 |
||||||||||||||||||
|
|
|
|
 
В следующем году исполнится 155 лет, как Сергей Тимофеевич Аксаков завершил свой земной путь, однако интерес к его личности и творчеству не утихает до сих пор. И этому есть причины. Давайте о них подумаем. Известно, что Аксаков не только при жизни пользовался репутацией образцового гражданина, христианина и семьянина, но и многие десятилетия спустя расценивался потомками как «образец настоящего русского человека, в лучшем и высоком его значении». Судьба славная и удивительная еще и потому, что и после смерти он не расстался с тем, что было дорого ему при жизни. В самом деле, попробуйте говорить о С.Т. Аксакове, не упомянув его дружное, достопочтенное семейство. Ничего не получится. Хотя и собственная жизнь Сергея Тимофеевича, правдиво воплощенная в его замечательных книгах, не прекратится до тех пор, пока не исчезнет интерес к России и лучшим ее сынам. Думать об Аксакове светло и радостно. Ощущение подлинности охватывает всякого прикоснувшегося к его судьбе. Книги по сей день хранят тепло родного очага, атмосферу интенсивной духовной жизни и кровной заинтересованности в судьбе России. Все это не просто задает высокий тон, но и ведет грустный счет утрат, постигших нас с вами. Ностальгия по аксаковской России сегодня сильна до отчаяния.
В размышлениях об Аксаковых (а это, кроме самого Сергея Тимофеевича, прежде всего его сыновья Константин и Иван — известные публицисты, поэты, общественные деятели) обнаруживается очевидный парадокс: насколько сложны и напряженны волнующие их вопросы, настолько вроде бы просты ответы, к которым они приходят. Ну, хоть, к примеру, этот: Не бойся полюбить сверх меры; За благо надо не робеть — Принять и труд, и силу веры И в добром деле не слабеть. К.С. Аксаков «Н.С. Свербееву» Как снять со слов следы длительного и не всегда добросовестного употребления, как вернуть им обаяние непосредственности и убедить читателя в том, что вечные истины, в сущности, просты, может быть потому они и не перестают ими быть? Чем возместить дефицит той жизненной почвы, что сумела бы дополнить приводимую аргументацию? Увы… Прошедшее сокрылось вечно, Его не возвратит ничто; И как ни больно, но, конечно, Все будет то же — да не то. С.Т. Аксаков «Осень» А поскольку все так, а не иначе, остается только уповать на то, что читателю тоже надоело нюхать дурной запах мертвых слов и он постарается преодолеть в себе двусмысленность, преследующую нашу речь (жизнь?) по пятам и лишающую ее серьезности и чистоты. Итак, о человеке, который умел жить. Сергей Тимофеевич Аксаков обладал даром полного воплощения себя в жизни и искусстве. Он дал жизнь десяти своим детям, создав воистину уникальное семейство, которое и в чадолюбивом XIX веке отличалось редким ладом и единством. «Аксаковская репутация» — это устойчивое понятие, включающее такие свойства, как порядочность, радушие, искренность, патриотизм. Свойства аксаковской души в полной мере отразились в его художественных произведениях, к созданию которых он обратился на шестом десятке лет, побуждаемый к этому Н.В. Гоголем и своими родными и близкими. «Вы не можете знать его творений, не узнав в то же время его самого; не можете любить их, не полюбив его, — писал в некрологе А.С. Хомяков. — Тайна его художества в тайне души, исполненной любви к миру божьему и человеческому». И в самом деле, судьба ласкала Аксакова. Ребенок был «желанный, прошеный и моленый, он не только отца и мать, но и всех обрадовал своим появлением на белый свет, даже осенний день (20 сентября 1791 года. — Н.Т.) был тепел, как летний!..» — писал в «Семейной хронике» С.Т. Аксаков о рождении Багрова-внука, то бишь самого себя, потому что автобиографичность его книг («Семейная хроника» и «Детские годы Багрова-внука») сомнений никогда не вызывала. Любовь матери, усиленная благосклонностью природы, вдохнула в него жизнь тогда, когда надежд на выздоровление уже не оставалось: «Доктора и все окружающие давно осудили меня на смерть… Страданий матери моей описать невозможно, но восторженное присутствие духа и надежда спасти свое дитя никогда ее не оставляли… Заметив, что дорога мне как будто полезна, мать ездила со мной беспрестанно… Дорогой, довольно рано поутру, почувствовал я себя так дурно, так я ослабел, что принуждены были остановиться; вынесли меня из кареты, постлали постель в