Продолжение. Часть I см.: Relga, №11(174) 10.08.2008

http://www.relga.ru/Environ/WebObjects/tgu-www.woa/w...;level1=main&level2=articles

   Одно публичное событие, мягкое и доброе, в духе «лучших сторон» горбачевской перестройки произошло гладко и почти незаметно, но для меня именно обозначило некий важный рубеж в трансформации СССР. Литва восстановила свой трехцветный флаг, и на площади возле московского универститета, где висели флаги всех союзных республик, рядом с 14 красными советскими флагами оказался абсолютно несоветский, пришедший из какой-то другой эпохи и другой цивилизации, символ. Тихо заменили флаг в Литве, тихо переменили на положенном месте в Москве. Никто не возражал, не было истерик и скандалов. По каким-то непонятным мне казуистическим причинам не стали делать свой старый флаг государственным Латвия и Эстония.

   Мирная и, с моей точки зрения, уместная смена литовского флага меня немного успокоила на фоне бесконечных страстей и тревог о том, как и что завтра может обернуться. Для меня это было именно то, что нужно в тот момент, соответственно ощущению меры и смсыла происходящего. Я не мог предполагать, сколь остро все действительно обернется уже очень скоро.

   После сконцентрированно наполненного – даже странно такое себе представить – осмысленными событиями мирового значения 1989 года наступил суматошный и полный неопределенностей 1990-й. Первый год советской и мировой общественной жизни без Андрея Дмитриевича Сахарова: он внезапно умер 14 декабря 1989-го. Буквально за несколько осенних месяцев 89-го кардинально изменилась вся ситуация в Европе. Прошла «бархатная революция» в Чехословакии, и Вацлав Гавел даже успел посетить Кремль в качестве ее президента, тогда как всего за несколько месяцев до того коммунистические власти посадили его на 9 месяцев в тюрьму, и клуб московской интеллигенции «Московская трибуна» торжественно принимал призыв к его освобождению. Стремительно пошел процесс объединения Германии. Ушел болгарский лидер Тодор Живков. Жестоко свергли Чаушеску. Горбачев принял все это, и на его встрече с Джорджем Бушем-старшим на Мальте они объявили полное окончание Холодной войны. Предстояли совместные партнерские политические действия СССР и США по многим вопросам, первым из которых был вопрос агрессии саддамовского Ирака против Кувейта.

   Положение Горбачева внутри СССР казалось и тактически, и стратегически весьма прочным. Он был генеральным секретарем ЦК КПСС и одновременно с мая 1989 года занимал пост Председателя Верховного Совета СССР, что было, согласно введенным по его же инициативе, высшим должностным лицом Советского Союза. Его власть была огромной, но она не предусматривала новых обстоятельств – возникающих противоречий законодательств Советского Союза и самых разных его республик. Эти противоречия надо было сглаживать путем переговоров и компромиссов. Горбачев не был к этому готов и не понимал всю серьезность нового политического обстоятельства. В начале 1990 года он просто решил поднять свой статус и расширить полномочия так, чтобы иметь право накладывать вето на решения Верховных Советов союзных республик. Были быстро внесены изменения в конституцию СССР, и Горбачев стал называться Президентом СССР. Это чисто внешне упростило его работу, в том числе в международных отношениях, но на самом деле привело к результатам, противоположным тем, которых он хотел достичь. Оказалось, что из-за этой как бы формальности на него обиделось очень много людей. Ему стали приписывать высокомерие, нежелание иметь контакты с депутатами. Его вдруг стали публично критиковать не только резко, но и насмешливо, причем не только либералы, но, наоборот, ортодоксальные коммунисты и советские империалисты,которые как раз преуспевали в насмешливости. Для постепенного процесса перехода части советских республик к независимости возникла если не реальная угроза, то большое психологическое препятствие. Вряд ли кому-то хотелось иметь дело с горбачевскими «вето». В этих условиях возникло тревожное, двусмысленное ожидание, что кто-то из тех, кто раньше действовал спокойно и постепенно, сейчас не найдет альтернативы решительным, не до конца просчитанным и прозрачным шагам. Так и случилось. Литва провозласила независимость, причем не символически, как цель, с «рассрочкой» на какие-нибудь 3-5 лет, а совершенно серьезно, «без следа улыбки в глазах».

