В знаменитой поэме Твардовского Василий Теркин удивляется, зачем на том свете столько начальников. Может, сократить их количество?

Собеседник Теркина 

 «…взглянул на друга хмуро, 

Головой повел:

- Нельзя. 

- Почему?

 Номенклатура, –

И примолкнули друзья.

Теркин сбился, огорошен

Точно словом нехорошим».

  Номенклатура вообще-то означает всего-навсего список, перечень (например, товаров или деталей). Но собеседники имеют в виду, конечно, номенклатуру партийно-советскую. В этом значении «номенклатура» была и в самом деле нехорошим словом. Если не запретным, то неупотребительным.

То есть, с одной стороны, не делалось секрета из того, что партийные органы осуществляют кадровую политику. Но, с другой стороны, было не принято обсуждать, а тем более ставить под сомнение порядок, при котором сменный мастер, начальник отделения совхоза, заведующий отделом заводской многотиражки, главврач сельской больницы, директор дома культуры, декан – не могли занять свой пост без санкции соответствующей партийной инстанции. Совокупность таких должностей и именовалась номенклатурой данного комитета. 

   Номенклатура делилась на основную (когда назначение утверждалось) и учетно-контрольную (когда назначение всего лишь согласовывалось). 

Простые советские люди стали называть «номенклатурой» руководящую касту. Попав в нее, человек обычно там и оставался до выхода на заслуженный отдых. Если только он не нарушал принятых в этом клубе правил поведения, самое страшное, что ему грозило - быть «брошенным» на хозяйственную работу или в общественную организацию (естественно, на руководящую должность). 

Непотопляемость, устойчивость, внутренняя сплоченность, закрытость и круговая порука чиновничьего корпуса - вот что имели в виду Василий Теркин и его друг.

  Своя номенклатура – конечно, рангом куда ниже - была и у профсоюзных и комсомольских органов.

С 1977 по 1987 год пишущий эти строки тоже входил в номенклатуру, притом в основную номенклатуру областного совета профсоюзов. Мою кандидатуру на должность инструктора отдела производственной работы и зарплаты утвердили на заседании президиума, и одновременно со мной эту процедуру прошли директор крупного дворца культуры и руководитель областной организации спортивного общества (запамятовал, «Спартак», «Урожай» или «Буревестник»).

Так я стал профсоюзным чиновником, канцелярской крысой, клерком, рабочей лошадкой, аппаратчиком. Еще нас почему-то называли долгоносиками.

В Советском Союзе насчитывалось около тридцати отраслевых профсоюзов. Кажется, ясно: центральный, областной комитет - профоюзА, а на уровне области всех объединяет совет профсоюзОВ. Однако многие, даже из числа партийных работников, говорили «обком профсоюзОВ» и «совет профсоюзА».

В свое время эта неправильность меня раздражала.

«Период застоя, период застоя…»

Молодое поколение, наверное, думает, что тогда все трудящиеся, а особенно начальство, слонялись из угла в угол или лежали на диване, изнывая от скуки и безделья и не зная, чем себя занять.

Нет ничего дальше от истины, чем эта картина! В строй действующих вводились новые производственные мощности, широким фронтом строилось жилье и объекты соцкудьтбыта, выходили в битву за урожай степные корабли. 

Лично мне семидесятые годы прошлого века запомнились не «застоем», а как раз наоборот – очень напряженной работой.

   Секрет партийного руководства хозяйственными кадрами – обложить директора таким множеством правил и предписаний, чтобы сделать нормальную работу невозможной. Директор, перед которым стоит выбор - выполнить либо план, либо инструкции, понимает, что его есть за что снять или даже отдать под суд, над ним всегда висит дамоклов меч, и он вынужден брать козырек, выслушав очередное партийные указания. 

Секрет партийного руководства бюрократическим аппаратом – завалить его работой, надавать столько поручений, чтобы клерк (долгоносик, канцелярская крыса) заведомо не мог со всеми справиться. Его душой должен владеть постоянный страх ответственности за провал одного из бесконечного множества заданий.

Партия воспитывала у кадров чувство вины, держала их в состоянии тревоги и неуверенности. Это способствовало успешному функционированию. 

