Часть третья

1 декабря 1919 года.

МУЗЫКА

Музыка в семье нашей имеет свою историю, а потому опишу, как она зародилась и развилась. В Нахичевани в мои детские годы музыка в семьях имела очень мало места. Любителей музыкантов, кроме профессионалов, и то самых примитивных, было очень мало, и то только мужчин. Только с 60-х годов в домах завелись фортепиано, затем рояли и уже пианино. Скрипка, виолончель и другие инструменты появились позже, хотя были отдельные единицы. Гитары имелись, гармонии также, но серьезных игроков на этих инструментах не было. Мне было 7 лет, когда я впервые услыхал игру на фортепиано у родственника по матери Бедроса Шербаронова. Играл молодой Муратханов, играл по тогдашнему времени чудно, своей игрой он приводил слушателей в восторг. Затем в 1861 году отец привез нам из Москвы рояль, на котором стали нас всех троих обучать игре по нотам. Взяли учителя Вербицкого, который 2 раза в неделю приходил давать нам уроки, занимаясь с каждым из нас по часу. У сестер музыка пошла недурно, в особенности у Мании, у меня же не клеилось это дело. После 6-ти месяцев трудов на этюдах и экзерсисах я отказался учиться. Прямо заявил отцу, чтобы даром на меня не тратил денег. Сестры продолжали учиться. Мания играла уже пьесы. Сестра же Наталья вскоре вышла замуж за Михаила Гавриловича Магдесиева и музыка пошла иная, тоже перестала учиться. Но сам Михаил Гаврилович любил музыку, играл на флейте и аккомпанировал сестре Мание по некоторым пьесам, подбирая звуки на слух. Позже он завел скрипку, смычок у него был твердый и слух хороший. Подбирал по слуху на рояле, также подбирал на скрипке, и мало-помалу стал недурно играть многие пьесы.

Вот так он, как любитель музыки, воодушевлял окружающих, и с годами культивировал в нашей семье музыку во всех видах. Все вечера у нас или у него без его скрипки не обходились, он своей скрипкой вдохновлял окружающих приятными часами. То сам играет, то заставит другого играть на рояле и аккомпанирует. Играла сестра, затем, после моей женитьбы, играла жена моя Маня, она играла хорошо. Позже сестра Лиза обучалась у учительницы Бартичкедьянс, стала делать хорошие успехи. Затем сестра Лиза и Майя стали разыгрывать в 4 руки серьезные увертюры, сонаты Бетховена и прочее. Михаил Гаврилович всегда аккомпанировал им успешно.

Аккомпанируя им, Михаил Гаврилович нередко фантазировал на скрипке различными звуковыми кунштюками, чем приводил в особо веселое настроение слушателей, оживлял и вносил живую струю в доме, в особенности, это действовало благотворно на детей, поддерживало в них веселое и бодрое настроение.

Дочь Евгения начала учиться на пианино, под руководством матери еще с 6-ти лет. После смерти матери она брала уроки музыки в Таганроге, в гимназии, а потом, после приезда в Ростов, ей музыку преподавал Рутин, у него она прошла хорошую школу. Саша обучался на рояле у разных учителей музыки, но серьезного преподавателя не имел, хотя способности у него были, и когда он несколько подвинулся в музыке, то он с сестрой Женей стали разыгрывать легкие пьесы в 4 руки. Совместная игра их прибавила охоту играть. Чтобы создать дома квартет, я задумал Фадея засадить за скрипку, для чего взял ему преподавателем Степана Сергеевича Когбетлиева, купил ему скрипку, и стал он учиться у него. Но скрипка такой инструмент, которой не дает готового тона, а нужно уметь извлечь его из нее, и нужно год или полтора, чтобы получился чистый тон, звук, гармонию, а то слышишь один писк, режущий ухо.

Фадей от природы не отличался ревностностью или терпением к изучению чего либо. Скучные гаммы целыми часами пересиливать было ему нелегко, а между тем ему было задано 1-2 часа играть обязательно. Вот указанное время нужно было заставить играть. За этим минута в минуту следила Юлия Васильевна, заставляя его выполнять сполна положенное время. Когда он начинал играть, не пройдет и 10 минут, кладет скрипку: "Уф! Устал! Не могу больше!" - начинается торг, каждая пропущенная минута насчитывается - "играй, а то папе скажу", медленно берет скрипку и нехотя ведет смычком, фальшивит и т.д. Нужно было большое терпение, чтобы каждый день следить за выполнением урока, пока добился тона и скрипка стала издавать под его смычком те звуки, которые предназначались. Тогда уже его и принуждать не надо было, скрипка его заинтересовала.

Яша, глядя на него, тоже заинтересовался скрипкой, его тоже я засадил за скрипку, тот же Когбетлиев давал и ему уроки. У Яши дело пошло споро, у него сказался природный твердый тон, и смычок сразу стал плавно идти и дальше, когда разработался, скрипка запела.

Теперь, когда уж к роялю две скрипки, стали, то Фодя аккомпанировал на первую скрипку, а Яша на вторую. Нужна была виолончель, Сереже я купил, виолончель и Моц стал давать ему уроки. У Сережи виолончель пошла недурно, и Моц стал устраивать совместную игру в 4 руки на рояле, 2 скрипки и 1 виолончель. Но в это время Женю выдали замуж и заменили Копой, которого имея в виду заменить Женю, подготовили играть на рояле. Копа играл дискантовую партию, а Саша - басовую. А так как печатных нот для такого квартета не было, то Моц для аккомпанемента писал сам к пьесам в 4 руки. Позже Саша навострился и много нот писал сам для скрипки и виолончели. Конечно, начали совместную игру сперва с самых легких аранжировок, но позже постепенно так сыгрались, что на благотворительные концерты приглашались играть, и с большим успехом проходило участие "квинтета братьев Келле-Шагиновых" и получались лестные отзывы, наряду с крупными виртуозами музыкального искусства. На эти концерты они бывали особо ангажированы устроителями концертов, на которых удостаивались шумного одобрения стройной игрой, аплодисментов и "бисов" всегда.

Интерес в публике возбуждался и тем, главным образом, что кроме стройного исполнения номеров, на сцену выходили сразу 5 братьев почти однолеток (разница от 1 до 5-7 лет), стройные, высокие, а не случайно собравшийся артисты. Эти их выступления создали им популярность в городе, и все уже знали об этом "квинтете" и говорили о нем.

На вечерах  у нас в доме все время проходило в концертах. До ужина и после ужина всегда часа 2 слушали, В карты отказывались гости наши садиться, говоря, что куда как интересно слушать концертные номера вашей молодежи. В день моих именин у меня собирались городские деятели: Городской  Голова, члены Управы, видные гласные, представители печати и завтраки проходили очень оживленно под концертные номера моего "квинтета".  Ораторы в своих застольных речах удостаивали особого внимания игру моих молодых музыкантов. На концертах некоторые матери высказывали пожелание иметь в лице своих детей такой образцовый квинтет. Репертуар у них в 3-5 лет образовался довольно обширный и очень серьезный, много увертюр, опер и балет ("Лебединное озеро"), фантазий и др.

Сереже, кроме Моца, позже давал уроки Павел Павлович Федоров, который поставил его хорошо, и виолончель его пела так, как у хорошего виртуоза этого чудного инструмента. Карп обучался у разных, между прочим, у Феррати, а позже, у Фон-Фриче, которые находили у него недюжинные способности, но к сожалению он манкировал уроками и хотя скоро сделал хорошие успехи, тем не менее перестал учиться, хотя дома играл и играет и сейчас хорошо. Совместная игра, дирижируемая Гаспаром Францевичем Моцом их очень подвинула и у всех у них проявилась любовь к музыке, дисциплина в игре, что очень важно для стройного исполнения номеров.

После Моца Саша исполнял роль дирижера, играя сам, при хорошо развитом его слухе он всегда замечал всякую фальшь и корректировал. Бывало, нередко, заспорят, но мирились сами в этих спорах, исправив ошибку. Эти 9 лет были лучшими годами моей жизни, но увы! - прошли эти чудные дни, когда наши родительские сердца тешились приятной игрой детей. Одни поженились, другой убит (Сережа), третьи разъехались и квинтет отпал. Минуло все. Все это было когда-то!!!

БОЛЕЗНЬ  ЖЕНЫ

Как было выше указано, поело родов 6-го ребенка Карпа, здоровье жены пошатнулось. И раньше сказывались кое-какие недочеты в здоровье и, по совету Ткачева, подряд два года выезжали в Кисловодск летом и, несколько поправившись, зиму проводили дома, но декабря 15-го 1885 года, во время обеда Маня вдруг закашляла и у ней горлом показалась кровь. Немедленно вызвали Ткачева, у нее оказалось воспаление легких, каковое принятыми мерами удалось приостановить, и Ткачев предложил повезти ее в Кисловодск на теплый климат. В это время Тащиевы жили в Новороссийске и писали оттуда нам, что у них чудная погода, а потому предлагали приехать к ним, но здоровье Мани не позволяло ехать.

В июне 1886 года я ее повез в Кисловодск с Женей, Сашей, Фодей и Яшей, нашел квартиру, поместил их и сам выехал обратно домой. Через некоторое время туда же приехали тесть и теща, и вся семья наша провела лето в Кисловодске. Она значительно поправилась, и в августе я послал за ними, забрал всех и привез домой.

СМЕРТЬ ОТЦА

В октябре 1886 года отец стал болеть, недели две, будучи на ногах, стал худеть. Начал говорить о близкой смерти, между прочим, предложил мне составить формальную передачу всего Торгового дома со всеми капиталами мне, составить и разослать о том циркуляры куда следует, что я и исполнил, но не успел сдать на почту отпечатанные циркуляры, а только сообщил местным банкам. С 25-го на 26-е декабря 1886 года в 10 часов ночи отец тихо скончался, благословляя Бога и детей, выразив, что со спокойной душой оставляет мир. Выпил из графина несколько глотков воды, повернулся, заснул и больше не проснулся. Он уже второй год страдал расширением сердца, с 20-го октября болезнь усложнилась воспалением легких.

Хотя в последние дни он был очень слаб, но даже за несколько часов до смерти еще ходил по комнате, курил, рассуждал, даже слегка шутил. Мачеха в это время была в Армавире, ездила к сыну и, вернувшись, застала его уже в гробу.

27-го октября, отстояв обедню в Федоровской церкви, при священниках со всех церквей, отца торжественно похоронили в заготовленном им самим при жизни месте, в ограде Федоровской церкви, рядом с матерью. На могиле его через год я поставил чугунную плиту одинакового типа, как и на могиле матери.

Как выше было сказано, перед смертью отец передал все дело в мою собственность, устранившись от дел. По этому поводу был заготовлен следующий циркуляр:

"Ростов-на-Дону. Ноябрь 1883 года. М.Г.! Имею честь сообщить всем, что я, чувствуя старческую слабость и потребность в успокоении от дел, участие свое в деле фирмы "Торговый Дом Т. Келле-Шагинова с сыном", прекращаю. Все дело фирмы со всем активом и пассивом отныне переходит к сыну и долголетнему сотруднику моему Ивану Матвеевичу Келля-Шагинову, который будет продолжать торговлю за свой собственный счет на прежнем основании. Удаляясь ныне от дел, вменяю себе в приятную обязанность засвидетельствовать мою искреннюю признательность всем, доверием и расположением, которых я имел удовольствие пользоваться в течение свыше 50-летней торговой деятельности своей. С совершенным почтением (факсим: Татиос Келле-Шагинов).

Циркуляр этот остался не разосланным, и пришлось разослать следующий: "Ростов-на-Дону. Октябрь 1886 г. М.Г.! С душевным прискорбием извещаю Вас о последовавшей в ночь с 25-го на 26-е октября кончине любезного родителя моего Татиоса Келле-Шагинова. Чувствуя приближение смерти, за несколько дней до кончины, дорогой памяти родитель мой участие свое в делах фирмы "Т. Келле-Шагинов с сыном" в Ростове-на-Дону, совершенно прекратил, передав мне все дела оной со всеми активами и пассивами. Отныне торговлю буду продолжать я за свой собственный счет, на мое, Ивана Матвеевича Келле-Шагинова имя, так же, как она велась до сих пор нашей фирмой. При этом священным долгом считаю исполнить предсмертную волю покойного отца моего - передать его искреннюю признательность всем, доверием и расположением которых он пользовался в течение свыше 50-летней своей торговой деятельности. В свою очередь и я позволю себе надеяться, что Ваше постоянное доверие и расположение ко мне и впредь будут неизменны. Обращаю Ваше благосклонное внимание на мою подпись. И. К-Ш."

В ответ на этот циркуляр получились от всех лестные о покойном отзывы, с выражением сочувствия о понесенном нами горе.

ПОСЛЕ СМЕРТИ ОТЦА

Со смертью отца ушла наша семейная радость, не стало старика, осталось пустое место, заполнить которое приходилось мне. Хозяйство, двор, базары и прочее, и прочее, все перешло на мои плечи. А тут, вскоре, Маня вновь захворала и собралась ехать в Новороссийск, куда звали ее родители и она, в сопровождении брата, Ивана Сергеевича, взяв с собой Сашу, поехала.

В то время поезда ходили только до Екатеринодара. Она прожила в Екатеринодаре у сестры Лизы Хабургаевой 2 дня, куда из Новороссийска тесть послал тарантас, на своих лошадях приехали в Новороссийск. Там они застали теплую чудную погоду. Она там прожила некоторое время, поправилась здоровьем, заскучав за детьми, в феврале 1887 г. вернулась домой. Оставив дома всех детей, кроме Саши, все время беспокоилась за детей и, не выдержав разлуки с ними, вечно тоскуя по ним, преждевременно вернулась домой и от хорошей, теплой благодетельной Новороссийской погоды попала на нашу февральскую и мартовскую слякоть и сырость, вопреки совету доктора и окружающих.

