Черт знает что

Был в детском периоде каждого из нас возраст, когда сказки еще ой как нравятся, но «официальные» уже перестают будить воображение. 

Я уж умалчиваю о Колобке вместе с курочкой Рябой. По большом счету, это даже не сказки, а так, набор слов для первоначального усвоения. 

Переставал нравиться Иванушка-дурачок вместе с Василисой Премудрой, которая, если задуматься над смыслом, была глупее самого Иванушки, поскольку после всех приключений выходила замуж именно за него. Жизненные наблюдения мальцов уже давали повод задуматься: после замужества женщина обычно берет фамилию мужа, следовательно, Василиса меняла фамилию Премудрая на фамилию Дурачок – так куда же делась ее премудрость? Так ей и надо, дуре! 

Беспросветный лодырь Емеля нам, послевоенной детворе, которая в условиях безотцовщины помимо школы тянула на своих плечах львиную долю забот по хозяйству, не нравился и вовсе. Кто вызывал симпатии в сказке, так это Щука – ей, щупленькой, приходилось крепко «вкалывать» за лодыря. Мы, пацаны и девки (во времена нашего детства эти слова не имели ни криминального, ни эротического оттенка) хорошо знали, что такое воз дров нарубить, а посему встреться нам по тем временам Емеля, имел бы он массу неприятностей.

С осуждением относились мы и к Илье из Мурома, который прежде всего хватался за меч или за дубину, а только после этого задумывался над вопросом: «А кого это я кокнул? Главное – за что?». Ну, скажем, сидел где-то тот же Соловей с тяжелой для его судьбы фамилией Разбойник. Не убивать же его за фамилию! Ну, посвистывал он время от времени, лес валил. Так, может быть, такая технология лесозаготовок в те времена была – кто знает? Может, он таким способом дровосекам помогал? Очень уж напоминал тот Илья нашего, местного Илью. Тот тоже со своей бандой сначала морду бил, а потом, разобравшись, что не того отдубасил, приходил со всей своей шайкой с извинениями… Может, и наш Илья не на тех сказках зациклился?

Кот в сапогах был нам симпатичен только отчасти: с одной стороны, понятна его благодарность своему хозяину, но, с другой стороны, зачем же убивать и грабить какого-то состоятельного мужика по фамилии Людоед?

Фамилия ведь ни о чем не говорит, мы это знали. Была у нас в компании Натка Кривозуб с прекрасными ровными зубами, у Витьки Синебока бока были разве что чуть смуглые от загара, но отнюдь не синие, Глеб имел фамилию Кнур, но ни в мыслях, ни в поступках ничего свинского себе не позволял, а Нинка Сокил была, во-первых, человеком, а во-вторых, девочкой робкой и тихой…

Так это мы только по фамилиям прошлись. А если бы вспомнили все наши клички и прозвища? С точки зрения героев сказок, нас надо было истребить всех до единого задолго до рождения…

Итак, мы перестали любить детские сказки. Но свято место пусто не бывает, поэтому на смену им пришли мистические истории, ярким образцом которых выступают произведения Николая Васильевича Гоголя.

Собравшись вместе у кого-нибудь в садочке теплым вечерком, когда вечерняя заря уже догорела настолько, что на небе выступали горошины-звезды, а луна стыдливо пряталась либо за тучку, либо за кроны ближайших деревьев, мы начинали рассказывать друг другу «истории». Там, в этих историях, непременно были колдуны и ведьмы, феи и гномы, черти и водяные. От всех этих историй легкий озноб пробегал по спине, и мы, еще теснее прижимаясь плечом друг к другу – девчонки к девчонкам, а мальчишки к мальчишкам, – тут же рассказывали что-нибудь еще пострашнее…

Не могу поклясться, что все мистические персонажи наших баек были безусловно отрицательны. Нет, наоборот, они были фантастически проницательны: если человек хороший, добрый, трудолюбивый, то вся эта нечисть легко вычисляла такового и горой вставала на его защиту, а если же плохой – то уже никакая сила не могла его спасти от справедливого возмездия: против колдуна, ведьмы или черта не было и не могло быть никакого спасу…  

Темные ночи будили детское воображение, и к полуночи речь уже шла не о каких-то далеких абстрактных ведьмах, а наших соседях, знакомых и даже родственниках – нет-нет, да и всплывали истории, которым мы не могли найти объяснения. А раз нет объяснения, значит, вмешалась «нечистая» сила, носителями которой были все те же колдуны, ведьмы и черти…

Шло время, мы потихоньку взрослели. Постепенно из наших вечерних разговоров уходили мистические истории, а на их место пришли другие – о любви, о верности, о… Да вы же это и сами проходили!

Возраст, конечно же, брал свое. А, кроме того, в школе мы постигали основы разных наук, в шестидесятые-семидесятые годы каждый учитель-предметник имел одной из своих стратегических целей воспитание у подрастающего поколения марксистско-ленинского мировоззрения, где не было места ни чертям, ни ведьмам, ни феям. Людей, позволявших себе верить во что-то подобное, высмеивали и развенчивали, строго научно доказывая, что ничего подобного в природе нет и быть не может, а посему все, кто верит в подобные глупости, развращены суеверием.

– Как вам не стыдно, ребята, даже задавать такие вопросы! – говорила нам, четвероклассникам, наша учительница, когда кто-то из ребят коснулся этой темы. – Какие там ведьмы и черти, кто вам сказал, что они существуют? Бросьте вы все эти рассуждения насчет колдунов и фей – вы ведь достаточно взрослые, чтобы не верить в подобные предрассудки!

– А как же тогда Дед Мороз? Он ведь тоже колдун! А Снегурочка? Раз она тоже способна на чудеса, то она тоже колдунья, то есть ведьма! – серьезно спросила Рая, умница и отличница.

– Ну, что вы, ребята! Это все сказочные герои! Мы в них верим по традиции… – не нашлась что ответить учительница. 

Класс зашумел:

– Кощей Бессмертный – тоже сказочный герой!

– И Золотая Рыбка!

– И черти тоже – мы же учили «Сказку о попе и работнике его Балде»!

– А в «Золушке» есть фея!

Учительница стала в позу:

– Вот когда мы перестанем праздновать Новый год, а появится какой-нибудь праздник Золушки, тогда мы и перестанем верить в Деда Мороза, а начнем верить в Добрую Фею. Все! Прекратили разговоры! Открыли тетрадки и записали тему сегодняшнего урока…

Примененный учительницей полемический прием был совершенно для нас, детей, неубедительным. Тайно мы продолжали верить и в чертей, и в ведьм, и в леших с водяными…

В юношеском возрасте, возрасте отчаянного максимализма, мы действительно уже ни во что не верили – ни в Бога, ни в черта. Мы верили только в то, что «нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме», о чем вещали партийные лозунги тех лет. По молодости лет и по неопытности мы еще не знали, что это тоже сказка. Кстати, еще менее реальная, чем сказки про Иванушку или Емелю. Все мы оказались в роли Василисы Премудрой, поменявшей свою значимую фамилию на фамилию Дурачок…

Время от времени самая официальная из газет того времени, «Правда», помещала разгромные статьи, развенчивающие те или иные научные и ненаучные гипотезы. У нашей компании такие статьи, как правило, вызывали реакцию, обратную той, на которую рассчитывали авторы статей: раз такая газета, как «Правда», тратит на этот вопрос столько места и времени, значит, в этом что-то есть…

А со временем пришла и такая мысль – не все то правда, о чем пишет «Правда». И убедили нас не «забугорные» голоса (тогда немало чужеземных радиостанций вещало на Советский Союз: «Свобода», «Свободная Европа», «Голос Америки», Би-Би-Си и другие), а сама же газета «Правда»: то, что еще пару лет назад выдавалось за истину в последней инстанции, сегодня на полном серьезе критиковалось как уклонение от генеральной линии партии и нарушение ленинских норм партийной жизни. Со сменой очередного Генерального секретаря ЦК КПСС и эта критика подвергалась критике в той же самой газете «Правда» с теми же самыми формулировками.

