Главная
Главная
О журнале
О журнале
Архив
Архив
Авторы
Авторы
Контакты
Контакты
Поиск
Поиск
Обращение к читателям
Обращение главного редактора к читателям журнала Relga.
№05
(407)
21.07.2023
Творчество
Босиком по горячей золе… Стихи
(№9 [265] 05.07.2013)
Автор: Ольга Бешенковская

*     *     *

Всё будет так же, как при мне,
хотя меня уже не будет:
щербинка эта на луне
и суетящиеся люди.
И золотое Рождество
с его цинизмом, китчем, сказкой,
и детской правды торжество
в тетрадке, названной «раскраской».
Мы наполняем трафарет
беспечной зеленью надежды.
Шальной прибой, полночный бред,
зимы весёлые одежды.
И вдруг в предчувствии конца
печаль под сердцем шелохнётся.
И от Небесного отца
лицо к земному обернётся.
Какой отчаянный бедлам
трудов и дней беспутно ленных...
И сердце рвётся пополам
на Здесь и Там, на две Вселенных...

 

*     *     *

Ну не торопить же эту дату...
Просто жить, любуясь на зверей.
Белка, лира тёплая, куда  ты?
Мы с тобой придумаем хорей!
Сочинить бы солнечную книжку,
Чтобы листья на деревьях – в пляс,
Чтобы кошка в рыженьких штанишках
С холмика за домом поднялась...
Но опять нездешним острым светом
Взгляд мой тихий режет и болит.
Отчего суров Господь к поэтам,
А  подонкам так благоволит?
Не ропщу – сравнив судьбу с другими,
Просто жжёт навязчивый вопрос...
Пусть моё бесхитростное имя
Станет маркой новых папирос:
Господа, курите на здоровье,
Пейте жизнь! Танцуйте в гололёд!
Опрокинет шприц с нечистой кровью,
Или в небе лопнет самолёт.
У Неё в богатом арсенале
Войны, наводнения, слова...
Ну а душу – как бы ни пинали,
Всё равно, упрямая, жива!

 

*     *     *

В полвека век свой доживать –
Какая, в сущности, банальность...
Вот –  стол, вот – лампа, вот – кровать,
В родимых пятнышках бананы...
Как благодарны все за них ...
(Для обезьяны нет чужбины...)
А мне и стопка новых книг
Не в силах скрасить именины.
Там – Ангел мой, где был мой чёрт,
Где неба синего – с овчинку,

Где по лицу ливмя течёт,
Где счётчик Гейгера стучит,
Где слову русскому – почёт
И робкий лист приник к ботинку...

 

*     *     *

чужая речь как птичий щебет
твоих ушей коснется лишь
не заползет в глухие щели
где сокровенное таишь
маршрутный лист над головами
меланхолически читай
и ежедневный путь в трамвае
един, – Париж или Китай...
везде покачивает сумрак
и содрогает поворот
носильщиц грез и тяжких сумок
что называются – народ...
кивают вяло подбородки
потоку встречной чепухи...
Где итальянские красотки?
Где елисейские духи?
Ты все придумал, Боттичелли!
Ты обманул меня, Вийон!
Мир – деревянные качели:
сабвей-убан-метро-вагон...
И я сама – не гость высокий –
сижу тихохонько в углу
дрожащей жилкою височной
припав к  прохладному стеклу
и пребываю за границей
хотя считается – живу...
А пятки – чуть смежишь ресницы –
летят, как яблоки,  в траву...

 

*     *     *

Папа видел Берлин в 45-м году
И с тех пор никогда не хотел за границу.
По горячим камням, не касаясь, иду
И темнеют готически-острые лица....
Мы похожи с тобой на дневных мертвецов,
Что слоняются между жующих сосиски...
Выпьем, брат мой немецкий, за наших отцов
И за их холодящие кровь обелиски.

