Сергей Довлатов – известный прозаик, журналист, яркий представитель третьей волны русской эмиграции, один из наиболее читаемых своременных русских писателей во всем мире. С 1980 по 1982 год он был главным редактором выходившей в Нью-Йорке русскоязычной газеты «Новый американец», тираж которой достигал 11 тыс. экз. Именно к этому времени относятся его редакторский колонки. По словам Александра Гениса, журналиста, работавшего в то время вместе с Довлатовым, «Новый американец», «не сказав ничего нового, говорил иначе. Он завоевал любовь читателя только потому, что обращался к нему по-дружески, на хорошем русском языке. <…> В центре того магнитного поля, что затягивало благодарных читателей, помещался, конечно, Довлатов. Его авторский вклад был самым весомым. Начать с того, что каждый номер открывался колонкой редактора, которая играла сложную роль камертона и эпиграфа. Сергей писал эти мерные, как гири, тексты с той же тщательностью, что и свои рассказы. Именно поэтому неважно, чему колонки были посвящены. Расставшись с поводом, они легко вошли в довлатовский канон, представляя в нем элегантную импрессионистскую поэму». [1, 16]

Довлатов прежде всего писатель-минималист, мастер короткого рассказа, бытовой зарисовки, анекдота. Его стилю присущ лаконизм, внимание к художественной детали, живая разговорная интонация. Это относится не только к художественным произведениям, но и к публицистике Довлатова.

Важно понять, что ясность, простота довлатовского высказывания – плод громадного мастерства, скрупулезной словесной выделки.

Возникает парадокс: автор скрупулезно трудится над каждым словом, оттачивает языковое мастерство, работает с синтаксическими конструкциями, и при всем этом его тексты просты, написаны почти разговорным языком с использованием разговорных опять-таки конструкций, легки для читательского восприятия. Получается, что эти простота и разговорность – явления отнюдь неслучайные: публицист умышленно создает обманное впечатление незамысловатости речи.

Публицистические тексты Довлатова по своим лингвистическим характеристикам очень близки к разговорной речи - по лаконизму, живой интонации, непринужденности и простоте высказывания. Хотя текст был написан заранее и уже опубликован в газете, у читателя возникало ощущение, что если бы он вчера встретил автора случайно на улице, Довлатов рассказал бы ему эту историю в тех же словах, с теми же паузами, вопросами и восклицаниями. Вот он – эффект разговорности.

Существуют разные подходы к определению понятия «разговорная речь». О.Б. Сиротинина предлагает следующую дефиницию: «Думается, что разговорной речью следовало называть речь, для которой характерны: разговорный стиль, устная форма, диалогический вид, бытовой или нейтральный тип речи» [9, 21]. Нам кажутся важными характеристики, которые выделяет Земская: она считает, что под понятием «разговорной речь» следует понимать неподготовленную речь носителей литературного языка, обнаруживающуюся в условиях непосредственного общения при отсутствии официальных отношений между говорящими [4, 3]. Можно определить эффект разговорности так: восприятие письменного текста как неподготовленной речи, создающее у читателя ощущение непосредственного неформального общения.

Очевидно, что разговорной речи на разных уровнях языка свойственны определенные особенности, отличающие ее от кодифицированного литературного языка. Нам важно определить, какие черты разговорной речи и как реализуются в публицистических текстах Довлатова.

Исследователи отмечают, что в лексико-стилевом отношении тексты разговорной речи неоднородны. Это же относится и к колонкам Довлатова. В его текстах достаточно активно используется разговорная лексика: «Их утомительное бахвальство»; «Все знают цену этой болтовне» (НА, № 37); «Может, будоражат нашу совесть какие-то нотки раскаяния?»; «Такой обескураживающий материализм!»; «Спохватитесь тогда, но будет поздно!..» (НА, № 56), «хамоватый болван»; «Эту жуть даже Брежнев коммунизмом называть стесняется…» (НА, № 59);  а также просторечия: «Жена сбежала – не иначе как Андропов ее ублудил» (НА, № 56), «А то придет на смену Леониду Ильичу – жлобина», «И всех мгновенно раздраконит!» (НА, № 56).

На эффект разговорности работают и словосочетания, которые в результате усечения приобретают разговорную окраску. Вот характерный пример: «Эта трибуна предоставляется выразителям самых разных, зачастую диаметральных мнений» (НА, № 53). Согласно нормам кодифицированного литературного языка правильно сказать: «диаметрально противоположных мнений», но в рамках живого неофициального общения возможно и нарушение этой нормы, что мы и наблюдаем в тексте Довлатова.

