Часть вторая

Продолжение. начало см. в №9 [247] 15.06.2012 

Шабашка

(история, рассказанная Николаем Ивановичем С.)

 

Нынешнее поколение не знает значения слова «шабашка». Самые эрудированные из молодых притягивают данное понятие либо к слову «шабаш» с ударением на первом слоге, что означает тусовку нечистой силы – что-то вроде современной дискотеки, – либо к слову «шабаш» с ударением на последнем, что означает финиш, конец. Приходится объяснять непутевым, что «шабашка» – массовое явление периода социализма, победившего в одной отдельно взятой стране полностью и окончательно. Но истоки сего явления, возможно, следовало бы поискать еще в те времена, когда наши предки жили в пещерах и добывали огонь трением.

Действительно, вот мужчина – глава семейства и добытчик – выходит из пещеры. Жена и дети с надеждой смотрят ему вослед: что он сегодня принесет со своей охоты? Хорошо бы – хобот мамонта! Или, скажем, сома двухметрового… Да пусть даже мешок яблок диких – и то есть работа для зубов. Ан глядь – вернулся с пустыми руками!.. Вопрос: кому нужен такой муж и отец? Сгребает жена своих малых в охапку и прямым ходом отправляется в другую пещеру, где добытчик-охотник более удачлив. Поскольку в те времена не было отделов записи актов гражданского состояний по причине отсутствия письменности и понятия моногамии, то у хорошего охотника было много жен, а плохой охотник оставался в одиночестве эволюционно дичать до полного вымирания.

Итак, сам ход исторического развития человечества приучил мужчину приходить домой не с пустыми руками. Хоть пучок травы – лишь бы с добычей. Ну и пусть желудки у всех сегодня пусты – зато лежать стало помягче и лучше слышно, как кишки марш играют…

Мало-помалу дожили до социализма. Давно уже из пещер переселились в дома. Теперь мужик не на охоту ходит, а на работу. Добычу приносит два раза в месяц – аванс да получку. Иногда таковых действительно хватает, чтобы в течение месяца прокормить семью. Но все равно мужик без ежедневной добычи в руках смотрится как-то нелепо. Вроде как зря из дому с утра вышел… Поскольку зона охоты сузилась до маршрута «порог дома – проходная – порог дома», то проблема «хоть травы клок» решалась, естественно, на рабочем месте.

Едешь, бывало, с работы в электричке, а на каждой остановке рабочий люд толпами подсаживается. У каждого (у каждого!) мужика в руках что-то есть.

Вот мужичок кладет на полочку пакетик, аккуратно завернутый в газетку. И вчера, и позавчера, и неделю, и месяц назад – все такие же пакетики. Это его шабашка. Чисто случайно я знаю, что она из себя представляет: кусок шпалы. Этот мужик себе дрова на зиму обеспечивает. У него за сараем уже кубометров пять таких дров накопилось, ибо отопление в его доме газовое…

Седоусый старичок бережно держит аккуратно свернутые в рулон листы ватмана. Думаете, старик решил на старости лет получить высшее техническое образование и везет на доработку свой дипломный проект? Ошибаетесь! Степанычу хватает и его семи классов. Он на бумажном комбинате работает… Все студенты нашего городка знали два адреса, где можно было в те времена приобрести дефицитный ватман – магазин «Канцтовары» в Москве и Степаныч. Степаныч был ближе и ватман у него дешевле…

А тот лысенький в кепочке небрежно сумку хозяйственную с шабашкой на пол швырнул. Весь вагон затрясся – в сумке шесть кирпичей. Каждый день по шесть кирпичей возит. Кирпичный сарай себе уже построил, весь двор кирпичом вымостил, теперь кирпичный забор вдоль участка возводит...

Блондин кучерявый к выходу протискивается с полной сумкой пахучих бубликов. На хлебозаводе работает, добытчик...

Возьми он хоть один пятикопеечный бублик в магазине без оплаты – вор. А вынес с завода штук двадцать (естественно, без оплаты) – не вор, а «несун». У каждой проходной такой плакат висит: бравый дружинник держит за шиворот мерзкого маленького негодяя, отдаленно напоминающего гриб-поганку, с куском проволоки в кармане и шестеренкой в руке. «НЕСУНАМ И РАСХИТИТЕЛЯМ СОЦИАЛИСТИЧЕСКОЙ СОБСТВЕННОСТИ – НАДЕЖНЫЙ ЗАСЛОН!» – вещает сей плакат. Надежного заслона не получается – у тех, кто и мог бы поставить такой заслон, руки заняты шабашкой…

А теперь перехожу к самому главному.

Как вы помните, в те времена я работал связистом на одном очень серьезном заводе. Какие там дружинники – в отдельно взятый цех или корпус мимо вооруженных солдат проходили! Да не куда хочешь, а куда карточка-пропуск пустит! На проходной солдатиков чуть ли не рота. Малейшее подозрение – и служивый жмет не педаль турникета, а кнопку с сиреной. Бежит за тобой наряд, хватают под белы ручки – и в комендатуру. Ежели что-то в кармане найдут, то через спецпрокуратуру прямо в спецсуд попадаешь. Помню, одного мужика за шесть гаек М8 засудили к полутора годам удержания из заработной платы двадцати процентов…

Вот здесь, скажете вы, шабашникам полный заслон поставили. И, как всегда, ошибетесь.

Вот только один пример. Работал у нас в цехе Ваня. Понадобилась Ване труба три четверти дюйма – дачный участок поливать. Труб подходящих на заводе – видимо-невидимо. А солдатиков-охранников и того больше. Берет Ваня прямо среди бела дня нужную трубу и тащит к воротам, через которые в завод машины въезжают. Притащил, поперек ворот положил и сказал солдатику:

– Следи, чтобы никто ненароком не уволок!

А сам ушел, чтобы у строителей, работавших неподалеку, попросить на полчасика тележку с баллонами для сварки. Не для работы, а так – по территории завода покатать для общего физического развития. Подкатил тележку прямо к солдатику, шланги размотал, вдоль ворот протянул. А сам метр складной металлический из кармана достает и ворота меряет, через каждые двадцать сантиметров мелом риску ставит. Солдатик на Ваню уже и внимания не обращает – у каждого своя служба, соображает. Кто-то ворота охраняет, а кто-то эти же ворота ремонтирует.

А Ваня тем временем трубу размечает, тоже через каждые двадцать сантиметров риску мелом ставит. Разметил и говорит:

– Слышь, сержант, будь другом! Сейчас я через свою проходную выйду и подойду с той стороны. Когда я крикну, ты мне эту трубу через щель протолкни. Лады?

Наверное, плох тот ефрейтор, который не мечтает стать сержантом. Рябая физиономия служивого расплылась в улыбке – как же, рабочий его в звании повысил! 

– Давай! – говорит.

Вышел Ваня через проходную, подошел к воротам, получил от ефрейтора вожделенную трубу метра в три длиной, и потащил к себе на поселок. Тащит и думает: «Как явление природы шабашка была, есть и будет вечно! Чем прочнее заслон, тем умнее и хитрее надо быть». 

Теперь я подхожу к главной истории.

Выдало мне однажды наше бюро ремонта срочный заказ: отремонтировать коммутатор в кабинете начальника одного из цехов. Цех, я вам скажу, чуть ли не самый-самый! Чистота, сияние, все в белых халатах с белыми же шапочками, как в Кремлевском госпитале, поверх обуви бахилы белые… Секретность – супер-пупер!

Начальник цеха мне свое место уступил – связь срочно нужна, а аппарат сдох. Сижу – тоже в белом халате, в шапочке и в бахилах, – проверяю прохождение сигнала. На входе есть, а на выходе – нет, а между входом и выходом не менее дюжины всяких реле, контактов и зажимов… Но это так, к слову…

Тут заходят в кабинет три серьезных мужика. Подходят они к огромному бронированному сейфу, каждый из троих достает свой ключ и в свою замочную скважину вставляет, каждый на свое количество оборотов ключ проворачивает. Потом покрутили всякие колесики и рычажки, сейф и открылся. Посмотрел я боковым зрением, а в сейфе не деньги и даже не чертежи секретные, а все какие-то ящички да коробочки, как на складе. Достали мужики одну коробочку, на стол начальнику цеха поставили, а сами принялись сейф закрывать – каждый своим ключом. Когда сейф уже закрыт был, вызвали из коридора молодого инженера, который там стоял, пока серьезные мужики «медвежатников» из себя разыгрывали.

Я этого инженера немножко знал – встречались не раз, примелькались друг другу. Зашел этот парень, мне подмигнул. Привет, мол, давно не виделись. Серьезные мужики заставили парня подписаться в целой колоде карточек и бумажек, после чего и вручили ему то, что из сейфа достали, а сами ушли. А инженер нетерпеливо коробочку открывает, пинцетиком оттуда что-то достать пытается. Я от любопытства уже и про свой коммутатор забыл, во все глаза смотрю, что же за чудо сверхсекретное в коробочке лежит. Оказалось – чепуха. Стеклотекстолитовая пластинка, а на ней катушечка с несколькими витками провода толщиной полтора-два миллиметра. Из середины катушечки полированная железка торчит с зубчиками, чем-то корону Нептуна напоминающая. Все!

Ткнул я с досады и разочарования отверткой в очередной контакт на пульте, а тут и сигнал пошел.

Парень подмигнул мне еще раз на прощание, забрал «суперсложное» и сверхсекретное изделие и пошел по своим делам – готовить очередную победу советской науки и техники к очередному партийному съезду. А я собрал уже работающий коммутатор до кучи и пошел по своим делам – ждать очередного вызова на очередное повреждение связи.