Конечно, поправившееся несколько, здоровье вновь сошло на нет и уже в мае 1887 г., забрав с собой 4-х старших детей, она вновь поехала в Новороссийск. Там, прожив около месяца, все поехали на свою табачную плантацию в 30-ти верстах от Новороссийска, куда и я ездил на одну неделю в конце июля, а в августе все вернулись домой. Плантация эта была разведена на казенной арендованной земле, в лесистой части кавказского горного хребта, на северном его склоне. Всю дорогу к ней приходилось ехать вековым дубовым лесом. Разводились плантации на выкорчеванной от леса местности, на целинной земле. Посев и уборка производились специалистами табачного дела, уроженцами Трапезонда, армянами переселенцами. Воздух чудный, климат в этой местности умеренно теплый, сухой. Семья, проживая тут, вполне поправилась здоровьем, дети целый день пропадали в лесу, собирая грибы, лесную клубнику, землянику и в огородах ели свежие, удивительно вкусные огурцы. Жили в избе с глиняным полом, саманной постройки. Жили без затей, по-деревенски. Провизия вся своя, молоко, яйца, овощей всяких сколько угодно, в особенности, хороши огурцы прямо с огорода.

При возвращении своем из плантации, я взял с собой домой Сашу, чтобы подготовить и поместить в Реальное училище. Я сам с ним занимался, и мне удалось его поместить в Петровское Реальное училище в приготовительный класс. Нужно было несколько исправить почерк по чистописанию, я принял такой метод: напишу в тетрадке ряд городов от Ростова до Москвы и далее, показываю ему на карте, вот он переписывал подряд и радовался, что доехал до Орла, до Тулы и т.д. Посла этого выписываю имена главных рек, морей и прочее. Таким образом, он незаметно, вместе с чистописанием, получал некоторое знакомство с географией, что его очень интересовало и придавало ему охоту просиживать целый день за скучной работой.

В августе семья вернулась, и я поехал в Москву за товаром, а в мое отсутствие Маня посещала магазин, собирала выручку, делала необходимые распоряжения хозяйственного характера и писала мне в Москву все, что делается без меня в магазине. Между прочим, мне сообщили, что с 1 сентября 1887 г. по Ростову открылась конно-железная дорога. Декабря 12-го 1887 года Маня с Женей и Яшей поехали в Новороссийск, ввиду вновь пошатнувшегося ее здоровья. В Новороссийске она все-таки плохо себя чувствовала, лечил ее там доктор Тер-Степанов, который находил, что помещение Тащиева для нее не подходит, как смежное со складом табака и требовал, чтобы ее непременно переместили в другую квартиру, но старикам это не нравилось. Доктор дал мне телеграмму. Февраля 20-го 1888 года магазин мой, помещавшийся в доме Гайрабетова, перевел рядом, в помещение Михайлова, на то место, где помещался Торговый Дом Генчоглуева Шапошникова, которые перешли во вновь выстроенный свой дом на Большой Садовой улице.

Перевод магазина, из одного помещения в другой, было дело нелегкое. Товару у меня было много, много кабинетных и других вещей в шкафах, надо было организовать так, чтобы успеть быстро и без ломки снять с полок и шкафов и разместить на те же шкафы, которые приходилось перетащить и вновь поставить в новое помещение.

В назначенный для перехода день я приехал из Нахичевани в 9 часов утра, и столяры еще не пришли, а без меня нельзя перемещаться. Пришлось послать за столярами, погода скверная, снег, ветер крутит, метет, печь в магазине не разгорается, дымит и чадит газом, а тут к довершению всего подают мне телеграмму из Новороссийска от доктора Тер-Степанова: "Помещение больной невозможное, помещение не меняют, приезжайте нанимать квартиру".

Каково мое положение? Там больная жена с двумя детьми при родителях, которые неизвестно почему упорствуют найти лучшее помещение для больной. Тут весь товар снят с полок, переносят из одного помещения в другое 15 приказчиков или мальчиков, которым надо дать порядок, что, куда и как разместить, я перебегаю то туда, то сюда, а тут пришли, наконец, столяры, стук, гам от разбираемых шкафов и полок, спрашивают, что и как устраивать. В магазине холод, сквозняк и угар, голова горит от угара - словом, положение создалось для меня безвыходное. Но что же делать? Дал телеграмму, чтобы переместили, во что бы то ни стало, сам не могу ехать по причине перевода магазина. В течение недели успел кое-как разместить все, собрался и поехал в Новороссийск, взяв с собой Сережу к больной матери, ибо некуда было его деть. Приехал с ним в Новороссийск поздно вечером, не найдя извозчика, взял драгеля, и поехал в город уже ночью, к Тащиевым. Ворота уже оказались замкнутыми, на стук никто не отзывается, никого нет, чтобы спросить, куда они переехали. Случайно вышла соседская девочка, сказала, что неделю назад уехали, и не знает, куда, а у нее дома никого хозяев нет.

Остались буквально на улице. Тащиевых в Новороссийске все знают, но спросить ночью на безлюдье не у кого.

Стал стучать поблизости куда попало и, расспросив, наконец, добился и нашел. Войдя в комнату, Маню я нашел слабую и измученную, дети, удрученные ее болезнью, в 2-х маленьких несветлых комнатах поместившихся.

Провел я тут несколько дней, но это были одни из наиболее грустных для меня дней в жизни. Видишь больную и в то же время чувствуешь свое беспомощное состояние. Мало было при ней 2-х детей, а я повез к ней еще и третьего, которого нельзя было оставить в Нахичевани. Через несколько дней я выехал обратно домой один, дела требовали моего личного присутствия в Ростове, подходили платежи, дела с банками, каждый день был на счету, и откладывать было нельзя. Полагаясь на милость Божью, я с тяжелой грустью оставил их, вернулся домой, где меня ожидало дело. Это было в конце февраля 1888 г. В апреле того же года Маня вернулась с Женей. Яша остался на все лето в Новороссийске и вернулся с бабушкой октября 15-го 1888 г. Перед этим было следующее: 1887 г. августа 8-го Татиос поступил в Нахичеванскую Армянскую Семинарию, а 25-го сентября захворал дифтеритом и, чтобы изолировать от других, перевели его в нижний этаж, куда и Маня переселилась. Несмотря на изоляцию, через два дня заболела также и Женя тем же. Тогда дифтерит еще медициной мало был исследован, дифтеритной сыворотки не было, и доктора затруднялись в борьбе с этой болезнью. Ткачев, как наш постоянный доктор, принялся лечить вдуванием скипидара в глотку и попробовал дать внутрь чайную ложку скипидара. Средство сильное, рискованное, героическое, но помог. Обоих поставил на ноги в то время, когда заболевшие умирали беспомощно, почти поголовно.

Пришлось по ночам и мне, по возвращении из магазина, переодеться в другой костюм, дезинфицируясь, спускаться вниз, заменять Маню, сколько можно, по ночам. Лекарства разные, в нос и в горло вдувания и прочее приходилось неустанно обоим проделывать каждые 5-10 минут. Фадей скоро оправился и вышел из своего карантина, но Женя пролежала целый месяц с осложнениями, сперва насморк, затем слабость зрения, но все кончилось благополучно.

Января 15-го 1889 г. я отделил мачеху, оставив ее с дочерью Варей жить в Нахичевани, в той же половине, где были, а сам переехал в Ростов, выделил ей всю мебель в ее половине, и посуду, и столовое белье, и прочее, что она нашла нужным, остальное, все запер в своей половине. Лошадей и экипажи продал, распустил прислугу. Женю передал на попечение Натальи Матвеевны, Сашу и Фодю взял с собой, в Ростов. Яша, Копа, а потом и Сережа, были с матерью в это время в Новороссийске. Саша и Фодя учились в Ростове, я взял номер в гостинице "Франция" и взял всю заботу о них на себя. Помогал и наблюдал за уроками, утром приходилось поднимать их и напоить чаем, выводить их в баню, наблюдать за чистотой белья и платья, сдавать белье прачке, чинить платье и белье, где пуговка оторвалась или что распоролось, словом, приходилось вести материнскую заботу о них.

Обедали мы у себя, т.е. в квартире для приказчиков, где у нас была своя кухарка армянка Зартар-Джиджа.

На весну мы перебрались в Европейскую гостиницу, а потом в Гранд Отель Петрова на углу Б.Садовой и Таганрогского проспекта, на 3-м этаже. У нас номер выходил окном в летнее помещение Коммерческого Клуба, где каждый вечер играл симфонический оркестр, и представлялось очень красивое зрелище с верхнего этажа на ярко освещенный сад, полный разнообразной шикарной публики.

Мы всегда засыпали под музыку при открытом окне, а утром рано просыпались под пение соловьев и других птиц в саду, вдыхая свежий аромат акаций, липы и прочее. Все лето мы там провели, пока не устроили себе квартиру в доме Хазизова, куда приехала из Новороссийска Маня с детьми.

НА  НОВОЙ  КВАРТИРЕ  В  РОСТОВЕ

На масляной 1889 г. в магазин на Московской в дом Михайлова забрались воры, но золотых вещей забрать из несгораемой кассы не могли, взяли шелковые платки, ленты, бинокли и прочее, всего на 2000 руб. Пробили каменную стену в проходе соседнего дома и влезли.

Лето 1889 г. Маня с Женей, Сережей и Копой провели на плантации, а Яша жил в Новороссийске. Саша и Фодя были со мною.

В августе 1889 г. я выехал в Нижний за товаром, предварительно приготовив квартиру для нас и для приказчиков в Ростове в доме Хазизовой. (Мал. Садовая ул.) во 2-м этаже.  Перевез всю мебель из Нахичевани, посуду, кухню и все, что следует в доме, устроил, обставил кухню, привел кухарку Зартар, а приказчикам во дворе  устроил отдельную квартиру, словом, устроив все на готовую ногу, сам уехал, написав Мане, что она может приехать, все готово.

20-го августа она с детьми вернулась, и впервые почувствовала себя самостоятельной хозяйкой в новой квартире, что было всегда ее заветной мечтой. Вскоре и я вернулся из своей поездки, и мы зажили новой жизнью. Здоровье Мани как будто укрепилось, Ткачев часто посещал, и по его совету приглашали донора Асвадурова. Казалось, все хорошо, дети учились, торговля шла.

СМЕРТЬ  ЖЕНЫ

Под таким спокойным настроением, когда казалось, что судьба улыбнулась нам наконец и ничего не угрожало, наступила как бы эпоха новой для нас жизни, жизни полной чашей. Я, ввиду наступления времени ехать в Москву за товаром, приготовился и со спокойной душой 22-го февраля 1890 г. выехал в Москву, куда прибыл 24-го и сейчас же занялся делом, чтобы скорее вернуться домой.

27-го ночью в 2-м часу меня разбудили в номере и подали телеграмму: "Мария Сергеевна при смерти, выезжайте, Налбандов" (старший приказчик мой). Телеграмма подана в 9 ч. 22 м. срочно. Ясно, что она умерла. Создалось для меня положение ужасное: потерял дорогое существо, мать шестерых детей, оставшихся без призора, приехал за товаром, масса расчетов с кредиторами, платежи срочные, которые надо лично закончить, время не позволяло откладывать, пасха близка, упускать сезона нельзя, только что завел новое оптовое дело, уехав из Москвы, не закончив дела, расчеты и без товара. Вновь едва ли удастся вырваться из дома, погибнет дело и т.п. Целый рой противоположных мыслей предстал моментально перед моими глазами во всем своем ужасающем размере - тут не трудно было совсем растеряться. Залившись слезами, я сразу понял весь ужас моего положения и то, что меня в моем горе никто не выручит, кроме самого себя, надо только не теряться, набраться мужества и искать выхода из создавшегося положения, ибо сироты мои ждут меня дома, надо готовиться.

Первым делом я упал на колени перед иконой: и искренне помолился Богу, прося дать мне силы выйти из положения. Укрепившись молитвой, я позвонил, явился дежурный Сидорыч, славный старик, всегда с давних лет усердно служивший, рассказал ему о моем горе, просил его пройти и вызвать ко мне бывшего моего сотрудника Ман. Гавр. Петскерова, стоящего тут же в Чижовских номерах, а затем подать мне самовар.

Я, обдумав программу моих действий, сейчас же сел писать повестку с вызовом немедленно явиться ко мне для сведения расчета и получения выписки заказа на товары, т.к. в 11 часов я вынужден уехать домой по случаю смерти жены.

Повестку эту я составил в 2-х экземплярах общего характера к фирмам по двум направлениям, дал Сидорычу, чтобы к открытию магазинов он всем разослал. Пришел Петскеров, которому, рассказав о постигшем меня несчастье и продуманном мною плане действий, просил помочь мне в следующем: когда начнут собираться вызываемые мною лица, то впускать их поодиночке, чтобы не мешали, и каждого, чтобы он предупредил, что, войдя ко мне, никаких, кроме строго делового, разговоров не вести, как можно покороче, никаких сочувственных фраз не произносить, дабы не расстроить меня, а дел много, надо успеть. Пока Петскеров занялся чаем, а после - укладкой чемодана, я все время писал при тишине общей. Я стал подготовлять ко всем особое письмо, приводя расчет и какие товары нужно послать, подробный список каждому и до утра я успел все подготовить. Наконец, утром стали подходить один за другим вызванные лица, которых Петскеров задерживал в коридоре, впускал поодиночке с предупреждением, как было условлено. Каждому из них я передал требование на товары, закончив расчеты, просил, учтя мое критическое положение, добросовестно выполнить все мои требования. Некоторым я предложил быть в 11 часов на Рязанском вокзале. Таким порядком все явились, и всем я передал заготовленное требование на товары.

Чемоданы уложены, расчеты закончены, билет брать для меня послали. К 11 часам я был на вокзале, где меня уже ждали лица, которых я просил туда. За завтраком с каждым из них я переговорил по предмету, для чего я их вызвал. Меня мои друзья провожали, усадили в вагон, дали домой телеграмму, что выезжаю. В вагоне было много дам, которые из разговоров провожающих меня, узнали мое положение, и, как это вообще бывает, дамы в этих случаях очень с сочувствием относятся, стали ухаживать, успокаивать и утешать всячески, и так до самого Ростова, одни выходили, другие садились новые, но сейчас же узнавали и обнадеживали, что может быть еще застанете в живых и тому подобные утешительные слова продолжались до Ростова.