 

*     *     *

Знаю: Родина – миф. Где любовь – там и родина... Что ж
Не  вдохнуть и не выдохнуть, если ноябрь и Россия..
Лист шершавый колюч как в ладони уткнувшийся еж,
И любой эмигрант на закате речист как Мессия...
Ибо обе судьбы он изведал на этой земле:
От креста  оторвавшись, он понял, что это возможно:
И брести, и вести босиком по горячей золе
Сброд, который пинком отпустила к Истокам таможня...
Для того и границы, чтоб кто-то их мог пересечь
Не за ради Христа, не вдогонку заморских красавиц;
И не меч вознести, а блистательно острую речь!
И славянскою вязью еврейских пророков восславить,
Зная: Родина – мир... Где  любовь – там и родина.. Но
И любовь – там, где родина... Прочее – лишь любованье...
Как темно в этом космосе.../Помните, как в "Котловане".../
А в России из кранов библейское хлещет вино...

 

*     *     *

Нет, не взовьюсь – уже не та игра –
Себе назло с транзитным прощелыгой.
Переломлюсь над речкой или книгой,
Не отличая завтра от вчера.
Линяют  связкой зайцев ползунки,
Притянутые за уши к верёвке.
Две божии, в отточиях, коровки
Знакомятся с угодьями руки.
Поблескивает куполом редис.
В песке искрится лунная порода.
И в нимбе пыли  велосипедист
Выскальзывает из-за поворота.
Какой покой на радость старикам,
Приятелям – не раз очарованья
И на прохладцу разочарованья.
И на погибель – юным мотылькам:
Ишь, подлетают к самому лицу...
(Так безобидна ламповая бледность)
Ах, молочка бы мальчикам за вредность,
А не стальную бритву на пыльцу...
Ах, всё ещё любима эта роль:
Нещадно жалить, мысленно жалея,
Пока шалят, испуганно шалея,
Переходя с барахтанья на кроль...
О, как мой рыцарь нежно угловат.
О, сколько мы ростков ещё затопчем,
И отомстим нечаянно за то, в чём
Никто и никогда не виноват...

 

*     *     *

вот и жизнь пролетела
без особых затей
мое плоское тело –
танцплощадка чертей

из пещер высыпают
когда  Бог уже спит
и на снег просыпают
треск веселых копыт

а душа как невеста
/не солгал эталон/
в ней на булочку теста
остальное – нейлон

зябко ежится шуткам
и боится огня
/от таких – к проституткам,
все на свете кляня!/

онемевшей рукою
не доплыть до пера
нас по- прежнему двое
как при жизни вчера

я и я, и ещё я
понемногу везде
воспаленные щеки
растворились в воде

 

*     *     *

Чтобы вызвать духов из темноты,
Надо пальцы по столу раскидать...
Так на стыке мускулов и мечты
Ниспадает музыки благодать.
Небо – звуков родина? Или плоть?
Что превыше нас? Или что в груди?
В огороде этом не прополоть.
Намахать руками, нагородить...
Всё сплелось и спелось, плодонося.
Облаков ромашковый аромат...
Чем ты было, солнце, до нас вися?
И какой тебя надкусил примат?
Первобытность наших дремучих чувств.
Наших тел надломленных – тяга  ввысь.
Я ещё когда-нибудь получусь
По  ночному шёпоту «появись»...
Не душком с небес, посуливших рай,
А  листом на стол, выпрямляясь в рост.
Бей, судьба, без правил,
       без нот играй,
Если ниже пояса –
        выше звёзд!

 

*     *     *

А умирать – на родину, дружок,
В родное петербургское болото...
Всего один пронзительный прыжок
На запасном крыле аэрофлота!
Скользнёт пейзаж, прохладен и горист,
Нахлынет синь – воздушный рай кромешный.
И ни один угрюмый террорист
Не просочится в раструб кэгэбэшный...
(Хранит Господь и воинская рать... )
Потом припасть к земле и повиниться:
Стремятся все в Россию умирать,
А жить – так вся Россия – за границу...
Как светел снег! Как церковь хороша!
Теней  друзей порука круговая...
На честном слове держится душа.
На честном слове...
Крепче – не бывает.

