"Душе моя, душе моя, восстани,

что спиши? - Конец приближается"

Андрей Критский

     Решив высказать «читательское мнение» о поэзии всеми уважаемого господина Валерия Рыльцова – непревзойденного ростовского певца прекрасной половины человечества, – я не подозревала, к чему меня приведет анализ его творчества. Хотя понимала, имея стреноженное образование в духе материалистической марксистско-ленинской идеологии, что выпестовать в себе интроверта с его риторическими вопросами («какое там « or not to be…» – шалить изволите, любезный?» могла только сильная личность. И только такая личность могла сделать попытку сохраниться от Молоха государства, уйдя в аут: в геологи, в истопники, в психушку, наконец, в себя и так – сохранить силы на шаги по мостику, построенному титанидой Мнемозиной «из непрочного сырья»: «В Державе играли валторны вранья, / но мы выбирали гитару». И я надеялась: поэт в дальнейшем посвятит себя служению прекрасной даме эдаким современным отважным и неистовым паладином. Припомните, как очаровательны и обольстительны Ларисы, Ольги, Татьяны, «вальяжные Медеи» в книге «Круженье желтого листа»!

           А как прокручивалось бы и поскрипывало колесо истории: «…когда бы не Елена. / Когда б не Суламифь, / когда б не Натали»?.. «Прохриплю: «О, прекрасноликая, / Благоденствуй и не таись. Ты – единственная религия, / Где кощунственен атеизм …». Надежен и прям слог Валерия Рыльцова, когда его слова посвящены женщине: «Любимая, как ты продрогла. / Не плачь, согрейся, я с тобой. / Любовь – сплошное чувство долга, / Когда воистину любовь». Хорошо забытое современной женщиной обожествление, подаренное строками В. Рыльцова, невольно осчастливливает, омолаживает и возвращает веру в целую половину человечества, до голубизны ослабевшую. Ведь после безудержных стихов Сергея Есенина никто так женщину не любил на всю страну. Ну разве что стихи Евтушенко: «Когда взошло твое лицо над жизнью скомканной моею» с силою хватали за сердце…

           «Срок греху и расплате умещается в жизнь»...

Я, конечно, понимаю, что «поэт вдохновляется, юбки задрав», но ТАК вдохновляться может только значительный поэт: «А быть могло иначе, – / Затерянный в толпе, / я б ничего не значил, / когда б тебя не пел. / На трассах ли, на тропах / Душою обнищал, / Когда б набат меж ребер / тебя не возвещал». Чем не прекрасное амплуа для поэта «Певец лучшей половины человечества»?

     Но, раскрывая недавно изданную книгу Валерия Рыльцова «Право на выдох», я услышала тревожный звон пожарного рельса уже в первых строчках стихотворения «Поэзия – увы – набор прелестных фраз, / ввергающих в тщету искать в потопе броду…».

         А подборку в коллективном сборнике «Перекресток», вышедшем в начале 2006 года, автор назвал еще более откровенно: «Стихами никого нельзя спасти». «Стихи – не круг для тонущих в пучине, / не чернокнижный заговор от порчи, / тем боле, не молитва во спасенье». Так где место Поэта? Что делать ему в этом общегосударственном «безумстве храбрых», которое прет и прет в молодом и нездоровом задоре, воюя, не храня, не чтя, не помня?..

           …«единственный свой карат – дистанция от толпы».

        Как быть маленькому слабому человечку, безмятежно назвавшему себя поэтом «средь меди державных лиц»? Ведь «…если сдуру выйти за порог – / двадцатый век – ни доли, ни пощады» – миновал не то, что серебряный, но и век самой читающей страны, и около 30% выпускников средних школ не понимают смысла прочитанного. Кому и о чем пишем?

        …«сердце бьется в падучей от утраты божеств»…

        Нет, нет – не сейчас… Лирика! Даешь лирику!

«Оплесни молодую крылами…», посвященное корифею ростовской поэзии Леониду Григорьяну, сбивает с ног, «улещает, обольщает, завлекает», капая напоследок ядом размышления о быстротечности жизни и раздумий на эту тему.

   Ах, как великолепно сказано: «чем заменить атлас Ея колен» – в красивейшем стихотворении «Любви последней развевая тлен»: «Любви последней развевая тлен, / Предзимний ветр назойлив и настырен, / Чем заменить атлас Ея колен / На алтарях разграбленных кумирен!»

       И, размышляя в стихотворении «Страсть приходит, бушуя…» о любви, сравнивая ее с рекой, имеющей прозрачный исток и заболоченную дельту, поэт пишет: «Это только в истоках / у любой, у реки / с непорочной истомой / так чисты родники. / И потом уже только, / поразмыв берега, / вдалеке от истока / разольется река. / В том напрасны укоры, / что, разливы любя, / столько всякого сора / она примет в себя».

   Горечь и тяжесть смирения, которую автор высказывает, касается всего ревнивого человечества: «Все никак не отпустит / эта давняя боль: / есть истоки и устье / у реки, у любой».