Тут пока прибавлю к чести москвичей, все мои поручения были выполнены в точности, добросовестно, и дело ничего не потеряло. Лучшие мои приятели, блаженной памяти друг детства Григорий Сергеевич Таманцев и Михаил Михайлович Новгородцев, а также Илья Петрович Петров (зонтичник) во многом помогли, при выезде. Выехал я поездом № 1 в 12 часов дня 28 февраля и приехал в Ростов 2-го марта, нашел дорогую жену мою Маню в гробу и погребальную процессию, готовую к выносу, ожидая меня.

Как только я показался в дверях, дети, подняв рев, все шестеро кинулись ко мне на шею с криком: «Папа, мы остались без мамы».

Сестры, родственницы, теща (тесть был в Новороссийске) все в слезах, желая каждый выразить свое сочувствие к нашему горю, выявили потрясающую для меня сцену. Но я всю дорогу подготовлял себя, представляя заранее эту сцену, не теряться, выдержать твердость, памятуя, что моя покойница умела себя сдерживать, родить детей, стиснув зубы без одного стона на удивление окружающих, акушерки и прочих, то и мне следует быть твердым. Я сразу взял себя в руки, перецеловал детей и сделал знак, чтобы никто и звука бы не издал. Все замолчали в ожидании, когда я попросил присутствующих священников приступить к своим обязанностям. Началось отпевание, процессия пошла своим порядком, повезли, похоронили, вернулись домой, совершили поминальную трапезу, гости разошлись, и я не показал своим детям слез и их не допускал к плачу, но слезы мои лились потоком, когда все улягутся спать, тут я изливал все накопившееся у меня горе.

На третий день теща моя собралась ехать в Таганрог, несмотря на мои просьбы и доводы, что дети остаются одни, чтобы оставалась бы погостить у меня неделю-другую, пока я устроюсь немного по дому. Ничто не помогло, уехала, взяв с собой Женю и Яшу в Таганрог. Из расспросов дома у детей и прислуги о последних часах покойной я узнал, что Маня за несколько минут до этого ничего угрожающего на чувствовала, а напротив, после чая, заказав кухарке, что купить на базаре на завтра на обед, дала денег и села с Женей за пианино играть в 4 руки, а потом стала сама играть, довольно долго играла, закончила игру "Хуторком" и сыграла "Соловей". Последнюю вещь она играла с таким одушевлением и чувством, что за стеной в квартире Дьячкова собрались ее слушать. Закрыла рояль, пошла вновь в кухню, сделала какие-то еще дополнительные распоряжения на завтра и вдруг закашляла и сразу горлом у нее пошла кровь, кашлянула еще раз, кровь хлынула ручьем, уложили в постель, вызвали доктора  Бриля (во дворе живущего), но пока тот прибежал, она при нем испустила дух, лишь проговорив: "Доктор, спасите меня". Перекрестила детей, стоящих полукругом у кровати, произнесла последние слова: "Поберегите детей моих" и отошла в вечность. Мир праху твоему! Незабвенная дорогая подруга жизни моей!

ПОСЛЕ  СМЕРТИ  ЖЕНЫ

7-го марта была панихида (гирагамутк) и трапеза, все кончилось, остались при мне четыре моих мальчика. Надо было устроить дома. 17 человек приказчиков жили у меня, во дворе, в особой квартире. Надо было заботиться каждый день их кормежкой. Пришлось утром в 7 часов идти на базар, заказать обед, а за детьми устанавливать порядок приезжали каждый день сестры Наталья и Мания Матвеевны. При детях была двоюродная сестра Маня, девушка 16 лет Маргарита Тащиева, но этого мало было. Она не могла управиться с 4-мя мальчиками, из которых старшему Саше было 12 лет, Фоде - 10-й год, Сереже шел 6-й год, а Копе - 5-й год. Нужно было лицо, могущее вести хозяйство и присматривать за мальчиками. Нашлась какая-то, поручили ей хозяйство и детей. Наталья Матвеевна через день приезжала, делала распоряжения, что делать, что починить, что помыть, так что все понемногу устраивалось.

Торговля пошла по оптовому делу хорошо, она заметно расширилась, это требовало много работы в магазине, что отвлекало все внимание днем, но зато, как только приду обедать и вечером из магазина, дом пуст для меня, нет главного лица, дети шалят без меня, начинают друг на друга жаловаться, старшие обижают, младшие не слушаются бонны, все это вызывает раздражение, в конце концов все нервы мои издергались и, как ни старался я крепиться, но лишь прислоню голову к подушке, слезы льются, бессилие мое меня душит. Припоминаю, какая примерная мать была Маня для своих детей. Себя не жалела для блага детей. Заботясь всегда о них, она принесла в жертву себя, больная, она не о своей болезни пеклась, а о детях. Будут дети помнить, и с течением времени оценят ли самопожертвование для них?!!!

По-видимому такое состояние выдавало меня в наружности моей. Доктор Ткачев, часто посещавший меня, всегда заботливо относящийся ко мне, заметил по лицу перемену, взял меня в руки, стал каждый вечер приезжать ко мне домой, чтобы повезти меня к себе, в театр. Во дворе его дома по Садовой улице в саду он построил летний театр, где ежедневно происходили малороссийские спектакли с лучшими силами (Заньковецкая, Манько и др.). Там, прослушав два действия, к 10 часам он опять подвозил меня домой, сказав: "пора спать". Он меня этим отвлек от гнета, тяготевшего над моей душой.

Приехал я домой 16-го марта после обеда, приехала сестра Наталья Матвеевна, бонна наша за что-то сцепилась с ней и тут же потребовала расчет. Мы, недолго думая, отпустили ее и я дал Таманцеву телеграмму, чтобы Киселева приехала. 20-го марта 1831 года Юлия Васильевна приехала и сразу, с места в карьер, дети к ней прильнули. Она всегда веселая, жизнерадостная, готовая на какую угодно работу, разом все хозяйство взяла в руки, детей поставила на должную ногу. Прислугу подтянула на очистку всей квартиры довольно таки запущенной, девушку Маргариту посадила на починку белья детей. Утром, до 6-ти часов стала ходить сама на базар за провизией. Мне нечего было беспокоиться, что готовить и составлять заранее меню. Словом, в доме все пришло в порядок. Шалости детей угомонились, и жалобы младших прекратились. Все ею достигалось усовещанием, уговариванием. Наталья Матвеевна, бывая часто, видя перемену в доме, не нахвалится. В детях она вкоренила понятие к уважению вообще старших и, в особенности, к родителю, к послушанию. "Помните, что это папа сказал", выходило у нее в таком тоне, что никакого возражения на это не могло быть и бесповоротно подлежит к исполнению. Это была у нее особенная, исключительная способность воспитывать детей. Вся домашняя обстановка получила иное направление, жизнь потекла ровней. Придя домой, я находил покой и отдых, вместо прежних жалоб детей и раздражения. Каждую субботу всех детей собственноручно купала, всегда все чисто одеты. Школой манкировать перестали, классы посещались и уроки готовились.

За это время Женя поступила в Таганрогскую гимназию, перешла в 5-й класс, а Яша в мужскую гимназию поступил.

Женя брала в гимназии уроки музыки у Шашковича. Она пробыла в Таганроге до окончания 5-го класса 20 мая 1894 года.

В доме Хазизова мы прожили до 15-го сентября 1891 года, т.е. два года, потом мы переехали в другую квартиру в дом Гурвича Якова Самойловича на Старом Базаре, найдя эту квартиру ближе к магазину и к базару, где каждый день приходилось закупать и таскать провизию на 30 душ, к тому же помещение было обширнее. Но при всех его удобствах, квартира эта зимой оказалась холодной, при жарко натопленных печах, выше 9° не удавалось поднимать. В январе только выяснилось, что все тепло уходит в чердак через потолок, вследствие плохой смазки наката. Стали насыпать на чердаке золу, слой в пол аршина толщиной и квартира стала теплой. Тут мы жили 3 года. Потом мы переехали в дом Ермолаева, на Темерницкой № 52, где прожили до 1908 года, т.е. до времени, когда закончили отделкой свой дом на Никольской улице № 85.

В 1892 году были выборы в Ростовскую Городскую Думу. Мы с Гр. Хр. Бахчисарайцевым, при содействии доктора Ткачева, играли активную роль, сплотив всех армян избирателей 2 разряда, дали заметный перевес партии Ткачева и сами прошли с Бахчисарайцевым в гласные. Во время этих выборов избиратели армяне собирались у меня на совещание. В 1892 г. мы пережили сильную холеру. Против нашей квартиры были фруктовые лавки армян и павильон для торговли птицами. Эти лавки выходили спиной к нам и потому содержались очень плохо, возле них всегда были кучи мусора и отбросов, клоака. Тут же ночевали под открытым небом бездомные босяки. Этот пункт сделался очагом холеры, перед окнами видны были заболевшие, тут же несчастные, корчившиеся в судорогах, пока санитары не подберут. На Рождественских каникулах Юлия Васильевна поехала в Таганрог и привезла Женю на каникулы домой. Была сильная буря. Юлия Васильевна простудилась и слегла довольно серьезно, так что на мои именины 28-го декабря я никого не мог принять и, благодаря Ткачеву, она через неделю оправилась.

В 1891 году Шалбандов ушел от меня в компании с Чахмаховым, образовав Торговый дом. Стали сильно конкурировать со мной, переманивать к себе лучших покупателей моих, много ущерба причиняли моей торговле. Когда зимой я уезжал в Москву, то Юлия Васильевна садилась за кассу, а Саша с Фодей делали свои уроки в магазине и частью понемногу практиковались писанием счетов и перепиской товаров под диктовку приказчиков в фактуре. Она между этим успевала и хозяйство вести и детей обшивать. Все тужурки, штанишки, гимнастерки, не говоря уже о белье, все она шила своими руками, избавляя меня от расходов на портных и на швеях. Только мундиры и пальто покупались готовые, и то выходило так, что покупали только для Саши, а его платье начинал носить Фодя и так с плеч на плечи от старшего к младшему передавалось. В дом Ермолаева на Темерницкой мы не сразу вошли, а сперва мы переехали в их же дом на Московской улице, и когда ремонт окончился в доме на Темерницкой, мы перешли через месяц. Эта квартира была очень хорошая, только что настлали паркет, покрасили окна, двери, сделали новые обои, словом, вся квартира была приведена в лучший вид, и мы в этом доме прожили 15 лет очень покойно. Кроме нас, никого не было во дворе, дом особняк, с хорошим расположением комнат, со смежной кухней, водопроводом, клозетом, ванной, особый большой сарай каретник, обширная во дворе веранда, словом дом с большими удобствами.

Для приказчиков в мансарде имели особые три комнаты. Базар и магазин близко.

В 1894 году 20 мая Женя окончила гимназию, переехала из Таганрога домой, а 28 апреля 1896 года Каспар Авдеевич Субашиев сделал ей предложение. 2-го мая было обручение, а в сентябре в 9 часов вечера было венчание в соборе Св. Григория в Нахичевани. Венчал Священник Саркис Махсударьян и Хачадур Зарифьян. Крест держал Ваган Гаврилович Кирлиян. Бал был в доме Мартына Емельяновича Когбетлиева в Нахичевани, на 2-й Георгиевской улице в д. № 2.

26-Е ЯНВАРЯ 1923 ГОДА.

Сегодня мне минуло 70 лет, и я вступил в 8-й десяток лет. Иначе говоря, перехожу из старческого возраста в так называемый дряхлый, но пока, слава Богу, такового не чувствую, здоров и не хнычу. После перерыва моих воспоминаний в марте 1920 года, принимаюсь вновь дописывать их о пережитом, не переходя хронологического порядка.

За время этого перерыва пришлось со всей Россией переживать тяжелые дни. Пережили революцию, государственный переворот, гражданскую войну со всеми ее последствиями, т.е. лишение всего достояния, добытого неустанным трудом, более 50 лет работы, одним моим сбережением накопленного, никого не обижая, никого не эксплуатируя, лишился дома, своего крова, всего имущества. Дошло до того, чтобы на дневное пропитание купить провизию, приходилось нести на рынок продать что-либо из того, что еще осталось и т.д. Об этом поподробнее будет сказано далее, в свое время, а пока жизненный опыт научил, что бы ни случилось, не надо, терять мужества и бодрости, мириться со всеми положениями, куда судьба забросит, стараясь сохранить здоровье, не теряться.

ПОЕЗДКИ

Поездкам я посвящаю особую главу, сгруппировав их, какие имел с 

первых дней до последнего времени.

Первый мой выезд из города был в Таганрог с Михаилом Гавриловичем Магдевиевым, на пароходе "Императрица Мария" Описана эта поездка на _43___ стр.

Второй мой выезд был в Пятигорск с матерью в 1865 году. Он описан на _52_____ стр.

По возвращении из Пятигорска, мы с матерью ездили в Мариуполь  - по случаю выздоровления поклониться Чудотворной иконе Божьей Матери.

Следующая поездка моя была в 1867 г. в Москву по торговым делам за товаром. Описана она на 61 - 64 стр. В 1868 г. с Михаилом Гавриловичем ездили в Нижегородскую ярмарку. Мы остановились в арендованном нами  много лет амбаре, куда подвозили и сваливали все купленные товары в нижнем этаже, а наверху, в так называемой палатке, жили сами. Так как амбары эти были обширные, то кроме нас, мы принимали и других знакомых из разных мест торговцев. С этого 1868 г. подрядчик Степан Ав. Кожевников открыл новую дорогу для доставки товаров до Ростова водой. До этого отправлялись товары чужими извозчиками троечниками (см. _12____ стр.) и бывали в дороге 30-40 дней и обходилось с пуда 1-1,30 коп. Водой же стали доставлять в 22-25 дней и по 50 коп. с пуда. Секрет заключался в том, что из Нижнего пароходы буксировали баржи с грузом по Волге до Царицына и далее до Астрахани. Это была одна компания. От Царицына на Калач была проведена железная дорога. Это уже второй перевал. От Калача на Ростов шли пароходы Волго-Донского пароходства. Вот эти обстоятельства учтя, Кожевников был пионер прямой доставки товаров водой из Нижнего до Ростова. Он открыл временные агентства в Царицыне и Калаче, сразу набрал массу товаров не только до Ростова, но и далее, в Екатеринодар, Таганрог, Ейск и прочее и разом сделался крупным отправителем. Открыл в Ростове и Москве транспортную контору и сразу сделался серьезным конкурентом транспортных контор "Надежда" Российского общ. и пр. В течение короткого времени заработал большие деньги, развел крупное транспортное дело.