Прошло два дня, и наступила долгожданная суббота. Я в те времена увлекался радиолюбительством, поэтому каждую субботу ездил на «толчок» в те ряды, где шла оживленная торговля радиодеталями. На газетках и картонках, разложенных прямо на земле, лежал радиохлам, пыльный и ржавый. Годные новые радиодетали нужно было шепотом спрашивать у «нужных» людей. Купил я у такого «нужного» человека нужную мне штуку (шабашка с  радиозавода) и пошел радиохлам рассматривать. Чего там только не было! Давно пришедшие в негодность радиолампы к трофейным немецким приемникам, высохшие электролиты еще довоенного производства, резисторы неизвестного номинала… Археологический музей истории развития радиоцивилизации чуть ли не «с времен Очакова и покоренья Крыма»!

Иду я между рядами, по сторонам поглядываю. И вдруг…

Сидит на ящике из-под пива старик лет под семьдесят, а перед ним на газетке лежат радиотовары времен его беззаботной юности, пришедшие в негодность еще в годы коллективизации и индустриализации. Все медные части зеленым налетом, будто мхом, покрытые. Конденсаторы в стеклянных банках, парафином залитые, а парафин уже янтарного цвета от старости… А среди этого ископаемого старья лежит уже крепко измазанное «изделие», которое я буквально намедни видел в кабинете начальника цеха суперсовременного производства.

Наклоняюсь, беру в руки, рассматриваю. Точно: оно!

– Почем? – спрашиваю я у пионера радиолюбительства.

– Рупь…

Рубль – не деньги. Достал из кармана рубль, ткнул в руки деду, забрал «цацку» и пошел.

– Эй! Пацан!

Оглядываюсь. Оказывается, дед меня зовет. Возвращаюсь.

– Слышь, пацан! А шо это такое?

– А хрен его знает! Дома разберусь. 

– А! – разочарованно протянул дед. – Вот и я не понял…

Дома я внимательно рассмотрел «изделие» и понял, что это самая банальная катушка индуктивности, каких навалом в любом радиоприемнике. Единственное отличие – в сердечнике находится пороховой заряд с электрокапсулем. При срабатывании заряд отстреливает «корону», которая, по-видимому, должна была в нужный момент сбить чехол над этим прибором. Хотел я отстрелить «корону», но что-то мне помешало… 

В понедельник я снова потопал в тот же цех – одной милой дамочке я уже недели три назад обещал переставить телефонный аппарат на пяток метров дальше, да все руки не доходили.

В курилке перед цехом вижу того самого инженера, который в моем присутствии сверхсекретную катушку из рук серьезных мужиков получал. Лицо у него серое, губы землистые, сигарета в руках дрожит. Жалко парня стало, подхожу к нему:

– Тебе плохо? С сердцем что-то?

У того чуть слезы из глаз не покатились. 

– Помнишь, я при тебе изделие получал? Увели его… Понимаешь, я его в личном сейфе должен был до установки хранить. Только на минутку отошел к телефону… Сдуру сейф не закрыл. Вернулся… а его нет! Послезавтра – стендовые испытания. Тогда мне кранты! Срок такой накрутят, что я где-нибудь на Колыме и сгину… А мы с Аленкой заявления в загс отнесли – она уже полтора месяца как беременна… 

– А ты знаешь, что я твое изделие в субботу на «толчке» встретил? Среди такой ржавчины, что тебе и не снилась! 

Олег (так звали инженера) аж подскочил на своей лавке:

– Да ты что? Ты помнишь, у кого оно было? Поехали прямо сейчас, покажешь!

– Подожди, остынь! Во-первых, оно было у одного древнего радиолюбителя, который гордится тем, что издали видел живого Александра Попова. А может, и Александра Невского впридачу.  Во-вторых, «толчок» в нашем городе функционирует только по субботам и воскресеньям. В-третьих…

– То все чепуха! Я кое-кого из тамошних завсегдатаев знаю, они тоже друг друга знают, так по цепочке дойдем и до этого… Пошли, я через одного знакомого сделаю тебе сегодня выход, мы отпросим тебя у твоего начальства, мы поедем…  

– Заткнись и дослушай до конца… Продолжаю: в-третьих, я это изделие у того деда купил, в-четвертых, у меня как у связиста и так свободный выход в город в любое время, в-пятых, если надо, то я со своим начальством и сам договорюсь, а ребята меня подстрахуют – мы такие фокусы часто проворачиваем…

Тут я и сам заткнулся. Любопытно, знаете ли, наблюдать по чужой физиономии, как медленно-медленно до человека доходит та или иная мысль, особенно неожиданная. Сначала появляется досада от того, что беднягу перебили. Мысль еще идет по накатанной колее, прочерчивая впереди себя маршрут недосказанного, но мозг начинает сканировать свою кратковременную память на предмет припоминания только что услышанного. По мере осознания происходит плавный переход от осмысленного выражения глаз до полной оторопелости и отвисшей челюсти. Потом это недоумение – разве такое в природе бывает? Следующая фаза – недоверие: а уж не розыгрыш ли это? Дальше снова проявляется боль – если это неправда, то как не хочется вновь возвращаться в прежнее состояние! Потом – радость: неужели пронесло! 

Эти фазы занимают от силы три секунды. Следующие тридцать секунд уходят на изобретение самого дурацкого вопроса, который только можно придумать в данной ситуации:

– И за сколько ты его купил?

– За рубль.

– Пятнадцать граммов платины, золотая пайка – за рубль? Два НИИ полгода разрабатывали и рассчитывали, в третьем полгода снимали характеристики и испытывали – за рубль? Ты меня разыгрываешь! Не надо – мне и без тебя хреново!

– Не надо, так не надо. Вставлю себе зубы – один золотой и пятнадцать платиновых. И все – за рубль! Чао, бамбино!

– Нет, постой! Ты правду говоришь?

– Слушай, Олег! Мы не настолько с тобой друзья, чтобы я с тобою шутки шутил. Завтра привезу я тебе твою цацку вместе с золотом, платиной и порохом. 

Олега залихорадило. Он перешел на скороговорку нервным шепотом:

– Нет, так не пойдет! Давай сегодня! Сейчас! Вместе и поедем! Я побежал договариваться насчет пропуска… Жди меня здесь… Будь другом, жди, а то я копыта откину…

– Да нет же! Я пойду, договорюсь с нашими, что меня в течение часа не будет. Через пятнадцать минут жду тебя возле проходной…

Через пятнадцать минут я действительно подходил к проходной. Олег был там. Вид у него был… Трудно передать… Как у ребенка, которому пообещали чудо, а тот уже настолько взрослый, что в чудеса не верит, но очень-очень хочет вновь поверить.

Черепаший вид транспорта в лице трамвая Олег отмел как нравственную диверсию против него лично. Свободное такси в те времена было такой же редкостью, как, скажем, танк в личной собственности. Поэтому Олег отхватил какого-то частника за такие деньги, что за них можно было свободно смотаться в столицу нашей Родины город-герой Москву и обратно. Правда, через десять минут Олег уже целовал свою «цацку» прямо в трезубую корону…

 Я так думаю, от ценности данного изделия остались только драгметаллы. Все остальные электрические, магнитные и механические показатели очень пострадали и от соседства с радиоломом, и от моего ковыряния перочинным ножиком, и от последующего отмывания изделия ацетоном…

– Чепуха все это! – плясал обрадованный Олег. – Это компонент системы ориентации. Сотня километров туда, сотня километров сюда – для нашей продукции это мелочи! Главное – я уже мысленно вернулся к своей Аленке!

Вот и вся история.

В чем мистика? Я думаю, что «цацка», на которую ушел год труда трех научно-исследовательских учреждений – единственная шабашка, которая вернулась в место своего исчезновения за все годы существования советской власти… А чтобы вы не подумали, что я был белой вороной в системе социалистического хозяйствования на ниве укрепления обороноспособности самой мощной державы, то могу сказать, что Олег подарил мне набор победитовых сверл диаметром от одного миллиметра до десяти с шагом в одну десятую. До сих пор еще ими пользуюсь… Но это только та шабашка, которая имеет отношение к рассказанной истории. Об остальных я скромно умолчу…

 

 

Никакая

(история, рассказанная Лидией Гавриловной К.)

 

Друзья мои! Слушала я вас и вспоминала, как в подростковом возрасте мы дружным хором критиковали сказки, соревнуясь в остроумии и острословии. Помнится, вы даже мне картонную медаль вручили с надписью «За победу над Василисой Дурачок» как самой непримиримой противнице заложенных в фольклор глупостей и противоречий. Много воды утекло с той поры, вот мы уже и до седин дожили… И, знаете, лет тридцать назад один эпизод натолкнул меня на мысль, что мы были не совсем правы: настоящие сказки – хорошие сказки – из жизни берутся. Мало того, время от времени сказки повторяются в той жизни, откуда они пришли, конечно же, несколько видоизменяясь по атрибутике…

Вот слушайте.

Дали мне классное руководство в седьмом классе. Вы же знаете, что я химию преподаю, а химию начинают изучать с седьмого. 

И вот идет процесс передачи класса от предыдущего руководителя мне. Клавдия Васильевна – вновь испеченная пенсионерка – буквально одним словом характеризует каждого: «непоседа», «староста», «черноглазая», «Потапыч»… Я в шестом классе несколько уроков подряд была в этом классе по замене болевшего учителя биологии, поэтому сразу же представляла того, о ком идет речь. «Непоседа», например, – это юркий лопоухий мальчишка, самый низкорослый в классе и тощий, зато язычок у него вращается со скоростью лопастей электровентилятора в вытяжном шкафу. «Потапыч» – этот, наоборот, самый рослый и самый плотный из мальчишек, добродушный увалень, предпочитающий отмалчиваться у доски… Имя – Михаил. Теперь ясно, почему «Потапыч»? Короче, каждого из будущих моих воспитанников я могла представить себе всего лишь по одному слову-характеристике.

Но вот палец Клавдии Васильевны опускается на фамилию Фисун. Светлана Фисун. Клавдия Васильевна задумывается надолго, потом нехотя произносит: «Ну, эта… Эта… Никакая… Точно: никакая!» Честно, говоря, и я не могла вспомнить, какова она из себя, эта Фисун.