Итак, все, о чем писала «Правда», рано или поздно оказывалось неправдой. А раз «Правда» время от времени напоминала своим читателям о вреде суеверий, то…

Вот и мы, начиная с некоторых пор, стали задумываться: а все ли в сказке – сказка?

Итак, вот наши истории, рассказанные нами же много-много лет спустя после детства… 

Пусть ваше воображение нарисует Новогоднюю ночь в той ее стадии, когда уже отзвучали и прощальные для прошлого года тосты, и тосты, приветствующие рождение нового года, когда ноги уже устали от танцев, а глаза – от телевизора-пустомели, когда еще до утра далеко, а внуки заняли в доме все лежачие места, и можно расслабиться, не делать вид, что мы уже не просто взрослые, а даже более того... Но не будем о грустном! Итак, комната освещена только елочной гирляндой, волшебные отсветы на блестках посылают приветы из далекого волшебного детства, и плавно льются одна за другой истории – и пережитые, и выдуманные… В общем – сказки-рассказки разных лет. 

Шестое чувство

(история, рассказанная Надеждой Дмитриевной С.)

Что вам сказать, друзья мои? Я учительница, а это значит, что если ответственным товарищам нужно провести какое-либо мероприятие, то им выгодно называть нас, учителей, работниками идеологического фронта, а если блага распределять, то о нас вспоминают в последнюю очередь.

Если вам, не дай Бог, когда-либо доведется открыть учебник для вузов со скромным названием «Педагогика советской школы», то вы без труда убедитесь, что на учителей возложена почетная миссия «всестороннего развития и коммунистического воспитания подрастающего поколения». А само понятие коммунистического воспитания настолько объемное, что простым умом и охватить невозможно, ибо оно включает в себя минимум двенадцать направлений – от трудового до атеистического. 

Вот об атеистическом направлении я и хотела бы вам рассказать.

Как вы знаете, когда-то моему мужу, Ромке, предложили хорошую должность в одном городе. Приехали мы туда с нашими двумя девчонками, обустроились и трудоустроились. Попала я на первых порах в одну из окраинных школ города. Некогда «дикий», то есть «самостроевский» поселок в довоенные годы несколько раз сравнивали с землей бульдозерами, но он, как Феникс из пепла, возрождался и возрождался вновь – из картона, из фанеры, из ящиков люди возводили себе хибары, потом обкладывали их саманным кирпичом, потом – битым кирпичом с близлежащего кирпичного заводика, стаскивали туда обломки мебели с недалекой свалки, и жизнь начиналась сначала. Зато какая там была жизнь! А какие там царили нравы! Это сложно представить, это надо видеть.

После смерти Сталина кому-то пришло в голову этот Гарлем узаконить. Кое-как разметили стихийно возникшие улицы, дали этим улицам названия, а домам – номера, жителей переписали и прописали, подвели воду и электричество и построили школу.

Сказать, что школа сразу же повысила интеллектуальный и культурный уровень местного населения было бы более чем наивно. Но учителя героически «сеяли разумное, доброе, вечное» в сердцах меньшеньких представителей аборигенов. Детки, как ни странно, попадались порой очень даже способные и отзывчивые, но… Если вы встретите в их письме хоть одно слово без ошибки, значит, это слово нецензурное. 

Однажды в городе произошло ЧП: состоялся громкий процесс над руководителями одной из подпольных религиозных сект. Стоит ли говорить, что секта эта имела свой штаб и основную паству именно в микрорайоне нашей школы? В ходе судебного разбирательства, о котором писала даже центральная пресса, приводились леденящие душу примеры пагубного влияния секты на души юных граждан дошкольного и школьного возраста. Если говорить об упомянутых школьниках, то все до единого они учились у нас.

Не успели судьи вынести свой «суровый, но справедливый приговор», как в школу слетелись проверяющие всех мастей и окрасов. Райком партии и райком комсомола, так те чуть ли не кабинеты свои перенесли в нашу учительскую. На то, чтобы самим пройтись по грязным улочками поселка, понюхать ароматы бесканализационного образа жизни, поговорить с вечно пьяными родителями немытых и нечесаных деток, тощих от вечного недоедания, у них не хватало ни ума, ни квалификации. Вместо этого чванливые проверяющие рылись в наших бумажках и выискивали недостатки. Недостатки, естественно, находились и заносились в справки, которые потом вслух были зачитаны на результирующем совместном заседании райкома партии и райкома комсомола. Результаты проверки были понятны всем и каждому еще за неделю до появления сиих идеологических ревизоров – «Недостаточный уровень атеистического воспитания школьников». 

Из этого, наверное, следовало, что именно плохо атеистически воспитанные нами, учителями, дети заставили своих родителей выписать откуда-то издалека сектантского проповедника; по недосмотру учителей тот проповедник пользовался Библией, отпечатанной в Канаде, а не в издательстве Московской епархии; а самым страшным прегрешением учителей было, наверное, то, что они не приглашали этого проповедника на свои педсоветы для согласования планов религиозных лекций, то бишь проповедей,  и семинарских занятий, то бишь молений…

Одним из пунктов принятого на том заседании постановления учителей обязали пересмотреть свои планы самообразования, включить в них отдельным разделом «Атеистическое воспитание» и разработать план работы школы на следующий учебный год исключительно в направлении антирелигиозной пропаганды.

– Пусть дети не будут знать, как извлекается корень квадратный – далеко не каждому специалисту народного хозяйства нужна высшая математика, – но быть убежденным атеистом выпускник вашей школы просто обязан! – так заявил с трибуны совещания один партийный функционер. Всем стало ясно, что в напряженных идеологических боях сей идеологический ефрейтор растерял последние знания элементарной математики. Возможно, это были последствия идеологической контузии…

На заседании методического объединения учителей русского языка и литературы, которое состоялось на следующий день, нас всех расставили по участкам атеистического фронта. Мне достался самый глухой и безнадежный фланг: борьба с суевериями. 

Я сначала отнекивалась, просила что-нибудь попроще, но завуч школы ткнула мне в руки тоненькую книжонку «Есть ли в природе чудеса?» с огромным знаком вопроса через всю обложку и сказала:

– Читай внимательно! Здесь найдутся ответы на все вопросы. Материала здесь – на два выступления в районе и декаду борьбы с суевериями в рамках нашей школы!

С тем я и отбыла в отпуск – за окном уже стоял жаркий июль.

Ромка, муж мой, остался созидать новый вычислительный центр, а я взяла своих двух дочурок и рванула к родителям – просто отдохнуть, на зиму варенья наварить, отцу да матери хоть в чем-нибудь помочь.

Итак, стою я как-то у керогаза, деревянной ложкой варенье в медном тазу помешиваю. В другой руке держу «Есть ли в природе чудеса?» – повышаю свой научно-методический уровень. Отец по привычке в огородике возится, помидорные кусты подвязывает, а мать отправилась к соседке за очередной щепоткой соли. Соли у нас в кухонном столе целых два килограмма, но я промолчала – мать недавно ушла на пенсию, ей просто не хватает общения. 

Обе мои дочурки гуляют где-то поблизости. Около получаса тому назад они «от пуза» надегустировались пенки с варенья, запивая ее коровьим молоком утренней дойки и заедая свежеиспеченным хлебом – так печь хлеб, как его пекла моя мама в домашних условиях, не мог никто! Я хорошо запомнила, как мои красавицы взяли на руки всех своих кукол, игрушечную мебель, тряпицы для нарядов и белья, пощебетали насчет приобщения к игре Светки – соседской девчонки – и куда-то исчезли.

