 |
||||||||||||||||||
|
|
|
|
 
Вильям Шекспир жил в эпоху, описанную Шиллером в «Марии Стюарт», Пушкиным в «Борисе Годунове», А.К.Толстым в драматической трилогии, Александром Островским в «Кузьме Минине». Это была эпоха великих потрясений и театральных эффектов, заговоров, публичных казней, предательств, мятежей, героизма, самозванства, народных восстаний. Эпоха шекспировских страстей. Попытайтесь представить себе на сцене современного театра пьесу, написанную на русском языке, каким он был четыре века тому назад... Нет, это трудно себе представить, ведь даже для понимания «Недоросля» требуются некоторые усилия. Легко понять мучения англичан, которые вынуждены смотреть и читать Шекспира без перевода! В студенческие годы я брал «Гамлета», или «Отелло», или «Ромео и Джульетту» в подлиннике и пытался разобраться (естественно, с толстым словарем), о чем говорится в этой сцене или в этом монологе. Иногда получалось, но чаще нет: выходил бессмысленный набор слов, которые никак не хотели выстраиваться в логический ряд. Тогда я, ощущая себя ленивой бездарностью, брал перевод Лозинского, перевод Пастернака (Радловой, Щепкиной-Куперник, Донского) – и сравнивал с оригиналом и между собой. Что-то в голове прояснялось... Я пришел к выводу, что лучший перевод – это совокупность лучших переводов. Вот, например, у Вейнберга есть очень удачное двустишие: «Она меня за муки полюбила, а я ее – за состраданье к ним». А возьмем строчки: «Нет повести печальнее на свете, чем повесть о Ромео и Джульетте» - можно ли сказать лучше? Однако следующие поколения переводчиков считают неприличным пользоваться чужим, хоть оно и стало фольклором, общенародным достоянием. Приходится беднягам придумывать нечто заведомо худшее. На спектакле «Гамлет» в Ростовском Молодежном театре я никак не мог понять, чей перевод использован. Оказалось, режиссер Чигишев проделал основательную филологическую работу, собрав - по кусочкам - из нескольких переводов то, что считал лучшим (более соответствующим его постановочному решению). Эклектик в переводе с греческого означает «имеющий возможность выбирать». В свое время я пытался сделать прозаический перевод знаменитого 66-го сонета Шекспира. Именно прозаический перевод, а не подстрочник, в котором можно (и нужно) приводить несколько вариантов, уточнять, отмечать особенности и проч.Вот оригинал: 1. Tired with all these, for restful death I cry, 2. As, to behold desert a beggar born, 3. And needy nothing trimm'd in jollity, 4. And purest faith unhappily forsworn, 5. And gilded honour shamefully misplaced, 6. And maiden virtue rudely strumpeted, 7. And right perfection wrongfully disgraced, 8. And strength by limping sway disab(e)led, 9. And art made tongue-tied by authority, 10. And folly (doctor-like) controlling skill, 11. And simple truth miscall 'd simplicity, 12. And captive good attending captain ill: 13. Tired with all these, from these would I be gone, 14. Save that, to die, I leave my love alone).
А вот плод моих творческих усилий:
1. Усталый от всего этого, я зову несущую отдохновение смерть, 2. Видя достоинство, от рождения обреченное на нищету, 3. И пустое ничтожество, процветающее в веселье, 4. И чистейшую веру, злосчастно обманутую, 5. И позолоченные почести, воздаваемые постыдным образом, 6. И девственную добродетель, грубо поруганную, 7. И истинное совершенство, несправедливо обиженное, 8. И силу, искалеченную увечной властью, 9. И искусство, осужденное начальством на молчание, 10. И глупость, проверяющую, как учитель, знание, 11. И простую честность, обзываемую простофильством, 12. И плененное добро, прислуживающее господствующему злу. 13. Усталый от всего этого, я хотел бы уйти от этого, 14. Спасает то, что, умерев, я оставлю в одиночестве того, кого люблю.