     В те годы я варился если не в самой аппаратной гуще (в гуще офисного планктона, выражаясь по-современному), то где-то рядом, чуть ли не каждый день бывал в обкоме партии, постоянно имел дело с коллегами из облисполкома и ребятами из обкома комсомола. Имею право с полной ответственностью заявить: люди – пахали, света белого не видели, приходили раньше официальных девяти часов и сидели допоздна, прихватывали выходные дни.

Пример подавали, естественно, партийные органы.

Аппарат областных организаций, как и простые смертные, летом выезжал на колхозно-совхозные поля, дабы оказать шефскую помощь селу. Рано утром нас привозили на автобусе, оставляли перед длиннющими рядами кабачков, которые надо было прополоть, или капусты, которую надо было собрать, и напутствовали: «Пройдете отсюда и во-он до той лесопосадки» (или «отсюда и до обеда», как в анекдоте о прапорщике). Мы не ленились, но и не перенапрягались, заканчивали каждый свой рядок – и отправлялись в холодок, в рощу, где распивали «по чуть-чуть» и хорошо закусывали, а часов в пять нас, усталых, но довольных, отвозили домой.

Рядом с нами обычно располагалась зона ответственности коллег из облисполкома либо обкома комсомола. Режим их самоотверженного труда и полноценного отдыха примерно совпадал с нашим.

А вот партийцы, или «партюки», как их иногда называли, работали так, что двух-трех увозила «скорая»: тепловой удар. Партюки в рощу раньше времени не ходили, спиртные напитки не распивали, они не могли позволить себе то, что разрешалось профсоюзникам-синеблузникам и орлятам-комсомолятам. Каждый смотрел на соседа и боялся выглядеть недостаточно трудолюбивым энтузиастом в глазах начальства, которое так же и тут же, не страшась усталости, орудует тяпкой.

Вот они какие были, партийные работники, они же партюки!

  У большинства известных мне партийных работников была общая черта: способность быстро обучаться и самообучаться.

Бросают, бывало, партюка на укрепление профсоюзов. Первое время он ходит - телок телком, как говорил один шолоховский персонаж. Задает наивные вопросы, предлагает какие-то нелепости, пишет странные резолюции. А через месяц-другой перед нами уже почти полноценный руководитель, хорошо овладевший «профсоюзной» лексикой, если не сутью проблем. Он вник в дело настолько, чтобы не допустить грубой ошибки и не позволить себя обмануть. Когда сам чего-то не знает, знает, к кому обратиться. Знает, кому из подчиненных можно доверять, а кому – не очень. Знает, как угодить начальству.

Это сегодня многие возмущаются, что бывшего мебельщика назначают министром обороны, а экономиста – министром здравоохранения. В советские же времена химик становился министром культуры, металлург – министром внутренних дел, учитель – завотделом легкой и пищевой промышленности обкома КПСС, строитель – ректором музыкального института, отставной военный – директором театра. И никого это не удивляло. Считалось, что после партийной работы человек справится с любой другой, и в известной степени это так и было. Потому что на партийную работу старались подобрать кадры, способные к обучению и самообучению.

   Я регулярно общался с инструкторами (иногда с замзавотделами) обкома партии. Это были, как правило, люди очень неглупые, житейски опытные, хорошие психологи, отлично знавшие специфику своего участка работы. Инструктор отдела угольной промышленности, можете не сомневаться, прекрасно знал, чем штрек отличается от забоя, в секторе печати сидели крепкие журналисты, а куратор здравоохранения не забыл, как ставятся диагнозы.

    В середине 1990-х годов я был приглашен в качестве корреспондента газеты на какое-то совещание или встречу в областной администрации. Возникло странное ощущение: я словно вернулся на десять лет назад и оказался на собрании партийно-хозяйственного актива, вокруг хорошо или смутно знакомые лица. Вот бывший инструктор обкома – теперь он мэр, а тот инструктор – руководитель областного ведомства.

Многие бывшие партюки очень недурно устроились и после 1991 года. Иные пошли по научной линии, иные перешли в сферу государственного управления, третьи стали владельцами поместий или крупных фирм.