В 1870 г. поехали мы с отцом в Петербург к ортопедисту Корженевскому. Описано мною на _66__ стр. В Петербурге я был впервые, конечно, после Москвы, он выглядел вполне европейским городом: архитектура зданий, внешний вид города, чистота, порядок. Гостиный двор, пассаж, с их роскошными магазинами, художественно разложенные товары в витринах, все вызывало один восторг. Монументы Петра I, Николая, дворец Зимний, соборы Исаакиевский, Казанский, Эрмитаж с чудной коллекцией знаменитых картин, замечательные гранитные вазы гиганты в сажень вышиной и в поперечнике. Драгоценности в Эрмитаже: царские регалии с редкой величины бриллиантами и цветными камнями и прочее и прочее. В Эрмитаже были мы несколько раз. В одно из посещений публику как-то вежливо разогнали, мы немного замешкались, вдруг мимо нас пробежала большая черная собака (что не допускается). Оказалось это неразлучная Александра II, вслед за ней прошли мимо нас Государь, Владимир, Сергей и Павел, рядом с Государем дочь Мария Александровна. Мы остановились, поклонились, они прошли дальше, за ними большая свита генералов и прочих.

Были в цирке, в Александрийском театре, в Летней саду, у монумента "дедушки Крылова". Ездили на конных омнибусах и на конке по Невскому. Были в Императорской публичной библиотеке и пр. 

Отец из Москвы вернулся домой, я же остался делать покупки и вернулся с Михаилом Гавриловичем. В феврале 1871 г. мы остановились в Таганроге (мы ехали по Курско-Харьковской дороге), где нас Тащиевы остановили и повезли к себе, так как сестра Наталья Матвеевна, как раз в это время гостила у них. Мы там прожили 3 дня, все время в обществе друзей Тащиева: Якова Михайловича Серебрякова, Унанова, Христафора Матвеевича Тащиева и других. Мы были то у одного, то у другого, или они у Тащиевих, словом все 3 дня очень весело провели время, и, наконец, на 4-й день выехали в Ростов в вечернем поезде. Погода была ветреная, начиналась метель, вьюга, которые, когда мы подъехали к Донецкой станции (Хопра ныне) стали так заметать, что паровоз еле-еле дотянул до станции. Но так как до Ростова оставалось немного, то прицепили другой паровоз сзади и поехали очень шибко, чтобы проскочить занос. Проехали полдороги и на 9-й версте от Ростова поезд остановился. Все усилия обоих паровозов были безуспешны. Бригада силилась с будки дать телеграмму, но не смогла по сугробам пройти. Пробовали пустить один паровоз порожним, отъехал 20 сажен, погряз в снегу и ни назад, ни вперед на смог двинуться - застрял. Ветер бушует. Страшно. За ночь нанесло столько снега, что поезд с ветреной стороны, весь покрылся снегом. В вагоне холод, снег пробился всюду, сквозь рамы, сквозь все щели, топлива нет, до паровоза за топливом добраться не удалось. Благо, по соседству 3-й класс был пустой. Сломали скамьи, бывшие в этом вагоне, и затопили печь. Настало утро, за метелью ни зги не видно, без провизии, без воды, весь день простояли и всю ночь без какой-либо надежды. Только на второе утро погода утихла, подошли казаки из ближайшего хутора, повезли нас к себе, к лошадям и на санках привезли нас в Ростов. Поезд наш откопали. Только на 10-й день открылось движение по линии вновь.

В 1872 году в августе ездил в Москву и Нижний за товаром и в 1873 г. в январе ездил в Варшаву и Москву, а в августе - в Москву и в Нижний, тоже в 1874 г. в эти месяцы,- в Варшаву, Москву и Нижний на ярмарку за товаром.

В 1875 г. в январе ездил в Варшаву и в Москву, а затем с начала июля я поехал за товаром в первый раз за границу, в Вену, оттуда в Варшаву, Москву и Нижний, что подробно описано на стр. _70_ , а с ноября - в Москву за товаром.

Затем ежегодно зимой и летом периодически ездил за товаром в Москву, Варшаву и Нижний. В 1881 г. мы ездили в Феодосию  на лето и в Ялту, что подробно описано на стр. _77__ .В июне 1883 г. поехали на лето в Кисловодск - описано на стр. __78_ . В июне 1886 г. опять ездили в Кисловодск, лето пробыли. В это лето мы имели квартиру у самого парка у Жуйдевой, где было очень хорошо жить, и теща тоже была с нами, кухня была своя, дети все были с нами. Кисловодск стал застраиваться.

Марта 14 1886 г. я ездил в Харьков на разбирательство нашего дела в таможне. Дело началось с того: в бытность в Кисловодске в 1885 г, явилась таможня в магазин на Садовой ул., осмотрела все товары и забрала все ленты, на которых не было пломб, так как они были московской работы, кружева елецкие, которые пломб не имеют, словом все приписали как контрабанду: рюши, платки, перчатки и прочее. Отец вызвал меня по телеграфу, я приехал, был в таможне, большую часть товаров отстоял, доказав, что они не заграничные, но часть товаров задержали, чтобы свою правоту подтвердить.

Будучи в Москве, я виделся с Тухолкой, главным начальником таможни, с которым я вел беседу, и когда рассказал, он, улыбнувшись, признался: "Вижу, что мои чиновники переусердствовали" и обещал, по приезде в Петербург, - пересмотреть. Была на месте экспертиза. Эксперт подтвердил, что задержанные товары русского производства. Окружной суд оправдал меня, постановил возвратить товар, но таможня кассировала в палату, которая решила в пользу казны. Тогда была такая политика. Во всех городах искали контрабанду и это была целая эпидемия. Это очень повлияло на здоровье отца.

В 1882 г. в начале сентября, будучи в Москве, я осматривал несколько дней Всероссийскую Мануфактурную Выставку, где российская промышленность была представлена во всей своей красе, очень много интересного, поучительного и полезного она представляла, широко и мощно раскинувшись в северной части Москвы.

В 1886 и 1887 г. Маня с детьми ездила в Новороссийск - описано на стр. _85__. В 1889 г. я ездил двукратно в Новороссийск к больной жене. В феврале 1890 г. я поехал в Москву и был вызван обратно по случаю, смерти дорогой жены - описано на стр. _89.

В 1896 г. во время Нижегородской ярмарки была там Всероссийская выставка, очень обширная и богатая. На этой выставке впервые демонстрировали электрический трамвай, в виде скамейки с проводниками под землей и многие другие новости техники.

Июня 28 1897 г. по окончании учения, Сашу, ввиду слабого здоровья (у него золотуха на шее и затылке не девала покоя), я послал с целью перемены климата на маленькую экскурсию. Именно, он объехал через Новороссийск по берегу Черного моря, был в Поти, Кутаиси, Батуме, затем в Одессе, откуда поехал в Киев и, по совету профессоров, провел лето на даче в Мотовиловке под Киевом, вернулся 16 августа. На следующий год 28 июня 1898 г. вновь съездил туда на кумысское лечение.

Июля 2-го 1900 г. я выехал из дома для поездки в Париж на всемирную выставку. Со мною ехала и Юлия Васильевна, для исполнения своего обещания поклонения Киевским святыням. Проводив меня, она поехала в свой родной город, в Минск, к матери. Я поехал дальше. Подробности этой поездки, см. в особой тетради № 3 - Поездка на Всемирную выставку в Париж июня 1900 г.

Летом 1901, 1902, 1903, 1904 г.г. подряд мы ездили по одному месяцу в Кисловодск. Уже в 1901 г. мы нашли Кисловодск преобразившимся. Прежде всего, уже железная дорога прошла в Кисловодск и в Железноводск.  У вокзала построили грандиозный курзал, в котором кроме первоклассного ресторана, помещается театр. Во дворе курзала устроена музыкальная эстрада с величественной раковиной для оркестра. По вечерам даются симфоническим оркестром, состоящим из 60 и более артистов-виртуозов, концерты, большой двор для гулянья. В антрактах - различные увеселения гастрольных акробатов, фейерверки и прочее. Отсюда перекинут мост через проезд на вокзал, за мостом разведен большой ботанический сад, от вокзала по Ребровой балке и на Крестовой горе раскинуты разной архитектуры виллы и дачи на горе, составляющие особый барский городок, с извилистыми на горе дорожками, в зелени. Большой парк, упирающийся в холм, продолжен, устроены новые аллеи и разведена царская площадка с буфетом, цветниками, лаун-теннисом. Дальше продолжена дорожка к Красным, Серым и Синим камням, служащим ныне наиболее посещаемыми публикой местами гулянья. За речкой, от дома Зипалова до самой мельницы, на горе застроился новый обширный городок. Построены новые, обширные нарзанные ванны. Вдоль тополевой аллеи построены крупные гостиницы, а по дороге к вокзалу - приятная галерея из вьющихся растений и громадное трехэтажное здание Гранд Отеля - первоклассной гостиницы с роскошными номерами и рестораном.

Источник нарзана закрыт под стеклянный футляр. Мы останавливались в эти годы в доме Коленкиной, против Собора, рядом с базаром и парком.

21 июля 1905 г. с Юлией Васильевной мы ездили опять в Кисловодск на 1 месяц.

12 июля 1908 г. я с Юлией Васильевной поехали в Новороссийск, 16 июля повенчались, выехали в Кисловодск и 18 августа вернулись домой в свой дом.

В 1905 г.,  кроме указанных поездок, мы ездили в сентябре в Петербург, после пожара магазина, отстоять у страховых обществ пожарный убыток, о чем будет описано особо дальше.

В 1909 г. я с женой Юлией Васильевной 16-го июля по железной дороге выехали в Одессу, куда приехали 17-го июля. Дорогой, при переезде с одной из станций за Елисаветградом нас захватил необыкновенной силы ураган. Сразу стало страшно темно в 4 часа дня, в полях был снят хлеб, который лежал в копнах. Ураган захватил эти копны, все раскидал, и несло высоко поднявши солому и в такой массе, что небо все превратилось в желтый свод, и весь урожай этой местности погиб разбросанным. Все телеграфные столбы повалило, и массу бед по пути своему причинило, поезд проскочил потом в полосу сильного ливня с градом.

В Одессе мы объездили город, осмотрели памятники и окрестности, Лиманы, Малый фонтан, Аркадию и прочее. В особенности интересны бульвары по над морем с широкой красивой лестницей прекрасные морские ванны. Александровский парк, гавань и море с бульвара представляют очень красивую картину, все видишь далеко, как на ладони. У Бульвара хороший ресторан, где масса публики обедает, завтраки под открытым небом на воздухе, любуются чудной панорамой моря, С кипучей деятельностью жизнь дышит кругом. Паровые суда - одни приходят, другие отходят, железная дорога тут же к пароходам подвозит целые поезда грузов и увозит таковые. По берету же проходит пригородная железная дорога с красивыми открытыми вагонами, сообщающая город с Куяльницким лиманом.

20-го июля мы уехали из Одессы на лучшем пароходе "Пушкин" по Черному морю и к утру подъехали к Севастополю. Осмотрев город и аквариум на берегу моря, очень интересный музей подводных обитателей, моллюсков, раковин, черепах и прочее, после полудня, мы тем же пароходом тронулись дальше и вечером 21-го прибыли в Ялту, где пробыли до 2-го августа. За это время в Ялте мы ездили по окрестностям: в Алупку, Массандру, Гурзуф, Никитский сад и прочее. Эти осмотры мы совершили в экскурсиях. Эти экскурсии совершаются на линейках, запряженных парой лошадей, вмещающих 10-12 человек. Зачастую в этих экскурсиях принимает участие 70-80 и более человек, которых собирают к известному часу в назначенный пункт, и оттуда все вместе трогаются целой вереницей экипажей. Мы же с женой ехали в парной коляске, в так называемых здесь, корзинах, кузов этих колясок сплетен корзиной. Они 4-хместные и стоят задние места по 1,75 руб., а передние – 1,50 руб. Они лучше тем, что едут впереди поезда, а линейки за ними вслед, чем избегают страшной пыли в дороге. Экскурсии начинаются утром около 10 часов и возвращаются вечером, к 4 - 5 часам. Рассчитано так, что к 1 - 2 часам дня подъезжаешь к ресторану, а затем осмотр чьего-нибудь подвала. Экскурсии сопровождает всегда проводник, знакомящий всех, с местностями и достопримечательностями, так сказать, ведет всю экскурсию, а у подвала всегда встречает винодела, специалиста, которые читали целую лекцию по виноделию, начиная с винограда - породы, сортов, болезней его, борьбы с вредителями, собирания винограда, процесса выжимания сока, что делается с соком, затем весь процесс выработки вина. Ведет по подвалу, объясняет способы хранения вина и прочее и прочее, кончается тем, что присутствующим предлагает попробовать то или другое вино, наливая пробы по пол рюмки, и что кому нравится, тот покупает бутылку, другую вина "по подвальным оптовым ценам". В результате подвал недурно поторгует. Экскурсанты, большей частью учительский, судейский и т.п. служебный персонал, пользующийся каникулами.

Дорогой мы осматривали "Хаос". Это груда камней, накинутых по капризу природы, глыб, громоздких осколков скал, разрушенных когда-то землетрясением. Подошли к павильону "Птичье гнездо", прикрепленному к краю страшно высокой скалы, над сильным прибоем моря, висячий, точно в воздухе, откуда на далекое пространство стелется море во всем его величии и красоте.

