В 1919 году, в разгар Гражданской войны, в Нахичевани на Дону, в частном армянском издательстве вышла небольшая книжечка «Пушкиниана» - сборник любопытных литературоведческих этюдов о творчестве великого русского поэта. Грохотали пушки, но музы, как видим, тоже не молчали. Ее автором был Евгений Александрович Бобров – профессор Донского университета. Его имя было хорошо известно в старой России, а что мы знаем сегодня об этом интереснейшем человеке, почти 20 лет прожившем в Ростове-на-Дону? А если не знаем, то почему?

Биография его по-своему удивительна. По ней прошлось бурное время эпохи «войн и революций». Судьба разделила его жизнь надвое: 33 года он прожил в ХIХ веке, 33 – в ХХ–м. Е.А.Бобров родился в 1867 году в талантливой крестьянской семье. Отец, будучи самоучкой, добился права работать казенным землемером – должность в ту пору довольная значительная и важная. Брат Евгения, Владимир, к сожалению, рано умерший, был писателем, историком литературы, фольклористом. Евгений окончил гимназию с золотой медалью. Затем сразу два отделения старейшего университета – Дерптского (позже – Юрьевского, еще позже – Тартуского) – философское и историко-литературное. И не просто закончил, а получил сразу две научные степени: кандидата философии и русской словесности! Свою первую научную работу он опубликовал в 21 год, а в 29 лет уже стал экстраординарным профессором Казанского университета. В старых российских университетах на эту должность брали ученых сверх штата, учитывая их яркие, выдающиеся способности.

                                                 На стыке наук

   Многие ученые, как правило, занимаются зачастую углубленным изучением определенной научной проблемы. Бобров пошел по другому пути, как бы мы сказали сейчас, – работал на стыке наук, совмещая философские и литературоведческие исследования. И подходил к проблемам литературы с философских позиций, а в философских трудах клал в основу литературные корни. И писал свои работы блестящим языком, ведь он еще и в поэзии пробовал силы... Такой подход обычно расширяет кругозор видения ученого, придает его мышлению дополнительный масштаб. Неслучайно, конечно же, в «Большой энциклопедии» Южакова его называют философом, а в «Новом энциклопедическом  словаре», изданном  Брокгаузом и Эфроном – писателем. Попасть в главные энциклопедии России – большая честь. Тем более, о нем писали, когда ему было всего за 30,  он был, по нынешним меркам – молодым ученым. Впрочем, Е.А.Бобров попал и в пятитомную «Философскую энциклопедию», изданную в СССР в 60-е годы. В ней отмечены успехи философа, но он, как и положено для советской философской науки, обвиняется в главном грехе – идеализме и в отдельных случаях в компилятивности. Компилятивность была особым ярлычком. А ведь, как смотреть: любая крупная философская система  пытается объять весь мир, но это никому не удается – жизнь шире любой искусственной системы. Попытки  через противоречия увидеть сложность бытия и  объяснить их с разных точек зрения вполне могут служить основой для житейских  философских воззрений. Впрочем, не все ли мы так и живем? Да и само сочетания материализма и идеализма, казалось бы, несовместимых вещей,прекрасно уживается в жизни.

   Главный труд первого периода творчества  Боброва «Об искусстве как психической деятельности», находился даже на стыке трех наук: искусствоведения, философии и психологии. Современники считали Евгения Александровича одним из лучших знатоков древней философии, но он занимался и современной философией. Круг его интересов был энциклопедически широк. Обратите внимание, какие курсы он читал в Казанском, а затем в Варшавском университете, куда его переводят в 1903 году: логика, педагогика, гносеология, история древней и новой философии. В Варшавском университете он работал рядом с отцом А.Блока, и когда тот умер, познакомился с приехавшим в Варшаву выдающимся русским поэтом-символистом. И позже напишет о нем интересные воспоминания. Философия – философией, но как манила к себе Боброва русская литература! Он написал десятки статей о творчестве Пушкина и Гоголя, Баратынского и Веневитинова, Добролюбова и Л.Толстого. Он первым в России обратил внимание на оригинального мыслителя В.С.Печорина, принявшего в эмиграции сан католического священника и оказавшего вместе с Чаадаевым большое влияние на русскую общественную мысль.