 

*     *     *

Кладбищенский Ангел мне дверь отворил,
Велел подождать за оградой...
Родители вышли, касаясь перил
невидимых, вея прохладой...
Дыханье – как взрыв у высоких ворот
в незримом присутствии Лика...
Ну что вам сказать? Продолжается род,
и нежно цветёт земляника...
И совестно вымолвить что-то ещё
на этом наречии бедном...
И сходит заря, как румянец – со щёк,
и небо становится бледным...
И с места – не  сдвинуться, будто нога
вросла... Онемевшие чресла...
И женщина в чёрном торопит, строга...
А женщина в белом – исчезла...

 

*     *     *

Рождество под дождём – дождество...
Танец капель без музыки света.
Просто тождество – не торжество
(так куплет недостоин сонета...)
Адекватность календарю.
Образок в нашей памяти ветхой...

Хочешь, я тебе мир подарю
с этой мокрой рябиновой веткой?

Не расслышал. Не понял. Устал.
Не поверил. (Какая досада...)
Далеки нашей жизни места
от чудес Гефсиманского сада,

от звезды Вифлиемской, от бед,
что Его вознесли над толпою...

Талый воск. Ритуальный обед.
И – nach Hause... скользкой тропою.

 

*     *     *

Провинция, ты рай для Хлестакова,
Весёлого, хвастливого такого,
Он даже обаянья не лишен
В провинции, лишенной обонянья...
Всё кстати: и подцепленные знанья,
И скользкий, на закуску, корнишон.

Я  думаю, что Гоголь от героя
В восторге не был, но ему порою
Благоволил, подначивал: чеши! –
Они давно заждались ревизора...
А ты, мой друг, не сбрендишь от позора –
Я  не вложил стыдящейся души...

И Пушкин, подсказавший эту тему,
Злорадствовал: примите хризантему,
Мадамы, недостойные любви
Смущённого российского пиита,
Кто знал, чем зажигаются ланита...
Но... ум и злость! И честь, её язви...

И я в своей неметчине унылой
Всё не могу собраться с новой силой,
Да и зачем –  ведь сказано уже...
Всё как всегда на этой тверди зыбкой...
Перечитаю Гоголя с улыбкой –
И жизнь светла, и ясно на душе.

Поглубже втянем дым – и приглядимся:
Благоухают наши проходимцы
По всей Земле в салонах дураков.
И в глубине гогочущих провинций
Кончают век российские провидцы,
Лелея боль от сорванных оков...

 

*     *     *

Ностальгия –  не выдумка большевиков,
Ностальгия –  по юности стон...
Оттого-то и снится не скрежет оков,
А чудесный малиновый звон...
Оттого-то, озлясь, как шукшинский герой,
(Тяжелее грехи на весу...)
Припадаешь измятой и мокрой щекой
К чужестранным берёзкам в лесу...
Сколько в этом и пошлости, и тишины,
И прозренье, и нежный дурман –
Всё, чего человеки навек лишены,
Обалдело уткнувшись в экран...
Не спешу покупать я обратный билет,
Чтобы скрипнул сияющий наст:
Слишком страшно увидеть, что станции –  нет,
Что она не в пространстве, а в нас...

 

Алексею Кузнецову

Любимый, прощай и прости,
Что мало стихов посвятила.
Сначала ссыхались в горсти,
Мерцая гордыней чернила.
Потом наших дней круговерть,
Пелёнки, и плёнки, и гости.
И, кажется, столько стерпеть
Должны мы без приступов злости.
И вот  роковая черта –
За ней не напишешь и строчки.
Любимый! Я больше не та,
Я вижу моря и листочки.
На ней, на черте роковой
Виднее любовь и разлука,
И если б Амур был живой,
Он выстрелил снова из лука.


*     *     *

Быть виноватой и любимой
Приятней, чем наоборот.
И терпкой клятвою – рябиной
Терпенье связывает рот.
Перебродить – переболится
Душа подранком и птенцом.
И не смущать родные лица
Далёким, в сущности, лицом.
Бледнеть в оплывшем освещеньи
С такой тоской наедине –
Как сквозь священника прощенья
Просить у дерева в окне...
Сияй, луна, щекой помята.
Шепну, сползая в аноним:
Как внятно всё и непонятно
На этом свете и за ним...

 

*     *     *

Вот и кончились праздники наши,
Фейерверки дождя и травы...
С благосклонной усмешкой монаршей
Солнце к нам не склонит головы.

