Лет с двенадцати я начал выписывать из книг и журналов в огромную тетрадь высказывания, которые казались мне заслуживающими перечитывания и запоминания. Вскоре это вошло в привычку, и годам к сорока выписок у меня накопилось, наверное, на пять диссертаций. 

Интернет избавил от необходимости тратить время на переписывание: скопировал – перенёс, всего делов. Личная коллекция цитат разрослась так, что в ней трудно ориентироваться. Пытаясь что-то найти, ищешь в компьютере по ключевому слову. А если память отказала и в качестве ключевого слова ты задал, допустим, «грех», а надо было «грешки»?

Портит нервы постоянное опасение: как бы не впасть в перепев чужого. 

Однажды я писал об актерской сущности политика, который создает перед аудиторией некий образ - вольно же зрителям смешивать этот образ с «живым человеком». Рассуждал, рассуждал, поместил свои рассуждения в Сети, а потом случайно попалась на глаза собственная выписка: «Политик до такой степени не верит своим словам, что удивляется, когда другие понимают его слова буквально».

Оказывается, я разжевывал, рассусоливал деголлевский афоризм! Какой стыд!

И как позорно выглядеть одним из тех литераторов, что, по словам Ницше, для начала собственной  умственной деятельности должны снять с полки фолиант!

Мне захотелось просто и честно, без затей  представить читателям малую часть моего собрания. Сразу признаюсь, что мои комментарии и возражения – всего лишь средство стилистически оживить материал, который иначе, возможно, был бы тяжеловат для восприятия. 

Дмитрий Кавелин сказал: «Не тот народ имеет будущее, который может храбро умирать на битвах, на виселицах и в каторге, а тот, который умеет переродиться и вынести реформу».

Русский либерал ставит реформу в один ряд с битвами, казнями, каторгой: так же трудно, страшно, мучительно. Народ, который НЕ умеет переродиться и вынести реформы, заслуживает не насмешек, а сочувствия.

Но что же делать, если у народа, неспособного к быстрой модернизации и конкуренции с  активными и амбициозными соседями, нет будущего? Такой народ может испытывать горечь, обиду, разочарование, даже отчаяние. Но еще не всё потеряно, еще остается надежда на возрождение, если только он ищет источник своих бед в самом себе, а не где-то на стороне, 

Лев Аннинский утверждает: «Благородный человек во всем ощущает свою вину, а плохой - свою невиновность, виноват другой». 

Не слишком ли резко охарактеризованы те «обычные», которые не ощущают, не хотят признать  свою вину? Это же все мы - люди так себе, средние. Конфуций противопоставляет благородного мужа не дурному, не порочному, а обычному, простому, широко распространенному.

Увы, человеку, каких большинство, признать свою вину и в самом деле очень  трудно, ведь этот внутренний акт совсем не в природе человека, он отвергается инстинктом самосохранения.

А уж как трудно, почти невозможно признать свою вину целому народу! Без малого сто лет прошло с того времени, как турки устроили чудовищную резню армян, и всем миром признан факт геноцида, а турки его возмущенно отрицают. Как не стыдно, мол, клеветать на наш добрый миролюбивый народ! 

Уже одно предположение, что русские в чем-то виноваты перед другими народами, чисто теоретическое допущение такой возможности вызывает острую реакцию: «Каяться? Просить у кого-то прощения? Не дождетесь!» 

Сравнивая нынешних публицистов с  дореволюционными, казалось бы, одного  консервативно-почвеннического направления, удивляешься, насколько «те», старые патриоты были честней, великодушней «этих».  

В разгар польского восстания 1863 года русский философ и литературный критик Николай Страхов пишет: ««Что порождает вражду, возбуждающую поляков против русских? Постараемся вникнуть в настроение поляков, перенесем себя в их положение и будем смотреть с их точки зрения».