Меня это совершенно не взволновало: сидят мои красавицы где-нибудь в тенечке – либо в нашем саду, либо в соседском, – и обустраивают очередную «хатку» для своих кукол…

Итак, помешиваю варенье, читаю. Вот автор описывает случай появления огней на старом кладбище. С драматизмом опытного рассказчика цитирует точку зрения на это событие невольных наблюдателей таинственного свечения, особо подчеркивая низкий уровень их образованности. А когда нервы читателя должны были дойти до крайней степени напряжения, автор предоставляет слово ученым. Вот вальяжная цитата из многочасового выступления известного биолога, доктора наук, профессора, членкора Академии наук СССР. А вот разъяснение химика, тоже профессора, но уже полного академика. Заключение же разделу делает сам автор, дружески похлопывая по плечу и членкора, и действительного члена Академии. 

Вот автор развенчивает ставшие уже к тому времени классическими опыты передачи мыслей на расстояние. Поиздевавшись вдоволь над словосочетанием «биологическая радиосвязь», автор берет в руки логарифмическую линейку и букварь по теории вероятностей. Ни тем, ни другим он не владеет, но пытается убедить читателя, что в природе не может быть того, чего не может быть…

А вот ссылка на наблюдения американских исследователей. Они описывают случаи обмена информацией между ближайшими родственниками через многие тысячи миль без каких-либо средств связи. Этих наблюдателей автор развенчивает вообще мгновенно. Действительно, могут ли их выводы быть объективными, если они базируются на буржуазной идеологии? В качестве одного из самых веских доводов в пользу антинаучной позиции американских ученых автор приводит такой факт: и первый, и второй, и третий из них – люди верующие! Так о чем тут, люди добрые, говорить?!

Отложила я ту книжонку в сторону, а сама в душе смеюсь над логикой автора. Великий Павлов-то тоже был верующим! Если следовать логике автора брошюрки, то все опыты великого физиолога с собачками – чушь! И условные рефлексы – тоже чушь! Кстати, отсюда, если пользоваться исключительно логикой, следует, что и вся советская психология, базирующаяся на Павловском учении, – тоже чушь!

«Интересно, – подумала я, – а вдруг действительно существует некая биологическая радиосвязь между мною и моими дочурками?» «Рита! Дина! Идите варенье пробовать!» – мысленно позвала я своих дочерей. Прислушалась… Ничего, кроме обычного дневного шума. «Рита! Дина! Быстренько домой!» – мысленно кричу я и жду топота сандалет. Тишина…

И вдруг меня стала охватывать какая-то леденящая жуть. Я совершенно не могу этого объяснить, но в тридцатиградусную жару, помноженную на ужасное количество килокалорий, излучаемых керогазом, медным тазом и вареньем, мое тело покрывается «гусиной кожей»! В глазах прямо темнеет. Я вижу, я каким-то шестым чувством ощущаю, что над моими девочками нависла смертельная опасность!..

Бросаю я деревянную ложку прямо в таз и выбегаю во двор. За угол – нет моих девочек! Пробежалась по саду – нет их!! Прямо через забор перелезла в соседний сад, где они обычно играют с соседской Светланой – нет их и там!!! А страх мне уже и дыхание забивает…

Выскочила я на улицу. Взгляд вправо, взгляд влево – никого! Перебегаю я дорогу, а на другой стороне улицы домов нет, там тянется глубокая старая балка со склонами, поросшими травой, добегаю до края – вот они! Спустились почти в самый низ, где проходит неширокий ров, по дну которого струится тощенький ручеек ключевой воды, разложили свои куклы да тряпицы прямо на зеленую травку и играют себе мирно.

Тут бы мне и успокоиться, а я не могу!.. Сбегаю я прямо вниз, подхватываю обеих девчонок под руки и тащу чуть ли не волоком через ручей, на противоположный склон. Меньшенькой, Дине, неловко руку подвернула, она захныкала от боли, а я тащу и тащу их по противоположному склону прямо наверх, туда, где начинается огромное пастбище…

Фу!.. Вытащила! Остановилась, поставила девочек на ноги и оглянулась. Чувствую – прошел страх. Стою и диву даюсь: с чего это вдруг на меня такое умопомрачение нашло? На том склоне, у подножия которого все еще пестрыми пятнышками виднеются куколки да тряпицы, ничего вроде бы страшного нет. Отмечаю своим сознанием, что когда-то, много лет тому назад, был тот склон покруче – то тут, то там среди зеленой травки виднеются рыжие пролысины глины, за которые не смогла уцепиться травка. Под одной такой пролысиной и сидели мои девочки. Сидели и сидели себе, мирно играли в куклы, вдруг прибежала чокнутая мамочка, схватила детей и унесла… Перед собой стыдно стало. Пора, думаю, перед девчонками извиниться, да домой идти, а то варенье пригорит. «Да, – говорю сама себе, – сейчас пойдем, только вон те машины переждем»…

По улице вдоль балки со стороны кирпичного завода двигалась колонна машин, груженных штабелями кирпичей. Это были не пятитонки, к которым мы в те времена привыкли, а какие-то новые мощные машины. Наверное, тонн по двадцать вместимости. Одно колесо ростом с меня…

Стою я, крепко держу своих девчонок за руки. Вот первая машина поравнялась с нашим домом, вот вторая, натужно воя своим мощным мотором, подскочила на ухабе так, что земля задрожала, вот и третья на подходе…

И вдруг вижу я, как пролысина, под которой только что сидели мои девочки, медленно откалывается от склона и, захватив с собой кусок грунта толщиной метра три, рушится прямо на уютную спаленку для кукол… Не десятки – сотни тонн глины погребли под собою все девчачьи игрушки и запрудили тощий ручеек, подняв над собою тучу рыжей пыли…

У меня и ноги задрожали. А девчонки мои стоят и скорбно так смотрят на место гибели своих «любимых дочек». 

Машин десять было в колонне. Проехали они, а я все стою, дрожу, с места сдвинуться не могу.

Дина дернула меня за руку:

– Мама, пошли, я домой хочу!

Вот тут я и разревелась… Реву, а девочки меня утешают:

– Не плачь, мама! Папа нам новые куклы купит!

Упала я на колени перед своими дочерьми, смеюсь, плачу, обцеловываю их с ног до головы:

– Конечно, девочки, конечно, милые! Папа накупит нам много-много новых кукол! Папа у нас добрый и щедрый! Мы любим нашего папу, правда?

Только через час пришли мы домой. Вернее, дедушка нас привел. Услышал в огороде, что горелым пахнет – это варенье начерно подгорело – и пошел нас искать, чтобы «дать чертей бездельникам». Вышел на край балки, увидел осунувшийся склон да нас на том берегу и ничего не сказал. Подошел к нам, за руку перевел меня через балку, водой отпоил, а девчонок спать уложил.

Потом сел очищать медный таз от гари…

А есть ли в природе чудеса, я и по сей день не знаю. Не дочитала я ту книжечку – не смогла даже в руки взять. Перевелась в другую школу. В новой школе была мания трудового воспитания – оно легче атеистического…

Авиамистика

(история, рассказанная Егором Васильевичем Ш.)

Помните тот самый знаменитый плакат времен развитого социализма, на котором была изображена красивая девица с белозубой улыбкой, приглашающая вас в полет? Ну же!.. Там еще надпись такая была: «Экономьте время – летайте самолетами Аэрофлота!». Вспомнили? Вот и я ее помню. На всю жизнь запомнил. До сих пор в кошмарных снах снится…

А дело было так.

