*     *     *

 

Не купейное братство:

Полка снизу – и над,

Биография вкратце,

В потолок – лимонад.

Утром в губы губами,

А глазами – в окно...

И отставшая память:

Всё равно... Всё равно...

 

Не интрижка отрыжки –

Дайте сытым питья...

Велики ли излишки

В нищете  бытия,

В круге первом покоя:

Всё – равно... Всё – равно...

Бледновато такое

Для чужого кино.

 

Мы пропахли больницей

(Вот где совесть чиста).

Приходите присниться

В белый холод листа,

Тот, который под боком

Нарушает режим...

Все мы ходим под Богом

И под чёртом лежим...

 

К нам других не подпустят

И в прогулочный сквер –

От хронической грусти,

От лирических скверн

Оттесняя здоровых

На размах топора...

Алкоголики слова.

Инвалиды пера.

 

По костылику в руку –

Разминёмся тропой,

Благодарны друг другу

Как слепому – слепой...

 

 

*     *     *

 

Русский немец - он более русский, 

чем заснеженный громкий трамвай... 

Над своей немудрёной закуской 

матерится, как в поле Мамай... 

 

Неужели надменные деды

в путь решились вот этого для? 

Сломят голову языковеды

над артиклем таинственным «бля»... 

 

И, грустя не по-ихнему пылко, – 

будь что будет, но что-нибудь –  будь! – 

Русский немец нашарит бутылку 

рефлекторно, как мамину грудь... 

 

Сеял «брот». Разбирался с ментами, 

Нахлобучив картуз до бровей...

И теперь угощает мантами 

мандовошек арийских кровей... 

 

Перегнули мечи на орала. 

Наорались. Рассыпали строй. 

Ох, и злую ты шутку сыграла,

жисть ятицкая... "Фэнштэр закрой...» 

 

И, явившись откуда-то невесть, 

закруглив исторический путь,

бьёт себя новоявленный немец 

кулаками в советскую грудь...

 

*     *     *

 

Кто же мы: избранники твои?

Хмурые насильники, бумага?

Жертвы, разметавшиеся наго?

Путники – хозяйка, напои?

Мальчика прыщавого порок?

Юность в платоническом порыве –

Ссохлись губы в солнечном поливе,

И разоблачается пророк

В продавца копеечной воды?

Кто же мы: жрецы или обжоры?

Ухажёры? 

      Бледные стажёры?

Перед смертью –  брови наведи.

Мотыльки в пуантах у зеркал?

Чада богородицы?

         Исчадья?

Чудеса безгрешного зачатья

Или грех, где Бог не отыскал?..

 

 

*     *     *

 

Я вспоминаю Тауэрский замок,

где ворон, переваливаясь, брел:

полуиндюк-полуорёл...

И мудрый –  в отдалении от самок...

 

Мне есть что вспомнить –  можно уходить,

забрав с собой нехитрые пожитки:

под веками –  две дымчатых открытки,

Нева и Сена, сросшиеся в нить...

 

А то, что не охотилась на льва – 

так это мне и Бог не разрешает;

и умереть  нисколько не мешает...

Да и своя дороже голова...

 

А то, что рикшу брать не довелось,

и вдоль стены китайской не гуляла, – 

переживем...

                        Там тоже есть немало,

что поглядеть...

                        Что в этой –  не сбылось...    

 

 

*     *     *

 

Вдвоём на палубе пустой.

На перекрёстке струй и молний.

Ещё мгновение постой...

Спасибо. Хватит. Взгляд запомнил

Себя в тебе. И этот свет

Со всех сторон...

     Капкан.

     Свобода.

Парнас.

Голгофа.

    Мокрый бред.

И скрип речного тихохода.

Где наши мальчики? Увы...

Хотя имеет ли значенье,

Что страсть поклонников Невы –

Её державное теченье.

Не дай-то Бог сойти с ума,

Перехлестнуть через перила...

Смотрю. Завидую. Сама 

Не раз об этом говорила.

Себе.

И царствовала тишь –

Ползите, подданные, к трону...

...Какому гению ты мстишь,

С тебя сорвавшему корону?

Помилуй, Бог – вселился бес,

Воды – раскрюченным кореньям!

О, этот ливень!

     Этот блеск!

Гранит зарёван озареньем!

О, танец молний!