А как вы хотели? Вы думали, что новая правящая элита с неба возьмется? Откуда было ей возникнуть, как не из прежней элиты? Ведь всякая тоталитарная система заботится о том, чтобы враги, противники, конкуренты, критики на пушечный выстрел не допускались к практике управления, не набирались опыта, не разбирались в устройстве и технологии власти. 

Есть печальный опыт, ставили на высокие начальственные посты блестящих ораторов и публицистов из «новых», «демократов», «борцов с привилегиями номенклатуры». Часто оказывалось, что они либо взятки стали брать, как партюкам и не снилось, либо такого наворотили, что уж лучше бы взятки брали!  

Джон Стюарт Милль считал величайшей бедой то положение, при котором все самые умные и талантливые люди состояли бы на службе у правительства, ибо тогда оно обладало бы невероятной властью.

Советской власти долгое время удавалось привлекать на службу себе большинство умных и талантливых людей (а где им было состоять на службе, кроме как у государства?). И эта власть действительно была невероятно сильна. До поры до времени.

Способность к самообучению, житейский опыт, практическая сметка странным образом постепенно покидали чиновников по мере продвижения по карьерной лестнице. Инструкторы и замзавотделами обкома партии были, как я уже говорил, людьми вполне здравомыслящими, с долей цинизма, но уже на более высоком уровне начинался процесс некоторого отупения, окостенения, а там и впадания в маразм. Казалось бы, чем выше партюк поднимался, чем более поднаторевал, если можно так выразиться, в аппаратных интригах и угождении большому начальству, тем гибче, изощреннее должен был бы становиться его интеллект, шире кругозор. Кроме всего прочего, партийные бонзы получали куда больше правдивой информации, чем партийные клерки. Но в действительности секретари обкома были скованнее, зашореннее, ограниченнее, чем, допустим, секретари райкома. Может быть, причина в пресловутом отрыве от масс, от непосредственной реальности, данной нам в ощущениях. Секретарь Ростовского обкома КПСС по идеологии Т., выступая на каком-то высоком совещании в Москве, заявил, что коммунисты и все трудящиеся Дона с чувством удивления и даже глубокого возмущения узнали о присвоении низкопробной и вульгарной певичке Алле Пугачевой высокого звания народной артистки РСФСР. Мы, мол, считаем это грубым упущением министерства культуры. Сидевший в президиуме секретарь ЦК КПСС довольно громко сказал: "Замшел товарищ из Ростова, замшел! Утратил чувство нового…"

И судьба Т. была решена. Бедняга, он по привычке исходил из того, что чем истовее, ортодоксальнее, неуклоннее, незыблемее, тем лучше. Продемонстрировать некоторую дремучесть, заскорузлость всегда полезно, это убеждает начальство в твоей верности, надежности, преданности. Начальство любит умных, но слишком умных – опасается: слишком умные мужчины, как слишком красивые женщины, подозреваются в склонности к измене. Но ах, как просчитался наш партюк-идеолог! Куда же девалось его аппаратное чутье? Как же у него, ко всему прочему кандидата партийно-философских наук, тяму не хватило догадаться, что присвоение вульгарной певичке высокого звания наверняка было согласовано в ЦК КПСС и, скорее всего, с тем же товарищем, который сейчас сидит в президиуме? Получилось, наш партюк не министерство культуры обвинил в политической ошибке, а, страшно вымолвить… 

Любой инструкторишка на его месте не допустил бы такого идиотского ляпа. 

  Один знакомый спрашивал меня, нельзя ли помочь ему устроиться в аппарат профсоюзов:

- Ты же знаешь, я легко нахожу общий язык с любым человеком, и язык у меня неплохо подвешен. И опыт есть, три года избирался культоргом…

Я пытался ему объяснить, что и в профсоюзах работают СПЕЦИАЛИСТЫ. В технической инспекции – инженеры по технике безопасности, в правовой инспекции – юристы, в отделе социального страхования – врачи, в других отделах – экономисты, педагоги, клубные работники и т.д. Мне, журналисту, верхогляду-всезнайке, первые месяцы пришлось перелопатить гору справочников, готовя предложения по развитию движения многостаночников и отвечая на письма трудящихся: «Нам, уборщицам цеха №3, неправильно установлены нормы уборки помещений…», «Имела ли право администрация в данном случае снизить расценки?»