Жил я тогда в Днепропетровске, а командировка мне выпала в Москву. Если вы помните те времена, то о таком счастье можно было только мечтать: едешь в столицу нашей Родины как белый человек, ибо тебе уже забронирован билет на поезд и не надо часами стоять в нервной очереди к окошку железнодорожной кассы, проживаешь в стольном граде тоже по-барски, ибо тебе уже забронирована гостиница и не надо разыскивать дальних родственников, которые могли бы приютить на ночку-другую. А самое главное – есть возможность если не купить, то хотя бы посмотреть на многочисленные дефициты. Плановая система социалистического хозяйствования была построена так, что в Москве было все, а в остальных местах – ничего. Интуристы, прибывающие в Москву, должны были собственными глазами убедиться в наличии изобилия в наших магазинах продуктов питания и товаров народного потребления, а посему, как предполагалось, они должны были  задумываться и над преимуществами социализма перед капитализмом.

Интуристам московское изобилие было «по барабану», ибо наше изобилие было более чем убогим по сравнению с их изобилием, зато они видели многочисленных гостей столицы советского происхождения, которые, высунув язык, бегали от магазина к магазину, от очереди к очереди. Типичный советский гость в одной руке тащил необъятных размеров сумку, из которой торчали палки сухой или полукопченой колбасы, в другой руке у него были перевязанные бечевкой  рулоны обоев, а сам он был, как пулеметными лентами, обвешан рулонами туалетной бумаги…

Вот и я, сняв с книжки все наши сбережения, позанимав денег у соседей и знакомых, поехал в Москву за покупками. То есть, в командировку, но командировочные дела я решал в первой половине дня, а всю вторую проводил в очередях. 

Московская очередь – это тема особого разговора. Это поэма, песня! Это ритуал, по сравнению с которым шаманские пляски народов крайнего Севера – разве что репетиция детского утренника накануне празднования Дня работников коммунального хозяйства. Увидев какую-нибудь толпу, вы немедленно подбегаете и пристраиваетесь в конец. Спросить, что здесь дают – это значит выдать в себе новичка из глубокой провинции. Через минуту-другую какая-нибудь активистка писала вам химическим карандашом трех-четырехзначный номер, и вы на несколько часов становились заложником этого цифросочетания. Система химических записей себя оправдывала – можно было отойти в сторонку и постоять еще в двух-трех очередях. Если же вы оставались на месте, то самое занятное – раз в полчаса отсчитывать, сколько человек между вами и прилавком. Сейчас, например, пятьдесят. Через полчаса интенсивной торговли – шестьдесят. Это подходят и подходят те, которые «на минутку отошли». Еще через полчаса – сорок. Еще через час – сто!.. Оказывается, в соседнем отделе кончился товар, и оставшаяся очередь перекочевала сюда, сверяя порядковые номера на ладошках. Собственными глазами видел одну женскую ладошку, на которой одновременно было записано семь разных номеров! Бедняжка стояла в семи очередях одновременно!

Нельзя сказать, что московская очередь состояла исключительно из иногородних. Отнюдь. Шустрые москвичи помоложе, купив товар, тут же шли в хвост очереди, чтобы продать его нетерпеливым на 15-20 процентов дороже. Кстати, так вы могли, в конце концов, выяснить, за чем же все-таки стоите… Москвички пожилого возраста продавали место в очереди. Если вы сумели с такой договориться, то бабулька подходила к «активистке» и говорила:

– Чёй-то устала я, милая! Вот внучек пришел, он заместо меня постоит. 

Активистка переписывала номерок с бабкиной ладошки на вашу, а вы экономили на этой сделке час, а то и два… Но бабка, естественно, никакой ответственности не несла, если товар заканчивался за два человека до вас. Да и поди найди эту бабку! Она уже в другой очереди кому-то место продает…

Ну, да Бог с ними, с этими московскими очередями! Будет время – расскажу, что интересного в тех очередях видел и слышал…

Итак, подходит к концу моя командировка. Она была очень удачной, потому что я с пользой для семьи потратил почти все деньги. А официальной цели командировки я вовсе не помню – то ли семинар был, то ли документы какие-то на подпись возил…

Назад, то есть домой, я решил добираться самолетом. Почему бы и нет? Деньги-то не из собственного кармана! 

Итак, я уже в аэропорту Быково, жду регистрации на рейс 1555 «Москва-Днепропетровск». До начала регистрации еще около часа, поэтому я пошел осматривать ближайшие магазины. И тут вижу – растворимый кофе в банках! Между прочим, производства Днепропетровского комбината пищевых концентратов. Но попробовали бы достать хоть одну такую баночку у нас в городе! Я накупаю этих банок на все оставшиеся деньги – в кармане остается пятнадцать копеек. Но не беда! Время полета – час сорок, еще двадцать-тридцать минут я буду добираться от аэропорта до дома – не пропаду…

Вернулся я в аэропорт, а тут как раз и регистрацию объявляют. Взвесили мне багаж – с точностью до десяти граммов он совпал с разрешенным для перевозки без доплаты весом, то есть двадцатью килограммами, и прошел в накопитель. Стою, жду, когда нас к самолету доставят. Солнышко светит, на небе – ни облачка. Лётная погода! Красота!

А вот мы уже в самолете. Стюардесса в микрофон рассказала нам о составе экипажа, напомнила, что мы выполняем рейс «Москва-Днепропетровск» (хотел бы я знать, как при существовавшей системе регистрации билетов и багажа можно было ошибиться самолетом!), поведала, на какой высоте будет проходить полет и когда мы прибудем в конечный пункт полета.  Потом велела пристегнуть ремни и вышла из своей секции, чтобы лично проверить, все ли пассажиры в точности выполнили ее указания. Миленькая такая девушка, эта стюардесса… Возможно, с ее же мамочки или бабушки писали портрет на плакат «Летайте самолетами Аэрофлота». 

Глупая, кстати, надпись, потому что в те времена в Советском Союзе других авиакомпаний и не было. Во всяком случае, на внутренних авиалиниях…

Итак, взлетели. Когда пилоты набрали нужную высоту, вежливая стюардесса разнесла по салону прохладительные напитки, собрала пустые стаканчики и удалилась. 

Через один час двадцать минут полета она снова дала о себе знать, велев пристегнуть ремни. Чтобы развлечь пассажиров, она поведала, что самолет произведет посадку в аэропорту города Днепропетровска, а температура в городе плюс двадцать пять градусов.

Летим, морально готовимся к посадке. Десять минут летим, двадцать, тридцать. А самолет все снижается и снижается. Вот, наконец, его затрясло по бетонной полосе, и пассажиры прильнули к окошкам. Стюардесса бодрым голосом заявила в микрофон:

– По метеоусловиям города Днепропетровска самолет произвел посадку в аэропорту города Донецка. О времени вылета вам будет сообщено дополнительно.

Вот те на! А мне уже есть захотелось…

Когда нас, пассажиров, перевезли в здание аэровокзала, мы услышали по трансляции следующее:

– Произвел посадку самолет, следующий рейсом 1555 до Днепропетровска. Ориентировочное время вылета – …

Из объявления следовало, что мы будем гостить в Донецке около полутора часов. Но это оказалось неправдой. О нас, пассажирах, забыли на целых четыре часа… Я слонялся по аэровокзалу и повсюду натыкался на кафе, киоски, продавцов мороженого и пирожков. В кармане – одна монетка достоинством в 15 копеек. А в животе – голодное урчание.

Через три часа я не выдержал и шиканул: за десять копеек купил пирожок с рисом. Живот перестал урчать на целых полчаса…

Наконец-то мы дождались того торжественного момента, когда бесстрастный голос диктора объявил:

– У стойки номер два заканчивается регистрация пассажиров на рейс 1555 «Москва-Днепропетровск». Счастливого вам полета!