Начался учебный год, и я убедилась, что она воистину «никакая»: средний балл – три с половиной, совершенно ни в чем себя не проявляет, ни в какой кружок не записывается, ни в каком активе не состоит, да и внешностью ничем не примечательна. Разобравшись в иерархической структуре взаимоотношений между учениками, я убедилась, что она – аутсайдер. Даже убежденный двоечник Гриша Коломоец, от которого мы, слава Богу, избавились, отправив в ПТУ после восьмого класса, и тот имел в классе пяток мальчишек-друзей и даже двух поклонниц из числа сердобольных девчонок. Светлане же не симпатизировал никто! Даже в комсомол принимать не хотели. Это уже мы, взрослые, «надавили» на них в девятом классе, поскольку наличие несоюзной молодежи резко портило показатели школы в районном социалистическом соревновании, – только тогда и приняли.

У нормальных ребят – имена, клички: Райка, Аленушка, Симка (от Максим), Изя, «Штопаный» (у мальчишки был большой шрам на щеке). А у нашей героини – только фамилия. «Фисун» – и у одноклассников, и у педагогов. 

Откровенно говоря, и семья у нее – «никакая». Отец слесарил на заводе, мать работала поваром в детском садике, детворы – три дочери, из которых Светлана старшая. Маленькая хатенка, в которой главная хозяйка – бедность… Но, по правде сказать, у них в семье я и была-то за четыре года раза два: Фисун была настолько «никакая», что за нею даже негатива не замечалось такого, чтобы решать проблемы «на дому».

  Я часто сравнивала Фисун с Аленушкой Цымбал. Вот уж кто был яркой фигурой в моем классе! Отличница с первого по десятый класс, красавица, умница, председатель совета отряда в пионерском возрасте и комсорг класса – в старшем. Еще и в музыкальной школе успевала учиться по классу фортепиано, а в школьном хоре была запевалой. Добрая, улыбчивая, и в то же время принципиальная, с «железным» характером. Весь педколлектив холил ее и лелеял, классные дамы из параллели мне завидовали: «Какая умница вам, Лидия Гавриловна, досталась!» У меня по молодости лет еще хватало ума и прихвастнуть: «Кроме Аленушки у меня еще десяток умников наберется!».

Но споткнулась я однажды на Аленушке и на остальных своих «умниках», уже в десятом классе споткнулась.

А дело было так.

Приближалось тридцатилетие Победы советского народа в Великой Отечественной войне. Вы вспомните, с какой помпой тогда все это отмечалось!

Вызывает меня директор школы и говорит: «У вас, Лидия Гавриловна, самый дружный класс, у вас самые певучие ребята – ровно половина состава школьного хора. В этой связи я поручаю вам и вашему классу подготовить концерт для ветеранов, которых мы пригласим восьмого мая в наш актовый зал. А их, то есть ветеранов, ни много ни мало – шестьдесят семь человек. Остальным десятым классам тоже будет масса поручений – приготовить приглашения, цветы, сладкий стол и прочее. Но вся идеология ложится на ваши плечи… Все понятно? Вот и славно! Берите в помощники нашего учителя музыки, готовьте репертуар, программу концерта и… несите поскорее мне. Все это следует согласовать с райкомом партии заранее. Да, кстати, из других классов, если очень нужно будет, возьмите человек десять-двенадцать, но не более».

Собрала я на следующий день своих умников, лучших из лучших, после уроков, и составили мы такую программу концерта – пальчики оближешь! Сан Саныч, наш учитель музыки, тут же весь репертуар на своем баяне проиграл, а ребята спели. Стоит ли говорить, что добрую половину песен пела Аленушка Цымбал! Хорошо, кстати, пела. Не зря она девять лет в музыкальной школе проучилась… 

Отнесла я программу концерта директору. Он понес ее на утверждение высокому начальству, а мы стали оставаться после уроков на ежедневные репетиции. Само собой разумеется, администрация школы в наш дружный педагогический коллектив клич бросила: «Участников концерта не нагружать!» Ребята на радостях начали даже уроки пропускать, некоторые обнаглели настолько, что в школу приходили только на репетиции. Дошло до того, что у меня на уроке только десять человек присутствуют. Историк как-то даже пошутил: «У меня на уроке в вашем классе были только Фисун да Потапыч».

А тут еще одна новость пришла: наш репертуар был признан лучшим в районе! Я по наивности обрадовалась. Зато у директора лицо бледное и губы дрожат: «В связи с этим будет у нас на концерте все районное начальство, гости из дивизии, которая освобождала наш город и которая с той поры носит наше имя, а те, в свою очередь, пригласили кинохронику и телевидение. Так что с сегодняшнего дня вашими репетициями займутся специалисты из районного Дворца культуры. Смотрите, Лидия Гавриловна, не подведите!»

А у меня на душе легко и спокойно: «Не подведем!»

И вправду, специалисты послушали наши репетиции и сказали: «Добре!». Мало того, пообещали на концерт принести свою усилительную аппаратуру, чтобы звук был почище. «У вас, – говорят, – микрофон динамический, а у нас – конденсаторный!!!» По-видимому, ожидали, что я в обморок от радости упаду, но я честно призналась, что в микрофонах – не так, чтобы очень…

Итак, шестого мая привезли специалисты свою аппаратуру вместе с конденсаторным микрофоном, и мы провели генеральную репетицию прямо в актовом зале. Режиссер и концертмейстер некоторые номера по два, а то и по три раза прогнали – шлифовали до полного профессионализма. 

Репетируем мы, а за окошком все больше темнеет. Стала я тех участников концерта, которые свои номера отработали, домой отпускать. Ребята уходят, а я с остальными продолжаю работать (честнее – наблюдать за их работой). Вот и последнюю сценку отработали… Специалисты отключили аппаратуру и откланялись. Я еще заскочила в учительскую за своей сумочкой – и на выход. А тетя Глаша, вахтер на входе, меня спрашивает:

– А что ваши, сами остаются?

 Я удивилась:

– Да нет уже никого, я всех отпустила…

А тетя Глаша свое клонит:

– Взяли от вашего имени ключ от химкабинета. Там их человек десять…

Я бегом поднимаюсь на третий этаж. Кабинет заперт, свет через щель не пробивается. От сердца отлегло. «Ошиблась, – думаю, – Глафира свет Никитична!» 

И тут явственно слышу звук удара стекляшки обо что-то. Звук донесся из кабинета!..

Я тихонько открываю своим ключом дверь в препараторскую, на цыпочках прохожу ее, не включая свет, осторожно приоткрываю дверь в кабинет и при свете уличных фонарей вижу… Вижу пока что только Аленушку Цымбал в объятиях одного из ее одноклассников, Степки. Степан обнажил ей грудь и самозабвенно целует оную...  

Короче, вошла я в кабинет, включила свет. Конечно, в кабинете не десять человек, а шесть. Три пары. Но четыре выпитых бутылки портвейна у меня на учительском столе. То, чем занимались Аленушка со Степаном, было сравнительно целомудренным по сравнению с тем, чем на столах занимались остальные две пары. 

Я ахнула.  

Те слетели со столов, за считанные секунды привели свой внешний вид в порядок и стали в позу провинившихся первоклассников. Аленушка же неторопливо заправила свои прелести в лифчик, застегнула пуговички на платье и… сразу же перешла в наступление:

– Какое вы имели право войти сюда без стука?!

У меня и язык отнялся.

– Я?.. Я?.. В свой же кабинет?.. Стучать?! Да как ты!..

– Значит так, Лидия Гавриловна! Мы сейчас уходим, а вы делаете вид, что никого здесь не видели и ничего не знаете. Понимаете, о чем я? Если не понимаете, то мы вам такую жизнь напоследок устроим, что вам небо с овчинку покажется.

А я почему-то вдруг сразу же успокоилась. Спрашиваю так насмешливо:

– И что же будет?.. Ты мне аттестат не выдашь? Может, характеристику плохую напишешь? Оценку по поведению снизишь?

Смотрю, остальные пятеро бледнеют до полуобморочного состояния. Только Аленушка продолжает держать себя вызывающе: 

– Ах, так?! Тогда для начала я сорву вам ваш концерт. Уже за это вас по головке не погладят. А директора и вовсе скинут… Потом… Потом мы еще что-нибудь придумаем.

А я краешком глаза вижу, что ключ от кабинета они на учительский стол положили. Вот он – только руку протянуть. Я и протянула… Выскочила из кабинета, препараторскую своим ключом заперла, и – бегом в учительскую, к телефону. Набрала директора, благо он жил в пяти минутах ходьбы от школы. А если бегом – то трех.

Через три минуты директор был в школе, а еще через минуту мы втроем (тетя Глаша тоже) уже были в химкабинете. Стараниями тети Глаши стали постепенно подтягиваться родители виновников нашего «торжества».

Ближе к полуночи инцидент был в первом приближении исчерпан. 

Во время разборок Аленушка полностью проявила свой «железный» характер – все отрицала и продолжала угрожать. Остальные оказались менее стойкими, во всем признались и покаялись как перед нами, представителями педагогического коллектива, так и перед родителями.

Седьмого мая никто из «великолепной шестерки» в школу не явился. Надо полагать, переваривали плоды воспитательной работы, проведенной в тесном семейном кругу у каждого. 

Нас с директором отсутствие пяти из них не очень огорчило: потеря пяти голосов в школьном хоре – не самая заметная потеря, а заработанные десятиклассниками взыскания можно было наложить и после праздников. А вот отсутствие Алены Цымбал под корень подрезало все наши приготовления к встрече ветеранов – практически все сольное пение в концерте строилось именно на ней… 

– Вот досада! – сокрушался директор, – Не будь кинохроники, телевидения да начальства, вполне сошел бы и «урезанный» концерт. Мы ведь не театр оперы и балета, а обычная школа. Но программа нашего концерта уже согласована в несчетном количестве инстанций, распечатана в виде буклетов и заранее вручена каждому гостю. Да… Так что, Лидия Гавриловна, будем готовиться к неприятностям! Похоже, что проклятие Алены Цымбал нас достанет-таки…

Неприятностей не хотелось. Но это личное. Обиднее всего было за школу. В глазах районного начальства она надолго теряла вес. По «усеченному» концерту еще многие годы будут судить о «грубых просчетах в организации учебно-воспитательной работы». В те времена если ярлыки навешивали, то очень надолго.