М-да, сам вижу, что это не есть хорошо. Причем я не вправе сказать в свое оправдание: «Да, коряво, зато содержание передано точно». Потому что для более или менее адекватной передачи смысла нужны пояснения, синонимы, нужно раскрыть другие значения и смысловые оттенки. Возьмем первую же строчку. Английское «cry», в отличие от русского «звать», значит не только призывать, но и кричать, плакать, рыдать. Лирический герой Шекспира обращается к смерти - страдая, мучаясь. Как передать этот нюанс на русском одним словом? Не позавидуешь переводчику, который, кроме всего прочего, скован метром, ритмом, мелодикой, рифмовкой, стилистикой оригинала! В английском, как известно, слова значительно короче, чем в русском. Переводчик должен каким-то образом воспроизвести поэтическую идею в тех же 14 сонетных строчках, пользуясь в полтора-два раза меньшим количеством слогов! Не представляю себе, как сохранить в переводе столь важное в оригинале противопоставление эпитетов tired - «усталый, утомленный» и restful – «успокаивающий, успокоительный». (В переводе Гербеля первая строчка звучит так: «В усталости моей я жажду лишь покоя!», то есть ради «покоя» пришлось пренебречь «смертью»).
Приведу еще сокращенный пересказ сонета №66 в прозе, но - художественной: «Пустое ничтожество чванится блеском и великолепием, чистая вера безнадежно сбита с толку, доброе имя бесстыдно отдано подлецам, сила растрачивается нечестной властью, заслуги лежат в пыли, личность подавлена, искусству заткнут начальством рот, разум принужден лечиться у безумия, добро и зло во всем поменялись местами». (Л.Фейхтвангер, «Изгнание», пер. И. Горкина, Р. Розенталь).
Сравним со стихотворным переводом Модеста Чайковского:
Томимый этим, к смерти я взываю; Раз что живут заслуги в нищете, Ничтожество ж, в веселье утопая, Раз верность изменяет правоте, Раз почести бесстыдство награждают, Раз девственность вгоняется в разврат, Раз совершенство злобно унижают, Раз мощь хромые силы тормозят, Раз произвол глумится над искусством, Раз глупость знанья принимает вид, Раз здравый смысл считается безумством, Раз что добро в плену, а зло царит, - Я утомленный жаждал бы уйти, Когда б тебя с собой мог унести!
Как видим, текст достаточно близок к смыслу оригинала, и каждая русская строчка почти соответствует строчке английской. Но, увы… Перед нами яркое подтверждение старой истины, что перевод, как жена: если верен, то некрасив. Брат великого композитора старался, но что ж поделать, если задача оказалась выше его сил! Невнятное «томимый этим», неуклюжее «раз что», безвкусное «тормозят»… Впрочем, обстоятельный научный разбор этого и семи других переложений 66-го сонета читатель найдет в монографии А.М.Финкеля «Мастерство перевода» (М., Советский писатель, 1968). Харьковский профессор-филолог проанализировал тексты так глубоко и всесторонне, что мне осталось только очень бегло повторить его оценки, остановившись на тех переводах, которые по разным причинам он не мог или не захотел рассмотреть. Начнем с перевода, сделанного… самим Александром Финкелем, который был не только ученым, но и одаренным литератором, автором виртуозных стихотворных пародий.