Я из здания аэропорта никуда не выходил, поэтому готов поклясться головой, что в Донецке регистрация пассажиров на рейс 1555 никогда не начиналась.

Короче, взлетели мы без приключений. Лететь до столицы нашей области всего минут двадцать-тридцать, поэтому мой желудок несколько поуспокоился, особенно после очередного стаканчика прохладной минеральной воды, которой нас любезно угостила улыбающаяся стюардесса. Кстати, этим угощением она несколько отвлекла внимание пассажиров от того факта, что летим мы уже далеко не двадцать минут, а на таком коротком расстоянии расстегивать ремни и вовсе не стоило…

Еще где-то через час полета стюардесса-красавица через микрофон нас успокоила:

– По метеоусловиям города Днепропетровска наш самолет произведет посадку в аэропорту города Симферополя. Температура воздуха в Симферополе – плюс двадцать шесть градусов. В аэропорту к услугам пассажиров имеется зал ожидания, кафе и киоск «Союзпечати».

Если бы не голодные спазмы в желудке, я бы хохотал вместе с остальными пассажирами…

Целый час я искал в аэропорту города Симферополя, что хотя бы частично съедобное можно купить на пятак, но так и не нашел. Может быть, потому, что аэропорт там маленький. 

Вышел я из здания аэропорта на красивый закат посмотреть. Отсутствие материальной пищи решил заменить духовной. Глядь – неподалеку яблонька дикая растет. Нарушил я какой-то запрет, перелез через забор, нарвал зеленых яблок величиной с горошину, стою, на красивый закат смотрю, яблочки пожевываю. Съел пару штук, и больше не могу – скулы свело, а язык как деревянный. «Лучше бы я листьев нарвал, – думаю, – они хоть не такие кислые». Но второй раз через забор лезть не захотел – поблизости остановилась патрульная милицейская машина.

Слава Богу, расслышал я объявление по радио:

– У стойки номер один начинается регистрация билетов и багажа на рейс 1555 «Москва-Днепропетровск». 

С юмором у Аэрофлота, конечно, все в порядке. Представляете: в Симферополе объявляют регистрацию билетов и багажа на рейс «Москва-Днепропетровск». Я уж промолчу, что наш багаж давным-давно уже в самолете…

В третий раз взлетели. Водичку стюардесса уже не носит – кончилась. Ходит между рядами, проверяет, все ли хорошо ремнями к креслам пристегнуты. А у меня такое ощущение, что я ремнем этим исключительно позвоночник укутал – конец аж пола касается, а между мною и ремнем все равно можно два кулака просунуть, и то без особого напряжения…

Летим… Стюардесса, как может, пассажиров развлекает. Вот она газетки-журналы вынесла. Кто хочет, тот может купить, новости недельной давности почитать. Тетка, соседка моя, купила «Работницу» и сразу же развернула на той странице, где кулинарные рецепты напечатаны. С цветными иллюстрациями! Садистка!!! 

Я глаза закрыл, на спинку откинулся и, слава Богу, даже малость задремал. Разбудил меня бодрый голос стюардессы:

– Товарищи пассажиры! По метеоусловиям города Днепропетровска самолет произведет посадку в аэропорту города Запорожья. Температура воздуха в Запорожье – плюс восемнадцать градусов. У здания аэропорта вас будет ждать комфортабельный автобус «Икарус-255», следующий дополнительным рейсом по маршруту «Запорожье-Днепропетровск». Счастливого вам пути!

Восемьдесят километров – это еще два часа езды. От голода у меня уже кружилась голова и подташнивало…

Но и это, оказывается, было еще не последним приключением. Когда я, груженый двадцатикилограммовым (без десяти граммов!) багажом, доплелся до автобуса, то оказалось, что за проезд надо платить два рубля пятьдесят копеек. До нужной суммы мне не хватало сорока пяти копеек. И двух рублей тоже. Водитель автобуса никаких жалоб не принимал – скажите ему спасибо, что он вообще согласился на дополнительный рейс. Его рабочий день, видите ли, закончился три часа назад. И правда, уже стояла темень.

И тут меня зло взяло. В конце концов, думаю, я купил билет на самолет? На самолет! В Днепропетровск? В Днепропетровск! Так везите меня самолетом в Днепропетровск, а не в Донецк, Симферополь или Запорожье! Я пошел к какому-то дежурному авиационному начальнику и все это ему выложил. Отдаю должное этому мужику в гладко отутюженном темно-голубом мундире – мою отчаянную тираду он выслушал очень спокойно и разъяснил, что я абсолютно прав: с того момента, как я ступил на трап самолета, Аэрофлот полностью за меня отвечает. Полностью – значит и за мой желудок тоже. А также за голову и остальные части тела.

После этих разъяснений я, во-первых, оказался в столовой, в которой питаются летчики и стюардессы, с талоном на обед. Как свидетель могу подтвердить: летчики, бортинженеры и даже стюардессы питались очень даже сытно и вкусно. А во-вторых, я ночевал в гостинице для летных экипажей. Уютная гостиница. Кстати, нашу бортпроводницу Аллой звали. Это она мне сама сказала. Там, в гостинице… 

В семь утра я в четвертый раз поднялся на трап самолета, следующего рейсом 1555 «Москва-Днепропетровск», с тем, чтобы в семь тридцать наконец-то выйти из здания аэропорта родного города. Нас в салоне было двое – я и лысый мужик лет пятидесяти. Он – снабженец одного из крупных предприятий – был тертым калачом и прекрасно знал все законы и правила. Он, оказывается, к автобусу даже не подходил, а сразу же отправился к нужному начальнику «качать права». Поэтому пообедал он вчера вечером на целых двадцать минут раньше меня и часа на два раньше уснул. Почему? Так Аллочка же…

А последний пятак я потратил на автобусный билет…

Конечно, друзья мои, после того памятного рейса приходилось мне и самолетами летать. Однако я предпочитаю поезд. Надежнее и быстрее. И еще – при любых обстоятельствах в кармане должно оставаться денег минимум на два обеда. А еще лучше – на три… 

Хотя, с другой стороны, по сравнению с проводницами бортпроводницы посимпатичнее…

Сводница

(история, рассказанная Жанной Валериевной П.)

Настуся, дочь моя, уже взрослая – в сентябре замуж вышла. Они со своим Олежкой с роддома «встречались» – родились с интервалом в три с половиной часа. Нас с его мамой поместили в одну послеродовую – с этого все и началось. Потом они с Олежкой в одни ясли ходили, в детском садике оказались в одной группе, потом – в одном классе, и даже потом в одну группу в техникуме попали. Судьба!

Как ушла моя Настуся в дом к свекрови, вечера посвободнее стали. Сижу теперь до полуночи перед телевизором, в экран смотрю, а сама свои думы думаю. О себе, о дочери, о муже. Больше всего о Настеньке. Боже, насколько близки наши судьбы, если не считать, что у дочери она счастливая, а у меня – так себе!..

Я ведь тоже похоже начинала: как поставили нас в пару со Славой на празднике первого звонка в первом классе, как взяли мы друг друга за руки, так и приклеилась я к нему. Все вместе и вместе. В седьмом классе уже начали тайком от других целоваться. Когда после седьмого пошел Слава в техникум – он к тому времени сильно радиоэлектроникой увлекся, – сначала даже обиделась. Я-то думала, что до самого выпускного вместе будем. Потом, правда, отошла, даже гордиться начала. Как же! Мой парень будет специалистом чуть ли не самой модной в то время области. Помню, как он дарил мне транзисторные приемники собственного изготовления – в пластмассовых мыльницах. Завидовали не только девчонки-подружки, но и «пацаны» – так модно было в те годы называть мальчишек.

Как только отзвучали выпускные вальсы, подала документы в ближайший же пединститут и, к собственному удивлению, поступила! Правда, на заочный – туда конкурс был поменьше. Сама же пошла работать на швейную фабрику.