Встать на точку зрения противника, вооруженного врага? Идея, которая любым националистом была бы воспринята как дикость, если не предательство. Насколько мне известно, ни один английский публицист не призывал соотечественников встать на точку зрения восставших сипаев. А Страхов  посмел сказать о своего рода виновности русских и своего рода правоте поляков, не без оснований считавших себя более образованными и цивилизованными, чем поработивший их народ. Правда, цель автора – все-таки обоснование русской правоты (в высшем смысле). Правда, эта статья вызвала страшное негодование в правительственных сферах, не разобравшихся в истинном ее смысле, а опубликовавший Страхова  журнал «Время» был закрыт. Но уже одно то, что редактор Достоевский допустил «рассмотрение вопроса с точки зрения поляков» в издании «ультрарусского направления», о многом говорит!

А через полвека православный философ Николай Бердяев прямо сказал: «Русский народ должен искупить свою историческую вину перед народом польским, понять чуждое ему в душе Польши и не считать дурным непохожий на его собственный духовный склад».

- «Искупить историческую вину?» - возмутится нынешний «патриот». - Россия ни перед кем не может быть виновата, это перед Россией все виноваты!

Иосиф Бродский был уверен, что в момент, когда вы возлагаете вину на что-то, вы подрываете собственную решимость что-нибудь изменить. Мысль спорная, и если ее «перевернуть», она будет звучать более основательно: человек именно для того возлагает вину на что-то внешнее, чужое, чтобы уйти от решения неприятной проблемы и ничего не менять.

«Но мы еще дойдем до Ганга,/ Но мы еще умрем в боях,/ Чтоб от Японии до Англии/ Сияла Родина моя».

 В журнале «Наш современник» эти строки Павла Когана комментировались с гневом: ради иллюзорной мировой революции эти троцкисты-инородцы готовы были бросить в огонь жизни тысяч русских мальчиков. Что это за Родина, ради которой стихотворец собрался идти до Ганга? Уж конечно, не Россия, а мифическое царство  интернациональной коммунистической утопии.

Но сравним это четверостишие с другим, истинно патриотическим:

«От Нила до Невы, от Эльбы до Китая,

От Волги по Евфрат, от Ганга до Дуная…

Вот царство русское…»

Автора не смущают такие мелочи, как необходимость покорить по ходу дела Пруссию, Персию, Османскую империю, Афганистан и вступить в схватку с Британской империей (а иначе дойти до Эльбы, Ганга, Евфрата никак не получилось бы!). Оба поэта упоминают речку Ганг, но это чисто внешнее сходство при огромной принципиальной разнице. У какого русофоба повернется язык клеветнически заявить, будто русский народ мечтал о захватах чужих стран и народов? Но тут речь идет о возвращении под сень державы исконно русских земель – к коим, без всякого сомнения, принадлежат Индия, Месопотамия, Сирия, Ливан, Египет! Тысячи русских мальчиков погибли бы за святое дело, за территориальную целостность Руси. 

О желательности новых границ России говорил тот же великий русский поэт-патриот, который толковал об особенной стати и неизмеримости общим аршином.

Если считать Тютчева пророком-провозвестником, тогда надо принять как истину все его изречения. В том числе и насчет священных рубежей Державы Российской. А то что ж это получится: в одних случаях цитируем его почти как Библию, а в других случаях стыдливо признаем, что Федор Иванович мог завраться, как простой смертный?! 

Афанасий Фет: «Схватить человека сомнительных способностей с низменной ступени благосостояния и потребностей и развить в нем потребности высшей среды, ничем не обеспечив их удовлетворения, - экономическая и нравственная ошибка».

Мысль, конечно, антидемократическая. По этой логике, из двух особей сомнительных способностей, один, родившись в богатой семье, имеет право удовлетворять свои высшие потребности, а другой, которому меньше повезло, - не имеет. И не только удовлетворять – даже иметь эти потребности ему не надо! (Кстати, есть ли гарантия, что крестьянский мальчик не с посредственными, а с выдающимися способностями, получит возможность их развить?) Если же согласиться с тем, что развитие ничем не обеспеченных потребностей есть ужасная ошибка, надо признать, что Ельцин и «демократы» конца восьмидесятых – начала девяностых годов именно ее и совершили. Пустые полки раздражают, возмущают, но полки, забитые всякими соблазнительными вещами, еще больше задевают нравственное чувство человека, пребывающего на низменной ступени благосостояния. Когда соблазнов мало, совсем не так болезненно воспринимается и разница в уровнях благосостояния.   