Весь день седьмого мая я провела в скорбном настроении. К вечеру разболелась голова, а тут, как на грех, в доме не оказалось ни одной таблетки. Пришлось уже по темноте идти в аптеку за пирамидоном.

В аптеке меня ждала добрая фея в лице моей давней подружки Светланы. Светка когда-то окончила театральное училище, а теперь работала в нашем районном Дворце культуры руководителем театральной студии. Надо же было такому случиться, что именно в тот вечер ей понадобились горчичники для дочери.

Слово за слово, и я рассказала подруге о постигшем меня и нашу школу горе. Светлана долго сочувственно кивала, вставляла в мой рассказ свои «охи» да «ахи», а потом вдруг говорит:

– Слушай, Лида! А ведь у вас в школе учится моя тезка, Светочка… Светочка… Дай Бог памяти! Ах, да!.. Вспомнила: Фисун! У девчонки такой голос, такой голос!!! А слух и вовсе абсолютный. Мы с нею по соседству живем. Я еще на третьем курсе училась, а она была первоклассницей, когда ее впервые услышала. Вот уже почти десять лет Свету чисто по-соседски курирую, то есть время от времени занимаюсь. Очень перспективная девчонка! Кстати, как она учится, ты случайно не знаешь?

Мне почему-то стало стыдно. Говорю так уклончиво:

– Я у нее классный руководитель…

– А! Тогда ты и сама знаешь! Трудяга, каких свет не видывал! Родители у нее вкалывают с утра до вечера, так она сама все домашнее хозяйство ведет, да еще и за двумя младшенькими присматривает. Да что там «присматривает» – нянчит!

– Так ты думаешь, что она сможет просто так, без репетиций, заменить на ответственном концерте Цымбал? А она хоть слова песен знает?

– Вот что: я попрошу бабушку, чтобы она с моей Маринкой посидела, а с утра приду к вам и мы с нею прорепетируем. Песен она очень много знает. Во сколько концерт? В два? Успеем… Приду часам к десяти… 

Восьмого первым уроком в десятом была химия, то есть мой урок. Еще до звонка я подозвала к себе Фисун.

– Света! Подойди, пожалуйста, ко мне!

Девочка подняла на меня удивленные глаза. Мне снова стало стыдно. Четыре предыдущих года я, как и все, обращалась к ней только по фамилии…

– Света Фисун, я тебя зову…

Света безучастно подошла к столу. Я внимательно к ней присмотрелась. Все равно: «никакая»!

– Слушай, Светочка! У нас большая неприятность: все сольные номера сегодняшнего концерта остались без исполнителя. Светлана Александровна из Дворца культуры рекомендовала тебя самым лучшим образом. Я тебя очень прошу – выручи нас!

Говорю я эти слова, а сама ей в глаза смотрю. Надо же! Оказывается у самой незаметной девочки в классе весьма выразительные глаза! Удивление. Отрешенность. Интерес. Решимость. На четыре моих предложения – четыре разных выражения!

– Хорошо! – говорит Светлана. – Только я не уверена, что все песни знаю. И… У меня приличного платья нет…

– Скоро придет Светлана Александровна, она обещала с тобою сегодня прорепетировать. А к тому времени мы что-нибудь решим с твоими нарядами. От уроков я тебя сегодня освобождаю. Считай, что этот вопрос с директором согласован…

Выяснилось, что все песни Света знала… Вот уж никогда не подумала бы! Мало того, забегая наперед, скажу, что она много знала и сверх того… Шесть раз выходила на «бис» и исполнила шесть разных песен сверх программы… Но это было потом.

А сначала у меня было четыре урока. Потом мне лично пришлось бежать в Дворец культуры за нарядом для Фи… – черт! – для Светочки! Белая блузка, черная длинная юбка – наряд для районного академического хора. Самый маленький размер…

Успела вернуться буквально за двадцать минут до начала концерта. Ветеранов в зале – полным-полно! Телевизионщики здоровенный аппарат на треноге установили, двое шустрых юношей со здоровенными камерами на плечах уже между рядами ходят, фиксируют для истории звезды на погонах, ордена да медали на груди у каждого. С ними – строгая девушка с микрофоном, вопросы какие-то задает.

Задние ряды актового зала заняты учителями, старшеклассниками. Шум, галдеж… Я бегу в «актерскую» – маленькую комнатушку за сценой, где всегда наши школьные «артисты» переодевались. Смотрю – вся «великолепная шестерка» в полном сборе. Пятеро уже в приличной одежде. «Ага, – соображаю, – весь школьный хор будет в полном составе. Уже хорошо!». А Аленушка Цымбал – в обычном школьном платьице с коричневым фартучком. Дерзко так на меня смотрит и говорит:

– Лидия Гавриловна, сольное исполнение сегодня – за вами! А я из зала посмотрю, как это у вас получится!..

– Зачем же, – говорю, – так за меня волноваться? Тем более что у нас есть кому петь!

Аленушка картинно поднимает брови, что, очевидно, должно было символизировать крайнюю степень недоумения, и, вальяжно покачивая бедрами, дефилирует мимо меня в зрительный зал.

Через головы учеников вижу Светку, то бишь Светлану Александровну. Машу ей рукой и через учеников передаю ей наряд для сегодняшней солистки. В это мгновение кто-то из учеников передает мне распоряжение директора срочно подойти к нему. Пробегаю мимо Сан Саныча с его неизменным баяном. Он только и успевает, что показать мне большой палец.

– Здорово! Я в восторге! – кричит он мне вдогонку.

В зале я выясняю, что прибыли высокие гости в лице районного начальства и командования дивизии, о которой я уже говорила. Меня представили им, затем директор усадил все начальство в первом ряду, а рядом с собой – и меня. Я ему сегодня уже успела сказать, что концертная программа будет выполнена если не полностью, то почти полностью, но видно, что он нервничает. Все-таки Аленушка Цымбал – проверенная солистка, а Света Фисун… Вся школа прекрасно знает, что она – «никакая». 

Директор наклоняется ко мне и шепчет на ушко:

– Как бы там ни было, а концертная программа будет выполнена. Если даже Фисун споет не ахти как, у нас будет оправдание – мы же не музыкальная школа…

…А потом был концерт.

Вернее, сначала выступил секретарь райкома с относительно недлинной речью, затем ветеранов поздравил директор школы. Пионеры провели свою линейку, приняв в почетные пионеры всех, на ком была военная форма. И только затем состоялось…

Очень неплохо выступили мои мальчишки с фрагментами из «Реквиема» Роберта Рождественского. Слаженно спел положенные песни школьный хор. Меня несколько удивило, что мальчишки – виновники позавчерашнего ЧП – явно выделялись среди остальных своими кислыми физиономиями, а две девчонки из той же компании пели истово и были неотличимы от остальных. Мне почему-то казалось, что должно быть с точностью до наоборот… Но это так, лирическое отступление. 

Танцы на сцене не произвели ни на гостей, ни на меня никакого впечатления. И это не мудрено – с каждым годом наша молодежь танцует все хуже и хуже. Я так думаю, что в этом виноваты рок-н-ролл и твист. Ни гибкости, ни пластики, ни куража. Так себе – с натугой выполняют заученные движения, будто не люди они, а марионетки. 

 И вот настал самый ответственный момент: на сцену вышел Максим, ведущий нашего концерта, и в стихотворной форме напомнил слушателям, что одна из любимейших фронтовых песен – «Синий платочек».

Краешком глаза я заметила, как побелели костяшки пальцев на сжатых в кулаки руках директора. Краешком уха я услышала, как притихла дальняя часть зала – старшеклассники привыкли к тому, что основной солисткой у нас последние два года была Алена Цымбал, которая в данный момент находилась там, среди них. Концерт, построенный в традиционном во все времена стиле композиции, не предусматривал объявление исполнителей, поэтому, когда солистка вышла на сцену, в задних рядах пронеслось что-то похожее на протяженное «у-у-о-а-ах!»

…В первое мгновение я Светлану Фисун не узнала. Во-первых, она была одета не в «академическую» униформу, за которой я бегала за тридевять земель, а в строгое голубенькое платье с темно-синей отделкой по манжетам рукавов и по воротнику (как оказалось впоследствии, это моя подружка Светлана расстаралась). На ножках красовались голубенькие же модельные туфельки. Во-вторых, прическа… Куда делись две ее тощенькие косички, заплетенные на затылке в две дужки? Светло-серые волосы были уложены в весьма приличную «взрослую» прическу и сверху перетянуты голубенькой лентой. В-третьих, походка. Как бы это выразиться? «Светлана вышла не спеша, но уверенно» – так мне сказал впоследствии директор, и я с ним почти полностью согласна. Почти – потому что я слышала слова «сценическое движение», а теперь и увидела, что это значит. В-четвертых, Света подошла к стойке и вынула из нее микрофон. На такой жест в нашей школе ранее не был способен никто. Даже профессионалы, которых мы немало видели на экранах телевизоров, далеко не всегда позволяли себе такую вольность. Я имею в виду те времена, а не нынешние…

Но это, как говорится, были еще цветочки. А ягодки… Ягодки пошли после того, как Сан Саныч проиграл вступительные аккорды…

…Синенький скромный  платочек

Падал с опущенных плеч.

Ты говорила, что не забудешь

Ласковых, радостных встреч…

 Я многих исполнителей слышала – от застольных до профессионально-концертных. Песни исполняли плохо или не очень, хорошо или даже очень хорошо. Но – исполняли. Здесь же, из уст «никакой» девчонки песня лилась. Лилась высоко, звонко, прозрачно!.. 