Вот тут-то меня гордыня и заела: я, видите ли, высшее образование получаю, а Славка – всего-навсего среднее специальное, я уже собственные деньги зарабатываю, а он все еще на стипендии-пособии сидит. Стала я на Славку свысока посматривать. Я себя взрослой чувствую, а он все еще вроде бы ребенок. Его хрипящие мыльницы стали для меня вроде как елочные игрушки в марте. Целовалась-обнималась с ним уже скорее по привычке, чем по велению сердца.

А тут на моем пути встретился яркий парень. Только-только отслужил во флоте, плечи – во! Смелый, решительный, напористый, как крейсер. Славик по сравнению с ним – мямля кукольная! Короче, вскружил мне бывший морячок голову, я и оглянуться не успела, как понесла. А почему бы и нет, если я на тот момент была уверена, что судьба моя меня нашла?

Сказала об этом Славке. Он, естественно, обиделся. Я его не виню, я сама на его месте так же поступила бы.

А морячок мой на проверку не крейсером, а дырявой лодкой оказался. Повертел мною, повертел, сколько мог, а потом и отчалил. И понесла я крест матери-одиночки. Тяжкий по тем временам крест, если учесть, что нас, таких как я, в народе прозвали «мать-одноночка».

Пыталась я перед Славиком повиниться, написала ему в армию, куда он попал сразу после техникума. Получила ответ, да только прочла между строк то, чего там вовсе и не было. Он написал, что очень дорожит дружбой со мной, имея в виду только то, что написал, а я решила, что он намекает на возможность возврата к старому. И знала ведь, что дважды в одну и ту же воду не войдешь, а все надеялась! Шесть лет ждала…

Когда он вернулся из армии и впервые пришел к нам с Настенькой в гости, я чуть не умерла от радости! Хватило даже глупости сказать после его ухода дочери: «Вот этот дядя и будет твоим папой!». А то она меня все вопросами донимала: «Почему у других девочек в нашей группе есть папы, а у меня нету?».

Славик к тому времени тоже возмужал и стал не хуже того морячка заплеванного, в которого мне приспичило влюбиться. Только – я это твердо знала – Слава был надежнее, прочнее в жизни, серьезнее. О таких говорят: «Однолюб». Как мне хотелось, чтобы только одну меня он и любил!

Но ничего не вышло: ту хрупкую калитку, которая отделяет дружбу между мужчиной и женщиной от любви, он так ни разу и не открыл. Я уж и намекала, и провоцировала, и впрямую говорила… Убедилась, что с однолюбом хорошо только той, которую он любит, а остальным – плохо. Слава меня разлюбил… 

Да и было за что!

Приготовилась я «матерью-одноночкой» век вековать. Мне уже за двадцать пять, дочурке седьмой годок стучит… Какому мужику такой довесок нужен, когда вокруг столько молодых девушек? Я уже в школе работала, а там мужиков – раз-два и обчелся. Клеились ко мне «разведенные сороковые», то есть мужчины возраста в районе сорока. Я уж готова была и по расчету замуж выйти, чтобы Настусю байстрючкой не дразнили (а такое не раз имело место), да подтоптанным кавалерам не нужен был штамп в паспорте, а на дочь они смотрели, как на потенциальную помеху в удовлетворении их чисто физиологических вожделений. Такие отношения ничего, кроме брезгливости, у меня не вызывали. Как говорится, хватит, наелись!

Перед поступлением Настуси в школу решила я ее оздоровить – последний год она взяла за моду реагировать на каждый вирус в радиусе километра. Достали мне родители путевку в пансионат. Для ЮБК – Южного берега Крыма – мы рылом не вышли, поэтому довольствовались местной путевкой, в нашей же области. 

Место оказалось удачным: небольшая речушка с прозрачной водой, приличный пляж из намывного песка, а вокруг – смешанный лес. Воздух чистый, хвоей пахнущий, вокруг тишина, цветы, после каждого дождичка – море грибов. В полукилометре – место, куда хозяйки из ближайшего села приходили доить коров, поэтому я отпаивала свою красавицу парным молоком. Плюс хорошее питание в столовой. О чем еще мечтать?

Конечно, я в первые же дни раззнакомилась с женщинами своего поколения. Все, как на подбор, привезли на отдых своих детей. Если мужчины и встречались в пансионате, то только под бдительной охраной верных супружниц и малых детей. Да и не любительница я курортных романов – я уже объясняла почему.

Итак, наш отдых сводился к тому, что либо на пляже лежим, либо в тени деревьев у своих домиков сидим. Мы, взрослые, лениво «лясы точим» о том, о сем, а дети наши, разбившись на группки по возрастному признаку, в игры свои играют. Территория пансионата огромная, глухим забором огороженная, да и подступы к забору давно заросли густым кустарником, поэтому мы, «мамаши», как нас называли сотрудники пансионата, были совершенно спокойны за своих детей. Даже если в поле зрения своего не видишь, то и не страшно. Значит, где-то поблизости.

Прошли первые шесть дней из двадцати четырех возможных. По пансионатскому громкоговорителю разнеслось:

– Внимание! Первую смену приглашают на обед. Повторяю…

Первая смена – это наша.

– Настя! – кричу. – Ты где?

– Я тут, мамочка, – тотчас же появляется она из-за кустов.

Все нормально, никаких предчувствий. Идем в столовую. Вдруг Настя со всей серьезностью у меня спрашивает:

– Мама! Так нам нужен папа или нет?

– С чего это взбрело тебе в голову такой вопрос задавать?

– Да я тут с одним дядей познакомилась… Он неженатый – я спрашивала. Я подошла, посмотрела на него, и он мне понравился. Ты же сама сколько раз говорила, что мне нужен отец! Без отца я расту ленивой и избалованной. Давай мы возьмем этого дядю мне в папы! Я сразу же стану хорошей…

Я от удивления чуть не села на бетонную дорожку.

В пединституте мы изучали педагогику и возрастную психологию. Я уже имела кое-какой опыт преподавания в начальных классах школы, растила дочь и видела дочерей своих подруг. Поэтому я со всей ответственностью заявляю: такое «предложеньице», которое я услышала от своей Анастасии, более подошло бы для трех-четырехлетней глупышки, но никак не для шестилетней дылды. В шесть дети уже кое-что начинают понимать в отношениях между взрослыми. А в инфантилизме мою уж никак не обвинишь!..

– Что ты городишь! Какой дядя? Где ты его нашла?

– А он недалеко от нашего домика за кустиками сидел. 

– А что он делал? – меня стал одолевать страх.

– А так, ничего… Всякими пустяками занимался.

– Какими пустяками?! – страх постепенно перерастал в ужас. «Дяденьки» порой такие «пустяки» придумывают, что… Не для маленьких девочек.

– Хм!.. Рисовал. Такой большой, а рисует как маленький. Я когда в школу пойду, буду там читать и писать. А рисование – это для детского садика.

Фу! У меня отлегло от сердца…

– И что он рисовал?

– А так… Деревья, кустики. Когда я пришла, он как раз небо рисовал. А что? Похоже получилось… А мы в школе и вправду не будем рисовать, или чуть-чуть останется? 

– Чуть-чуть останется, не переживай.

– Хорошо! Тогда и я буду рисовать небо, как он…

– Слушай меня, моя милая! Я тебе категорически запрещаю разговаривать с незнакомыми людьми! Ты меня поняла?

– Конечно, поняла, мама!

– Повтори!

– Я не буду разговаривать с незнакомыми людьми.

– Хорошо…

Дочь у меня росла послушной, поэтому я была уверена, что больше она к этому «дяде» не подойдет. 