высокой траве лесной поляны, в тени деревьев, и положили почти безжизненного. Слышал, как плакал отец и утешал отчаявшуюся мать, как горячо она молилась, подняв руки к небу. Я все слышал и видел явственно, и не мог сказать ни одного слова, не мог пошевелиться — и вдруг точно проснулся и почувствовал себя лучше, крепче обыкновенного. Лес, тень, цветы, ароматный воздух мне так понравились, что я упросил не трогать меня с места… Я не спал, но чувствовал необыкновенную бодрость и какое-то внутреннее удовольствие и спокойствие… Мне становилось час от часу лучше, и через несколько месяцев я был уже почти здоров…» И далее учился ли Аксаков в Казанском университете или служил переводчиком в петербургской «Комиссии составления законов», выполнял ли цензорские обязанности или полностью был поглощен организацией Межевого института, — он в первую очередь жил интересами своей семьи. Как сформулировал один из первых биографов Семью Аксаковых современники называли «настоящей» и «образцовой». Многих тянуло в их дом, где глава семейства, как чадолюбивый Приап [2], был в центре всех затевавшихся дел и где все звуки легко перекрывал его мощный, выразительный голос, принесший ему славу первоклассного декламатора. Атмосфера любого дома складывается веками, в ее созидании прошлое участвует наравне с настоящим. Ведь почему семья Аксаковых производила впечатление твердыни? – Думается, что не в последнюю очередь потому, что в ней жили предания, передававшиеся из поколения в поколение, бытовавшие как семейные легенды, сохраняющие убедительную (свою!) мораль и консервирующие любимые словечки и выражения, позволяющие сравнивать — и убеждаться в похожести! — предков и потомков (так дед Сергея Тимофеевича Степан Михайлович «откликнулся» в горячем нраве сына Григория). В этом доме не только любили живых, но и хранили благодарную память об ушедших. Здесь молодые подставляли свои плечи старикам. Не будь этого, не появились бы воспоминания Аксакова: писатель из-за болезни глаз не мог писать, труд был доведен до конца благодаря следующему поколению Аксаковых, прежде всего дочери Веры Сергеевны. В основании аксаковской семьи лежало понимание значимости каждого человека, вот почему столь естествен возвышенный финал «Семейной хроники», повествующей об обычных, в общем, людях: «Прощайте, мои светлые и темные образы, мои добрые и недобрые люди, или, лучше сказать, образы, в которых есть и светлые и темные стороны, люди, в которых есть и доброе и худое! Вы не великие герои, не громкие личности; в тишине и безвестности прошли вы свое земное поприще и давно, очень давно его оставили; но вы были люди, и ваша внешняя и внутренняя жизнь так же исполнена поэзии, так же любопытна и поучительна для нас, как мы и наша жизнь, в свою очередь, будем любопытны и поучительны для потомков <…> Да не оскорбится же никогда память ваша никаким пристрастным судом, никаким легкомысленным словом!» Да, созидание семьи — процесс длительный и творческий. Здесь все проверяется на подлинность и проверяется каждый день. И только истинная надобность друг в друге создает в семье климат любви и заботы, который один способен защитить человека от жизненных бурь и катаклизмов, наполнить его ощущением полноты и надежности бытия. Аксакову удалось создать такую семью, вот почему его «семейные» книги и сегодня предстают перед нами в своем здоровом и оздоровляющем нравственном естестве. Припоминается ирония В.В. Розанова: «Что такое писатель? Брошенные дети, забытая жена и тщеславие, тщеславие… Интересная фигура» [3]. Ясно, что в создании «семейной погоды» велика была роль женщины — жены и матери — Ольги Семеновны, милой Олины, как называл ее Сергей Тимофеевич, чье имя стало семейным талисманом (одну из дочерей назвали Олей, первую внучку Оленькой). Современники дружно отзываются об Ольге Семеновне как о человеке незаурядном, сердечном, высоконравственном. В.