Один из телекумиров тех лет пел так, что пот по лицу ручьями тек, операторы снимали это лицо крупным планом, смакуя каждую каплю. Света же пела так, будто пение – ее нормальное физическое состояние. А это давало ей свободу. Свободу жеста (не путайте с нынешней модой скакать по сцене и вихляться), свободу выбора силы звука, свободу мимики. Да-да! Я не оговорилась – мимики! У «никакой» девчонки была очень богатая мимика, которая умела передавать настроение каждого слова, каждого звука. И это усиливало впечатление от услышанного, множило и возводило в степень…

Ветераны встретили последние аккорды баяна бурными аплодисментами. Ученическая же часть зала от удивления замерла с открытыми ртами. Поверьте мне – я специально привстала и оглянулась.

…С берез – неслышен, невесом –

 слетает желтый лист,

Старинный вальс «Осенний сон»

 играет гармонист.

Вздыхают, жалуясь, басы,

и, словно в забытьи,

Сидят и слушают бойцы, 

товарищи мои…

Обычно «В лесу прифронтовом» исполняли мужчины. Алене Цымбал эту песню предложили только потому, что у нее был достаточно низкий для девушек тембр голоса. Но в исполнении Светланы Фисун с ее очень высоким голосом была своя неповторимая прелесть. 

Вторую песню наградили бурей аплодисментов. Теперь хлопки школьников были явно различимы.

По сценарию вслед за этой песней шло стихотворение Константина Симонова «Жди меня». По-моему, Максим прочел его великолепно. Но зал отреагировал на его выступление вяло. Куда громче раздались аплодисменты, когда на сцену вновь вышла Светлана.

…Бьется в тесной печурке огонь,

На поленьях смола, как слеза,

И поет мне в землянке гармонь

Про улыбку твою и глаза…

Ветераны плакали – это я видела собственными глазами. Какой-то полковник-авиатор, сгибаясь под тяжестью наград, вышел на сцену, вручил Светлане веточку сирени и поцеловал ее в щечку.

И Света ему благодарно улыбнулась. Я же ахнула – четвертый год я у нее числюсь в классных руководителях, но улыбки на ее лице ни разу не видела! А что – очень даже милая улыбка!

Тут только я обратила внимание на директора – он показывал Светлане большой палец. Успокоенная, я встала и ушла в конец зала, к своему классу. Ведь от обязанностей классного руководителя меня никто не освобождал… Тем более, что старшеклассники быстро подстроились под общее настроение и стали скандировать: «Свет-ла-на! Свет-ла-на! Свет-ла-на!». Я почувствовала, что мое присутствие на галерке будет уместным.

А концерт продолжался… 

Финальной песней нашего концерта должен был стать «Вальс о вальсе». Светлана пела, а несколько пар «моих», переодетых кто в солдатскую форму, кто – в школьную, а кто – в рабочую робу, танцевали. Затем молодежь сбежала со сцены и вновь вернулась, прихватив с собой первых попавшихся гостей-ветеранов. Очень красиво получилось! Светлана, кивнув Сан Санычу, три раза подряд пропела припев – настолько вошли в раж пожилые наши воины-ветераны. Потом все стояли друг против друга – зал и сцена и долго-долго аплодировали друг другу.

Все: можно расходиться. В столовой гостям уже накрыты столы, откуда-то привезли алюминиевые кружки, чтобы попотчевать из них ветеранов фронтовыми ста граммами. И вдруг… В среде ветеранов родилось «Свет-ла-на! Свет-ла-на!» И весь зал подхватил: «Свет-ла-на! Свет-ла-на!».

На опустевшей сцене остались только Сан Саныч и Света. Света подошла к учителю музыки и прошептала ему что-то на ухо. Тот утвердительно кивнул головой и прошелся по клавишам. Зрители в зале стали послушно усаживаться на свои места. Я заметила исчезновение только одного зрителя – вся пунцовая от обиды и зависти ушла Алена Цымбал. Ну и пусть! Как на мой взгляд, то она получила на нашем концерте великолепный урок…

Шесть песен еще спела Света Фисун, шесть разных песен. Мне показалась знаковой одна из них – «Огромное небо». Помните?

Об этом, товарищ, 

не вспомнить нельзя.

В одной эскадрилье

служили друзья.

И было на службе

и в сердце у них

огромное небо –

одно 

на двоих...

 

Конечно же, и эта песня была воспринята на «ура». Но после ее окончания на сцену вышел… нет, не ветеран, а наш Потапыч! Боюсь, что он был еще не того уровня развития, чтобы вручить своей талантливой однокласснице цветы, но все-таки вручил ей… апельсин! Света улыбнулась своей очаровательной улыбкой, встала на цыпочки и… чмокнула Мишу в щечку.

Последующие беседы с ребятами показали, что с этого мгновения ее рейтинг стал самым высоким в классе.

Да что там класс! Наш директор, сияющий от услышанных после концерта слов благодарности от ветеранов, а главное – от начальства, строго спросил через пару дней на совещании, посвященном «разбору полетов»: 

– Уважаемые коллеги! Объясните мне, пожалуйста, почему такой талантливый ребенок, как Светлана Фисун, получает у вас столь жалкие оценки? Допускаю, что за десять лет вы распознать ее не сумели, но вы же, судя по вашим оценкам, не смогли ее ничему научить! Я непременно выслушаю каждого из вас отдельно, только сразу же предупреждаю, что ваши заверения насчет отсутствия у нее способностей я отнесу на счет вашей профессиональной некомпетентности… А то «никакая», «никакая»! Сами мы после этого «никакие»…

Надо ли объяснять, что после такого лирического «вливания» каждый из нас приложил максимум усилий (а может, не усилий), но Светлана закончила школу без «троек».

Вот такая история… Вспомнили теперь соответствующую сказку? Вот так!

…Я наперед знала, что вы зададите мне этот вопрос. 

Что было дальше?

А дальше вот что было: Света закончила училище эстрадно-циркового искусства, удачно вышла замуж… Нет, не за Потапыча… Ах, да! Тот концерт в сводке областных теленовостей занял секунд тридцать, не больше. Но в одной молодежной передаче из записи концерта прозвучали, как минимум, две песни в исполнении Светланы. После этого, рассказывала мне Светлана Александровна, бедняжку буквально завалили письмами молодые люди… Писали школьники, рабочие, студенты, воины срочной службы и даже зэки из тюрем… Ну и что? А ничего… Замуж она вышла на пятом курсе за парня из своей группы. Вот и все, что я о ней знаю.

Аленушка сотоварищи? Получили по серьезному взысканию, что не помешало одной паре из упомянутых трех уже в конце лета связать свои судьбы законным браком. Сама Алена из-за плохой характеристики не вышла в медалисты, вынуждена была год отработать, прежде чем поступить в вуз… Ну и что? Все равно она сделала себе блестящую карьеру в комсомоле, а потом и в партии. С развалом СССР осталась в Москве. Не думаю, что ей сейчас живется худо…

Но не будем о прозе жизни. Я ведь говорила о сказке, о том, что в жизни сказки, бывает, повторяются. В том числе и «Гадкий утенок». А Ганс-Христиан Андерсен – великий сказочник! Вот я о чем!..

 

 

Злодей

(история, рассказанная Николаем Петровичем Ф.)

 

Начало этой истории было положено еще тогда, когда какому-то идиоту из крупных начальников пришла в голову идея построить на берегу Байкала целлюлозно-бумажный комбинат. Комбинат все-таки построили, несмотря на протесты ученых, местных жителей и остальных порядочных людей. Да что я вам рассказываю? Помните фильм «У озера» с Натальей Белохвостиковой и Василием Шукшиным? Это о том.

Сторонники комбината утверждали, что экологии уникальнейшего озера в мире ничто не угрожает – мол, мы спроектировали лучшие в мировой практике сооружения по очистке возвращаемой в Байкал воды, а страна, дескать, задыхается от нехватки картона…

Прошло некоторое время. Очистительные сооружения оказались не лучшими в мире, свойственное нашему народу разгильдяйство привело к тому, что пресыщенные ядовитыми веществами отходы производства время от времени попадали в чистейшие воды озера… Патриоты затрубили тревогу, проблема выплеснулась на страницы центральной прессы, а посему самые высокие инстанции дали приказ снарядить на Байкал экспедицию, которая и поставила бы все точки над «і».

В состав экспедиции вошли две дюжины профессоров и академиков, а в их числе и мой «шеф», то есть научный руководитель – если помните, после окончания биофака я остался в аспирантуре. Из чисто педагогических соображений шеф решил захватить и меня с собой на Байкал, дабы я научился применять на практике полученные во время учебы теоретические знания. И цели своей он достиг, за что я ему благодарен. Но я не о том…

Среди вновь приобретенных во время этой экспедиции друзей я особо хочу отметить капитана теплохода «Баргузин». Этот теплоход и еще дюжина катеров были выделены нам для обеспечения натурных исследований.

Капитан носил красивую фамилию Чайка, и был он родом с Украины, из славного города Запорожья. Как-то призвали Степана Федоровича (именно так звали моего друга) на действительную военную службу, и попал он во внутренние войска – в те, которые зэков охраняли по многочисленным тюрьмам да лагерям. Служил здесь, на Байкале. Здесь же и прижился, встретив свою судьбу в лице коренной сибирячки Клавдии Фаддеевны. Сначала служил мотористом на катере, а после окончания техникума поставили его капитаном теплохода. 

Не знаю, за какие заслуги выделил он меня среди остальных, но сдружились мы крепко, несмотря на солидную разницу в возрасте – достаточно сказать, что старший из его сыновей был всего на три года моложе меня.

В один прекрасный день вызывает меня шеф и говорит:

– Быстренько собирайся – звезды сложились так, что светит тебе дальняя дорога в казенный дом. Короче, собранные нами материалы и образцы отвезешь в Москву. Там на биофаке МГУ найдешь профессора Д., отдашь ему все. А вот эти материалы отвезешь нашему ректору – ему они нужны позарез для подготовки к международному симпозиуму. Заодно разрешаю тебе недельку побыть дома – небось, родители за тобой соскучились… Завтра же отправляйся в путь! 