После обеда я уложила Настеньку спать, а сама пошла за кусты посмотреть, нет ли там кого. Передо мною открылась небольшая поляна. Если признаться, весьма живописная. Как и следовало ожидать, на полянке никого не было.

Следующий день прошел без приключений. А еще на следующий день Настя вдруг заявила:

– Мама! Ты меня, конечно, извини, но я сказала дяде Кеше, что у нас нет папы и никогда не было. Я правильно поступила? Нам ведь по-правдашнему нужен папа!

– Ты что! Как ты смела снова подойти к этому мужчине! Ты же мне пообещала!

– Правильно, обещала. Только ты сказала, чтобы я не разговаривала с незнакомыми людьми, а мы с дядей Кешей еще раньше познакомились. А с незнакомыми я разговаривать не буду!..

От той характеристики, которую моя дочь невольно дала незнакомому мужчине, у меня на душе заскребли кошки.

– Настя! Дай мне слово, что ты больше никогда не подойдешь к этому мужчине!

– Не могу, мамочка! Я ему уже дала слово…

– Какое слово!

– Я обещала ему по-по-зи-ровать. А ты же сама мне говорила, что обещания нужно выполнять!

Слово «попозировать» у меня сразу же ассоциировалось со словом «натурщица», а поскольку у нас на занятиях по графике все натурщицы были максимум в купальниках, а минимум – голыми, то…

– Анастасия! Я тебя освобождаю от твоего обещания! Категорически запрещаю подходить к этому мужчине! Категорически, слышишь!!!

– Слышу, слышу… Только это несправедливо: ты можешь освободить меня от того обещания, которое я дала тебе. А то обещание я дала ему…

– Я твоя мать! Кого ты должна слушать? Меня или чужого дядю?..

– Тебя… – понурилась дочь.

– Вот так! И никуда от меня не отходи! Ни-ку-да! Я все время должна тебя видеть!

– Хорошо, - вздохнула Настя.

Меня уже задел этот настырный «дядя». Почему-то все больше крепло убеждение, что он педофил. Это слово меня преследовало еще дня три, но поскольку в наших разговорах «дядя Кеша» больше не всплывал, а дочь послушно все это время пребывала в зоне моей видимости, то я стала понемножку упокаиваться. Но твердо решила: если этот извращенец еще раз подзовет к себе мою дочь, буду жаловаться в милицию. Если же и милиция его не призовет к порядку, придется уехать. Жаль, конечно, очень уж приятное место для отдыха, да и терять полсрока не хотелось… Путевка в те времена -  было удовольствие не очень дорогое (семьдесят процентов стоимости оплачивал профсоюз), но редкое.

На четвертый день он меня-таки достал. Стоило мне отвлечься на пару минут в прачечную, как дочь встретила меня вопросом:

– Мама! Ты готова ради меня на жертву?

Формулировка вопроса не из детского жаргона. Я насторожилась.

– Готова! А на какую жертву ты меня подвигнуть желаешь?

– А… Раз у тебя такое лицо, то я и спрашивать не буду… Все равно откажешь…

Я попыталась смягчиться. 

– Нет, Настенька, так нечестно! Ты меня сначала заинтриговала, а теперь не хочешь продолжать… Давай-давай, выкладывай, на какой подвиг ты меня толкаешь!..

– Понимаешь, мамочка, тут проходил мимо дядя Кеша… Я к нему не подходила, честное слово! Но раз он все равно шел мимо, то я его спросила: так собирается он становиться моим папой или нет? А он и говорит, что я девочка хорошая, но чтобы он стал моим папой, надо чтобы ты вышла за него замуж. А ты, сказал он, на такую жертву не пойдешь… А я сказала, что если я тебя очень-очень попрошу, то ты и не на такую жертву пойдешь. Правильно я сказала, мама?

Вроде и образование у меня педагогическое, но некоторые детские вопросы ставили меня в тупик. Я уже пожалела о том, что действительно когда-то говорила, что ради того, чтобы у моей дочери был отец, я готова выйти замуж, если человек будет порядочный. Говорила я такое, конечно, не Анастасии, а своей матери, но проказница была рядом и все мои слова на ус мотала.

– Не знаю, доченька… Мне кажется, что взрослые вопросы должны решать взрослые. 

– Ага! Знаю-знаю… Если тебе, то все, а мне – так ничего! Тебе хорошо – у тебя есть папа, а мне, значит, не полагается!..

– Давай договоримся так: если я найду человека, достойного стать твоим отцом, то я… Я подумаю. Но этот вопрос буду решать я, а не ты… Вот так.

– А если мне твой человек не понравится?

– Тогда он уж точно не станет твоим отцом. Обещаю, что я обязательно с тобой посоветуюсь.

– А если мне понравится?

– Вот тогда и начну решать!

– Тогда начинай! 

– Что начинай? 

– Решать! Мне дядя Кеша уже давно нравится!..

– С ума сойти с этим ребенком! – только и сумела сказать я.

По опять-таки необъяснимой причине  после этого разговора мне стало казаться, что этот «дядя Кеша» вовсе не педофил. Но встречаться с ним я не собиралась – дочь успела крепко подпортить мою репутацию в глазах незнакомого мне мужчины.

Слава Богу, «дядя Кеша» больше не появлялся на горизонте до самого нашего отъезда. И в разговорах тоже. Только уже в автобусе, на подъезде к нашему городку, Настя вздохнула и сказала:

– Так я с дядей Кешей и не попрощалась… Он, наверное, подумал, что я невоспитанная и некультурная. Что поделаешь? Безотцовщина…

И от кого она такое слово слышала?

Дома она делилась своими впечатлениями с дедушкой и бабушкой. «Дядя Кеша» занимал в ее рассказах немалое место, и любопытная бабушка стала расспрашивать, каков он из себя: высокий или низкий, толстый или тонкий, лысый или с волосами и так далее. Когда у Насти не хватило ни слов, ни междометий, она поступила просто: нарисовала его портрет. Из детского рисунка следовало, что «дядя Кеша» был высокий, носил усы и бороду, возможно, эспаньолку, на голове у него был берет, а впереди торчал длинный нос. Бабушка покритиковала Настино художество:

– Ты не человека нарисовала, а карикатуру. Зачем ему такой длинный нос? Нарисуй покороче, а то чуть ли не Буратино получился…

– Что ты понимаешь? Как раз такой нос и должен быть!..

Поскольку цель Настиного знакомства с длинноносым «дядей Кешей» уже была моим родителям известна, то они долго смеялись:

– Ну и мужа ты своей маме сосватала! Встретишь такого вот «красавца» вечерком, так со страху заикой останешься!

– А мне он нравится! И вообще, мужа мама пусть себе ищет, какой ей нравится, а мне такой папа вполне подошел бы!..

Посмеялись мы с родителями над Настиной логикой, да на том и покончили с этой темой.  

…Следующим летом отправили меня в областной институт повышения квалификации учителей на курсы – готовились к изменениям в программе. Среди лекций и семинаров была запланирована и культурная программа: посещение музеев, встречи с писателями областного значения, экскурсия по городу и прочее. Обычно к культуре таким образом приобщались сельские учителя: они жили в общежитии, им все равно во второй половине дня делать нечего. Я же ездила ежедневно туда-сюда электричкой, поэтому повышение моего культурного уровня сводилось к чтению журнала «Работница» в вагоне. Но в художественный музей я решила все-таки сходить: как нам объяснила методист, только что из Москвы вернулась выставка наших художников, где они набрали много почетных наград.