Но мой знакомый, наверное, так и остался при убеждении, что я просто не хочу ему помочь, ведь все знают, чем занимаются в профсоюзах: перекладывают бумажки с места на место, болтают и распределяют путевки на курорт. Тоже мне, трудная работа!

    По-моему, и в партийных органах были уверены, что профсоюзники главным образом болтают и перекладывают бумажки. Комсомол считался кузницей, а профсоюзы – кладбищем партийных кадров. Перейти с партийной работы на профсоюзную, даже вроде бы с повышением (с районного масштаба на областной) означало конец карьеры.

Когда Брежневу понадобилось лишить реального политического влияния возможного соперника, энергичного и амбициозного Шелепина направили на укрепление профсоюзов.

  Партюки были убеждены в том, что по сравнению с их работой всякая другая – семечки. Инструктор обкома КПСС (условно) «избранный» (условно) председателем обкома профсоюза, начинал с заявлений: «Я вас научу работать, при мне такого не будет, как раньше!» Через какое-то время он увядал, терял пыл и признавался, что прежде не подозревал, что «у профсоюзов свои сложности».

   Я сказал, что в облсовпрофе работали не аппаратчики «вообще», а специалисты. Спрашивается, зачем в отдел производственной работы и зарплаты взяли меня, журналиста, а не человека, хорошо знающего тонкости производственной работы и начисления зарплаты - инженера, нормировщика, профсоюзного работника «снизу»?

Дело в том, что журналистика – это тоже специальность. Журналист – это тот, кто умеет быстрее и лучше других некие факты действительности превратить в казенный текст, а из нескольких казенных текстов сделать статью или очерк – т.е. нечто, притворяющееся зеркалом действительных фактов. Журналисты – специалисты по работе со словом, а аппаратчики работают в основном именно со словом. Точнее, конечный результат их работы – это текст: справка, отчет, проект документа, раздел доклада и т.д.

До поры до времени проблема решалась таким образом: «настоящих» специалистов – инженеров, юристов, экономистов и т.д. - подбирали из «писучих», и «писучесть», собственно, была одним из главных условий пригодности. Но вот местные и центральные издательства, газеты, журналы стали просить у руководства облсовпрофа материалы (как правило, о развитии социалистического соревнования и-или патриотических починов) в таких количествах, что простые специалисты перестали справляться. Тогда и родилась мысль взять журналиста.

Руководство, я полагаю, могло бы само написать всё что нужно, но у него не было для этого ни времени, ни возможности сосредоточиться, отвлекшись от текущих забот.

(Мою сослуживицу, отличную журналистку, «избрали» на комсомольскую работу. Когда редакция попросила ее написать что-нибудь о молодежи, она ответила, что нет ни времени, ни возможности сосредоточиться: «Пришлите журналиста, я ему постараюсь наговорить, что нужно».)

В 1977 году я был единственным журналистом в облсовпрофе. Опыт, видимо, оказался удачным: через несколько лет нас, журналистов, было уже четверо.

Со временем я не только более-менее овладел канцелярским жаргоном, но и полюбил эту мощную ветвь живого великорусского языка. Надо быть настоящим чиновником, чтобы ощутить за этими мертвенно-холодными фразами трепет острой мысли, как чует рыбак подо льдом движение рыбы.

О, эта казенная речь! В опытных руках ты можешь быть убийственно точной и уклончиво-расплывчато-обтекаемой; сжатой и энергичной и аморфно вялой; откровенной до наглости и до наглости же лицемерной.

Это подлинное искусство – изложить некую картину мира, явление грубой реальности, пользуясь строго определенным набором слов и заранее заданными словосочетаниями. Например, вы хотите сказать, что такой работник – дурак и бездельник и держать его на этой должности нельзя. Исчерпывающая характеристика образуется путем частого употребления сочетания «работа по»:

«Недооценивается важность работы по…», «не проявляется инициативы в работе по», «пущена на самотек работа по…», «ослаблена работа по…». Прочтет всё это такой же опытный аппаратчик – и всё поймет.