Когда Степан Федорович прослышал о моей командировке, он пришел в страшное возбуждение:

– Коля, у меня к тебе есть огромная просьба: смотайся к моему брательнику в Запорожье – там же от вас всего ничего, каких-то восемьдесят километров! Ванька уже давно на «Москвич» деньги копит, а мы с Клавой решили ему помочь. Насобирали пять тысяч, я собирался на днях переводом ему отправить. А тут такая оказия – и быстрее, и дешевле будет, если ты их ему отвезешь. А еще я тобой хочу посылочку отправить: омулька нашего знаменитого, других рыбных соленостей и копченостей. Посылку не пошлешь – пока дойдет, совсем завоняется. Да и с отправкой туго: сам понимаешь, что все это у нас называется браконьерством…

Отказать другу в такой просьбе я не мог. Да и не собирался. 

Напоследок Федорович подмигнул мне:

– С племяшкой моей познакомишься, она у меня казачка красивая… Девятнадцать ей, пожалуй, уже заневестилась! Чем Бог не шутит – а вдруг и породнимся, а?..

На следующий день я был уже в Иркутске. Удостоверение участника столь важной экспедиции и наличие у меня образцов материалов произвело на аэрофлотское начальство должное впечатление, поэтому мне вне всякой очереди выделили билет из обкомовской брони и отправили ближайшим же рейсом в Москву.

А еще через сутки я стоял в длиннющей очереди у касс Курского вокзала. Мне пришла в голову гениальная мысль: съездить сначала в Запорожье (туда я мог добраться любым поездом крымского направления), а потом уж ехать домой. 

В конце концов, мне повезло и здесь. Поздним вечером я затащил в купе двадцатикилограммовый ящик с гостинцами для запорожской родни Степана Федоровича, припрятал под нижним сиденьем чемоданчик со своими вещами и документами и по не мною установленной традиции стал знакомиться с попутчиками. Вернее, с попутчицами.

Попутчицами у меня были сельского вида тетка, едущая всего-навсего до Курска, да женщина лет сорока со взрослой дочерью, конечным пунктом путешествия которых было, как и у меня, Запорожье. Вся троица возвращалась из Москвы, куда они ездили исключительно за покупками – вы прекрасно помните те времена, когда в Москве было все, а вне Москвы не было ничего. Купе было забито многочисленными сумками, пакетами, связками обоев и прочими объемными предметами.

У меня и у курской бабки были нижние места, потому что мы с нею брали билеты перед отходом поезда, а у тех двух – верхние, поскольку они воспользовались услугой предварительного заказа (было в те времена такое идиотское правило в системе предварительных заказов). 

Я решить показать себя джентльменом и предложил той женщине, что постарше, поменяться местами (как по мне, то на верхней полке и уютней, и спокойней). Женщина с благодарностью согласилась.

Поезд отправился, проводница разнесла чай. Мы все достали запасенную в дорогу снедь и приступили к ужину. Курской бабке понадобился нож – сало порезать. Я без всякой задней мысли достал подарок Степана Федоровича – напоминающую финку самоделку с наборной ручкой из цветной пластмассы.

Как я уже упоминал, мой приятель проходил срочную службу во внутренних войсках, а изготовление подобных ножей было любимым занятием зэков. За подобные поделки зэк мог загреметь в карцер или даже заработать пару лет дополнительной отсидки. Но чаще всего охрана отбирала такие ножи без излишнего официоза – себе на память в качестве сувенира. У Степана Федоровича таких сувениров было десятка три. Но этот – самый «художественный» из них: по пластику вдоль ручки было выгравировано с одной стороны «КОЛЫМА 1964» с червовой мастью впереди и пиковой – сзади, а с другой стороны – мелкими буквами: «век воли не видать».

 Взяв в руки этот нож, курская бабка посуровела. Взгляд ее скользнул по моей руке и остановился на татуировке «КОЛЯ» между большим и указательным пальцами правой руки – свидетельство низкого уровня моего умственного развития в четырнадцатилетнем возрасте.

– А ты откель едешь, сынок? Чай, не из Москвы? – подозрительно спросила она меня.

– Нет, – простодушно ответил я, – возвращаюсь домой из далекой Сибири.

– С Колымы?

– Да нет, я был поближе – на Байкале…

– А-а!.. Понятно…

Поужинали. Разговор как-то не клеился. Расплатившись с проводницей, я взял полотенце, мыльницу и пошел приводить себя в порядок перед сном.

Возвращаюсь и сквозь приоткрытую дверь нашего купе слышу самую уникальную характеристику на себя… Настолько удивительную, что я приостановился и слушал минут десять.

Говорила курская бабка, и только она:

– …А я говорю – зэк он! Хорошо, ежели отпущенный. А ежели сбежамший?.. Я точно знаю – у меня зять в участковых, поди, двадцать лет служит! Это у него на руке только «КОЛЯ», а чё на спине и на груди, ась?.. Церкви с куполами – сколь куполов, столь и отсидок. Сердечко с кинжалом, обвитым змеей – как пить дать! И всенепременно: «Не забуду мать родную». Знамо дело, не раз видели… Да вы только на харю его взгляните! У него же зона на лобе вот такущими буквами позначена! Дай-то Бог, чтоб хоть четыре класса одолел… И то, поди, в зоне для малолетних… Ой, горюшко-горе!.. И чё мне на них так везет? В том году вот такой же, только поинтел… ли…, короче, не такой блатной, вот так же со мною ехал… Хотел чемодан увести! Если б не кума, то точно увел бы… А та всю ночь специально не спала – вещи сторожила… Так он все равно казенное полотенце тяпнул… Такой, ежели чего не сворует, неделю спать не будет!.. Знамо дело…

Бабка почмокала губами, помолчала…

– Дык еще хорошо, ежели просто вор… А ежели насильник?.. Ты, девка, того… лучше в другое купе попросись… Дай проводнице червонец – она местечко тебе выберет… А нет – так к себе, в служебное возьмет… Хотя и то… Вон в пятьдесят третьем, помню, одна так пряталась, так те четверо прямо в служебное вломились и снасильничали… И девку снасильничали, и проводницу заодно… Деньги, какие были, отобрали… И за чай, что проводница нашибала, тожи… Ох, горюшко-горе!.. 

Судя по звуку, бабка отпила из стакана остывшего чайку.

– Да и то: если снасильничает, то енто еще не беда… Хто нас, баб, только не пользовал!.. Может, и к добру… А ежели вбивец? Вона глаза какие: зырит все, зырит!.. А чё зырить-то?.. Вор, он что? Шмотку отберет, и доволен… А вбивец ради шмотки убивает… А другой – ради потехи… Удовольствие от ентого получат… Вона у нас в шестьдесятом одного судили: сначала сережки золотые снял, потом снасильничал, а потом и убил… Студенточку, молодую еще… Скольки тебе сичас? Девятнадцать?… Вот и той скоки же было… Ох, горюшко-горе!.. Как бы живой доехать… Вота пошел он, вроде как умываться… А мот, он тем полотенцем уже кого рядом душит!… Поди знай!… Нет, точно говорю: зэк он! Законченный зэк!.. И родит же земля такого!..

Больше слушать такое я не мог, поэтому, стукнув предварительно в дверь, вошел в купе.

Все три женщины смотрели на меня круглыми от страха глазами. Ни слова не говоря, я забрался на «второй этаж» и мгновенно уснул – сказались мои мытарства по аэропортам да вокзалам, а также различие в часовых поясах Байкала и Москвы. 

Проснулся я уже под утро, когда проводница заглянула в купе со словами:

– Кто тут до Курска? Готовьтесь, через двадцать минут прибываем. 

Приоткрыв веки, я увидел, что курская бабка уже во всеоружии, то есть одета и все пакеты-свертки при ней. Чуть повернувшись вбок, увидел, что матрац бабка не раскатывала и постель не расстилала. Не исключаю, что так всю ночь и просидела, не смыкая глаз: бдела, чтобы я ненароком никого не «снасильничал» и не убил…

А бабка тем временем растормошила младшую из моих попутчиц и шепотом ей:

– Девка! Мне теперича выходить, так ты не спи!.. Не спи, говорю!.. Ежели что – криком кричи и бей его чем попадя!.. Ну, все!.. С Богом!.. 

Потом она наклонилась к матери:

– И ты тож не спи!.. Дома, чай, отоспишься!.. А мине уж пора… Сегодня же в церковь схожу, свечку за вас поставлю… Авось пронесет!.. Ох, горюшко-горе…

В три приема бабка выставила свои вещи из купе и прикрыла дверь, оставив небольшую щель. Из коридора донеслось ее наставление проводнице: 

– Ты, голуба, за четвертым купе-то присмотри, присмотри… Кабы беды не вышло с тем зэком!.. Ох!.. Господи, храни и помилуй!..

Подозреваю, что мать и дочь тоже всю ночь глаз не смыкали. Такое заключение я сделал, когда увидел, как плавным кошачьим движением девушка сползла со второй полки, как она тихо-тихо, стараясь меня «не разбудить»,  переместила свою постель сверху вниз и как она напряженно прилегла, успев шепнуть матери: «Все в порядке!»

В Харькове к нам подсел новый пассажир – мужчина лет пятидесяти. Обе женщины облегченно вздохнули и… мгновенно заснули. Проспали они почти до самого Запорожья. «Новый» пассажир тоже спал «глухо». Судя по запаху, он «вдул» с провожавшими его не менее, чем по ведру самогонки на брата, посему ему было все «по барабану» – даже если бы я резал своих спутниц в лапшу, он и бровью бы не повел. 

Я старался своим спутникам не мешать – от чая отказался, позавтракал в вагоне-ресторане, почти все время простоял в коридоре, рассматривая в окошко проносившиеся мимо пейзажи. 