Устал я жить и умереть хочу, Правда, придирчивый читатель отметит невразумительный оборот «почестей неправых омерзенье». Сравним с версией другого профессора-филолога, Владимира Орла (род. 1952 г.), известного также переводами Л. Кэррола, П. Ронсара, Ф. Вийона и др. Боюсь, этот перевод не отнесешь к творческим удачам В.Орла. Понятно, что переводчик поэзии вынужден чем-то жертвовать – благозвучием либо естественностью речи, ясностью либо единством стиля и т.д. Но в данном случае, на мой взгляд, мера допустимого перейдена. Точнее сказать, нельзя было позволять себе столько разнообразных «вольностей» одновременно. Блатное «на стрёме» вызывающе неуместно, «простодушие исподтишка» - маловразумительно, «вера из-под палки» (вместо обманутой веры) слишком далеко отклоняется от оригинала. Наконец, переводчик опустил существенный момент: не гордость – жеманная приживалка, не пустота на пьедестале сама по себе, не пропавшие смолоду девушки и т.д. вызывают усталость у лирического героя сонета, а ЗРЕЛИЩЕ всех этих безобразий. Здесь вряд ли можно было отбросить «глагол восприятия».(видеть, смотреть, наблюдать). Другой наш современник, петербургский поэт, прозаик и переводчик Николай Голь род.1952 г.) тоже дерзнул «замахнуться на Вильяма нашего Шекспира»:
Ни жить, ни видеть больше не могу: Перевод отличается не только общим мощным звучанием, поэтической энергией и экспрессией (выпадает из общего тона, пожалуй, только строчка «И свет доверья обратился в тьму»), но и тем, что здесь удалось воспроизвести фонетические «переклички» оригинала. Ср. «simple truth» - «simplicity» в 11-ой, «captive good» - «captain il» в 12-ой строчках сонета и «услуженье ставится в заслугу», «власть уста заткнула златоусту». Наши недостатки суть продолжение наших достоинств. Николай Голь, хоть и не так охотно, как Пастернак, использует «сниженные», если не вульгарные, фразеологические обороты «пустить по кругу» (надо ли напоминать, какой смысл вкладывает в эти слова блатное арго!), «пропади всё пропадом». Это накладывает отчетливый, но совершенно неуместный национальный лексический колорит (и, кстати сказать, плохо сочетается с книжным «сжечь мосты»). Все-таки мы привыкли, что русский Шекспир говорит языком «Маленьких трагедий» и «Бориса Годунова», а не жанровых зарисовок Некрасова. В упрек переводчику можно поставить куцую, невнятную концовку: «Но ты…» - что, собственно, сие означает? Кого жалеет лирический герой – себя или любимого человека? Что удерживает его на грешной земле – понимание того, что он не сможет существовать без другого, или того, что другой не сможет существовать без него?.. Странная вещь: большинство переводчиков сонета в качестве его адресата называют «друга» (в т.ч. Пастернак и Маршак), либо обращаются к безликому и бесполому «ты». Хотя Шекспир недвусмысленно говорит «my love», т.е. «моя любовь». Здесь исключение представляют некоторые слабые в других отношениях переложения: «Когда б не ты, любовь моя, давно бы / Искал я отдыха под сенью гроба» (Румер); «Всем этим утомлен, я бредил бы могилой, / Когда бы не пришлось тогда проститься с милой» (Гербель).
Чтобы лучше оценить, какой огромный путь прошла за последние полтора века русская переводческая школа и насколько вырос общий ее класс, приведу версию того же сонета, принадлежащую перу Владимира Бенедиктова, которого одно время называли наследником или даже соперником Пушкина:
Впрочем, не занимаюсь ли я крохоборством и ловлей блох? Если учесть огромные трудности художественного перевода вообще, поэтического – особенно, а сонетов Шекспира - в квадрате ууи в кубе, если вспомнить, что к переводчику предъявляются несовместимые требования, можно простить шероховатости, не вполне благозвучные или не совсем понятные строчки. Многое можно простить не очень одаренному переводчику, который "честно старался". В сущности, нельзя простить только неуважение к гениальному оригиналу.