Помимо разговорной лексики, в текстах встречаются профессионализмы («планерка», «летучка», «корректура» и т.п.), высокая лексика («здравница», «восторжествовали принципы коммунистического труда»), в небольшом объеме можно встретить книжную лексику («Мужчина вещает и пророчествует») и даже канцеляризмы, хотя основной пласт представлен нейтральной лексикой. Другое дело, что в контексте эта нейтральная лексика приобретает высокую степень экспрессии. Важно отметить, что это тоже характерно для разговорной речи. Как отмечают исследователи, способность разговорной речи к преувеличениям иногда приводит к исключениям из разговорного словаря слов с нейтральной оценочностью. Экспрессивность нейтральной лексики достигается в сочетании слов: «Бьющий через край оптимизм… Лживая статистика. Дутые цифры» (НА, № 37); «Непререкаемое единовластие, дебри анархии и безответственности»; «Турниры уязвленных амбиций чередовались с припадками взаимного обожания» (НА, № 46).

В разговорной речи не существует жестких норм языкового употребления. Довлатов часто использует неологизмы, превращая их в своеобразную языковую игру:

«Любая позиция АНТИ – несостоятельна и малоплодотворна.

Мне кажется великий Эйнштейн не был антиньютоном. …

Шостакович не был антимоцартом. …

Достоевский не был антитолстым. Бродский – не антиевтушенко. Солженицын – не антигрибачев. И слава Богу!..

Разве что Энгельс был антидюрингом. …

Антикоммунисты ли мы? То, что не коммунисты, - это ясно. Но анти?..» (НА, № 59).

Здесь реализуется принцип экономии слов, когда авторское значение может быть понятно выражено в одном новом слове. Ведь Довлатов очень бережно относился к слову, стремился к краткости и емкости.

На морфологическом уровне в публицистических текстах Довлатова нет принципиальных особенностей в наборе морфологических единиц, однако можно обратить внимание на частотность употребления тех или иных элементов. Статистические исследования записей живой разговорной речи показали, что в данной подсистеме наиболее частотна незнаменательная и полузнаменательная лексика: союзы, частицы, местоимения… а среди глагольных форм наименее употребительны деепричастия и причастия [8]. У Довлатова практически отсутствуют деепричастные и причастные обороты (так, в двадцати колонках нет ни одного причастного оборота и всего один парцеллированный деепричастный). Очень активно использует публицист союзы, местоимения и частицы: «Мы создали первую в Америке еврейскую газету на русском языке.  Не потому, что мы – лучше. И не потому, что мы – хуже. А потому, что мы – есть. И будем…» (НА, № 49).

Исследователи Н.А. Козельцева и О.В. Гусева отмечают, что частицы и вводные слова – самый характерный пласт незнаменательной лексики разговорной речи [5]. В колонках редактора вводные слова действительно встречаются часто, в одной колонке – около пяти вводных конструкций, но интересно, что в одной колонке используется преимущественно определенный набор вводных конструкций:

«А может, перешли из другого вагона. … Они шумели, толкались, вероятно, - сквернословили. Они, как говорится, нарушали. … Может, у каждого по нагану? … В общем – ничего хорошего» (НА, № 39).

«В общем, нечему радоваться… А значит, жизнь продолжается. Значит, есть силы для борьбы. … Значит, чувство справедливости еще не потеряно. Значит, эти люди еще способны возродиться» (НА, № 41). В последнем примере вводное слово значит  организует анафору и таким образом выполняет композиционно-организующую функцию.

В синтаксическом плане колонки представляют очень интересный материал для исследования. Он использует преимущественно простые предложения, осложненные разве что вводными словами, но никогда – обособленными определениями и обстоятельствами. Кроме того, характерно использование односоставных и неполных предложений: «Из России долетают тревожные, мрачные вести. Одному кандидатскую не утвердили. Другого с работы уволили. Третий отказ получил… Очереди за колбасой… Зимней обуви не купить… И так далее» (НА, № 41), «Мы не в претензии», «В результате у вас фонарь под глазом» (НА, № 45); «В Союзе нам казалось, что мы - демократы»; «Морда кирпичиком. Хвост морковкой» (НА, № 62). Таким образом, каждое высказывание обособленно и самоценно, автор не считает нужным объединять простые предложения в сложные. Он ставит точку после каждого приведенного факта и тем самым акцентирует внимание на каждом отдельном высказывании.

Парцеллирование служит у Довлатова той же цели и используется очень частотно: «Письма бывают разные. Умные и глупые. Дружеские и враждебные. Деловые и лирические…» (НА, № 44). Кроме того, можно говорить и об особом ритме, характерном для разговорной речи.

В разговорных высказываниях часто оказываются невыраженными (невербализованными) некоторые грамматически и семантически необходимые компоненты [8]. «Естественная речь по природе всегда эллиптична», - отметил лингвист Александр Матвеевич Пешковский [7]. Мы смело можем утверждать, что эллиптичность является и характерной особенностью синтаксиса текстов С.Довлатова: «Доброжелательных писем – больше», «Казалось бы – свобода мнений!», «В результате у вас фонарь под глазом. А у друзей – хорошее настроение» (НА, № 45). Эта дискретность языка, как нам кажется, является своего рода откликом на поэтику постмодернизма.