Михаил Салтыков-Щедрин, из рецензии на стихотворный сборник Минаева:

«Почему банкир непременно "жирный"? Почему люди, стремящиеся к золоту, то есть опять-таки к материальным и духовным удобствам, представляются «с пеленок растленными»? Почему, наконец, у человека, который достиг этих удобств, непременно должен исчезнуть «человеческий образ»? Не потому ли, что все это рутина, рутина и рутина?»

Значит, уже для Салтыкова-Щедрина такого рода обличение богатства выглядело устаревшим, примитивным, избитым. Тем не менее, оно до сих пор сохранило юный задор, остроту и свежесть. 

«Наше поколение неблагодарно, оно не умеет ценить всех благ, данных ему либеральной демократией и рыночными реформами… Как часто забываем мы все, от чего избавлены, как часто морщимся и ежимся от мелких неудобств, чьей-то несправедливости, считаем, что живем плохо, а если бы мы представили себе прошлую жизнь, ее ужасы и безысходность, все наши капризы и недовольство рассеялись бы мгновенно и мы краснели бы от стыда за свою эгоистическую забывчивость».

Прошу прощения за небольшой подлог: эта цитата взята из дневниковых записей за 1937 г. известного советского драматурга Александра Афиногенова. И вместо «либеральной демократии и рыночных реформ» в оригинале стоит, конечно же, «Великая Революция».

Итак, на дворе 1937 год, Афиногенов исключен из партии, ошельмован, затравлен и страшится ареста и казни, зная о судьбе Авербаха, Киршона и многих других его друзей и соратников по Ассоциации пролетарских писателей. А также о судьбе крестьянских поэтов Клюева и Орешина, а также Павла Васильева, Корнилова и многих, многих других.

Тем не менее, драматург прославляет власть и клеймит позором тех, кто преувеличивает мелкие неприятности текущего момента, забывая об ужасах прошлого.

Здесь что любопытно: под руководством гениального вождя и учителя всех народов СССР идет от победе к победе, строятся домны, ТЭЦ и ГЭС, ширится стахановское движение, принята самая демократическая в мире Конституция СССР. Тем не менее, находятся люди, которые чем-то недовольны и брюзжат. Притом это не недобитки эксплуататорских классов, не бывшие нэпманы и кулаки, не троцкисты-зиновьевцы, а те, кого автор называет «мы». То есть в общем и целом надежные колесики и винтики 

Режима, верные большевики-сталинцы.

За простое брюзжание по тем временам легко можно было схлопотать как минимум десять лет лагерей. И сравнение прежних порядков с новыми допускалось только в плане показа огромных преимуществ нового.

Можно себе представить, какой силы достигло бы это брюзжание, если бы оно было вполне безопасным! И если бы можно было в печати откровенно поговорить, поспорить о том, что потеряли, а что приобрели рабочие, крестьяне, трудовая интеллигенция за двадцать лет после Великого Октября. И вспомнить, что и в царской России бывали времена, когда за передачу слухов в письме (перехваченном спецслужбами) родственнику или другу отправляли в ссылку, а за салонную болтовню литераторов приговаривали к казни (спасибо, царь заменил каторгой). Но те времена так и назывались: «мрачная эпоха Николая Палкина, ужасы царизма». А теперь в 1937 году, жить стало лучше, жить стало веселее, репрессии почти не замечались ликующим советским народом, да и были ли они вообще, эти пресловутые репрессии?

Вот я и спрашиваю: а у нашего-то поколения как обстоят дела с эгоистической забывчивостью, с капризами и недовольством, с умением ценить блага настоящего? 