После Славгорода стал собираться на выход. Волей-неволей пришлось разбудить старшую из своих спутниц – пора было выгребать из-под нее мои вещи. Та подхватилась, растолкала свою дочь, похватав полотенца, обе ринулись в туалеты приводить себя в порядок. Воспользовавшись моментом, я переоделся и теперь сидел в ожидании конца путешествия. Заглянула проводница, положила на столик наши билеты и небольшой сверток со словами:

– Нашла возле туалета. Ваши барышни обронили.

Через пяток минут появились мои спутницы. Я передал им сверток:

– Вот возьмите. Вы обронили, – и вышел из купе, понимая, что дамы должны переодеться (наш четвертый спутник продолжал храпеть).

– Ты с ума сошла! – донеслось мне вслед. – Здесь же паспорта! Теперь он точно знает наш адрес!

– А деньги где?

Шуршание.

– Да, слава Богу, все на месте! Вот гад, из-за пазухи вытащил! И когда же он успел?

– Давай сдадим пока все вещи в камеру хранения, а вечером с отцом заберем. Здесь же покупок, считай, на тысячу…

– Правильно…

Мне стало противно. Как только поезд замедлил ход, я подхватил свои вещи и, не прощаясь, покинул купе в полной уверенности, что этих двух «барышень» больше никогда в жизни не увижу…

Города я не знал – только однажды, когда я учился в шестом или седьмом классе, нас привозили сюда на экскурсию посмотреть Запорожскую ГЭС. Чтобы не связывать себя поисками адресного бюро и расспросами в общественном транспорте, я предпринял самый простой шаг – взял такси. Через сорок минут я был у того дома, который мне так подробно описал Степан Федорович.

На мои настойчивые звонки долго никто не отвечал. Затем открылась соседская дверь. Благообразная старушка доброжелательно пообщалась со мной:

– Вы к Ивану Федоровичу? Его нет дома, он еще на работе. Смена заканчивается в три, где-то без пятнадцати четыре будет дома. Или ему что-то передать?

Конечно, ящик с рыбными подарками можно было передать и через соседей. Но пять тысяч рублей…

– Спасибо, но я должен переговорить с Иваном Федоровичем лично…

– А! Ну, тогда ждите…

Пришлось подождать.

Я пристроился во дворе, разыскав уютную скамейку рядом с детской площадкой. Ждать предстояло долго – часа три. Чтобы как-то скоротать время, достал из папки записи моего «шефа» и углубился в чтение.

Через полчаса во двор въехала «канарейка» – милицейская патрульная машина с включенной мигалкой. Машина остановилась в двух шагах от меня, из нее выскочили два блюстителя порядка, в мгновение ока скрутили мне руки за спиной и поместили в зарешеченную клетку. Ящик с подарками и остальные мои вещи попали в кабину… От неожиданности и изумления я не смог произнести ни звука. 

В райотделе милиции, куда меня доставили, меня тщательно обыскали, вывернув из карманов все, что у меня было, и разложив это на столе перед моложавым капитаном.

Капитан внимательно изучил мой паспорт и служебное удостоверение участника экспедиции:

– Профессионально! – одобрительно сказал он. – Сам делал или кто-то помог?

– Что делал?

– Вот эти ксивы…

– Простите, не понял…

– А ты не прикидывайся! Думаешь, тебя просто так взяли? По наводке, гражданин, по хоро-ошенькой наводке!

– Извините, я не очень ориентируюсь в вашей терминологии. Как понимать «по наводке»?

– А так понимать, что нами получено на тебя заявление!

Капитан достал из ящика стола какие-то бланки и приступил к составлению протокола задержания (и этот термин я усвоил гораздо позже).

– Фамилия, имя, отчество?.. Дата и место рождения?.. 

Вопросов было много, я старался отвечать на каждый как можно конкретнее.

– Род занятий?

Я отвечаю, что я ихтиолог, аспирант университета.

– «Ихтиолог» – это что, кличка?

– Нет, это моя специальность по диплому.

– Ты учти, что все это мы проверим! 

– Сделайте это, пожалуйста, как можно скорее.

– А ты не указывай. У нас есть право задержать тебя на семьдесят два часа. За это время мы многое успеем!.. – многозначительно поднял палец капитан. – Да ты это и сам знаешь… Если судить вот по этой игрушке, – капитан поднял нож с наборной ручкой, – то ты куда более грамотный, чем прикидываешься!.. Кстати, эта цацка – холодное оружие, а в уголовном кодексе соответствующая статья, как сам понимаешь, есть… 

Допрос продолжался долго, очень долго… Я подписывал протоколы один за другим, внимательно вчитываясь в каждую строчку. Все было записано правильно, в полном соответствии с тем, что я говорил, но мне стало казаться, что… что все написанное характеризует меня как преступника.

Время от времени капитан давал очередную бумажку одному из молодых парней в гражданском: 

– Кузнецов, займись!..

Кузнецов выходил, потом возвращался, снова уходил…

– Что у тебя в ящике?

– Это не моё. Понимаете, мой хороший приятель попросил завезти его брату посылку с подарками. Скорее всего, там байкальская рыба. Но это лишь мое предположение…

– Как фамилия приятеля? Род его занятий? Кому предназначена передача? Фамилия, адрес?.. Кузнецов, займись понятыми, сейчас будем вскрывать… Кречет, отведи задержанного в камеру, пусть отдохнет минут двадцать…

Из камеры меня вывели только через час.

На сей раз со мною беседовали двое: майор и все тот же капитан.

Начал майор:

– Николай Петрович, давайте поговорим с вами без протокола. Мы проверили ваши документы, мы связались с вашим университетом и коллегами из соседнего областного центра, нам даже удалось созвониться с начальником байкальской экспедиции, в штате который вы числитесь, и с вашим научным руководителем. В итоге мы убедились в том, что вы действительно тот, за кого себя выдаете. Но, во-первых, на вас поступило заявление, на которое мы не имеем права не реагировать, а во-вторых, среди ваших вещей есть предметы, которые свидетельствуют о вашем пренебрежении к закону. Давайте начнем с первого: расскажите нам, как и почему вы оказались в нашем городе, и не где-нибудь, а именно во дворе того дома, где вы были задержаны…

Я все честно рассказал, включая поручение Степана Федоровича. 

Майор слегка улыбнулся:

– Моя работа научила меня не верить в совпадения. Поставьте себя на мое место: вы приезжаете в Запорожье к Ивану Федоровичу Чайке, чтобы передать ему посылку, и тут же мы получаем заявление от его жены и дочери о том, что вы угрожали им ножом, выкрали документы с целью узнать адрес их места жительства, пытались изнасиловать младшую из них… Как это вяжется со статусом ученого, вернее, будущего ученого?..

– Я?! Угрожал ножом? Кому?! Да я еще ни Ивана Федоровича, ни кого-либо из членов его семьи в глаза не видел! Максимум, что успел сделать – это поговорить с их соседкой, да и то пару слов только… Я ведь всего лишь несколько часов тому назад в Запорожье приехал! Когда бы я успел столько натворить? Сел во дворе подождать, а через полчаса меня уже сюда привезли…

– Вот-вот, и расскажите о своем поведении в поезде поподробнее… Вы ведь ехали с женой и дочерью Ивана Чайки в одном купе…

По-видимому, у меня было такое выражение лица, что даже капитан улыбнулся.

Пришлось рассказывать все о своей поездке, включая измышления курской бабульки.

– Хорошо, Николай Петрович! Вы еще некоторое время побудьте у нас, можете уже не рассматривать себя как задержанного. А мы тем временем попытаемся еще уточнить несколько моментов. Капитан отдаст вам все ваши вещи согласно описи, а вы подождете в холле у дежурного. Кузнецов! Свяжитесь с участковым, пусть он зайдет ко мне… 

Теперь и капитан разговаривал со мною на «вы»:

– Вот ваши вещи… Заберите и распишитесь. Но нож мы у вас отберем. Сейчас я составлю протокол добровольной сдачи холодного оружия… 

Майор, уже выходивший из кабинета, остановился:

– Не надо протокола! Возьми этот ножичек себе на память, капитан. Или у вас, Николай Петрович, есть возражения?

Возражений у меня не было…

Вскоре появился старший лейтенант милиции предпенсионного возраста, прошел в кабинет начальника райотдела. О чем они там беседовали, я не знаю, но минут через двадцать этот старший лейтенант подсел ко мне:

– Вы Николай Петрович? Очень приятно. Я участковый уполномоченный старший лейтенант Криворучко. Давайте с вами посоветуемся. Есть два варианта: вы остаетесь в Запорожье до утра, а завтра мы проводим все формальности с поступившими на вас заявлениями, либо я иду с вами и вы отдаете Ивану Чайке передачу, а я тем временем провожу с дамочками воспитательную работу. Порядок такой: либо они отзывают свои пасквили сами, либо мы доказываем, что они в своих подозрениях… не правы. В последнем случае вы вправе попытаться привлечь их к ответственности за оговор…  

Своим столкновением с законом я был уже сыт по горло:

– Я хочу побыстрее домой!..

– Вот и славно! Тогда пошли вместе…

…Дверь нам открыл сам Иван Федорович. Пониже своего брата ростом и помоложе, но пошире в плечах. А так похож, очень похож!

Разговор начал участковый:

– Здравствуй, Иван Федорович! В гости пригласишь?

 – Проходи, Степаныч! И вы, молодой человек, проходите…

– Вот Иван Федорович, до чего мы с тобой дожили: привет тебе от брата твоего Степки приходится передавать в присутствии милиционера при табельном оружии! 

– А что со Степаном? – побледнел хозяин.

– А ничего! Жив-здоров… Насколько мне известно, командует своим крейсером или чем там? Эсминцем… Вот, передачу тебе прислал. Нюхом чую, что и мне будет чем поживиться, так что зови своих хозяек, пусть на стол накрывают… Есть заветная или в гастроном кого послать?

– Фу!.. – с облегчением выдохнул Иван Федорович. – Так и до инфаркта довести можно! Конечно, заветная найдется, и не одна… Вера, Надя! У нас гости! Бегом организуйте стол!..