Говорят, опыт газетной, тем более чиновничьей речевой тягомотины страшно мешает начинающему писателю, мол, этот отвратительный жаргон так въедается, что потом и захочешь – не избавишься. Не знаю, не знаю…

Гончаров, Герцен, Салтыков-Щедрин, Александр Островский, Лесков сами прошли суровую чиновничью школу, и если бы не побывали в этой шкуре, русская литература недосчиталась бы множества прекрасных страниц и даже целых произведений. Великие писатели виртуозно владели канцелярским языком своего времени, что отнюдь не мешало им виртуозно владеть языком художественным. Только плохой литератор пишет вечно одним слогом и не умеет перестроиться и избавиться от нежелательной манеры.

Скажу два слова о хорошо знакомом литераторе, о самом себе. Близкое знакомство с предметом способствовало мне в сочинении нескольких десятков юморесок и одной повести, в которых высмеивались бюрократы и раскрывались изнутри подробности их многотрудной жизни. Мои юмористические рассказы охотно публиковали «Труд», «Крокодил», «Собеседник» и, конечно, «Комсомольская жизнь». 

Приведу один рассказик – для характеристики эпохи, точнее, ее языка.

«Из дневника руководителя

15 апреля.

Только что узнал, что через год специальная комиссия будет проверять мою работу по развитию и внедрению.

Времени впереди еще много, успею сто раз развить и внедрить все, что требуется!

15 января.

Просматривал старые записи и вспомнил, что специальная комиссия через несколько месяцев проверит мою работу по внедрению и развитию.

Не забыть: завтра же начать внедрять и развивать!

15 марта.

Опять забыл про специальную комиссию. А времени осталось всего ничего.

Надо бы при случае внедрить и развить хоть что-нибудь!

14 апреля.

Завтра приедет комиссия, а я так и не успел ничего ни внедрить, ни развить.

Что-то будет?

18 апреля.

Приезжала комиссия, установила, что внедрение развивается слабо, а развитие внедряется недостаточно. Мне предложено усилить, расширить, активизировать и обеспечить. Через год снова приедут проверять, как я со всем этим справляюсь.

Времени впереди еще много, успею сто раз сделать всё, что нужно!»

Однажды мы готовили статью, которая должна была появиться в центральной газете за подписью Руководящего Лица. В предложенном варианте текста имелись две цитаты из трудов товарища Леонида Ильича Брежнева, в самом начале и в самом конце, причем вторая, пожалуй, была лишней. Ознакомившись с заготовкой, Руководящее Лицо начертало: «Надо добавить еще из тов. Л.И.Б.») 

Говорили, что Руководящее Лицо получало ежемесячно из газет и журналов гонорары на 500-600 рублей – это примерно равнялось его официальной зарплате. Говорили также, что где-то есть руководящие лица, которые передают гонорары людям, которые писали за них статьи, да еще и спасибо говорят. Наше Руководящее Лицо до этого не снисходило.

    Надо же, спустя тридцать с лишним лет после описываемых событий во мне еще не угасла обида на бывших партюков, которые либо перешли в мир иной, либо впали в маразм! Можете себе представить, как я их ненавидел в те годы!? Да и все профсоюзные работники, насколько я помню, их ненавидели. Во всяком случае, все, даже выходцы из партийных органов, жаловались на обком партии, «который задергал вконец идиотскими заданиями и не дает нормально с пользой работать».

    Солженицын издевался над советскими профсоюзами: когда, мол, партии надо было заставить людей работать еще больше или отказаться от чего-то, положенного по закону, - с предложениями неизменно выступали именно они, профсоюзы: «Добровольно поможем! Потрудимся с наивысшей отдачей и безвозмездно!» 

Но напрасно партия думала, что профсоюзы в подобных случаях выполняют свою позорную роль с большим удовольствием. 

    И как же было профсоюзным работникам любить партюков и ценить их руководство!