А какова работоспособность Е.А.Боброва! Среди его трудов  - четырехтомная «Литература и просвещение в России ХIХ века», четырехтомные «Философские этюды» и шеститомная «Философия в России»,  изданные в Казани в начале  ХХ столетия.

                                             Драма русского панпсихизма

      Он был сторонником теории «панпсихизма»  полузабытого русского философа Козлова, это учение можно считать  русским вариантом персонализма. В центре персонализма стояло признание личности как высшей духовной ценности. Где же было в России второй половины ХIХ века  с ее мощным государственно-полицейским аппаратом подавления, с психологией крестьянской общины думать о личности как первичной творческой реальности. А потом пришли народники, марксисты, сталинизм... Это уже потом идеи персонализма будут развивать в эмиграции Бердяев и Шестов, Лосский и С.Булгаков – крупнейшие русские мыслители ХХ-го столетия и выдающиеся поэты-символисты А.Белый и В. Иванов. Но и их идеи долго будут для нас за семью идеологическими замками. Впрочем, и в наши «рыночные» времена, когда главным двигателем стали деньги, до души ли отдельного человека крикливой масс-культуре и беснующемуся телевидению, да и власти  - тоже, едва успевающей «поворачиваться» на вызовы времени? Кстати, это проблема, получается, на все времена? Как какая-нибудь животрепещущая проблема, так  оказывается и  - вечная... Неплохой определить важности  проблем. Исповедовать учение, которое появилось раньше, чем возникла «почва» хотя бы  для его общественного понимания и, вот она -  и научная, и личная  драма Е.А.Боброва. Поэтому и перенес он свои научные интересы на эстетику, психологию искусства, педагогику. Собственно, сама жизнь  и время распорядились по - своему. В 1915 году Варшавский университет переводят в Ростов. Вместе с ним приехал в наш город и профессор Е.А.Бобров.

      Это в идеалистической философии личность составляет «ядро» жизни, главную точку познания. А самой действительности - она  лишь песчинка, которую гонит «рок событий». Переезд университета был связан с военными действиями  на территории  Польши. Мировая война, как один из главных итогов промышленной революции, оказала огромное воздействие на весь ход мирового развития. Здесь лежит основной источник русской революции и всех последующих социальных катаклизмов. Ломались судьбы целых  народов, классов, сословий – миллионов людей – что там жизнь отдельного человека! И какой мог быть разговор о его высшей духовной ценности? Но понимание этого не снимает  драму с души ученого, который страдает, возможно, больше других, так как глубже  понимает истоки  происходящего. Понять мятущиеся события, осмыслить планетарные потрясения – это ли ни задача философа и писателя? Но рассказать о своем новом знании, о бурях в своей душе – было не просто. А когда пришло время обобщать – сказать в новой России правду было уже и вовсе нелегко, а позже  - и вообще  невозможно. Тени  этих глубоких, трагических раздумий лягут скоро на  лицо Е.А.Боброва.

      Евгений Александрович поселился к коммунальной квартире одноэтажного дома на Халтуринском. Он и сейчас стоит этот высокий  серый дом с большими окнами и  крутой лестницей от парадного входа. В двух небольших комнатках едва удалось разместить библиотеку, вывезенную из Варшавы. Ему посчастливилось сохранить самое главное, без чего не мог жить - свои книги.  Это удалось сделать не всем варшавским профессорам. Университет из Варшавы в 1915 году попадает сначала на короткое время в Москву. Туда же планировалось вывезти ценнейшее научное оборудование клиник, лабораторий и уникальную библиотеку. Но на это требовалось не менее 300 вагонов и достать их в то время, когда немцы приближались к Варшаве, было невозможно. Так что с университетом прибыло лишь «ничтожное количество имущества». А о библиотеке ходили настоящие легенды. Одна из них гласила, что редкие старопечатные издания,  музейные манускрипты удалось все-таки переправить в Ростов, но после поражения Красной Армии под Варшавой в 1920 году, их по договору вынуждены были вернуть обратно.

