. Стоял, стоял в ожидании возвращения Насреддина, стало, темнеть, а его нет, подходит к хвастуну противник со смехом: «Давай условное пари, тебя еще утром обманул Насреддин, заставив тебя подпирать этот забор, пока он сходит домой за своей палочкой».

Опять взрыв хохота, качание головой в знак того, какой находчивый был Насреддин.

3. "Эх, братец, какой же ты простачок, похож на Насреддина, он, знаешь, из экономии вместо ограды провел палкой по земле черту, а посередине поставил ворота, которые на ночь запирает на замок. Но, не тронув его ворот, прошли по черте и обворовали его, тот удивляется, как так, замок цел на воротах, а обворовали". Верх такой наивности опять приводит в веселое настроение слушателей.

Таких басен рассказывалось сотня, кто что припомнит, много нецензурных анекдотов, которые по тогдашней простоте нравов рассказывались без стеснения и при подростках, и при женщинах, пересыпая свою речь матерными словами.

Для людей почтенного возраста, стоящих вообще несколько выше других окружающих его по уровню людей, даже хорошим тоном и некоторым соответствием с его положением считалась такая свобода выражения, бесцензурность, каковая никого не шокировала, как бы считая таковые привилегией людей, имеющих право на уважение к себе от других. Таковы были нравы тогдашнего времени.

Обращаюсь к Татиосу после некоторого отступления, чтобы очертить ту обстановку, нравы среды, в какой вырастал юноша Татиос, мой отец в г. Екатеринодаре.

Будучи смышленым мальчиком, знающим хорошо армянскую грамоту, умея хорошо считать умственно, без всяких знаний правил арифметики, о существовании которой он не знал, попав в город с русским населением, он скоро выучился понимать и говорить по-русски, но этим не удовлетворился, понял, что надо еще уметь читать и писать по-русски. Вот он, из первого жалования, которое получил, покупает букварь русский и начинает учиться по-русски читать и писать. Потом приобретает арифметику и географию. Учебники его, которые хранятся у меня и поныне, были следующие: букварь 1798 года; Российская азбука 1810 года; Руководство к математической географии 1824 года; Теоретическая и практическая арифметика 1775 года; Новейшая география Российской империи 1819 г. Краткая русская история 1779 года; Всемирная история 1799 года. Этот перечень дает понять, как Татиос, из года в год, постепенно приобретая знания, в часы досуга, украдкой от хозяина и ясно, что мальчик своими знаниями стал выделяться  из среды косной и неразвитой массы людей. К тому же, будучи рожден в семье диакона, затем священника, он при жизни отца всюду его сопровождал, все праздники, все службы, утренние и вечерние в церкви всегда посещал. В церкви держал свечи при чтении священником евангелия, подавал церковные книги к аналою и убирал их, ходил за горящим углем для кадил и приносил в церковь, подавал диакону, словом, нес ряд мелких услуг, согласно возрасту. При этом он обладал хорошей памятью и внимательностью, постепенно изучил все службы, молитвы и песнопения ("шараганы"), повторял все мотивы церковного пения. Эта любовь к церковной службе не оставила его и на новом месте, в Екатеринодаре, где армянская колония имела свою армянскую церковь, которую охотно посещала. Тут наш Татиос не пропускал ни одного праздника и всегда на обедни нес всю службу, какая полагается для дьячка. К тому же у него был хороший звонкий голос, чем он стал на себя обращать внимание молящихся и священник стал его брать с собой на Рождество и Пасху, при обходе по домам славить Христа. Это давало ему, конечно, и некоторый побочный доход.

Однажды случилось так, что на Всенощной службе в чистый Четверг (у армян "Дермега") на страстях, обыкновенно священник рассказывает своими словами о тех мучениях, и страданиях, которым подвергла в этот вечер Иисуса схватившая его стража, о молении Господа о чаше и пр. (у армян называется "гдаг") - это слово священника, но священник заболел, а его заменить некому было. Положение было безвыходное, Татиос взялся выступить словом. В этот вечер обыкновенно свечей не зажигают, как знак печали, все происходит в темноте. Вдруг начинает говорить, слышат присутствующие, что это голос не священника, а молодой голос, все насторожились и слушают, превратившись в слух и внимание. Оратор, начав сперва робко, понемногу приходит в экстаз и, рассказывая моление о чаше, приводит слушателей в настроение, и когда доходит до тех страданий и мучений Христа, то описывает с таким горестным чувством и с такой жалостью, что трогает слушателей до слез и громких вздохов. Все начинают спрашивать друг друга, кто же это говорит, неужто это Татиос? - было у всех на устах. После этого все хозяева стали ему покровительствовать и уважать. Когда он, увлекшись хорошо знакомой ему темой, описывал в картинных выражениях ту великую мировую несправедливость, которая имела место 18 веков тому назад в Иерусалиме, рассказывал в ярких красках мучения и страдания Спасителя, изуверства толпы и военачальников, полный искренности, воспламененный вниманием слушателей, юноша все больше и больше приводил в изумление своим подбором фактов и трогательным тоном рассказа, продолжавшегося без перерыва около двух часов, он всю аудиторию слушателей к концу привел в трогательный восторг, вызвав слезы на глазах, а старух - в исступленный плач.

После этого на Пасхе у всех армян только и было разговору о Татиосе. В следующие годы несколько лет подряд по требованию прихожан этот "Гдаг" говорил он. Между тем торговля у Карпо-Ага вместе с Татиосом росла и расширялась, хозяин ему жалованье прибавлял каждый год, ценя его достоинства как приказчика, а потом сделал его участником в барышах пополам. Положение его настолько улучшилось, что он имел возможность выписать мать в Екатеринодар. В 1833 году его единственная сестра вышла замуж за диакона Соборной церкви, вскоре рукоположенного в священники Тер-Богоса Хырджияна и, тогда мать осталась в Нахичевани одна. Татиос поехал на свадьбу сестры и после свадьбы привез мать в Екатеринодар, наняв особую квартиру, завел особое свое хозяйство с матерью.

К этому времени Карпо-Ага уже старый страдал водянкой, почувствовал надобность в отдыхе и потому он предложил Татиосу принять торговлю на себя. В условиях они сошлись, условлено было, что Карпо-Ага поедет в Макарьевскую ярмарку, расплатится с долгами и накупит вновь для Татиоса товары, а Татиос тем временем подсчитает наличность товара и подведет баланс тому. Это было в июле 1834 года. Так и сделали. Карпо-Ага поехал в Макарьевскую ярмарку, расплатился с долгами и накупил вновь товары в кредит до будущего Макарья, т.е. на срок 12 месяцев, за свой кредит, но для Татиоса, который остался дома.

Карпо-Ага вернулся в Нахичевань, в ожидании прибытия товаров в Нахичевань, - чтобы переотправить в Екатеринодар. Тогда товары доставлялись только гужевым путем. Из Нижегородской ярмарки возили специально занимающиеся извозным промыслом крестьяне, под общим названием "извозчики-троечники". Купленный на ярмарке товар каждый собирал в амбары, и когда весь товар собран, нанимают извозчика до Нахичевани, отбирают у него паспорт и сдают товар на честное слово, чтобы доставить на место. Из Нижнего до Нахичевани делает троечник путь от 30 до 40 дней, смотря по погоде, привезет в Нахичевань, сдаст хозяину, а сами извозчики закупают соленую рыбу, соль, шерсть, овчину и проч., везут в Москву, Никаких от извозчиков квитанций и расписок не бралось, все было основано на честности. Никогда не было случая, чтобы извозчики не доставили товара, они собирались артелью, все одной деревни и поэтому была у них круговая порука. Бывало, дорогой умрет мой извозчик, которому я доверил все состояние, остальные доставят хозяину все сполна. За всякую утрату, подмочку в дороге извозчик, бесспорно, отвечает и при расчете возмещает убыток хозяину поклажи. Извозчики были денежные люди, бывало, у кого на ярмарке не хватало денег для расчета, извозчик дает хозяину поклажи 500-1000 р. и более, которые получает от кладчика на месте при расчете. Бывало, дорогой лошадь падет, он покупает новую лошадь, а кладь доставляет, так велось всегда.

Так было и на этот раз, весь товар привезли, сдали и Карпо-Ага товар сложил в амбар, чтобы нанять батайских чумаков и переотправить в Екатеринодар. Иногда в ожидании подвод неделю и более лежал товар, пока подходящая по цене ряда подойдет. Вообще с доставкой товара не спешили. Татиос у себя дома все расчеты с Карпо-Ага выяснил, торгует себе в ожидании товара, а затем, по приезде хозяина для расчета. Вдруг получает из дома письмо, что товар с ярмарки на двух тройках прибыл, сложили в амбары, но на другой день воры сломали замки и весь товар дочиста вывезли, куда неизвестно, пока никаких, следов не нашли. Почта тогда так шла, что ее избегали и потому письма в большинстве посылались с кем-нибудь "по оказии". Так было и в этом случае, письмо оказалось писано за 10 дней. Получив такую убийственную весть, молодой хозяин товара Татиос опустил руки, его обдало точно обухом по голове, все его надежды в будущем рухнули, и возник вопрос, «как быть?», встал перед ним во весь рост.

Но собрав всю свою энергию, чтобы не растеряться, он запирает лавочку и бежит в церковь. Это было в полдень, церковь заперта, поставить свечу и помолиться нельзя, он обходит церковь и останавливается у окна против иконостаса с изображением св. воина Минаса, заступника обиженных. Тут он склоняет колена на траву и долго, горячо молится, просит поддержать его силы, отыскать злодеев, обездоливших его. Укрепившись молитвой и уповая на Господа, возвращается в лавку и принимается с грустью за свое дело. Так проходит еще недели полторы и вновь приходит из Нахичевани новая весть, - весть радостная, - весь товар найден сполна и грузится на подводы. Дело было так: с основания Нахичевани существовал магистрат. Членами магистрата были избранные от общества председатель и два заседателя. Магистрат заключал в себе исчерпывающим образом всю мощную администрацию. Суд, полиция, управление округом, городское благоустройство, охрана, - всё было возложено на магистрат, который чинил суд и расправу по местным "обычаям", выполняя все полицейские обязанности не только по городу, но распоряжался и в окружающих пяти армянских селениях, неся при этом по благоустройству города все хозяйственные дела города, как самоуправляющаяся инстанция.

В распоряжение магистрата Правительство командировало солдат из служилых или отставных, которые несли полицейскую, тюремную и пожарную службы. Зачастую магистрат получал от Губернатора или окружной канцелярии приказ немедленно взять полицейскую стражу и сделать облаву в таком-то направлении для поимки шайки разбойников, и заседатели немедленно верхом, в сопровождении 6-8 верховых солдат  выезжали на место, за 10-15 верст на поимку скрывающейся где-нибудь в балке или в кустах шайки. Так было и на этот раз, такой дозор имел задачу делать облаву далеко за городом и к 10-ти часам вечера выехали из города в степь по известному направлению. Была темная ночь, не успели отъехать от города несколько верст, команда настигла две подводы с высоконагруженным грузом. Но так как в те поры ночью никто с грузом из города не выезжал, а старались свой путь совершать днем, чтобы лошадям дать отдых в городе или в селении в ночное время.

