*      *     *
Когда обветренные крылья
Моих фантазий облетят,
Я в озеро бокал свой вылью –
Мне этого не запретят.
И воскресив былую нежность,
Рассыплю по земле, смеясь.
Ведь все, что было, – неизбежность:
И ты не боль,
И я не князь…

*      *     *
Внутри меня тоскует кто-то,
Снаружи – бледная улыбка.
Я стану жертвой апперкота,
Осознавая мир, как зыбкий
Ломоть влюбленного пространства,
Летящий вне всех направлений.
И череда непостоянства
Не вызывает удивлений
Толпы, смеющейся у ринга,
Ревущей в ожиданье боя.
Внутри меня – всего лишь гринго,
Снаружи – только тень ковбоя.

*      *     *
Муза – девочка шальная,
Я не смел тебя будить
В час полночный, заклиная:
Петь, надеяться и жить
Для иного – неземного, –
Для растерянных земных.
Ты спасла меня, нагого,
Наведя на первый стих…
И теперь одетый
Кличу: «Где ты? Где ты?»

*      *     *
Меня оно преобразило,
Тебя оно очаровало.
– О, Время, странное мерило,
Похожее на покрывало.

*      *     *
Спокойно на душе,
которую печалить
не может ни вино,
ни та, что ждёт, простив.
А чувства нет уже,
и в самый раз ужалить
себя, открыв окно
и солнце в дом впустив…

*      *     *
Здравствуй, Ребёнок, с пелёнок распятый
неравнодушием касты плебеев!
Голос Твой тонок. Закончился пятый
век високосный, который, взлелеяв,
Бог позабыл и уснул, и остался
многоименным, неназванным, странным…
Здравствуй! Ты в были,
как в солнце, купался
эхом задумчивым, тихим, пространным.
И для меня, став загадочным светом,
робко в стекле появляешься.
Знаю:
вслух говорить не пристало об этом.
Что ж я, крестясь на безлунье, стенаю?
Что же ищу отражения крыльев
в зеркале звёздном?
Мой поиск напрасен.
В юности, словно ненужные, вылив
чувства на сотни рассказанных басен,
поистрепался – оплёваны перья.
Прихоть, смеясь, превращается в нехоть.
Здравствуй, Господь моего переверья!
Мне никуда от тебя не уехать.
Только Тебе ли такая обуза?
Обременяться? – Достойнейших боле…
Ты извини – я за гранью союза
сердца и разума. Видимо, боли
должное отдано выше предгорий.
Снег на губах не спешит обращаться
в каплю воды.
Слабнет свет бутафорий
свеч восковых.
– Ты пришёл попрощаться?

*      *     *
Зачем мне трели соловья,
когда душа от боли воет?
Как хлеб насущный, солон я.
Никто не примет, не омоет
моей стопы, ушедшей от
любви надушенной богини…
Да, ни к чему ей был рапсод
за слезы принимавший иней.

*      *     *
Хуже божьего гнева
ледяное молчанье:
умерла королева,
обманув ожиданье.
И засохшим колодцем,
где ни звезд, ни надежды,
стынет взгляд.
А под солнцем
ходит боль без одежды.

Хокку

Внутри умирает то,
Чего нет снаружи –
Зима чувств.

Улыбка твоя скрывает страх
Быть узнанной
И не оправданной.

*      *     *
Мир окунается в осень озябшей стопою,
пробуя лужи на вкус и способность дружить.
Снова бреду в тишине междучасья тропою
воспоминаний, которые не ворошить
не научился (кажусь себе слишком наивным).
Мир окунается в осень, а я в листопад.
Прячусь от всех под промокшим плащом суггестивным,
словно блуждающий мим из французских баллад.

*      *     *

Любить – прерогатива сумасшедших.
Я сам из них, и для тебя смешон.

Посвящение

     В.А.С.

Да, я, увы, совсем не лев,
а ты – лишь тень уснувшей Львицы.
О нашей встрече (в три страницы)
не прочитаешь нараспев.
В неё ли вторгнуться? Посмев,
я сам поверил в небылицы
о птице-деве, чьи ресницы
хранили тайны королев.
А ты, сначала обомлев,
как получившая сторицей
(всё, что скрывалось за границей),
теперь блуждаешь меж дерев,
своих желаний претерпев
метаморфозу.
Что же снится
тебе, которая не Львица,
о том, кто, в принципе, не Лев?