«Германское влияние более и более проникает в Россию и производит благодетельное действие. … Мы желаем  распространения германского влияния. Мы не боимся сделаться германцами… Германия есть страна, в которой развилась внутренняя, бесконечная сторона духа; из чистых рук ее принимаем мы это общее, которого хранителем была всегда она. Да и германцы не изъявляют вовсе претензий на подражание им, на то, чтобы народ стал походить на них; это было бы желание распространить свое влияние внешним образом; зачем им это, когда так богато их внутреннее, которое передает она, не стесняя самобытности именно народа?» (Константин  Аксаков)

 «Другие народы немец никогда не ощущает братски, как равные перед Богом, с принятием их в души, он всегда их ощущает как беспорядок, хаос, тьму, и только самого себя ощущает немец, как единственный источник порядка, организованности и света, культуры для этих несчастных народов... В государстве и в философии порядок и организация могут идти лишь от немцев.

Остальное человечество… не умеет отвести всему своего места… Нам, русским, особенно противен этот немецкий формалистический пафос, это желание все привести в порядок и устроить… Немецкая гносеология есть такая же муштровка, как и немецкий империализм. Немец чувствует себя свободным лишь в казарме».

(Николай Бердяев)

Не так уж много времени разделяет эти высказывания. Немцы ли за каких-то несколько десятилетий сумели так изменить свой национальный характер? 

Или русские в корне изменили свое отношение к немцам? 

Интеллигентный человек может следить за ходом развития мысли, даже если она развивается длинно и извилисто. Над «клиповым» сознанием современной молодежи принято издеваться. Коротенькие мысли, как у Буратино, находят выражение в простых коротеньких фразах, а примитивные и пошлые рассуждения – в коротеньких абзацах.

Я прошу вас принять участие в маленьком эксперименте. Прочитайте три – всего-навсего! – приведенные ниже предложения, но так, чтобы взгляд не скользнул по диагонали, а проник вглубь, в суть. Так, чтобы можно было конспективно изложить содержание. Или хотя бы сказать, о чем речь.   

«Философ несравненно выше действователя в сфере конечной духа, то есть какого-нибудь полководца или завоевателя. Ибо в последнем случае является тоже идея, но идея в чувственной форме, в которой она не сознает как себя идея; тогда как идея в философии возвышается до сознания себя самой и принимает ей вполне соразмерную форму, где она уже является как идея (…).

   Вопросы, о которых мы сейчас говорили, не должно принимать в смысле противоречия, стремящегося себя разрешить и достичь примирения своих отвлеченных сторон, как идеализм и материализм, свобода и необходимость, идея и форма, -- нет: здесь, с одной стороны, видим мы такое противоречие решенным, с другой же, видим направление, отвергающее это решение; одна сторона вопроса положительная, а другая отрицательная; но так как решение этого противоречия произошло только во внутреннем духе, то оно стремится перенесть себя во внешнее и утверждает повсюду права свои; истина стремится распространить царство и уничтожить встречающееся противодействие, и таким образом становится она живым вопросом».

 Цитата взята из статьи молодого К.С. Аксакова, которая была предложена Белинскому, но отвернута под предлогом неразборчивости почерка.

Как вы думаете, только ли в почерке дело? Может быть, это не мы разучились понимать длинные высказывания, а уже тогда, во времена Белинского и Гоголя, подобный стиль вызывал раздражение у нормального читателя? 

Михаил Веллер: «Военные люди знают, что надо не просто победить врага, но и лишить его в дальнейшем возможности воевать. Политическое устройство, экономический уровень, состояние населения не должны позволить ему воевать впредь. Не добить врага – это смертельная ошибка, смертельная угроза в будущем».

Какое счастье, что самые важные решения принимают не военные люди, а политики! Военные люди мыслят в категориях: «враг есть враг, союзник есть союзник». Политики понимают, что сегодняшний враг может превратиться в завтрашнего союзника.