Команда остановила лошадей, но люди, сопровождающие подводы, сумели было скрыться в темноте, но спустя некоторое время их верховые поймали, оказалось, что это были из той шайки, которую искали, и захватили всех. Подводы с грузом привезли в город, и утром разобрались, что это за груз, оказалось весь товар Татиоса целиком. Лошади и подводы, тоже краденые, воры эти вывезли товар, скрыли на окраине города, ждали, чтобы розыски ослабли и теперь, спустя неделю, ночью, думали отъехать верст за 15 в более безопасную зону и его продать, развозя по ярмаркам. Товар целиком сдали в руки Карпо-Аги, который сейчас же, наняв фуры, нагрузил к отправке в Екатеринодар, куда и прибыл благополучно, в целости. Но, что замечательно, так это совпадение, а именно: товар был отыскан в ночь следующего дня, когда Татиос, получив печальную весть, побежал молиться перед иконой св. Минаса, и это совпадение так глубоко запечатлелось в памяти верующего и всегда набожного Татиоса, что он поклялся в день празднования св. Минаса в честь сказанного события не торговать и потому во всех его магазинах в Екатеринодаре, в Ейске, в Ростове в день св. Минаса лавки его были заперты, и пока он был жив, обет его сдерживался. И покупатели уже знали, почему не торгует Шагинов в этот день.

Получив сполна весь свой товар, Татиос воспрянул духом и еще с большей энергией взялся за дело, взял себе в помощники приказчика Миная Никитовича Капикова, который впоследствии женился на племяннице папиной, т.е. на дочери св. Тер-Богоса Хурджияна, Устинье Павловне. Лавку он свою расширил, и торговля у отца пошла бойко, с хозяином Карпо-Агой он скоро, через полтора года, расплатился и с 1834 года стал торговать от своего имени - Матвея Ивановича Шагинова. Имя Татиос кем-то было переведено по-русски Матвей, и отец усвоил этот перевод и, чтобы сократить фамилию, стал называться Шагинов, вместо Келле-Шагинов. Фамилией Шагинова весь Ейкатеринодар называл и преемников отца после ухода в 1865 году из дела, передав  Магдесиеву Михаилу Гавриловичу дела. По наступлении июля 1835 года, отец приготовился ехать в Макарьевскую ярмарку, впервые от собственного имени за товаром. Приехав в Макарьев, первым делом нашел свободный амбар, и в компании с другими Екатерикодарскими купцами, сняли. Амбары все были казенные, и если кто снял, раз, на будущий год за ним закреплялся номер.

Амбары эти были обширные, каменные, двухэтажные, крытые железом. Московские купцы приезжали, внизу устраивали полки, укладывали товары для торговли, а наверху, в так называемых палатках жили и хозяева, и приказчики, за все время ярмарки с 25 июля по 15 сентября - начало и конец ярмарки. Таких номеров на всем пространстве ярмарки было настроено около тысячи. Одни ряды были для торговли, другие для приезжих покупателей. Было много   таких, которые привозили для оптовой продажи товар, продадут все сразу, а сами закупают другие товары для местных их потребностей. И в том и в другом случае без амбаров никто не обходился. Так и наши купцы: снимут 3-4 человека один амбар на имя одного из них, закупают товары и собирают в амбар, каждый занимает свой угол, товары внизу, а сами живут в палатках наверху. А как соберут весь товар, расчеты закончат за купленные товары, тогда нанимают троечников и грузят на телеги для доставки на место. Этих троечников наезжало тьма тьмущая со всей России, были и одиночки, и парные. Начиная с половины августа, бесконечной лентой тянулись по всем направлениям русского государства обозы этих извозчиков, развозящие товары во все концы государства. Все они имели известные маршруты, например, на Кавказ подвозили до Дона, в другие места тоже в главные пункты, а дальше приходилось переваливать, т.е. принять от одних и накладывать на другие, как например, у нас, везли до Ростова, а дальше приходилось брать чумаков, воловых фур из Батайска.

Итак, приехав впервые в Макарьевскую ярмарку, Татиос имел у себя список фирм, кому был должен Карпо-Ага, явился ко всем, отрекомендовался и рассказал, что торговлю Тумасова он принял на себя, как долголетний сотрудник его, и со всеми же первым делом расплатился. Москвичам молодой торговец, разбитной парень, сразу понравился и каждый наперебой открыл ему кредит, такой же до будущей ярмарки на 12 месяцев. Отец стал отбирать товар, накупил, что надо, сделал прекрасный отбор товаров, куда лучше, чем прежде. Как знаток своего дела товары принял, сложил в амбар и когда весь товар собрал, то нанял извозчиков и нагрузил все с тем, чтобы доставить до Нахичевани.

 

ЖЕНИТЬБА  ОТЦА

 

После уже 1835 года, когда уже подбор товаров стал больше, заведя новые предметы, московскую обувь, дамскую и мужскую, фуражки, некоторые аптекарские товары, золотые и серебряные мелкие вещички, кресты, кольца, сережки и пр., самовары, тульские медные предметы, тазы, подсвечники, русские кружева, кошельки кожаные, бумажники, иконы и пр., торговля его расширилась, и он уже торговал не в лабазе, а снял новое помещение во вновь отстроенных рядах, в полном смысле магазин. С каждым годом обороты его расширялись, завел товары для оптовой торговли, кожевой товар, шпалеры, чай развесной, завелись оптовые покупатели, которые приезжали из ближайших станций, из Медведовки, Брюховецкой и др. мест, приезжали на своих лошадях и останавливались у него же в квартире; у него уже была квартира вместительная, где у него и приказчики помещались, и для лошадей во дворе было место; покупатель поживет день-другой, накупит какой ему нужно товар и уедет. Стоянка ему ничего не стоила, считались гостями отца, лошадям корм тоже давался, это удобство было и приманкой для его покупателей, которые уже к его конкурентам не шли, а твердо держались отца, к тому же он многим давал кредит. Всеми этими способами он приобрел хороший круг твердых покупателей, по много лет не изменявших ему. Упрочивалось его торговое дело, упрочивалось положение и состояние, что позволило ему подумать и о женитьбе. Мать ему все время помогала в хозяйстве, готовила обед для себя и для приказчиков, которых уже с мальчиками набралось до 6 человек, вот года идут и уже десятый год, как уже самостоятельно хозяйничает он. Капиков тоже уже 10-й год живет. Он, уезжая в Макарьев, оставлял всё дело на него, как на надежного человека и его он сделал участником в доле в последние годы.

Екатеринодар выстроен на низком ровном месте, улицы стоков не имели, мостовых не было и потому осенью и весной вода на улицах стояла, образуя болото. Грязь на улицах была невылазной, часто случалось, что воз застрянет, и нет сил его вытащить, распрягут лошадь и уводят, а воз остается на улице, пока грязь высохнет, и тогда откатывают воз. Ходить можно было вдоль домов по накинутым камням или положенным доскам, а то проходили со двора на двор, рискуя от нападения собак.

Вследствие такой болотистой почвы, за Кубанью росли камыши, рассадники комаров, которые разводили малярию. Свежий человек редко переносил Екатеринодарский климат, заболевал сейчас же лихорадкой, которая низводила людей. Потому-то нахичеванцы избегали перевозить туда семьи, а оставляли в Нахичевани, куда наезжали периодически по окончании ярмарок, которых было три: Благовещенская начиналась 15-го и кончалась 26 марта, Троицкая и Покровская. По окончании этих ярмарок на некоторое время торговля в городе затихала, чем пользуясь, уезжали на месяц домой к семье. Вот в силу этих климатических условий и отец, задумав жениться, решил семью держать в Нахичевани. К тому же в Екатеринодаре армянских семей по сказанной причине было мало, и выбор невест затруднялся, нужно было брать невесту из Нахичевани. Армянские девушки вели затворническую жизнь, за ворота их не выпускали и, если девушка, стоя у окна, видит проходящего мужчину, то должна была отойти от окна, ибо это считалось неприличным. Азиатские нравы, вывезенные из Крыма, еще тогда крепко сидели в армянках, потому и русский язык был для многих чужд, ибо население Нахичевани состояло из одних армян, поэтому поехать в русский город, не зная языка, девушки избегали. Итак, невесту искать надо было в Нахичевани и там же устроить семью, т.е. перевезти мать и оставить квартиру.

Окончив Благовещенскую ярмарку, отец поехал в Нахичевань к сестре на Пасху. Апреля 23-го в день "Хыдрелеза", у Георгиевской церкви на престольный праздник наезжают с пяти селений армяне с семьями и вся площадь в степи вокруг церкви бывает ими занята, привозят баранов, режут, как жертву для "мадаха" и целых 2-3 дня проводят на гулянье все разодетые в яркие платья, с развешанными на груди золотыми монетами, как украшение, а девицы, в круглых, золотом шитых шапочках, тоже по краям шапочек с нашитыми мелкими золотыми. В церкви все время идет служба, то обедня, то вечерня, то молебен, то панихида, колокола звенят, а за оградой масса балаганов с комедиантами, с игрушками, с квасами и пр., балаганы с разъезжающим цирком или зверинцем, качели, карусели, барабаны, музыка, шум, гам, толпа, дети в восторге от всего и пр., и пр. А внутри ограды от церкви к воротам стоят по обе стороны колонной молодые люди и любуются гуляющими чинно барышнями в сопровождении матушек, тетушек и бабушек. Барышням одним считалось неприлично гулять, а чтобы сопровождал кто-либо из родных. По этим родным и узнают, чья барышня. Вот тут молодежь и высматривает, невесту, порасспросив, узнают, кто она, т.е. чья дочь, затем засылают священника своего разузнать о возможности сватаний. Так сделал и мой отец, понравилась ему моя будущая матушка, расспросил, разузнал, что это дочь Кюрчи Ованеса Попова. Это было апреля 23-го 1845 года.

Этот кюрчи (скорняк) Ованес имел маленькое дело, скупал овчину, отделывал ее и как овчинный мех возил в Нижегородскую ярмарку и продавал меховщикам. Это было его занятием, и он считался человеком маленького достатка. Жил в своем доме на Сырьевской улице. У него было 6 дочерей и 1 сын. Старшая - Искулин была замужем за Сергеем Срабовым, он же Хазизов, мать Даниила Сулеевича Хазизова и бабушка по матери Степана Данииловича Срабионова; вторая дочь была за Петром Шербароковым (Туладжи Бедрос), торговцем галантерейным товаром в "Безестене" (Гостиный двор), третья дочь Мариам - это моя мать, следующие дочери, еще в то время малолетние. Тушинки вышла за Михаила Мазлумова, меховщика и скорняка, перенявшего дело тестя. Она, овдовев, вышла за второго мужа Элиазара Бабасинова; пятая дочь Негецик вышла за Лусбарона Хатламаджиева и шестая Каяне вышла за Сугона Пончиева. Сын же, достигнув 22-летнего возраста, умер от чахотки.

Сделав выбор, по обыкновению, сватом пошел к Поповым Священник, отец Павел Хырджиев, зять отца. Обычно предварительно засылают позондировать почву священника, диакона или старушку профессионалку по сватовским делам. Вот почему пошел отец Павел Тер Богос. Объяснив цель своего прихода и за кого он сватает, и что он из себя представляет - родители, посоветовавшись между собой, изъявили свое согласие, и так как никаких разговоров не могло быть о приданном и проч., условились о дне сговора и разошлись. О приданном никогда у армян разговора не бывало. Полагалось, что всякие порядочные родители не обидят свое детя, и по мере состояния или достатка сами, без постороннего вмешательства или давления, обязаны наделить, иначе это будет неизгладимый позор для семьи. Точно также, раз родители изъявили согласие выдать дочь, то дело конченное. У невесты никогда не спрашивают родители ее согласия, она не будет и знать, за кого выдают, она не смеет поднимать глаз на жениха, это будет неприличным поступком - "амот", т.е. стыдно. Выбор родителей безапелляционен. Что же касается приданного со стороны жениха, поднимать вопрос считалось неприличным еще и потому, что если жених не надеется, чем содержать семью свою, он не должен и о женитьбе думать, потому раньше 30-летнего возраста редко кто и женился. До женитьбы он должен добиться, возможно, более обеспеченного положения и тогда только думать заводить семью. Даже на этом принципе у армянок и пословица сложена: «Если мужчина имеет и носит шапку, то обязан уметь и семью содержать».