       А как страстно и откровенно «женщина чулки снимала»?.. Остается только вздохнуть о счастливой судьбе этой избранницы поэта: сняла один раз – и такое посвящение, а тут… Эх!..

     У всех трезвомыслящих поэтов рано или поздно происходит осознание направления вектора жизненного пути, хотя броуновское движение – тоже движение. Да вот незадача: и пока на солнце с пятнами – мы, такие умные сапиенсы! – «в задымленное стекло / мы глядели, – мглой закатною / горизонт заволокло».

   Да «что нам, с рифмами – глаголами, черный морок впереди?» – эх-ма, шапками закидаем этот морок! – Но нет, слаб человек – поэт, сотворенный из праха, не столпник. Он тяжело расстается с радостями жизни: «муза с бедрами тяжелыми, пощади, не уходи».

       Но… «сплетая слова, мы все больше лелеем длинноты»…

   НО мы посмотрим, листая книги В. Рыльцова и восхищаясь роскошным русским языком автора, чем же он порадовал нас дальше?..

  Изящные интеллектуальные шутки «Из греческой мифологии», «Устав от житейского вздора», «Что там, в Ламанче, нынче после битв…», «На случай не надейся…», «Король явился в спальню на бровях» – позабавят и восхитят сибарита от литературы. Невольно начинаешь замечать, что каждое произведение при очевидной легкости слога, рубцовской ненавязчивости повествования обладает удивительным свойством всепроникновенности. Чувствуются открытые поры поэта и соль на губах от такого близкого контакта… Где тишина…

   «где зазор меж небом и землей / плотно заполняют невзначай / грусти еле слышимые звуки», позволяющие различать «знаки и знаменья»…

     В солено-горькой исповедальной атмосфере авторских стихов, в которую всасываешься поэзии «мутным потоком с воронками до илистого дна», со своим микроапокалипсисом, почему-то становится совестно своей беззастенчивости: неловко искать литературные изыски, вторгаясь в келью, где творил автор…

 В творении (я не оговорилась), посвященном другу Георгию Буравчуку, «Давай наговоримся всласть», Валерий Рыльцов задает вопрос: «…В какую черную дыру летят державные качели?», призывая читателя задуматься над вопросом: как жить настоящему поэту, вынужденному быть ПРОВИДЦЕМ, в нашей стране, где «на гайку с хитрою резьбой есть болт с имперскою нарезкой»? Ведь «суверенным муравьем» поэту никак не прожить: «Смекай, «былой властитель дум», / с чем на Господень Суд явиться, / когда накаркает беду / язык безумного провидца. / Где предан только медью лба / блеск человеческой натуре, / чем монолитнее толпа, / тем безотрадней вектор дури…».

   Я вспоминаю реакцию моего друга – монаха, прочитавшего это произведение. Он с радостью сказал: этот поэт имеет в сердце Бога. Но с него много спросится, – добавил он с печалью.

    «Тост на прощание» начинается с неожиданного для обычного поэта признания: «Блажь и тщета – старомодной озвучивать лирой / жизнь – полигон, где наглеют звезда и кирза /, брат Буравчук, поглядим в направлении мира / и ужаснемся, и долу опустим глаза». Этот «Тост», на мой взгляд, – кредо для всех думающих и совестливых поэтов.

   Творение, посвященное поэту Эдуарду Холодному, начинается так: «Убийственно быть провидцем, / где большая часть страны – / отпившие из копытца / картавого сатаны, / где, посылая проклятья / державному палачу, / за убиенных братьев / скорбно зажжем свечу…». Вот еще цитата, безжалостно вырванная из этого текста: «…братьями нас взрастили / превратности ремесла… / Свечи по всей России, / сколько их – несть числа». Стало быть, предназначение Поэта – это не слыть, а быть провидцем и глашатаем судьбы своего народа? А значит – стать воском, сгорать, освещая другим путь...

  А это идет вразрез с современным утверждением о том, что нынешняя поэзия не выполняет никаких миссий, не занята высоким служением, а является лишь средством коммуникации – да здравствуют ОБЭРИУТы и их многочисленные последователи!..

    «Слов, по злобе произносимых, много больше, чем по любви»…

   «Стихами никого нельзя спасти» – здесь автор ясно выражает ту меру ответственности, которую берет на себя отверзший уста человек: «стихами можно только погубить, / сперва себя, а повезет – то многих…». Опасна игра в дельфийского оракула, нельзя открывать сокрытое ни себе, ни любопытным людям! Неспроста судьбы поэтов незавидны: «один – в петлю, другой – под поезд. Третий / угрюмо ищет истину в вине. / Четвертый… Сотый…» Иди, замкнись в себе, «беги скоплений толп» – по силам крест взяли, человечки-поэты?

…«бесчинствует гнет числа, чело примечает меч»…

     Нет-нет, не об этом! Счастья хочется, автор! Сча-а-стья! Хлебушка и зрелищ!