Сады крымского побережья, и, между прочим, знаменитый дворец Воронцова в Алупке, с его роскошной столовой, с фонтаном из шампанского вика в оные годы, с террасой, украшенной фигурами знаменитых "Львов" в разных позах, в своем роде "уникумы" скульптурного искусства. Тропические растения и весь дворец окутаны вьющимися глициниями и прочее; цветники и клумбы живописно повсюду раскинуты, аллеи редких растений и прочее. В Гурзуфе знаменитые платаны Пушкина и др.  Магнолии с цветами величиной в 2-3 вершка в поперечнике. Тут "Медведь-гора" - далеко выдающаяся в море скала, похожая по своей форме на громадного медведя. Знаменитые кипарисы Крыма, с цветами магнолии, густо насажденные и сильно пахучие.

Рестораны, как и в Алупке, так и в Гурзуфе прекрасно содержатся, роскошно обставлены. Морское купание в Ялте не удобно, вследствие того, что дно у берега забивается крупными камнями, наносимыми ручьями с гор после дождя, хотя любители купаться в море не обращают на это вешания. Очень красивы на берегу Ялты прибои волн, которые при ветре с моря, высоко и далеко перебрасывают брызги.

Мы принимали подогретые ванны морской воды, очень освежающие.

Городской сад содержится хорошо, по вечерам играл симфонический оркестр. Тут же хороший ресторан, где мы обедали. Водопад Суук-Су и гора Ай-Петри привлекают много экскурсантов. Мы жили в гостинице близ набережной и были очень довольны и рассчитывали еще пожить в Ялте. Но вдруг нам объявили, что через неделю ожидается в Ялте царский поезд и эта гостиница будет занята исключительно царской свитой и потому предложили перейти в другое место. Это был период хозяйничанья в Ялте Думбадзе. Мы сочли лучшим отказаться от намерения дольше оставаться, собрались, взяли место на пароходе и уехали.

2-го августа 1909 г. на пароходе «Великий Князь Алексей» выехали в Новороссийск и далее. 3-го утром мы приехали в Феодосию, осмотрели город, побывали в галерее известного мариниста Айвазовского и затем выехали в Новороссийск, куда приехали вечером и, пробыв тут по 5-е августа, выехали на пароходе «Император Александр II» в Новый Афон, куда прибыли 6-го, проехав мимо Геленджика, Туапсе и др. побережья Кавказа. Проехали Сочи, Гагры, но мы с парохода не сходили, ибо пароход останавливался ненадолго на рейде, и надо было на лодках переправляться. У Нового Афона пароход стал на якорь, и лодка с Афона забрала нас и подвезла к монастырю. Монастырь стоит на высокой горе, а тут, у берега монастырская гостиница. Нам отвели одну комнату и предложили ее вместе с другой молодой четой занять. Чета эта из станицы Романовской Кубанской области, молодожены, на одном с нами пароходе приехавшие. Так как в гостинице все комнаты были заняты, то пришлось довольствоваться тем, что дается. Хотя было неудобно помещаться двум дамам и двум мужчинам, но устроились так, что сперва дамы без нас разделись, улеглись, а потом мы вошли и легли.

На другое утро пошли осматривать все монастырское строительство. Громадный храм, масса каменных зданий, общежитий монахов, разных хранилищ, складов, водяная мельница, большой сад с апельсиновой аллеей, посевы всевозможные - словом, большое благоустроенное хозяйство. Виноградник, много фруктовых деревьев, всех сортов фрукты. Взошли на высокую крутую гору, где когда-то какой-то схимник жил. В общем, монастырь существует на началах коммуны, где 300 монахов и послушников обслуживают все. Они же и земледельцы, и садоводы, и мукомолы и чернорабочие, они же строители, каменщики, плотники, штукатуры, кровельщики, печники и прочее, словом, все ремесла и все производство общее, принадлежит общине, своего никто ничего не имеет, никакого вознаграждения или жалованья никто не получает, все обязаны трудиться в пределах своего уменья и возможности, получая все содержание. Тут же происходит довольно успешная торговля всякими иконами, крестиками, четками и прочее. В лавочках с провизией торгуют опять те же монахи за счет монастыря. За номер берут в пользу монастыря сколько дадут, но не менее 2 руб. с персоны в день, с бедных - меньше или ничего.

В 12 часов по звонку все гости собрались в трапезную, где подали борщ и кашу гречневую, черный хлеб, все своего приготовления. Столы длинные, не покрыты ничем, посуда недостаточная, вообще, очень все просто. Для чая кипяток достали с трудом, всего не хватало.

7-го августа мы на лошадях выехали в Сухум на 2-х линейках. Хотя поехали, но не без опаски, ибо ехали по дороге по над берегом моря, движение тут очень слабое, жилища попадаются редко, народ бедный, дикий, оружия же у нас ни у кого не было, но доехали благополучно и остановились в лучшей гостинице у берега моря. Ночью с моря подул ветер, поднялся сильный прибой с моря. Прибой был так силен, что казалось, из целых артиллерийских батарей палили, временами, прямо оглушительный, не дал всю ночь до утра спать.  Утром пошли к морю любоваться красивым прибоем, высоко выбрасываемые брызги воды были очень интересны.

В Сухуме хорошая растительность, сады, между прочим, любопытно, вместо акаций и тополей, как у нас, там по бровке тротуаров посажены громадные олеандры, унизанные красными цветами. Осмотрели ботанический сад Великого Князя Александра Михайловича, замечательный редкими породами всевозможных пальм и других тропических пород. Между прочим, тут, в этом саду, произрастает очень удачно громадной вышины бамбук. Одну палку бамбука аршин в 5, я повез с собой домой, и всю дорогу в вагоне пришлось возиться, помещая его вдоль вагона.

Из Сухума 9-го августа мы выехали на "Пушкине" в Новороссийск и оттуда в Ростов, куда прибыли утром рано 11 августа. В Сухуме мы купили персики, очень крупные по 1р.50к. за пуд. Мы совершили круг: Ростов-Одесса-побережье Крыма-Кавказ-Сухум-Новороссийск-Ростов.

Ноября 8-го 1909 г. я ездил с женой в Петербург получать страховую  премию на дожитие до 58-летнего возраста своего, где пробыли до 17-го ноября, затем поехали в Москву и 27-го ноября - домой.

7-го июля 1911 г. с Юлией выехали в Петербург, где прожили
с 9-го по 16-е июля, за какое время побывали в Петергофе, осматривали порт и, главное, знаменитые фонтаны у дворца, побывали в Царском селе, осматривали дворцы, между прочим, Янтарную комнату, всю украшенную крупными янтарями, вделанными в мебель, в стены, в кресла, столы и прочее. В Павловске слушали симфонические концерты дирижера Асланова. В Ораниенбаум ездили, в Сестрорецке слушали симфонический оркестр под управлением Сука, куда стекается на концерты весь Петербургский бомонд, откуда хороший вид на море, виден Кронштадт и даль моря.

16-го июля вечером мы выехали в Финляндию, утром приехали в Выборг, пробыли 1,5 суток, выехали на водопад Иматру. Подробности пребывания в Финляндии описаны в тетради 3 - поездка в Финляндию.

Во время пребывания нашего в Петербурге зашли мы в Ботанический сад, где произрастают в особо устроенных оранжереях все породы пальм поразительной вышины. В это же время зацвела "Виктория Регина", цветы которой растут и цветут в воде, в особо устроенном теплом помещении, отапливаемым даже летом. Температура в этом помещении должка быть круглый год + 35^о Реомюра.  Цветок этот держится на поверхности воды, имеет листья в поперечнике от 2 до 2,5 аршин, круглые, формой железной сковороды, и целая колония этого растения питается от одного корня, цветет цветком 8-10 вершков в поперечнике. Долго любоваться этим редким растением не приходится, ибо спертый воздух в 35^о гонит поневоле наружу, на свежий воздух. Тут же очень интересный и богатый ботанический музей, где собрано все редкое в царстве растительного мира.

В Финляндии мы были после Выборга на Иматре, по Сейскому озеру до Нейманта, оттуда, обратно в Вильманстрант, по Сейскому каналу, по шлюзам в Выборг. Из Выборга по шхерам в Гельсингфорс и Гани.  Из Гани поехали обратно в Петербург, где пересели на железную дорогу и приехали в Ригу. Проездив по открытым курортам у Риги, мы поехали в Москву, а из Москвы поехали домой.

2-го декабря 1911 г. по делам Российского Общества купцов и фабрикантов "Защита Кредита" мы поехали в Москву, где пробыли до 11-го и вернулись домой.

29-го июля 1912 г. я с женой ездил в Кисловодск, 23-го августа вернулись домой. 28-го ноября 1913 г. мы ездили в Армавир на именины Фадея и 1-го декабря вернулись домой, отпраздновав его именины.

18-го июня 1914 г. я и жена Юлия Васильевна, поехали заграницу, через Варшаву. Мы поехали в Берлин, оттуда в Мюнхен и Верисгофен. Поездка эта мною подробно описана в тетрадке 4 - "Поездка в Германию, в Верисгофен", вернулись домой 11-го октября 1914 г.

Сентября 5-го 1916 г. мы поехали в Кисловодск и остановились у Чугаевых на даче, там мы пробыли по 22-е сентября и 23-го уже были дома.

Последняя наша поездка была вынужденная. Это был выезд из города на неопределенный срок и пребывание наше в селении Дмитровском Ставропольской губернии.

Сентября 10-го 1920 г., вызвав  меня в ДЧК, объявили, чтобы я, в течение 48 часов выехал из города Ростова с семьей, иначе буду выслан по этапу в Архангельскую губернию. Я немедленно собрался укладываться и, так как денег на выезд у меня не было, то в течение 2-х дней, что только можно было, распродал из домашнего, почем только можно было, лишь бы выручить некоторую сумму на дорогу, взял пропуск и 13-го купил билат на Царицын; другие дороги Юго-Восточная и Екатерининская были закрыты для движения (ввиду наступления белых). Но 13-го ни на какой поезд нам попасть на удалось, пришлось ночью вернуться домой и на другой день, пообедав у Саши, поехать вновь на станцию к поезду. Но станция была так забита, преимущественно военными и солдатами, что поезда один за другим отходили набитыми до отказа военными и попасть в поезд было трудно. Багаж, состоящий из 2-х сундуков, сдать не удалось - не принимали, а пришлось ограничиться лишь ручным багажом и только при содействии носильщиков нам обещали достать места, для чего весь наш ручной багаж из 10 мест взяли к себе. Места в поездах брались с бою одними дезертирами с фронта, для которых никаких прав на места и билетов на существовало: в дверь не пустят, они лезут в окна, на крышу и т.п. Чуть подали поезд, все наполнилось ими, и никакая сила не могла противодействовать дружному напору их. Вагон полон, они лезли на крышу, цеплялись за площадки, буфера или ступеньки. Итак, дали звонок, поезд подали, мы вошли, один из наших носильщиков (их было четверо в компании) подал к вагону, мы поднялись на площадку, но войти в вагон не могли, дверь была заперта. Носильщик сказал, чтобы мы подождали на площадке, сейчас нам отопрут, но в этот момент целая лавина солдат с другой стороны кинулась на нашу площадку, одни полезли на крышу, другие стали наседать на нас и гнать, грозя, что сбросят с площадки, но в этот момент наш носильщик открыл дверь и, впустив нас, указал наши места, где все наши вещи были разложены по местам. Один из них сторожил вещи. Сдав нам наши вещи, усадил нас и ушел. Но вагон стал наполняться солдатами, бравшими места силой. Сидели мы у открытого окна, вдруг в окно пролезает здоровая фигура в матросском костюме. Ловко, как змея, вползая через окно, извинившись, занял скамью против нас и усадил еще даму. Явилась бригада, которая заявила, что этот вагон для билетных пассажиров (единственный в поезде) и потому всем солдатам - выходить, но, ни один из солдат не сдвинулся с места и кондуктора ушли, ничего не добившись. Напротив, солдаты требовали удаления билетных пассажиров. Шум их стих только под угрозой нашего матроса, а в это время матросы везде имели командный вес и, благодаря ему, нас более никто не беспокоил. Между тем, поезд еще долго стоял, мы расположились чай пить, дали в окно провожающим нас сыновьям - Саше и Карпу - чайник, нам принесли кипяток, и мы начали пить чай. Напились сами, угостили соседей наших, а потом пришлось поить всех близко сидящих солдат, а кипяток один за другим подавали нам в окно. Этим мы несколько их расположили и спокойно, на утро, доехали до Тихорецкой. Нужно сказать, вагон ночью не освещался, что при этих соседях было жутко спать. С нами были, взятые из дому ложки серебренные столовые и чайник, которых утром не досчитались, по соседству сидящие соседи умудрились стащить. Мы боялись поднять скандал, промолчали. Приехав в Тихорецкую, мы должны были сделать пересадку, пришлось сойти с вагона. Но как быть с вещами? Спасибо доброму матросу, он ссадил Юлию на платформу и у окна ждать, сам вынес крупные вещи. Носильщиков не было - разбежались от солдат, какая нажива! Я в окно подал все остальное, матрос собрал в одно место и когда я сошел с вагона, указал мне не двигаться с места и никому не позволять брать вещи - сам перенесет все. Взял несколько вещей и с Юлией пошли на вокзал, который отстоял саженей на 50 от нашей выгрузки и все вещи перенес. В вокзале, битком набитом солдатами, освободил стол и стул, усадил нас и сам сел с нами. Без него, мы не только сесть, но стоять не нашли бы места. Оказывается, что уже два дня приходят поезда с дезертирами и дальше не отправляют. На вокзале скопились тысячи - и на полу, и на платформе - пройти негде. Наш матрос, как командир какой, разогнал спящих и, усадив нас, добился кипятку, который еще нам не подавали, говоря рано еще, через час будет. Он заставил разжечь самовар, нам подали кипяток, семи закусили и пили чай. Словом, этот  милый матрос так нас устроил, как никого. Он расспросил нас, кто мы, куда и зачем едем. Мы рассказали. Это и подало повод принять в нас такое милое участие. После он и о себе рассказал, именно: он был пожилой человек, лет 50-55, мускулистый, рослый, плотный человек. Оказалось, что он ветеран революции, "потемкинец", который после переворота вернулся в Россию, поехал в Кронштадт и во время Октябрьской революции был активным бойцом на "Авроре", участвовал во взятии Петербурга. Теперь он был в Мариуполе, откуда едет в Астрахань, ввиду того, что флот на Азовском море считает погибшим и, возможно, что не сегодня-завтра Мариуполь будет взят белыми. В общем, сам оказался прекрасной души человек, человек идейный, во всякую минуту готовый в огонь лезть (и лазил не раз) из-за идеи, истинный, идеальный коммунист, бескорыстный, честный и гуманный. Он нам такую помощь оказал, как никакой родной не смог бы. Когда мы расположились закусить, у нас из дома был хороший запас взят съедобного, мы не могли упросить его закусить нашим запасом, он достал свое, ни за что нашего не взял, сказав: "В дороге вам еще самим понадобится, не думайте, что теперь везде найдете все, что хотите".*

Мы тут узнали, что из Тихорецкой ни в одну сторону поездов не отправят раньше 2-х дней. Мы решили поехать на лошадях к сыну Якову в село Дмитровское Ставропольской губернии, верст за 60-70 от Тихорецкой. Я пошел на базар нанимать лошадей. Парных лошадей я не нашел, пришлось брать 2 линейки одиночки, но самое главное, что в точности никто не знает этой Дмитровки. Решили ехать, дорогой расспросим. За линейку потребовали по 30.000 р. каждому, я согласился. Уложили ручной багаж на одну линейку, а мы сами на другую.