Профсоюзы не нуждались в партийном руководстве, чтобы худо-бедно распоряжаться огромными средствами государственного социального страхования, добиваться восстановления на работе неправильно уволенных, открывать пионерские лагеря, проводить смотры художественной самодеятельности и так далее. Но как раз эта сторона многогранной деятельности советских профсоюзов мало интересовала наше областное партийное начальство. Зато оно, начальство, постоянно ставило перед нами задачи по дальнейшей активизации творческой энергии и массовой инициативы. Царивший повсюду трудовой подъем должен был выливаться и находить яркое отражение во все новых патриотических починах…

Ох, чувствую я, что от «живого творчества масс», от «трудового и политического подъема» на одних читателей старшего поколения нападает неудержимая зевота, а на лицах других появляется гримаса скуки и отвращения. Эти читатели могут без всякого ущерба для себя пропустить нижеследующие рассуждения. А тем, кто забыл или не знал, скажу, что социалистическое соревнование, оно же живое творчество масс, и ценные патриотические почины занимали огромное место… Нет, не в сознании советских людей, не в их повседневной деятельности – на страницах партийно-советской печати, в передачах радио и телевидения.

Боюсь, нынешней молодежи трудно себе представить, а грядущие историки и совсем не поймут, каким образом рождались в горниле соревнования почины и движения трудящихся. 

   Дело в том, что сами трудящиеся, как правило, не догадывались, что им надо выступить с инициативой, проявляли непонятную пассивность, медлили. Поэтому обкому партии приходилось их, трудящихся, слегка тормошить, направлять, подталкивать, подсказывать. Недаром же партия, будучи единой с народом, шла в его авангарде. И вот, например, у тружеников такой-то передовой свинофермы вдруг просыпалось желание трудиться еще лучше. И они принимали обязательство повысить привес общественного стада с каждого килограмма кормов и со страниц областной газеты обращались ко всем работникам общественного животноводства с призывом поддержать их патриотический почин под девизом «Каждому килограмму кормов – максимально эффективное использование!» Тогда бюро обкома партии ничего другого не оставалось, как одобрить этот патриотический почин и обязать всех, всех, всех его распространять, внедрять и развивать. Таким образом, трудовая инициатива переставала быть инициативой так таковой и становилась делом обязательным. Эта диалектика, собственно, и составляла главную особенность починов, массовых движений, начинаний и проч. в условиях развитого социализма.

    Трудящиеся Ростовской области были особенно падки на почины и инициативы, и обком партии – куда ж денешься от живого творчества масс! - не уставал их одобрять.

Наш бывший первый секретарь, член ЦК КПСС и Герой Соцтруда, был большой затейник, в нем бил неиссякаемый источник, и всевозможные интересные начинания задумывались им с удивительной неудержимостью. Так что подчиненным оставалось только находить «инициаторов».

Почины плодились и размножались, роились и клубились, и каждый требовал неусыпной заботы, за нераспространение и невнедрение любого могли взгреть по первое число. При этом сами «инициаторы патриотического движения» могли собственные повышенные обязательства не выполнить: главное было – прокукарекать. 

     Ильф и Петров удивлялись, почему надо поднимать общественность на борьбу за подметание улиц, вместо того, чтобы просто подметать улицы? По цензурным условиям своего времени, сатирики не могли договорить прямым текстом и до конца. Но ведь и тогда читатель понимал: если на улицах чисто, не видна огромная организаторская и идеологическая работа обкома КПСС во главе с Первым секретарем. Чтобы Самое Высокое Начальство заметило и по достоинству оценило напряженные усилия, неусыпное внимание, неуемную энергию и распорядительность начальства местного, совершенно необходимо выдвинуть, поддержать, распространить, развить инициативу под девизом «Чистоте каждой улице – повседневную заботу!»

Тогда подметание будет выглядеть не стихийным процессом, а результатом целенаправленной деятельности. 

Тем, кто метет улицы, можно выразить благодарность. Тот, кто придумал и развернул всенародную патриотическую кампанию за чистоту родных улиц, должен быть взят на заметку и в дальнейшем выдвинут на более ответственную должность. 