      Я не раз бывал в квартире Евгения Александровича Боброва, и мои глаза, как заядлого книжника, притягивали в первую очередь старые шкафы, в которых теснились старинные тома, и  корешки фолиантов заманчиво поблескивали золотом. Часть библиотеки Боброва и его архивы многократно проверялись в свое время сотрудниками НКВД – их берегла его  воспитанница  Александра  Николаевна Розанова. Так по крайней мере она представилась мне. Теперь, когда я располагаю и другими материалами из архива Боброва, то я могу сказать, что она имела в виду под словом «воспитанница». Одна  фотография, на которой изображен Евгений Александрович и Александра Николаевна, подписана  хозяином: «И вот на мой закат печальный блеснула мне любовь улыбкою прощальной». Автограф ставит все точки над i. Эта фотография помещена в прекрасной книге «Образы старого Ростова», жаль, в подписи под ней сделаны ошибки.

Она подписана: «Е.А.Бобров, ректор университета с супругой. Начало ХХ  века». Ну, Бобров никогда не был и не мог быть ректором университета. Розанова сама говорила мне, что является его воспитанницей. (Добавим, как свидетельствует надпись, воспитанницей, которую он любил – такое бывает). И фотография сделана не в начале века, а в 20-е годы. (внешний вид и слова  - «закат печальный»). Значит, сам он считал конец своей жизни «печальным», об этом и пойдет речь дальше.). Александра Николаевна подарила мне целую кипу изданий  ученого.  Среди книг были  напечатанные на машинке  и тексты  лекций Боброва по философии, составленные его студентами, -  так любили и ценили  в Варшаве его высокие  профессиональные уроки. 

                                         «Умереть не без ума» 

        В Варшаве же в 1913 году в типографии «Русского общества» признательные ученики выпустили специальный сборник, посвященный Учителю. Здесь собрана библиография работ  Е.А.Боброва и опубликованы научные статьи  его последователей. Тут же помещен и фотопортрет  Боброва. Пышные бакенбарды, большая черная борода, короткая «солдатская» стрижка, темный пиджак. Чем-то аскетическим, монашеским веет от всего облика. Горящий, пытливый взгляд  словно пронзает вас насквозь. В глубине глаз тлеет какое-то внутреннее напряжение: не то горечь, не то высшее понимание трагичности бытия. А может быть, предчувствие собственной нелегкой судьбы? Под портретом надпись – размашистая, уверенная: 

                                                                                           «А мне одна на свете дума:

                                                                                            Как бы умереть не без ума!»

Я вновь и вновь всматриваюсь в эти глаза. Между нами сто лет. Для Боброва время было философской категорией, которую он исследовал, анатомируя диалектику Гегеля. Для меня же сегодня, когда я пытаюсь представить судьбу этого человека, -  неудержимая сила, создавшая жизнь  такой, какой она получилась. Ведь только смерть раскрывает всю полноту, значимость и подлинную завершенность жизни. Жизнь Боброва давно прожита, и теперь мы можем увидеть, какие внутренние «рубцы» она оставила в его душе, как оно обжигало и ломало его.

                              Вот и университет есть, а счастья  - нет

      Когда Варшавский императорский  университет решено было перевести в Ростов, газета «Приазовский край» 11 августа 1915 года писала: «Ростову начинает улыбаться счастье... Мы накануне осуществления нашей заветной мечты». О продуктивной  работе, о спокойном будущем думали, наверное, многие преподаватели, приехавшие в Ростов, спасаясь от войны. Но вслед за войной пришла революция. Конечно, успешно развивались в Донском, а затем и в Северо-Кавказском университете естественные науки,  математика, медицина. Гуманитариям же, ученым старой российской закваски, привыкшим к университетской вольнице, приходилось несладко. Надвигались новые времена тотального подавления свободомыслия. С конца 20-х годов ортодоксальный марксизм, вульгарный социологизм, прямолинейный классовый подход начинают господствовать в философии, истории, литературоведении, психологии...

За 15 лет, с 1900 по 1915 год, Бобров опубликовал около 170 работ,  а с 1916 по 1930-й – всего 15. Были периоды, когда он не писал вообще ничего. На праздновании столетнего юбилея Пушкина выдающийся русский поэт, В.Ходасевич, тонкий психолог-мыслитель, давший не одну точную характеристику своим известным современникам, предчувствуя в самом  начале двадцатого века грандиозные социальные потрясения в России, сказал: придет время, и мы будем искать единомышленников, окликаясь именем Пушкина. Может быть, не случайно в 1919 году Бобров выпустил свою «Пушкиниану»?