Несмотря на то, что девушек выдавали замуж не испрося их согласия за человека, которого до венца и в глаза они не видели, удивительно, что несчастных браков, измены в супружестве почти не существовало, за редким исключением. Сживались и жили в согласии до глубокой старости. Брачных разводов не существовало. Если было что-либо подобное, то на это смотрели, как на позор высокой марки для обеих сторон. Общество чуждалось таких и осуждало сильно. Быть может, воспитание женщин в покорности мужу и вообще старшим играло роль, тем более что выдавали замуж 16-леток, 20-летняя дева считалась старой.

В условленный день и время Тер Богос и отец мой в сопровождении сестры своей Анны, т.е. попадьи Тер-Богоса, явились в дом невесты, где, как было условлено никого посторонних не было, кроме родителей невесты и замужних двух сестер с мужьями. Их всех встретили у входа, приняли и усадили на почетное место у окна, а жених по обычаю стал у дверей, скрестив руки, и только тогда сел у дверей, когда родители невесты подошли к нему и он, поцеловав им руки, получил приглашение сесть.

Сейчас же подали всем чай, который разносили на подносе, и всякий брал на руки и, сидя на скамье, пил чай, к столу не было обычая садиться. К чаю подавались сухари и сдобные крендели, густо посыпанные сахарной пудрой домашнего приготовления, лимон или сливки, каймак. После второго стакана, во время коего гости обменялись уже общими разговорами о погоде, священник предложил вывести невесту, которая не выходила еще и сидела в смежной комнате. С первого приглашения обычно мешкают выводить, ждут повторения, и тогда идет за ней мать и выводит ее. Девушка выходит, опустив глаза вниз, ни на кого не должна смотреть. Мать подводит к священнику под благословение, девушка целует ему руку, потом подводит к попадье, у которой тоже целует руку, затем подводит к жениху, у которого невеста тоже целует руку, причем жених надевает ей на палец кольцо и жених с невестой подходят к священнику, который при этом читает короткую молитву, благословляет их и заканчивает пожеланием «в добрый час» с возгласом "да благословит Господь", "Аствац Шноравор сене", каковой возглас повторяют все в один голос и начинаются взаимные поздравления всех присутствующих, причем мать невесты надевает жениху кольцо. Кольца эти непременно с камушком - бриллиант или алмаз. Обряд кончен, подают закуски и ужином заканчивается вечер. На прощание и невеста, и жених целуют у всех руки. Процесс целования невестой таков: сперва подносит руку к губам, потом подносит ко лбу и опять к губам, только у молодых она целует руку одним подношением к губе. С молодыми женщинами или девицами невеста просто целуется.                                             Жених, побывавший у невесты раза два, через два дня каждый раз, попрощался и уехал в Екатеринодар подготовиться к Троицкой ярмарке, а свадьбу условились сыграть к началу сентября по возвращении из Макарьевской ярмарки. А тем временем родители готовили приданое невесте, которое было несложным. Несколько смен носильного и постельного белья, перины и подушки (кроватей не было, спали вообще на полу), 2 - 3 нарядных платья, юбки, шуба, верхнее пальто, комод, туалетное зеркало, сундуки, медный рукомойник и таз, обувь, шелковый платок для повязки на голову (шляп не носили армянки в ту пору), поднос, серебряные ложки и ценные украшения, браслет золотой, серьги, брошки, пояс бархатный, вышитый жемчугом и с золотой пряжкой, ожерелье с навешанными на нем золотыми монетами, "герданлых" назывался, все это с ценными камнями, смотря по достатку, алмаз, бриллиант, изумруд и пр. Мебель и посуду в приданое не давали, это дело жениха иметь домашнюю обстановку, какая требуется в семье.

3 сентября 1845 года состоялась свадьба, а до свадьбы отец, после Троицкой ярмарки, приготовившись ехать за товаром в Макарьевскую ярмарку, собрал мою бабушку и перевез в Нахичевань, нанял дом Когбетлиева Никогоса (на площади ныне гр. Толстого, перешедший потом Н.Н.Аджемову, 2-й дом от 2-й Георгиевской улицы с угла). Тут она устроила квартиру для принятия невестки, пока отец поехал в Макарьевскую ярмарку и вернулся оттуда в половине августа. Мне удалось у Балиевой Розы Ивановны достать пригласительный билет на свадьбу отца на армянском языке следующего содержания: (перевод) "Уважаемому Оганесу Балиеву. Любезный наш! Прошу покорно завтра вечером к 6 часам пожаловать к нам на мой свадебный пир, чего взаимно желаю и вам (подразумевается достичь), остаюсь в ожидании Вашего прибытия Татиос Тер-Оганесов Шагинов - 1845 сент. 1 Нахичевань. Венчание предполагалось 3-го сентября, а гость Балиев приглашался 2-го в 6 вечера. Это его, как холостяка созывали к 6-ти часам вечера для устройства мальчишника. Семейным же присылались приглашения к явке в 6 часов утра, 3-го сентября. Странный обычай созывать в такой час гостей долго держался до семидесятых годов, несмотря на то, что никто раньше 10-ти часов дня не являлся. Молодежь не для мальчишника собиралась к 10-ти вечера и кутила до утра при "Логул-Зурне", которую обыкновенно ставили во двор у окна вследствие слишком резкого звука зурны. Семейные гости стали к 10-ти часам собираться и близкие родственники приносили кое-какие подарки, предназначаемые, невесте, большей частью вещи из серебра: ложки чайные или столовые, рюмки, солонки, стаканы серебряные, а иногда монеты золотые и это называлось "чап" (что в переводе выходит "мера"), вероятно, подразумевать надо, что подарок невесте приносится в "мере" близости родства и достатка дающего, ибо дальние родственники и знакомые только, а равно люди со скудным достатком свободными почитались от этого. Рюмки, ложки и т.п. всегда были в четном числе подносимы, хотя все считалось собственностью только невесты навсегда.

Когда гости собрались, "Икит Агаси" (лакей, исполняющий в некотором роде роль церемониймейстера), едет за священником, который не замедляет приехать, в сопровождении диакона. Пока им подают чай, жених с "Икит Агаси" едут в коляске за посаженным отцом "Гнкагайр", который уже ждет их одетый, с семьей. У него стол накрыт для вида, ибо жених до венца ничего ни пить, ни есть не должен. Жених просит ехать, все собираются, садятся в экипажи. Иногда посаженный отец везет с собой обоих близких, которые даже не приглашены, это его право "холдан" зовется.  Музыка встречает "Гнкагайра" (посаженный отец) маршем. Тут в зале на столе разложено платье жениха, к венцу подготовленное, подарки невесте и родне невестиной, именно отцу и брату невесты отрезы сукна, а матери - отрез шелка. Священник читает молитву к освящению женихового платья и уезжает к невесте: жениха одевают дружки и все гости едут к невесте на "гарен-ар", т.е. брать невесту целым кортежем: впереди "гнкагайр", затем гости, "Икит Агаси" впереди с подносом, завернутым в скатерть, с подарками от жениха. Там, у невесты, все ждут у входа, родители невесты и все родственники невесты, прибывших оркестр встречает маршем, гости здороваются со всеми и входят, занимают места не раздеваясь, жених входит последний, целует руки родителей и старых родственников невесты и останавливается у двери. Гостям начинают подносить чай, но священник торопит, чтобы невесту вывели, а то опоздают к венчанию, которое должно быть не позже полудня. Выводят невесту, священник ставит ее рядом с женихом, берет руку невесты и говорит: "Взяв руку Евы, передаю Адаму" и передает жениху, ставит их лицом к лицу и начинает обряд предвенчания "гесбсаг", т.е. полувенчание. Невеста в фате, лицо покрыто тюлью. Во время этого обряда посаженный отец держит крест над головами венчающихся, то же самое происходит в церкви во время венчания, а шафера держат венцы над их головами. При окончании чтения священник недевает на шею жениха красную ленту (для отличия) и священник, окончив тут свою службу, спешит в церковь, чтобы встретить в облачении у паперти церкви  жениха с невестой, где после некоторых наставлений пастырских, спрашивает жениха, согласен ли во всю свою жизнь быть главой и покровителем жены, а невесту, согласна ли она быть покорной. Получив от обоих согласие, вводит в церковь, становит их у амвона и начинается обряд венчания. По отъезде священника, все гости едут в церковь, кортеж начинается экипажем жениха и невесты, к которым на козлы садится '"Икит Агаси", имея через плечо шарф и рукав, повязанный шелковым платком. Платками повязаны рукава всех кучеров, которые раздают у невесты. За экипажем жениховым едет экипаж "гнкагайра" и затем все цугом, не перегоняя друг друга, подъезжают к церкви. До венчания дома и у церкви отец невесты сажает и снимает ее с экипажа, а после венчания женихов отец или ближайший родственник исполняет эту роль. По окончании венчания священник поздравляет жениха и невесту с законным браком, а затем с поздравлением подходят к жениху и невесте все присутствующие в церкви. Затем все едут к жениху на дом. При выходе, мать невесты, оставаясь дома, прощается с дочерью, при этом, конечно, без слез не обходится, и дает жениху и невесте по крошечной слоенке сахарной "Джампу башар" (т.е. провизию на дорогу). Эти слоенки делают из той муки, которую за 2 дня до свадьбы, жених со своими дружками просеют на девичнике у невесты. В этот вечер жених, до своего прибытия посылает через "Икит Агаси" фату, венчальное платье, атласные   белые туфли, шелковые чулки, веер и платок носовой кружевной. У невесты собираются подруги, и жених приходит со своими друзьями, но остаются недолго.

Во время обряда предвенчания священник берет кольцо от жениха, надевает невесте на палец, а кольцо от невесты, приготовленное, надевает жениху. Мать жениха остается все время дома и ждет прибытия кортежа у входных дверей. Когда новобрачные подойдут к ней, она кадильницей делает крут над их головами и потом подают ей двух белых голубей, которыми тоже над головами проделывают круги, а потом выпускают на свободу, говоря: "Да будет мир и согласие у вас вечно", после чего бросают в стоящую на улице толпу чаши с зерном и мелкой серебряной монетой, которые толпа бросается подбирать. Дети целуют руку у матери жениха, она целует в губы, поздравляя и посылая на головы их благословение Господа, и вводит их в комнату. Входят все гости и тоже начинаются общие поздравления, после которых начинается свадебный пир. Музыка, встретив всех маршем, во время поздравления играет туш.

Я тут, желая описать свадьбу отца, несколько увлекся, описывая обычный порядок несколько поздней эпохи, хотя во многом происходило также, но одно обстоятельство было иначе. Тогда наемных экипажей не было. Так как Соборная церковь, где они венчались, смежная с площадью, на которой стоял дом Когбетлиева, священник, по окончании венчания не разоблачившись, с пением "шарагема", вышел в сопровождении жениха и невесты в венцах, и все присутствующие пешком прошли до квартиры отца, торжественной процессией. Венчал отца Тер Богос Хырджиян, посаженным отцом был Маргос Ага Попов. Невесту брала из дома отца ее на 1-й Софиевской 2-й дом от 16 линии, между домами Серебрякова и Султан-Шах, мать моя Мариам Оганесова Попова (Мария Ивановна).