Против ожидания, выставка оказалась неинтересной. Много портретов знатных и незнатных колхозниц, производственные пейзажи, натюрморты, групповые портреты бригад коммунистического труда. Картины были сгруппированы не по тематике, а «по художникам» - в одном углу один, в другом – другой и так далее. Я рассеянно слушала экскурсовода, которая чуть ли не бегом перебегала от картины к картине, останавливаясь только у тех, которые были награждены серебряными да бронзовыми медалями московской выставки, чтобы поведать собравшимся, что автор хотел выразить своими мазками. Информация, проходящая сквозь уши, не всегда совпадала с тем, что видели глаза…

А вот и последний зал. 

– В этом зале собраны картины молодого, но очень перспективного художника Иннокентия Васильевича П. Он единственный, кто получил на выставке золотую медаль. Вот эта картина, взгляните на нее! Казалось бы, банальный сюжет: маленькая девочка на лесной полянке, веночек из лесных цветов на голове, в руках девочка держит свернутую скакалку. Сколько таких же, на первый взгляд, девочек побывало только в этом зале! А сколько было написано! Но всмотритесь в лицо этой девчушки – озорное, раскрасневшееся от бега, оно радует нас своей жизнерадостностью и свежестью. Обратите внимание, насколько динамична поза героини нашей картины – она только что выскочила на поляну, прыжок еще не завершен, одна ножка как бы висит в воздухе, а другая – еще чуть-чуть, и коснется травы. Этот несложный прием добавляет экспрессии в картину, и у зрителя создается впечатление, будто ребенок летит над поляной, что роднит ее с парящей птицей, силуэт которой вы видите в левой верхней части картины. Птица сзади, а это ассоциируется со скоростью – летящая птица не опережает, она догоняет малышку, девочка настолько легка и стремительна, что и птице за ней не угнаться.

– Иннокентий Васильевич лично выступал перед предыдущей группой экскурсантов. Он признался, что рисовал эту картину по памяти, а лицо своей героини запомнил по двум-трем случайным встречам… И даже после этих слов одна из зрительниц воскликнула: «А я подумала, что это ваша дочь!». И действительно: сколько любви, сколько нежности вложено и в оранжевое платьице, так гармонирующее с едва покрытыми загаром руками, и в розовые пухленькие губки, растянутые в полуулыбку, и в сияющие голубые глаза, отражающие светло-бирюзовое небо, и даже в незамысловатый венок на русой головке, изготовленный скорее из травы, чем из цветов!

– Напоминаю: это единственная золотая медаль в нынешнем сезоне. Картина называется «Настя». На этом наша экскурсия закончена. У вас есть время самостоятельно ознакомиться с остальными экспозициями нашей выставки. Если у вас есть вопросы, я готова на них ответить.

Судя по тому, с какой скоростью опустел зал, вопросов ни у кого не было. Только я стою, глаз не смея отвести от портрета своей дочери. Спрашиваю у экскурсовода:

– А мы можем поговорить с самим художником?

– Сейчас посмотрю… Их было сегодня человек шесть. Может, кто-то еще и остался… Кеша! – крикнула она в полуоткрытую дверь куда-то в подсобку. – Публика просит тебя на выход!

– Сейчас иду! – раздалось из глубины, и через минуту в зал вышел «дядя Кеша».

Вопреки прошлогодним рассказам Насти, он оказался совершенно невысоким (ну да, для шестилетней девочки – высоким), а остальное чуть ли не с фотографической точностью совпало с карандашным портретом, нарисованным Анастасией – чуть выступающие скулы, борода-эспаньолка, берет на голове... Длинный нос был главной достопримечательностью лица. А еще глаза – внимательные, добрые.

– Ах! – театрально всплеснул он руками, встретившись глазами со мной. – Вот чего я больше всего боялся! Какое горе! Если вы сейчас скажете, что вас зовут Жанна, меня не спасет ни одна реанимация!

– Да, меня зовут Жанна, Жанна Валериевна! Разве это для вас смертельно?

– Еще бы! Я обещал Насте, что подарю ей свою картину, если нарисую ее. Ваша дочь так горячо убеждала меня в том, что обещания надо выполнять! При этом ссылалась на маму, то есть на вас… А на сегодняшний день «Настя» - лучшая из моих картин. Расстаться с ней – что вырвать сердце! 

– Как вы меня узнали?

 - Я ведь вас видел! Мне Настя вас издали показывала.

– А почему же я вас не видела?

– Меня ведь не было среди отдыхающих. В тот год я только несколько раз «выезжал на природу». Территория вашего пансионата меня привлекала неплохими пейзажами. Если правильно сформулировать, то получается, что я за вами из-за кустов подсматривал… В оправдание могу сказать – вместе с Анастасией.

Я вспомнила прошлогодние беседы с Настей и покраснела. 

– Представляю, чего она обо мне наговорила!

– Да уж! Сначала она себя в лучшем свете выставила. Я как раз вот этот участок прорисовывал, – Иннокентий махнул рукой в сторону другой своей картины, поменьше.

Я без труда узнала на ней ту поляну, на которой пыталась найти следы таинственного «дяди Кеши».

– Увлекся, не заметил даже, когда Настя ко мне подошла. Долго присматривалась – то ближе подходила, то дальше отходила, совсем как художник. Потом подходит на расстояние вытянутой руки и говорит: «Здравствуйте! А как вас зовут?» – «Дядя Кеша» – отвечаю. «А меня Настя. Вы женаты?» – «Да нет вроде бы» – сами видите, с моим ростом и внешними данными… «А вы бы захотели стать моим папой?» – «Только с согласия твоей мамы» – ситуация меня забавляла, поэтому я и отшучивался. Она берет меня за руку и тащит: «Тогда пошли к ней и спросим». Вот тогда я вас и увидел. Но шутка уже начала переходить какие-то границы, и я решил так за кустами и остаться. «Не могу, – говорю, – мне страшно!» – «Пойдемте! Моя мама только издали кажется страшной, а на самом деле она добрая!» – «А кто же тогда за меня картину дорисует?» - «А! Ну ладно, дорисовывайте быстренько! Я подожду». Действительно, стояла и смотрела, как я рисую, пока вы ее не позвали.

– Я хотела бы извиниться за свою дочь! А заодно поблагодарить за чудеснейший портрет. Он воистину великолепен!

Но Иннокентий меня не слышал. 

 - И потом… Я нарисовал и ваш портрет… Тоже по памяти.

С вас когда-нибудь рисовали портреты художники – призеры Всесоюзных выставок? Я прямо закипела от любопытства!

– Где же он? – спросила я, оглядывая зал.

– Я его не выставлял. Он у меня дома…

– Понятно: я на нем злая и ужасная!

– Как раз наоборот. Там вы такая… Сейчас, например, вы держитесь строже и официальнее.

– Я бы хотела на него взглянуть…

– Не возражаю. Если у вас есть время… Здесь недалеко… 

Портрет мне понравился. А главное – понравился и длинноносый Кеша. Жалко мне его стало, не захотела я его любимой картины лишать. С другой стороны, не могла же я позволить ему нарушить данное им слово! Это было бы дважды антипедагогично. С одной стороны, «дядя Кеша» мог оказаться обманщиком – раз уж пообещал отдать картину Насте. С другой стороны – моя барышня не смогла бы на Всесоюзных шедеврах приобщаться к великому миру искусства. Я нашла соломоново решение… 

Вот уже скоро двенадцать лет, как мы женаты. Он и вправду был (и остался) хорошим отцом моей дочери. А то, что он на полголовы ниже меня (а в последнее время и Настюши тоже) – так это для счастливой жизни не так уж и важно. 

Если перечислять недостатки моего мужа, так это, в первую очередь, привычка давать всем и вся обидные клички. Сейчас он постоянно обзывает меня тещей. Судя по Настиному животику, скоро муж меня вообще «бабкой» обругает. 

А Настя для него всю нашу совместную жизнь была «сваха», а под горячую руку – «сводница».

А что? Где-то рядом с правдой лежало.

 ______________________

 © Кашкин Юрий Иванович