                                                Говорящий портрет

В 1928-м в университете отмечали 40-летие научной и общественно-педагогической деятельности Е.А.Боброва. Его жизни и трудам был посвящен целый выпуск «Ученых записок». Открывал журнал портрет Евгения Александровича. Та же окладистая борода, только совсем седая. А в глазах - печаль и  боль. Словно что-то погасло в нем. Ведь и сомнения могут затухать, если не видено условий для перемен... Сразу вспомнились гениальные строки Б.Пастернака: «Чтоб темная струя страданья согрела холод бытия». И подпись  под портретом уже по древне-гречески. Кто в то время из имеющих власть мог прочесть старый девиз философа: «Умереть не без ума»? Да и кому нужен был тогда  глубокий, аналитический  ум, если любая самостоятельная мысль вызывала подозрение и чуть позже – и преследования, так как воспринималась как угроза новой идеологии.  Евгений Александрович искал спасения в педагогической работе. По старому обычаю русских профессоров он приглашал студентов к себе  домой – на чай. Здесь еще можно было вести некоторые дискуссии, обмениваться  мнениями... Александра Розанова рассказывала мне об этих застольях. Здесь Евгений Александрович отводил душу, блистая своей  эрудицией, умом, высоким накалом эмоций. Он обладал «энергетикой притяжения», что впрочем, вообще свойственно умным людям. Мысль сама по себе требует пространства, распространения, признания... Была бы только  жадная до мысли аудитория...

Вот новый спектр его курсов в Северо-Кавказском университете: история мировоззрений, народная словесность, философия религий, курс о Гегеле, русская литература 19-20 веков, советская литература... И вновь поражает диапазон, эрудиция и масштаб.

 А чтобы показать лояльность советской власти, приходилось «наступать на горло  собственной песне». В 1928 году Бобров пишет небольшую работу «Эпизод из истории марксизма в России». За серьезным заголовком стоит заурядная история из жизни одного  профессора-философа. В 1930-м выходит его последняя публикация «Одно из самых ранних русских изложений теории К.Маркса».

                                             На весах истории

   Евгений Александрович Бобров умер в 1933 году, не дожив до массового террора. Что бы ждало его? Через два года после  его смерти  в юбилейном сборнике, посвященном 20-летию Северо-Кавказского университета, о Боброве уже писали, что он был консультантом (министром!) у Краснова и Деникина. Интересно, по каким-таким вопросам мог консультировать философ и литературовед боевых генералов? Впрочем, в ту пору даже не задумывались над существом доносов. Донос сам в себе нёс собственную разрушительную силу. Может быть, «коллеги» не могли простить Боброву, что он был идеалистом, что ему еще в 1918 году, одному из первых было присвоено звание заслуженного профессора университета? Это первые мысли, которые приходят в голову. Но, знакомясь с документами, размышляя о том драматическом времени, начинаешь видеть те далекие события в ином свете. И эти размышления кажутся мне интересными не только потому, что они связаны с личной судьбой Е.А.Боброва, но и проливают некоторый дополнительный свет на политику советской власти того времени даже на ее сущность.

     Всего скорее дело обстояло  сложнее. Ведь то, что  Е.А.Бобров и  некоторые другие профессора в разной степени сотрудничали с белыми, было известно. Тогда почему же они не сразу попадали под «огонь критики». Власти на Дону особенно опекали университет. Как только в 1918 году на Дону установилось  власть правительства  Всевеликого  Войска Донского,  был утвержден новый проект университета  и ему было присвоено имя генерала Богаевского. Донские власти занятии первые два этажа главного корпуса университета (а он располагался в огромном доходном доме по Большой Садовой, № 35)  под штаб белой армии. Вчитаемся в слова из  юбилейного доклада ректора  Н.А.Дернова, посвященного 20-летию РГУ: «Несмотря на такое «внимание» университету со стороны руководителей белой армии, этот  период был чрезвычайно тяжелым для учебно-научной работы университета: отопление в университетских зданиях не действовало; электрическое освещение работало чрезвычайно скверно; и профессора и студенты сидели на лекциях в шубах и приносили со собой из дома свечу или лампу – на случай, если потухнет электрический свет, что бывало часто; температура в аудиториях нередко  бывала на 2-4 градуса ниже ноля. Неоднократно проводились мобилизации студентов в белую армию, в конце 20 года была объявлена мобилизация и преподавательского состава университета.