Я приехал в Вильнюс на следующий день после голосования в Верховном Совете Литвы вместе с Сергеем Адамовичем Ковалевым и двумя коллегами по московской общественной деятельности. Поездка была во многом спонтанной, билет брали в самый последний момент. Самолет Москва-Вильнюс посадили в Минске, и мы там пересели на московский же поезд. Что происходит в этот момент в «политическом сословии Литвы», мы понимали мало, и я не помню, была ли вообще какая-то четкая политическая цель в этой поездке. У меня был свой обязывающий мотив, к Литве имевший очень своеобразное отношение. Дело в том, что к выборам народных депутатов РСФСР, и прежде всего в помощь Ковалеву, мы с коллегами подготовили к изданию газету «Путь», которую даже (мне хотелось создать важный прецедент) провели через официальную советскую цензуру «Главлит». А печатать надо было в Литве, так как Российские типографии, как казалось, либо вообще не возьмутся за эту работу, либо будут выполнять ее гораздо медленне литовских. Я и повез макет в Литву, мало думая о столкновении моей скромной деятельности с большой политикой. Но жизнь пошла перпендикулярно моим планам. Печать газеты в Литве из-за событий резко затормозилась, и к выборам Ковалева газета не успела, а он и без нее победил в первом же туре. Главлит вскоре упразднили, так что мои усилия по созданию прецедента независимого официально оформленного издания оказались (по крайней мере, внешне) бессмысленными. Газету все-таки напечатали, и ее «вдогонку» даже распространяли и читали, но уже совсем не с тем настроением, на которое я расчитывал. События шли стремительно, мышление менялось очень быстро. Актуальность большого серьезного труда утрачивалась за минуты.

   Когда мы оказались в Верховном Совете Литвы, то там, с моей точки зрения и для моего понимания ситуации, все было очень пристойно. Полное единодушие в главном вопросе, противоречия по частным вопросам между людьми разных взглядов, рабочая педантичная обстановка, обсуждение и голосование всевозможных деталей разных постановлений. Правда, несколько смущало до крайности серьезное отношение участников к происходящему, безо всякой тени минимально необходимой самоиронии и необходимых вопросов к себе самим. Помню, умеренная вообще газета «Республика» вышла с огромным заголовком «Литва уже свободна», я поначалу решил, что это немножко шутка в духе этой газеты и что ниже я увижу какой-нибудь иронический скепсис. Но я не увидел, - может быть, именно в этот раз подвело очень плохое знание литовского.

   Впрочем, меня самого захватил иррациональный дух человеческой свободы и сбывшихся ожиданий. Я записался в выступающие (тогда это было легко) и сказал слова поздравления и одобрения. Странно для себя, я не чувствовал почти ничего, кроме оптимизма. Собрание этих людей казалось куда более убедительным, чем я мог ожидать от этой ситуации.

Вскоре я встретился со знакомой по проведенной год назад выставке каунасской художницей Региной Урбшайте, и она пресекла мое востроженное настроение. Регина сказала мне, что, да, это все, конечно, справедливо, но картина благообразия депутатов во многом мнимая, что у них нет реальной программы действий и что среди них слишком много молодых карьеристов, которые «подключились» к идее независимости «без году неделю назад», задвинув некоторых интеллигентов, посвятивших идее свободы всю жизнь и немало за это пострадавших. Она очень убедительно призвала меня не быть в благодушии.

   Вокруг все было спокойно и одновременно тревожно. Над ночной дорогой Каунас – Шауляй без конца делали круги военные транспортные самолеты. Вывеску «Союзпечать» на киосках, где продавали газеты, повсюду заменили на «Литовская печать», и такой педантизм в мелочи создавал оттенок мелковатости и бутафории в моем впечатлении от проходившего.

   Горбачев на сделанное в Вильнюсе отреагировал обиженно и резко. Эта резкость возмущала и вызывала ощущение опасности, а также впечатление (справедливое), что он ничего не понимает в том, что происходит. Он отправил Витаутасу Ландсбергису письмо с указанием должности: «Председателю Верховного Совета Литовской ССР», содержавшее одну фразу, примерно такую: «Направляю Вам решение Съезда народных депутатов СССР о Постановлении Верховного Совета Литовской ССР». Это казалось большой грубостью с его стороны. (Эх, знать бы тогда, как Ельцин, а потом Путин будут «отвечать» своим оппонентам-сепаратистам.)

   Потом Горбачев, видя, что литовцы не просто не отступают, но еще и лезут на рожон, принял решение об энергетической блокаде.

   Горбачев и Ландбсергис не встречались: оба заявляли о согласии на встречу, но Горбачев настаивал, чтобы в протоколах встречи Ландрсбергис именовался Председателем Верховного Совета Литовской ССР, а Ландсбергис настаивал на «Литовской Республике» прямо в этих протоколах. Горбачев требовал к себе «на ковер» именно Ландсбергиса, и официально разговаривать, скажем, с Председателем Совета Министров Казимерой Прунскене отказывался. Оба лидера в этой перебранке вызывали раздражение, но Горбачев, конечно же, раздражал сильнее.