      Я уже говорил, как нелегок был хлеб номенклатурного работника. Что же заставляло чиновников трудиться так усердно, почти на износ, изо дня в день, из года в год? Зарплата, сравнительно с напряженностью работы, была не такой уж большой. Хотя, конечно, не такой уж маленькой. Надежда сделать карьеру? Да, конечно. Эта надежда была вполне обоснованной: служебный рост чиновника был запланирован. Проработал на совесть, без ЧП, столько-то лет – тебя передвигают на следующую ступеньку. Как в армии: не каждый солдат станет генералом, но каждый лейтенант, самых средних способностей, может рассчитывать выйти на пенсию в чине не ниже майора, подполковника. Была еще одна важная причина, заставлявшая аппаратчика зубами держаться за свое кресло. Мы жили (и продолжаем жить) в обществе, в котором личность, чтобы чувствовать себя защищенной, должна была входить хотя бы в один, а желательно в несколько кланов (коллективов, корпораций, мафий, тайных обществ). Профсоюзы были довольно мощной корпорацией. Профсоюзы пронизывали все структуры, кроме силовых, даже партюки состояли в профсоюзе (кстати, работников культуры), профсоюзные органы были повсюду, и я знал, что не буду брошен в беде.

Однажды к нам обратился инструктор из такого же отдела какого-то сибирского областного совета профсоюзов: ехал с женой и двумя детьми в Адлер, сосед по купе обокрал… Куда пойти? Кто поможет, если не коллеги?

   И коллеги помогли: обеспечили проезд на родину, выделили денег на дорогу. (Естественно, позвонили в Омск или Томск, получили подтверждение, что такой-то действительно работает в совпрофе и в данный момент находится в отпуске.) 

А вот случай со мной. Три месяца ждал приема в Московском институте глазных болезней. Прилетел поздно вечером, и тут вдруг выяснилось, что родственник, у которого я планировал переночевать, принять меня не может. Начал звонить по гостиницам – дохлый номер.

Не ночевать же на улице! Куда пойти? Кто поможет? Ну, конечно, коллеги!

Я обратился к дежурному по ВЦСПС (Всесоюзный Центральный Совет профсоюзов, если кто забыл), он поворчал – мол, в самый неудачный момент я появился, какое-то совещание или пленум, профсоюзная гостиница «Спутник» забита до отказа…

- Но что-нибудь придумаем. Не ночевать же вам на улице, в самом деле…

Свободных номеров действительно не было, меня поместили в служебной комнате.

«Устроить» ребенка в детсад, «достать» путевку в дом отдыха или даже в Болгарию (Чехословакию), «выбить» квартиру – профсоюзному работнику было куда легче, чем «человеку с улицы». Хотя, естественно, труднее, чем партюку соответствующего уровня.

   Сослуживец рассказывал: звонит ему сестра, вся в слезах: сегодня профком распределяет квартиры в новом доме, ей на семью из пяти человек полагается три комнаты, но уже решено дать двухкомнатную, а трехкомнатная обещана племяннику директора. Сослуживец звонит председателю профкома и между делом говорит: «Знаю, у вас сегодня трудный день, квартиры в новый дом распределяете, мне об этом сестра рассказала, ее фамилия такая-то». Обратите внимание: никакого давления работник облсовпрофа не оказывал, ни о чем не просил, даже не намекал ни на что такое. Тем не менее, семье его сестры оказалось возможным выделить трехкомнатную квартиру! 

Членство в корпорации было необходимо для получения не привилегий, а самого обычного, законного.

Как я понимаю людей, которые вступали в масонские ложи!

     Любое Руководство остро чувствует свою зависимость от Аппарата. Руководство не в состоянии разобраться во всех деталях, выехать на все места, проверить все обстоятельства. Любой клерк может по небрежности, невнимательности, незнанию (о злонамеренности не говорим) привести неправильные данные, сослаться не на ту инструкцию, исказить факт или иным способом подвести («подставить») начальство. Документы готовит исполнитель, но подписывает-то Руководство, оно несет ответственность перед Высшим Руководством! Конечно, виноватого чиновника с позором выгонят, но это уже пост фактум.

От чиновника требуется не просто «добросовестное отношение к делу», но истовая самурайская верность Руководству.

Само Руководство может сколь угодно сурово карать Чиновника за ошибки и халатность, но если он при этом хранит верность, Руководство всегда защитит Чиновника от внешних угроз и нападок и, по мере возможности, вознаградит его. 

   «Человеческий фактор» (в противоположность «технократическому подходу») пустил в оборот Горбачев. Но на самом деле и до Горбачева партия придавала человеческому фактору огромное значение. Партия бесконечно верила, что, если правильно поставить перед трудящимися задачу, при этом произвести определенные ритуалы и произнести определенные заклинания, гикнуть, цыкнуть, пригрозить, - трудящиеся мобилизуются и вдохновятся, невзирая на все технические трудности.

