–  У меня такое ощущение, что стихи, которые мы пишем, они уже написаны. Если пошли стихи, а я не встал в три часа ночи, когда пришла строчка, это стихотворение уже не будет никогда мной написано. Оно будет кем-то другим написано обязательно. Или уже было написано, просто я об этом не знаю. У меня всегда была такая теория, даже когда я сам ей совершенно не соответствовал. Эти вибрации, которые мы переводим в слова, эти стихи – они уже существуют. Мы не слышим слова, мы слышим вибрацию, которая переводится нами как неким дешифратором на язык слов. Всё зависит от того, отмечен ты Божьим даром или не отмечен.

http://www.samsud.ru/article/prostranstvo_kultury/ve...
Из интервью за две недели до смерти

Странная ночь

Прощаясь за тёмной избою,

Где мрачно шумела ветла,

Сказал он: «Я буду с тобою.

Останься такой, как была!»

Мгновения были так зыбки,

А в небе сияла луна… 

Он слёз ожидал и улыбки,

Но долго молчала она.

Во тьму утекала глазами,

Куда-то бессильно плыла

И думала: «Разве я знаю,

Какой я с тобою была?»

Зимородок

Не стучи мне в окно, зимородок,
Из тумана мечты не лепи.
Не сломать кабану загородок,
Не сорваться собаке с цепи.

В перезвоне полуночных капель,
Вижу я, как под черной луной,
Отрезает невидимый скальпель
Все, что было до этого мной.

Вижу речку озябшей и тонкой,
И тебя, подурневшей от слез,
В том саду, где с вечернею ломкой

По деревьям проходит мороз.

Замерзает на кухне братина,
И, припомнив чудесные сны,
Я стругаю тебе Буратино
Из полена янтарной сосны.

Темнотою объята деревня,
Но полено горит, как янтарь…
Приезжай поскорее, царевна,
Подари нам колпак и букварь!

 Пёрышко

Вот оно – злое, глубокое, видное лишь при звезде,
Счастье мое синеокое, с корнем в чужой борозде.

Помнишь? Я гусем и уткою в сад твой ночной прилетал…
Кто же тебя незабудкою в мире забвенья назвал?

Слезы текут покаянные. Тайна уходит на дно.
Сестры твои окаянные вставили бритвы в окно.

Нет больше нашего солнышка, грустен и пуст окоём…
Только гусиное перышко кружится в небе твоем.

Еще одна публикация стихов 

*     *     *

Одну мечту в душе тая,

Ты загрустишь над вечной пеной,
И жизнь покажется твоя
Мне неизбежною изменой.

Не зная родины и сна,
Ни на земле и ни на небе,
Ты молча таешь, как луна,
И я, как месяц на ущербе.

В тебе я лиха не будил,
Но снова, в холоде зазимья,
Среди погашенных светил
Ты повторяешь чье-то имя.

Лицо твое озарено
Мерцаньем давнего секрета…
И мне становится темно
От твоего ночного света.

*     *     *

Уйду, и слова - не скажу.
Засну больной и утомлённый.
А в декабре, как майский жук,
Проснусь у печки раскалённой.

Ты мне нальёшь в бокал вино,
Потом подашь пирог с лососем,
И скажешь, что давным-давно,
Прошла безрадостная осень.

И позабыв про дебри зла,
Я  вдруг почувствую с виною,
Что ты всю осень не спала,
Молясь и плача надо мною.

Жена и ангел

И отныне мне с круга не сбиться,
Не исчезнуть в снегах декабря.
Даже Богу жена не приснится
Совершенней и чище тебя.

Сколько раз ты уже, обмирая,
Словно строчка в горящем письме,
Босиком убегала из рая,
Чтоб меня отыскать на земле.

И пройдя по дремучей дороге,
Потрясая остатками крыл,
Оставалась со мною в берлоге,
Где я морду полгода не мыл.

Голодала, чесалась, дрожала,
И расхожий меняя сюжет,
Темноту, что меня окружала
Превращала в негаснущий свет.

          *     *     *

Ну вот и кончилось исканье
Земной любви, земли святой.
Уже давно живут в изгнанье
Июль и август золотой.
Уже нет радости от водки,
Успокоения в вине…

И мы ползём с тобою в лодке,
Как будто слёзы по луне.
Над лодкой цапля пролетает.
Приподнимает мостик бровь;
И свет луны под нами тает,
Быстрей, чем детская любовь.
У нас с тобой ни слов, ни денег,
Ни светлых дат в календаре

А завтра будет понедельник –
Длинней, чем отпуск в сентябре.

         *     *     *

Потемнели алые Стожары.
Встали разом стрелки на часах,
И шагреневые площади Самары
Уменьшались прямо на глазах.

Ты не знала вымыслов и выгод,
И ушла без слёз и маяты.
Вот и всё. И мне пора на выход,
На мороз моей неправоты.