Военные люди советовали Бисмарку после победы Пруссии в так называемой Братской войне 1866 года «добить» Австрию, лишить ее всякой возможности подняться. Однако Бисмарк видел дальше военных людей. Получив мир на сравнительно мягких условиях, Австрия стала не врагом, а союзником Германии. 

Победив в Первой мировой, Франция жаждала добить Германию, привести ее политическое устройство и экономику в такое состояние, чтобы немцы и подумать не могли о реванше. К чему это привело? Версальский договор был так очевидно несправедлив и унизителен для немцев, что победителям не хватило воли и решимости настаивать на соблюдении его условий, а на волне реваншизма (в том числе) пришел к власти Гитлер.

Физически уничтожая польское офицерство, Сталин рассчитывал добить ненавистную Польшу и лишить ее возможности когда-либо вести войну. Потом выяснилось, что расстреляли поляков напрасно, они могли бы пригодиться в войне с бывшим союзником Гитлером. Зато Финляндию Сталин «не добил», хотя имел полную возможность, и Японию американцы «не добили». Можно ли назвать это смертельной ошибкой? 

«Добить врага» - эта стратегия годилась для библейских, античных, средневековых, колониальных войн. Тогда «добить врага» означало поголовно его ликвидировать или увести в плен. Сегодня в распоряжении государств имеются другие средства.

Николай Лесков, повесть «Смех и горе»: 

«Национальность – дело аристократическое, ибо мужику все равно, русский ли с него подати берет или нерусский».

Мысль, на первый взгляд, парадоксальная. Принято считать, что именно Человек Из Народа, Русский Мужик является носителем, хранителем, ревнителем национального начала, непреходящих исконно-посконных религиозно-нравственно-культурных ценностей. Аристократия же (в том числе интеллигенция, объявившая себя аристократией духа) есть воплощение  космополитического, вненационального,  антинародного начала.

Если взять  чисто практическую сторону, мужику совсем не все равно, берет ли с него подати свой же православный помещик или чиновник либо поляк, немец, татарин, грузин, тем более жид. Мужик всегда будет уверен в том, что подати так тяжелы по вине чужаков, инородцев, а со своим братом-русаком можно было бы договориться полюбовно, по совести, по понятиям.  

Современный писатель Герман Садуллаев неожиданно вторит (я почти уверен, не зная этого высказывания Лескова): «Национальной может быть только аристократия", - и продолжает: "Интеллигенции нужны открытые окна и двери».

Юлия Латынина: «Тот очевидный факт, что всеобщее избирательное право в нищих странах, как правило, кончается диктатурой, а социальные гарантии даже в богатых странах ведут к финансовому кризису — не просто игнорируется. Любое упоминание о нем рождает инфантильно-фарисейскую реакцию отрицания и крик «Да ты фашист!». Этот крик тем более смешон, что фашизм и вырос из всеобщего избирательного права и социальных гарантий».

Так ли очевиден факт, что всеобщее избирательное право в нищих странах приводит к диктатуре? Индия, Коста-Рика, Уругвай и ряд других латиноамериканских стран – нищие (по меркам США), но режим там не диктаторский. И надо еще разобраться с массами: нищета ли их ведет к отказу от демократии либо необразованность и политическая неискушенность.

Правда ли, что фашизм вырос из всеобщего избирательного права и социальных гарантий? Гитлер, Муссолини, Франко стали диктаторами не потому, что завоевали  большинство голосов на свободных выборах. И что означает фраза: «фашизм вырос из социальных гарантий» - разве гитлеры побеждают потому, что у народа было слишком много социальных гарантий? Потому ли западные страны богаты, что у них демократия, или потому у них демократия, что они богаты?     

Андрон Кончаловский отвечает четко, и я с ним согласен: «Демократия не причина, а следствие хорошей жизни».

А вот другая фраза Кончаловского меня очень удивила: «Выскажу крамольную, по мнению многих, мысль: тоталитарный режим в каких-то случаях предпочтительней демократии — во всяком случае, для незрелых индивидов в незрелом обществе».