     Хохот жертв!

Да не обманешь (где уж нам уж...)

И так надломлен взлётный жест –

Что хоть за Хаустова замуж...

Смотрю.

Сочувствую.

Сама 

Вздыхала, прячась за ресницы:

Один (всего...) сошёл с ума,

Другой грозится утопиться...

Не мне рассказывай. Не мне.

Не заливай – весь город залит.

Топиться – нам, и то в вине,

В ночном буфете на вокзале.

Платить по счёту нам с тобой

За весь тираж, хотя чуть живы:

И ты –  свою размножив боль,

И я – помножив на чужие.

И жизни течь.

И ливням лить.

И строки скрестятся, блистая.

Нам целый мир не поделить,

Но светит палуба пустая... 

 

 

*     *     *

 

Как проста в России нищета:   

Нету хлеба –  понимай буквально...

Блюдо ослепительно овально 

Как ночного тела нагота.

Вот и эта пройдена черта.

Время –  вспоминать сентиментально...

 

Уходя –  не медли, уходи – 

Или мозг взорвется в одночасье...

Господи, какое это счастье

Если только юность позади…

А теперь –  и Родина.. В груди

Как в стране –  разруха междувластья.

 

И куда мы каждый со своим

Скарбом скорби... Темен сгусток света.

Постоим. Рука в руке согрета.

Зябко, но не холодно двоим.

И услышим в шорохе руин 

Лепет листьев будущего лета...

 

*     *     *

 

И как будто опять сотворенье начал:

Виноградная дрожь и сгущение красок...

Но всего только шаг до срывания масок

И уже не Венеция –  голый причал...

 

Никогда не стремилась, "чтоб как у людей..."

Может, Ангел Судьбы за терпенье потрафил...

И клюет с белорозовых рук площадей

Ястребиное зренье российских метафор.

 

Я пила и хмелела полночный Нью-Йорк 

Из высотных бокалов (навыдумал зодчий...)

И теперь если сердце отчаянно "ёк " – 

Значит, в доме случайном почудился отчий...

 

Я читала размытых огней письмена

В перевёрнутых книгах и Сены, и Темзы...

Отпусти мою руку. Шершава она.

Это в детстве... Чернила... Напильником пемзы...

 

 

 

*     *     *

 

Разве мало их было, на странный союз

Обручённых слиянием речи:

Вместо мужа – какой-то заоблачный  Муз,

Наклонясь, обнимает за плечи.

(Заслоняя других, собиравших у ног

Фантик, след, озорную монету...)

Разве мало  Сапфо, и за ней, и Парнок?

(Ведь ни рода, ни племени нету...)

Или той, что ждала голубого гонца

Статуэткой жены у причала?

Или той, что терзалась поэмой конца,

Смяв и скомкав поэму начала?

Разве мало софизмов, порывов и слёз,

И проклятий, зовущих в объятья – 

Этой логики женской и это всерьёз

Добровольческой неги распятья...

Разве мало могилок уложены в ряд 

За стеклянной оградкою полки...

Но когда обелиски  любви говорят,

Замирают в слезах кривотолки.

 

 

*     *     *

 

Чем больше небоскрёбов, тем заметней

Живой травы беспомощный пучок.

И что-то слева ноет и печёт,

И так щемит –  как будто он последний.

Я поклоняюсь храму естества,

Да полно: хватит пафоса и жестов...

Кольнёт росток печального блаженства –

И как от счастья кругом голова.

Всего и нужно – пасмурный зенит,

Где отзвучавшей музыки длиннота –

Тревожная и жалящая нота

Невидимым комариком звенит...

 

 

*     *     *

 

Ничего не изменят слова,

Ничего не заменят,

Промелькнут как листва, как плотва,

Как дожди и знаменья.

Не подымут усопших из недр,

Беспробудных с перины.

Скрипка нищего – пляшущий нерв,

Стеарин, мандарины...

Звуки, запахи, праздник в стекле –

Бесприютному детству.

На крылечке – мечта о крыле:

Ниже – некуда деться.

В дом сирот, в оболваненный класс,

Под хмельком - под солдата...

Наше время, увы, не для нас.

Не для нас  и «когда-то». 

Разве строки – глазам и губам,

Поглощающим ужин?

Не улягутся шпалами в БАМ,

И никто им не нужен.