Этот снег не помощь, не укрепа,
Коли жизнь исчерпана до дна…
Женщина, спустившаяся с неба,
Топает по городу одна.

Под наклоном мёрзнущих акаций
Ей хватает стойкости во мгле,
Чтобы пять минут не спотыкаться,
Пять минут не плакать на земле.

Не сбылась случайная прилука.
Шаг ещё – и скрылась за стеной…

Между нами ширится разлука,
Что когда-то звали простиной.

Что за слово? Господи, не знаю.
Отчего спокоен я и нем?
Вот стою. Живу. Не умираю.
А она уходит между тем.

*     *     *

Алтари, священники и святцы,
Тот же мрак, и та же западня.
Милые, родные святотатцы,
Хворост для церковного огня,
Это вы – пленительно и строго –
Подходили к истине святой,
Понимая Родину и Бога,
Как любовь, представшую судьбой.
Это вы взошли тысячеглаво
На ступени вечного огня,
Удержав великую Державу
На спине у Красного Коня.
Это вы протопали столицей
В пропылённых майских сапогах
Прямо в пламя новых инквизиций,
С недопетой песней на губах.

Пустыня

Мы едем на пыльной арбе,
Бежим от тоски и неволи.
Я рад возрождаться в тебе,
Как хлебное семечко в поле.

Мы едем в далеких песках,
Печальны, больны и убоги.
Но тает наш ужас и страх
В пустыне по имени Гоби.

Порывы хамсина, как кнут,
Над осликом щелкают слепо.
Верблюды терпенье несут,
Горбами, ушедшими в небо.

Любимая в жалком возке

Трясется и кутает плечи...
Но вот уже дом на песке,
И люди выходят навстречу.

Пастух угощает вином,
Мы пьем, и под нашей звездою,
Как кони ночным табуном,
Надежды идут к водопою.

Ну что же, родная, держись

За воздух и конское стремя…
И, словно про жалкую жизнь,
Забудь про Московское время.

Забудь автомат под рукой,
И медные трубы содома,
И дым над Москвою-рекой,
Плывущий из Белого дома.

                       Поселок Мандалговь. Октябрь 1993,
                               Шелехметь. Сентябрь 2012.

Не важно

Не важно, Лёша, как мы пели,
Не важно – пить или не пить…
Мы только то, что не успели

С тобой при жизни полюбить.

Нас жизнь лепила и ваяла,
Но, Лёша, Лёша, в смертный час
Мы только то, что просияло

И навсегда погасло в нас.

Мы жили, Лёша, врозь и розно,
Бессильно чувствуя во мгле,
Что мы живём, то слишком поздно,
То слишком рано на Земле.

Что слёзы, Лёша, гнев и сила,
Святых писаний парафраз?
Мы только то, что нас манило,
И не сбывалось каждый раз.

Судьба не стала больше слова,
Струна не стала тетивой,
И потому мы будем снова

Меняться судьбами с тобой.

По воле Зевса и Эреба,
Без слов, без крика, без следов,
Мы будем снова падать с неба

В тоску соседних городов.

И что нам, Лёша, брызги славы,
Туман в глазах и в горле ком?
Мы только крик и стон Державы,
С давно прострелянным виском…

Помню

Обнесла меня осень наследством,
Обложила промокшей бедой.
Облетает высокое детство
Золотою и ржавой листвой.

От плеча твоего до запястья,
Как живые, бегут мураши.
Вот и мне для любви и участья
Не хватило сегодня души.

До последнего вдоха, до края,
Предающей поэтов мечты,
Ходят ночи и дни, умирая,
От великой своей красоты.

Заслонившись от Божьего лика,
Не найдя ни начал, ни концов,
Я бы умер без стона и крика,
Как сумел умереть Кузнецов.

Но любимая книга святится,
И надежда из книги встаёт:
«Раздражённо скрипят половицы,
Но одна половица поёт!»
Значит, нет ни конца, ни предела!
Юра! Юра! Во имя твоё
Я опять принимаюсь за дело,
Неподкупное дело своё.

Когда

                   Жене  Щербаченко

Когда наполнятся сусеки
Живым сиянием зерна;
Когда очистятся все реки
От нашей грязи и говна;
Когда вернут на землю пряхи
Все нити  истинных судеб;
Когда цари и патриархи
Разделят с нищими свой хлеб;
Когда ружьё устанет целить
В давно убитые «азы»,
Когда в душе и в теле церковь
Разрубит мёртвые узлы;
Когда нас беды не разделят
На боль и холмики могил,
Когда не буду я расстрелян
За то, что родину любил.
Когда в Рязани и в Надыме,
Взойдёт славянская звезда,
Когда мы станем все родными,

Когда… Когда

Когда… Когда…

Отец забывший

                       По Симоне Вейль 

Он вошёл в мою комнату. Вздрогнул

За окном оловянный закат.
Он мой лоб молчаливо потрогал,
Он сказал мне: «Ты сам виноват».