Давным давно Карл Маркс по схожему поводу писал: «Если незрелость человеческого рода есть мистический довод против свободы печати, то цензура...- в высшей степени реальное средство против зрелости рода человеческого». Проще говоря, диктатура предпочтительнее демократии, когда надо уберечь детей от утопания. Но если вечно держать их вдали от воды («для их же блага!»), как же они научатся плавать?

Герцен, «Письма из Италии и Франции»: «Коммунизм близок душе ............. народа, так глубоко чувствующего великую неправду общественного быта и так мало уважающего личность человека».

Как вы думаете, название какого народа стоит в оригинале вместо прочерка?

Да, вы правильного догадались: «Коммунизм близок душе ФРАНЦУЗСКОГО народа…»

«В политике ради известной цели можно заключить союз даже с самим чертом, — нужно быть только уверенным, что ты проведешь черта, а не черт тебя». (Карл Маркс, ПСС, т. 8, с. 410).

Могу предположить, что это изречение было хорошо известно Ленину и Сталину и служило им практическим руководством. Ленину, возможно, удалось провести германский генштаб, сделка с которым для русского патриота не слишком  отличалась от сделки с дьяволом. Но Гитлер уж точно был если не дьяволом, то любимым его питомцем. Карл Маркс не напомнил, а товарищ Сталин забыл, чем опасен союз с чертом. А опасен он тем, что партнер - по определению - хитрей, изощренней, бессовестней. Сталин был, конечно, не глупее Гитлера, но всей меры его бесстыдства и наглости представить себе не мог.

У того же Маркса есть и другое, прямо противоположное по смыслу изречение: цель, требующая неправых  средств, не есть правая (букв. - не святая) цель. 

Лев Троцкий: «Ленин в такой неизмеримой степени превосходил своих ближайших учеников, что они чувствовали себя при нем как бы раз навсегда освобожденными от необходимости самостоятельно разрешать теоретические и тактические проблемы».

Вот в чем проклятье вождизма: общепризнанная гениальность и непогрешимость  лидера  если не развращает, то размагничивает его ближайшее окружение: оно разучивается думать, отстаивать, оспаривать. 

Демократия же, при всех ее очевидных недостатках, воспитывает молодых волков, которые не признают авторитет старого вожака безусловным, считают вполне нормальным открыто с ним конкурировать.

Непререкаемого авторитета в своей партии не было даже у таких авторитарных по складу руководителей, как Черчилль, де Голль, Тэтчер.

Н.Я.Данилевский: «Для всякого славянина после Бога и Его Святой Церкви идея славянства должна быть высшей идеей, выше свободы, выше науки, выше просвещения, выше всякого земного блага, ибо ни одно из них недостижимо без ее осуществления».

Старший брат готов пожертвовать земными благами ради освобождения младших братьев, томящихся под турецким и австро-венгерским игом. 

Когда Данилевский издал свой знаменитый труд «Россия и Европа», всего полтора века назад, Российская империя была единственным суверенным славянским государством (если не считать Черногорского княжества). Поэтому русским было очень естественно считать себя защитниками, покровителями, спасителями родственных народов. Само собой подразумевалось, что освобожденные славяне не только навек сохранят благодарность Москве, но и охотно, с энтузиазмом признают ее (моральное, если не политическое) руководство.

Данилевский, один из умнейших и образованнейших людей своего времени, искренне предполагал, что и для других славян идея славянства должна быть превыше всего. История показала, однако, что это совсем не так. Во всяком случае, хорваты, словенцы, западные украинцы не так уж плохо чувствовали себя под властью кайзера Франца-Иосифа. Во всяком случае, не рвались перейти под руку Русского Царя. Болгарские и сербские братушки, забыв об идее славянства, принялись выяснять отношения между собой, причем болгары не постыдились даже вступить в союз с бывшими угнетателями-турками.