Вербальный эллипсис не мешает собеседникам понять друг друга: зная обстановку, они легко «достраивают» недостающие фрагменты текста. Высказывания подобного типа называются конструкциями с незамещенными синтаксическими позициями. Большинство таких построений конситуативно связаны, однако существует ряд конструкций с нулевыми глаголами-предикатами, значения которых обусловлены системой языка и не требуют поддержки ситуации [8].

Мы не рассматриваем особенности фонетики разговорной речи вообще и фонетического уровня публицистических текстов Довлатова в связи с тем, что колонки редактора рассчитаны, прежде всего, на чтение, зрительное восприятие, то есть это тексты незвучащие.

 И теперь очень важный вопрос: для чего Довлатову нужен эффект разговорности, что достигается с помощью него? Для этого нужно вспомнить историческую и общественно-политическую ситуацию, в которой работал публицист. Газета «Новый американец» была создана в 1980 году в Нью-Йорке для эмигрантов из Советского Союза. При этом, как вспоминает Елена Довлатова, «главное – газета должна отличаться от «Нового русского слова». И форматом, и версткой, и подходом к освещению одних и тех же событий» [3], ведь только таким образом можно было завоевать собственную аудиторию. Некоторые уточнения вносит Александр Генис: «Самое интересное, что Довлатова в газете действительно волновала только форма – чистота языка, ритмическое разнообразие, органическая интонация… Избегая тупого официоза и вульгарной фамильярности, под прямым нажимом Довлатова все тут писали на человеческом языке приятельского общения. За это нас и любили» [3]. Действительно, потенциальным читателем газеты был русский эмигрант, который недостаточно еще овладел английским, чтобы читать американские газеты, но зато порядочно устал от официозных советских изданий. Нужно было предложить качественно другой печатный продукт… и Довлатов сумел сделать это. Такие простые на первый взгляд, легковесные колонки (кстати, типично американский жанр) быстро завоевали любовь и нашли отклик у читателя. Это действительно превратилось в общение, диалог: читатели буквально заваливали редакцию письмами.

Современная русская журналистика, как нам кажется, пошла по пути Довлатова, неважно, осознается ею это или нет. В.Г. Костомаров говорит о новой тенденции: «Перед нами несомненное следствие новейшего возвышения устности и изменения ее соотношения с письменностью, что повлекло за собой нынешнее глубинное и противоречивое сближение разговорности и книжности» [6, 232]. То есть журналистский текст становится универсальным, способным существовать в различных формах. В большой степени это связано с развитием сети Интернет и новыми возможностями для журналистики. Но есть и исторические предпосылки: «Жанровое разнообразие текстов неспецифической книжности исторически опирается на письмо, но генетически устно-фольклорные корни постоянно дают о себе знать… При рассмотрении публицистических текстов, безусловно книжных, стало ясно, что они одинаково могут реализоваться и письменно, и устно» [6, 142]. И то, что мы заслуженно считаем новаторством в области языка в публицистике Довлатова, сегодня активно и в разной степени успешно используется многими журналистами, решая по сути те же задачи – завоевания доверия аудитории и доступности изложения мысли, что не исключает за этой доступностью глубины.

Литература

1. Генис А. Чесуча и рогожа / Довлатов С. Речь без повода… или Колонки редактора. М., 2006

2. Довлатов С. Речь без повода… или колонки редактора. Ранее неизданные материалы. М., 2006

3. Довлатова Е. «Новый американец» в Новом Свете / Довлатов С. Речь без повода… или Колонки редактора, М., 2006

4. Земская Е.А. О понятии «разговорная речь» / Русская разговорная речь. М., 1973

5. Козельцева Н.А., Гусева О.В. Незнаменательная лексика разговорной речи / Русская разговорная речь. Сборник научных трудов, Отв. Редактор Сиротинина О.Б., М., 1970

6. Костомаров В. Г. Наш язык в действии: Очерки современной русской стилистики, М., 2006

7. Пешковский А.М. Объективная и нормативная точки зрения на язык. [Электронный ресурс]. - Режим доступа: htth://www.classes.ru/grammar/135.Zvegintsev/worddocuments/145.htm. Дата обращения: 3.04.2010

8. Разговорная речь. [Электронный ресурс]. - Режим доступа: http://www.krugosvet.ru/enc/gumanitarnye_nauki/lingv.... Дата обращения: 15.03.2010

 9. Сиротинина О.Б. Современная разговорная речь и ее особенности. М., 1974

_________________________

© Ткачева Елена Викторовна