Читая некоторые комедии Шекспира, испытываешь странное чувство, похожее на неловкость. Герои обмениваются шутками, якобы острыми и блестящими, как рапиры. Якобы ужасно забавные реплики одного персонажа приводят других персонажей в неописуемый восторг. Аудитории положено разделить это чувство и хохотать так, чтобы животики лопались. Но… Мы не можем понять, что же здесь смешного. Режиссерам и актерам приходится проявлять чудеса фантазии, чтобы изобрести что-то комическое - ВМЕСТО драматурга! – и как-то оправдать хохот на сцене. Ничего не поделаешь, представления о смешном здорово изменились за последние четыреста лет. Да что там четыреста – водевили, до слез потешавшие публику каких-то 100-150 лет назад, сегодня способны вызвать лишь снисходительную улыбку. Если кто-то считает, что каждое слово Шекспира золото и он просто не мог писать плохо, как бы ни старался, пусть ознакомится со следующим фрагментом:
Т и м о н
Я бы скорей согласился быть собакой нищего, чем Апемантом.
А п е м а н т
Всем дуракам дурак!
Т и м о н
Жаль, не настолько Ты чист, чтоб мог я плюнуть на тебя.
А п е м а н т
Ты слишком гнусен даже для проклятий. Чума тебя возьми!
Т и м о н
Любой мерзавец В сравнении с тобою - чистый голубь.
А п е м а н т
Нет злей заразы, чем твои слова.
Т и м о н
Едва лишь я твое промолвлю имя, Как порываюсь бить тебя, да руки Мне страшно заразить.
А п е м а н т
Хотел бы я, Чтобы они от слов моих отсохли.
Т и м о н
Вон! Уходи, отродье псов паршивых! Я в бешенстве, что ты еще не сдох. Меня тошнит от вида твоего!
А п е м а н т
Ах, чтоб ты лопнул!
Т и м о н
Прочь, наглец докучный! (Бросает в него камень.) Мне жаль и камень на тебя потратить.
А п е м а н т
Ты скот!
Т и м о н
Раб!
А п е м а н т
Гад!
Т и м о н
Подлец, подлец, подлец!
(перевод Н.Мелковой)
В таком духе сочинять можно долго и успешно. Например:
А п е м а н т От подлеца Я слышу это. Сволочь, негодяй!
Т и м о н Ходячий труп! Смердишь невыносимо!
А л е м а н т Нет, сам ты труп!
И так далее. Главное, чтобы имена персонажей ставились не слева от реплик, а над ними: это сразу придает тексту почтенный академический вид. Вряд ли Шекспир нуждается в наших оправданиях. Но истины ради, надо сказать: во-первых, не факт, что вышеприведенная перебранка принадлежит его гениальному перу. Некоторые исследователи считают, что чуть ли не треть текста «Тимона Афинского» написал кто-то-то другой. Во-вторых, если даже это сочинил сам Шекспир, вполне вероятно, что перед нами был неотредактированный черновик, набросок. А в-третьих, может быть, величайший драматург сочинял это с величайшим отвращением, только подчиняясь требованиям тогдашней публики, обожавшей всяческие грубости и сальности.
У Шекспира древние афиняне носят римские имена, античные герои играют в карты, поминают дьявола, пользуются бумагой и чернилами, посвящают пажей в рыцари и вызывают на дуэль, платят никогда не существовавшей монетой «солидар». Участники Троянской войны ссылаются на Аристотеля, до рождения которого оставались многие века, и так далее. Из этого некоторые исследователи делают вывод, что Шекспир был малообразованным человеком, во всяком случае, в классической древности почти не разбирался. При этом никого не смущает, что древние римляне и греки говорят на английском стихами, белыми и рифмованными, и проявляют такую утонченность души, которой в ту эпоху быть не могло. Точно так же никого не удивляют невероятные анахронизмы и аллюзии на современность в «исторических» и «мифологических» пьесах Жироду, Ануйля и Горина: - Это же иронический прием, условность! - А кто вам сказал, что Шекспир не прибегал к таким же ироническим приемам?
Есть ли дети у Макбета и его супруги? Из текста трагедии неясно. Абсолютно не интересует драматурга, пойдут ли детишки в браке Петруччио и Катарины («Укрощение строптивой»), Бассанио и Порции («Венецианский купец»). А что, если бы у Отелло и Дездемоны появилась парочка очаровательных карапузов? Тогда многое, наверное, могло бы сложиться по-другому. Но у Шекспира великая любовь (Ромео и Джульетта, Антоний и Клеопатра), как правило, не приводит к деторождению. Есть, правда, исключения – Перикл и Таиса из «Перикла», Бертрам и Елена из трагикомедии «Конец – делу венец». Но эти произведения не относятся к числу шедевров великого гения.