Но легка ради них-то одних

Эта крестная мука.

Разве что-нибудь нужно от них,

Кроме света и звука...

 

 

*     *     *     

 

Вы мне кажетесь... Покажитесь.

За углом, а не на эмали.

С той, с которой листком ложитесь 

Или заполночь обнимали.

 

Или даже со всеми вместе

(Легче – дальше, теплее – ближе).

Мне с давлением 0 на 200 

Всё туман – одного увижу.

 

По земле проходите мимо.

Только к ней и ревную тело.

Моему бы – да в столбик дыма, 

Чтобы первое улетело.

 

 

*     *     *

 

И ехать, и ехать... Куда?

Какое имеет значенье...

Стекает по стёклам вода

И в этом её назначенье.

А блеск и прохлада стекла –

Уже прикладное искусство.

Вода для того, чтоб текла,

И просто чтоб не было пусто.

Трамвай – чтобы в силу свою 

Поднять человековезенье,

А мысли вгонять в колею,

Показывать город осенний,

Укачивать, домом служить

Не входит в работу трамвая...

А мы –  чтобы ехать и жить,

Движения не сознавая.

Кружить по тому же кольцу;

Наощупь не чувствуя даже

Стеклянной преградой лицу,

Расплющивать нос о пейзажи:

Затмение фар...

    Светофор...

Собор – околдованный витязь...

И слышать чужой разговор,

А лиц говорящих не видеть.

Собрать и разгладить слова,

Представить и позы, и лица,

Но для своего торжества,

Сдержавшись, не пошевелиться.

И профиль, не знающий – чей,

Возить на стекле без билета,

(Закон преломленья лучей –

Отрыв от источника света).

И ехать, и ехать...

        Вода

Стекает по стёклам, стихает...

И каждая площадь – Труда.

И выход – с детьми и стихами.

 

 

*     *     *

 

Чего-то жаль...

   Диктаторские тоги 

Спадают  с клёнов 

       шелестом знамён...

Считать друзей и подводить итоги

Чужих, под кожей прожитых времён,

Помноженных на собственное имя

И разделённых с горем пополам...

И не считать,

а чувствовать своими

Предтечами.

         И мёд в медополан

Переплавлять; и ждать на переправе

Харона, что опять навеселе

С тоски, с получки, –  стало быть, и вправе,

И вековой щетиной – на весле...

Чего ещё желать ли, 

ждать,

         бояться,

На чью постель (читается – скрижаль),

Жизнь положа, поставить крест?

                               В паяцы

Податься?

                             Жаль.

                             Чего-то очень жаль...

И сердце жмёт...

     (Распыленного пыла?)

И поджимает время...

   (Что прошло?)

Всего того, что не было – как было?

Всего того, что было и  прожгло?

Не знаю, жаль...

     Скрипят и светят оси

Телег,

          велосипедов

        и Земли.

Ах. бабье лето – Болдинская осень,

Сквозь листопад – жар-птицы журавли...

Как полон миг! 

И всё-таки, и как-то

Не по себе в мерцании окон.

Аккорд последний творческого акта.

Часов любви двенадцатый аккорд.

Грудная боль, но делится на клетки,

На звуки – боль,

    на звёзды – сгусток лет...

И вечный мир, с которым встречи редки,

Мгновеньем отпевания воспет.

.................................................................

 

Когда висит последний лист на ветке,

Чего-то жаль – как поезду вослед...

 

 

*     *     *

 

Остановиться, оглянуться –

И ахнуть: сколько за душой!

И романтические  сопли,

И галактические вопли,

И смех до слёз и до ушей.

Рок изобилья...

              Не урок ли

Полузадушенной душе?

Самоубийца – не сама ли,

Да кто же, если не сама, 

Сдавил до принятой нормали

Безумный крик в петле ума!

Уму – петлять, а петь – свободе,

Смычком бесчинствовать в ночи,

Когда напраслиной возводит

Прожектор зимние лучи;

И стёкла бить, и бить в литавры,

И просто быть – как снежный хлам...

Существовали же кентавры,

Не разрываясь пополам!

Живут же лысые младенцы,

Кому хоть что-нибудь ссуди...

Остановиться, оглядеться,

И вздрогнуть: сколько впереди...

_________________

 

© Бешенковская Ольга