 

ПОСЛЕ ЖЕНИТЬБЫ ОТЦА

 

Женился отец на 32-м году, матери был 18-й год, бабушке был 52-й год. Тетушке Анне, единственной сестре отца был 24-й год, мужу ее Тер Богосу  священнику - 36-й год. У них были тогда дочери Устиан - 9-й год,   Марта - 7-й год, Марица 4-х лет и Ольга - 1-го года. Из сопоставления возрастов отца с Тер Богосом и матери моей с тетей видно, что возрасты их были близкими и потому они сошлись как ближайшие родственники и у них явилась дружба. Отец после свадьбы вскоре поехал в Екатеринодар к Покровской ярмарке, которая начиналась в конце сентября и была, самой главной ярмаркой, а товары из Нижнего получены и он в Нахичевани нагрузил и послал на чумаках и уже скоро должны быть в Екатеринодаре, и следовательно, надо разобрать и готовиться к Ярмарке.

Бабушка моя была женщина строгая и властная. Овдовев молодой, когда ей 30 лет не было, оставшись без средств при двух детях, после такой трагической смерти мужа, без помощи, без права выйти вновь замуж, как попадья, перенося с большими трудностями молодую вдовью жизнь, пройдя целый ряд лишений, печалей и горестей, у нее не мог не закалиться твердый, непреклонный характер. У нее было еще 4 сестры, которые с мужьями жили в достатке, некоторые даже богато. Гордость, сознание своего достоинства не позволяли ей просить у кого либо помощи, будучи сама очень религиозной, все упование свое, возложив на Бога, занялась обучением детей грамоте и тем сумела вырастить своих детей и теперь, когда одна дочь замужем за хорошим семьянином священником, а сын женился, имея хорошее торговое дело, она считала, что заслуженно должна почивать на лаврах. Но где-то, в глубине сердца у нее засела горечь от того зла, которое люди причинили ей, загубив ее молодые годы и эта злоба прорывалась при удобном случае на тех, кто был у нее под рукой, ибо тех, кто причинил ей зло давно нет, за то горе тому, кто в подчиненном или слабейшем положении у лица, желающего кому-то мстить, но не могущим.

Обычно в те времена свекровь считалась стоящей главной в доме. Невестка находилась в подчиненном положении и не вправе была ослушаться ее. И вот, как только отец уехал в Екатеринодар, бабушка взяла бразды правления в свои руки и стала муштровать молодую невестку. Мать моя по природе была мягкого характера и покорная, исполняла все ее желания, переносила все ее замечания и указания безропотно. Но та все более с годами укреплялась во властвовании над своей добродушной невесткой, которая до самой смерти терпела власть своей свекрови мучительницы и не давала отпора, покорно подчинялась, роняя в тишине потоки слез.

Отец обычно так наезжал в Нахичевань: уехав на Покровскую ярмарку в начале ноября, приезжал и жил в Нахичевани до Нового года, в январе уезжал в Москву, к февралю приезжал домой, Великим постом уезжал в Екатеринодар и под Пасху приезжал в Нахичевань, в мае уезжал опять в Екатеринодар, а после Троицкой ярмарки в июне приезжал и оставался до половины июля, когда уезжал в Нижегородскую ярмарку, откуда в половине августа приезжал, а в сентябре ездил в Екатеринодар на Покровскую ярмарку, и так каждый год. Выходит, что отец полгода жил дома, а остальное время бывал в разъездах. Вот, когда отец бывал дона, мать моя и жила как следует, с отцом часто ходили к Тер-Богосу или они бывали у нас, бывали у материных сестер, у дедушки,- благонравного и очень набожного человека, с которым отец любил беседовать на религиозной почве. Мать себя чувствовала в это время только свободней от давящей власти свекрови. Зато в другое время, когда отца не было, бабушка с большею силою налегала на нее, придираясь ко всякой мелочи, пилила без всякой надобности, пользуясь покорной молчаливостью матери. Отец в своем присутствии ни за что не позволял матери, несмотря на все свое уважение к ней, обижать любимую жену, своим дружелюбным вмешательством и заступничеством. Мать молча переносила всякую обиду от свекрови, покоряясь судьбе, полагала, что свет так уже создан, и против этого идти не следует, а надо с покорностью терпеть. Бабушкин характер и острый язык знали все и потому избегали ее чем-нибудь задеть. Даже в церкви, куда ходила во все праздники, она имела свое место впереди для женщин на ковре. Другие женщины боялись ее и не решались занимать ее место.

Вернувшись в конце марта с Благовещенской ярмарки, отец всегда с матерью и причащался в Чистый четверг Святых тайн в Федоровской  церкви и на Пасху обязательно бывал дома. А после Покровской ярмарки он в ноябре уже опять дома и ко дню своих именин, которые бывали между 27 ноября и 3 декабря всегда в субботний день он заказывал обедню и, отпраздновав именины свои, уезжал в Москву за товаром и возвращался не позже 25-26 декабря домой, чтобы в день Ангела своего покойного родителя, т.е. 28-29 декабря быть дома. В этот день после обедни на могиле отца служили панихиду, а затем священники приглашались к нему на дом, на чай и "мадаг". Накануне этого дня, он закупал на базаре 3-4 бараньих туши и 10-15 крупных хлебов, развозил сам лично по домам бедных семейств ему известных прихожан Федоровской церкви и раздавал в память покойного родителя своего. Этого прекрасного порядка он держался до последних дней своих. Умер в 1886 году 72 лет.

14 декабря 1846 года мать моя родила первого ребенка, дочь Наталью. На свет появилась она в 2 часа ночи и в тот же день ее окрестили в Федоровской церкви. Крестил св. Тер Хачадур Каприэлян, восприемником был Никита Маркович Попов. Молодая мать, неопытная, не подготовила груди и при кормлении ребенка соски потрескались, началось воспаление, нарыв, причиняющий мучительную боль, и кончилось тем, что при последующих детях одна грудь не давала уже молока и она кормила остальных детей из одной только груди.

Наталью (по-армянски ее имя Нектаринэ), (перевод неправильный) стала расти как первенец. Ее холили, баловали и эти ее детские годы, когда все ее желания удовлетворялись, выработали в натуре ее своеволие, властолюбие и зависть, которые крепко засели в ее характере и были причиной немалых неприятностей для близких ее окружающих в последние дни жизни. Бабушка дала ей свое имя, хотя имя бабушки было Гадаринэ (т.е. Екатерина), но Нектаринэ - то же самое по древне-церковному, и в первые годы, как заместительницу свою, бабушка тоже баловала ее и покровительствовала ей, но оказалось у Нектаринэ и в смысле властности засела главная черта бабушки Гадаринэ. Наталья Матвеевна прожила да 1911 года, умерла 65 лет вдовой и бездетной. Она была замужем за Михаилом Гаврииловичем Магдесиевым, который умер 2-3 годами раньше ее. О той и о другом впереди еще многое придется рассказать.

Через два года, февраля 3-го 1849 года в 10 часов вечера родилась вторая дочь отца, которую 5 февраля окрестили в Федоровской церкви, нарекли Варварой. Крестил священник Тер-Богос Хырджиян, восприемником был Никита Маркович Попов. Января 25 1853 года на 4-м году она умерла, и ее похоронили в ограде Федоровской церкви. Января 22-го 1851 года утром в 6 часов родилась третья сестра, которую окрестили именем Мания в Федоровской церкви. Крестил священник Тер Богос Хырджиян, восприемником был Маргос Ованесов Попов. Сестра Мания вышла потом за Павла Ильича Серебрякова.

1853 года января 26 утром в 8 часов родился я, о чем будет дальше подробно изложено. Марта 11 1856 года родился у отца второй сын, которого нарекли Карабет и который, прожив I год и 4 месяца, июля 13-го 1857 года умер, заболев крупом. Июля 30-го 1858 года у меня еще родилась сестренка, которую окрестили именем Варвары, но прожив I год 31 июля 1859 года, она умерла. Декабря 23-го 1861 года родилась сестра, которую нарекли Елисаветой, вышедшая впоследствии за Илью Федеровича Хабургаева (умерла в 1927 году    66 лет) (добавлено о ее смерти в 1928 году). 

 

РОЖДАЮСЬ

 

25 января 1853 года был печальным днем для моих родителей. Вот уже третий день вторая дочь их Варвара 4-х лет заболела крупом, вся горела огнем, горло ее душило, все средства докторов оказались бессильны, и утро 25-го застало ее в безнадежном положении. Мать моя была в последнем периоде беременности мною, а тут на глазах умирала дочурка. Ввиду такого положения отец метался, стараясь успокоить молодую жену с одной стороны, а с другой внутренне волнуясь за свою беспомощность. К тому же бабушки не было, она была на богомолье в Иерусалиме. Утром в 11 часов Варвара не выдержала и испустила дух и ее в тот же день похоронили. Откладывать похороны нельзя было, ибо с часу на час ожидалось другое событие - мое рождение. Был ясный морозный день, жили наши тогда в своем доме, ныне 2-й Соборной и угол 3-й линии № 12/1. Пока обряд погребения кончился, настали сумерки. Кончили вечерний чай, мать стала чувствовать схватки. Бабка (Ризух-биби) жила напротив нас, послали за ней. Было 10 часов, а к часу ночи услышали мой первый крик, и печаль утра сменилась радостью для моих родителей - родился первый СЫН у них.

Отец мой по этому случаю оставил такую запись в своей книге: (10 строк армянского текста)...

У постели роженицы были тетя Анна с дочерью Марией (ныне Амирагова), которая помогала по хозяйству.

Как было выше сказано, что при женитьбе отец жил в доме Никогоса Когбетлиева, у которого нанимал квартиру, но так как дела отца шли хорошо, то он задумал иметь свой уголок и с этой целью стал присматривать место, чтобы купить. Облюбовал место, где ныне находитcя наш дом на углу 30 линии и 2-й Соборной улицы, угол 1/12 (в 1915 году я продал его Михайловскому). Место это было по городскому плану во 2-й части 58-го квартала, по тогдашнему делению занимало 46 арш. по Соборной улице и 33 арш, по линии на север, рядом с домом Степана Натапова, а с севера граничило с местом Арутюна Теракиева. Купил же отец мой по купчей от 24 ноября 1850 года от вдовы Никиты Манукова Янгиева - Искуш Лусеиновой Янгиевой за 1000 рублей. Купчая укреплена 29 ноября 1850 года за № 22 на гербовой бумаге (900-1500) Черноморским войсковым правлением.

На этом месте был деревянный дом в 3 окна на улицу к стороне двора Натапова (где ныне стоит флигель) глухая стена, дом был крыт черепицей. Рядом с домом были ворота с калиткой, а дальше до угла досчатый забор с заворотом по линии до северной границы. Внутри расположение было такое: одна комната в 2 окна на улицу, а другая спальня в одно окно. Ставни досчатые с улицы закладывались железным болтом. Окна небольшие, комнаты невысокие. У входа с крылечка сенцы и налево кухня, и маленькая комнатка с одним окном во двор. Отапливались комнаты одной кухонной печью дровами. Угля тогда еще не существовало. Топили иногда и кизяками, привозимыми поселянами окрестных армянских сел. В глубине двора был, полуразвалившийся сарай и отхожее место подальше от дома, к которому тянулась досчатая дорожка на случай грязи.