- За что Яго ненавидит Отелло и всячески вредит ему? - Просто потому, что он злодей! Такое объяснение вряд ли может удовлетворить современного зрителя. Сам Яго называет сразу две причины - ревность и обида. Но Шекспир не вдается в детальное психологическое объяснение (а значит, и в некотором роде оправдание) поступков отрицательного героя, их подоплека упоминается бегло и не очень убедительно. «Ходят слухи, будто мавр хозяйничал в моей спальне», - подумаешь! Меньше надо верить слухам! «Меня обскакал по службе вертопрах Кассио», - эка невидаль! Сплошь и рядом начальство возвышает не самых достойных и заслуженных, руководствуясь своими высшими соображениями. Обычно обойденный обрушивает свой гнев на счастливого соперника, а не на шефа. Яго должен был ненавидеть не Отелло, а Кассио, и мстить прежде всего ему. Собственно, это соображение когда-то натолкнуло меня на дерзостную мысль: сочинить как бы комментарий к «Отелло», максимально сохранив текст Шекспира и всего лишь «подмешав» к нему отдельные фразы, реплики, представить те же события с точки зрения Яго. Несколько отрывков из этого скромного литературного этюда рискну предложить вниманию читателей. Уверен, меня никто не заподозрят в желании посостязаться с классиком. Итак, самое начало. Яго жалуется знакомому венецианцу Родриго на Отелло:
Я г о. Он предпочел мне другого. Превосходный выбор! Своим заместителем он назначил какого-то Микеле Кассио. Пустейшего малого, дамского угодника, не нюхавшего пороху, изучавшего воинское искусство по книжкам! Родриго напрямую спрашивает, почему Яго помогает ему расстроить свадьбу Отелло. Я г о. Я хочу скандала. Такого, чтоб сенат отменил назначение мавра губернатором Кипра. Р о д р и г о. Так ты не хочешь ехать туда? Я г о. Кипр вскоре станет слишком горячим местечком. Вот посмотри: твоя салфетка будет у нас Турцией, моя салфетка – Венецией, а эта солонка – Кипром. Турки уже слопали всю Византию и собираются слопать остальную Европу с Африкой впридачу. Как ты думаешь, долго они будут терпеть у себя под самым носом этот вражеский островок? Р о д р и г о. Но если он расположен так близко к Турции и так далеко от нас, к чему нам так за него цепляться, не проще ли отдать? Я г о. Сразу видно штатского человека! Кипр – это мушкет, направленный в затылок туркам, это мягкое вымя Турции, выражаясь прилично, за которое держит Венеция. Отдать Кипр – значит, прощай Венеция – великая держава, с которой считается весь мир. Теперь ты понял, почему турки из кожи вон вылезут, чтобы выгнать нас оттуда, а мы из последних сил будем сохранять Кипр за собою. Сражения будут нешуточные, и на остров имеет смысл ехать, если хочешь обрести славу или получить новый чин. Но прозябать там на третьих ролях, рисковать головой без надежды на скорое повышение - это не для меня...