С нашим матросом, сердечно поблагодарив, попрощались, как с родным, сели и поехали, держа путь на Терновку, потом на Ильинку и т.д. Дорогой мы очень мало встречали едущих и на наши расспросы о селе Дмитриев все отвечали незнанием, указывали на ближайшие у дороги хутора. Мы ехали на удалую и, наконец, вечером, достигли Дмитриевки. Но какова же была наша печаль, когда нам объяснили, что Дмитровка казачья станица Кубанской области, а не хохлацкое селение Дмитриевское Ставропольской губернии, которое отстоит на 80 верст на востоке.

В чужом месте остаемся на улице, наступает вечер, возчики просят отпустить их. Что тут делать? Куда, денешься ночью? Подъезжаем к сельскому училищу, объясняемся, кто мы и куда направляемся. Тут нас очень любовно принимают, предлагают у них переночевать, а возчиков отпустить, а утром будет видно. Соглашаемся на любезное приглашение с благодарностью. Поставили самовар. За чаем, разговорившись, узнаем, что учитель Армавирский армянин (по-армянски не умеющий говорить, а жена - нахичеванская армянка, дочь Багдикова, дальняя родственница моей мачехи Каяне, нас знает, слыхала, ну, совсем, нас этим расположили, после чего постелили постели, и на пуховиках мы отлично заснули после встряски - целого дня езды. Мы успокоились еще больше, когда нам пообещали утром устроить нам выезд. На другой день мы побывали еще у одного нахичеванца, живущего там, который указал на точную дорогу до селения Дмитриевского, отстоящего на 80 верст к востоку. Рассказал, через какие хутора или селения ехать. Но лошадей мы в этот день достать не смогли, ибо на этот день была объявлена поголовная конная повинность, явилась карательная экспедиция и все лошади требуются под военную надобность. Пришлось еще на день остаться, но в этот день мы нашли возницу, который обещал чуть свет выехать с нами и дорогу знает. Переночевали еще ночь и с рассветом выехали на его парной маджаре за 40.000 р. Принесли нашу искреннюю признательность доброй учительской чете за любезное доброе к нам отношение и за гостеприимство. Выехали в 4 часа утра и в 4 часа дня благополучно доехали до места, дав по дороге в Медвежьем отдых лошадям на 3 часа.

Ни доезжая 3-4 версты, вдруг в дороге встретили Яшу, сына, который ехал по делам в Медвежье. Радости нашей не было границ. Обменявшись несколькими словами, он указал, как найти его квартиру, расстался, обещав, что ночью будет дома и едет по спешной казенной командировке. Мы нашли квартиру, назвали себя, вечером Яша вернулся, нас принял, отвел нам свою бывшую комнату, поставили мне кровать с большой пуховой периной, а для жены диван. Тут мы остались жить и прожили 11 месяцев. Одно нас утешало, что мы приехали к сыну и тут же внук наш Ваня, 3-хлетний его сын, славный мальчик.

ЖИЗНЬ  В  ДМИТРИЕВСКЕ

Так как поездки наши закончились, то главе этой конец. Приступаю к новой главе о жизни в Дмитриевске, познакомлю, почему сын мой Яков попал в это селение.

По окончании курса в Реальном училище, я его поместил в агентурно-комиссионную контору Бр. Пинагель, где, прослужив года полтора, он ушел, и через некоторое время поехал в Петербург, чтобы поступить в Преображенский полк вольноопределяющимся с намерением попасть в оркестр Преображенского полка, который перед этим играл летом в Коммерческом клубе. Попасть никуда ему не удалось и он, после долгих мытарств, вернулся с повинной домой, ибо он уехал без моего согласия, в мое отсутствие из города. Затем он поступил в контору Бр. Фукс, торгующих, главным образом, Лодзинской мануфактурой. Служил он у них более 10 лет. Он там выдвинулся, он был у них в полном доверии, но и тут что-то случилось, он ушел и уехал заграницу, сам не зная куда и зачем.

Спустя несколько месяцев незнания, получаю письмо из Антверпена, в котором пишет, что, после долгого скитания, едет в Канаду на какую-то службу и, садясь на пароход, прощается со своими и с Европой, не имея уверенности, вернется ли когда или нет.

Проходит еще 5-6 месяцев, получаю от него письмо из Парижа, где заработки очень тяжелы, занимается какой-то мелкой ручной продажей и ищет места. Через месяц, другой пишет, что поступил на фабрику кино Эклер, откуда уже стал регулярно посылать письма, понравился хозяевам, которые ого выдвигали, и когда один из директоров задумал с целью ревизии поехать в Берлин и в Москву, где имелись отделения, он и его взял с собой, как владеющего хорошо немецким и русским языками. Приехав в Москву, оказалось, что управляющий Московским отделением  его знакомый, Пендрие, сын нашего ростовскоро директора газо-водопроводного общества. После ревизии Пендрие упросил директора позволить Якову остаться в штате Московского отделения. Укрепившись тут, через год, полтора, он переманулся в Азово-Донское-Московское отделение, где и управляющий, и друг, - бывшие служащие Ростовской конторы, хорошие приятели Якова, имевшие постоянно дела с ним, как доверенным Бр. Фукс. Ему в Азовском Банке дали самостоятельное отделение, которое он вел со знанием дела.

В Москве Яков по праздникам бывал у Гозодовых, сестры нашей невестки, Зинаиды Федоровны, там же он встретился с девицей Розалией Сариевой, сироткой, ни отца, ни матери у нее не было, была в живых сестра Дуня. Роза приходилась Гозодовым родней. Она воспитывалась на средства бездетной, тети Екатерины Степановны Хазизовой, которой муж Мартын Андреевич Хазизов, довольно зажиточный человек, не очень давно умер, оставив жене дом, усадьбу с садом и торговлю, а также и капитал, наверно. Дуня училась в Ставрополе музыке и, после смерти Мартына Андреевича, переехала в тете на жительство, а Роза училась в Москве в акушерско-фельдшерской школе и бывала часто у Никиты Авгаровича Гозодова, как его родственница, где она и познакомилась с Яшей. Потом они полюбили друг друга и поженились. Вскоре у них родился сын, мой внук Ваня. За это время был Октябрьский переворот, банки сперва слили один с другим, а потом и закрыли совсем. Эта же участь постигла и Азовский банк. Яков лишился службы, но скоро работал в нескольких благотворительных учреждениях, был принят на службу в продовольственный отдел и настолько своим знанием (языки, кроме русского, французский, ненецкий и, отчасти, английский, стенография, бухгалтерия и пр.) выдвинулся, что Цюрупа и Брюханов его лично знали и отличали. Тетя Роза, после смерти мужа, пожелала их видеть, хоть на короткое время, Яша взял отпуск, чтобы поехать к тете и к нам в Ростов.  Но, приехав в Козлов, оказалось, что Дон не благополучен и пришлось ехать на Царицын, а из Царицына на Астрахань и на св. Кресты на верблюдах (в обход Дона), так как по Донской области дорога была закрыта и вынужденно попали в Св. Кресты, где проживал родственник Розы и Ивана Авгаровича Гозодов Аркадий Авгарович.  По приезде туда вскоре Яша заболел тифом, жена с ребенком на руках ухаживала за ним и, наконец, выходила, он выздоровел. Занялся продажей хлеба от Аркадия Ивановича, но вскоре заболела Роза и, схватив скоротечную чахотку, умерла. После похорон жены у Яши остался на руках грудной ребенок, который стал чахнуть без матери и Яша, взяв его на руки, поехал в Дмитровокое, застал там тетю Екатерину Степановну умирающей, и вскоре при нем она умерла. Ее похоронили, и Яша остался с ребенком там с Дуней, которая взялась воспитывать ребенка захиревшего.

Усадьба Хазизова стояла в центральной части селения, занимала пространство 20 сан. по улице и 60 сак. в глубину, т.е. 0,5 десятины. На улицу дом низенький в 1 этаж, с небольшими в 1 арш. вышиной 3-мя окнами на улицу, деревянный, крытый железом. По улице, 20 арш. рядом большой деревянный крытый железом амбар в два раствора, длиной, в 30 арш., с крылечком по улице, а за домой ворота для въезда во двор. Во дворе сарай и конюшня, срубленный, деревянный же, крытый, железом. На правой стороне двора саманная кухня с русской печью, а дальше амбар для ссыпки зерна в 4 отделения, тоже срублен, деревянный, крытый железом, двор не мощеный, во дворе колодезь с горькой водой и цистерна дождевой воды, которую пили, когда там держалась вода. Дальше в глубине сад фруктовый, площадью 20 х 30 саж., ничем не огороженный с одной стороны, в глубине лишь кончающийся глубокой канавой, а по боковым соседям отгороженный редкой дощатой невысокой изгородью и еще во дворе место для огорода. Хозяйство полное: мебель, посуда и все, что нужно по хозяйству. Во дворе коровы, свиньи, птицы, куры, индюки и пр.

Дом состоял из зала, предоставленного нам, размером 8x8 арш. с 2-мя окнами на улицу и 2-мя окнами во двор и 2 окна в проходе. Далее идет спальня в 1 окно на улицу и столовая, пристроенная, саманная, позже с 1 окном во двор и выходной на балкон дверью. В доме проживали, кроме сына Яши с ребенком Ванюшей, Дуня, в качестве хозяйки, и тетя ее, т.е. родная сестра Екатерины Степановны покойной - Елисавета Степановна, разведенная с мужем, бывшим прокуроров Ставропольского Окружного суда - существо забитое, отчасти впавшее в полунормальное положение. Когда то при муже была передовая в Ставрополе дама, имела массу нарядов, училась в женской гимназии, но после того, когда муж бросил ее, сумел получить развод и женился на другой, ничем ее не обеспечив. Она впала в психическое положение, опростилась, сделалась полуидиоткой, хотя, иногда, обо всем рассуждает, как нормальная, но заговаривалась, все сводя на то, что может Милостью Божьей муж вернется опять к ней. Иногда ходила в церковь, долго молилась на коленях, церковная служба отойдет и она встанет тогда, когда кто-нибудь подтолкнет ее и объяснит, что пора домой и все уже разошлись.

Племянница ее Дуня понукала ею хуже всякой дворовой девки или рабыни. Когда-то у нее были хорошие наряды, она все растеряла и превратилась в работницу, не брезгующую никакой черной работой. В стареньких лохмотьях, полубосая, нечесаная, чуть свет, она чистит коровник, всю черную домашнюю работу делает, носит кизяки, растапливает русскую печь, месит тесто, ставит самовар, дает корм свиньям и прочее и прочее.

Мы, по приезде вначале были довольны, сидели дома безвыходно, не чувствуя за собой ничего, были очень запуганы, будучи изгнаны из дома без всякого объяснения, уйдя из своего места, бросив дом, полное хозяйство, вдали от родных, подвергались гневным окрикам и самому грубому обращению от неведомых нам людей с едва пробивающимися усами, мальчиков, при каждом разговоре, протягивающих к носу револьвер, с матом. Мы буквально были терроризированы, но тут мы у сына отдыхали. Тут у нас никто ничего не спрашивал, все знали, что приехали родители-старики Яши, а Яшу все Дмитриевское знало, потому что в волисполкоме он вел отчетность по хлебной разверстке. Он, своим обращением со всеми крестьянами, заслужил полное уважение их. При всяком случае помогал каждому, объяснял советские законы, писал для них заявления, прошения, справки, давал им советы, как требуют советские законы, и все это бесплатно, отказываясь от всяких вознаграждений ни деньгами, ни натурой. Это и было главной причиной того уважения, с каким они все обращались к нему. Нам стоило позже показаться на улице, пройти на окраины, как подойдут и спрашивают: "Чи ни батька с маткой Яшины будете?". Они фамилии не знали, для всех он был Яша. Так прошел сентябрь, мы успокоились, стали выходить по понедельникам на базар, хотя там покупать было нечего. Но у нас была другая забота - наш багаж, сундуки, остались дома, а там весь запас белья, теплой одежды, обуви. Я выехал в протертых ботинках, зима настанет, что мы будем делать? Хотя сыновья обещались переслать этот багаж, но как пришлют - железная дорога 55-35 верст в одну или в другую сторону, с Ростовом никто из здешних не сообщается, багаж железная дорога не принимает, почта очень плохо работает, писем нет. В Дмитровске никакой торговли нет абсолютно, все лавки закрыты, хлеба негде купить, все обходятся тем продовольствием, что имеют. Перспектива у нас создалась критическая. Один раз в неделю на ярмарочной площади по старому порядку собирался базар, но ничего съестного, ни носильного не продавалось, а приводили коров, лошадей, дроги продавать, ободья, колеса, дрючки, разный лом железа, оси и прочее, и прочее для крестьянского обихода. Иногда попадалось тайком продаваемое из под полы сало, яйца, картофель и т.д. Все необходимое для питания можно было получить у крестьян только при знакомстве, без этого ничего не найдешь. Говорят, для продажи не имеем, у себя для самих не хватает. Яша же доставал  все: и мясо, и баранину, и арбузы, и картофель и прочее. Яйца, молоко и сало свои были, довольно много муки имелся запас, пекли хлеб у себя дома. Керосин, спички и прочее давали из волисполкома ему, как служащему.