Купив дом в ноябре, подождали, пока съехали прежние жильцы этого дома, и в марте наши перебрались уже в свой дом и Пасху 1851 года встретили у себя, в собственном доме. Это, конечно, была большая радость для молодых хозяев.

Задумав построить хороший каменный дом, отец нашел, что лучше сперва увеличить участок, а потом браться за постройку и в этих целях приторговал смежный по переулку участок на северной границе и 18 сентября 1851 года прикупил и это место мерой, по переулку 38 арш., а вглубь двора 40 арш., после чего участок отца образовался в 40 арш. на 71 арш. Место это принадлежало наследникам покойного Арутюна Баранцева, малолетним  Бедросу и Мартину, а продали опекуны их Кеворк Тер Капрелов и жена его по второму браку Ширина Хучарьян Попова, за которую подписал за неграмотностью ее брат Захар Хучарьян Огуров. Купчую скрепил (по-армянски) 20 сентября 1851 года за № 25 Губерн. Секретарь Церок Морозов. На участке был деревянный дом, крытый черепицей, состоящий из 2-х небольших комнат и сарайчиков пристроенных к нему. Купили участок за 500 рублей. Этот домик вначале ходил в аренде, но потом пустовал.

Приобретя и этот участок, отец задумал построить дом, но решил постройку отложить на весну 1853 года, а к тому времени подготовить план дома и заготовить материалы.

В Нахичевани заветной мечтой как мужчин, так и женщин было паломничество в Иерусалим, на поклонение к Гробу Господнему, поэтому каждый при первой, возможности старался привести эту мечту в действительность. Бабушка Гадаринэ давно дала обет на это паломничество, а тут представился такой случай: собралась большая компания своих родичей, собравшихся ехать. Именно: старшая сестра бабушки, мать Эммануила  Минасьевича Попова, дочь ее Гехинэ, мать Якова Матвеевича Хльетчиева, и дочь ее девица Елисавета Матвеевна Хльетчиева, другая сестра бабушки Масиянова с мужем, третья сестра ее Бахчисарайцева, мать Авксентия Григорьевича Бахчисарайцева, дед мой по матери, Ованес Попов с женой т.е. моей бабушкой Рипсиме Поповой и много других нахичеванцев. Словом такая компания, которая не всегда составится, и моей бабушке Гадаринэ пришлось войти в эту компанию с благословения сына, который изъявил готовность снарядить ее в такую дальнюю дорогу.

23 сентября 1852 года компания эта выехала, а вернулась в мае 1853 года. Выехали в Таганрог на лошадях, справив все заграничные паспорта в Таганрогском Градоначальстве еще заранее, до выезда из дома.

Из Таганрога сели на большие парусные корабли, поехали до Одессы, а от Одессы шли уже на пароходе рейсом на Константинополь Смирну до Яфары, откуда на осликах верхом, мимо апельсиновых и лимонных рощ достигли  Иерусалима. Выезжали всегда осенью, а возвращались после Пасхи весной.

Перед поездкой бывали большие приготовления. За несколько недель, начиналось хождение по всем церквам. Надо было на прощание выстоять обедни во всех шести церквах Нахичевани. Начиналось так: в понедельник обедня в Никольской церкви, во вторник - в Фёдоровской, в среду - в Успенской, в четверг - в Соборной св. Григория Просв. Армении, в пятницу - в Вознесенской, в Субботу - в Георгиевской. Всюду обязательно пешком, а некоторые еще из усердия босиком. В летнее время пойти босиком в церковь считалось богоугодным поступком, о чем давали обеты в трудные минуты жизни. Мало того, летом пешком и босиком ходили по обету в Монастырскую Св. Креста церковь и даже в Несвитайскую св. Карабета церковь.

Из церкви по пути домой непременно заходили к тому или другому  родственнику прощаться. Тут же принимали поручения передать свою лепту на Гроб Господень. И так за эти шесть дней поперебывали у всех родственников. Пропустить кого-либо значило обидеть. 

Наконец наступал день выезда, паспорт выправлен, золото на дорогу зашито в пояски, часть же талеров и золота нужно на дорогу положить поближе. И с утра начинает съезжаться на проводы вся родня. Наступает условный час - 11, все садятся на минуту, затем, помолившись, одеваются, и вся компания едет в Георгиевскую церковь. Там уже едущие со своими родными съехались, духовенство служит напутственный молебен, после чего - всеобщее прощание, слезы, конечно, пожелания благополучия в пути, в добрый час и пр. и пр., одни возвращаются домой, некоторые провожают до границы городской земли, находится 2-3 верховых молодца, которые проводят и до Чалтыря, первой остановки. Тут вновь прощаются, прося передать всем поклон, едут до Самбека, где, переночевав, утром, чуть свет, выезжают в Таганрог, где их ждет корабль морской, стоящий на рейде.

Паломники наши пробыли в Иерусалиме всю зиму, присутствовали на всех службах церковных от Рождества до Пасхи включительно, а после Пасхи вернулись тем же путем домой.

Какие проводы, такие и встречи бывали. Во всех домах паломникам радостная встреча. На свидание с новыми "гаджи-мама" и "гаджи-баба" сходится вся родня, все знакомые. С этого дня «гаджи» получают всюду почет, все целуют у них руку, всюду сажают их на первое место, в церкви их пропускают в передние ряды. "Гаджи" с большим достоинством показывают татуированные руки свои, знаки святости, рассказывают про виденное ими, о Гробе Господнем, о святых местах, о природе тамошней, о дороге, морском переезде, о пароходах, которых у нас, еще нет. Рассказывают о службах церковных, и многое другое. Все это слушают с благоговением и выражением желания удостоиться того же тем, кто еще не бывал в святых местах. При уходе гостей раздают на память из привезенных подарков что-нибудь: стеклянные кольца разных цветов, стеклянные браслеты для молодых, а для старых «маздаки» (жвачка из пахучей мастики).

Все эти грошовые безделушки принимаются с радостью, как что-нибудь ценное. Наша "гаджи-мама", как и многие другие, привезла громадный сундук (1 х 2 арш.), весь в инкрустациях из перламутра на кипарисовом дереве, который цел и поныне (храниться как древность), а также икону, изображающую голову, отсеченную апостола Якова и кусок дерева от гроба, якобы, Господня.

Бабушку встретили за городом. Это всегда делалось, из Самбека или Чалтыря гоняли верхового, который давал весть, что едут, кому-либо из родных компании, и сейчас же все друг через друга узнавали и выезжали навстречу. Бабушка уже была извещена о моем рождении и что этот внук наречен именем ее покойного мужа священника (Шагина) Ованеса, словом о том, что   возродилось существо, носящее имя ее покойного мужа, и вот, первый вопрос, которым задает она обо мне, был вопрос, какого цвета глаза, и когда узнала, что светлые, пестрые (нахшун), то радостям ее не было границ, ибо у деда моего были такого цвета глаза и волосы темно каштановые, как у меня. Об этом она часто упоминала мне, потом и повторяла свою радость.

Паломничество нахичеванцев не ограничивалось одним Иерусалимом. Туда ездили старые люди, молодежь же из мужчин, до женитьбы ездила в другую сторону, в азиатскую же Турцию, в Монастырь св. Карапета Иоанна Крестителя возле гор. Муш за Эрзрумом.

Обыкновенно собирались компанией из Нахичевани, Екатеринодара, Ставрополя, молодежь, все верхом, вооруженные ружьями, кинжалами, ехали на Тифлис и Эривань, где компания соединялась в группу в несколько десятков, на границе Турции брали из местных армян провожатых и стражу, специально занимающихся этим промыслом, ибо по азиатской Турции бродили шайки курдов, занимавшихся грабежом, и поэтому нередки были стычки с курдами, от которых удавалось отбиваться, благодаря знанию и храбрости проводников стражи, всегда состоявшей из отборных, хорошо вооруженных молодцов храбрецов армян.

Так как проезжать приходилось по гористой части Армении, то паломничество это, кроме религиозного чувства, отличалось для совершавших его известным удальством, а потому, совершив это паломничество, после этого уже вступал молодой человек в брак. Так и мой отец, годом раньше женитьбы совершил паломничество в Сури Карабетаванк и был в восторге от всего виденного и на молитве в монастыре дал обет, если женюсь и будет у меня сын, то обязуюсь, когда он достигнет 18 лет привезти сюда на поклонение. Но когда я достиг 18 лет, ему уже было под 60. Это обстоятельство он, видно, упустил, давая обет 30 лет. Не до того было и отцу и мне, и обет этот остался невыполненным.

Проводы бывали такие же, как в Иерусалим, но с той разницей, что теперь провожали молодые и друзья, а потому при прощании на границе не обходилось без попойки.

Вернувшиеся также привозили подарки, которые раздавались родственникам, тамошнюю халву, состоящую из особого рода зелени с медовым соком, говоря, что это та самая манна, о которой упоминается в Евангелии в описании жизни Иоана Крестителя. Халву эту раздавали почетным гостям, девицам же те же стеклянные кольца и браслеты, подобные иерусалимским, а молодежи армянской - брошюры издания Константинополя и Венеции. Отец много рассказывал о природе, климате Армении, о величественных горах, ущельях, быстрых горных ручьях, о минералах и о природных богатствах гор, не разработанных еще человеком. Все это привело его в восторженное, навеки запечатленное состояние. До глубокой своей старости нет, нет, да вспомянет об этой своей экскурсии. Конечно, лета, молодость и прежняя замкнутость играли роль.

 

 

ДОМ В НАХИЧЕВАНИ

 

 

После того, как отец проводил мать свою в Иерусалим, сентября 23-го 1852 года, он на другой день выехал в Екатеринодар на Покровскую ярмарку и, вернувшись в ноябре, перед поездкой в Москву, стал готовиться к предстоящей ему весной постройке задуманного им каменного дома, на приобретенных участках, и первым делом заказал изготовить архитектору план, закупил кирпич, бутовый камень, подвозил песок и закупил известку.

Затем, по возвращении из Москвы, в феврале, он начал уговаривать плотников, каменщиков, грабарей-землекопов. Потом поехал опять в Екатеринодар на Благовещенскую ярмарку, откуда, вернувшись перед Пасхой домой, переставили забор, выдвинули на улицу, наметили место стройки и стали копать котлован для подвала и под фундамент, так что к субботе Пасхи 25 апреля 1853 года всё было готово. И в этот день, после обедни в Федоровской церкви отцом Кеворком Бедросьян Балабановым и священниками Керабетом Халтрауховым, Собор св. Тер Богосом Никосьян Хырджиевым и свящ. Минас Аквсентовым Телековым соборно освятили место будущей стройки. После освящения в 4-х углах стройки сделали закладку, и священникам и диаконам был предложен завтрак. 27-го апреля в понедельник Фоминой недели началась правильная набивка фундамента, а затем кладка стен со следующего дня 28-го апреля. В день закладки всем рабочим было устроено угощение и роздано всем на рубаху ситец.

По поводу этого события отцом Татиосом Келле-Шагиновым составлена следующая записка в "Нарекс", копия заложена под фундамент: (2 страницы армянского текста)...