«О, несчастный, – сказал он, – на склоне,
Из-под ног ускользающих лет,
Ты моих повелений не понял
И в тебе умирает поэт».

«О, пойдём же, – сказал он, – со мною»,
«Ты готов?» – Я ответил: «Готов».
Мы пошли над холодной рекою,
Над равниной печали и снов.

Мы пошли в золотом пересверке
Человеческих мыслей и грёз,
И тонули безмолвные церкви
В океане бессмысленных слёз.

Всюду были какие-то тени,
В мире было темно и мертво.
Он сказал: «Становись на колени
И молись на себя самого!»

И уже начиная клониться,
Поводя деревянной рукой,
Я сказал: «На кого мне молиться?
Я не ведаю, кто я такой!»

Он сказал мне сердито и строго:
«Утони в темноте и в мольбе,
Ибо смерть и бессмертие Бога
Пребывают от века в тебе!»

Я упал на колени, и робко

Осенил безнадёжным крестом

Всё, убитое мною до срока,
Всё, что предал я в мире земном.

Я стоял перед ним, погибая,
В сотый раз виноват без вины;
Он смотрел на меня, не мигая,
Как иконы глядят со стены,

И опять, за чертой назиданья,
Над гниеньем ветвей и корней,
Он дарил мне великие знанья
И ключи от закрытых дверей.

Так летели мгновенья и годы,
Навевая виток за витком.
И пространство небесной свободы
В моём горле стояло, как ком.

Но случилось, что он равнодушно
Повернулся спиною ко мне,
И  святое «Послушай! Послушай!»
Я напрасно кричал в тишине.

За окном ещё звёзды мелькали,
Но рождалось сиротство в груди.
«Вот и всё, – он сказал. – Поболтали»,
«А теперь, – он сказал, – уходи!»

Я упал ему в ноги, рыдая,
Золотыми словами звеня.
«Не гони!» – я кричал, умирая,
И тогда он ударил меня.

И, глотая вселенское зелье,
Словно искра в обугленной мгле,
Я не помню, как падал на землю
И как полз по осенней земле.

Под луною, под чёрною тучей,
Всё, что было, возникло опять...
Это счастье похоже на случай
И на речку, бегущую вспять.

Этот узел никто не разрубит,
Я напрасно о чуде молил.
Он меня никогда не полюбит,
Он меня никогда не любил.

Надо мною всё злее и гуще,
Всё страшнее смыкается ночь.
И я знаю: никто всемогущий
На земле мне не может помочь.

И теперь, в домовине и в зыбке,
Я одно откровенье таю:
«Я гостил у него по ошибке
И он понял ошибку свою».

На – испод – разрывая рубахи,
Я шепчу по случайным углам:
«Моё место в тюрьме и на плахе,
Под забором, на дне, но не там».

Как сосулька, в тумане истая,
Я не помню земной карнавал,
Как не помнит крылатая стая
Тех, кто умер в пути и отстал.

Но, внимая далёкому звуку,
Я живу, ту же тайну храня...
Может быть, он протянет мне руку,
Может быть, он полюбит меня...

Камушки

Слева – качается пристань,
Справа – мой домик родной.
Господи, ныне и присно,
Что ещё будет со мной?

Снова соседи поддаты,
Мальчик стоит в лебеде.
Прыгают камушки-даты
По леденящей воде.

Господи, ты ль этот омут,
Ты ли творец наших тел?
Камушки тонут и тонут,
Хоть бы один уцелел…

Мёртвое время 

Смешно и глупо быть поэтом,
В стихах придуманных парить …
Я жив, пожалуй… Но об этом,
Уже не стоит говорить.

Вокруг живет другое племя,
С душою, отданной в заклад...
В моих часах застыло время,
А стрелки крутятся назад.

Мне всё равно, что чёт, что нечет,
Я не пойму, где брать отсчёт.
Вы говорите, время лечит?
Но время больше не течёт.

Пускай! 
 

 Забудь слова, приметы, лица, 
 И, счёты с миром не сводя, 
 Попробуй взять и раствориться 
 В холодных капельках дождя. 
 Попробуй тихо, неумело 
 Войти в деревья и ветра. 
 Пусть без тебя побудет тело
 На мокрой лавке до утра. 
 Пускай тебе легко летится 
 Над беспризорною судьбой, 
 Пускай сверчки, цветы и птицы 
 Легко становятся тобой. 
 Лети божественным созданьем, 
 Позёмкой лунною пыля, 
 Когда одним твоим дыханьем 
 Согреты небо и земля. 
 И пусть, как ниточка, порвётся 
 Нездешней жизни волшебство… 
 Но в тело грешное вернётся 
 Не то, что вышло из него. 
 Отныне в нём легко и строго 
 Огонь божественный горит. 
 Плывёт туман. Пылит дорога. 
 Звезда с звездою говорит.