    Я и тогда считал, и сейчас так же ощущаю (хотя это уже история, которая, в отличие от политики, не подлежит текущим оценкам и поискам альтернатив,  «не имеет сослагательного наклонения»), что ригидный «идейный» отказ литовских руководителей действовать в статусе «Верховного Совета Литовской ССР» в тех ситуациях, когда это было необходимо, означал бессмысленные конфликты, непонимание там, где его вполне можно было избежать, и упущенные возможности по установлению доверия между людьми. Литва и ее политичекий класс показали тогда, что в очень трудных, совершенно новых условиях может функционировать цивилизованная независимая государственность, но можно было бы сделать, я думаю, больше, если понимать восстановление независимости как более философски емкий процесс, объяснять его смысл самым разным обычным советским гражданам, от расквартиванных в Литве военных до жителей удаленных регионов России.

   Тем временем в Российской федерации и, в частности, в Москве разгорелась нешуточная, очень острая политическая борьба в связи с выборами Верховного Совета РСФСР. Ощущался шанс провести туда немало независимых от партократии людей. Но политически российские оппозиционеры предаставляли собой весьма разрозненную «толпу», которая была способна к общим действиям, но в которой трудно было искать единства взлядов. Одна из громких, небыалых акций должна была состояться 1-го мая: оппозиция решила пройти отдельной большой колонной во время традиционной советской демонстрации на Красной площади, и ей это разрешили.

   Перед постоянно работающим численно небольшим активом общества «Мемориал» встал «политико-экзистстенциальный» вопрос: как в этом участвовать? Не ходить было вовсе не удобно, это означало отказаться от выражения своей позиции, да и нарваться на непонимание многих вокруг, а сливаться с пестрой толпой совершенно не знакомых людей, которые несли странные и подчас агрессивные лозунги, тоже очень не хотелось. И здесь помог совершенно особый случай.

   В апреле 1990 года (сразу после выборов народных депутатов РСФСР и Моссовета) в Москву с официальным визитом прибыл премьер Государственного Совета Китая Ли Пен. Это было почти что в годовщину кровавого подавления мирного протеста на площади Тяньяньмынь в Пекине. Независимая общественность Москвы придавала этим событиям очень большое значение, время от времени проводились мероприятия солидарности с китайскими «демократами» и семинары для анализа этого страшного события и его последствий. Ли Пен считался сторонником «твердой руки» и одним главных ответственных за силовое решение и пролившуюся кровь. Группа «мемориальцев» (уже не помню, кому лично принадлежала инициатива) приняла решение провести акцию протеста. Решили, что, когда Ли Пен поедет возлагать венок к могиле Неизвестного солдата у кремлевской стены, довольно большая группа людей (никого заранее не уведомляя) окажется по близости с плакатами. (Текст одного я помню: «Убийце не место у наших святынь!», его написал Ян Рачинский.) Естественно, участников несанкционированной акции «заберут», а потом в суде надо будет публично при помощи дружески настроенных адвокатов демонстрировать законность (и справедливость) своей позиции. Так оно и вышло. Тех, кто вышел с плакатами, задержали, и они несколько часов провели в отделении милиции. Я был наблюдателем, Елена Русакова фотографировала, только что избранный народным депутатом (сразу в первом туре выборов) Сергей Адамович Ковалев инкогнито полез в милицейский автобус проследить за всем «изнутри». Журналисты готовили репортажи. В милиции Ян Рачинский, Олег Орлов, Дмитрий Леонов и другие участники акции получили несколько часов скучного «свободного» времени, которое они потратили на творческое обсуждение вопроса, как же вести себя 1-го мая. И придумали: пойти на «общедемократическое» шествие по Красной площади, но отдельной от всевозможных популистов колонной, и с совсем неожиданной для всех символикой – литовскими флагами, - чтобы показать недовольство блокадой и проводимой в Кремле примитивной политикой. При этом, должен сказать, отношение к политике официального Вильнюса у этих людей вовсе не было благодушно-одобрительным.

   Когда вышли из милиции, позвонили мне с совсем неожиданным для меня в той ситуации вопросом: могу ли я связаться с Ландсбергисом, чтобы попросить у него литовские флаги для такого мероприятия. Я позвонил Ландсбергису домой (мы были немного знакомы, но вовсе не были личными друзьями, однако традиции жизни в СССР полностью позволяли такую коммуникацию), и он переадресовал меня к Андрису Кубилюсу, который обещал все сделать и с которым я договорился о встрече в Вильнюсе. Пятрас Вайтекунас дублировал все конкакты, что бы вдруг что-нибудь не сорвалось.

  Флаги – несколько больших государственного формата и много маленьких «лоскутных» были взяты, перевезены в Москву и использованы так, как предполагалось. Шли с ними и громко кричали «Свободу Литве!». Вся «альтернативная» демонстрация в целом представила из себя очень большое и очень неожиданное зрелище. Наш «фрагмент» с Литвой, может быть, стал одной из самых неожиданных и запоминающихся его частей. Горбачев и все те, кто стоял с ним на трибуне мавзолея (а это были уже очень разные люди), от неожиданности просто ушли. Потом этот уход, - правильно или неправильно поступили все они и некоторые в отдельности, - детально обсуждался в газетах.

© Коган-Ясный Виктор Валентинович