Плотничные работы вел подрядчик Филипп Павлов Блинов, который как опытный и толковый подрядчик, помогал отцу своими практическими советами по всем отраслям стройки, и потом отец его очень уважал и впоследствии пользовался его услугами. Дом был выстроен кирпичный, крыт железом, в полтора этажа, размером 20 х 20 арш., по 5 окон на Собор и по переулку и 4 окна на восток, 1 парадная дверь, выходящая на крыльцо во двор с каменной лестницей и железной решеткой, крытое железом на столбах. На Соборную улицу и на 30-ю линию поставлены на кирпичных столбах широкие ворота с калитками по обе стороны ворот. Нижний этаж состоял из трех комнат, кухни и передней с 3-мя окнами на Соборную улицу и 5-ю окнами на 30-ю линию, занимая половину дома. В другой, восточной половине был устроен погреб на 1½ арш. глубже, и пол погреба был настлан кирпичом. Нижний этаж был на 2 арш. в земле и на 1½ арш. над поверхностью тротуара.

Верхний этаж состоял из зала в 3 окна на Собор и 2 окна во двор, угловой комнаты, квадратной, по 2 окна на улицу и на переулок, и из столовой в 2 окна на переулок и кабинета отца в 1 окно во двор, кладовой в 1 окно во двор, из которой была спускная лестница в погреб, откуда имелся выход во двор. Наверху две передние, проходная комната, кухня зимняя, откуда по лестнице спускались в летнюю кухню с русской печью, к которой примыкала баня с предбанником. Во дворе, рядом с баней – отхожее место. Далее по 30-й линии, за воротами всё пространство занималось красивым палисадником с фруктовым садом. В саду насажены были впоследствии всякого рода фруктовые деревья лучших пород: груши, яблони, сливы, вишни, крыжовник, абрикосы. Также были посажены вдоль аллей цветы разные и главным образом розовые кусты. При покупке участка там было одно очень старое дерево, которое готово было засохнуть. Отец, пообчистив дерево от сухих ветвей, велел вокруг дерева на 2 арш. кругом вскопать землю и ежедневно поливать его двумя-тремя бочками воды. Через короткое время дерево стало оживать. Эта периодическая поливка продолжалась несколько лет. Зимой весь чистый снег со двора ссыпали под дерево, и весной этот снег оттаивал, вода всасывалась у корня и давала обильную влагу. Не прошло 10 лет, как дерево это сильно развилось. Это была груша, дававшая чудные, сочные плоды. В семидесятом году у корня оно имело 1 арш. в поперечнике, от него шли толстые ветви на все стороны, покрывая 15 арш. в поперечнике. Так густо листва шла, что под дождем, стоя, не промокнешь. Кругом под деревом были устроены скамьи, и летом всей семьей под ним обедали и пили чай - это была столовая наша.  Листья на этом дереве были двух оттенков и груши отличались, по-видимому, в молодости были колированы разными сортами груш. За лето оно давало плодов не менее 50 пудов, одно это дерево. Этой груше, надо полагать, было около 100 лет. Она держалась до 1890 года, когда уход за ней прекратился, а к 1895 году засохло совсем. В качестве курьеза отец приколировал ветку рябины, которая давала ягоды.

Дом строился в течение лета 1853-го и был вчерне готов, дали ему перезимовать и в 1854 году с весны оштукатурили, наслали полы, поставили рамы, двери, загрунтовали их, также пол, и вошли в дом, а окраску закончили в 1855 году. Маляром и кровельщиком был некто Манунц, очень искусный тогда мастер. Этого Манунца отчасти я помню, в конце 1855 года мне было около трех лет. Заканчивая расчеты с отцом, он взял меня на руки, поднял, поигрался и обещал мне маленькую живую лошадку подарить. Это обстоятельство я помню, ибо долго я ждал и вспоминал, почему не приводит лошадку, но оказалось, что он вскоре умер. Это самое мое дальнее воспоминание детства. Во дворе был старый деревянный сарай, позже, в 1860 году перестроенный в каменный сарай, конюшню и амбар. Двор был мощен булыжником и вдоль дома во дворе обложен плитняком, обнесенный низенькой загородкой. А с улицы весь тротуар у дома был обложен плитками и кругом дома с улицы и со двора обсажен акациями. Дом снаружи оштукатурен и каждые 2 года красился. Крыша крыта железом. Окна в нижнем этаже имели по углам рам квадратики с вставленными цветными стеклами, что в то время считалось украшением дома.  Все приборы оконные и на дверях были медные, массивные, тоже замки дверные и запоры - железные, массивные, прочные. Домом своим отец всегда очень гордился и считал его одним из образцовых в свое время,
послужившим после того несколько лет прототипом подобных строек в городе.

На Пасху весь двор и въезд во двор всегда засыпали свежепривезенным из Кизитеринки белым песком.

 

 

МОЕ ДЕТСТВО

 

Марта 11-го 1856 года родился у меня братец Карабет, который, прожив 1 год и 4 месяца, июля 13-го 1857 года умер, заболев круппом. Братец этот был здоровый, плотный мальчик, я же был хилый от природы, и вот, когда мы с ним игрались, как мне, рассказывали родители, и сцепимся, он всегда осиливал меня. 30 июля 1858 года родилась у меня еще сестренка, которую окрестили тоже Варварой, но тоже прожила 1 год и умерла 31 июля 1859 года.

23-го декабря 1861 года родилась последняя сестра Елисавета, вышедшая впоследствии за Илью Федоровича Хабургаева (умерла в 1925 году, прожив до 64 лет).

Мальчиков в армянских семьях ценили больше, чем девочек, сыновья - это была гордость родителей и поэтому, после 3-й дочери, когда родился я, то со мной носились, берегли, в особенности, отец меня очень любил, старался развить меня, а бабушка "гаджи-мама" была первая покровительница моя от всех обид. Такая исключительность, в особенности, после того, как братец Карабет умер, остались 2 дочери и 1 сын - я, мальчик, не могла не вызвать ревность в сестрах, в особенности, у старшей, Натальи ранее избалованной, когда была первенцем, а ныне ввиду перенесения общего внимания от нее ко мне.

Весной ходили мы на берег в половодье, и рыбакам поручали кидать сеть на счастье, за сеть брали 1 рубль, иногда попадало по несколько крупных рыб, а иной раз она была с мелочью. Судаки во время лова продавались за фунт по 5-10 коп. Тогда рыба была дешева, ловилось много, но летом, весь лов  оставался здесь, зимой только отсюда мерзлую возили в Москву, Польшу и др. места. Чебак от 5-10 фун. - 1р.50-2 руб. пуд. Сазан-карпы от 15-50 коп. штука, самые крупные в 10 фун. стоили 75 коп. Икра паюсная - 50-60 коп. фунт, - это была очень обычная, доступная закуска для гостей. Зернистая икра продавалась по 40-50 коп. фунт, только зимой, в самое дорогое время доходила до 90 коп. - 1 руб. за фунт. Осетр и севрюга весной, во время лова продавались 2р.30коп. - 3р.50коп. за пуд, на фунты продавали от 6-10 коп. за фунт. Зимой цена доходила до 30-40 коп. фунт.

Раз отец повез меня на паровую мельницу Посоховых, ныне ее нет, тут выстроил новую большую мельницу Парамонов. Тогда это было небольшое, в 3 этажа здание, считалось большим, вырабатывало муку на казну. Это была первая машинная, работающая паром мельница (1859 г.), мы обошли всю мельницу по этажам и меня все эти машины, поставы, громадные маховики сильно поразили, в особенности, что  движется все силой пора.

Отец после обеда отдыхал; ляжет и меня, бывало, положит с собой и начинает задавать арифметические задачи умственно решать, научив предварительно считать, потом несложные сложения сумм, вычитание, таблицу умножения и деление. Все это последовательно, день за днем, и я начал довольно свободно решать в уме задачи с двухзначными числами, а сложение даже с трехзначными числами. Учил меня стихам, легким басням, затем рассказывал сказки, рассказывал, как я вырасту, и с ним будем ездить в Москву по делам. У меня будет через плечо портвояж с подорожным, который я на каждой станции должен предъявлять смотрителю, уплатить за лошадей, которые повезут до следующей станции. Через 3-4 станции я должен следить, чтобы подмазали оси тарантаса и пр. И вот начинается перечисление названий почтовых станций. Выехав  из дома, первая - Горбиковская, потом Новочеркасск, и так далее, до самой Москвы. Я понемногу  научился названию всех почтовых станций, заканчивающихся приездом в Чижовское подворье в Москве, где, предполагалось, мы остановимся, и за этими перечислениями он засыпал, а я потихоньку уходил играть.

Любил я очень, когда отец рисовал мне лошадей, собак, фигуры разные и т.п. Это все бывало в его побывках дома, а когда он уезжал, мне было без отца скучно. Бывало, с матерью иду в гости, с чужими детьми водиться я не любил, как и женские разговоры меня не занимали. Я начинал скучать, жмусь к матери и начинаю шептать ей на ухо, что мне домой хочется, она не обращает внимания, я тянусь к лицу, добираюсь до носа и тяну, чтобы обратить ее внимание, наконец, пускаюсь на хитрость: "Я голоден, пойдем домой", шепчу ей опять, несмотря на то, что мы пришли сюда, только что встав с обеда. Мать научилась и стала в кармане брать из дома пряники мною любимые и этим избавлялась от моей докучливости. Когда же с отцом мы бывали в гостях, то к женщинам не иду, а усаживаюсь рядом с отцом, между мужчинами. Тогда был обычай: мужчины сидели отдельно, а женщины отдельно. Кажа вчера вдруг дая компания вела свою беседу. Женщины свою, которая меня не интересовала, а мужчины - свою деловую, к которой я прислушивался и сам принимал участие, задавая отцу вопросы: что, почему и для чего и вопросы отцом не оставлялись без исчерпывающего ответа. Бывало, что спорю по иному вопросу, это многих интересовало. Нередко заставляли меня говорить стихи или басни, которые я знал, решать несложные задачи, которые я решал всегда свободно, и это мне самому нравилось, что я умею ответить. Но после всех заданий мне, я вдруг предлагал присутствующим, чтобы и они, в свою очередь, ответили на мое задание: "Скажите, сколько будет 88 раз по 88", "Я вам на вопросы ваши ответил, а ну-ка ответьте и вы мне". Начинают считать на счетах, путаются, я же им говорю 7744, ибо отец заранее научил меня общей сумме. Ну, конечно, начинают хвалить и гладить по головке.

С 1857 по 1860 годы отец нес выборную должность заседателя Магистрата. Городским головой был Семен Христофорович Аладжалов, председателем был Илья Васильевич Шагинов. Обязанностью отца была чисто полицейская часть. Ночью стучат в окно, где-то пожар, ему седлают коня, он летит на своем гнедом на пожар. Где-то надо делать облаву на шайку разбойников, он во главе команды идет на облаву. В армянских поселках какие-либо неурядицы, он на своем гнедом там, производит суд и расправу по местным обычаям. Его там сильно боялись и уважали вместе с тем за справедливое и нелицеприятное отношение, называли его армянским выражением, означающим в переводе "судья с кнутом". Так как он всегда либо разъезжал на своем резвом гнедом, для которого никаких преград не существовало, нужно канаву перепрыгнуть, перескочить через плетень, речку вброд перейти или переплыть, гнедой не остановится. Кнутом же отец грозил строго, но в дело никогда не употреблял, серьезный тон и корректность его покоряли строптивых.