И. Шенрок так писал об этой удивительной женщине: «Она вносила в семью теплый, ровный свет и, не уступая своему мужу в сердечности, далеко превосходила его моральной устойчивостью. При таком характере жены семейная жизнь, можно сказать, имела воспитывающее действие и на самого Сергея Тимофеевича, культивируя в нем все доброе и смягчая, сглаживая его слабости и недостатки». И все-таки главная мудрость Ольги Семеновны заключалась в том, что она намеренно оставалась как бы на втором плане, за плечом своего мужа. Растворившись в муже и детях, она создала монолит, имя которому — аксаковская семья. Правда, проблема «отцов и детей» не миновала и эту твердыню. Выразилась она… в нежелании и даже невозможности младших Аксаковых, взрослея, оторваться от своих родителей! Эта слитность приобретала порой драматический характер, в полной мере сказавшийся на судьбе старшего Константина. «Только в своем семействе, окруженный нежною, родною заботливостью, может он существовать и находить отраду», — писал о Константине Сергеевиче его отец. О том же говорил близко знавший Аксаковых И. Панаев: «Он беззаботно всю жизнь провел под домашним кровом и прирос к нему, как улитка к раковине, не понимая возможности самостоятельной, отдельной жизни, без подпоры семейства». Прирос всеми корнями, так что, когда закончился жизненный путь отца, заколебалась почва и под его ногами, нечем стало жить и Константину Сергеевичу. «Открылась постоянно сочащаяся рана сердца, для которой нет заживления, да и не хочет он заживления,» — так писал из-за границы Иван Сергеевич Аксаков, куда он повез лечиться своего безутешного брата. Чахотка от тоски по умершему отцу через год и семь месяцев унесла этого румяного богатыря. Шутка Гоголя об аксаковском семействе: «Они способны залюбить насмерть» — приобретала пророческий смысл. Что касается самого Гоголя, то и он поддался магии этого семейства, прикипев к нему своим холостяцким сердцем, найдя во всех Аксаковых своих самых страстных почитателей. Характер отношения Гоголя к Сергею Тимофеевичу и его семейству хорошо просматривается в переписке, носившей теплый, доверительный характер: «Здравствуйте, мой добрый и близкий сердцу моему друг, Сергей Тимофеевич, — пишет Гоголь в мае 1840 года прямо с дороги. — Мне не кажется, что я с вами расстался. Я вас вижу возле себя ежеминутно и даже так, как будто бы только что сказали мне несколько слов и мне следует на них отвечать. У меня не существует разлуки, и вот почему я легче расстаюсь, чем другой. И никто из моих друзей по этой же причине не может умереть, потому что он вечно живет со мною» [4]. Не только Гоголь не хотел мириться с вынужденным отсутствием Аксаковых в своей жизни, но и сами Аксаковы усиленно изыскивали способы преодоления расставаний. И конечно же, находили их. Каждого отсутствующего члена семейства они засыпали письмами — коллективными и индивидуальными. И какими письмами! Не жалея сил и времени, щедро делились они новостями, мыслями, переживаниями, вовлекая отсутствующих в свою орбиту, заполняя вакуум разлуки и досадуя на нерасторопность почты. И все же особой обстоятельностью и обязательностью отличается переписка с родными Ивана Сергеевича Аксакова. Вынужденный по делам службы на длительные сроки оставлять семью, он неизменно, дважды в неделю, садится за подробнейший рассказ о своей жизни, чтобы успокоить родных и порадовать их своими успехами. Письма эти — не только ценный исторический документ из жизни провинциальной России середины ХIХ века, но и захватывающее литературное чтение. Но самое главное — они — реликтовый памятник человеческого общения, культуры чувств и отношений. К счастью, письма эти опубликованы [5]. В письмах И.С. Аксакова — тоска по дому, он в нетерпении считает дни до встречи, чтобы вновь очутиться среди своих, родных и любимых. «Мне так… хочется поскорее в Москву, что, вероятно, по приезде я не скоро покину ее опять, — пишет он из Астрахани в 1844 году. — Мне хочется опять пожить с вами, среди людей, с которыми я могу сообщаться откровенно и свободно… Прощайте, милая моя маменька и милый отесенька (именно так младшие Аксаковы звали своего отца. — Н.