В коридоре появились две мои попутчицы по купе. 

Немая сцена… Как в гоголевском «Ревизоре»…

– Ну, чего стоите?! – рявкнул на них участковый. – Уже две минуты я на месте происшествия, а до сих пор ни в одном глазу! И омуля байкальского еще не попробовал!

«Барышни» вмиг исчезли, а участковый с хозяином принялись разбирать ящик. Обо мне они, судя по всему, забыли…

– Иван Федорович! – не вытерпел я. – Степан Федорович еще вам кое-что передал. Вот: во-первых, деньги – пересчитайте, пожалуйста, здесь должно быть ровно пять тысяч, а во-вторых, письмо. Вот оно. А я пойду…

– Куда?! – удивился участковый. – Нет, Николай Петрович, останься пока здесь. Ты мне нужен как наглядное пособие в проведении порученной мне воспитательной работы… 

– Да-да! – подтвердил Иван Федорович. – Вы же мне на словах расскажете, как там у Степки дела. Проходите в зал, располагайтесь. Надюша! Отведи гостя в комнату, развлеки его, пока мы со Степанычем сейфы вскрываем! Чуешь, какой аромат? Будет у нас сегодня объедение!..

Та «Надюша» не знала «у якого Сірка очей позичати». Слабеньким голоском она пропищала: «Пройдемте со мной» и посеменила в другую комнату. 

– Садитесь, пожалуйста… Может, вам компотика принести?

– Хорошо, принесите компота…

– Ой, а у нас его нет. Мы с мамой только сегодня приехали… Еще не сварили… Извините…

– Хорошо, не несите…

Постояла, помолчала, потупив глаза.

– Может быть, вы чего-нибудь хотите?

– Угу. Хочу компота.

– А у нас его нет… – от моей злой шутки она чуть не плачет.

– Тогда ничего не несите. Я просто так посижу.

– Хорошо… Спасибо… Так я пошла?..

– Идите. 

Так я и сидел в полном одиночестве, пока в соседней комнате накрывали стол.

– Николай Петрович! Куда же вы запропастились? Мы уже все в сборе!.. Присоединяйтесь! – раздался голос Ивана Федоровича.

Я присоединился.

Хозяин наполнил рюмки. 

– Ну что, друзья! – начал он. – Первый тост я предлагаю за моего родного и горячо любимого брата Степана! 

– Э не!.. – участковый накрыл свою рюмку ладонью. – Я на службе не пью…

– Так как же, Степаныч? Ты же сам…

– Правильно, сам… Поэтому я сначала свое служебное задание выполню, а потом с удовольствием выпью за Степана Федоровича. А чтобы побыстрее выполнить поручение, я попрошу тебя, Ваня, прочесть всем нам то, что тебе брательник написал. Скажу честно: я уже прочел, поэтому читай остальным. Кстати, конверт не был запечатан. Читай вслух!

Удивленный Иван Федорович принес конверт, вынул оттуда сложенный вчетверо листик бумаги и прочел буквально следующее:

Здравствуйте, Ванюшка, Вера и Наденька!

Спасибо вам за теплые поздравления с днем рождения. Очень хорошую телеграмму вы мне прислали, Клава даже прослезилась. 

Мы с нею посоветовались и решили помочь тебе осуществить твою розовую мечту насчет личного транспорта. Долго мы с нею откладывали наши премии да северные, вот и получилась кругленькая сумма. Значит так: из пяти тысяч мы тебе две дарим, а три ты нам вернешь. Можешь не торопиться – года через три-четыре нас устроит. 

Я уж было собрался оформить почтовый перевод, да тут подвернулась оказия: мой лучший друг Коля едет в командировку домой, вот я и попросил его передать тебе деньги. Так и быстрее, и дешевле – не надо за перевод ничего платить.

Новостей у меня немало, но главная из них та, что пассажиров мы сейчас не возим. Мой «Баргузин» зафрахтовали ученые, которые изучают Байкал, спасти его хотят от непродуманного вмешательства нашей промышленности. Работать с ними легко и приятно. Все люди приличные, с образованием, каждый второй – профессор или академик. Коля, который тебе деньги передаст, аспирант, занимается ихтиологией. 

Ванюша! Присмотрись-ка к нему повнимательнее. Умный, толковый и честный. Я как подружился с ним, так и пожалел, что у меня в семье одни мужики: будь у меня дочка, я бы ей лучшего мужа не пожелал! Так я уж грешным делом подумал: у тебя же Надюшка в возраст вышла. А вдруг?!

Шутка, конечно, но я серьезно!

Крепко обнимаю тебя, братишка!

Целуй от моего имени своих красавиц.

Здоровья и счастья всем вам.

Степан.

P.S. Извини, что посылка получилась скромной – собиралось все наспех, по принципу «оказия не ждет»…

 

Хотя конверт действительно не был запечатан, я письмо не читал. То, что я услышал, очень потешило мое самолюбие.

Украдкой я глянул на Надежду. Она сидела вся пунцовая, ее лицо и уши прямо-таки пылали жаром. Глазами уставилась в свою тарелку, губы мелко подрагивали, руками она теребила бумажную салфетку так, что уже бумажные комочки на стол сыпались. Внезапно она бросила взгляд на меня… Такой взгляд бывает у козы, когда она чует, что ее резать ведут.

Мать ее тоже сидела так, словно кол проглотила, только губы были упрямо поджаты.

– Ну и что теперь? – спохватился хозяин. – Прочел. Что дальше?

– А дальше будет то, – строгим голосом начал участковый, – что ошибался Степан, за полгода сотрудничества с этим ихтиандром…

– Ихтиологом, – поправил я.

– …ихтиологом, не распознал в нем матерого рецидивиста, грабителя, насильника и убийцу. А две бдительные гражданки это сделали чуть ли не за полчаса, о чем и поторопились поведать нашим славным правоохранительным органам. Я правильно излагаю? – обратился он к сидевшим за столом женщинам.

– Ну и что? Ну, ошиблись мы. Извините, – это реакция матери.

– Хороша ошибочка! А совершенно невинный гражданин в результате вашей «ошибочки» четыре часа под арестом провел, с него, как с последнего преступника, допросы снимали. А следаки наши, слава Богу, что еще молодые, добросовестные, полсоюза обзвонили: и на Байкал, и в Симферополь, и в Москву, и в соседнюю область. В какую копеечку государству эти звонки обошлись, а? – участковый все больше и больше повышал голос.

– Ничего не понимаю! – признался Иван Федорович.

– Объясняю: твои барышни с этим парнем в одном купе ехали. И сразу же в нем распознали преступника. Приехали домой и, ни минуты не мешкая,  побежали в райотдел заявление писать: спасите, мол, нас, защитите, преступник в нашем дворе сидит, нас поджидает… А Власовна, твоя соседка, – мы это уже проверили, – показала, что это он приходил тебе, Ваня, посылку передать. Она же его и отправила во двор, чтобы тебя дождался. Что в заявлении написали: выкрал документы прямо из бюстгальтера! А проводница из Симферополя утверждает, что вы, раззявы, эти документы возле гальюна потеряли. Она самолично их подобрала и отнесла вам в купе, пока вы взаперти на унитазах сидели!.. 

– Но мы же этого не знали! – это снова мать.

– Хватит меня позорить! – стукнул кулаком по столу Иван Федорович и повернулся к участковому: – Что теперь правильно сделать, чтобы по закону было?

– Забрать заявления.

– Считай, уже забрали. Придешь в райотдел и лично порвешь!

– Э нет!.. Происшествие уже по всем сводкам прошло – слишком уж тяжелые статьи затронуты. Теперь твоим дамам светит ответственность за дачу ложных показаний… Большой срок не дадут, но придется тебе, Ваня, прикармливать их омульком раз в три месяца; это у нас передачами называется, – мрачно пошутил участковый. – А если серьезно, то у отзыва таких заявлений свой ритуал есть. Вот пусть завтра с утречка и пройдут его. Договорились?

– Завтра в восемь они обе будут в отделении, – авторитетно заявил глава семьи.

– А я не тебя спрашиваю! – огрызнулся участковый. – Ну?

– Хорошо, я приду… – сказала мать.

– И я тоже… – добавила Надежда.

Участковый снял ладонь со своей чарки и с улыбкой повернулся к Ивану Федоровичу:

– Вот теперь я с удовольствием выпью за здоровье Степана: мой рабочий день окончен.

Не знаю, сколь долго длилось застолье, потому что перед третьим тостом я решительно встал и заявил:

– Вы меня извините, но мне еще домой добираться. Благодарю вас за ужин. До свидания. 

– Вы нас извините, – сказала мать.

Иван Федорович проводил меня до порога.

– Ты уж прости моих куриц. Даже я не ожидал от них такой глупости. Ты же еще вернешься на Байкал? Передавай Степке привет и огромное спасибо за подарок. Я ведь давно мечтаю «Москвичок» купить. Скажи ему, что без его «вливания» я бы еще лет десять мечтал… А будешь когда-либо в наших краях – приходи! Примем как родного!

– До свидания, Иван Федорович!

Уже на площадке этажом ниже меня догнала Надежда.

 – Николай…

– Петрович, – подсказал я.

– Николай Петрович, простите меня, пожалуйста. Я осознала, какую глупость я совершила и, честное слово, раскаиваюсь. 

– Это уже плюс…

– Я послушала письмо дяди Степана и подумала: если бы не эта дурацкая история, могло бы все иначе сложиться, так ведь?

– Не знаю… Но сложилось то, что уже сложилось. Теперь от этого не уйдешь. Прощайте, Надя.

– До свидания…

Когда я вернулся в экспедицию и рассказал все Степану Федоровичу, он только сокрушенно вздохнул:

– Значит, не судьба…

Но мы с ним дружили столько, сколько он жил. И даже породнились: моя дочь и его внук нашли в этом мире друг друга. Но Степан Федорович до этого дня, к сожалению, не дожил.

Окончание следует

 ______________________

 © Кашкин Юрий Иванович