Вот картинки для характеристики эпохи застоя. 

      Очередная годовщина. Весь советский народ встал на очередную трудовую вахту под девизом «Пятидесятилетию чего-то – 50 ударных недель!» На предприятиях сформированы штабы по проведению вахты. Руководитель штаба ведет по селектору совещание с начальниками цехов:

- Третий цех, по вашей вине два часа простоял главный конвейер.

Отвечайте штабу!

- Второй цех нам не давал передних подвесок.

- Третий цех, развивайте соцсоревнование, ищите внутренние резервы…- дает дельный совет руководитель штаба. И продолжает: - Второй цех, почему вы не дали подвески третьему цеху?

- Пятый цех сорвал нам поставку левых кронштейнов.

- Второй цех, ищите внутренние резервы, развивайте соцсоревнование… Пятый цех, почему сорвали поставку кронштейнов?

 - У нас ЧП, сломался пресс на участке плоских листов, никак запустить не удается…

- Развивайте соцсоревнование, ищите внутренние резервы…

   Слышал от очевидца: некий ростовский завод не выполнял план по выпуску вертолё… Впрочем, никакие силы не заставят меня выдать государственную тайну.

Итак, завод не выполнял план по выпуску некоторых изделий. Недавно «избранный» секретарем Октябрьского райкома КПСС товарищ Петренко (фамилия изменена) решил поучить руководство предприятия, как надо по-партийному вести борьбу за работу без отстающих. Собрал совещание и сразу взял высокую ноту. Вы, мол, гады и бездельники, преступно срываете выполнение важнейшего задания, ослабляете обороноспособность страны. И когда же - в период обострения международной обстановки! Сейчас выявим конкретного виновника – и тот немедленно положит партбилет на стол.

А дальше – по известной схеме. Сборочный цех кивает на сварочный, сварочный цех – на прессовый, прессовый – на заготовительный. Партийный товарищ всё больше накаляется, праведным гневом так и пышет. Как дошли до заготовительного цеха – кажется, дальше уже некуда. Так вот кто срывает задание Родины!

Но начальник заготовительного цеха, не убоявшись, называет окончательного виновника: отдел материально-технического снабжения не обеспечил спецметаллом ЫДЖЪ30/2м (а вы думали я вам настоящее название выдам? Не дождетесь!).

   Секретарь районного комитета набирает побольше воздуха в грудь, чтобы произнести какие-то ужасные, чудовищные слова, что-то роковое для начальника отдела снабжения с очень подходящей фамилией, что-то вроде Шапиро. Но тот опережает:

- Мы очень надеемся на помощь нашей родной партии. Потому что мы уже три месяца ничего не можем добиться от поставщика, десять лучших толкачей туда посылали, обращались в министерство спецметаллургии, в Госснаб, в Госплан, в Совмин, в тамошний обком КПСС, вот копии телеграмм. Всё без результата. Теперь вся надежда на вас, товарищ Петренко! Товарищ Петренко, немного помолчав, тихо и бесславно закрывает совещание. Надо было ему напирать на поиск внутренних резервов и развертывание социалистического соревнования – обошлось бы без конфуза!

     Ленин называл профсоюзы школой коммунизма и приводными ремнями от партии к массам. Партия – наверху – профсоюзы, естественно, внизу. Партия обращалась с профсоюзами как с мальчиком на побегушках (или, если угодно, мальчиком для битья), и как нарочно (а может, и нарочно), делала всё, чтобы лишить профсоюзы авторитета.

Когда КПСС позарез потребовалась поддержка профсоюзов и комсомола, оказалось, что общественные организации либо не в состоянии, либо не хотят помогать бывшей «направляющей и организующей силе». Казенные, послушные профсоюзы не смогли ни противодействовать забастовкам, ни возглавить их.

А на что, собственно, партия рассчитывала?

   Было время, пишущий эти строки был номенклатурным работником. 

В каком-то смысле это были лучшие годы моей жизни. Потому что я чувствовал себя необходимой частью некоего Целого, работником востребованным и ценимым.

А главное, я был моложе. 

________________________

© Хавчин Александр Викторович