Все боялись показать, что у них есть какой-либо запас, так как в этой глуши всякое ничтожество, имея сбоку револьвер, из себя изображало лицо обладающее полнотой власти, которой злоупотребляли под всяким видом захватного права.

Вот, находясь в таком положении, пришлось посылать заказные письма домой (телеграммы не принимались в это время), без надежды получить ответ, требуя послать сундуки во что бы то ни стало. Письма из дома редко приходили, и там ничего не было того, чего мы ждали, письма приходили распечатанными и то, только заказные, а простые письма не доходили. В этой томящей нас безвестности вдруг раз в окно вижу подъехавшего к дому дворника Саши Михаила Ризаева с нашими сундуками. В порыве радости я и жена расцеловали Михаила и узнали от него, что делается дома. Отрадного, конечно, мало, но, главное, наш багаж он довез благополучно. В сундуках наши теплые одежды, чулки теплые, обувь, шубы, белье и прочее, все, что нам нужно и   в чем крайне нуждались. Железная дорога багажа не приникала от частных лиц к перевозке, ему же удалось привезти следующим образом: у Саши в доме квартировала чета, бакинские муж и жена. Он хороший солист (любитель) на скрипке, дилетант, по специальности бухгалтер большой бакинской фирмы, жена же певица с голосом (тоже дилетантка). Они получили из Баку ангажемент от театрального госучреждения, вместе с тем - бесплатное 4-х местное купе на проезд до Баку. Их же было двое, вот, они везли третьего - Михаила и привезли наши сундуки, взяв их в купе. На Кавказской станции Михаила высадили с сундуками, он пересел на Ставропольскую ветку и доехал до станции  Расшеватка, сошел с поезда, нашел лошадей, которые часто на Дмитровку ездят и таким образом Михаил с сундуками приехал в Дмитровку. Сдав нам вещи, он поехал обратно в Ростов с нашими письмами. За его короткое отсутствие, мы узнали, что из моего дома на Никольской улице, 85, выселили всех жильцов в 24 часа, приказав им забрать к себе мою мебель, причем некоторые (доктор Канторович) забрали всю мебель из залы, кровати, гостиную, умывальники, трюмо, стол письменный, стулья, кресла и прочее и после отказались мне возвратить, воспользовались бессовестные! Копа с остатком мебели из столовой и спальни переехал на чердак Балиева. Несколько шкафов и прочего задержали совсем, не позволили вывезти из дома. Короче говоря, 3/4 части моего имущества пропало, все хорошее без вести пропало, кое-что при перевозке не доглядели, кое-что разворовали, а что вывезли, наполовину перепортили. Достаточно того, что, например, пианино, и сундук большой и гардероб по громоздкости дня 2-3 стояли под открытым небом, пока нашли возможность перенести на 3-й этаж в комнату домкома, у которого они все время стояли, пока я не продал пианино и не переехал в свой дом, о чем будет речь впереди, а большой сундук подняли на чердак на подъемной машине. В этом сундуке рылись покупатели, торговки и много, якобы, купили за бесценок, но вырученные деньги Копа растерял, я не получил их.

После моего дома, через несколько дней выселили Субашиевых из своего дома, несколько позже - и Сашу (Почтовая, 100).

Мы же в Дмитриевском по получении сундуков успокоились. Провизию Яша доставал у своих знакомых мужиков, с которыми он был в хороших отношениях. Мука у него была в запасе. Хлеб пекли сами. Утром и вечером - самовар, в 12 часов - кофе, в 2-3 часа - обед, конечно, самый незатейливый. Корова своя, молока достаточно. Погода была хорошая. Так проходило безмятежно время, осенью до зимы. Я целый день занимался во дворе, наблюдая за чистотой двора, подметал двор, приводил что мог в порядок, собирал в саду хворост, падающие с деревьев листья собирал на топливо. В саду была масса нашвырянных мальчиками камней, я их собрал в порядочную кучу. Летом, когда фруктов было много, мальчики перелезали через ограду и швыряли камнями, сбивали с деревьев груши, яблоки и прочее. Жена Юлия стирала белье, гладила и починяла, приводя всегда в порядок то немногое, что было с нами. Внук Ваня, живой мальчик, все время забавлял нас. Бабушка Юлия стала на него шить кое-что из того немногого материала, что удавалось достать. Он был приучен ходить всегда босиком, без штанишек, полуголый, в одной рубашонке, сшиты ему были штанишки, платьице и т.д. Вдруг, в конце октября упал большой снег, немело на 1-1/2 арш. снегу, началась жестокая вьюга, метель и морозы в 15 и более градусов. Настала форменная жестокая зима. Комната наша с окнами с  3-х сторон, хотя имела двойные рамы, но они были ветхие и не могли удержать тепла в комнате. Отапливалась комната голландской кафельной печью, стоящей в одном углу большой комнаты, топили же шелухой от подсолнуха, которую приходилось подсыпать без перерыва в течение 3-х и более часов, не отходя от топки, а иногда, топили соломой и частью кизяком. Последний расходовали очень бережно, ибо он нужен был для кухни, и его имелось ограниченное количество. Топка кончалась, и печь вскоре остывала. Во время усиленной топки температура комнаты не поднималась выше + 9°, обыкновенно, было 7 градусов, утром же просыпались при 5 градусах, а было и + 4°. Сидели днем одетые в пальто, не раздевшись, ложились в холодную постель, было очень неприятно, пока не нагреешь своим дыханием. У меня постель была пуховая и одеяло широкое, а потому было сносно, но жена спала на старом диване со сбитыми пружинами и нередко от холода до слез страдала. Самовар ставили щепками и кукурузными остовами. Освещали комнату керосиновым ночником. У хозяйки Дуни были лампы керосиновые, но она, как и все, прятала в сарай, не давала, отговариваясь тем, что нет стекла. Одна только была в ходу лампа, горела у них в столовой и ту, зачастую, уносили в кухню за чем-нибудь, оставляя все в темноте. Из дома с нашими вещами получили небольшую керосиновую лампу, на которой стекло треснуло. Пришлось мириться с полусветом и пораньше ложиться спать. С керосином тоже задержки были, удавалось налить керосин только тогда, когда скажем Яше налить в лампу, а то всегда находилась причина отказа. Читать или писать удавалось только днем.

Книг с собой я не брал, кроме прошлого календаря. Но у Яши нашлись кое-какие книги, которые я все до одной перечитал. После я нашел в местной читальне книги в очень ограниченном выборе, преимущественно, сборники и приложения к журналам последних лет: "Нивы" и "Женского обозрения", и то неполные комплекты. Иногда доставал номер газеты Ставропольского издания "Власть Советов" и то с большим опозданием. Других газет совсем не было. Нашел в лечебнице карту Ставропольской губернии, срисовал с нее чертеж, с помощью которого мог ориентироваться с местоположением соседних сел, расспросами установил взаимное расстояние мест. Из старого календаря выписал и составил себе времена восхода и захода солнца на целый год. Время новолуния и фаз луны, измеряв, записывал каждый день в 7 часов утра температуру и погоду, ясные дни или снег и прочее.

Этими занятиями я пополнял свою вынужденную бездеятельность, привыкши всегда быть в работе, такая праздность тяготила бы меня.

Жена тоже находила какую ни на есть работу, и так мы коротали дни нашего невольного пребывания. 

В ноябре погода потеплела, снег сошел, наступила невылазная грязь, ходить по селению стало невозможно. Только вблизи домов, вместо тротуаров образовались возвышения, вследствие привычки высыпать золу из-под печей, и по этим возвышениям вода стекала на середину улицы, образуя вдоль улиц канавы. В ноябре погода весь месяц была теплая настолько, что на возвышенных частях улицы стала показываться зеленая травка.

Воды для питья в селении нет хорошей, есть артезианский колодезь, который нечисто содержится, но приходилось пить эту воду, когда зимой своя дворовая цистерна истощалась. Для стирки зимой в мороз приходилось из артезианки носить воду целый квартал.

Больше всего зимой досталось жене Юлии. Когда она затевала стирку приходилось в мороз таскать воду по скользкой дороге за 2 квартала, а потом на морозе развешивать белье и сжимать мерзлое. Это ей недаром проходило, всякий раз окоченение пальцев доводило до слез. Помогать было некому, Яша мог бы помочь, это ему ничего не стоило, ибо носил он для себя всегда, но маму не жалел, проходил как бы не замечая, как это тяжело для старой 65-летней старухи, которая их вырастила, одевала и берегла здоровье их. Холодная комната, спанье на жестком диване, при 4-5° утром одеваться, не прошли без простуды и впоследствии отозвались на ней тяжело. Дрожа от холода, поневоле, плакать приходилось и горько жаловаться на судьбу: "За что на старости лет пришлось нести такую участь, после такой трудовой молодости, когда бы только отдохнуть",- утешалась же Юлия одной молитвой, бывая часто в церкви, отстоявшей от нас недалеко.

Там, у нее завелось знакомство со старухами, которые зачастую приносили нам белый хлеб и бублики. У нас пекли такой хлеб, что приходилось отказываться. Белая мука здесь была за редкость. Печеного хлеба в продаже вообще не было. На предложение получить за бублики и белые хлеба, старушки отказывались получать, говоря, что это гостинцы гостям. Конечно, все уже знали нашу горькую участь и входили в положение. Крестьяне вообще, когда узнают человека, очень сочувственно относятся к людям.

Яше за его бесплатные услуги часто привозили полову, солому, арбузы и прочее.

В это время прямых налогов существовала разверстка, т.е. в известное время, в указанный пункт каждый был обязан привозить известное количество зерна натурой, а затем из казны уплачивались по расчету деньги. Расчеты эти с крестьянами было поручено производить Яше по наступлении сроков. Крестьяне приходили со своими квитанциями на сданное зерно и получали причитающиеся суммы. Расчеты эти были довольно сложны, и каждому крестьянину нужно было ясно и толково объяснить расчет. Крестьян было 2000 дворов, каждый день приходили 100 и более, поочередно, и потому они были довольны и верили, что Яша их не обидит. 

Вообще, здешние крестьяне славный, добродушный народ, спокойные хлеборобы, никакой политики у них нет, патриархальны и религиозны, но только пожилые, молодежь же другая, совсем распущены и не знают, как вести себя, от старого отстали, а новое не восприняли.

Церквей три. Селение состоит из трех частей, слившихся в одно селение. 3 церкви - 3 прихода. Переселены сюда из Черниговской губернии, главным образом, украинцы, хохлы, еще в 1860-х годах. Они направились в Екатеринодар, но им там не дали места,, а погнали сюда к берегам сухого Ягорлыка, который бывает, летом, при бездождии, высыхает совсем, а весной бурно широко разливается.

Заселяя берег Ягорлыка, они потянулись согласно извилинам на Ягорлыке полукругом верст на 1- 15, образуя вдоль него 1-2 параллельных улицы, состоящие из Барбашевки, Дончины и 3-го не помню, под общим названием селение Дмитровское (хохлацкое), в отличие от Дмитриевской казачьей станицы. Дворы у всех громадные, под усадьбами по 1/2 десятины и более, улицы широкие - 15-20 саж. и потому так растянулись в длину. Площадь для базара занимает не менее 1 версты в квадрате.

Река, сухой Ягорлык у селения весной подымается до 2-3 саж., а летом высыхает так, что перекинутый через нее высокий мост стоит без надобности, переезжают по сухому.

Из имеющихся 3-х церквей - 2 старые, не обширные, как обыкновенно, деревенские, но третья - новая, в центральной части селении, обширная, высокая, масса света, хорошей архитектуры. Престол и иконостасы ореховой тонкой резьбы, очень красивы, иконы - хорошей живописи, и вообще, весь храм, как по наружности, так и по внутренней отделке, так и по размеру, сделал бы честь в любом большом городе, не только в селении. Но самое важное, что церковь эта вся железобетонная, сооружена не только средствами сельчан, но и усердным поголовным трудом их, ибо весь материал свезен ими бесплатно, по натуральной, добровольной повинности, издалека. На месте тут никакого строительного материала нет, ни леса, ни камня, ни песка, не говоря о железе и прочего, все подвезено издалека, на расстояние 25, 50 и 100 верст. Пол прекрасный, лещадный. Вокруг храма двор имеет кругом красивую железную ограду, во дворе кругом скамейки в несколько рядов. Хорошая колокольня и набор колоколов.

В солнечные дни мы любили в церковном дворе на скамьях греться на солнце. В декабре, в той части, где лучи солнца проникали целый день, показалась зеленая травка, рядом же в тени лежал снег.

К концу зимы стал чувствоваться недостаток провизии, не стало картофеля у местных крестьян, равно, и других огородных кореньев и овощей. Нужно сказать, что тут крестьяне сеют исключительно пшеницу,  огородом занимается очень мало, равно, посевом овса, ячменя немного занимаются. Картофель был у нас единственный завтрак после чаю. Вареный горячий картофель мы ели очень охотно со свежим маслом. Не стало картофеля, мы лишились завтрака. Но через несколько дней  Яша достал у одного своего приятеля мешок картофеля. Это была радость для нас. Коровы были свои, две коровы доились, молока и масла было довольно, но как настали холода, Дуня перестала их доить и молоко ушло. И без того она их плохо доила. Коровы была хорошие, но Дуня была с большой церемонией, все время, пока был дома Яша, он должен был стоять рядом, чтобы коровы не брыкались, хотя коровы были смирные, но коровница была с норовом. По утрам нам к чаю давали 2-3 яйца, кур было более 30 штук во дворе, индюков было 15-20. Птиц ничего не резали, кормили плохо, индюки в течение недели один за другим, передохли. Куры тоже переболели, яиц нам перестали давать. Пришлось с Юлией пойти по селению искать и яиц. На базар не вывозили, мы пошли по деревне, где уже все нас знали, покупать яиц и сала (сало у Дуни было запрятано около пуда - не давала, тоже не давала тарани). Мы рано ложились спать. В 9 часов света нет. Когда запремся, ляжем, тогда у них на столе появлялось все. Ждали, чтобы нас не было.