В 1915 г. Николай Бердяев констатировал: «Настоящей славянской идеи у нас нет. Вопрос в том, чтобы Россия окончательно отказалась от той пугающей и отталкивающей идеи, что "славянские ручьи сольются в русском море».

В 1945 г. сбылась вековая мечта – все славяне соединились в Коммунистической империи. И что же?

Южные славяне, забыв о долге благодарности освободителям, постарались избавиться от его диктата. Правда, когда сербов прижало, они вдруг бросились искать защиты у России и даже попросились в СНГ. Но когда немного отпустило, они об этом своем порыве как-то забыли. Болгары вроде бы и любили Россию, но настойчивые напоминания о долге хранить благодарность Старшему брату в конце концов стали их несколько раздражать.  

Идея славянства, некогда провозглашенная высшей, сегодня почему-то совсем забылась и практически вышла из употребления. Россия-то по-прежнему готова многим пожертвовать ради братушек, но братушкам эти жертвы не очень-то и нужны. 

     Такова судьба большинства высших идей: они незаметно увядают и забываются, выходят из моды.

Лев Толстой: «…невыразимая сложность всего живого».

Владимир Путин: ««Жизнь, на самом деле, очень простая штука».

Как видим, великие умы не всегда сходятся.

«Сохранение свободы требует культивации добродетели, самодисциплины, готовности к жертве ради общего блага, чувства ответственности по отношению к тем, кому меньше повезло. Одним словом, свобода вечно нова. Это вызов, бросаемый каждому новому поколению, и ее постоянно надо завоевывать заново во имя добра».

Неплохо сказано, не так ли?! Впору какому-нибудь Сартру или даже Че Геварре.

Вот только слово «добродетель» торчит из текста – странное, непривычное слово для современного мыслителя (они же в большинстве своем левые либо либералы). «Добродетель» употребляется только в ироническом смысле и, как правило, во множественном числе: мещанские добродетели, буржуазные, поповские…

Но для автора вышеприведенного абзаца естественно использовать не только «добродетель», но и такие устаревшие понятия, как грех, благодать, покаяние. Ибо автор - Бенедикт XVI. 

Как хорошо, однако, стали нынче писать в Ватикане!

Еще из папской книги «Иисус Христос»: «Столкнувшись с таким явлением, как капитализм, который принижает человека до уровня потребителя, мы начали более отчетливо видеть опасность богатства».

Надо же – католик, а говорит правильные вещи, почти как наши православно- коммунистические мыслители!

Татьяна Воеводина написала в «Литературной газете»: «Одна немка мне в простоте рассказала, как немцы знакомятся, например, в отпуске. Первым делом стараются выведать, где человек живёт и какая у него работа. Если живёт в собственном доме - имеет смысл продолжить знакомство, а если ещё и работает в приличном месте или даже имеет свой бизнес - тогда без вопросов: человек стoящий, хорошо бы с ним подружиться. А если живёт в квартире и работает в замухрыжном месте - на что нам такие друзья?
Вдумайтесь: человек, живущий в доме и живущий в квартире, - это радикально разные люди. Для нас такой подход к делу всё-таки остаётся в сфере курьёза и никогда - руководством к действию».
     Представляю себе, с каким чувством законной  национальной гордости читали эту статью в России. Мол, что про нас ни говори, а мы до такого пошло-корыстного подхода не опустились. Мы действительно ценим человека за его душевные качества, а не за за его богатство или социальный статус.

Хотелось бы только обратить внимание читателя на слова: «Одна немка мне рассказала…» Чем это отличается от пресловутого «агентства ОБС», то бишь, «одна бабка сказала»?

Легко вообразить реакцию российского гражданина на аналогичный  пассаж из статьи московского корреспондента немецкой газеты: «Одна русская женщина мне в простоте рассказала, что у русских не принято садиться за семейный стол без бутылки водки».

Что за скверная манера – объявлять ТИПИЧНЫМ для чужого народа и НЕТИПИЧНЫМ для своего то, что нам не нравится, что нам неприятно...

_________________________

© Хавчин Александр Викторович