Т.), будьте здоровы и не увеличивайте своих хлопот беспокойствами на мой счет. Крепко целую ваши ручки, обнимаю всех моих милых сестер и братьев. Не забудьте написать мне вашего адреса, когда переедете в Москву, и того, как надо подъехать к дому, чтоб шум колес не испугал Олиньку и вид тарантаса не встревожил ее» [6]. (Ольга Сергеевна в течение многих лет страдала тяжелым нервным заболеванием.). Это лишь почти наугад выбранный фрагмент астраханских писем Ивана Аксакова. Самое важное, что ни форма обращения детей к отцу («отесенька»), ни подпись Сергея Тимофеевича («твой отец и друг») не были только установившейся формой. В том-то и дело, что между словом и отношением не было зазора. Как писал Константин Аксаков, «любовь и истина надежней всяких уз». Установившийся высокий лад семейной жизни не позволял взять фальшивую ноту даже тогда, когда мысль устремлялась в заоблачные выси нравственных идеалов. И порукой тому был строй семейной жизни, редкое единодушие во вкусах, наклонностях, привычках. Все любили Россию, Москву, Гоголя, все дружно ждали весны, чтобы вырваться, наконец, на берега чудесной речки Вори. Аксаковы свято чтили семейные праздники, принимая в них самое деятельное участие. Были и особые торжества, например праздник Вячки. Его придумал и «поставил» Константин, еще в детстве пораженный благородством и стойкостью древнерусского витязя Вячки, который предпочел смерть немецкой неволе и выбросился из башни при осаде Кугсгавена. В честь этого героя-патриота 30 ноября каждый год, вечером, Константин «наряжался с братьями в железные латы, шлемы и прочее, а маленькие сестры — в сарафаны, все вместе водили хороводы и пели песню, сочиненную Константином Сергеевичем для этого случая. Затем следовало угощение, — непременно сладкое, — пился мед, елись пряники, орехи и смоквы». Так позднее описал этот ритуал Иван Сергеевич, ритуал, исповедь формирующий в детях рыцарство и благородство. Редкие моральные качества этого семейства удивляли современников. Так, Ф.И. Тютчев, чья дочь стала женой И.С. Аксакова, оставил благоговейный отзыв о нем в одном из самых последних своих писем к дочери: «…говоря о своем муже, ты очень верно сказала, что природа, подобная его природе, способна заставить усомниться в первородном грехе, и уж если кто-нибудь имел бы право усомниться в этой тайне, объясняющей все и не объяснимой ничем, то это был бы, конечно, такой человек, как Аксаков; потому что именно безупречность его нравственной природы и давала столько силы и веса его словам и упрочивала за ним его влияние на молодежь…» [7] Моральная безупречность была фамильной чертой Аксаковых. А поскольку не только Тютчев считал, что в основе любого вида деятельности, а уж тем более — литературного творчества — должна лежать работа по нравственному усовершенствованию человека, дерзнувшего обратиться к современникам и потомкам со словом истины, — то понятным станет предложение Гоголя, с которым он неоднократно обращался к Сергею Тимофеевичу: «Мне кажется, что если бы вы стали диктовать кому-нибудь воспоминания прежней жизни вашей и встречи со всеми людьми, с которыми случалось вам встретиться, с верными описаниями характеров их, вы бы усладили много этим последние дни ваши, а между тем доставили бы своим детям много полезных в жизни уроков, а всем соотечественникам лучшее познание русского народа. Это не безделица и немаловажный подвиг в нынешнее время, когда так нужно нам узнать истинные начала нашей природы…» Как прозорлив был Гоголь в этом прогнозе! Впрочем, это понимал и Сергей Тимофеевич, который после смерти Гоголя предложение друга стал расценивать как духовное завещание, выполнить которое считал своим долгом. Все это так, но вот проблема: как перевести колоссальный жизненный опыт в художественные образы, как найти нужную интонацию, наконец, как очиститься от напластований, которыми заросла в быту душа? Как горько самому себе признаться: «Я надувал сам себя, чтоб жить спустя рукава. Я добровольно кидался в толпу непризнанных, я наклепывал на себя их пошлость и таким образом отделывался от трудных подвигов разумной жизни» [8]. К тому же обнаружилось, что сочинять-то Аксаков и не умеет! «Я пробовал несколько раз писать вымышленное происшествие и вымышленных людей. Выходила совершенная дрянь, и мне самому становилось смешно». Оставалось уповать на действительность, на живость воспоминаний, стараться с их помощью победить рассудочность задания и скуку назидания (их Сергей Тимофеевич не любил с самого нежного возраста). Приходилось интуитивно нащупывать путь, не позволяющий сбиться на риторику. Не сразу была найдена нужная интонация: пятнадцать лет прошло, пока появилась в печати «Семейная хроника». Но уже современники по достоинству оценили всю плодотворность аксаковских усилий. Непритязательность и добросовестность в воссоздании прошлого каким-то чудесным образом обрели многомерность и выразительность живой жизни. Что лишний раз убеждает в личной одаренности Аксакова и в