Прежние заседатели до него ходили по селениям пешком и начальнического духа не проявляли. Розги и палка были обычным делом. Заседатель был вправе за малейшее ослушание послать хоть кого угодно на пожарный двор, дать ему количество розог по усмотрению. Вот, сидим дома на крылечке, приводят провинившегося: узнав, в чем дело и убедившись в его виновности, судья (т.е. отец мой) тут же рассудит и приказывает вести его в пожарный двор, дать 20 розог. Исполнение всегда оставлялось на другое утро, когда сам придет в присутствие. Это уже стража знала, и потому виновного пока держали в кордегардии. На другое утро отец, придя в присутствие, требует привести его, прочитает ему хорошую нотацию, доведет его до раскаяния, возьмет слово, что это более не повторится. А если причинил кому ущерб или обиду, заставляет помириться, возместить потерпевшему причинённый убыток или выпросить прощение и так его отпустит, не находя надобности в исполнении экзекуции. Так у него обходились угрозы, этим способом он достигал гораздо лучших результатов, чем розгами.

Приведенный выше триумвират: Городской голова, Председатель и заседатель Магистрата условились собираться по 2 определенных дня в неделю у каждого из них поочередно. Играли в преферанс, клуба не было тогда, а так вообще по уговору собирались по домам. Четвертым партнером у них был секретарь магистрата, русский, Василий Васильевич Волковицкий, веселый, добродушный человек.

Собирались в сумерки, часам к 6-ти вечера, подавали чай и сейчас же садились за карты до 11-12 часов, а затем расходились по домам. За этими картами между тем происходило коллегиальное обсуждение текущих дел. Секретарь между делом устно докладывал тот или другой стоящий на очереди вопрос, коллегия обсуждала, высказывали свои взгляды и, приходя к известному решению, предлагали секретарю составить соответствующий журнал и постановление. И таким образом немало дел разрешалось устно. А я же, мальчик на 7-м году, всегда присутствовал тут же, сидя возле отца и все, слушая внимательно, стал и сам вникать в дело, понимать смысл обсуждаемого и даже по временам вмешивался в их суждения расспросами и меня не отталкивали, не говорили, что мне рано знать об этих делах, а разъясняли, согласно моему пониманию, что хорошо и что плохо. Это были первые семена, посеянные в моем сердце, любви к общественным делам, каковая любовь была спутником всей моей жизни. Это были зачатки привязанности моей к городским делам, которые в моей жизни так много поглотили моего времени и труда, преимущественно бесплатного, бескорыстного, создавшего много врагов и завистников явных и тайных. Эти труды   и потраченное время отвлекли меня от своего личного дела и поставили меня в глазах меня знающего общества за человека беспокойного, иногда, мелочного и придирчивого, всюду сующего нос, хотя никем, не отрицаемым в честности и правдивости  моих действий.

Сознавая столь невыгодное положение свое, желая иногда удержать себя вдали от этого, тем не менее, к сожалению, мне это не удавалось. Как алкоголику бывает трудно отказаться от рюмки, так и меня все-таки всегда тянуло на общественную работу. Этот мой недостаток со мною вырос с детства и со мною же уйдет в могилу. В чем заключалась моя общественная работа - будет предметом особого описания, в особой тетрадке.

Кстати, описывая эпоху 1858 года, у отца в книге "Нарег" есть следующая запись: "1858 года, июня 26-го дня Ага Арутюн Богосов (Артем Павлови Халибов) дал обед Епархиальному Архиерею Нахичевано-Бесарабской Епархии Гавриилу Вартаноду Айвазовскому в присутствии 14 почетных лиц города, в числе коих и я присутствовал, и во время трапезы Халибов передал Айвазовскому наличными деньгами 50.000 рублей на предмет открытия в городе Феодосии училища для детей бедных армян, с тем, чтобы это училище именовалось бы его, Халибова, именем. Кроме того, письменно обещал Халибов в ограде этого училища выстроить на свой счет церковь, а также и на свой же счет построить во дворе Армянского св. Креста монастыря в Нахичевани семинарий для армян. Признавая этот день знаменательным для города, отец записал это обстоятельство "во славу Божию", как заседатель магистрата в г. Нахичевани и 2-й г. купец Татиос Келле-Шагинян".
Одновременно с отцом служили в магистрате делопроизводитель уголовного отделения Крат; делопроизводитель гражданского отделения Чигринцев, а также Хадамов Мартын Кушнарев, Морозов Никит Семенович, Работин и др.

 

В детстве бывали у меня капризы: не так подали за столом, не ту вилку или тарелку положили мне, не тот кусок дали и прочее. Закапризничаю и уйду из-за стола в переднюю, в темную комнату, сяду на сундук лицом к стене, жду - авось, сжалятся. Но когда это случалось и когда отец был дома, он не позволял потворствовать моему капризу, хотя мать мучилась за милого сыночка, который не ест, голоден. Когда всё же тайком принесет поесть или начнет уговаривать, я, зная ее мягкий характер, еще больше упирался, чтобы на будущий раз настоять на своем. Это удавалось без отца, но когда отец бывал дома, обед кончался без меня. Видя, что сам себя наказал, я начинал плакать и приговаривать, что все ели, а я голоден, тут отец принимался выгонять из меня каприз. Была у него черная трость из китового уса, тонкая, упругая и тяжелая. Показывая трость, он предупреждал, что удар ее ужасен, или я должен перестать плакать, извиниться и обещать больше не повторять своих капризов, или же… Перспектива являлась неважная, приходилось покориться и поцеловать руку отца, но, прежде чем целовать руку отца, я должен был целовать конец трости, что было для меня верхом наказания. Уже потом я старался избегать капризов при отце.

Зато о всякой своей провинности я сам являлся к отцу и сознавался без утайки, иначе сестры могли выдать меня, а мое самолюбие не позволяло, чтобы о моем проступке другие указали раньше меня. Однажды я надел его очки и сломал у переносицы пополам. Я целый час сидел у окна и ждал возвращения его из магистрата, который был на нашей же улице двумя кварталами дальше. Увидав издали, что он идет, я стремглав, с открытой головой выбежал ему навстречу, потянувшись к руке, попросил прощения, что я нечаянно сломал его очки. Понятно, всё для меня обошлось благополучно, а сестры, пугавшие меня, что буду сильно наказан, ошиблись в расчете.

У нас был свой выезд - две лошади, из коих одна гнедая кабардинка служила отцу под верховую его езду и в запряжку. Экипажи были: рессорная бричка польского типа на стоячих рессорах, на которую вся семья умещалась. Были дрожки эгоистка, тоже на стоячих рессорах, на которой отец разъезжал по городу один, иногда брал и меня. Также были дроги, на которых отец ездил на базар за провизией; была водовозка для подвозки воды с берегового "фонтана" или Дона. Водопровода не существовало. Затем имелся дорожный тарантас, в котором отец ездил в Екатеринодар, Москву и Нижегородскую ярмарку на почтовых лошадях. Это был обычный дорожный экипаж для людей достаточных, не желающих трястись на почтовых тележках, называемых "на перекладных", ибо на каждой станции тележки менялись, и багаж ваш перекладывали.

Чтобы ехать на почтовых лошадях, необходимо было выправить в Казначействе "подорожную", без которой лошадей не давали. Это была процедура, отнимающая иногда 2-3 дня. Надо было предъявлять паспорт, заявить, по своей или казенной надобности едешь, один или с "будущим", уплатить пошлину. На станциях лошадей давали по очереди, едущим по казенной надобности - вне очереди. На каждой станции взимали плату по числу верст и лошадей. Подорожные были именные, передавать другому нельзя было, но допускалось иметь спутника, называемого без имени "будущим". Выправив подорожную, приходилось найти спутника, человека знакомого, дабы получить тройку, одному не давали, давали лишь пару кляч. Спутник и оплачивал проезд пополам, что было выгодно; такого спутника искать приходилось иногда 5-7 дней.

Имея своих лошадей, мы летом по воскресениям ездили в Армянский сад в 7-ми верстах от Нахичевани, при монастыре Св. Креста. Брали с собой самовар, погребец с чайным прибором, провизию и ковер, на который, разостлав на травке, под тенью вековых деревьев, ставили самовар, кейфовали за чаем, фруктами и сластями, а иногда готовили и шашлык. Весь достаточный класс Нахичевани в эти дни с 2-х часов бесконечной вереницей тянулся в экипажах туда, а в сумерках - обратно. На преображении в "Вартевор", который приходился на 100-й день от Пасхи, приблизительно, между 1-м и 20-м июля, в день престола "Сурб Хача" бывал особенный наплыв народа. Кроме Нахичевани, прибывали на этот праздник из пяти армянских сел поселяне, заполняя весь двор монастыря и площадь за оградой. Всей семьей приезжают и два дня под открытым небом проводят. Все поселянки в самые яркие цвета наряженные, с навешанными на груди золотыми, а девушки - в шапочках, шитых золотом.

Нахичеванцы, богатые семьи, устраивали под деревьями обширные палатки и шатры на случай дождя, чтоб было, где укрыться, арендуя заранее места вдоль главных аллей, украшали стены коврами, привозили заранее столы и стулья, располагались на широкую ногу - и самовары и шашлык - посылали прислугу, которая там же ночевала. Кто поскромнее, располагались на травке. Оркестры музыкантов обходили от одной группы к другой. Поиграют 2-3 пьесы, получат чаевые, отходят, тогда другая партия повторяет то же, словом, музыка непрерывно все время играет. Отдельные музыканты, даул-зурна, гармонисты - и пр. органы, играют по окраинам сада, где располагается более простой класс. Попы в свою очередь, с крестами обходят тоже, получая свою мзду и в пользу церкви также. Веселье, попойки, пляски кругом на полном ходу. А тут, на главной аллее расположились в балаганах и на столиках продавцы разных сластей, халвы, всякой "ипище", "кос-халва", "мак-халва", "хитмук", "сусам-халва", марафеты сахарные, леденцовые, пряники, печенья, фрукты всякие, груши, яблоки, сливы, абрикосы, вишни и проч.; мороженое, тут же стоят бочки с квасами всякими, нарденкем, бузу и проч., разносчики разносят холодную воду для питья из местного источника, отличающуюся своей прозрачностью и холодностью, его считают целебным. По всем аллеям полно гуляющих, в особенности, молодых людей, приезжающих специально к этому дню из других мест выбирать невест, как на "хыдрынезе", и барышни потому же гуляют в лучших своих нарядах. Но бывает в иной год, откуда ни возьмись, поднимается гроза, начинает лить дождь, все аллеи наполняются ручьями воды, грязь, некуда деваться, начинается суматоха, женщины попроще снимают башмаки, идут по грязи босые, подняв на голову юбки, чтобы защитить платье, и все празднество пропадает.

В церкви идет служба, сад соединялся мостом, перекинутым через реку Темерник. От моста поднимается длинная каменная лестница с площадками, ведущая на холм, на котором возвышается церковь. Публика идет бесконечной лентой: одни поднимаются по лестнице к церкви, другие спускаются к саду, образуя красивый вид.