*      *     *
     В.С.
Скажи, какому ремеслу
ты обучаешь, отвергая,
когда растерянно-нагая
душа стекает по стеклу?
Скажи, зачем тебе тоски
чужой оборванные струны,
что на немеющие руны
наносят беглые мазки
ночных дождей?
Скажи, кому
мне в ноги пасть простолюдином,
чтоб лёгким пухом лебединым
не тяжелить твою суму?

*      *     *
Опять, невидимый никем,
за занавеску взгляд стремится.
Нет, он не ищет новых тем,
он хочет воссоединиться
с холодным взором облаков,
глядящих пристально, с укором,
на уходящую за вором
моих бесчувственных оков.

*      *     *
Снов не видно. Слов не слышно.
Буквы путаются в строчке.
Карандаш шуршит, как мышь, но
ставит рядышком значочки.
Не читается. Грустится.
Рифма змейкой ускользает.
Что-то вспомнилось. Не спится.
Снег под окнами не тает.
У руки, в статичном крике,
дрожь невырожденной фразы.
Стрелки бродят в нервном тике.
И луна, вообще, вне фазы
за обломком тучи синей
робко спряталась. Обидно
мне, укутанному в иней –
слов не слышно… снов не видно…

*      *     *
Милая девочка – странная леди:
грация, грубовозвышенный мат.
Что тебе рифм моих буки и веди,
с привкусом сотен различных помад?
Ты, что кормила с ладони волчонка,
смотришь лукаво на дикого пса.
Милая девочка – просто девчонка,
ждущая скрип моего колеса
у тротуара вчерашних иллюзий.
Знаешь, сегодня я выйду пешком,
не торопясь, к изумительной музе,
будто и вправду я ею влеком
в безостановочный путь по брусчатке,
мимо раскрашенных в синь фонарей,
словно в её серебристой перчатке
скрыты сокровища дальних морей
миротворения. Словно и в яви
я, от тебя отрекаясь, влюблён.
Словно не сломлен в сердечном суставе
белый, как облако, выцветший клён.
Что ж ты молчишь, улыбаясь надменно?
Слов моих калейдоскоп – это блеф?!
Видимо, знаешь: уже внутривенно
пьют за здоровье таких королев.
Видимо, чувствуешь ритм неуемный
танго отчаянья лопнувших струн.
Милая девочка – шорох бездомный
в битом окне отразившихся лун.
Не возвращайся. Ступени забыты
к храму, где вещий чудил Герострат.
Будь недоступной, как все сателлиты,
или безмерной, как горечь утрат.
Лишь не моею. Молю! Заклинаю!
Лишь не со мною, не возле, вовне.
Милая девочка, я тебя знаю,
и наперёд признаваясь в вине
несовершённого, прячу в ладони
то, что осталось от прошлой весны,
и, уходя, застываю в поклоне:
ты мне оставила сны…

Танки

С твоего алтаря
Падает жемчуг слов,
Но рыдания осени
Воскрешают гранит
Разочарования.

Изморозь – дочь дождя,
Падает на колени,
Чтоб оглянулись те
Двое,
Идущих в ночь.

Посвящение В.С.

Замужем за тенью.
Робкими словами
ты стремишься к пенью
фей над головами
сказочных прохожих,
что бредут бесцельно.
Замужем до дрожи.
И вино похмельно
сердцу раскрывает,
что не те предлоги
с дерева срывает
осень, что не боги
плачут над тетрадью,
списанной до корки.
Наледью ли, гладью
стелятся задворки?
Ты идешь неспешно
по осенним лужам;
ни смешно, ни грешно –
замужем за мужем…

Зарисовка в Полнолуние

Северный ветер. Страна Полнолуния.
Редкое облако в небе слоняется.
Робко прищурилась звездная уния.
Тихо снежинки местами меняются,
падая заживо в пальцы разжатые,
ждущие дня, предрекавшего оттепель.
Строчки – кочующих мыслей вожатые,
буквы роняют, не ведая: кто теперь
их прочитает.
Писавший, в отчаянье,
у репродукции ангела молится.
Северный ветер спешит на венчание.
Белым стеклом затекает околица.
Редкое облако вовсе развеялось.
Чьи-то глаза, среди звездной империи,
смотрят на сердце: на что понадеялось?
Знало ведь: сны – это просто мистерии.
Снег обнаженное дерево кутает
шалью соблазна, предвестием холода.
Ветер следы в неизбежное путает,
словно зима непростительно молода.