верности посылки Гоголя: «Дело нужно начинать с другого конца — прямо с себя, а не с общего дела, чтобы уметь точно о нем говорить как следует». Любовью, внутренней свободой и благородством веет со страниц аксаковских книг. Как будто и не было трезвящего опыта шестидесятипятилетней жизни! И мать в его книгах — по-прежнему существо святое, безмерно любимое и любящее, будто и не пришлось испытать горечи метаморфозы, когда после женитьбы сына мать, ревнуя его к новому семейству, переменилась в своих чувствах к нему. А сколько благодарности отцу за то, что свел его с природой! Что же касается самой природы, то она в аксаковских книгах предстает в такой ароматной первозданности, что просто терзает современных читателей ностальгией по утраченному. Вот, например, как описывает Аксаков речку Большой Бугуруслан, на берегах которой его дед некогда купил землю: «Что за угодье, что за приволье было тогда на этих берегах! Вода такая чистая, что даже в омутах, сажени в две глубиною, можно было видеть на дне брошенную медную денежку! Местами росла густая урема из березы, осины, рябины, калины, черемухи и чернотала, вся переплетенная зелеными гирляндами хмеля и обвешанная палевыми кистями его шишек; местами росла тучная высокая трава с бесчисленным множеством цветков, над которыми возносили верхи свои душистая кашка, татарское мыло (боярская спесь), скорлазубец (царские кудри) и кошачья трава (валериана) <...> По реке и окружающим ее инде болотам все породы уток и куликов, гуси, бекасы, дупели и курахтаны вили свои гнезда и разнообразным криком и писком наполняли воздух <...> там водилась во множестве вся степная птица: дрофы, журавли, стрепета, кроншнепы и кречетки; по лесистым отрогам жила бездна тетеревов; река кипела всеми породами рыб, которые могли сносить ее студеную воду: щуки, окуни, голавли, язи, даже кутема и лох изобильно водились в ней; всякого зверя и в степях и лесах было невероятное множество…» Настоящий художник правдив и прозорлив. Каким образом из своего благодатного далёка усмотрел Аксаков наше сиротское настоящее? Бог весть. Но усмотрел же! Чудесный край, благословенный, Хранилище земных богатств, Не вечно будешь ты, забвенный, Служить для пастырей и паств! И люди набегут толпами, Твое приволье полюбя, И не узнаешь ты себя Под их нечистыми руками! Помнут луга, порубят лес, Взмутят в водах лазурь небес! Но как бы то ни было, а природу заменить нечем. Она питает плоть человека и каким-то неизъяснимым способом формирует его национальное самоощущение, склад души. Аксакову это было хорошо ведомо, ибо пришло и утвердилось это открытие наедине с речной гладью, под шорох упавших листьев, в милых сердцу российских просторах, где душа, освободившись от суеты и сомнений, распрямляется и приходит в согласие не только с внешним миром, но и с самим ее обладателем. И человек начинает ощущать себя хоть и малой, но такой необходимой частицей мироздания. Этой истиной, как главным сокровищем, делится Аксаков со своими детьми и читателями: «Вместе с благовонным, свободным, освежительным воздухом вдохнете вы в себя спокойствие мысли, кротость чувства, снисхождение к другим и даже к самому себе. Неприметно, мало-помалу рассеется это недовольство собой, эта недоверчивость к собственным силам, твердости воли и чистоте помышлений, — эта эпидемия нашего века, эта черная немочь нашей души, чуждая здоровой натуры русского человека, но заглядывающая к нам за грехи наши». Вот почему все Аксаковы от мала до велика азартно ждут весну, мечтая о своем милом Абрамцеве, где у грибных и рыбных мест свои собственные имена и где можно, наконец, утолить страсть к рыбалке и «тихой» охоте. А как привольно детям «в сельской мирной простоте»! Как полновластно принадлежат им в деревне родители, особенно «отесенька», который делается в Абрамцеве необыкновенно живым и веселым, вышучивая в стихах и прозе свое неугомонное семейство. Рыбак, рыбак, суров твой рок; Ты ждал зари нетерпеливо, И только забелел восток Вскочил ты с ложа торопливо. Темны, туманны небеса, Как ситом, сеет дождь ненастный, Качает ветер вкруг леса — Ложись опять, рыбак несчастный. Именно Сергей Тимофеевич дольше всех, порой до снежных бурь, задерживался в своем «тихом сельском доме» и уезжал как будто нехотя, исполненный благодарности и душевного освежения. Прощай, мое уединенье! Благодарю за