Сперва все крестьяне отказывались продавать яйца и сало, говорили, что самим не хватает, но потом стали по десятку или по фунту сала отпускать. Плату брали, какую хотели. И таким порядком, сегодня в одну сторону пройдем, завтра в другую, точно побирались, чтобы голодными не быть. Обед становился такой, что из-за стола приходилось вставать впроголодь. Яша к обеду не приходил, редко, когда Дуня тоже за стол садилась для счета. Она наедалась в кухне. Обедали с нами Ваня и Елисавета Степановна.

К обеду нужно было являться со своей салфеткой, своими ножами, вилками и тарелкой. Все постепенно убирала, не ставила, как будто нет. Мало того, в нашей комнате было 4 стула, нужно было свои стулья носить, у них постепенно осталось 2 - 3 поломанных стула. Между тем, когда справляли годовщину покойной Екатерины Степановны, приглашены были оба священника (русские, конечно) и вся армянская колония, человек 40. Из чердака вытащили около 3-х дюжин новых хороших стульев, столы, скатерти и салфетки, хорошие тарелки, всю столовую посуду, серебреные ложки и вообще сделали прекрасную сервировку обеденного и чайного стола. Все это на другое утро чуть свет исчезло, как будто ничего и нет. Приглашена была бывшая прислуга, которая служила недели две при нас и которую отпустили после нашего приезда. Эта кухарка испекла из белой муки хорошие хлеба, несколько роскошных пирогов, жареные индюки, пилав из барашка. Подали к столу вина, словом, все, как в былое время, а затем ничего не стало. Священники отслужили молебен, затем все гости сели к обеду, затем за чай, до 8-9 часов продолжалось. Тут мы познакомились со всей армянской колонией, со священниками и диаконом и с некоторыми близкими русскими соседями. До этого мы никуда не выходили и никого не знали. Со дня нашего приезда это был первый день, как мы пообедали досыта. Перед обедом была приличная закуска, которая к тому нашлась, не знаю откуда, хотя в селении никакой торговли не было. Вероятно, Яша заготовил из  Медвежьего, куда часто ездил в командировку.   Свое белье, и в том числе, салфетки, Юлия сама должна была стирать, у них стирка очень часто бывала, звали прачку, ни одного платка нашего в стирку не брали. Мало того, воду Юлия сама должна была вытаскивать из цистерны, сама и зимой носить, как было сказано, из артезианки. Короче говоря, Дуня с каждым днем давала чувствовать свое недоброжелательное отношение, и что мы чужие и ей мешаем. Яша же избегал нас, приходил поздно, хотя нигде не служил.

Не раз я вызывал его на объяснения, говоря, что если мы им в тягость, то мы перейдем куда-нибудь и так как никого не знаем, чтобы помог нам устроиться в другом месте, тем более, что я не даром жил и платил ту сумму, которая его удовлетворяла, но он категорически отказался нас отпускать. За сумму, которую я платил, находились армяне, которые, предложили перейти к ним, с охотою предоставляли комнату на всем готовом. Это уже было в то время, когда мы намеревались уехать домой или в другое место, так как Яша пугал нас, что будет у них голод. Не имея из дома более 2-х месяцев ни от кого писем и на мои требования, выслать мне денег, в которых я уже имел надобность, я знал из прежде полученных писем, что и у Саши и Копы должны быть суммы, вырученные за проданные мои вещи, я решил было отозваться на приглашение Федора Карповича Чугаева ехать в Кисловодск, но я мог это сделать тогда, когда получу из дому деньги.

Дуня с каждым днем давала понять, что мы ей в доме помеха. Наступило лето, в саду было несколько очень больших деревьев абрикос, которые настолько были усеяны фруктами, что все дерево было абрикосового цвета, желтое, листьев не видать. Было 3-4 больших дерева с крупными грушами. Все стало поспевать. Было жарко. Я, бывало, пойду в сад на скамейку под дерево читать, Дуня сейчас же бежит в сад или сама или Елисавету пошлет, как бы за чем, ясно, с какой целью. Я же, видя такое положение, не касаюсь деревьев, и лишь, когда Яша придет, он натрусит фруктов и приносит тарелку. Дуня же ничего никогда не принесет, а наберет большие корзины и тащит на чердак дома, лазя по поставленной лестнице на крышу и в слуховое окно. Когда, бывало, сижу в саду, в тени, Ваня не отставал от меня и собирал камни в саду, которых несметное количество было, накидали по всему саду деревенские мальчишки, чтобы сбить с высоких деревьев фрукту и когда повыбьют, разом перескакивают низенький забор и мигом собирают, пока на них не сбегутся дворовые собаки, а по лаю собак прибегает Дуня с палкой. Вот эти камешки Ваня соберет в кучу, а я ему на земле разлому разные фигуры, огороды и прочее. Это его очень забавляло. Соберет, бывало, упавшие фрукты и принесет: половину деду, половину Ване и не съест, пока я не соглашусь принять дележку.

Сад стал сильно зарастать травой. Вот, мы с Ваней стали полоть траву и кормить ею свиней, запертых в загородке у сада, которые пожирали все, что ни подай. Удивительно прожорливые животные.

Свиньи эти уже выросли, ожирели и двоих зарезали и тут же, во дворе, развели соломой огонь, ошпарили, разделали по частям, посолили окорока, наделали колбас. Но мы ничего этого не видели, а варили и ели в кухне сами. Свиньи в закуте очень много гадили, кучу грязи ежедневно выгребал и удалял Яша, затем стали на зиму запасаться кизяками. Яша вырыл яму и стащил туда накопленный за зиму навоз и голыми ногами, по целым дням, возился с этим кизяком в навозе, формуя его, расставлял для сушки. Работа грязная, отвратительная, противно было смотреть, чтобы эту грязную работу производить, имея возможность на более благородную работу.

Человек, владеющий 4-мя языками, бухгалтер, стенограф, мануфактурщик, знакомый с банковскими операциями, дельный корреспондент и, наконец, хороший скрипач. Все эти таланты похоронил и без всякой надобности полез чистить вонючий свиной хлев и делать кизяки. Бросил свою карьеру в Москве при советской власти, его знали лично такие люди, как народные комиссары Цюрупа и Брюжанов, под рукой коих он работал и имел бы большой успех. Много думал о нем, но понять его не смог. Что за сила его потянула, какая кнопка у него в голове не в порядке, - для меня это загадка на всю жизнь. Если бы он был горький пьяница, алкоголик, совсем опустившийся человек, это было бы отчасти объяснимо, но таких пороков за ним не было, почему и загадка эта для меня навсегда необъяснима.

По соседству с домом, где мы жили, были соседями армяне, семья Синановых, родной брат Ильи Кацияева, который носит фамилию не Кацияева, а Синанова, фамилию своей тети, усыновившей и вырастившей его с малых лет. Теперь эта старуха была еще жива, ей около 80 лет и была бодра. Этот Синанов жил рядом в своем доме, на углу была лавка мануфактурная, теперь, конечно, товару уже нет, пустует. Мы на Рождество были у них с визитом, там у них застали дом - полную чашу. Там и хлеб белый, и индюки жареные, и пироги, всякой закуски, калмыцкий чай, сыр армянский и прочее. Нас угостили до отказа. После этого я зачастую заходил, пил у них калмыцкого чаю, каймак, мадзун и прочее. У них очень хорошие коровы были. За все 11 месяцев у Яши, мы только раз увидели приличный обед на годовщине, а остальное время впроголодь выходили из-за стола. К Синанову я часто заходил посидеть на солнышке, он был больной, любил побеседовать, к нему многие знакомые подходили беседовать. На Пасхе ему стало хуже и он умер. После него остались старуха тетя, жена, 3 сына и 2 дочери. У него раньше была торговля мануфактурная, галантерейная, скобяной, бакалейный товар, краски и прочее, но во время гражданской войны все погибло, остался дом пустой с амбаром (были ссыпки), двор, садик и коровы. Дочь старшая служила в библиотеке, остальные - учились. Все в возрасте 8-17 лет, мальчики и девочки. На похороны собралось буквально все селение, по месткому обычаю, нанесли массу куличей, хлеба, яиц, сала, масла, кто что мог. В это время ни досок, ни гвоздей достать негде было, ибо никакой торговли не было. Пришлось разобрать полки в лавке, гвозди выдергивались, пришли добровольцы, бывшие плотники, сколотили хороший гроб, сделали крест, нашли в лавке немного краски, окрасили все, вышло хорошо. Я сделал соответствующею надпись и на 3-й день похоронили при двух священниках и диаконе на православном кладбище.

На похоронах провожало все село, кортеж протянулся на целую версту, таких похорон, говорят, никогда здесь не было. Оказывается, его очень все население любило, он имел хорошее состояние и всем помогал, никогда никому ни в чем не отказывал, все забирали в долг и платили. Рассказывали массу случаев, когда приходили к нему занять деньги, у него не было, но он ходил, занимал у других и удовлетворял просителя. Ни с кого никаких процентов не брал. Зато поголовно все хвалили его без конца. Достаточно сказать, что все духовенство поголовно отказалось получить на требу, говоря, грешно брать с такого человека, который «всем нам бескорыстно всю жизнь помогал». Всю дорогу, 1,5 версты до кладбища понесли с пением, многие из публики пели вместе с духовенством. Двое два дня работали над гробом и тоже отказались брать плату за работу, сказав: «он нам при жизни больше заплатил». Фельдшер (доктора в селении с 20-тысячным населением не было), старый его приятель, тоже отказался от платы, хотя в последнее время лечил его и даже лекарства приносил, и тоже отказался от платы.

Мы с Юлией после похорон каждое воскресенье с семьей его ходили к нему на могилу. Мир праху хорошего человека!

Июль приходил к концу. Из дома ни денег, ни писем нет, а тут пошли слухи, что почта негласную забастовку сделала, задержалось оплатой жалованье и они перестали еще в Медвежьем разбирать почту, а деньги у меня – к концу, ехать надо куда-нибудь, но не с чем. Юлия задумала сама, одной ехать в Ростов за деньгами, села на дроги с одним мужиком, который собирался на Торговую, откуда Юлия могла пересесть на поезд, и поехала. Но дорогой пришлось ночевать у него на хуторе, где были его сын и невестка, но случилось так, что этому мужику надо вернуться в Дмитровку обратно и только через несколько дней ехать. Юлия, к моей радости, на другой день вернулась обратно и поездка эта не состоялась, и мы опять очутились в таком же безвыходном положении, не зная, как выйти из положения.

Раз были в церкви на вечерне, смотрим, какие нахичеванцы -разговорились, оказалось, одна из них Розалия Петровна Попова, сестра Срабионовой, а другая - ее   родственница. Узнали, что они приезжали на базар с разным мелким крестьянским товаром по торговле и купили соль, которую повезут в Ростов, продавать. Предложили ехать в Ростов, чего тут голодать. Она приезжает на базар через каждую неделю. Положение было такое, что конной подводы нельзя было найти, никто не соглашался ехать за отсутствием корма, предлагали дать на каждую лошадь мешок ячменя и плату особо.

Попова предложила нас повезти на волах в Ростов, при условии дать вперед 200.000 руб. и ехать с 20-ю пудами соли под нами, но с тем, если мы с нашим багажом весим не более 20 пудов. Пришлось согласиться и дать все деньги. Они взяли нас. Мы поехали на паре волов "цоб", "цобе" с возницей, братом ее Акимом Петровичем Чариховым. Другая лошадь, иная подвода везла Розалию Петровну с невесткой и девочкой последней и еще одна воловая подвода с их знакомым из Прохладной, тоже с солью в Ростов, присоединилась к нам.

Выехали чуть свет в 3 часа утра 21 августа, ехали 6 дней без приключений, ночевали в степи под открытым небом, вблизи какого-либо селения или хутора, причем волов выпрягали и пускали на подножный корм, сами же по очереди дежурили от дурных встреч. Иногда, бывало, к нам присоединялся еще кто-нибудь с обозом, так, до рассвета проводили время и чуть свет снимались и ехали дальше, делая в сутки не более 30 верст. Пока все прошло благополучно. Ни у кого в обозе никакого оружия не было, при встрече с кем-либо были в полном смысле беззащитны, могли все забрать и волов загнать и бросить нас самих в степи. По населенным местам проезжать не приходилось, объезжали селения окружностью, степью. На 7-й день, после полудня, вдруг подхватила в степи нас сильная буря, гроза и сильный ливень. Пришлось остановиться. Ливень и гроза ужасные были. Юлия меня прикрыла брезентом и одеялом, что было. Я ничуть не промок, лежал, не двигаясь на возу, думая, что и она себя прикрыла, но оказалось, что она только меня прикрыла, сама же промокла насквозь, как говорится, до костей.

Вдруг ливень прекратился, показалось яркое солнце, все утихло и небо прояснилось. Но под нами была на возу лужа, соль была прикрыта хорошим брезентом. Но Юлия была вся мокрая. Нужно было что-либо предпринять. Мы стояли у линии железной дороги, на другой стороне пути была сторожка, посоветовали ей перейти в сторожку, подсушиться. Она, делать нечего, - пошла, под ногами скользкая грязь, чтобы перейти путь, надо было взобраться на насыпь и спуститься с нее, и, благодаря спутнице, она пришла в сторожку, а я, при помощи спутников, развязал чемодан, достал ей полную перемену белья, платье и обувь. Это спутница отнесла. Там она все переменила, все мокрое разложила у печи. Спасибо, обсушили ее   и через 1-2 часа ока вернулась. Слава Богу, все обошлось благополучно, и мы двинулись в путь. На 8-й день, т.е. 28-го августа через Нахичевань, прибили в Ростов. Подъехали к дому Балиева. Копа, как раз, встретил нас на улице, и мы вошли в новую квартиру нашу, мансардный чердак Балиевых, бывшая прачечная Ивана Федоровича на 5-м этаже, сделав 101 ступеньку по крутой черной лестнице. Но и этому были рады!

_________________________

© Келле-Шагинов Сергей Карпович 

Окончание следует. Начало см. в №№ 245 и 246