В 1859 году приехал в Нахичевань на короткое время фотограф. Это было ново. Все дивились диву, что посредством солнечного света он делает портреты людей и очень похожие. Все богатые кинулись наперебой сниматься. Отец с матерью и я с ними. Портреты он раскрашивал акварелью очень искусно и выпускал в круглых, резных, золоченых рамках одинакового типа. Брал за это по 30 руб. Портрет этот хранится у меня и теперь. На этом портрете я, мальчик 6-ти лет, снят в русской безрукавке, надетой поверх шитой по-русски рубашки, с высокой ямской шляпой в руке и с хлыстом. Этот костюм отец привез мне из Москвы, причем привез также парик под кружок, который надевался под ямской шляпой для полноты формы ямщика. У меня всегда волосы коротко острижены бывали. Вот, в первый раз меня одели и повезли в Хыдремо в костюме и парике. Мальчики, впервые увидев такой костюм, сперва окружили и любовались, а потом нашлись такие, что меня знали и пуще стали вглядываться и еще вчера меня знали с остриженными волосами, а тут длинные черные волосы в кружок. Стали называть: «Да ведь это Шагин, когда могли так вырасти волосы?». Нашелся смельчак, попробовал и стянул парик с головы, и шляпа полетела. Толпа гикнула, захохотали, я в плач пустился. Кончилось тем, что пришлось шляпу надеть без парика, и с плачем, сконфуженным, вернуться домой. Я после этого парика больше не надел ни разу, и он долго валялся дома. На портрете этом характерен костюм матери, ей было тогда 32 года, отцу – 46 лет. На голове матери шелковая с цветочками повязка, какую носили у нас все замужние женщины, на плечи надета визитка малинового бархата, шитая шелком, с широкой бахромой, на каждой руке по золотому браслету. Эти браслеты работались в Нахичевани из червонного золота, массивные, панцирной работы, в 3 ряда, соединенные широкой пряжкой. Весил каждый 30 – 35 зол. 94 пробы. Затем пояс черного бархата, шитый жемчугами и с пряжкой такой же работы, как браслеты и с бриллиантами, серьги длинные, алмазные, платье шелковое с широкой юбкой по тогдашней моде.

Пояс бархатный, вышитый жемчугом, я хранил, как фамильный предмет, ибо шитье было работой самой матери, когда она была невестой, и держал эту вещь вместе с другими ценностями  в сейфе Рост. Общ. Вз. Кред. (но в 1920 г. ее изъяли).

В годы моего детства мостовых в городе еще не было, фонарей - также. Первые мостовые появились в 1863-64 г.г. во время главенства Гайрабетова, и то только от Собора к Ростову. А потому, весной и осенью после дождей грязь на улицах была ужасная. Езда была тяжелая, колеса грузли, и только на простых дрогах, порожняком можно было ехать, а грузовое движение было немыслимо. Поэтому шли больше пешком, по доскам, перекинутым вдоль улиц и на переходах и по набросанным камням. Ночью же шли с фонарем в руке.

В дни именин отца с утра до глубокой ночи обе лошади из упряжи не выходили. Рано утром - в церковь и обратно, затем начинали собирать близких родственников, сестер и мать матери, затем племянниц отца, дальне к вечеру двоюродных сестер отца и т.д. до 9-ти часов вечера. А когда у кого есть своя лошадь, то приезжали на своей, у кого же нет, то непременно приходилось посылать лошадь, иначе это была бы обида. Извозчиков по городу еще не существовало. Ужин окончился, надо тем же порядком развозить обратно, это тянулось до 4-х часов утра. Близкие же оставались ночевать и утром в 9 часов опять приходилось развозить.

Кроватей не было, мы сами спали все на полу, расстилали ковры, на которые клали пуховые перины. Для этих перин имелся большой широкий шкаф, куда утром убирались все перины и ковры. Кто же оставался ночевать, располагались, кто куда попал, не раздеваясь, на диванах, скамьях и т.д. Меблировка комнат тогда была несложная, на первом месте у окна тянулась во всю стену скамья в 1 аршин шириной, покрытая персидским узким и длинным ковром, по углам по 3 подушки. Затем комод, диван, сундук, посередине небольшой стол и несколько стульев. Гардеробы и шкафы начинали только появляться, а также мягкая гостиная мебель, шифоньерок тогда еще не было, были трюмо и стенные зеркала. Вместо буфетов были неглубокие, высокие шкафы со стеклом для хрустальной посуды с выпуклой, откидывающейся посередине крышкой, открывающиеся внутренние выдвижные ящики, под этим  нижняя часть такого шкафа и три выдвижные, более глубокие ящики, как комод для платья.

Под длинной скамьей у окон, имелись вделанные ящики, выдвижные, для белья, обуви, детских костюмов и прочего.

К 1860 году стали появляться у некоторых фортепиано, а также рояли и пианино. Обеденных выдвижных столов не было, а были складные стойки, на которые накладывались длинные доски, а после ужина выносились в чулан. Начали появляться дубовые столы с откидными боками. Угловые столы и круглые ставились по углам комнат, на них ставили подсвечники или шандалы со свечами. Картины большею частью гравюры или лубочные, портреты героев Севастопольской войны и эпохи наполеоновских войн, виды Лазаревского института или семьи Лазаревских портретов.

Иконы небольшие, больше вывезенные из Иерусалима на дереве, писанные без кивот зачастую. Часы - с гирями в длинных футлярах, или с  кукушкой, позже стали появляться круглые с пружинным ходом. Ламп еще не было. Подсвечники - медные, тульские, а где побогаче - московской работы. На стенах - такие бра или бронзовые штампованные шандалы.  На окнах широкие мраморные вазы с крашеным табаком. Акциза и бандеролей пока не существовало, курили из трубок с длинным чубуком. Курение и нюхание табака были прерогативами престарелого возраста. Старухи, в особенности "Гаджи-мама" и духовные лица табак нюхали, и всегда при себе носили маленькие серебряные табакерки. Папирос готовых не существовало, а крутили папиросы сравнительно, кто помоложе. На окнах растений и драпировок почти не существовало. Мебели у богатых были ореховые или из красного дерева с бронзовыми украшениями в стиле "ампир" или "рококо". Так как еще не существовало клубов, театра и других общественного характера собраний и зрелищ, то общения нахичеванцев происходили лишь в семейных кругах и, вследствие своей замкнутости, нахичеванцы чуждались иногородних, перероднились между собой, женясь и выдавая дочерей только за нахичеванцев. Женить не на армянке или выходить замуж не за армянина было не в порядке вещей, и на таких смотрели косо, как на чужих, называли "дусацы, дангалах, мерелимисуды", а к армянам католикам еще строже относились, называя "дзукудох", т.е. в пост рыбу употребляющий. Армяне григориане во время поста рыбу не употребляют. Поэтому семейные вечера, именины и проч. всегда многолюдны и оживлены. Старались на этих вечеринках собрать всех родственников без исключения. Раз собрали 20-30 семейств, самому придется бывать на 20-30 вечерах.

Поводов для посещения родственников, кроме именин, была масса: приезд главы семейства из поездки, рождение ребенка, выздоровление после тяжкой болезни кого-то из членов семьи - всё это было поводом к посещению, чтобы сказать "ачктлус", что значит в буквальном переводе "глазам свет", желая поздравить с радостью. При переходе на новую квартиру, т.е. на новоселье, говорят "баровнстис", новое платье - "баров чакныс", т.е. носи на здоровье. Засватали кого, получил ли повышение какое-то, затеял ли новое дело, приходят с пожеланием "барисааты", т.е. "в добрый час". Умер кто, хотя и не из семьи, а боковые родственники - "дукшад абрик", т.е. "да живите долго", а если про глубокого старика, говорят, то "дарикаглояды", т.е. "доживите до его лет". Заболел кто из близких, опять надо посетить "гиванд ды", т.е. "на свидание с больным". Словом, по всякому поводу считалось необходимым делать визиты. На Пасху и на Рождество мужчины в первый же день делают визиты буквально ко всем родственникам и, в особенности, к крестному, почетным лицам, духовнику своему. А женщины, начиная со второго дня, в течение всей недели, распределяют свои визиты к близким родственницам. Именины праздновались только у мужчин, женщины тогда не праздновали, позже, с семидесятых годов начали праздновать. Рождения тоже не праздновались. Именины же праздновались очень торжественно. Заказывалась обедня, затем панихида по родителям. Из церкви священники приходят на чай домой. Затем начинаются визиты мужчин с 11 ч. до 2-х, родственников и знакомых. В зале накрыт стол со всевозможными закусками, винами и водками, в 12 часов - пирог, а до того подают кофе. После ухода родственников, хозяйка, провожая, просит вечером пожаловать со всей семьей, переименовывая всю семью его и детей. Вечером в 8 часов собираются, все рассаживаются, - мужчины отдельно, женщины отдельно, подается чай, который пьют, держа на руках блюдца, позже стали к столу сажать за чай, потом открываются ломберные столы, мужчины - за карты, а женщины - за лото, иногда и за карты. Хозяева стараются всех усадить, чтобы не было скучно, мужчинам разносят пунш, женщинам - варенья, конфеты и пр. Затем открывается закусочный стол, к которому подходят сперва мужчины, а потом женщины. Вечер заканчивается ужиномк 3-4-м часам утра. К чаю подавались сухари домашнего приготовления и кренделя, густо посыпанные сахарной пудрой, лимон или сливки. Варенье к чаю не полагалось. А по окончании чая, начинали разносить всем варенья в таком порядке: по два сорта на подносе, причем, обычно каждый брал один сорт ложкой прямо в рот, а не в блюдечко. Сперва варенье из роз и вишен, потом, во вторую очередь - крыжовник и абрикос, в 3-ю очередь - груши и айва, в 4-ю очередь, апельсиновое и цедра или лимонное. Затем соты (медовые) и каймак. Затем "хурабья и бадемов мезе", домашнего изделия, состоящие из муки, масла, сахара и из миндаля и яичного белка, особого приготовления пирожные. После этого - конфеты на большом подносе врассыпную: леденцы, мармелады, карамели разные с картинками. Конфеты обыкновенно гости брали и в карман, говоря, что это детям, это сплошь и рядом считалось в порядке вещей. За ужином яблоки тоже брали в карман, детям, остающимся дома, клали под подушку, в награду, что соглашались оставаться дома. После конфет у некоторых разносили также  и соленую закуску, у других позже, накрывали на стол, приглашали к столу.

Все, что описывается в этой главе, относится к эпохе до 1860 г., после чего, постепенно все изменилось. Ужин состоял всегда из отваренной осетрины, которая подавалась в горячем виде, или отварной индейки, жареное из птиц - куры или утки, или барашек, начиненный пловом, или шашлык. А если первое из индейки, то второе - рисовый плов с кишмишом и миндалем. На сладкое подавался пудинг или желе, а позже появились пломбиры или мороженое. Затем - фрукты - яблоки, груши, апельсины. .

Мужчины вначале пили водку, а за ужином - вино, мадеру, херес, и больше всего - Санторинское, которое привозилось греками, донские вина: цимлянское, раздорское и проч. Дамам подавалось только сладкое - кизлярское или прасковейское вино, каковое вкушали неполную рюмку по обычаю. Фруктовых и минеральных вод не было. Пиво и квас считались напитками вульгарными и на почтенных вечерах не подавались. До ужина мужчинам подавали пунш, состоящий из трети стакана кипятка с сахаром и лимоном, в  который подливали ром по вкусу. Таких пуншей подносили без конца до ужина, по числу пуншей ценилось и достоинство вечера. У богачей приглашался на вечер играть оркестр на именинах и устраивались танцы.

_________________________

© Келле-Шагинов Сергей Карпович 

Начало. Продолжение следует.

Белая ворона. Сонеты и октавы
Подборка из девяти сонетов. сочиненных автором с декабря 2022 по январь 2023 г.
Почти невидимый мир природы – 10
Продолжение серии зарисовок автора с наблюдениями из мира природы, предыдущие опубликованы в №№395-403 Relga.r...
Интернет-издание года
© 2004 relga.ru. Все права защищены. Разработка и поддержка сайта: медиа-агентство design maximum