наслажденье Природой бедною твоей, За карасей, за пескарей, За те отрадные мгновенья, Когда прошедшего виденья Вставали тихо предо мной С своею прелестью живой. У аксаковских стихов «на случай» есть одна особенность: при всей кажущейся незатейливости и безыскусности они точно воспроизводят «погоду» аксаковского дома и, одновременно, родной пейзаж Подмосковья. В них естественно соединяются чувства семьи и Родины. Ухожу я в мир природы, Мир спокойствия, свободы, В царство рыб и куликов, На свои родные воды, На простор степных лугов, В тень прохладную лесов И — в свои младые годы! Но любовь к Родине всегда сопряжена с отношением к народу, ее населяющему. Всех Аксаковых отличало горячее сочувствие к народу, стремление оказать ему действенную помощь. И здесь уже дело не в форме, а в том, чтобы оказана она была с чистой совестью и верой. И хоть был уволен с цензорской службы за выход неугодного правительству журнала «Европеец» Сергей Тимофеевич, хоть позднее цензурой были запрещены газеты Константина и Ивана «Молва» и «Парус», снова и снова звучат в доме горячие споры о предназначении России, слышится тревога за ее будущее. И в центре — крестьянский вопрос, который решал судьбу России. Страстные разговоры о народе не были для Аксаковых диспутами на отвлеченные темы. Иван Сергеевич много поездил по России, активно участвовал в разного рода комиссиях по наведению порядка в провинциальных губерниях. Константин Сергеевич уже давно, изучая русские древности и систематизируя накопленные впечатления, пришел к выводу об «историческом праве крестьян на землю». Вывод этот нашел отражение в Положении 19 февраля 1861 года, куда попал благодаря участию в Редакционной комиссии друзей и единомышленников Аксаковых Ю. Самарина и В. Черкасского. Что касается деятельной натуры самого Сергея Тимофеевича, то он сразу же по выходе в свет царского Указа официально известил оренбургского предводителя дворянства о своем желании освободить крестьян, не дожидаясь специального разрешения. Этот поступок был воспринят со всеобщим семейным ликованием, потому что единодушно расценивался как избавление от тяжелого морального бремени. Так Аксаков не только раньше многих, а главное — еще при жизни, лично успел сделать то, что снимало камень с его души. Воистину — спешите делать добрые дела! (Напомним, что Сергей Тимофеевич ушел из жизни 30 апреля 1859 года). И в этом случае жизнь Аксакова представляет собой пример созидательного опыта, того, что Ф.М. Достоевский называл «русским решением вопроса»: «…обязательна и важна лишь решимость ваша делать все ради деятельной любви, все, что возможно вам, что сами искренно признаете для себя возможным» [9]. Убеждений своих Аксаковы не скрывали. Они считали, что нужно воскресить в себе русского человека, для чего необходимо изучать сокровища духовного народного опыта, свято чтить коренные начала его бытия, неразрывного с православием. Именно православие спасло Русь от безверия, анархии, эгоизма и материализма, понимаемого как «гордое, безумное упование на одни человеческие силы, на возможность заменить человеческими учреждениями Божие постановления». Иван Сергеевич в ответах на вопросы III отделения четко сформулировал принципы, разделяемые всей семьей: «Я убежден, что насилие порождает насилие, нарушает нравственную чистоту дела и никогда не приводит к добру; я считаю даже, что никакая цель никогда не оправдывает средств и верю Спасителю, сказавшему ученику своему: «Всякий поднявший меч мечом и погибнет!» [10]. В духовном опыте Аксаковых привлекает импульс деятельного, конкретного самоусовершенствования, преодоления личной греховности, стремление к нравственной цельности и на своем, и на общенациональном уровне. Это непросто осознать, еще труднее — воплотить в жизнь. Вот почему так важны примеры, соединяющие идею с жизнью. И пример Аксаковых имеет право быть расцененным как наше национальное достояние. Не случайно 1991 год ЮНЕСКО был объявлен годом Аксакова. Во многом это признание жизнестойкости и продуктивности аксаковских идей, прошедших успешную проверку собственной и сыновней жизнью, и одновременно попытка помочь современному человеку спастись от нарастающих последствий его эгоизма. Задача, как видим, отнюдь не теоретического характера. Примечания:
___________________________ © Тяпугина Наталия Юрьевна |
       
|