        Освобожденный от простоя белой армии главный корпус университета представлял из себя, в результате хозяйничанья белых тяжелую картину: везде грязь, кровь, патроны, брошенные револьверы и ружья, изломанная мебель...» Эта, так сказать, бытовая картинка Гражданской войны, ее можно было встретить во многих местах. Но вот что пишет Веков о некоторых профессорах: «Целый ряд профессоров университета этого периода оказались на работе или в Осведомительном бюро при штабе  белой армии  (у Деникина ) (ОСВАГ - осведомительное агентство – В.С.), так, например, Митрофанов, проф. Игнатовский (медик), затем эмигрировавший за границу, проф. Агаджаньянц (психиатр), также эмигрировавший за границу, проф. Жандр, затем расстрелянный при Советской власти и др. или непосредственно консультантами  (министрами) у Краснова и Деникина; среди последних можно назвать: проф. Боброва, ряд профессоров-медиков и т.д.». Всего в начале 1920 года в Донском университете насчитывалось 64 профессора, 116 преподавателей и 66 научных сотрудников.

     В первое десятилетие советской власти  в полной мере действовало указание Ленина использовать при строительстве социализма опыт, знания, науку старых специалистов: «других кирпичей у нас нет... социализм должен победить». «Каждый день пресекать контрреволюционные поползновения  (спецов – В.С.) и в то же время учиться у них». Это заставляла делать сама жизнь. Расстреливать всех было нельзя, убирали только  злостных врагов - можно было остаться ни с чем. «Именно эта тактика, - писал Веков,- была применена к профессуре. В результате были использованы, под соответствующим контролем, те профессора, которые были до этого связаны с белым командованием и  др. белогвардейскими организациями». В эту группу «используемых» и  входил Е.А.Бобров.  Да и сама советская власть утверждалась не сразу. И университет какое-то время оставался тем «островком», где в большей степени еще мирились с разногласиями между «старорежимными профессорами» и  активными сторонниками новой власти. 

      Уже через десять лет положение стало меняться. Подрастали советские кадры. Газета «Молот» в мае 1930 года опубликовало «Заявление группы научных сотрудников педфака СКГУ». В нем, в частности, говорилось: «На общественном смотре профессорско-преподавательского состава СКГУ  вскрылись отдельные случаи аполитичности, появился похороненный Октябрьской революцией лозунг: «наука – вне политики» (проф. Стасевич).». И это Заявление стало платформой для «красного наступления». Шла активная борьба за «пролетаризацию»  профессоров. Сначала  с ними сотрудничали, используя их научный и педагогический  опыт, но постепенно вытесняли, вспоминая их «старые грехи» и лояльность белому движению. Но к этому времени Е.А. Бобров, хорошо понимая, что происходит, уже ушел на академическую  пенсию. Но идейные и прочие тучи сгущались в университетской атмосфере.  И в следующем юбилейном университетском сборнике (1940) о Боброве  уже не говорилось ни слова. Это называлось по тем временам «исключить всякое упоминание». С тех пор его имя перестало вообще упоминаться в истории РГУ. Так что Евгению Александровичу Боброву, можно сказать, еще и  повезло. У него был «закат печальный», а мог он стать «закатом кровавым», проживи он еще несколько лет, когда утвердившаяся единоличная власть Сталина стала основой для тотальных «счетов» со всеми теми, кто сомневался в советской власти, кто не верил в ее победу или кто не был слепо предан ее вождю. 

    Выступая на митинге в Петрограде в марте 1919 года, Ленин смеялся над социалистами-утопистами (учение которых было положено, кстати, в основы марксизма, по его же словам – В.С.), которые хотели строить социализм сначала «воспитав хорошеньких, чистеньких, прекрасно обученных людей». И был прав. Это утопия. Но строить  социализм, а его главная цель – воспитание  нового человека, с теми людьми, которые «были под рукой» не меньшая утопия.

    Так жизнь и судьба одного человека помогает лучше понять  прошедшее время, которое, между прочим, не так уж и далеко от нас...

__________________________

© Смирнов Владислав Вячеславович