Паралич как вблизи пьедестала:
Тронься – сдует, и дуло – «иди!»...
Словно в доме кого-то не стало,
Стало пусто и гулко в груди.

*     *     *

В смиренном возрасте расплат,
Потерь и отрокам нотаций,
Когда спеленута в халат
Душа, летавшая на танцы:
Порхала бабочкой – забудь,
Сжимайся в куколку – недолог
Обратный выверенный путь,
В конце которого биолог
Плюёт в ладони и сопя,
С похмелья или для порядку,
Толкает люльку от себя,
Как в ночь, – в распахнутую грядку;
На сон, грядущий с высоты,
Сорвётся взгляд, неосторожен,
На те бумажные цветы –
За них заплачено дороже...


*     *     *

Этот робкий ледок поутру,
Обморозивший голые ветки...
Прохрустеть через двор, прозвенеть на ветру,
Протереть побелевшие веки.
А в глазах слюдяная висит стрекоза
Сувениром из летнего плена...
Этот хрупкий ледок,
застекливший глаза,
Не растопит и солнце Гогена.


*     *     *

Хоть на четверть тона,  да фальшиво
Проживём, за пазухой тая
Словно руки пляшущие – Шива,
Все свои издёрганные «я»;
Похваляясь выучкой йога,
Укрепляя мускулы лица,
И в себе выращивая бога
Высоты – из жёлтого птенца;
Мир и дом – взаимные протесты
Примирив прозрачностью стекла,
Проверяя внутренние тексты
Барабанной гулкостью стола.
Что же проще выхода из транса!
(Ведь не транспорт – спины поперёк)
У щеки,
сжигающей пространство,
Первый снег

– последний мотылёк...

*     *     *

Из всех забав лишь смерть и стоит свеч.
Вернёмся в мир, откуда вытекали.
Река не знала, где ей должно течь, -
И деревом взошла по вертикали.
От страха ошалевшие мальки,
Вцепившись в рукава её, висели.
И кто лежал – смотрел из-под руки,
Как жизнь течёт, справляя новоселье...


*     *     *

Россия, родина, когда бы знала ты,
кто будет тосковать, скупая киноленты...
Отребье, пасынки, евреи-диссиденты,
твоих обочин сорные цветы...
Оно, конечно, сладок русский слог,
но языки умеют полиглоты...
А те, что глотки драли, патриоты,
бегут гурьбой на Запад и Восток...
Что за картинка: крысы с корабля...
Им всё одно:  где – сладствовать,
                             что – славить...

А я –  молчу. Мне нечего добавить.
Саднит во сне измученная память.

И кто ж тобой опять рванётся править,
в пучину уходящая Земля...

 

*     *     *

И невский берег, звонкий, каменистый,
И клавесин трамвайной колеи,
Плакат, зовущий к далям коммунизма,
Антенн, тугих и гибких, ковыли.
Весь этот город с фосфором фонтанов,
Свободой над решёткою моста –
Игра теней и вымысел фантаста,
И ремесло, и музыка с листа –
Весь этот город хочет быть любимым,
Озвученным, проявленным до звёзд
Не снизошедшим к шпилям и рубинам,
Светящих, чтобы кто-нибудь дорос,
Дополз, добрался, кожу обдирая,
Дошёл до ручки двери во всегда
По дождевой насмешливой дюрали
Над всеми, кто храпел и восседал.
Ну, выйдем в свет, ну, даже в люди выйдем –
Зайдём в тупик и вылетим в проём...
Как говорится, поживём – увидим,
А не увидим – всё же поживём.

__________________________ 

© Бешенковская Ольга Юрьевна

Чичибабин (Полушин) Борис Алексеевич
Статья о знаменитом советском писателе, трудной его судьбе и особенностяхтворчества.
Почти невидимый мир природы – 10
Продолжение серии зарисовок автора с наблюдениями из мира природы, предыдущие опубликованы в №№395-403 Relga.r...
Интернет-издание года
© 2004 relga.ru. Все права защищены. Разработка и поддержка сайта: медиа-агентство design maximum