   «Стансы» – блестяще. Легко! Остро: «Клан путан и депутатов, / как в рекламе – два в одном, / им библейские цитаты / что бальзам от аденом» – да что такое, опять о вечном…

И вот еще… Изящная была шутка о Гамлете и датском королевстве, только до сих пор мне не дает покоя «укроп, и водосбор, и рута» – это оттуда, где «Король явился в спальню на бровях: «О, датская карательная прыть – / виновных нет, но убиенных груды. / Не стоило об этом говорить, / но «вот укроп, и водосбор, и рута…».

     Ах, снова: «Вновь колен оголенных двойной силуэт белизною соблазна блазнится» –

но… мука проходит, «как пуля» и уже «обрела беспощадность и стала судьбой болевой и прицельной на зависть»… М-да… Чую сердцем: не обрадует меня автор лирикой…

   В обличительном стихотворении «За собою не чуя вины» В. Рыльцов придет как «пристрастный свидетель / на процессе по делу страны, / когда вздорные взрослые дети / доиграются в черной игре – / поиск крайних, моченье в сортирах…»

      Осознание того, что живем мы в когда-то великой, но уже пустой стране «оперившихся кукушат», где «своего не отыщет угла / в твоих зарослях вещая птица» и где уже уничтожена «популяция иволг и славок», – снова приводит меня к не лирическому выводу. И жить нам доводится среди «мутантов с похеренной душой», то бишь результата советской политселекции и причуд «генетики в бараке».

      Какими же наши потомки «извлекут из илистых глубин с бумагою приватные беседы»?

     Да… «совесть строится в теле, словно храм на крови»…

   Не придется мне уйти от ответа, который дал Валерий Рыльцов на набатный вопрос «что делать?» поэту, зная, что «правды нет в изреченном слове»?

   Говоря о земном положении «нищего сброда – писательской касты» в стихотворении «Тропа в Аид, где ты всегда один», автор просит брата-поэта: «смиримся, брат, что замыслы былого / не сбудутся нигде и никогда»…

    Он понимает, насколько «произрастание лавра сомнительно, коль почва так тверда».

  В «Балладе о браконьерстве» автор – в уже немодном вопросе защиты и завоевания собственной свободы при ловле «заповедных слов» – предупреждает плывущих с ним в «шатком челне поэзии»: сверять «ревниво рельеф глубин озера и души», иначе «мы ставим сети в чужой воде и рыба здесь ни при чем».

   И еще предупреждает В. Рыльцов в стихотворении «Так простимся. Последний поклон»: обязательно вызнать у вечности, «для чего наведен небосклон», за которым Око Творца, – это стихотворение венчает цикл стихов автора в сборнике «Перекресток». Валерий Рыльцов оправдывает «стихоплетный этот зуд», когда понятно поэту, «…что впрямь истрачена до дна / пора любви, пора баталий… Обратным током из глубин / к извилинам из гениталий / лета влекут гемоглобин, лета усушек и усадок, / и зимы горестных седин / лишь тот божественный осадок, / в тебе отстоянный один…»

  И только тогда, говорит автор в этом оптимистическом стихотворении «Осень», возможно «и нескончаемо свеченье, / и распечатаны уста, / и есть особое значенье / в круженье желтого листа».

  Отдельного разговора требуют стихотворения «Кентавры» и посвященное Виталию Калашникову «Всякий ищущий да обрящет» – щемящая перекличка двух ископаемых гигантов, «рев, призывающий собрата», плач по «милым вещам», к которым не будет возврата: «В камуфляже грядут янычары, / попирая кровавую слизь. / А Держава сажает анчары / и бахвалится, что прижились».

  Детального прочтения требуют все баллады: «Баллада о выборе пути», «Баллада о браконьерстве», «Баллада о романтике», «Баллада о точках зрения», чтобы задуматься: «кто из нас Тебе угоден, кто назначен в темноту» и – какой ценой мы, люди, оплатим свой выбор? Мандельштамовские лазеры сверх- и предощущений непозволительно мудрых строк Валерия Рыльцова пронизывают читателя и заставляют его находиться в трезвлении. Весь цикл стихов, посвященных поэтам Георгию Буравчуку, Леониду Григорьяну и Эдуарду Холодному, надо читать особо, соборно, лучше бы с водкой.

  Хотя это уже не просто литература, а апостольские послания поэтам и братьям по разуму... Это не комментируется, но осознается с удивлением и некоторым недоверием, что нам так повезло и что этот мудрый «человечек на краю», из слабой плоти и советской нищеты, – наш значительный современник, ростовский поэт Валерий Рыльцов, которого Творец «неуклонно и строго увеличивает до певца». И очень хочется поверить в то, что «когда сметен времен девятый вал, / костры страстей и кладези печалей, / то остаются все-таки слова, / из ранга Слова, бывшего вначале».

   Итак, мой читательский вывод: о поэзии Валерия Рыльцова трудно говорить – о нем лучше молчать. Его многие стихи легко читать – они полны жертвенной любви и восторга. Его многие стихи невозможно читать – ими легко плакать, как плачут накрытые епитрахилью. И нечего добавить.

__________________________________

© Ульшина (Койсужанка) Галина Григорьевна