*      *     *
Брошу граненый стакан, без страха,
в стынущее стекло.
Мысли летят со всего размаха
в стены.
К чему влекло
сердце, скользящее краем суши,
вдоль океана лет?
Брошу стакан, и пускай задушит
та, что со мною нет,
тем, что со мною она не станет
даже слова ронять.
Тонет мой вымысел. Вечер тает,
тихо скользя в кровать.
Я осеню рассеченьем вены
серый осенний сплин,
бросив стакан, где попеременны
волны различных длин;
где, разбегаясь, дороги-ветки
будят бездомность дня
и под колёсами вагонетки
только лишь тень меня…

*      *     *
     М.Ш.

Неосторожно касаясь впервые губами,
воздух нескромный заставив краснеть от соблазна,
свечи моля не стекать на паркет без оглядки,
мы начинаем взволнованный танец с судьбою.
Пальцы – слепые глаза – одурманены телом,
каждый изгиб принимая в себя, как молитву,
запоминают навечно пространство и время,
словно боятся друг с другом во тьме разминуться.
В мире зеркал, где похожее – тождеству сводня, –
веки прикрыты, слова не имеют значенья.
Нечто иное сквозит через вымысел быта,
определяя насколько реально движенье
танца с судьбой.
– Не спеши! На границе Вселенной
выписан пропуск для нас, уходящих от мира,
в странствие вечное по лабиринтам желаний
и ощущений иного биения пульса.
Выпав из ритма мелодий – написанных твердью,
переосмыслив себя – изменившихся телом,
мы обретаем забытое чувство тревоги
за постоянство мгновенья искомого с детства…

Из цикла «Экверлибристика»

*      *     *
     М.Ш.
Нас не найти, прежних,
скованных парами
не друг с другом.
Изменяемся.
Изменяем.
Меняем
прошлое,
прошлогоднее,
пришедшее в непригодность
в силу неотвратимости
будущего.
Буду Дающего славить
новым сердцем –
двумя:
своим и твоим –
во имя непогрешимости
тайны;
во имя стыдливости,
что сны оставляют на заре;
во имя…
любви.

     М.Ш.

Обледенелое утро.
Читаю твои стихи.
Не глядя под ноги,
Поскальзываюсь и падаю
В тебя…

     М.Ш.

Странница по моим страницам,
предположение тела
в мерно бурлящем пространстве
позволяет мне
сделать шаг навстречу
тебе –
скользящей между знаков
воздуха и земли:
не оставляя тени
своей;
не скрывая следов
наших;
не зная прошлого.
Предопределение души
в мирно дремлющей Вселенной
позволяет мне
разъединить поступки
на «до»
и «во время»
тебя,
и, сгребая угли,
отдающие последнее тепло камину,
я пою колыбельную
морали –
девочке, которая не любила
никогда…

     М.Ш.

Маятник мается –
мнётся время
в рамках
сновидения.
На подушке след
от ушедшего;
на простыне
след от вернувшегося;
на стене
след,
оставленный короткими
шагами маятника,
мнущего время
в рамках
сновидения,
где главная роль
досталась взгляду
твоему…

     М.Ш.

Лотос ещё не вкусил росы
Южного утра,
Бредущего по северному склону холма,
И трепетно хранит
Мои молитвы –

Льющиеся
Из глаз…

*      *     *
Пере… распределение ролей?
Похоже, так. (Со стороны виднее?)
Я, оторвав полвзгляда от аллей,
бреду по дням, которых нет длиннее.
Хандру зимы несу в своих руках.
Устал сугроб вылёживаться в белом,
и, у пальто запутавшись в полах,
сродняется искусственностью с мелом,
пригашенным, как известь маляра,
приглушенным, как дань последней моде.
Бреду один походкой школяра,
под ноги плюнув местной непогоде,
верней, зиме – погода тут не в счёт.
Погоде век случается не длинный,
когда её безудержно влечёт
соединить больные половины
сезонов-недотрог – зимы и лет…
а, собственно, не так уж это странно…
С плаща стекает вечер на паркет
и в голове, как осенью – туманно.
Таков январь; потерянный вчера,
он где-то пьёт из охмелевшей лужи.
А я гляжу в камин, на вече Ра,
который никогда не ведал стужи.
Распределяю… пере… про… к чему?
Кому-то свыше снятся перемены.
И вот в дыму, как в собственном дому,
потрескивают на поленьях вены,
пуская в жар янтаринки смолы.
Природа, отойдя от постоянства,
халатные чуть приподняв полы,
захлёбывается во славу пьянства.
Грядёт мой год – дитя моих ночей
круглогодичных, диких, вековушных…
Перераспределение свечей
в игре для утонувшего в сивушных
маслах.
Мой пыл среди толпы теней,
чей сонм смешон и смешан с виртуалью…
И в тридцать три со стороны видней
лишь то, что не скрывается вуалью…

__________________________
© Шуханков Андрей Владимирович