Брабанцио, отец Дездемоны, требует расторгнуть ее брак с Отелло. Но момент он выбрал крайне неудачный: турки готовят морской десант на Кипр, и Отелло, лучший полководец Республики, незаменим. Д о ж (к Брабанцио). Вы мой друг, поэтому я скажу вам начистоту: в грозный час, когда Родина в опасности, когда Кипр висит на волоске, надо уметь отрешиться от личных амбиций. Конечно, неприятно, что ваша дочь вышла замуж против вашей воли, но за кого! Другой на вашем месте гордился бы таким зятем! (к Отелло). Итак, генерал, мы расстаемся. Весьма сожалею, что приходится отрывать вас от утех свадебного ложа, но в эту трудную годину каждый из нас обязан принести жертвы на алтарь отечества. Положение серьезное, почти критическое. Оставьте в Венеции кого-нибудь из ваших офицеров - он отправится вслед за вами на Кипр через несколько дней, в крайнем случае, через неделю, чтобы сопроводить вашу молодую супругу, а заодно доставить последние известия и наши новые распоряжения. У Отелло не так уж много офицеров – он оставляет Яго и просит, чтобы Эмилия, жена Яго, помогала Дездемоне. Я г о (возмущенно): «Как он меня унизил! Низвести боевого офицера до посыльного! Приказать моей жене обслуживать и обхаживать госпожу генеральшу!.. Он пытается разобраться в своих чувствах: Я г о. Да, я не люблю Отелло. А почему я должен его любить? И кто из подчиненных любит своего начальника? Может, я просто завидую ему, его талантам и славе? Нисколько. Я моложе его лет на двадцать, в его возрасте я буду таким же знаменитым полководцем. Может, во мне говорит обида на то, что мавр не оценил меня по заслугам? Ближе к истине, но и это не вся правда. Признайся, Яго, ты не можешь простить Отелло того взгляда, который он однажды бросил на твою жену. Или того взгляда, который Эмилия бросила на Отелло... Было ли что-нибудь между ними? Нет, ерунда. Ничего не было и быть не могло. Но все же, все же...
На корабле, везущем Дездемону и всю компанию на Кипр, Яго становится случайным свидетелем разговора своей жены с Дездемоной: Э м и л и я. Отелло - мужчина видный, хоть и не первой молодости и к цвету его лица не сразу привыкаешь. Но зато какая осанка, какая поступь, сколько достоинства в движениях! А как начнет говорить о своих приключениях, заслушаешься и забудешь, что он не белый. Он с семи лет в армии, был продан в рабство, бежал, попал к людоедам, потом к людям с плечами выше головы... Д е з д е м о н а. Как, он и тебе об этом рассказывал? Э м и л и я. И не раз. За ужином с офицерами он любит вспоминать былое… Все хотела вас спросить, как вы сумели сговориться с Отелло о побеге, ведь вы ни разу не встречались тайно, без свидетелей. Д е з д е м о н а. Нам помог Кассио, мой друг детства и, кажется, дальний родственник. Через него мы с Отелло обменивались посланиями. Я г о (в бешенстве): Будь проклят час, когда я согласился сопровождать госпожу генеральшу на Кипр! Будь дважды проклят Отелло, по чьей милости я, рубака, должен угождать этой дамочке. Будь трижды проклят штафирка, получивший должность за сводничество! Э м и л и я. Кого это ты проклинаешь с тройной злобой? Я г о. Да кого же еще, как не Кассио. Я никак не мог понять, почему мавр так ему благоволит. Теперь, когда я послушал твою хозяйку, мне все стало ясно. Кассио носил любовные записочки от мавра к Дездемоне и обратно. Славный подвиг, нечего сказать! Вполне достойный назначения на высокий пост! Ну, они мне дорого за это заплатят, и этот ученый чистоплюй, и его черномазый покровитель! Яго решил во что бы то ни стало скомпрометировать Кассио. Ему удается спровоцировать того на безобразную выходку. Казалось бы, всё ясно: у Отелло нет другого выхода, кроме как расстаться с опозорившимся заместителем и взять на его место Яго, больше некого. Но Эмилия, которая по обыкновению подслушивала разговоры Отелло и Дездемоны, сообщила Яго, что повышения по службе ему в ближайшее время не видать:
Э м и л и я. Дездемона говорит: "Если я хоть что-то для тебя значу, помирись с Кассио, не заставляй его так страдать, будь великодушен, прости ему случайный проступок". Отелло говорит: "Я ни в чем не могу тебе отказать". Дездемона говорит: "Когда ты вернешь его на службу?" Отелло говорит: "Должно пройти какое-то время. Недели две-три хотя бы". Дездемона говорит: "Это слишком долго. Не думала, что ты такой упрямый. Я же прошу не за кого-нибудь, а за Кассио, который столько для нас сделал и был свидетелем на нашей свадьбе!" Отелло говорит: "Ну, хорошо, пусть завтра он придет ко мне". Дездемона говорит: "Он снова будет твоим заместителем?" Отелло говорит: "Это невозможно, я уже назначил своим заместителем Яго". Дездемона говорит: "Яго не обидится, он добрый". Отелло говорит: "Нет, так нельзя". Дездемона говорит: "Не представляю, чтобы ты меня о чем-то попросил, а я тебе отказала. Значит, ты меня уже разлюбил?" Отелло говорит: "Ах, Дездемона!" Я г о. Гром и тысяча чертей! Чтобы генерал отменил свой приказ? Чтобы он смещал и назначал офицеров между двумя поцелуями?! Отелло, как же низко ты пал! Э м и л и я. Яго, поклянись ничего плохого ему не делать. Я г о. Да клянусь, клянусь! Зачем мне ему пакостить? Надо вывести из игры этого вертопраха Кассио. Не хочу, чтобы этот маменькин сынок снова был надо мною. Попробую-ка я внушить мавру, что Кассио приударяет за Дездемоной. Это довольно правдоподобно: этот мальчишка ни одной юбки не пропустит, все знают. Э м и л и я. Отелло никогда не поверит. Я г о. Придумаю что-нибудь. Э м и л и я. Но Дездемона должна быть вне подозрений! Обещай! Я г о. При чем тут Дездемона? Хотя не мешало бы и ее немного проучить. Чтоб не лезла в наши мужские дела. Любовь - это любовь, а служба - это служба. Э м и л и я. Ох, не по душе мне эти твои затеи! Конечно, никуда не годится, что Дездемона как хочет вертит генералом. Но разве можно обманом восстановить справедливость? Хорошие дела исподтишка не делаются. Я г о. Дурочка, разве я забочусь только о себе? Обстановка требует, чтобы у генерала был настоящий заместитель, а не пустое место. Вот сейчас Отелло должен поехать на юг острова, проверить тамошний гарнизон. На кого он оставит город - на Кассио? Тот накомандует, как же! Подумай, если Отелло, не дай Бог, убьют в сраженье - кто примет на себя его обязанности - не нюхавший пороха юнец? Отелло весь во власти чувства, но ведь есть вещи поважней любви. Э м и л и я. Что же может быть важней любви? Тем более такой любви, как у Дездемоны и Отелло? Эта любовь огромна, как Солнце, и сияет так же ослепительно. Рядом с ней затмеваются, выглядят такими ничтожными все наши с тобой дела и дела остальных людей, таких же маленьких и заурядных, как мы. Я г о. У них великая любовь? Отлично! Пусть оба приносят друг ради друга все мыслимые и немыслимые великие жертвы. Но я, маленький человек, не хочу совершать подвиг самопожертвования на алтаре их божественной любви. Ты сейчас спросила, что может быть важней любви? Я отвечу: долг перед Отечеством. Ответственность перед людьми, которые тебе верят и чья жизнь зависит от тебя. Честь и доброе имя... И все это Отелло ставит на карту ради своей удивительной любви! Будь он водоносом, купцом или простым солдатом - пусть сходит с ума по своей женушке, это никого, кроме этих двоих, не касается. Но он полководец, губернатор. Его любовные глупости могут обойтись слишком дорого, он не имеет права совершать ошибки даже под влиянием огромной-преогромной любви. Я просто обязан помочь ему - пусть хитростью. Как врач обманывает больного - для его же блага. Э м и л и я. Какой ты умный, Яго! Я ужасно люблю, когда ты говоришь со мной серьезно, без этих своих щипаний и похлопываний по заду. Наверное, я и в самом деле дура, но головой понимаю, что ты прав, а сердце предчувствует недоброе…
Яго продолжает плести интриги против Кассио, подпаивает его, зная, что тот «слаб на голову», и подстраивает так, чтобы Кассио напал на одного почтеннейшего горожанина и ранил его. Это вызывает негодование местного населения, тогда как Отелло крайне необходима полное доверие и поддержка киприотов. Отелло вынужден объявить об увольнении Кассио. Разумеется, супруга и на этот раз просит проявить снисходительность:
Д е з д е м о н а. Никогда бы не подумала, друг мой, что ты можешь быть неблагодарным и жестокосердным! Кассио так любит тебя!
Неизвестно, устоял ли бы Отелло, но тут прибывает корабль из Венеции и приносит важные вести: Отелло отзывают с Кипра. Но это отнюдь не понижение. Его ждет не менее почетный пост. Губернатором Кипра назначен Кассио, которому присвоен чин генерала. Отелло в полной растерянности. Ему растолковывают: влиятельные родственники Кассио распустили слух, будто Отелло завидует его талантам и ревнует его к Дездемоне. Поэтому, дескать, и заставил Кассио уйти в отставку.
О т е л л о. Чудовищно! Вы произнесли эти слова - и небо не раскололось, земля не вздрогнула, не поднялось морской бури!? В е с т н и к. Увы, таковы люди. Их раздражает все высокое и благородное как напоминание об их собственной пошлости и ограниченности, они находят особое наслаждение в том, чтобы унизить, оклеветать и высмеять все возвышенное и необычное. Да, многие в Венеции убеждены в том, что вы ревнуете - и небезосновательно. О т е л л о. О, моя честь, мое доброе имя! (удаляется в отчаянии).
Я г о (выходит на авансцену). Ужасное сейчас произойдет: Бесчестия не в силах перенесть И за свою супругу оскорбленный, Отелло благородный прямо в сердце Себе кинжал вонзит!.. А Дездемона, В безумье бросившись на труп супруга, Орудьем смертоносным и себя Лишила юной жизни. Жутко, жутко... Я не хотел, клянусь, я не хотел Их смерти! Ставил я перед собою Иную цель, вы знаете о том. Не ведал я, никак не мог предвидеть Такой злосчастный рока поворот. Я мог бы оправдаться без труда, Представить все в благоприятном свете. Но червоточина таилась в плане. Себялюбивый замысел опасен, Всегда бедой для ближнего чреват. Мораль такую зритель извлечет: Червяк эгоистичного поступка В дракона преступления взрастет, Достаточно пороку дать уступку. И много принесет другим несчастий Тот, кто в узде свои не держит страсти.
В заключение процитируем (разумеется, в нашем переводе) некую не существующую в природе венецианскую летопись (где , кстати, Отелло назван Атилло и упоминается, что, вполне возможно, генерал не был чернокожим, а просто его звали Маурицио, сокращенно Мавр, а мавром-негром его сделала легенда): "Таковые обоюдные нежные чувства в супружестве толико изрядны (estravaganza), что истинным чудом почитаться должны; всякое же чудо, яко заключающее внутри себя начала (elementi) противунатуральные, действием самой же Натуры недолго обретается, но неукоснительно к прекращению влечется, подобно как тело, именуемое в Геометрии пирамидою, на своей вершине устояти не мочно". Другими словами, Отелло и Дездемона были с самого начала обречены, ибо их любовь неуместна в нашем грубом и жестоком мире. Клевета, злодейские интриги и трагические случайности явились всего лишь средствами для некой высшей силы. Великие любовники должны были погибнуть в любом случае, по той ли, по другой причине. Этот вывод кажется нам слишком пессимистическим. К счастью, жизнь дает массу примеров того, как глубокая любовь переходит во вполне благополучный и продолжительный брак. Другой вопрос, что эти случаи почему-то редко вдохновляют великих писателей. Видимо, счастье - малоподходящий материал для литературы... ________________________ © Хавчин Александр Викторович |
       
|
